Страница:
Обозрев все достопримечательности этого места, они вернулись на пристань, где после прощальных приветов и дружеского объятия двух молодых джентльменов Перигрин со своим гувернером вступил на палубу, паруса были подняты, и они вышли в море с попутным ветром, тогда как Годфри, Морган и фокусник вернулись в гостиницу, откуда выехали перед обедом в Кентербери.
ГЛАВА XXXV
Он отплывает во Францию. - Застигнут штормом. - Изумлен появлением Пайпса. - Высаживается в Кале и вступает в драку со служащими таможни
Едва успело судно пройти две лиги, как ветер, изменив направление, подул им прямо в лоб, и они вынуждены были держать круто к ветру и взять другой курс. Так как на море поднялось довольно сильное волнение, наш герой, находившийся внизу, в своей каюте, стал ощущать дурноту, и, следуя совету шкипера, вышел на палубу для успокоения своего желудка, тогда как гувернер, привычный к таким бедствиям, с большим удобством расположился в постели, развлекаясь трактатом о циклоиде с алгебраическими доказательствами, которые неизменно увлекали его воображение самым приятнейшим образом.
Тем временем ветер, усилившись, перешел в шторм, началась жестокая килевая качка, волны заливали палубу, шкипер был встревожен, команда растеряна, пассажиры измучены тошнотой и страхом, и воцарилось всеобщее смятение. В разгар этой суматохи, когда Перигрин, вцепившись в поручни гакаборта, мрачно смотрел вперед, изумленным его взорам внезапно представилась физиономия Пайпса, словно вынырнувшего из трюма. Сначала он принял его за призрак, порожденный его испуганным воображением, но недолго пребывал в страхе и ясно разглядел, что это был Томас, который, бросившись на шканцы, завладел рулевым колесом и отдал приказ матросам с такою властностью, как будто был командиром судна. Шкипер увидел в нем ангела, посланного ему на помощь, а команда, быстро распознав в нем, несмотря на его ливрею, искушенного моряка, исполняла его приказания с таким проворством, что в короткий срок замешательство рассеялось и было сделано все необходимое для того, чтобы благополучно выдержать шторм.
Наш молодой джентльмен тотчас угадал причину появления Тома на борту и, когда суматоха немного улеглась, поднялся наверх и попросил его не щадить сил ради спасения судна, обещая принять его снова на службу, с которой он никогда не будет уволен иначе, как по собственному желанию. Это заявление возымело удивительное действие на Пайпса, который, не давая никакого ответа, передал штурвал шкиперу, сказав:
- Эй вы, старая провиантская шлюпка, берите рулевое колесо, так держать, парень, так держать!
И заметался по кораблю, обрасопливая паруса, и управлялся со снастями с такой быстротою и ловкостью, что все на палубе были поражены его сноровкой.
Мистер Джолтер отнюдь не оставался равнодушным к необычайному крену судна, завыванию ветра и шуму, раздававшемуся над его головой; в пугливом ожидании он смотрел на дверь каюты, надеясь увидеть кого-нибудь, кто бы мог рассказать о погоде и о том, что происходит на палубе; но никто не появлялся, а он был слишком хорошо знаком с наклонностями своего желудка, чтобы хоть в какой-то мере изменить позу. Он долго лежал в мучительном напряжении, как вдруг юнга, ввалившись в его каюту, упал с таким шумом, что ему почудилось, будто мачту унесло за борт, и, усевшись в постели, он с нескрываемым ужасом спросил, какова причина этого смятения. Юнга, оглушенный падением, отвечал трагическим голосом:
- Я пришел закрыть глухие иллюминаторы.
Услышав слова "глухие иллюминаторы", смысла коих он не понял, бедный гувернер в отчаянии задрожал. Память изменила ему, он опустился на колени в постели и, устремив глаза в книгу, которую держал в руке, начал изрекать вслух с великим жаром:
- Период полного колебания по циклоиде относятся ко времени, в течение которого падающее тело пройдет по оси циклоиды DV, как длина окружности к ее диаметру.
По всей вероятности, он продолжал бы доказывать эту теорему, не начнись у него такого приступа тошноты, что он принужден был бросить книгу и уступить своему недомоганию; поэтому он растянулся во всю длину и, взывая к небесам, стал готовиться к смертному часу, как вдруг шум наверху замер; а так как он не мог постигнуть причину этого зловещего молчания, ему почудилось, что либо все люди смыты за борт, либо, отчаявшись спастись, они перестали бороться с бурей. В то время как он терзался мучительной неизвестностью, которую, впрочем, озаряли слабые лучи надежды, в каюту вошел шкипер; тогда он спросил голосом, ослабевшим от страха, что происходит напалубе, и шкипер, поднеся ко рту большую бутылку бренди, глухо ответил:
- Теперь все кончено, сударь.
Тут мистер Джолтер, почитая себя погибшим, в ужасе завопил:
- Господи, помилуй нас! Христос, помилуй нас!
И повторял эту молитву как бы машинально, пока шкипер не вывел его из заблуждения, пояснив смысл своего замечания и объявив, что шторм прекратился.
Такой неожиданный переход от страха к радости вызвал у мистера Джолтера чрезвычайное волнение, как душевное, так и телесное, и прошло не меньше четверти часа, прежде чем он вновь обрел власть над своими органами. К тому времени погода прояснилась, ветер снова стал попутным, и на расстоянии пяти лиг показалось Кале; поэтому лица всех просветлели от радостного ожидания, и Перигрин, рискнув спуститься в каюту, утешил своего гувернера сообщением о счастливом завершении дел.
Возликовав при мысли о скорой высадке, Джолтер начал воспевать хвалу тем краям, куда они направлялись. Он заявил, что Франция - страна учтивости и гостеприимства, каковыми отличается поведение людей всех чинов и рангов, от пэра до крестьянина, что джентльмен и иностранец не только не страдает от оскорблений и надувательства, как в Англии, но к нему относятся с величайшим почтением, чистосердечием и уважением; что поля там плодородны, климат приятный и здоровый, фермеры богаты и трудолюбивы, а все подданные счастливейшие из смертных. Он мог бы долго распространяться на свою излюбленную тему, если бы его воспитанник не вынужден был выбежать на палубу, в результате предостережения, сделанного ему его желудком.
Шкипер, видя его состояние, очень добросовестно напомнил ему о холодной ветчине и птице, равно как о корзине с вином, которую он приказал доставить на борт, и спросил, не пора ли накрывать на стол. Он не мог выбрать более благоприятный момент для того, чтобы доказать свою незаинтересованность. Перигрин скорчил кислую гримасу при упоминании о еде, умоляя его ради Христа не говорить больше об этом предмете. Тогда он спустился в каюту и задал тот же вопрос мистеру Джолтеру, который, как было ему известно, питал не меньшее отвращение к его предложению, и, встретив у него такой же прием, отправился в кубрик и повторил свой учтивый совет камердинеру и лакею, которые лежали, страдая от двустороннего извержения, и отвечали на его любезность неистовыми проклятиями. Потерпев, таким образом, неудачу и вопреки своим добрым намерениям, он приказал юнге спрятать провизию в один из ящиков, согласно обычаям судна.
Начался отлив, когда они приблизились к побережью Франции, и судно не могло войти в гавань, а посему они должны были лечь в дрейф и ждать лодку с берега, которая меньше чем через полчаса подошла к борту. Мистер Джолтер поднялся на палубу и, с невыразимым удовольствием вдыхая французский воздух, спросил лодочников (дружески называя их mes enfants {Дети мои (франц.)}), сколько они возьмут за то, чтобы доставить его с воспитанником и поклажей на пристань. Но как же он был поражен, когда эти учтивые, чистосердечные, разумные лодочники потребовали за такую услугу луидор! Перигрин с саркастической усмешкой заявил, что начинает понимать справедливость его панегирика французам, а огорченный гувернер ничего не мог сказать в свое оправдание кроме того, что их развратило общение с жителями Дувра. Однако его воспитанник был столь возмущен их вымогательством, что наотрез отказался их нанять, даже когда они сбавили цену наполовину, и поклялся, что предпочтет скорее остаться на борту до той поры, пока пакетбот не сможет войти в гавань, чем поощрять такую наглость.
Шкипер, который, по всей верроятности, питал какую-то симпатию к лодочникам, тщетно доказывал, что не может лечь в дрейф или стать на якорь у берега с подветренной стороны; наш герой, посоветовавшись с Пайпсом, отвечал, что нанял его судно для переезда в Кале и не угодно ли ему исполнить взятое обязательство.
Шкипер, весьма расстроенный этим повелительным ответом, который отнюдь не доставил удовольствия мистеру Джолтеру, отослал лодку, несмотря на просьбы и уступки лодочников. Подойдя немного ближе к берегу, они стали на якорь и ждали, пока прилив не помог им пройти отмель. Тогда они вошли в гавань, и наш джентльмен со своими спутниками и поклажей был доставлен на пристань матросами, которых щедро вознаградил за труды.
Его немедленно обступило великое множество носильщиков, которые, подобно голодным волкам, завладели его багажом и начали расхватывать отдельные вещи, не дожидаясь его распоряжений. Взбешенный этой дерзкой назойливостью, он приказал им остановиться, присовокупив немало проклятий и ругательств, какие подсказывало ему раздражение; и, видя, что один из них как будто не обращает никакого внимания на его слова и удаляется со своей ношей, он выхватил дубинку из рук своего лакея и, мгновенно догнав парня, поверг его на землю одним ударом. В ту же секунду он был окружен толпой этих canailles {Негодяй, каналья! (франц.).}, которые негодовали на оскорбление, нанесенное их собрату, и немедленно расправились бы с обидчиком, если бы Пайпс, видя хозяина своего в беде, не призвал на помощь всю команду и не сражался столь мужественно, что неприятель вынужден был отступить с явными следами поражения, грозя посвятить в их ссору коменданта. Джолтер, который знал пределы власти французского губернатора и боялся его, начал дрожать от страха, слыша их несмолкающие угрозы; но они не посмели обратиться к этому судье, который, при беспристрастном изложении дела, сурово наказал бы их за жадность и наглость. Перигрин, без дальнейших неприятностей, прибег к помощи своих спутников, которые взвалили на плечи его поклажу и последовали за ним к воротам, где их задержали часовые, покуда не будут зарегистрированы их имена.
Мистер Джолтер, уже подвергавшийся ранее этому допросу, решил использовать свой опыт и хитро назвал своего воспитанника молодым английским лордом. Как только это заявление, подкрепленное видом его экипировки, дошло до сведения офицера, тот вызвал стражу и приказал своим солдатам взять на караул, покуда его лордство прошествовал торжественно к Lion d'Argent {Серебряный лев (франц.).}, где он снял помещение на ночь, рассчитывая на следующее утро выехать в почтовой карете в Париж.
Гувернер чрезвычайно гордился этим образчиком учтивости и уважения, коим их почтили, и вернулся к своей излюбленной теме, восхваляя методы управления французского правительства, - управления, которое обеспечивает поддержание порядка и защиту населения лучше, чем какой бы то ни было другой государственный строй. Что касается их вежливого внимания к иностранцам, то никаких доказательств не требовалось после оказанной им любезности и потворства губернатора, когда Перигрин прибег к своим собственным слугам для доставки вещей в гостиницу, нарушив привилегии местных жителей.
В то время как он с величайшим самодовольством распространялся об этом предмете, камердинер, войдя в комнату, прервал его рацею, сообщив своему хозяину, что их сундуки и чемоданы должны быть доставлены в таможню для того, чтобы их обыскали и запечатали свинцовой пломбой, которая должна оставаться неприкосновенной вплоть до прибытия в Париж.
Перигрин не возражал против этого обычая, каковой сам по себе был довольно разумен; но когда он узнал, что ворота осаждены новой толпой носильщиков, которые настаивают на своем праве нести вещи и вдобавок назначают свою цену, он наотрез отказался подчиниться их требованиям. Мало того, он угостил одного из самых крикливых пинком и заявил им, что если их таможенные чиновники хотят осматривать его багаж, они могут прийти для этой цели в гостиницу. Камердинер был смущен столь дерзким поведением своего господина, которое, - как заметил, пожимая плечами, лакей, - было bien a l'anglaise {Совершенно в английском духе (франц.).}, тогда как гувернер счел его оскорблением, нанесенным целому народу, и убеждал своего воспитанника подчиниться обычаю страны. Но высокомерный от природы нрав Перигрина воспрепятствовал ему прислушаться к благоразумному совету Джолтера, и не прошло и получаса, как они заметили шеренгу мушкетеров, приближавшуюся к воротам. При виде этого отряда воспитатель задрожал, камердинер побледнел, а лакей перекрестился; но наш герой, не проявляя никаких чувств, кроме негодования, встретил их у порога и с гневным видом спросил, что им нужно. Капрал, командовавший шеренгой, отвечал с большим спокойствием, что получил приказ доставить его багаж на таможню, и, увидев сундуки у входа, разместил своих людей между ними и их владельцем, в то время как следовавшие за ним носильщики взяли их и, не встречая сопротивления, направились к таможне.
Пикль был не настолько сумасброден, чтобы оспаривать силу этого распоряжения, но с целью досадить и выразить презрение тем, кто его принес, он громко обратился к своему камердинеру, приказав ему по-французски следовать за багажом и позаботиться о том, чтобы белье его и вещи не были украдены осмотрщиками. Капрал, обиженный этим сатирическим замечанием, бросил гневный взгляд на виновника, словно пекся о славе своей нации, и сказал ему, что узнает в нем чужестранца во Франции, так как иначе он избавил бы себя от труда принимать столь ненужные меры предосторожности.
ГЛАВА XXXVI
Он делает неудачную попытку ухаживать. - Уезжает в Булонь, где проводит вечер с английскими изгнанниками
Уступив таким образом силе, Перигрин осведомился, нет ли в доме каких-нибудь англичан, и, узнав, что джентльмен и леди занимают смежное помещение и заказали почтовую карету до Парижа, приказал Пайпсу снискать расположение их слуги и, если возможно, узнать их имена и звание, в то время как он с мистером Джолтером, в сопровождении лакея, совершал прогулку вокруг крепостного вала и обозревал укрепления.
Том так удачно вел расспросы, что к возвращению своего хозяина мог дать ему удовлетворительный отчет о его соседях, после того как угостил своего собрата бутылкой вина. Люди, о которых шла речь, были джентльмен и его супруга, недавно прибывшие из Англии и направлявшиеся в Париж. Муж был человек состоятельный, в ранней молодости он считался распутником и явным противником брака. У него не было недостатка ни в уме, ни в опыте, и особенно он чванился своим умением избегать сетей, раскинутых женским полом, глубоким знатоком которого он себя почитал. Но, несмотря на всю свою осторожность и сноровку, он не так давно пал жертвой чар одной торговки устрицами, которая нашла средство опутать его супружескими узами; и, дабы ускользнуть от комплиментов и поздравлений своих друзей и знакомых, он находился теперь на пути в Париж, где намеревался ввести свою супругу в beau monde {Высший свет (франц.).}. Тем временем он предпочитал жить уединенно, ибо ее природные таланты не были еще культивированы; и он не питал неограниченного доверия к ее добродетели и скромности, каковые едва не уступили ухаживанию одного офицера в Кентербери, который ухитрился втереться к ней в милость.
Любопытство Перигрина было возбуждено этими сведениями, он слонялся по двору в надежде увидеть дульцинею, которая пленила старого холостяка, и, заметив ее, наконец, в окне, позволил себе поклониться ей весьма почтительно. Она ответила на поклон реверансом; и костюм ее и манеры казались такими пристойными, что, не будь он предварительно осведомлен о прежней ее жизни, ему и в голову бы не пришло, что полученное ею воспитание отлично от воспитания других светских леди; вот сколь легко приобрести тот внешний лоск, которым так гордится знать. Впрочем, мистер Пикль якобы отметил нечто вульгарно-дерзкое в ее физиономии, что у леди родовитой и богатой было бы названо приятной живостью, которая одушевляет лицо и придает пикантность каждой черте; но так как у нее были красивые глаза и прекрасный цвет лица, залитого здоровым румянцем, который всегда говорит в пользу его владелицы, он невольно взирал на нее с вожделением и строил планы завоевать ее сердце.
С этой целью он поручил засвидетельствовать почтение ее супругу, которого звали Хорнбек, и сообщить, что он предполагает выехать на следующий день в Париж, а так как ему известно, что тот предпринял такое же путешествие, он будет чрезвычайно рад иметь его своим спутником, если у того нет другого более приятного приглашения. Хорнбек, который, по всей вероятности, не хотел приставлять к своей жене кавалера с такою внешностью, как у нашего героя, послал учтивый ответ на его предложение, выражая крайнее свое огорчение по поводу того, что не может воспользоваться этой любезностью вследствие недомогания своей жены, которая, опасается он, еще несколько дней не в состоянии будет вынести утомительный переезд. Этот отказ, который Перигрин объяснил ревностью супруга, задушил его проект в зародыше; он распорядился, чтобы его слуга француз заказал себе место в дилижансе, куда был уложен весь его багаж, кроме маленького чемодана с бельем и прочими необходимыми вещами, который был привязан к карете, нанятой ими у хозяина гостиницы; и рано утром Перигрин с мистером Джолтером покинул Кале в сопровождении своего камердинера и Пайпса, ехавших верхом.
Они добрались без всяких приключений до Булони, где позавтракали и навестили старого отца Грэма, шотландского джентльмена, одного из знакомых гувернера, который жил здесь капуцином шестьдесят лет, в течение которых подчинялся правилам ордена с самой суровой точностью, отличаясь также искренностью в беседе, человеколюбием и простотой в обращении. Из Булони они выехали около полудня и, намереваясь переночевать в Абевиле, приказали форейтору ехать как можно быстрее. Пожалуй, нехудо было для его лошадей, что ось сломалась и карета опрокинулась, прежде чем они сделали одну треть перегона.
Это происшествие заставило их вернуться туда, откуда они выехали, а так как им не удалось достать другой экипаж, они принуждены были ждать, покуда их карета не будет починена. Убедившись, что эта процедура задержит их на целый день, наш молодой джентльмен вооружился терпением и пожелал узнать, что можно получить на обед; гарсон, или официант, которому был задан этот вопрос, мгновенно исчез, и немедленно вслед за этим они были изумлены появлением странной фигуры, которую, судя по экстравагантному костюму и жестам, Перигрин счел сумасшедшим французского происхождения. Этот призрак, оказавшийся, кстати сказать, всего-навсего поваром, был высоким, длинноногим, тощим, смуглым парнем, сильно горбившимся; скулы его резко выступали, нос формой и размерами напоминал пороховницу, а глазные впадины покраснели по краям, словно кожа была содрана. На голове он носил носовой платок, бывший когда-то белым, который прикрывал верхнюю часть черного парика, к коему был прикреплен кошелек, величиной по крайней мере в квадратный фут, с торчавшими по обеим его сторонам солитером и розой, так что он походил на преступника у позорного столба. Спину его облекал полотняный камзол, рукава были украшены длинными кружевными гофрированными рукавчиками, талию охватывал передник, подоткнутый так, чтобы он не закрывал белых шелковых чулок; и вошел он, потрясая окровавленным оружием, имевшим добрых три фута в длину. Перигрин, видя, что он приближается с такой грозной осанкой, насторожился, но, получив сведения о его профессии, просмотрел меню и, заказав три-четыре блюда к обеду, отправился с мистером Джолтером осматривать город, который они еще не успели внимательно обозреть.
Возвращаясь из порта, они встретились с четырьмя-пятью джентльменами, которые, казалось, имели вид удрученный и, узнав по платью в нашем герое и его гувернере англичан, поклонились очень почтительно, когда те проходили мимо. Пикль, от природы сердобольный, почувствовал сострадание и, распознав по одежде слугу незнакомцев, заговорил с ним по-английски и спросил, кто эти джентльмены. Лакей сообщил ему, что они были его соотечественниками, изгнанными из родного края вследствие своей приверженности несчастливому и обреченному на гибель делу, и что они явились на берег моря, следуя повседневной своей привычке, дабы усладить тоскующие взоры видом белых утесов Альбиона, к которым они никогда более не должны были приближаться.
Хотя наш молодой джентльмен резко расходился с ними в своих политических убеждениях, однако он не был одним из тех энтузиастов, которые считают каждое отступление от установленных догматов веры достойным проклятия и лишают скептика всех благ человеколюбия и христианского прощения. Он прекрасно понимал, что человек самой безупречной нравственности может, вследствие привитых предрассудков или непобедимой привязанности, отдаться предосудительному и пагубному делу, и находил, что они уже пострадали жестоко за свою неосмотрительность. Он был растроган рассказом об их ежедневном паломничестве к морскому берегу, которое расценивал как патетическое доказательство их скорби, и поручил мистеру Джолтеру просить об оказании чести выпить вместе стакан вина вечером. Они приняли предложение с удовольствием и благодарностью и под вечер явились к любезному хозяину, который угостил их кофе и хотел задержать до ужина, но они так настойчиво добивались чести принять его в том доме, который они посещали, что он уступил и вместе с гувернером последовал за ними туда, где они заказали изысканный ужин и угостили их лучшим французским кларетом.
Они заметили, что главный их гость отнюдь не одобряет их политических убеждений, и посему избегали разговора, который мог показаться оскорбительным; впрочем, они сетовали на свою судьбу, которая обрекла их на вечную разлуку с родными и друзьями; но они не подвергали сомнению справедливость приговора, им вынесенного, хотя один из них, на вид лет тридцати, горько оплакивал свое несчастье, которое повергло в нищету и отчаяние любимую жену и трех детей, и в порыве скорби проклинал свою участь. Его товарищи, с целью заглушить его горе, переменили предмет разговора и наполняли стаканы с великим усердием; посему все их заботы были рассеяны, они спели несколько застольных французских куплетов, и веселье одержало верх.
В разгар веселья, которое обычно разоблачает скрытые чувства и устраняет всякое представление об осторожности и стеснительности, один из хозяев, опьяневший сильнее, чем его товарищи, предложил тост, который Перигрин с некоторой горячностью отверг, как оскорбительный. Тот настаивал на своем предложении с неуместным жаром, и спор грозил принять серьезный оборот, пока присутствующие не вмешались и не вынесли порицание своему другу, которого так резко упрекали я осуждали за неучтивое поведение, что он пришел в великое негодование, грозя покинуть их компанию и клеймя их кличкой изменников общему делу. Огорченные поступком приятеля, остальные усиленно извинялись перед своими гостями, которых умоляли простить его невоздержанность, уверяя очень настойчиво, что он, придя в себя, явится к ним лично и попросит прощения за причиненную обиду. Пикль был удовлетворен их доводами, вновь обрел веселое расположение духа и, так как час был поздний, не поддался на их увещания распить еще бутылку и был эскортирован домой сильно под хмельком. На следующее утро, часов в восемь, его разбудил камердинер, доложивший ему, что двое из тех джентльменов, с которыми он провел вечер, явились в дом и добиваются чести быть допущенными к нему в спальню. Перигрин не мог постигнуть цель этого необычайного визита и, приказав слуге впустить их в комнату, увидел человека, его оскорбившего, вместе с джентльменом, который осуждал такое грубое поведение.
Тот, кто являлся обидчиком, принеся извинение за беспокойство, причиняемое мистеру Пиклю, сообщил, что его друг, здесь присутствующий, пришел к нему рано утром и предложил на выбор либо драться с ним немедленно, либо идти просить прощения за грубое поведение накануне вечером; что, хотя у него хватит мужества сразиться с кем угодно за правое дело, он не настолько свиреп, чтобы ослушаться велений долга и рассудка, вследствие чего, но отнюдь не из страха перед угрозами приятеля, он взял на себя смелость нарушить его покой, дабы как можно скорее загладить свою вину перед ним, которая, утверждал он, является исключительно результатом опьянения, и затем испросить у него прощение. Наш герой выслушал это признание очень любезно, поблагодарил другого джентльмена за галантное выступление в его защиту и, видя, что его приятель слегка раздражен его услужливым вмешательством, добился их примирения, убедив его, что шаг, на который он решился, делает честь всей компании. Затем он пригласил их к завтраку, выразил желание увидеть в их положении перемену к лучшему и, так как карету починили, распрощался со своими знакомыми, которые пришли пожелать ему счастливого пути, и вместе со своей свитой выехал вторично в Булонь.
ГЛАВА XXXVII
Направляется в столицу. - Делает остановку в Бернэ, где его догоняет мистер Хорнбек, чью голову он жаждет украсить
Во время этого переезда мистер Джолтер воспользовался случаем поделиться со своим воспитанником наблюдениями над трудолюбием французов и в качестве неопровержимого доказательства предложил ему осмотреться вокруг и отметить, с каким старанием обработана каждая пядь земли, и, исходя из плодородности этой провинции, которая считается беднейшей во Франции, составить представление о богатстве и преуспеянии народа в целом. Перигрин, изумленный, равно как и возмущенный столь пристрастным отношением, отвечал, что зрелище, объясняемое им трудолюбием, является следствием нищеты; несчастные крестьяне принуждены вспахивать каждый дюйм земли, чтобы удовлетворить своих взыскательных помещиков, так как сами они и их скот являются олицетворением голода; что о крайней их бедности свидетельствует вид страны, где нет ни единого заграждения и ровно ничего, кроме скудного урожая ячменя и овса, который отнюдь не может вознаградить тяжкий труд земледельца; что жилища их отнюдь не лучше жалких хижин; что на протяжении двадцати миль не видно ни одного помещичьего дома; что нет ничего омерзительнее и беднее, чем одежда поселял; что дорожные кареты здесь куда хуже мусорных подвод в Англии и что у форейтора, который правит их лошадьми, нет ни чулок на ногах, ни рубахи на теле.
ГЛАВА XXXV
Он отплывает во Францию. - Застигнут штормом. - Изумлен появлением Пайпса. - Высаживается в Кале и вступает в драку со служащими таможни
Едва успело судно пройти две лиги, как ветер, изменив направление, подул им прямо в лоб, и они вынуждены были держать круто к ветру и взять другой курс. Так как на море поднялось довольно сильное волнение, наш герой, находившийся внизу, в своей каюте, стал ощущать дурноту, и, следуя совету шкипера, вышел на палубу для успокоения своего желудка, тогда как гувернер, привычный к таким бедствиям, с большим удобством расположился в постели, развлекаясь трактатом о циклоиде с алгебраическими доказательствами, которые неизменно увлекали его воображение самым приятнейшим образом.
Тем временем ветер, усилившись, перешел в шторм, началась жестокая килевая качка, волны заливали палубу, шкипер был встревожен, команда растеряна, пассажиры измучены тошнотой и страхом, и воцарилось всеобщее смятение. В разгар этой суматохи, когда Перигрин, вцепившись в поручни гакаборта, мрачно смотрел вперед, изумленным его взорам внезапно представилась физиономия Пайпса, словно вынырнувшего из трюма. Сначала он принял его за призрак, порожденный его испуганным воображением, но недолго пребывал в страхе и ясно разглядел, что это был Томас, который, бросившись на шканцы, завладел рулевым колесом и отдал приказ матросам с такою властностью, как будто был командиром судна. Шкипер увидел в нем ангела, посланного ему на помощь, а команда, быстро распознав в нем, несмотря на его ливрею, искушенного моряка, исполняла его приказания с таким проворством, что в короткий срок замешательство рассеялось и было сделано все необходимое для того, чтобы благополучно выдержать шторм.
Наш молодой джентльмен тотчас угадал причину появления Тома на борту и, когда суматоха немного улеглась, поднялся наверх и попросил его не щадить сил ради спасения судна, обещая принять его снова на службу, с которой он никогда не будет уволен иначе, как по собственному желанию. Это заявление возымело удивительное действие на Пайпса, который, не давая никакого ответа, передал штурвал шкиперу, сказав:
- Эй вы, старая провиантская шлюпка, берите рулевое колесо, так держать, парень, так держать!
И заметался по кораблю, обрасопливая паруса, и управлялся со снастями с такой быстротою и ловкостью, что все на палубе были поражены его сноровкой.
Мистер Джолтер отнюдь не оставался равнодушным к необычайному крену судна, завыванию ветра и шуму, раздававшемуся над его головой; в пугливом ожидании он смотрел на дверь каюты, надеясь увидеть кого-нибудь, кто бы мог рассказать о погоде и о том, что происходит на палубе; но никто не появлялся, а он был слишком хорошо знаком с наклонностями своего желудка, чтобы хоть в какой-то мере изменить позу. Он долго лежал в мучительном напряжении, как вдруг юнга, ввалившись в его каюту, упал с таким шумом, что ему почудилось, будто мачту унесло за борт, и, усевшись в постели, он с нескрываемым ужасом спросил, какова причина этого смятения. Юнга, оглушенный падением, отвечал трагическим голосом:
- Я пришел закрыть глухие иллюминаторы.
Услышав слова "глухие иллюминаторы", смысла коих он не понял, бедный гувернер в отчаянии задрожал. Память изменила ему, он опустился на колени в постели и, устремив глаза в книгу, которую держал в руке, начал изрекать вслух с великим жаром:
- Период полного колебания по циклоиде относятся ко времени, в течение которого падающее тело пройдет по оси циклоиды DV, как длина окружности к ее диаметру.
По всей вероятности, он продолжал бы доказывать эту теорему, не начнись у него такого приступа тошноты, что он принужден был бросить книгу и уступить своему недомоганию; поэтому он растянулся во всю длину и, взывая к небесам, стал готовиться к смертному часу, как вдруг шум наверху замер; а так как он не мог постигнуть причину этого зловещего молчания, ему почудилось, что либо все люди смыты за борт, либо, отчаявшись спастись, они перестали бороться с бурей. В то время как он терзался мучительной неизвестностью, которую, впрочем, озаряли слабые лучи надежды, в каюту вошел шкипер; тогда он спросил голосом, ослабевшим от страха, что происходит напалубе, и шкипер, поднеся ко рту большую бутылку бренди, глухо ответил:
- Теперь все кончено, сударь.
Тут мистер Джолтер, почитая себя погибшим, в ужасе завопил:
- Господи, помилуй нас! Христос, помилуй нас!
И повторял эту молитву как бы машинально, пока шкипер не вывел его из заблуждения, пояснив смысл своего замечания и объявив, что шторм прекратился.
Такой неожиданный переход от страха к радости вызвал у мистера Джолтера чрезвычайное волнение, как душевное, так и телесное, и прошло не меньше четверти часа, прежде чем он вновь обрел власть над своими органами. К тому времени погода прояснилась, ветер снова стал попутным, и на расстоянии пяти лиг показалось Кале; поэтому лица всех просветлели от радостного ожидания, и Перигрин, рискнув спуститься в каюту, утешил своего гувернера сообщением о счастливом завершении дел.
Возликовав при мысли о скорой высадке, Джолтер начал воспевать хвалу тем краям, куда они направлялись. Он заявил, что Франция - страна учтивости и гостеприимства, каковыми отличается поведение людей всех чинов и рангов, от пэра до крестьянина, что джентльмен и иностранец не только не страдает от оскорблений и надувательства, как в Англии, но к нему относятся с величайшим почтением, чистосердечием и уважением; что поля там плодородны, климат приятный и здоровый, фермеры богаты и трудолюбивы, а все подданные счастливейшие из смертных. Он мог бы долго распространяться на свою излюбленную тему, если бы его воспитанник не вынужден был выбежать на палубу, в результате предостережения, сделанного ему его желудком.
Шкипер, видя его состояние, очень добросовестно напомнил ему о холодной ветчине и птице, равно как о корзине с вином, которую он приказал доставить на борт, и спросил, не пора ли накрывать на стол. Он не мог выбрать более благоприятный момент для того, чтобы доказать свою незаинтересованность. Перигрин скорчил кислую гримасу при упоминании о еде, умоляя его ради Христа не говорить больше об этом предмете. Тогда он спустился в каюту и задал тот же вопрос мистеру Джолтеру, который, как было ему известно, питал не меньшее отвращение к его предложению, и, встретив у него такой же прием, отправился в кубрик и повторил свой учтивый совет камердинеру и лакею, которые лежали, страдая от двустороннего извержения, и отвечали на его любезность неистовыми проклятиями. Потерпев, таким образом, неудачу и вопреки своим добрым намерениям, он приказал юнге спрятать провизию в один из ящиков, согласно обычаям судна.
Начался отлив, когда они приблизились к побережью Франции, и судно не могло войти в гавань, а посему они должны были лечь в дрейф и ждать лодку с берега, которая меньше чем через полчаса подошла к борту. Мистер Джолтер поднялся на палубу и, с невыразимым удовольствием вдыхая французский воздух, спросил лодочников (дружески называя их mes enfants {Дети мои (франц.)}), сколько они возьмут за то, чтобы доставить его с воспитанником и поклажей на пристань. Но как же он был поражен, когда эти учтивые, чистосердечные, разумные лодочники потребовали за такую услугу луидор! Перигрин с саркастической усмешкой заявил, что начинает понимать справедливость его панегирика французам, а огорченный гувернер ничего не мог сказать в свое оправдание кроме того, что их развратило общение с жителями Дувра. Однако его воспитанник был столь возмущен их вымогательством, что наотрез отказался их нанять, даже когда они сбавили цену наполовину, и поклялся, что предпочтет скорее остаться на борту до той поры, пока пакетбот не сможет войти в гавань, чем поощрять такую наглость.
Шкипер, который, по всей верроятности, питал какую-то симпатию к лодочникам, тщетно доказывал, что не может лечь в дрейф или стать на якорь у берега с подветренной стороны; наш герой, посоветовавшись с Пайпсом, отвечал, что нанял его судно для переезда в Кале и не угодно ли ему исполнить взятое обязательство.
Шкипер, весьма расстроенный этим повелительным ответом, который отнюдь не доставил удовольствия мистеру Джолтеру, отослал лодку, несмотря на просьбы и уступки лодочников. Подойдя немного ближе к берегу, они стали на якорь и ждали, пока прилив не помог им пройти отмель. Тогда они вошли в гавань, и наш джентльмен со своими спутниками и поклажей был доставлен на пристань матросами, которых щедро вознаградил за труды.
Его немедленно обступило великое множество носильщиков, которые, подобно голодным волкам, завладели его багажом и начали расхватывать отдельные вещи, не дожидаясь его распоряжений. Взбешенный этой дерзкой назойливостью, он приказал им остановиться, присовокупив немало проклятий и ругательств, какие подсказывало ему раздражение; и, видя, что один из них как будто не обращает никакого внимания на его слова и удаляется со своей ношей, он выхватил дубинку из рук своего лакея и, мгновенно догнав парня, поверг его на землю одним ударом. В ту же секунду он был окружен толпой этих canailles {Негодяй, каналья! (франц.).}, которые негодовали на оскорбление, нанесенное их собрату, и немедленно расправились бы с обидчиком, если бы Пайпс, видя хозяина своего в беде, не призвал на помощь всю команду и не сражался столь мужественно, что неприятель вынужден был отступить с явными следами поражения, грозя посвятить в их ссору коменданта. Джолтер, который знал пределы власти французского губернатора и боялся его, начал дрожать от страха, слыша их несмолкающие угрозы; но они не посмели обратиться к этому судье, который, при беспристрастном изложении дела, сурово наказал бы их за жадность и наглость. Перигрин, без дальнейших неприятностей, прибег к помощи своих спутников, которые взвалили на плечи его поклажу и последовали за ним к воротам, где их задержали часовые, покуда не будут зарегистрированы их имена.
Мистер Джолтер, уже подвергавшийся ранее этому допросу, решил использовать свой опыт и хитро назвал своего воспитанника молодым английским лордом. Как только это заявление, подкрепленное видом его экипировки, дошло до сведения офицера, тот вызвал стражу и приказал своим солдатам взять на караул, покуда его лордство прошествовал торжественно к Lion d'Argent {Серебряный лев (франц.).}, где он снял помещение на ночь, рассчитывая на следующее утро выехать в почтовой карете в Париж.
Гувернер чрезвычайно гордился этим образчиком учтивости и уважения, коим их почтили, и вернулся к своей излюбленной теме, восхваляя методы управления французского правительства, - управления, которое обеспечивает поддержание порядка и защиту населения лучше, чем какой бы то ни было другой государственный строй. Что касается их вежливого внимания к иностранцам, то никаких доказательств не требовалось после оказанной им любезности и потворства губернатора, когда Перигрин прибег к своим собственным слугам для доставки вещей в гостиницу, нарушив привилегии местных жителей.
В то время как он с величайшим самодовольством распространялся об этом предмете, камердинер, войдя в комнату, прервал его рацею, сообщив своему хозяину, что их сундуки и чемоданы должны быть доставлены в таможню для того, чтобы их обыскали и запечатали свинцовой пломбой, которая должна оставаться неприкосновенной вплоть до прибытия в Париж.
Перигрин не возражал против этого обычая, каковой сам по себе был довольно разумен; но когда он узнал, что ворота осаждены новой толпой носильщиков, которые настаивают на своем праве нести вещи и вдобавок назначают свою цену, он наотрез отказался подчиниться их требованиям. Мало того, он угостил одного из самых крикливых пинком и заявил им, что если их таможенные чиновники хотят осматривать его багаж, они могут прийти для этой цели в гостиницу. Камердинер был смущен столь дерзким поведением своего господина, которое, - как заметил, пожимая плечами, лакей, - было bien a l'anglaise {Совершенно в английском духе (франц.).}, тогда как гувернер счел его оскорблением, нанесенным целому народу, и убеждал своего воспитанника подчиниться обычаю страны. Но высокомерный от природы нрав Перигрина воспрепятствовал ему прислушаться к благоразумному совету Джолтера, и не прошло и получаса, как они заметили шеренгу мушкетеров, приближавшуюся к воротам. При виде этого отряда воспитатель задрожал, камердинер побледнел, а лакей перекрестился; но наш герой, не проявляя никаких чувств, кроме негодования, встретил их у порога и с гневным видом спросил, что им нужно. Капрал, командовавший шеренгой, отвечал с большим спокойствием, что получил приказ доставить его багаж на таможню, и, увидев сундуки у входа, разместил своих людей между ними и их владельцем, в то время как следовавшие за ним носильщики взяли их и, не встречая сопротивления, направились к таможне.
Пикль был не настолько сумасброден, чтобы оспаривать силу этого распоряжения, но с целью досадить и выразить презрение тем, кто его принес, он громко обратился к своему камердинеру, приказав ему по-французски следовать за багажом и позаботиться о том, чтобы белье его и вещи не были украдены осмотрщиками. Капрал, обиженный этим сатирическим замечанием, бросил гневный взгляд на виновника, словно пекся о славе своей нации, и сказал ему, что узнает в нем чужестранца во Франции, так как иначе он избавил бы себя от труда принимать столь ненужные меры предосторожности.
ГЛАВА XXXVI
Он делает неудачную попытку ухаживать. - Уезжает в Булонь, где проводит вечер с английскими изгнанниками
Уступив таким образом силе, Перигрин осведомился, нет ли в доме каких-нибудь англичан, и, узнав, что джентльмен и леди занимают смежное помещение и заказали почтовую карету до Парижа, приказал Пайпсу снискать расположение их слуги и, если возможно, узнать их имена и звание, в то время как он с мистером Джолтером, в сопровождении лакея, совершал прогулку вокруг крепостного вала и обозревал укрепления.
Том так удачно вел расспросы, что к возвращению своего хозяина мог дать ему удовлетворительный отчет о его соседях, после того как угостил своего собрата бутылкой вина. Люди, о которых шла речь, были джентльмен и его супруга, недавно прибывшие из Англии и направлявшиеся в Париж. Муж был человек состоятельный, в ранней молодости он считался распутником и явным противником брака. У него не было недостатка ни в уме, ни в опыте, и особенно он чванился своим умением избегать сетей, раскинутых женским полом, глубоким знатоком которого он себя почитал. Но, несмотря на всю свою осторожность и сноровку, он не так давно пал жертвой чар одной торговки устрицами, которая нашла средство опутать его супружескими узами; и, дабы ускользнуть от комплиментов и поздравлений своих друзей и знакомых, он находился теперь на пути в Париж, где намеревался ввести свою супругу в beau monde {Высший свет (франц.).}. Тем временем он предпочитал жить уединенно, ибо ее природные таланты не были еще культивированы; и он не питал неограниченного доверия к ее добродетели и скромности, каковые едва не уступили ухаживанию одного офицера в Кентербери, который ухитрился втереться к ней в милость.
Любопытство Перигрина было возбуждено этими сведениями, он слонялся по двору в надежде увидеть дульцинею, которая пленила старого холостяка, и, заметив ее, наконец, в окне, позволил себе поклониться ей весьма почтительно. Она ответила на поклон реверансом; и костюм ее и манеры казались такими пристойными, что, не будь он предварительно осведомлен о прежней ее жизни, ему и в голову бы не пришло, что полученное ею воспитание отлично от воспитания других светских леди; вот сколь легко приобрести тот внешний лоск, которым так гордится знать. Впрочем, мистер Пикль якобы отметил нечто вульгарно-дерзкое в ее физиономии, что у леди родовитой и богатой было бы названо приятной живостью, которая одушевляет лицо и придает пикантность каждой черте; но так как у нее были красивые глаза и прекрасный цвет лица, залитого здоровым румянцем, который всегда говорит в пользу его владелицы, он невольно взирал на нее с вожделением и строил планы завоевать ее сердце.
С этой целью он поручил засвидетельствовать почтение ее супругу, которого звали Хорнбек, и сообщить, что он предполагает выехать на следующий день в Париж, а так как ему известно, что тот предпринял такое же путешествие, он будет чрезвычайно рад иметь его своим спутником, если у того нет другого более приятного приглашения. Хорнбек, который, по всей вероятности, не хотел приставлять к своей жене кавалера с такою внешностью, как у нашего героя, послал учтивый ответ на его предложение, выражая крайнее свое огорчение по поводу того, что не может воспользоваться этой любезностью вследствие недомогания своей жены, которая, опасается он, еще несколько дней не в состоянии будет вынести утомительный переезд. Этот отказ, который Перигрин объяснил ревностью супруга, задушил его проект в зародыше; он распорядился, чтобы его слуга француз заказал себе место в дилижансе, куда был уложен весь его багаж, кроме маленького чемодана с бельем и прочими необходимыми вещами, который был привязан к карете, нанятой ими у хозяина гостиницы; и рано утром Перигрин с мистером Джолтером покинул Кале в сопровождении своего камердинера и Пайпса, ехавших верхом.
Они добрались без всяких приключений до Булони, где позавтракали и навестили старого отца Грэма, шотландского джентльмена, одного из знакомых гувернера, который жил здесь капуцином шестьдесят лет, в течение которых подчинялся правилам ордена с самой суровой точностью, отличаясь также искренностью в беседе, человеколюбием и простотой в обращении. Из Булони они выехали около полудня и, намереваясь переночевать в Абевиле, приказали форейтору ехать как можно быстрее. Пожалуй, нехудо было для его лошадей, что ось сломалась и карета опрокинулась, прежде чем они сделали одну треть перегона.
Это происшествие заставило их вернуться туда, откуда они выехали, а так как им не удалось достать другой экипаж, они принуждены были ждать, покуда их карета не будет починена. Убедившись, что эта процедура задержит их на целый день, наш молодой джентльмен вооружился терпением и пожелал узнать, что можно получить на обед; гарсон, или официант, которому был задан этот вопрос, мгновенно исчез, и немедленно вслед за этим они были изумлены появлением странной фигуры, которую, судя по экстравагантному костюму и жестам, Перигрин счел сумасшедшим французского происхождения. Этот призрак, оказавшийся, кстати сказать, всего-навсего поваром, был высоким, длинноногим, тощим, смуглым парнем, сильно горбившимся; скулы его резко выступали, нос формой и размерами напоминал пороховницу, а глазные впадины покраснели по краям, словно кожа была содрана. На голове он носил носовой платок, бывший когда-то белым, который прикрывал верхнюю часть черного парика, к коему был прикреплен кошелек, величиной по крайней мере в квадратный фут, с торчавшими по обеим его сторонам солитером и розой, так что он походил на преступника у позорного столба. Спину его облекал полотняный камзол, рукава были украшены длинными кружевными гофрированными рукавчиками, талию охватывал передник, подоткнутый так, чтобы он не закрывал белых шелковых чулок; и вошел он, потрясая окровавленным оружием, имевшим добрых три фута в длину. Перигрин, видя, что он приближается с такой грозной осанкой, насторожился, но, получив сведения о его профессии, просмотрел меню и, заказав три-четыре блюда к обеду, отправился с мистером Джолтером осматривать город, который они еще не успели внимательно обозреть.
Возвращаясь из порта, они встретились с четырьмя-пятью джентльменами, которые, казалось, имели вид удрученный и, узнав по платью в нашем герое и его гувернере англичан, поклонились очень почтительно, когда те проходили мимо. Пикль, от природы сердобольный, почувствовал сострадание и, распознав по одежде слугу незнакомцев, заговорил с ним по-английски и спросил, кто эти джентльмены. Лакей сообщил ему, что они были его соотечественниками, изгнанными из родного края вследствие своей приверженности несчастливому и обреченному на гибель делу, и что они явились на берег моря, следуя повседневной своей привычке, дабы усладить тоскующие взоры видом белых утесов Альбиона, к которым они никогда более не должны были приближаться.
Хотя наш молодой джентльмен резко расходился с ними в своих политических убеждениях, однако он не был одним из тех энтузиастов, которые считают каждое отступление от установленных догматов веры достойным проклятия и лишают скептика всех благ человеколюбия и христианского прощения. Он прекрасно понимал, что человек самой безупречной нравственности может, вследствие привитых предрассудков или непобедимой привязанности, отдаться предосудительному и пагубному делу, и находил, что они уже пострадали жестоко за свою неосмотрительность. Он был растроган рассказом об их ежедневном паломничестве к морскому берегу, которое расценивал как патетическое доказательство их скорби, и поручил мистеру Джолтеру просить об оказании чести выпить вместе стакан вина вечером. Они приняли предложение с удовольствием и благодарностью и под вечер явились к любезному хозяину, который угостил их кофе и хотел задержать до ужина, но они так настойчиво добивались чести принять его в том доме, который они посещали, что он уступил и вместе с гувернером последовал за ними туда, где они заказали изысканный ужин и угостили их лучшим французским кларетом.
Они заметили, что главный их гость отнюдь не одобряет их политических убеждений, и посему избегали разговора, который мог показаться оскорбительным; впрочем, они сетовали на свою судьбу, которая обрекла их на вечную разлуку с родными и друзьями; но они не подвергали сомнению справедливость приговора, им вынесенного, хотя один из них, на вид лет тридцати, горько оплакивал свое несчастье, которое повергло в нищету и отчаяние любимую жену и трех детей, и в порыве скорби проклинал свою участь. Его товарищи, с целью заглушить его горе, переменили предмет разговора и наполняли стаканы с великим усердием; посему все их заботы были рассеяны, они спели несколько застольных французских куплетов, и веселье одержало верх.
В разгар веселья, которое обычно разоблачает скрытые чувства и устраняет всякое представление об осторожности и стеснительности, один из хозяев, опьяневший сильнее, чем его товарищи, предложил тост, который Перигрин с некоторой горячностью отверг, как оскорбительный. Тот настаивал на своем предложении с неуместным жаром, и спор грозил принять серьезный оборот, пока присутствующие не вмешались и не вынесли порицание своему другу, которого так резко упрекали я осуждали за неучтивое поведение, что он пришел в великое негодование, грозя покинуть их компанию и клеймя их кличкой изменников общему делу. Огорченные поступком приятеля, остальные усиленно извинялись перед своими гостями, которых умоляли простить его невоздержанность, уверяя очень настойчиво, что он, придя в себя, явится к ним лично и попросит прощения за причиненную обиду. Пикль был удовлетворен их доводами, вновь обрел веселое расположение духа и, так как час был поздний, не поддался на их увещания распить еще бутылку и был эскортирован домой сильно под хмельком. На следующее утро, часов в восемь, его разбудил камердинер, доложивший ему, что двое из тех джентльменов, с которыми он провел вечер, явились в дом и добиваются чести быть допущенными к нему в спальню. Перигрин не мог постигнуть цель этого необычайного визита и, приказав слуге впустить их в комнату, увидел человека, его оскорбившего, вместе с джентльменом, который осуждал такое грубое поведение.
Тот, кто являлся обидчиком, принеся извинение за беспокойство, причиняемое мистеру Пиклю, сообщил, что его друг, здесь присутствующий, пришел к нему рано утром и предложил на выбор либо драться с ним немедленно, либо идти просить прощения за грубое поведение накануне вечером; что, хотя у него хватит мужества сразиться с кем угодно за правое дело, он не настолько свиреп, чтобы ослушаться велений долга и рассудка, вследствие чего, но отнюдь не из страха перед угрозами приятеля, он взял на себя смелость нарушить его покой, дабы как можно скорее загладить свою вину перед ним, которая, утверждал он, является исключительно результатом опьянения, и затем испросить у него прощение. Наш герой выслушал это признание очень любезно, поблагодарил другого джентльмена за галантное выступление в его защиту и, видя, что его приятель слегка раздражен его услужливым вмешательством, добился их примирения, убедив его, что шаг, на который он решился, делает честь всей компании. Затем он пригласил их к завтраку, выразил желание увидеть в их положении перемену к лучшему и, так как карету починили, распрощался со своими знакомыми, которые пришли пожелать ему счастливого пути, и вместе со своей свитой выехал вторично в Булонь.
ГЛАВА XXXVII
Направляется в столицу. - Делает остановку в Бернэ, где его догоняет мистер Хорнбек, чью голову он жаждет украсить
Во время этого переезда мистер Джолтер воспользовался случаем поделиться со своим воспитанником наблюдениями над трудолюбием французов и в качестве неопровержимого доказательства предложил ему осмотреться вокруг и отметить, с каким старанием обработана каждая пядь земли, и, исходя из плодородности этой провинции, которая считается беднейшей во Франции, составить представление о богатстве и преуспеянии народа в целом. Перигрин, изумленный, равно как и возмущенный столь пристрастным отношением, отвечал, что зрелище, объясняемое им трудолюбием, является следствием нищеты; несчастные крестьяне принуждены вспахивать каждый дюйм земли, чтобы удовлетворить своих взыскательных помещиков, так как сами они и их скот являются олицетворением голода; что о крайней их бедности свидетельствует вид страны, где нет ни единого заграждения и ровно ничего, кроме скудного урожая ячменя и овса, который отнюдь не может вознаградить тяжкий труд земледельца; что жилища их отнюдь не лучше жалких хижин; что на протяжении двадцати миль не видно ни одного помещичьего дома; что нет ничего омерзительнее и беднее, чем одежда поселял; что дорожные кареты здесь куда хуже мусорных подвод в Англии и что у форейтора, который правит их лошадьми, нет ни чулок на ногах, ни рубахи на теле.