Симонов Константин Михайлович. Последнее лето (Живые и мертвые, Книга 3)

   - Как у вас, пока тихо? - спросил Серпилин.
   - Тихо. Пока выдвигались, слышали, уже в темноте, звуки боя, а пришли все закончилось. Самоходки и саперы без нас немца остановили.
   - На Бобруйском шоссе ближе к ночи тоже пытался прорваться, знаешь об этом?
   - Знаю. Ильин там вместе с танкистами воевал, сразу мне донес.
   - Значит, хотя временно и перешел в другое подчинение, тебе доносить не забывает! С командиром подвижной группы связь имеешь?
   - И связь имею, и ездил к нему сегодня. Познакомился и поле боя посмотрел. Они там, на Бобруйском, не не меньше, чем тут, наворочали.
   - О чем с ним договорились?
   - Договорились, чтоб самоходный полк оставил передо мной здесь, на этом шоссе. А там, на Бобруйском, попросил меня, чтоб я погуще поддержал артиллерией. Считает, что немец, скорей всего, будет еще раз на Бобруйск прорываться.
   - Возможно! По словам пленных, у них штаб армии был там, в Бобруйске, сказал Серпилин. - Где командир самоходного полка?
   - Впереди, в лесу, в километре отсюда.
   - Связь имеешь?
   - Имею, - сказал Артемьев. - Только надо назад повернуть, ко мне на КП.
   - Чем назад, лучше вперед, - сказал Серпилин. - Тем более по телефону все же хуже видать! Садись в свой "виллис", показывай дорогу, я за тобой. - И, повернувшись к Синцову, приказал: - Синцов, сядь к полковнику! Заметил, что Синцов с Артемьевым переглянулись, как хорошо знакомые люди, и вспомнил разговор накануне наступления, что они свояки. "Пусть проедутся вместе. При командарме не больно-то поговоришь!"
   - Как жизнь, Паша? - спросил Синцов, сев в "виллис" позади Артемьева.
   - Пока плохая, - сказал Артемьев. - Будем ли действовать, неизвестно. Возможно, и без нас обойдутся. Хорошо, хоть Ильин вчера повоевал! Под чужой командой, а все же наш полк! В остальном - нормально! От Надежды вчера письмо получил. Просит узнать про Козырева: когда его тело в Москву не сумели вывезти - может, с дороги вернулись и все же где-то здесь похоронили. А где и у кого я буду это узнавать, мозгами не пошевелила!
   Синцов вспомнил, как Надя говорила о Козыреве там, в Москве, и промолчал. Когда после возвращения из Москвы увиделся накоротке с приезжавшим в штаб армии Артемьевым, ничего, конечно, не сказал ему про то, что видел у него дома. Даже порадовался краткости свидания, которая позволила меньше кривить душой. Спешка в таких случаях помогает.
   И сейчас, когда Артемьев заговорил о Наде, Синцов был рад, что они почти тут же свернули и остановились в лесу.
   Артемьев выскочил и пошел навстречу Серпилину.
   Командир самоходного полка спал в палатке. Было слышно, как его будят: "Вставайте, товарищ подполковник, командующий прибыл". Серпилин стоял перед палаткой и ждал. Артемьев поспешил объяснить, что командир самоходного полка не просто так валяется, а, наверно, лег, ослабев от потери крови. Вчера ему осколком целый лоскут на предплечье вырвало, глубоко, до кости.
   Подполковник выскочил из палатки одетый и подпоясанный, в кожанке с полевыми погонами. Но гимнастерки под ней, кажется, не было: надел прямо на белье.
   Докладывая, с трудом держал руку у козырька.
   - Вольно, опустите руку. Ранены, а в донесении командира подвижной группы не читал об этом! Вы ему не докладывали или он мне?
   Серпилин с насмешливым сочувствием смотрел на подполковника: как выкрутится? Как ни ответь, все плохо! Сказать - не доложил, - и взять вину на себя. А сказать - доложил, перевалить на другого - тоже нехорошо!
   - Так точно! - глядя в лицо Серпилина, после секундного колебания отчеканил подполковник.
   Серпилин рассмеялся и, сбросив напускную строгость, сказал Артемьеву:
   - На вид подполковник Гусев с ног не валится, но там, по дороге, я обогнал, подходит твой медсанбат. Пришли все же сюда, прямо на позиции, Никольского Павла Павловича. Он у вас по-прежнему?
   Артемьев подтвердил, что ведущий хирург медсанбата все тот же, что был при Серпилине.
   - Пусть осмотрит подполковника Гусева и решит его судьбу. А то у Гусева по штату в полку врач один, и тот небось в горсти у командира. Какое Гусев ему прикажет написать заключение, такое и напишет. А все остальное, кроме своего ранения, донес точно? - продолжая улыбаться, спросил Серпилин у Гусева. Ему нравился этот подполковник в кожанке, молодой, наверно, смелый и рукастый и, несмотря на ранение, счастливый тем, что вчера сделал.
   - Все точно, товарищ командующий!
   - Тогда покажи на местности.
   Ехать было недалеко, до опушки. Лес кончался, переходил в открытое поле, на котором и разыгрался вчера вечером бой с немцами. Следы боя были налицо. Оглядывая поле, Серпилин насчитал на нем тринадцать подбитых немецких танков и самоходок.
   - А сколько немцы у вас вывели из строя?
   - Семь машин, - сказал Гусев. - Пять безвозвратно, а две заканчиваем восстанавливать.
   Серпилин вспомнил, как, проезжая по лесу, услышал стук кувалды по железу. Самоходчики клепали порванные гусеницы.
   - Вчера поработали хорошо, - сказал Серпилин. - А сегодня положение ваше еще более твердое. За спиной вон какая сила! - Он кивнул на Артемьева. - Но требуется неусыпное внимание. На лаврах не почивать!
   - Никак нет. Сам не знаю, как заснул, товарищ командующий. Виноват! Смущенный Гусев принял "неусыпное" и "почивать" на свой личный счет.
   - Что поспал, наоборот, верно. Тем более после ранения. Я не об этом, а о дальнейшем наблюдении за противником.
   Когда вернулись на перекресток, Артемьев попросил разрешения сопроводить Серпилина до танкистов, но Серпилин не разрешил, сказал: "Оставайся".
   - Тогда разрешите обратиться с вопросом, товарищ командующий.
   - Слушаю.
   - Товарищ командующий, мы тут обменялись мнениями с командиром подвижной группы, прикинули свои силы. Могли бы не ждать немцев на этом рубеже, а повести наступление в сторону Могилева, ускорить события. Просим одобрить нашу инициативу.
   - Так, - сказал Серпилин. - Значит, обменялись мнениями с танкистом, а доложить взялся ты, из чего заключаю - инициатива твоя?
   - Так точно.
   - Скорей бы ожидал ее от танкистов; у них это в натуре и даже в характере самой техники - нежелание на месте сидеть! Значит, хочешь ускорить, сам лично войти в Могилев и доложить, что две улицы занял! От кого-нибудь другого ожидал, а от тебя - нет! Хотя и молодой годами, но старый уже командир дивизии, академик, мог бы пошире двух собственных улиц думать! Да мы, больше чем уверен, потому и возьмем к вечеру Могилев, что заслон им тут поставили! Думаешь, все эти самоходки и танки, что мы им здесь побили, легче было бы там, в городе, на улицах уничтожать? Я сплю и вижу, чтобы они на вас еще полезли, чтобы их тут, на открытом месте, расщелкать, доказать им, что бессильны вырваться! А тебе этой задачи мало. Тебе надо лично две улицы взять! Да еще танкиста в это вовлек! С Бережным небось вместе придумывали? Чувствую его влияние - поперед батьки в пекло лезть! Отставить эти идеи! Пойдут на вас, сделаете свое дело. А не пойдут все равно сделаете свое дело тем, что здесь стоите, где вам и надо стоять. А где, кстати, Бережной? Почему не видно?
   - К танкистам поехал.
   - А что ему там делать? Ну, хорошо, я его там еще увижу!
   Закончив разговор этой не сулившей ничего доброго фразой, Серпилин поехал к танкистам. Бережного там уже не застал. И полковник Галченок, как и ожидал Серпилин, ни словом не обмолвился о том, о чем говорил Артемьев. Отчитывая Артемьева резче, чем тот заслуживал, Серпилин хотел сразу похоронить эту идею и уже не возвращаться к ней у танкистов. Был уверен, что Артемьев позвонит и предупредит.
   Галченок, встретив Серпилина, доложил о потерях, нанесенных противнику, о своих потерях, теперь уже чувствительных, и подтвердил, что связь и взаимодействие с командиром сто одиннадцатой стрелковой дивизии налажены и на случай дальнейших действий все лично согласовано. В конце доложил, что правофланговый батальон приданного ему стрелкового полка находится южнее шоссе Бобруйск - Могилев, в локтевой связи с тысяча сорок четвертым стрелковым полком соседней армии. Теперь кольцо вокруг Могилева полное.
   - Условились с соседом, что стык с ним не только он, а и мы страхуем. У нас все же коробочки, - сказал Галченок о своих танках.
   За утро он продвинул свои танки и пехоту, и поле вчерашнего боя осталось у него позади. Картина поражения немцев и здесь была примерно та же, что на шоссе Могилев - Минск. Только подбитые немецкие танки и самоходки, разбросанные на более широком пространстве, чем там, не были видны все сразу.
   - У них, в самом Могилеве, считаем до двух дивизий, - сказал Серпилин, - одна из них танковая. Кроме того, несколько самоходных дивизионов и другие приданные части. Как, если всей этой силой на тебя надавят? испытующе спросил Серпилин, хотя знал - всей силой немцы уже не навалятся: слишком завязли там, в Могилеве.
   Галчонок объяснил, что часть танков зарыта на удобных для ведения огня позициях, а часть стоит за лесом, в резерве. Пехота окапывается впереди, вдоль опушки леса. Полковые пушки стоят на прямой наводке, а от артиллерийского стодвадцатидвухмиллиметрового полка сидит впереди наблюдатель, который с утра уже производил пристрелку по возможным направлениям немецкого движения.
   - Шоссе заминировали?
   - Заминировали, товарищ командующий. Не на переднем краю, а в глубине. Если пойдут прямо по шоссе - сначала пропустим, а потом, когда на мины нарвутся, откроем огонь из засад, с двух сторон. Будем в борта бить.
   Выслушав все это, Серпилин поехал лесом, через который петляла от дерева к дереву слабо наезженная колея.
   Три года назад он ездил по этим же местам, не на "виллисе", а на коне, - машины, как командир полка, тогда не имел. Бои шли западней, на Березине, а их дивизии было приказано заранее занять оборону вокруг Могилева. И они вместе с покойным командиром дивизии Зайчиковым выбирали здесь позиции...
   Колея вывела к наблюдательному пункту Галчонка. Между деревьями начался сперва мелкий, а потом более глубокий ход сообщения, по которому вышли за опушку, в окоп, прикрытый мелким кустарничком. Так его и вырыли, чтоб прикрывался этим кустарничком. Все сделали грамотно. Раздвинув кусты, Серпилин оглядел открывавшееся впереди длинное, в две версты, колосившееся тогда рожью, а теперь заросшее бурьяном поле, справа и слева от которого под углом сходились к Могилеву Бобруйское шоссе и железная дорога. И когда увидел, как что-то темнеет вдали, наверное разбитая будка обходчика, а еще дальше к Могилеву высится башня элеватора, - воспоминания с такой силой овладели им, что в ответ на какое-то объяснение, сделанное Галчонком, сказал:
   - Погоди... - и еще долго молча стоял в окопе. Дела шли хорошо, а в душе переворачивалось что-то тяжелое, словно все не дожитое и не додуманное тогда, в сорок первом году, доживало свою жизнь сейчас...
   Взяв из рук Синцова бинокль и наведя его на элеватор, он увидел пробоины от снарядов; они были уже тогда, в сорок первом, в первый же день боя. Артиллеристы устроили на элеваторе наблюдательный пункт и, несмотря на прямые попадания, так и сидели там до конца.
   Он перевел бинокль на будку обходчика, от которой осталась горка кирпича, а потом еще правее - на неровности почвы там, на гребне холма, где угадывались козырьки старых окопов - его тогдашних окопов, а за ними темнела дубовая роща.
   Все было на этом поле почти как тогда. Только не хватало стоявших тогда на нем сожженных немецких танков и бронетранспортеров, их немцы убрали.
   "Свое они всегда убирают, - со злостью подумал Серпилин. - Наши сожженные ими в сорок первом коробочки, хоть им и нужен железный лом, за всю войну так и не убрали. А свои сразу с глаз долой! Как будто мы тогда так ничего у них и не сожгли!"
   И еще чего-то не было на этом поле. Чего-то, что уже не вернешь обратно. Тебя самого, каким ты был здесь тогда, и тех, кто был с тобой. Может, они и есть где-то, но только не здесь. Хотя и здесь есть один. Не твой, но ставший тогда твоим.
   Бранивший себя в последние дни за то, что взял Синцова в адъютанты, Серпилин был сейчас рад, что этот человек рядом.
   - На, посмотри! - оторвался он от бинокля и отдал его Синцову.
   Синцов долго смотрел в бинокль. Слишком долго для адъютанта, которому командующий передал бинокль, чтобы тоже взглянул. Галчонок укоризненно покосился на Синцова и, сняв со своей широкой груди, протянул Серпилину собственный бинокль.
   Но Серпилин остановил его. Серпилину не казалось, что Синцов слишком долго смотрит туда, в сторону Могилева, на это поле.
   - Как, узнал? - спросил он, когда Синцов опустил бинокль.
   - Узнал.
   - Та же самая позиция, только в перевернутом виде. Могилев не позади, а впереди, и немцы не войти в него хотят, а выйти из него!
   - Сегодня, товарищ командующий, вроде и выйти не хотят! Слышим все утро, как там, в Могилеве, бой гремит, а здесь у нас тихо, - сказал Галченок. - Разрешите предложить завтрак? Позавчера обещали, если выполним задачу, отведать танкистского хлеба-соли.
   Серпилин посмотрел на часы.
   - Отказаться не могу, но накоротке. Я к вам и так противозаконный крюк сделал.
   Он кивнул в сторону доносившейся из Могилева канонады и повернулся к Синцову:
   - Сбегай сообщи по рации, где находимся и что сейчас выезжаем обратно, на КП армии. Сообщишь - возвращайся. Приглашаю от имени полковника к завтраку.
   Они подошли к палатке, полог ее был открыт, чтоб продувало.
   - Однако расторопный вы народ, танкисты, - сказал Серпилин, увидев, что у палатки к сосне прибит умывальник и на гвозде висит полотенце.
   Он, засучив рукава, расстегнул ворот гимнастерки, вымыл руки, лицо и шею и, шлепнув за ворот две горсти холодной воды, с наслаждением чувствуя, как она струйкой потекла по хребту, подумал о себе: "Да, вот, живой и здоровый, вернулся сюда через три года, и не с полком, а с армией, с такой силой в руках, о которой тогда и мечтать не смел!"
   О расторопности танкистов пришлось еще раз вспомнить, когда вошли в палатку: на лавках по бокам стола лежали мягкие автомобильные сиденья.
   - Трофейные?
   Галченок кивнул:
   - Трофеев много, товарищ командующий, только некогда ими заниматься. Шли не задерживаясь.
   - Ничего. Вы не задерживались, другие задержатся. И раскулачат все, что вы не успели, да еще как свои трофеи по второму разу запишут!
   - Супу покушаете, товарищ командующий? - спросил Галченок. - Вчера сухим пайком выдали, а сегодня суп сварили.
   - Для себя или для всего войска?
   - Для всего войска.
   - Тогда попробую, чем войско кормят. Но сперва нальем. Хотя завтрак, а не ужин, но раз хлеб-соль - сделаем исключение.
   - Можно считать ужином, товарищ командующий, - сказал Галченок. - Вчера провоевали, пришлось на утро отложить.
   - Доложил, где находимся? - спросил Серпилин остановившегося у палатки Синцова.
   - Так точно. Сообщил, что сейчас выезжаем.
   - Покривим душой на пятнадцать минут, не более того, - сказал Серпилин. И, показав глазами на четвертый прибор, спросил Галчонка: - А это для кого?
   - Командир стрелкового полка должен вернуться. Поехал на стык с соседом, увязать взаимодействие, но что-то задержался.
   - А может, он там на радостях, что две армии соединились, как мы с тобой, увязывает? - кивнул на флягу Серпилин.
   - Не похоже на него, товарищ командующий.
   - А на нас похоже? - усмехнулся Серпилин. - Ладно, семь бед - один ответ, налей по полстакана! - И, повернувшись к Синцову, кивнул: - Садись.
   Галченок налил ровно по полстакана, не перелил. Как сказано, так и сделано. Серпилин хотел было сказать, что есть двойная причина выпить: и то, что подвижная группа выполнила задачу, и то, что он сам вернулся туда, где начинал войну. Но говорить этого не стал. Каждый где-нибудь начинал войну и помнит свое начало.
   Он выпил за успех подвижной группы и, облупив крутое яйцо, обмакнув в крупную соль, закусил. От выпитой водки захотелось потянуться. А еще лучше бы лечь под сосной, глядя сквозь ветки в небо и забыв, кто ты и что тебе надо в следующую минуту делать.
   - Только что поздравил командира подвижной группы с выполнением задачи, - сказал Серпилин, когда появился опоздавший Ильин. - Садись! По второй не будем, а первую, если до этого не принимал, прими.
   - Спасибо, товарищ командующий, не пью. Обещание дал.
   - Кому?
   - Сам себе.
   - Как там, на стыке? Да ты не докладывай - за столом сидим. Просто расскажи.
   Но Ильин по своей натуре не мог не доложить. Доложил и номер дивизии, и номер того полка соседней армии, с которым вошел в соприкосновение, и фамилию и звание командира дивизии и командира полка, и точные координаты - где именно проходит стык, и какие меры сообща приняты, чтоб стык был надежный, поскольку направление все же танкоопасное, и как перекрыли эту проселочную дорогу огнем с двух сторон, внакладку.
   - Значит, силами двух армий этот проселок обороняете, - усмехнулся Серпилин. - То-то ты задержался!
   - Не люблю стыков, товарищ командующий, - сказал Ильин. - Половина неприятностей на стыках.
   "Вот они, молодые командиры полков, - подумал Серпилин, с удовольствием глядя на Ильина, который всегда, еще летом сорок второго года, когда из писарей стал начальником штаба батальона, казался ему прирожденным военным. - Вот они, эти молодые командиры полков! Сколько ему сейчас? От силы двадцать семь, двадцать восемь, - думал он, забыв, какого года рождения Ильин, и Мысленно прибавляя ему лишних три года. - Быстро двигает людей война. Хорошо бы, довоевал и ничем не зацепило. Многообещающий!"
   - Уже не помню, ты раненый был? - спросил Серпилин у Ильина.
   - Ни разу не был, товарищ командующий.
   - Вот правильно, вот это я и вспомнил. Что-то в тебе такое из ряда вон выходящее, про что мне говорили. Четвертый год воюешь и ни разу не раненный. Какого ты года?
   - С девятнадцатого, товарищ командующий, - с неудовольствием сказал Ильин.
   В душе гордясь своей молодостью, он не любил, когда о ней говорили другие, ему казалось, что это как бы ставит под подозрение его военную опытность.
   Показалось и сейчас, когда Серпилин, услышав его ответ, о чем-то задумался.
   Но Серпилин задумался совсем не о военной опытности Ильина. А вспомнил о своем сыне, который был старше Ильина и которому, будь он жив, было бы сейчас не двадцать пять, как Ильину, а двадцать девять...
   - А вы с какого? - спросил он, повернувшись к Галченку.
   Что-то помешало ему, только узнав возраст Ильина, спросить об этом же самом на "ты" уже немолодого человека.
   - С четвертого.
   - Где войну начали?
   - На Юго-Западном, от границы, от Владимира-Волынского до Припяти отходили с боями, - сказал Галченок с оттенком гордости: не отступали, а отходили с боями...
   "Так оно и было", - вспомнил Серпилин. Ему довелось слышать от тех, кто воевал там, на самом северном участке Юго-Западного фронта, что они до самой Припяти отходили только по приказу.
   - В составе пятой армии? - спросил он.
   - В пятой.
   - А родом откуда?
   - А тут недалеко, - мотнул головой Галчонок, как будто родился где-то в этом лесу. - Сегодня сводку передавали, что вчера на Минском направлении взяли станцию Бобр... Я как раз оттуда. Между Бобром и Крупками на разъезде родился. Отец путевым обходчиком был. Там и жили. Сперва на разъезде, а потом в Крупках.
   - А где теперь родители? - спросил Серпилин.
   - Не знаю. Когда война началась, в Крупках оставались...
   Галчонок сказал это спокойно, словно не желая давать волю чувствам, которые уже ничему не могли ни помочь, ни помешать. Выпустить или не выпустить немцев из Могилева - зависело от него. А останутся ли живы там, в Крупках, его отец и мать - не зависело.
   - Мы ведь как, - после молчания с нотой самоосуждения в голосе сказал Галченок. - Один год отпуска не дали, другой - не дали, а на третий - куда путевку получил, туда и махнул. Так и прооткладывал. С тридцать шестого года родителей не видел. Вчера, когда через немцев шли, одного хлопца - он разведчикам дорогу показывал - взял потом к себе в машину. Тринадцати лет хлопец. Чего только от него не наслушался, что тут немцы делали...
   Он вздохнул. Несмотря на его спокойствие, чувствовалось, что тревога за отца и мать неотступно грызет этого сильного и уверенного в себе человека.
   Им к этому времени принесли по полкотелка супа.
   - Хороший суп сварили, - сказал Серпилин.
   - Простыл немного, - пробуя суп, сказал Галченок.
   Серпилин глянул на часы. Пятнадцать минут, которые он себе положил на завтрак, вышли. Чаю пить уже нет времени, а суп хотя и остывший, но вкусный - придется потрудиться над котелком, пока дна не увидишь.
   Снаряд разорвался близко, в лесу, с треском и гулом. Первый снаряд от неожиданности всегда громче других, и кажется, что разорвался ближе, чем это есть на самом деле. Следующие три или четыре разорвались уже дальше. А если и ненамного дальше, все равно тише, потому что уже не так неожиданно.
   Как это бывает с людьми, у которых вдруг возникает сразу несколько обязанностей и которые помнят о каждой из них, произошла короткая заминка.
   Начало обстрела означало новую попытку немцев прорваться, и Галчонку надо было срочно принимать меры. Но рядом в палатке находился командарм, и следовало позаботиться о его безопасности. Разрывы удалялись, но могли снова приблизиться.
   - Товарищ командующий, предлагаю, пока обстрел, укрыться в моем танке. Он в ста метрах.
   - Еще чего, - сказал Серпилин. - Пошли на НП!
   Серпилин шел быстро, но Синцов через несколько шагов обежал его и пошел впереди. Глупое желание, с которым часто сталкиваешься на войне, - хотят в минуту опасности прикрыть собой старшего начальника, оказаться между ним и противником, забывая, что мина или снаряд с таким же успехом могут разорваться сзади. Но об этом вспоминают потом, а инстинкт действует сразу.
   - Синцов! - недовольно крикнул Серпилин. - Не болтайся под ногами. Не в атаку идем!
   Но Синцов, словно не услышав, продолжал идти впереди до самого хода сообщения, выводившего в окоп наблюдательного пункта.
   Отсюда было хорошо видно все, что происходило впереди. Вернее, начало того, что должно было развернуться на этом поле, между темневшей там, на пологой возвышенности, дубовой рощей и этим лесом. Сейчас, под прикрытием перекатывавшегося вдоль опушки артиллерийского огня, оттуда и прямо из дубовой рощи, и левее ее за насыпью железной дороги, и правей по шоссе развертывались немецкие танки и штурмовые орудия. Сзади них показались бронетранспортеры и цепи пехоты.
   С одной, даже такой выгодной, как эта, точки не увидишь всего. Часть панорамы закрывали слева и справа складки местности, но в расширявшемся сюда и суживавшемся к Могилеву треугольнике между шоссе и железной дорогой в поле зрения сразу оказалось около двадцати танков и самоходок.
   Наверное, не меньше их было и левее и правее, за складками местности. Некоторые из них то появлялись, то исчезали из виду. Судя по интенсивности артиллерийского огня, немцы не жалели снарядов.
   Разрывы вновь стали приближаться. Несколько снарядов прошли над головой. Сзади в лесу раздался громкий взрыв.
   - Не твой танк, куда меня приглашал? - с некоторым усилием, потому что над головой опять просвистело, пошутил Серпилин.
   - Не мой, - хмуро сказал Галченок. - Мой левей стоит.
   - Доложите по рации в армию. И штурмовую авиацию вызовите. Авиатор с вами?
   - Со мной.
   - А в остальном действуйте по разработанному вами плану, от меня дополнительных приказаний не ждите, - сказал Серпилин, стремясь поскорей разбить ту скованность, которая была вызвана его присутствием и опасениями за его жизнь. - Работайте, - уже сердито добавил он. Не сказал, а прикрикнул, потому что это и надо было сделать! И, не обращая больше внимания ни на Галченка, ни на Ильина, тщательно навел бинокль и стал смотреть туда, где, все увеличиваясь, двигались немецкие танки и штурмовые орудия.
   Ему было не чуждо чувство опасности, которое с особенной остротой дало о себе знать, когда сзади ударило прямым попаданием не то в танк, не то в машину. Это чувство опасности и чувство начавшегося боя привычно требовали от него действий. Но то действие, которое именно сейчас, в эти первые минуты, он должен был предпринять, состояло как раз в бездействии, в том, чтобы своим присутствием не помешать людям как можно скорей начать делать все то, что они должны были сделать. Подавив в себе потребность самому распоряжаться, инстинктивно возникающую в такие минуты у человека, привыкшего командовать, он наблюдал, не вмешиваясь в заранее обдуманные действия своих подчиненных.
   Он стоял в окопе, расставив ноги, уперев локти в бруствер, чувствуя ими прохладность сыроватой, только недавно, ночью, вывороченной земли, и наблюдал в бинокль за немцами, а люди, освобожденные от необходимости спрашивать и ждать его приказаний, быстро и старательно делали свое дело, к которому они достаточно хорошо подготовились, хотя, как бы ты ни приготовился, первые минуты боя, первые близкие разрывы все равно взвинчивают нервы, и эта нервозность преодолевается только деятельностью, только цепью предусмотренных и не предусмотренных заранее, но необходимых поступков.
   Эта деятельность начала приносить первые результаты. Справа, с опушки леса, по немецким танкам вели огонь две полковые пушки, а еще правее целая батарея.
   Сзади, из глубины, уже начали пристрелку по немецким батареям наши стодвадцатидвухмиллиметровые орудия. Вчера во время ночного боя у немцев шли только танки и самоходки, немецкая артиллерия не обнаружила себя, и поэтому ее не засекли. Засекали сейчас. Били не по танкам, а именно по огневым позициям немцев, чтобы задушить немецкую артиллерию, оставить танки без поддержки.