Симонов Константин Михайлович. Последнее лето (Живые и мертвые, Книга 3)

   По тому, как он замолчал, так и не постарался покрепче схватиться за это вдруг возникшее объяснение, оправдаться им, Серпилин почувствовал, что перед ним стоит человек, не способный ко лжи и не умеющий защитить себя. А может, уже и не желающий.
   - Да как же ты, черт тебя дери, без дополнительного заряда мину сунул? Где твоя башка была в ту минуту? - крикнул Серпилин.
   И в той горячности, с которой он все это крикнул, была такая досада на случившееся, такое желание сделать все это не случившимся, не бывшим, что именно в эту минуту подполковник понял, что командующий не утвердит приговора.
   - Кто его знает, - сказал сержант. - Сколько раз спрашивали, сколько раз думал, - не могу вспомнить, как так вышло.
   - Не можешь вспомнить, а человек-то погиб! - сердито сказал Серпилин.
   - Моя вина. - Сержант снова стал смотреть мимо Серпилина в сторону, туда, куда смотрел сначала. И, так и продолжая смотреть туда, в сторону, добавил: - Разве я не знаю? По нам в сорок втором, у Софиевки, по нашей позиции своя гаубичная батарея залп дала. Два убитых, девять раненых. Мы потом ходили к ним, сказали им про их грех. А что говорить? Мертвых все одно не воротишь. Мы это знаем, - добавил он печально, словно говорил это уже не от собственного имени, а от имени всех других людей - и живых и мертвых.
   "Да, если бы за каждый недолет, за каждую бомбу или снаряд, который в горячке боев - по своим, судить виноватых, - многих бы недосчитались", подумал Серпилин и снова вспомнил Цветкова, уже неживого, лежавшего около могилы в не заколоченном еще гробу, за несколько минут перед тем, как крышку забьют и на нее посыплются первые комья. И лицо Цветкова - желтое, неживое, запавшее на щеках.
   Вспомнил на этот раз без злобы на виновника этого, а просто с жалостью и к Цветкову и к другим людям, которые умирают, вместо того чтобы жить. Как надоело узнавать об этом!
   "Какими словами и когда сказать о своем решении? - подумал Серпилин, посмотрев на подполковника. - Сейчас, или пусть сперва выведут осужденного?"
   Встретившись взглядом с Серпилиным, подполковник встал, приоткрыл дверь и, окликнув конвоира, приказал осужденному выйти.
   Серпилин пододвинул к себе лежавшие на столе бумаги.
   - Пишу вам так: "Приговор не утверждаю. Считаю меру наказания чрезмерной..." Как вам дальше писать: "Возвращаю на новое рассмотрение"? Или "Предлагаю пересмотреть"? Как там у вас полагается?
   - Лучше напишите прямо, чем предлагаете заменить, - сказал подполковник.
   - Чем заменить? Штрафною ротою. Это имею в виду. Что же другое? В Сибирь его, что ли, отправлять? Получите подпись члена Военного совета; думаю, будем с ним одного мнения. А после этого сразу делайте, - сказал Серпилин, подумав о завтрашнем наступлении.
   Он написал: "Предлагаю направить в штрафную роту для искупления вины кровью", скупо, без росчерка, подписался и, поставив по привычке не только день, но и час, отдал бумаги.
   И только когда за прокурором закрылась дверь, вдруг вспомнил, как зимой сорок третьего, как раз в тот первый день, когда он приступал к обязанностям начальника штаба армии, Батюк в его присутствии тоже не утвердил смертного приговора.
   Долго держал бумагу перед глазами и, словно вдруг вычитал в ней что-то новое, спросил тогдашнего их прокурора Полознева: "Как думаешь, Полознев, если оставим его жить, он еще одного фашиста убить может?.."
   Встав из-за стола и сделав несколько шагов взад и вперед по тесному немецкому домику, Серпилин позвонил по телефону Бойко.
   - Григорий Герасимович, иду к тебе... Тем лучше, что он у тебя.
   Бойко сказал, что у него находится командующий артиллерией армии.
   Надев фуражку и велев Синцову остаться здесь и дежурить у телефона, Серпилин пошел к Бойко. В лесу было прохладно, и Серпилин, пока шел, принюхивался к лесной сырости. Небо, видневшееся между купами деревьев, было серое, низкое, ровное, без просветов.
   Погода, как всегда на войне, планированию не поддавалась и продолжала беспокоить Серпилина.
   Бойко приказал срубить для себя маленький блиндажик - спал там, а работал в большой, двойной палатке. Он любил работать просторно и при всякой возможности старался отхватить себе рабочее помещение побольше и привести его в наилучший порядок. Просторное помещение требовалось еще и потому, что Серпилин обычно не вызывал начальника штаба к себе, а сам ходил работать к нему, считая это более полезным для дела и экономным по времени. Увидел такой порядок работы в штабе фронта у Рокоссовского и с тех пор завел у себя. А теперь оказалось, что не он один последовал хорошему примеру. Батюк тоже к своему начальнику штаба работать ходит. В былое время только заглядывал посмотреть обстановку, а теперь, видимо, в систему взял.
   Когда Серпилин вошел в палатку, Бойко и командующий артиллерией генерал Маргиани стояли над рабочим столом Бойко, во всю длину которого была развернута схема. Оба разогнулись навстречу Серпилину, и Бойко почти достал головой до брезента палатки.
   "Вымахал же дядя!" - уже в который раз подумал Серпилин, с удовольствием глядя на Бойко, на его очень высокую, но пропорционально широкую в плечах, атлетическую фигуру, на белокурую курчавую, надменно посаженную голову. Лицо Бойко, правильное и красивое, было, однако, из тех лиц, которые красивыми не называют: этому мешает выражение силы, которое, преобладая на таких лицах, заставляет забывать обо всем другом.
   Маргиани, худощавый и тоже довольно высокий, сейчас, когда Бойко вытянулся во весь рост, казался рядом с ним малорослым. Бойко вообще привык вытягиваться, словно аршин проглотил. И когда докладывал начальству и когда ему докладывали подчиненные, вытягивался одинаково, это у него было в крови. И спал тоже вытянувшись во весь свой рост. Хозяйская ли кровать где-то в деревне или раскладная койка, которую возил с собой, все равно ординарец пристраивал табуретку, чтобы все сто девяносто пять сантиметров несгибаемого даже во сне начальника штаба армии могли уместиться по прямой.
   Серпилин не стал спрашивать, чем они занимались; подойдя к столу между расступившимися Бойко и Маргиани, увидел, что схема была та самая, какую он и предполагал увидеть, - план артиллерийского - наступления.
   Как и в каждой сложной военной задаче, в перемещении артиллерии вслед за наступающей пехотой была своя диалектика; недаром говорят: "огнем и колесами". С одной стороны, развитие боя требовало постоянной поддержки огнем артиллерии. А с другой стороны, если, удовлетворяя эти запросы, беспрерывно сопровождать пехоту огнем на все большую дальность, все с тех же позиций, не перемещая артиллерии, можно в конце концов дойти до предельной дальности и оставить пехоту вообще без поддержки.
   Учитывая и то и другое, приходилось составлять для наступления такой график, при котором одна треть артиллерии передвигается вперед и временно безмолвствует, а две трети стоят на месте и ведут огонь.
   Когда-то, в начале войны, и по недостатку артиллерии и по приверженности к старым уставным порядкам, перемещали артиллерию на новые позиции побатарейно, внутри каждого дивизиона. Две батареи вели огонь, а одна передвигалась; потом, когда она вставала на новое место, начинала передвигаться вторая... Теперь от этого отказались: слишком мелкое членение запутывало дело, создавало лишнюю суету. Количество стволов, несравнимое с тем, какое имели в начале войны, позволяло осуществлять тот же принцип, перебрасывая артиллерию уже не батареями и даже не дивизионами, а по возможности целыми полками и бригадами. Одни полки продолжали бить со старых позиций, другие передвигались, третьи готовились к движению. Все это и было отражено на той схеме, которую смотрели Бойко с командующим артиллерией.
   - А это тот полк, что у тебя на срубах стоит? - спросил Серпилин, увидев на схеме артиллерийские позиции, от которых не шло пунктира дальнейшего движения.
   - Да, - сказал Маргиани.
   Артиллерийский полк, о котором шла речь, был посажен прямо в болото. Были сделаны срубы, забучены камнем, и на эти срубы поставлены орудия. Все это было сделано скрытно, по ночам, в какой-нибудь тысяче метров от передовой.
   Этот полк должен был открыть неожиданный и убойный огонь с кратчайшей дистанции. А затем в течение всех первых суток увеличивать дальность огня почти до предела, не двигаясь с места; вытянуть оттуда, из болота, тяжелые орудия было не так-то просто.
   В общих чертах все это уже было известно Серпилину, но, раз он спросил, Маргиани еще раз подробней доложил ему про этот полк.
   - А схему огня по тыловым рубежам смотрели? - спросил Серпилин.
   - Смотрели, - сказал Бойко и повернулся к командующему артиллерией.
   Тот открыл портфель, вынул еще одну схему и развернул ее на столе поверх первой. Она была уже знакома Серпилину в разных вариантах первоначальном, уточненном, окончательном, но сейчас он снова смотрел на нее и думал, как много зависит от того, на сколько процентов проведем все это в жизнь.
   Если наступление пойдет хорошо, прорванные и сбитые в течение дня с первой позиции немцы постараются за ночь сесть вот на эту свою вторую полосу, нанесенную на нашей схеме с максимально доступной нам точностью. Не дать им сесть туда ни за ночь, ни утром - одна из главных задач; с ее решением связан дальнейший ход операции. И значит, надо уже к концу первого дня двинуть артиллерию вперед так, чтобы у нее хватило дальности ударить несколькими сотнями стволов по этой второй полосе, когда немцы только начнут садиться на нее.
   Добавить к запланированному было нечего, Серпилин просто стоял и еще раз смотрел на эту схему. В планировании боя есть разумный предел, за которым излишнее предугадывание будущего переходит в самообман, в неготовность перестроиться и принять те мгновенные решения, которых потребует обстановка, вдруг сложившаяся вопреки плану.
   И все же схема завораживала. Трудно было оторваться от нее, потому что очень хотелось, чтобы все пошло именно по этому так хорошо составленному плану.
   - Ладно, складывайте, - сказал Серпилин, заставляя себя оторваться от схемы.
   - И вторую тоже. Больше смотреть не будем, - сказал Бойко.
   Командующий артиллерией привычно и быстро сложил схемы по сгибам и спрятал их в портфель.
   - Что дает ваша метео? - спросил Серпилин, пока Маргиани занимался этим. - Есть разночтения с нашей?
   У командующего артиллерией был свой штаб, в нем свой оперативный отдел, а в этом оперативном отделе - своя метеослужба.
   - Уже сверялись друг с другом, - ответил Маргиани. - Расхождений нет, а опасения одинаковые. Погода сложная.
   - Ну как? - посмотрел Бойко на командующего артиллерией. - Кто из нас доложит? Я, что ли?
   Маргиани кивнул.
   - Полчаса назад уехал начальник штаба воздушной армии, - сказал Бойко. - Уточняли с ним последние данные авиаразведки. Авиаторы настаивают, что штаб корпуса у немцев все же выдвинут сюда и находится: северная окраина Коржицы, южная опушка леса. - Бойко показал по карте, освободившейся теперь от лежавших поверх нее артиллерийских схем. - Авиаразведка засекла вторую, дополнительную дорогу через лес, которая, считалось, обрывается, а на самом деле на последних километрах она просто закрыта масксетью. И еще одну линию связи обнаружили; штурмовики на бреющем сегодня утром над ней прошли. Так что прежние выводы подтверждаются.
   - И что же вы решили тут без меня? - чуть-чуть усмехнулся Серпилин.
   Он уже понял, что Бойко, поговорив с авиатором, решил, прежде чем докладывать, посоветоваться с командующим артиллерией и заранее установить с ним общую точку зрения.
   Укорять их в этом не приходилось; все это было, на взгляд Серпилина, вполне нормально, но он не мог удержаться от человеческой слабости - дал им понять, что знает ход их мыслей.
   - Если нанести сюда - будем считать, что тут их штаб корпуса, бомбовый удар ночью, - сказал Бойко. - Результат сомнителен. У них в штабах хорошие укрытия, они теперь с этим не шутят. Если еще сегодня, до темноты, пустить штурмовики с прикрытием истребителей, немцы, может, и понесут потери, но у них останется ночь на то, чтобы после такой штурмовки переместиться на не установленный нами запасной командный пункт. Наилучший вариант - ударить дальнобойной артиллерией одновременно с началом артподготовки, а потом перемежать артналеты и беспокоящий огонь, не давать штабу работать, рвать связь, мешать управлению.
   - Все хорошо, - сказал Серпилин, - но как с дальностью? Дальности-то не хватит! Пока не двинемся вперед, на самом пределе будем стрелять. Только снаряды зря расходовать.
   Сказал с уверенностью, потому что все это однажды уже прикидывали. Наша артиллерия с нынешних ее позиций практически туда не доставала.
   - Вот Маргиани сообщил, - кивнул Бойко на артиллериста, - что в распоряжение фронта из резерва Ставки поступил новый артполк большой мощности. Если поставить его сюда, - Бойко показал на карту, - штаб корпуса окажется в зоне действительного огня.
   - Куда? - Серпилин надел очки и посмотрел на карту. - Здесь у вас позиции реактивных установок.
   - А мы их переместим сюда, - сказал уже не Бойко, а Маргиани.
   - Ладно, - сказал Серпилин. - Допускаю. Поставите, переместите и даже успеете все вовремя сделать. А кто нам этот полк даст? Я о нем, например, еще ни от кого не слышал.
   - Есть он, - сказал Маргиани. - Вчера прибыл в распоряжение фронта. Только его не предполагают в первый день наступления вводить. Хотят пока в резерве оставить.
   - И что вы мне предлагаете? - усмехнулся Серпилин.
   - Попросить этот полк, товарищ командующий, - сказал Бойко.
   - У кого?
   - Прямо у командующего фронтом.
   - Если приедет к нам?
   - Если приедет. Я у Кирпичникова про него узнавал, он с самого утра нигде даже не перекусил. Видимо, перекусит здесь, у нас.
   - Да-а, - протянул Серпилин.
   Предложение было заманчивое, но обращаться к Батюку с просьбой дать этот дальнобойный полк не хотелось. Ставя себя на его место, хорошо представлял, что, несмотря на все соблазны, все же при достаточном количестве артиллерии в армии мог бы придержать у себя в резерве такую силу, как этот полк. Вполне можно нарваться на отказ Батюка - не будет ничего удивительного.
   А нарываться на отказ - дело не просто в самолюбии: не хочется и самому привыкать и начальство приучать к тому, чтобы оно тебе отказывало.
   По, с другой стороны, если там действительно штаб немецкого корпуса и если организовать по нему такой огонь...
   - Хорошо, будь по-вашему, - сказал Серпилин. - Только сразу уточним. Сколько времени ему к нам идти, если нам его дадут, посчитали?
   - Посчитали, - сказал Бойко. - Сейчас стоит здесь, в районе выгрузки. Он показал на карте. - За три часа после получения приказания может дойти на своей гусеничной тяге и стать на место.
   - И когда же его перемещать, ночью?
   - Нет, днем, - сказал Маргиани. - Желательно, чтобы еще засветло стал на позиции.
   - А если немцы засекут его днем в движении?
   - А я на всякий случай дал авиаторам заявку, - сказал Бойко. - Если прикроем маршрут движения беспрерывным патрулированием истребителей - не дадим немцам наблюдать, это в наших силах. День длинный, в двадцать один час можно еще успеть пристрелку произвести. Сразу, как на место прибудут.
   - А как планируете пристрелку?
   - Пристреляемся. Выберем для пристрелки отметку не перед собой, а перед соседом справа, а потом пересчитаем данные, - сказал Маргиани. - Конечно, не будем их там, в штабе корпуса, тревожить своей пристрелкой!
   - Это-то понятно, - сказал Серпилин. - Ну, а как с тем, что мы прибытие к нам таких больших калибров своей пристрелкой обнаружим?
   - А когда обнаружим, товарищ командующий? - возразил Маргиани. Обнаружим, когда немцам уже поздно будет. И притом не на участке прорыва. Ну, прибыли на фронт эти калибры! Что немцы за ночь успеют? Доложат, что прибыли, только и всего.
   - Да, соблазн велик, - сказал Серпилин.
   В эту минуту затрещал телефон. Бойко взял трубку и передал Серпилину:
   - Вас.
   Синцов доложил ему, что звонили от Кирпичникова. Батюк и Львов выехали из корпуса сюда.
   Едва Серпилин положил трубку, как телефон снова зазвонил. На сей раз о том же самом звонили Бойко.
   - Пойду к себе, - заторопился Маргиани. - Разрешите?
   - Хочешь, чтобы у командующего фронтом без тебя для тебя артиллерию просил? В случае чего - мне отказ, а ты в стороне? Не знал раньше за тобой такого восточного коварства.
   - Я буду у себя наготове, - не отвечая на шутливый упрек Серпилина, сказал Маргиани. - А своего оператора пошлю в наш четвертый артиллерийский парк; он рядом с этим хозяйством. Как только позвоним ему туда, он через пять минут будет у них.
   - Смотри, как у тебя все рассчитано, - сказал Серпилин. - Иди. Только на всякий случай скажи, откуда агентурные сведения получил об этом хозяйстве? Ссылаться не буду, а знать хочу.
   - В крайнем случае можете и сослаться, - сказал Маргиани. - Блинов сообщил.
   - Почему Блинов? - недоумевая, спросил Серпилин.
   Начальник связи армии Блинов, как и все связисты, был человек хорошо информированный, но все же почему именно он первый узнал о только что прибывшем из резерва Главного командования хозяйстве, было непонятно.
   - А они, когда пришли на место, свою связь еще не протянули, на нашу сели, чтобы доложить командующему артиллерией фронта. Имели дело с нашим Блиновым.
   - Ну, раз имели дело с нашим Блиновым, то конечно... - кивком головы отпустив Маргиани, полунасмешливо-полуодобрительно сказал Серпилин о Блинове, который, по его мнению, хорошо исполнял свое дело, но при этом был чересчур уж ловок. - А командующий фронтом продолжает считать, что мы в неведении. Может нагореть командиру полка, хоть он и из резерва Главного командования.
   Были и другие вопросы, над которыми следовало подумать вдвоем с Бойко, но сейчас начинать эту работу не имело смысла. Дороги в полосе армии приведены в порядок, и хотя Батюк не любит ездить особенно быстро, все равно скоро будет.
   - Лавриков! Лавриков! - два раза, второй раз погромче, крикнул Бойко.
   В дверях палатки появился его ординарец Лавриков, старшина по званию, заодно исполнявший при нем и обязанности адъютанта. Все время работая с офицерами штаба и наезжая в войска всегда с кем-нибудь из них, Бойко не считал нужным иметь адъютанта в офицерском звании: пробывший с ним всю войну и дослужившийся до старшины расторопный Лавриков вполне удовлетворял его.
   - Сбегайте в столовую Военного совета, скажите, что через десять минут придем. Шесть человек... или семь, - подумав, добавил Бойко. - И чтобы горячее было наготове, только в тарелки оставалось разлить.
   - Кто, считаешь, седьмой? - спросил Серпилин.
   - Возможно, Маргиани придет.
   - Навряд ли. Постарается не прийти. Не сказать, чтоб мы с тобой до слез любили начальство, но уж он... Не грузин, а отшельник какой-то. Мцыри... Возможно, и не будет обедать, - помолчав, сказал Серпилин о Батюке. Просто заедет, чтоб выслушали все замечания лично от него. Он в этом щепетильный. Сколько его помню, мимо меня не проезжал. И всегда, когда обстановка позволяла, предупреждал, что приедет. Сегодня исключение. И правильно, что исключение. Армия не ларек с пивом, тут внезапных ревизий не требуется: сколько пива недоливаем? Не терплю таких ревизоров.
   - Я тоже.
   - Если, конечно, заранее на всех нас смотреть как на очковтирателей, тогда дело другое. А если ты сам действительно военный человек и к военным людям едешь, в том-то и сознание твоей силы, чтобы не бояться предупредить: приеду, будьте готовы! А потом, несмотря на всю их готовность, все равно увидеть все, что у них недоработано... Завтра на НП поедешь смотреть, что будет делаться? - спросил Серпилин у Бойко, подумав о завтрашнем дне.
   - Не предполагал. Необходимости в моем присутствии, думаю, не будет.
   - Ну, а соблазн, если даже без необходимости? Я, например, когда начальником штаба армии под Сталинградом был, не мог удержаться, ездил вместе с Батюком на НП, посмотреть своими глазами.
   - Думаю, на этот раз удержусь, - сказал Бойко. - Охотников в бинокли глядеть и без меня хватит. А если по делу - мне отсюда по телефонам видней будет.
   - Отчасти верно, - согласился Серпилин.
   Он знал, что начальник штаба неодобрительно относится к излишнему сидению на наблюдательных пунктах, считает, что в таком звене, как армия, не говоря уж о фронте, в современном бою поле обзора слишком малое по сравнению с масштабом происходящего, и выгода личных наблюдений чаще всего не перекрывает тех невыгод, с которыми связано пребывание на наблюдательном пункте человека, управляющего боем. Все равно всего не видит, а быстрота и четкость в отдаче приказаний ухудшаются, когда они дублируются в два этажа - и на наблюдательном и на командном пунктах. Кроме того, у Бойко была еще целая теория, которую он уже высказывал Серпилину: личное наблюдение приводило, по его мнению, к перекосам в оценках происходящего. То, что ты сам непосредственно видишь, сильней на тебя воздействует, чем все другое, возможно более существенное, что происходит в это же самое время вне поля твоего зрения. И бывает, что в результате с наблюдательного пункта идут назад, в штаб, скороспелые приказания как вывод из лично наблюдаемой обстановки, а не из оценки всей обстановки на всем поле боя.
   Бойко считал, что за его точкой зрения - будущее, что она все равно когда-нибудь станет общепринятой. Не на этой войне, так потом!
   Серпилин, находя его точку зрения крайней, сам любил ездить вперед, в войска, и возможность лично, своей рукой пощупать пульс боя считал необходимой предпосылкой для отдачи общих, а не только частных приказаний. Умом признавал, что истина где-то посредине, но не мог отрешиться от уже сложившейся привычки помногу бывать там, впереди.
   Во время рекогносцировок Бойко считал для себя, как для начальника штаба, необходимым вместе с командующим облазить передний край, но, когда приходила пора управлять боем, почти не двигался с места, считая, что только в штабе все нити боя безотказно сходятся в его руках.
   - Я Блинова еще раз послал, - сказал Бойко, - лично проверить оттуда, с вашего наблюдательного пункта, на слышимость и надежность всю вашу связь с командирами корпусов, чтобы нам как можно меньше пришлось дублировать.
   - Это хорошо, благодарю, - одобрил Серпилин.
   Бойко был самый настоящий фанатик бесперебойной связи, выматывал жилы у связистов, требовал с них беспощадно, но и помогал им всем, на что был способен. "Что такое штаб без связи? - любил говорить он. - Отрубленная голова. Глазами еще моргает, но не видит. Руки-ноги еще дрыгаются, но уже не живут".
   - Думаю, если все будет нормально, пораньше лечь сегодня, - сказал Серпилин. - Сразу, как только итоговое донесение подпишем. Еще неизвестно, сколько потом спать доведется...
   Они оба услышали шум подъезжавших машин и вышли из палатки встречать.
   Машин было две. Открытый "виллис" командующего фронтом и "эмка"-вездеход с двумя ведущими осями, на которой, предпочитая ее "виллисам", ездил Львов.
   Из "виллиса" вылез Батюк в полевой фуражке и в надетой поверх кителя плащ-палатке. Вслед за ним с заднего сиденья вылезли его обычный спутник, которого он всегда возил с собой с тех пор, как принял фронт, заместитель начальника оперативного управления полковник Ланской и генерал Кузьмин.
   "Вон как! Даже в свой "виллис" сегодня Кузьмича забрал", - подумал Серпилин, здороваясь с командующим фронтом.
   Из "эмки" вылез Львов и, прихрамывая, подошел к Батюку, уже успевшему поздороваться с Серпилиным и Бойко. Наступило минутное молчание, словно все стоявшие здесь, в лесу, перед палаткой, не знали, что им теперь делать. Кто его знает, отчего такие занятые сверх меры люди вдруг способны на такую потерю времени? Может, как раз оттого, что все они так долго были заняты сверх меры и столько всего переговорили за последние дни, что уже и говорить почти не оставалось сил. Оставалось лишь ждать завтрашнего утра, когда начнется то, ради чего все они столько работали.
   - Вот, захромал у нас, - кивнув на Львова, сказал Батюк. - Еле ходит сегодня.
   - Может, нашего хирурга вызвать? - спросил Серпилин.
   - Ушиб ногу. Не имеет значения, - сказал Львов.
   - Не ушиб, а связки растянул, - поправил Батюк. - Хирург вчера смотрел и мне докладывал, что в другое время и другого человека уложил бы на неделю, не дал ходить.
   - Оставим это, - сказал Львов с какой-то сердитой неловкостью, за которой чувствовалось, что он не только не любит, но и не умеет говорить о себе; не привык к тому, что у него, как и у всякого другого человека, может что-то болеть и кто-то помимо него, да еще вслух, может обсуждать этот вопрос.
   Он сделал три шага, обойдя сзади Батюка, с таким совершенно неподвижным лицом, что было ясно: другой на его месте скрипел бы зубами от боли.
   - Заехали к вам ненадолго, - сказал Батюк. - От вас - к соседу справа. Все же как-никак, хотя он и ограблен в вашу пользу, а и ему воевать. По всему, что раньше у вас видели, раньше разговоры были. А сегодня, по ходу дела, указания вот, - он кивнул на Кузьмича, - соратнику Фрунзе в дороге дал; он тебе их доложит. Серьезное предупреждение одно, еще раз тебе лично повторяю, - обратился Батюк к Серпилину с изменившимся, сердитым лицом. Районы сосредоточения для двух танковых бригад далековаты от исходных. Предупреждал тебя своевременно, но ты на своем настоял, - якобы другого места не нашли! Еще раз обращаю твое внимание. Не дай бог, если своевременно на исходные позиции не прибудут, опоздают поддержать пехоту, - пеняй на себя.
   - Ясно, товарищ командующий.
   - Что тебе ясно? - хмуро спросил Батюк.