Симонов Константин Михайлович. Последнее лето (Живые и мертвые, Книга 3)

   - Пусть ждет меня там, приеду не позже восемнадцати и сам поговорю с исполнителями.
   - Ясно, - сказал Бойко. - Где будете и когда вернетесь?
   - Отсюда к Миронову. Потом в подвижную группу, к двадцати часам вернусь. Предупреди, чтоб и артиллерист и инженер были на месте. Сразу начнем работать над завтрашним днем. Где Захаров?
   - У Миронова.
   - Позвонит - передай, что и я там буду. Пусть сам решает, ждать меня или дальше ехать.
   Кирпичников, как только разговор закончился, вошел и предложил пообедать: обед привезли.
   - Рано. У Миронова пообедаю.
   День распогодился, и Серпилин, выйдя на воздух, вдруг заметил, что для командного пункта выбрано на редкость красивое место: сзади в зеленой пойме течет река, а на изрытом окопами желтом песчаном холме, как свечки, - молодые, прямые сосны.
   - Даже жалко, что такой командный пункт скоро бросать придется! сказал Серпилин Кирпичникову и чуть улыбнулся. - Раз обещаешь, что утром далеко за Днепр уйдешь, наверно, завтра и сам туда переедешь?
   Кирпичников пока что не обещал уйти завтрашним утром далеко за Днепр, но что ответишь командарму?
   - Так точно, товарищ командующий. Приезжайте, будем встречать вас за Днепром.
   Серпилин еще раз глубоко вдохнул запах сосен, и ему захотелось задержаться здесь, пообедать, как предложил Кирпичников. Но появление Синцова и майора с саперными топориками на погонах удержало от соблазна.
   - А вот и мостовик! - сказал он.
   Маленький, чернявый сапер-очкарик картавой скороговоркой доложил, что он, командир отдельного двадцать девятого понтонно-мостового батальона майор Горелик, по приказанию командующего прибыл.
   - Что сам прибыл - хорошо. С чем и поздравляю, - сказал Серпилин, пожимая руку саперу. - А вот где ваш батальон тащится? Сам лично, один, без него мостов через Днепр нам не наведешь?
   - Никак нет, товарищ командующий, не тащимся, а движемся, как приказано. На рубеж Реста приказано выйти к тринадцати ровно, а сейчас без двадцати. - Майор засучил рукав на поросшей черным волосом руке и так сердито стукнул по стеклу пальцем, словно делал выговор Серпилину за его несправедливость. - А вон моя головная машина, - радостно добавил он, показывая рукой на выползавший из-за поворота дороги грузовик с понтоном.
   - Выходит, наоборот, с опережением, - сказал Серпилин. Ему понравилось, как смело разговаривал с ним майор.
   - Так точно, с опережением, товарищ командующий.
   - Ну что ж, Алексей Николаевич, - обратился Серпилин к Кирпичникову, значит, поступает в твое распоряжение майор Горелик со своим батальоном. Начальства, как вижу, не боится, будем считать, что и Днепра не испугается. И немецкого огня тоже. - И уже без улыбки, серьезно сказал саперу: - Командир корпуса отдаст вам все необходимые приказания, а от меня напутствие такое, передайте его вашим саперам: в ближайшее время должны быть на Днепре, к ночи - один мост, утром - второй. Сделаете - вся армия будет благодарна, не сделаете - всю армию подведете!
   - Понятно, товарищ командующий.
   - А теперь поехали, - сказал Серпилин.
   - Разрешите узнать ваш маршрут, как поедете? - спросил Кирпичников, подходя с Серпилиным к "виллису".
   - Поеду к Миронову. В его полосе - не твоя забота, а в твоей полосе поедем, учитывая твой доклад о твоем продвижении. Командиру корпуса привык верить; адъютант на карте отметил, где ты, а где немец.
   Проселок, по которому поехали от Кирпичникова к Миронову, петлял вдоль Ресты и через полчаса вывел ко второй переправе. Мост здесь был меньшей грузоподъемности и кряхтел под колесами орудий.
   Серпилин задержался у переправы, подозвал командира артиллерийского полка, выяснил у него, когда, из какого пункта тронулись и где и когда приказано быть, и, удовлетворенный ответом, поехал дальше.
   Дорога, сначала шедшая вдоль берега, все больше уклонялась к западу, огибая лесной массив. Вдали, справа, тоже темнел лес. Судя по карте, оставалось уже немного до того большака, по которому, перейдя Ресту, должна была двигаться талызинская дивизия.
   А дорога поворачивала все правей, к дальнему лесу. До сих пор с юга и с запада слышался лишь отдаленный гул артиллерии. А тут вдруг донеслись близкие и частые выстрелы из танковых пушек. Потом несколько хлопков из "сорокапяток", еще несколько выстрелов из танковых пушек и недружный, вразброд, грохот "эрэсов". Прошло несколько минут, и там, впереди, увесисто, с оттяжкой стали бить наши стодвадцатидвухмиллиметровые орудия.
   - Товарищ командующий, - сказал Прокудин, глядя на карту, - может, повернем? Тут левей еще одна полевая дорога...
   - Понадобится - и полный назад дадим, - сказал Серпилин. - Воевать с немцами в таком составе не будем. Нечем! - И в ответ на вопросительный взгляд Гудкова кивнул, чтоб продолжал ехать. - Видимо, эпизод какой-то разыгрался. Сейчас на большак выскочим, станет ясно.
   Однако ехал теперь, внимательно вглядываясь в даль и прислушиваясь к выстрелам.
   Полевая дорога уперлась в разбитый мостик через ручей. Пришлось повозиться минут десять, прежде чем все три "виллиса" перебрались на ту сторону. И почти сразу же выскочили на большак.
   Вблизи уже не стреляли, снова слышался только отдаленный гул. По большаку на запад двигалась тяжелая артиллерия.
   - Спроси их, сколько они от реки отъехали? - приказал Серпилин.
   Синцов выскочил из "виллиса" спросить и заодно уточнил, какая это часть. Он уже привык: где бы и кого бы они ни останавливали, требовалось отметить у себя, чье хозяйство, место и время встречи с ним. Потом, вечером, возвратись на командный пункт, Серпилин сам смотрел эти заметки адъютанта: где, когда и с кем встречались в течение дня. И не дай бог тому, по чьим донесениям выходило, что его части в такой-то час находились не там, где были в действительности. На бумаге - одно, а на деле - другое! Этого Серпилин никому не спускал и, даже если дела шли хорошо, все равно беспощадно отчитывал за неправдивый или неточный доклад. Впрочем, он не делал разницы между этими двумя словами. Говорил: то, что неточно, то и неправдиво! Приблизительность в донесениях - первопричина глупых решений. Если не знаешь истинного положения своих частей, имей смелость доложить: "Не знаю, но приму меры, чтоб знать!" А если, не зная, делаешь вид, что знаешь, неизвестно, где конец твоей лжи. Потому что все, кто примет на веру твою ложь, будут потом по восходящей обманывать друг друга, сами того не ведая!
   Синцов вернулся и доложил, что до реки шесть километров, добавив номер полка.
   Серпилин удовлетворенно кивнул: полк находился там, где ему и следовало быть, - и сказал Гудкову, чтоб ехал к переправе.
   Едва развернулись и поехали на восток, как навстречу выскочил обгонявший артиллеристов "виллис". Водитель гнал его так, что чуть не столкнулись бампер в бампер.
   Увидев командарма, из "виллиса" выпрыгнул полковник. Оказывается, он сам сидел за рулем и стал докладывать Серпилину, так заплетаясь, словно был пьян.
   - Отставить, - перебил Серпилин, узнав в нем Земскова - начальника штаба талызинской дивизии, человека вообще-то уравновешенного. - Почему сами за рулем? Для вас что, приказ не писан?
   - Товарищ командующий, сам сел за руль, хотел успокоиться, пока доеду... - непохоже на себя почти выкрикнул Земсков.
   - Приведите себя в порядок и доложите, что случилось, - сказал Серпилин и вылез из "виллиса" на дорогу.
   Земсков поправил на лысой голове фуражку, сдвинул назад съехавший на живот пистолет и уже открыл рот, чтобы доложить, но Серпилин снова остановил его:
   - Пуговица...
   Земсков, не глядя, потянулся пальцами и застегнул пуговицу на вороте.
   - Теперь докладывайте...
   - Товарищ командующий, командир дивизии убит... - И, проглотив слюну, добавил: - Только что...
   - Там? - ткнув пальцем назад, на дорогу, спросил Серпилин. Его уже насторожило, когда он услышал, как нескладно, вразброд стреляли "эрэсы". И эта зацепившаяся в сознании нескладица заставила сейчас подумать, что одно к другому - командир дивизии убит именно там.
   - Прямо на дороге, товарищ командующий. "Фердинанды" из лесу выскочили... Донесли, что прямым попаданием снаряда. Еду туда.
   - Командиру корпуса доложили?
   - Так точно, доложил. Получил приказание временно исполнять обязанности командира дивизии.
   - Сколько отсюда? - спросил Серпилин. - Два с половиной?
   - Так точно.
   - Поедем вместе. Гудков, развернитесь. - Серпилин повернулся к Синцову: - Вот это самое мы и слышали. Подвиньтесь, пустите полковника.
   - Карта с собой? - спросил он у Земскова, когда "виллис" уже тронулся.
   - С собой.
   - Доложить обстановку в состоянии?
   - В состоянии. Всю последнюю обстановку имею.
   - Обстановку имеете, а командира дивизии у вас прямо на дороге убивают... Докладывайте! - Серпилин раскрыл планшет.
   Но от его слов, что командира дивизии убивают прямо на дороге, Земсков спохватился, куда он везет командарма, и вместо доклада сказал:
   - Товарищ командующий, обстановка неясная, прошу остановиться. Я вам здесь доложу. И один поеду.
   - То все ясно, то все неясно, - сердито сказал Серпилин. - Что неясно, доедем - выясним. А пока докладывайте то, что вам ясно.
   Земсков, как положено, стал докладывать обстановку начиная с правого фланга, от этой привычной механичности все больше приходя в себя. Из его доклада следовало, что обстановка в дивизии с утра изменилась к лучшему, продолжается продвижение к Днепру по трем дорогам сразу.
   Через несколько минут доехали до места происшествия. Дорога втягивалась в лес. Сначала с обеих сторон появились рощицы, потом открылась заросшая кустарником лощина, за которой начинался большой лес. Тут все и произошло.
   В кювете лежала опрокинутая сорокапятимиллиметровая пушка. Вторая пушка, выстрелы которой, наверно, и слышали издалека, стояла на обочине. У нее был сбит щит.
   Посреди дороги зияла воронка. В стоявший у воронки грузовик заканчивали класть раненых. Тут же на дороге топтались младший лейтенант-артиллерист и пехотный капитан, первым подскочивший к "виллису", когда из него вылез Серпилин.
   Капитан доложил, что он командир батальона.
   - А где командир дивизии? - озираясь, как о живом человеке, спросил Серпилин.
   - Пока вот... - сказал капитан и показал рукой в сторону.
   Там, в заросшем травой кювете, скорчившись, сидел какой-то человек, а рядом с ним лежал сверток. Короткий. Что-то завернутое в почерневшую, промокшую плащ-палатку.
   - Собрали... - сказал капитан, когда Серпилин перешел через дорогу и уставился взглядом в эту плащ-палатку.
   Сидевший рядом со свертком человек поднялся на ноги и медленно вытянул руки по швам. Это был немолодой, лет сорока, лейтенант с неживым, отсутствующим лицом. Синцов узнал адъютанта Талызина, с которым они когда-то вместе зимой на Слюдянке подбирали после боя в снегу раненых.
   - Прямое попадание, - сказал капитан.
   Серпилин кивнул и оглянулся на дорогу. Он уже заметил на ней следы крови. Но сейчас оглянулся и посмотрел еще раз. Потом повернулся к тому, что было завернуто в плащ-палатку, и сказал лейтенанту:
   - Откройте...
   Тот нагнулся и, взявшись за концы плащ-палатки, откинул их в разные стороны.
   Талызина просто не было. Была память о нем, но ничего, что могло бы напомнить о его существовании на земле, уже не было.
   Серпилин снял с головы фуражку и с полминуты постоял молча, глядя на этот открытый перед ним сверток. Потом сказал:
   - Закройте... - Надел фуражку и повернулся к капитану: Присутствовали, когда произошло?
   - Так точно, присутствовал, товарищ командующий.
   - Доложите!
   Из доклада и дополнений полковника Земскова выяснилось то, что и можно было предполагать. Талызин после встречи с Серпилиным ездил с места на место, подгоняя наступавшие части. Он и так отличался хорошо всем известной храбростью, но встреча с Серпилиным и обидный разговор с командиром корпуса, наверное, подкрутили его еще больше. Первую половину дня он делал все, что мог, чтобы ускорить продвижение дивизии, - и ускорил. И, довольный этим, решил еще ускорить: приказал шедшему вслед за передовым отрядом полку двигаться прямо в походной колонне.
   Так и двигались. Командир полка, не будь рядом начальства, наверно, сам принял бы меры охранения, но командир дивизии не только нажимал на быстроту движения, он при этом еще и сам лично шел с колонной. В результате достаточных мер охранения так и не приняли.
   Сперва Талызин шел с первым батальоном, подбадривал и торопил солдат. Это было не в новинку, за ним знали привычку на походе двигаться пешком то с одной, то с другой колонной. Потом перебрался во второй батальон, потом в третий, в этот. Шел в голове батальонной колонны и разговаривал с командиром батальона, когда между опушкой большого леса и рощей вдруг вывернулись из зарослей три "фердинанда" и открыли огонь. Батальон залег. Талызин приказал развернуть шедшие в колонне пушки. Одну, прежде чем она развернулась, "фердинанд" разбил прямым попаданием, а вторая успела сделать несколько выстрелов. Талызин сам подскочил к ней и управлял огнем - немецкий снаряд ударил прямо в щит.
   Расчеты двигавшихся позади батальона "катюш" увидели происходящее и открыли огонь по "фердинандам". Стреляли вразнобой, потому что шли с интервалами. Залпы "катюш" поражения не нанесли, но испугали немцев. "Фердинанды" скрылись в лесу.
   Артиллерия, шедшая сзади "катюш", била уже вдогонку.
   В результате семь раненых и один убитый на месте - командир дивизии. А "фердинанды" надо будет еще ловить и добивать, с земли или с воздуха.
   Земсков доложил, что, уезжая сюда, связался с ушедшим вперед танковым батальоном - дал ему координаты "Фердинандов", а также сообщил их авиаторам. Услышав это, Серпилин внимательно посмотрел на него; несмотря на пережитое потрясение, Земсков не забыл в первую же минуту сделать все необходимое. Такой человек, наверное, сумеет командовать дивизией.
   - Догоняйте свой батальон, - сказал Серпилин капитану.
   - Есть, товарищ командующий. Я только ждал... - Капитан почувствовал себя виноватым, но Серпилин прервал его:
   - Догоняйте батальон и немедля примите меры охранения.
   - Уже приняты, товарищ командующий...
   - Уже... Дорого приходится платить за такие "уже"... Идите! - Серпилин повернулся к Земскову: - Что думаете делать... - хотел сказать "с телом", но сказал: - с прахом командира дивизии?
   - Не думал еще, товарищ командующий...
   - И не думайте, это наша забота. Выделите грузовик и дайте сопровождающих. Пусть проделают все, что требуется медициной, все их формальности, а потом явятся к начальнику тыла армии, у него уже будут указания. А вам надо идти вперед. Могилев брать. Задача дня известна?
   - Так точно, известна.
   Серпилин сделал паузу. Она значила: мало сказать "известна", надо еще и повторить задачу дня. Земсков повторил.
   - Правильно, - сказал Серпилин. - И сделать осталось еще много, иначе до ночи на Днепр не выйдете. Берите дивизию в свои руки. Покажите, на что способны!
   Сказав это, посмотрел на Земскова, безрадостно ответившего: "Понял вас!", и положил ему руку на плечо.
   - И я вас понял. Не в такую минуту вступать бы в командование дивизией, но мы над этим не властны, вступаем, когда война прикажет!
   Серпилин сел в "виллис" и поехал обратно к Реете, навстречу продолжавшей двигаться оттуда артиллерии.
   Синцов, сидя сзади, видел его широкую, ссутулившуюся спину.
   Завернувшись в плащ-палатку и сцепив под ней руки, Серпилин ехал и думал о том, о чем не имел ни времени, ни права думать там, на шоссе. Вернее, подумал и там, но отклонил эти мысли как несвоевременные, не идущие к тому главному, что он обязан был сделать. И сама эта за долгие годы воспитанная в себе способность отложить, оттеснить в сторону лезущие в голову, но несвоевременные мысли, которые можно оставить "на потом", была одной из главных черт его истинно военной натуры, черт, куда более важных, чем поворотливость или выправка, которые прежде всего бросаются в глаза в военных людях.
   Первое потрясение от неожиданной гибели Талызина привычно оттеснилось неотложными мыслями: дивизия набрала темпы и должна была двигаться дальше. То, на что употребил свои последние усилия Талызин, не должно было прерваться с его смертью, наоборот! Иначе сама его смерть становилась еще более бессмысленной. Даже распоряжение отправить прах Талызина прямо в тыл армии было вызвано желанием подтолкнуть вперед дивизию и ее нового командира, заставить их думать над тем, Что дальше, а не над последствиями того, что произошло. Лишить их необходимости думать сейчас об этом. Потом подумают!
   Талызин, бирюковатый по натуре и казавшийся по первому впечатлению малообразованным, на самом деле был хорошо начитан, знал службу и командовал своей дивизией хотя и не безошибочно, но честно: не раздувал успехов и не прятал неудач. И вообще, по составившемуся у Серпилина мнению, был человек высокопорядочный.
   Сегодня утром у Серпилина и в мыслях не было, что Талызин кривит душой, отсиживается. Просто застал его в такой неудачный момент - всякий человек два часа в сутки отдохнуть должен, хоть он командир дивизии!
   Сейчас, когда Талызин погиб, Серпилин вспоминал утренний разговор с ним: не сказал ли ему чего-то несправедливого, такого, что толкает людей к гибели. Нет, не сказал! Да и Кирпичников, хотя и в своем крикливом стиле, по сути, требовал от него дела.
   Ну не изругал бы его Кирпичников, так что он, вперед бы не полез? Все равно полез бы. Не из-за ругани, а по совести! И не впервые это, черт его знает в какое пекло лазил, а жив оставался...
   Конечно, когда человек погибает, тем более подчиненный, хочется задним числом, чтобы ты его перед смертью хвалил, а не ругал. А если в последний раз ругал - пускай правильно, - потом, после смерти, все равно кажется, что надо было сказать ему что-то другое...
   - Синцов!
   Серпилин так долго молчал, что казалось, будет молчать всю дорогу. Синцов даже вздрогнул.
   - Слушаю вас, товарищ командующий!
   - Когда в оперативном отделе работал, бывал у Талызина?
   - Много раз. - Синцов подумал, что Серпилин хочет что-то спросить про Талызина.
   Но Серпилин ничего не спросил. Помолчал и сказал:
   - Жаль потерять командира дивизии. Но если взять его самого, такая смерть для военного человека, можно считать, хорошая! Посреди дела. Не успев подумать о смерти. Думал в последнюю секунду, как бы немцу в бортовую броню снаряд влепить! А то, что видели с тобой, что в могилу кладем, сам человек этого уже не знает. Хуже, когда война человеку время оставляет подумать, что он умирает, а дело недоделанное. - И теперь, когда Синцов уже не ожидал, вдруг спросил: - Говоришь, хорошо знал Талызина? Ну и какой он, по-твоему, был?
   - Из всех командиров дивизий, к которым мне приходилось ездить, самый бесстрашный.
   - Бесстрашием отличался, это верно, - сказал Серпилин и снова замолчал.
   Он знал о Талызине то, чего не знал и не должен был знать Синцов, и это знание заставляло его видеть бесстрашие Талызина в другом свете, чем видел Синцов.
   Никто, кроме Серпилина и еще трех-четырех человек в армии, не знал о командире дивизии Андрее Андреевиче Талызине, что это тот самый, который в июле сорок первого года вместе с несколькими другими генералами был отдан на Западном фронте под трибунал. Талызину предъявлялось обвинение в трусости и утере управления дивизией. За это он был приговорен к расстрелу, замененному десятью годами лишения свободы. Из лагеря писал письма, просился на фронт, летом сорок второго был освобожден, послан воевать заместителем командира полка и за полтора года снова стал генерал-майором, командиром дивизии и даже Героем Советского Союза.
   Отраженная в личном деле быстрота, с которой все это произошло, даже насторожила Серпилина. Но, увидев Талызина в деле, он понял, что это человек, не способный получать задаром награды или звания. Кто его знает, как у него там было в действительности в сорок первом году, почему и как потерял управление дивизией. Но та настойчивость, с которой Талызин показывал на личном примере, что значит не бояться смерти, та щепетильность, с какой он докладывал о своих неудачах, и та горечь, с какой переживал их, - об этом дважды сообщал Захарову замполит Талызина, беспокоясь за жизнь комдива, - все это заставляло Серпилина думать, что доля вины, тогда, в сорок первом году, за Талызиным все же была. И он ее помнил и не прощал себе. Другие забыли, а он помнил.
   Один раз струсить или растеряться может даже самый храбрый человек. Кто думает иначе, тот войны не знает. Что же, никто на всем Западном фронте так и не был тогда виноват в том, что произошло? Все были ни в чем не повинные? А если бы ты сам тогда там, под Могилевом, не устоял, отступил, бросил позиции, - что тогда?
   Теперь находятся такие, что, вспоминая сорок первый год, говорят: вот, дескать, генерал Самсонов в Восточной Пруссии в четырнадцатом году потерпел поражение, взял на себя за это ответственность - и пулю в лоб! А у наших у многих ответственность была потяжелее, а на то, чтоб пулю в лоб, - не хватило!
   Задним числом легко говорить! На тот свет себя отправить не так долго, если рука твердая. Но разве в этом был тогда вопрос? Вопрос был в том, как немцев остановить! На этом свете, а не на том.
   Пока Талызин был жив, Серпилину не приходило в голову спросить его: что было с ним тогда, в сорок первом году? Был ли в чем-то виноват и как сам смотрит на это? А сейчас, когда он умер, захотелось спросить.
   Но что он мог бы на это ответить - уже никогда не узнаешь...
   Генерала Миронова на командном пункте корпуса не оказалось. Он выехал в одну из дивизий вместе с членом Военного совета армии и должен был вот-вот вернуться.
   - Раз скоро будет, подождем, - сказал Серпилин.
   Начальник оперативного отдела доложил обстановку. Мироновский корпус тоже пробился передовыми отрядами на Днепр и сейчас шел к нему главными силами.
   - А сами до завтра здесь будете сидеть? - спросил Серпилин, окинув взглядом стоявший прямо при дороге длинный барак, в котором разместился командный пункт корпуса. Здесь были торфоразработки, и барак, наверно, служил раньше общежитием.
   Начальник оперативного отдела ответил, что новый командный пункт подготовлен в семи километрах отсюда, за Рестой, ждут возвращения командира корпуса, чтобы получить "добро" на перемещение.
   - Ну это еще так-сяк, - сказал Серпилин. - А то выбрали под командный пункт какую-то лачугу. Зимой бы ладно, а то летом, лучшего места не нашли? Как у вас связь с армией?
   - Все в порядке. В шестнадцать докладывали генералу Бойко обстановку.
   - Вот и я с ним поговорю, пока Миронов не вернулся. - Серпилин пошел вслед за начальником оперативного отдела.
   Барак внутри выглядел лучше, чем снаружи. Но когда Серпилин сел на лавку и устало прислонился к засыпной стене барака, там да досками зашуршала и посыпалась земля.
   - Григорий Герасимович, - сказал Серпилин, когда его соединили с Бойко, - обстановка у Кирпичникова и Миронова мне известна. Доложи, как у Воронина.
   Бойко докладывал обстановку на левом фланге, а Серпилин сидел, по-прежнему привалясь к стене, и чувствовал боль в ключице. "Черт ее знает, не болела, не болела, а сегодня вдруг заболела. От езды, что ли?"
   Выслушав обстановку и спросив, как подтягивают вперед артиллерию, Серпилин сказал:
   - Вопросы все. Теперь слушай меня...
   Но Бойко прервал его:
   - Разрешите раньше доложить - командующий фронтом снова звонил от соседа слева в пятнадцать десять. Приказал, как только вас найду, связать с вами.
   - Буду ждать здесь, - сказал Серпилин. - А теперь слушай меня. От Кирпичникова уже знаешь, что случилось?
   - Знаю, - сказал Бойко. - О Земскове уже отдал в приказе.
   - Что отдал - хорошо, - сказал Серпилин, - а вот другой приказ срочно готовить надо. Озаглавь "О мерах охранения в период преследования противника" и жестко напомни: не снижая требования к быстроте продвижения, оставляем в силе все требования по разведке и охранению. Чтобы такого движения очертя голову, как Талызин, никто больше не позволял. К ночи разошлем приказ, а пока от моего имени - устно!
   - Талызин сам виноват, - сказал Бойко. - Сколько раз предупреждали!
   В голосе его прозвучала непримиримость. В свое время, после боев на Слюдянке, он предлагал отстранить Талызина от командования дивизией.
   Серпилин поморщился:
   - Все так, Григорий Герасимович, но тягать его с того света не станем. Выводы выводами, они будут в приказе, а сформулируем как положено, что погиб смертью храбрых. Я приказал его прах в штаб тыла вывезти. Выбери минуту, позвони начальнику тыла.
   - Сейчас свяжусь, - ответил Бойко. И вдруг радостно сказал: Кирпичников только что донес: понтонно-мостовой батальон уже на Днепре, приступил к наводке первого моста.
   - Замечательно, - сказал Серпилин и озабоченно добавил: - Позвони авиаторам, поставь задачу прикрыть эту переправу, как ничто другое. И зенитки туда подбрось! Это нам теперь важней всего! Эту переправу и для других корпусов используем.
   - Понятно, - подтвердил Бойко. - Если у вас все, буду связывать вас с командующим фронтом.
   - И прямо с ходу доложи ему про мост, чтобы мне этот вопрос уже не задавал! - Серпилин положил трубку, вспомнил, что не обедал, но обедать уже не хотелось.
   В барак вошли командир корпуса Миронов и Захаров, оба забрызганные грязью.
   - Где это вас так? Машину, что ли, сами толкали?
   Захаров рассмеялся:
   - Шли, там у него на наблюдательный пункт дивизии - торфяник, стежка узкая, а немец мину врезал. Как вошла в болото - аж хлюпнула! Осколками не зацепила, а грязью - с головы до ног!
   - "Хлюпнула", - сердито повторил Серпилин. - Талызина полтора часа назад на большаке, у Веденеевки, прямым попаданием так хлюпнула - все, что осталось, в плащ-палатку увязали! "Хлюпнула"... - еще сердитей передразнил он Захарова и, повернувшись к Миронову, повторил то, что уже говорил Бойко о соблюдении правил охранения во время преследования немцев.