Страница:
По всей вероятности, эта необыкновенная привязанность была если не вызвана, то по крайней мере упрочена тем своеобразным складом ума Перигрина, который мы уже отметили и который, в пору его пребывания в замке, проявился в различных проделках, испробованных им над его дядей и теткой, под покровительством мистера Хэтчуея, который помогал ему измышлять и приводить в исполнение все его планы. Не был отстранен и Пайпс от участия в их затеях; будучи верным парнем, не лишенным в иных случаях расторопности и всецело покорным их воле, он оказался пригодным орудием для их целей, и они его соответственно использовали.
Впервые их искусство проявилось на миссис Траньон. Они устрашали эту добрую леди странными звуками, когда она уединялась для своих благочестивых упражнений. Пайпс отличался врожденным талантом к воспроизведению диссонансов: он мог подражать звукам, сопровождавшим подъем домкрата, работу пилы, раскачивание преступника, повешенного в цепях; он мог имитировать рев осла, ночные крики совы, кошачий концерт, вой собаки, визг свиньи, пение петуха, и он знал боевой клич индейцев Северной Америки. Эти таланты один за другим он проявил в разное время и в разных местах к ужасу миссис Траньон, беспокойству самого коммодора и смятению всех слуг в замке.
Перигрин, завернувшись в простыню, пробегал иной раз перед своей теткой в сумерках, когда ее орган зрения был слегка затуманен возбуждающим напитком; а боцманмат научил его обувать кошек в скорлупу от грецких орехов, так что они производили ужасный стук во время своих ночных прогулок. Дух миссис Траньон был немало смущен этими грозными явлениями, которые, по ее мнению, предвещали смерть одного из главных членов семьи; она с удвоенным рвением предавалась своим религиозным упражнениям и поддерживала в себе бодрость новыми возлияниями; мало того, она начала замечать, что здоровье мистера Траньона сильно подорвано, и казалась очень недовольной, когда другие говорили, что вид у него прекрасный.
Ее частые визиты в спальню, где хранилось все ее утешение, вдохновило заговорщиков на предприятие, которое могло привести к трагическим последствиям. Они нашли способ влить слабительное из елаппы в одну из еефляжек, и она приняла такую дозу этого лекарства, что здоровье ее сильно пострадало от энергического его действия. У нее начались обмороки, которые привели ее к краю могилы, несмотря на все лекарства, какие назначал врач, приглашенный в начале ее заболевания. Исследовав симптомы, он объявил, что пациентка была отравлена мышьяком, и прописал маслянистые микстуры и жидкости для впрыскивания, чтобы защитить оболочки желудка и кишок от раздражающих частиц этого ядовитого минерала; в то же время он намекнул с весьма проницательным видом, что нетрудно найти разгадку тайны. Он притворился, будто оплакивает бедную леди, словно той грозили новые покушения такого же рода; причем посматривал искоса на ни в чем не повинного коммодора, в котором ревностный сын Эскулапа заподозрил виновника этой затеи, придуманной с целью сбыть с рук подругу жизни, к коей, как было хорошо известно, тот не питал чрезмерной любви.
Эта дерзкая и злобная инсинуация произвела некоторое впечатление на присутствующих и открыла широкое поле для клеветы, чернившей имя Траньона, которого изображали во всей округе чудовищем бесчеловечности. Даже сама страдалица, хотя и держала себя весьма пристойно и благоразумно, невольно ощущала некоторую робость перед своим супругом; не допуская мысли о каком-либо покушении на ее жизнь, она полагала, что он постарался подмешать что-нибудь в бренди с целью отучить ее от этого излюбленного напитка.
На основании такого предположения она решила в будущем действовать с большей осмотрительностью, не занимаясь расследованием этой истории, тогда как коммодор, приписав ее нездоровье какой-нибудь естественной причине, вовсе перестал об этом думать, когда миновала опасность. Итак, виновники избавились от страха, который, впрочем, послужил для них столь существенным наказанием, что впредь они уже не отваживались на подобные проделки.
Стрелы их изобретательности были теперь направлены против самого коммодора, которого они задразнили и запугали чуть ли не до потери рассудка. Однажды, когда он сидел за обедом, вошел Пайпс и сообщил ему, что внизу ждет какой-то человек, который желает видеть его немедленно по делу величайшей важности, не терпящему отлагательств; коммодор приказал передать незнакомцу, что он занят, и предложил ему сообщить свое имя и дело, по которому явился. На это требование он получил ответ, гласивший, что имя незнакомца Траньону неизвестно, а дело такого рода, что открыть его можно только самому коммодору, увидеть которого надлежит без промедления. Траньон, удивленный такой назойливостью, встал с неохотой из-за стола, и спустившись в гостиную, где находился незнакомец, спросил его недовольным тоном, что это у него за чертовски спешное дело, если нельзя даже подождать, пока он кончит обедать. Тот, нисколько не смущенный этим грубым обращением, подошел на цыпочках вплотную к нему и с уверенным и самодовольным видом, приблизив губы к уху коммодора, тихонько шепнул ему:
- Сэр, я адвокат, с которым вы желали побеседовать конфиденциально.
- Адвокат! - вскричал Траньон, вытаращив глаза и чуть не задохнувшись от гнева.
- Да, сэр, к вашим услугам, - отвечал сей блюститель закона, - и, с вашего разрешения, чем скорее мы покончим с этим делом, тем лучше, ибо давно уже замечено, что промедление порождает опасность.
- Правильно, братец, - сказал коммодор, который уже не мог больше сдерживаться, - признаюсь, что я разделяю ваш образ мыслей, а потому с вами будет покончено в одну секунду.
С этими словами он поднял свою палку, представлявшую нечто среднее между костылем и дубиной, и с такой энергией опустил ее на вместилище рассудка адвоката, что, не будь это сплошная кость, череп был бы освобожден от своего содержимого.
Будучи, таким образом, защищен природой против подобных покушений, адвокат не мог противостоять тяжести удара, который в одну секунду поверг его на пол, бесчувственного и недвижимого, а Траньон вприпрыжку отправился наверх обедать, выкрикивая по дороге похвалы самому себе за расправу, какой он подверг такого наглого, каверзного злодея.
Адвокат, едва очнувшись от транса, в который его столь неожиданно погрузили, стал озираться в поисках свидетеля, который облегчил бы возможность доказать оскорбление, ему нанесенное; но так как никто не появился, он ухитрился снова встать на ноги и, запятнанный кровью, стекавшей по носу, последовал за одним из слуг в столовую, решив добиться объяснения с противником и либо выудить у него деньги в виде удовлетворения, либо вызвать его на вторичное нападение при свидетелях. С этой целью он вошел в комнату с громкими криками, к изумлению всех присутствовавших и к ужасу миссис Траньон, которая завизжала при виде такого зрелища; обратившись к коммодору, он сказал:
- Заявляю вам, сэр, что если есть в Англии правосудие, вы у меня поплатитесь за это нападение. Вы думаете, что защитили себя от судебного преследования, убрав с дороги всех слуг, но на суде это обстоятельство послужит убедительным доказательством предумышленною коварства, с которым был совершен этот акт, в особенности когда оно будет подкреплено свидетельством вот этого письма, в коем меня приглашают явиться в ваш собственный дом для ведения дела большой важности.
С этими словами он извлек записку, которую и прочитал:
- "Мистеру Роджеру Ревайну.
Сэр, будучи пленником в своем собственном доме, я желаю, чтобы вы явились ко мне в три часа пополудни и настояли на личном свидании со мной, так как у меня есть дело великой важности, по поводу которого в вашем совете нуждается ваш покорный слуга
Хаузер Траньон".
Одноглазый командир, удовлетворившись тем наказанием, какое уже перенес жалобщик, прослушал чтение этого дерзкого поддельного документа, который он считал плодом подлости адвоката, вскочил из-за стола и, схватив огромного индюка, лежавшего перед ним на блюде, намеревался приложить его вместе с соусом и всем прочим, как припарку к ране, не удержи его Хэтчуей, который крепко схватил его за обе руки и снова усадил на стул, посоветовав адвокату отчаливать с тем, что он уже получил. Отнюдь не намереваясь следовать этому спасительному совету, тот повторил свои угрозы и бросил Траньону вызов, сказав, что у него нет подлинного мужества, хотя он и командовал военным судном, ибо в противном случае он ни на кого не стал бы нападать столь подло и потаенно. Такое дерзкое заявление привело бы его к цели, если бы возмущение его противника не улеглось благодаря совету лейтенанта, который шепотом попросил своего друга успокоиться, так как он позаботится о том, чтобы адвокат был наказан за свою самонадеянность подбрасываньем на одеяле. Это предложение, принятое коммодором весьма одобрительно, утихомирило его в один момент; он тщательно вытер пот со лба, и лицо его тотчас же расплылось в зловещую улыбку.
Хэтчуей исчез, а Ревайн продолжал говорить, не скупясь на брань, пока его не прервал приход Пайпса, который, без всяких разговоров, взял его за руку и вывел во двор, где он был положен на ковер и в один миг взлетел на воздух, благодаря силе и ловкости пяти дюжих молодцов, которых лейтенант выбрал для этой странной работы из числа слуг.
Изумленный вольтижер тщетно умолял, чтобы они сжалились над ним во имя милосердия божия и страстей Христовых и положили конец его невольным прыжкам; они были глухи к его мольбам и протестам, даже когда он поклялся весьма торжественно, что если они перестанут его мучить, он забудет и простит все, что произошло, и отправится с миром домой; они продолжали игру, пока не устали от этих упражнений.
Ревайн, удалившись в крайне жалком состоянии, возбудил против коммодора дело о нападении и побоях и вызвал в суд всех слуг для свидетельства в процессе; но так как никто из них не видел происшедшего, то он не извлек пользы из судебного преследования, хотя сам допрашивал всех свидетелей и задал, между прочим, вопрос: разве не видели они, что он вошел, как все люди, и кто другой был в таком состоянии, в каком он уполз прочь? Но на этот последний вопрос они могли не отвечать, ибо он имел отношение ко второму возмездию, им перенесенному, и в этом возмездии они - и только они принимали участие; а никто ведь не обязан давать показание против себя самого.
Короче, адвокату было отказано в иске, к удовольствию всех, кто его знал, и он вынужден был доказывать, что получил по почте письмо, признанное на суде возмутительной подделкой, дабы предотвратить обвинительный акт, которым угрожал ему коммодор, не подозревавший, что вся затея была придумана и осуществлена Перигрином и его сообщниками.
Следующим предприятием, в котором участвовал сей триумвират, был проект напугать Траньона привидением, подготовленный и приведенный в исполнение так. К шкуре большого быка Пайпс приладил кожаную маску самого устрашающего вида, растянутую на челюстях акулы, которую он привез с моря, и снабженную парой больших стекол вместо глаз. За этими стеклами он поместил две тростниковых свечи и из смеси серы и селитры сделал запал, который укрепил между двумя рядами зубов. Когда это снаряжение было закончено, он надел его темным вечером и, следуя за коммодором по длинному коридору, где ему предшествовал Пери со свечой в руке, поджег фитилем свой фейерверк и начал реветь, как бык. Мальчик, как было условлено, оглянулся, громко взвизгнул и уронил свечу, которая погасла при падении; тогда Траньон, встревоженный поведением своего племянника, воскликнул: "Тысяча чертей! Что случилось?" И, повернувшись, чтобы узнать причину его испуга, узрел отвратительный призрак, изрыгающий синее пламя, которое подчеркивало ужас этого зрелища. Траньон был мгновенно охвачен паническим страхом, лишившим его рассудка; тем не менее он как бы машинально поднял свой верный посох и замахнулся на приближающийся призрак с таким судорожным напряжением, что, если бы удар не пришелся случайно по одному из рогов, у мистера Пайпса не было бы никаких оснований гордиться своей выдумкой. Несмотря на промах коммодора, он не преминул пошатнуться от толчка и, страшась второго такого же угощения, подскочил к Траньону, дал ему подножку и удалился с большой поспешностью.
Вот тогда-то Перигрин, притворясь, будто опомнился, и изображая смятение и испуг, побежал и позвал слуг на помощь их хозяину, которого они нашли на полу обливающимся холодным потом, причем лицо его выражало ужас и растерянность. Хэтчуей поднял его и, утешив стаканом нантца, начал осведомляться о причине его расстройства, но в ответ не мог добиться ни слова от своего друга, который после длинной паузы, в течение коей, казалось, был погружен в глубокие размышления, промолвил вслух:
- Клянусь богом, Джек! Вы можете говорить, что хотите, но будь я проклят, если это был не сам Дэви Джонс! Я его узнал по большим круглым глазам, по трем рядам зубов, по его рогам и хвосту и синему дыму, вырывавшемуся из ноздрей. Чего хочет от меня это гнусное исчадие ада? Я уверен, что никогда не совершал убийства, разве что по долгу службы, и не причинил зла ни единому человеку с той поры, как ушел в плавание.
Согласно легендам моряков, Дэви Джонс - дьявол, господствующий над всеми злыми духами морской пучины, и его часто видели под разными личинами восседающим среди снастей перед ураганом, кораблекрушением и другими катастрофами, нередкими на море, и предупреждающим обреченную несчастную жертву о беде и смерти. Итак, не удивительно, что Траньон был крайне взволнован визитом этого демона, который, по его мнению, предвещал какое-то страшное бедствие.
ГЛАВА XIV
Он впутывается по их совету в авантюру со сборщиком акциза, который не извлекает выгоды из своей собственной шутки
Как бы ни была нелепа и необъяснима эта страсть, побуждающая людей, которые в других отношениях великодушны и отзывчивы, огорчать и приводить в замешательство своих ближних, несомненно одно: наши сообщники были одержимы ею в такой мере, что, не довольствуясь шутками, уже разыгранными, продолжали преследовать коммодора беспрерывно. Вспоминая свою жизнь, подробности коей излагались им с наслаждением, он часто рассказывал историю о покраже оленя, в которой, будучи легкомысленным и буйным юнцом, он имел несчастье участвовать. Отнюдь не преуспев в этом предприятии, он и его сподвижники были задержаны после упорного боя со сторожами и доставлены к местному судье, который обошелся с Траньоном весьма оскорбительно и заключил его вместе с товарищами в тюрьму.
Его родственники и в особенности дядя, от которого он главным образом зависел, отнеслись к нему во время его заключения очень строго и бесчеловечно и наотрез отказались вступиться за него, если он не подпишет письменного обязательства отправиться в плавание не позднее чем через тридцать дней после своего освобождения под страхом быть привлеченным к суду как преступник. Надлежало либо подвергнуться этому добровольному изгнанию, либо остаться в тюрьме всеми отвергнутым и покинутым и все-таки пройти унизительную судебную процедуру, которая могла окончиться пожизненной ссылкой. Поэтому он без долгих колебаний принял предложение родственника и, по его словам, был менее чем через месяц после своего освобождения отдан на волю ветра и воли.
С той поры он никогда не вел никакой переписки со своими родственниками, способствовавшими его изгнанию, и никогда не обращал он ни малейшего внимания на смиренные просьбы и мольбы кое-кого из них, кто падал ниц перед ним по мере его преуспеяния; но против своего дяди, весьма дряхлого и немощного, он затаил чувство злобы и часто упоминал его имя с горчайшей ненавистью.
Пери, будучи прекрасно знаком с подробностями этой истории, столь часто им слышанной, предложил Хэтчуею нанять человека для того, чтобы тот явился к коммодору с подложным рекомендательным письмом от ненавистного родственника, - выдумка, которая, по всей вероятности, должна была доставить величайшее развлечение.
Лейтенант одобрил план, и юный Пери сочинил соответствующее послание, после чего приходский сборщик акциза, парень очень наглый и не лишенный юмора, которому Хэтчуей мог довериться, взялся переписать его и передать собственноручно, а также разыграть роль человека, в чьих интересах оно якобы было написано. Итак, однажды утром он явился в крепость по крайней мере за два часа до той поры, когда Траньон имел обыкновение вставать, и объявилПайпсу, впустившему его, что у него есть письмо к его хозяину, которое ему приказано передать из рук в руки. Едва было об этом доложено, как негодующий командир, которого разбудили для этой цели, начал проклинать вестника, нарушившего его покой, и поклялся, что не пошевельнется, пока не придет ему время вставать. Это решение было передано незнакомцу, который пожелал, чтобы слуга вернулся и сообщил: он имеет передать столь радостные вести, что коммодор - в этом он уверен - счел бы себя щедро вознагражденным за беспокойство, даже если бы его подняли из могилы, чтобы их выслушать.
Это уверение, как ни было оно приятно, оказалось бы бессильным убедить коммодора, если бы ему не сопутствовали увещания супруги, которые неизменно влияли на его поведение. Итак, он выполз из постели, впрочем с большой неохотой; его закутали в халат и свели вниз по лестнице, причем он тер глаза, отчаянно зевал и ворчал всю дорогу. Как только он просунул голову в гостиную, незнакомец отвесил несколько неуклюжих поклонов и с ухмыляющейся физиономией приветствовал его такими словами:
- Ваш покорнейший слуга, благороднейший коммодор! Надеюсь, вы в добром здравии: вид у вас свежий и цветущий; и не случись этого несчастья с вашим глазом, никто не пожелал бы увидеть в летний день более приятную физиономию. Клянусь своей бессмертной душой, можно подумать, что вам еще не стукнуло шестидесяти лет! Да поможет нам бог! Я бы признал в вас Траньона, если бы встретился с вами на равнине Солсбери, как говорит пословица!
Коммодор, который был отнюдь не расположен наслаждаться столь дерзким вступлением, прервал его в этом месте, сказав ворчливым тоном:
- Вздор, вздор! Сейчас не время, братец, заниматься ненужной болтовней; если вы не можете направить речь прямо к цели, заткните глотку и станьте на якорь. Мне сказали, что вы имеете нечто передать.
- Передать! - воскликнул озорник. - Дьявол! Есть у меня для вас такая весть, от которой самые внутренности возрадуются у вас в теле. Вот письмо от дорогого и достойного вашего друга. Возьмите его, причтите и будьте счастливы. Да благословит бог его старое сердце! Можно подумать, что он возродился, как возрождаются орлы.
Когда любопытство Траньона было, таким образом, возбуждено, он потребовал очки, приладил их, взял письмо и едва успел разглядеть подпись своего дяди, как отшатнулся, губы его искривились, и он задрожал всем телом от злости и удивления; однако, стремясь ознакомиться с содержанием послания от человека, который никогда до сей поры не тревожил его никакими вестями, он постарался овладеть собой и прочел письмо, заключавшее в себе следующее:
"Любящий мой племянник, я не сомневаюсь, что вы возрадуетесь, узнав о том, что я пребываю в добром здравии, да так оно и должно быть, если принять во внимание, каким снисходительным дядей был я для вас в дни вашей юности и сколь мало вы этого заслуживали, ибо всегда были развратным молодым человеком, склонным к порочным поступкам и дурному обществу, которое привело бы вас к позорному концу, если бы я не позаботился отослать вас подальше от беды. Но письмо я пишу не по сему поводу. Податель его, мистер Тимоти Трикль, - дальний ваш родственник, сын кузины вашей тетки Марджери и не слишком обеспечен по части мирских благ. Он подумывает о том, чтобы съездить в Лондон, поискать место в акцизном или таможенном управлении, если вы порекомендуете его какой-нибудь влиятельной особе из ваших знакомых и дадите малую толику на его содержание, пока он не будет обеспечен. Я не сомневаюсь, племянник, что вы рады будете услужить ему, хотя бы только из уважения, какое вы питаете ко мне, который остается, любящий племянник, вашим благосклонным дядей и готовым к услугам
Тобайа Траньоном",
Даже для самого неподражаемого Хогарта трудной было бы задачей изобразить нелепое выражение коммодорского лица в то время, как он читал это письмо. Изумление, бешенство, мстительная усмешка - все это отразилось на его физиономии. Наконец, он отхаркнул с невероятным напряжением междометие "а!" и излил свое негодование:
- Наконец-то я стою борт о борт с вами, старый вонючий скряга! Вы лжете, вшивое суденышко, лжете - вы сделали все, что было в ваших силах, чтобы пустить меня ко дну, когда я был юнцом. А что касается разврата, порочности и дурного общества, то вы, мошенник, опять чертовски солгали; во всем графстве не было более миролюбивого парня, и я, видите ли, не бывал ни в каком дурном обществе, кроме вашего. Поэтому вы, Трикль, или как вас там зовут, передайте старому мошеннику, который прислал вас сюда, что я плюю ему в физиономию и называю его клячей; что я разрываю его письмо в клочья и попираю их ногами так же, как попирал бы и его собственную поганую тушу!
И, говоря это, он в приступе бешенства отплясывал на обрывках бумаги, которые разбросал полкомнате, к невыразимому удовольствию триумвирата, созерцавшего сцену.
Сборщик акциза, поместившись между ним и дверью, которая была оставлена открытой на случай бегства, притворился крайне растерянным и изумленным таким его поведением, промолвив с удрученным видом:
- Боже, смилуйся надо мной! Так вот как вы поступаете со своей родней и с рекомендацией вашего лучшего друга! Поистине и благодарность и добродетель покинули сей грешный мир! Что скажут кузен Тим, и Дик, и Том, и добрая мамаша Пипкин, и ее дочери, кузины Сью, и Прю, и Пег, и вся прочая наша родня, когда услышат о возмутительном приеме, какой я встретил? Вспомните, сэр, что неблагодарность хуже, чем грех колдовства, как мудро замечает апостол, и не отсылайте меня прочь столь не по-христиански, возлагая тяжкое бремя вины на свою бедную грешную душу.
- А вы, братец Трикль, крейсируете в поисках, где бы ошвартоваться, не так ли? - перебил его Траньон. - Мы вам найдем место в одну секунду, мой мальчик. Эй, Пайпс, возьмите этого наглого сукиного сына и пришвартуйте его к позорному столбу во дворе. Я вам покажу, как будить меня по утрам такими дерзкими вестями!
Пайпс, который хотел продлить игру так, как и не грезилось сборщику акциза, мгновенно схватил его и исполнил приказ своего командира, несмотря на все кивки акцизника, подмигиванье и выразительные жесты, которых боцманмат отнюдь не желал понимать; итак, сборщик начал раскаиваться в той роли, какую играл в этом представлении, грозившем окончиться столь трагически, и стоял привязанный к столбу, в весьма неприятном состоянии духа, частенько бросая скорбный взгляд через левое плечо пока Пайлс ходил за кошкой, и ожидая освобождения благодаря вмешательству лейтенанта, который, однако, не показывался. Том, вернувшись с орудием наказания, раздел преступника в одну секунду и, шепнув тому на ухо, что ему очень грустно исполнять эту обязанность, но даже ради спасения своей души он не смеет ослушаться приказания командира, взмахнул плетью над головой и удивительно ловко опустил ее на спину и плечи виновника с такою силой, что обезумевший сборщик задрыгал ногами и отчаянно заревел от боли к великому удовольствию зрителей. Когда, наконец, с него почти содрали кожу от задницы до затылка, Хэтчуей, который до сей поры умышленно отсутствовал, появился во дворе и, вступившись за него, уговорил Траньона отозвать палача и приказал освободить преступника. Сборщик акциза, взбешенный происшедшей с ним катастрофой, грозил отомстить своим нанимателям, откровенно признавшись в заговоре, но когда лейтенант дал ему понять, что, действуя таким образом, он на себя самого навлечет судебное преследование за мошенничество, подделку документа и самозванство, он рад был примириться со своим несчастьем и улизнул из крепости, напутствуемый залпом проклятий, посланных коммодором, который был чрезвычайно рассержен причиненным ему беспокойством и неприятностью.
ГЛАВА XV
Коммодор обнаруживает козни заговорщиков и нанимает воспитателя для Перигрина, которого помещает в винчестерскую школу
Это было отнюдь не самое тяжелое огорчение, какое он перенес в результате неустанных трудов и неистощимой фантазии своих мучителей, которые изводили его столь разнообразными злостными выходками, что он начал предполагать, будто все дьяволы в аду сговорились нарушить его покой, и потому стал задумываться и размышлять на эту тему.
Думая об этом, припоминая и сравнивая неприятности, которые он за последнее время перенес, коммодор не мог не заподозрить, что иные из них были измышлены с целью ему досадить; а так как он имел понятие о нраве лейтенанта и был знаком с талантами Перигрина, то и порешил впредь наблюдать за обоими с величайшей заботливостью и осмотрительностью. Это решение, а также неосторожное поведение заговорщиков, которых к тому времени успех сделал неосмотрительными и безрассудными, привело к желаемому результату. Он в короткий срок обнаружил участие Пери в новом заговоре и с помощью легких наказаний и великого множества угроз вырвал у него признание во всех проделках, к которым тот был причастен. Коммодор был ошеломлен этим открытием и так разгневан на Хэтчуея за роль, какую тот сыграл во всем, что подумывал, не потребовать ли удовлетворения на шпагах и пистолетах или уволить его из крепости и немедленно отказаться от всякой дружбы с ним. Но он так привык к обществу Джека, что не мог без него жить, и после размышлений, сообразив, что все содеянное им было скорее проявлением распущенности, чем злобы, и он сам не прочь был бы посмеяться, если бы это проделали с кем-нибудь другим, он решил задушить в себе чувство досады и простереть свое прощение даже на Пайпса, которого при первой вспышке считал более преступным, чем простого мятежника. Этому решению сопутствовало другое, которое казалось ему крайне необходимым для его целей и на котором сходились интересы как его собственные, так и его племянника.
Впервые их искусство проявилось на миссис Траньон. Они устрашали эту добрую леди странными звуками, когда она уединялась для своих благочестивых упражнений. Пайпс отличался врожденным талантом к воспроизведению диссонансов: он мог подражать звукам, сопровождавшим подъем домкрата, работу пилы, раскачивание преступника, повешенного в цепях; он мог имитировать рев осла, ночные крики совы, кошачий концерт, вой собаки, визг свиньи, пение петуха, и он знал боевой клич индейцев Северной Америки. Эти таланты один за другим он проявил в разное время и в разных местах к ужасу миссис Траньон, беспокойству самого коммодора и смятению всех слуг в замке.
Перигрин, завернувшись в простыню, пробегал иной раз перед своей теткой в сумерках, когда ее орган зрения был слегка затуманен возбуждающим напитком; а боцманмат научил его обувать кошек в скорлупу от грецких орехов, так что они производили ужасный стук во время своих ночных прогулок. Дух миссис Траньон был немало смущен этими грозными явлениями, которые, по ее мнению, предвещали смерть одного из главных членов семьи; она с удвоенным рвением предавалась своим религиозным упражнениям и поддерживала в себе бодрость новыми возлияниями; мало того, она начала замечать, что здоровье мистера Траньона сильно подорвано, и казалась очень недовольной, когда другие говорили, что вид у него прекрасный.
Ее частые визиты в спальню, где хранилось все ее утешение, вдохновило заговорщиков на предприятие, которое могло привести к трагическим последствиям. Они нашли способ влить слабительное из елаппы в одну из еефляжек, и она приняла такую дозу этого лекарства, что здоровье ее сильно пострадало от энергического его действия. У нее начались обмороки, которые привели ее к краю могилы, несмотря на все лекарства, какие назначал врач, приглашенный в начале ее заболевания. Исследовав симптомы, он объявил, что пациентка была отравлена мышьяком, и прописал маслянистые микстуры и жидкости для впрыскивания, чтобы защитить оболочки желудка и кишок от раздражающих частиц этого ядовитого минерала; в то же время он намекнул с весьма проницательным видом, что нетрудно найти разгадку тайны. Он притворился, будто оплакивает бедную леди, словно той грозили новые покушения такого же рода; причем посматривал искоса на ни в чем не повинного коммодора, в котором ревностный сын Эскулапа заподозрил виновника этой затеи, придуманной с целью сбыть с рук подругу жизни, к коей, как было хорошо известно, тот не питал чрезмерной любви.
Эта дерзкая и злобная инсинуация произвела некоторое впечатление на присутствующих и открыла широкое поле для клеветы, чернившей имя Траньона, которого изображали во всей округе чудовищем бесчеловечности. Даже сама страдалица, хотя и держала себя весьма пристойно и благоразумно, невольно ощущала некоторую робость перед своим супругом; не допуская мысли о каком-либо покушении на ее жизнь, она полагала, что он постарался подмешать что-нибудь в бренди с целью отучить ее от этого излюбленного напитка.
На основании такого предположения она решила в будущем действовать с большей осмотрительностью, не занимаясь расследованием этой истории, тогда как коммодор, приписав ее нездоровье какой-нибудь естественной причине, вовсе перестал об этом думать, когда миновала опасность. Итак, виновники избавились от страха, который, впрочем, послужил для них столь существенным наказанием, что впредь они уже не отваживались на подобные проделки.
Стрелы их изобретательности были теперь направлены против самого коммодора, которого они задразнили и запугали чуть ли не до потери рассудка. Однажды, когда он сидел за обедом, вошел Пайпс и сообщил ему, что внизу ждет какой-то человек, который желает видеть его немедленно по делу величайшей важности, не терпящему отлагательств; коммодор приказал передать незнакомцу, что он занят, и предложил ему сообщить свое имя и дело, по которому явился. На это требование он получил ответ, гласивший, что имя незнакомца Траньону неизвестно, а дело такого рода, что открыть его можно только самому коммодору, увидеть которого надлежит без промедления. Траньон, удивленный такой назойливостью, встал с неохотой из-за стола, и спустившись в гостиную, где находился незнакомец, спросил его недовольным тоном, что это у него за чертовски спешное дело, если нельзя даже подождать, пока он кончит обедать. Тот, нисколько не смущенный этим грубым обращением, подошел на цыпочках вплотную к нему и с уверенным и самодовольным видом, приблизив губы к уху коммодора, тихонько шепнул ему:
- Сэр, я адвокат, с которым вы желали побеседовать конфиденциально.
- Адвокат! - вскричал Траньон, вытаращив глаза и чуть не задохнувшись от гнева.
- Да, сэр, к вашим услугам, - отвечал сей блюститель закона, - и, с вашего разрешения, чем скорее мы покончим с этим делом, тем лучше, ибо давно уже замечено, что промедление порождает опасность.
- Правильно, братец, - сказал коммодор, который уже не мог больше сдерживаться, - признаюсь, что я разделяю ваш образ мыслей, а потому с вами будет покончено в одну секунду.
С этими словами он поднял свою палку, представлявшую нечто среднее между костылем и дубиной, и с такой энергией опустил ее на вместилище рассудка адвоката, что, не будь это сплошная кость, череп был бы освобожден от своего содержимого.
Будучи, таким образом, защищен природой против подобных покушений, адвокат не мог противостоять тяжести удара, который в одну секунду поверг его на пол, бесчувственного и недвижимого, а Траньон вприпрыжку отправился наверх обедать, выкрикивая по дороге похвалы самому себе за расправу, какой он подверг такого наглого, каверзного злодея.
Адвокат, едва очнувшись от транса, в который его столь неожиданно погрузили, стал озираться в поисках свидетеля, который облегчил бы возможность доказать оскорбление, ему нанесенное; но так как никто не появился, он ухитрился снова встать на ноги и, запятнанный кровью, стекавшей по носу, последовал за одним из слуг в столовую, решив добиться объяснения с противником и либо выудить у него деньги в виде удовлетворения, либо вызвать его на вторичное нападение при свидетелях. С этой целью он вошел в комнату с громкими криками, к изумлению всех присутствовавших и к ужасу миссис Траньон, которая завизжала при виде такого зрелища; обратившись к коммодору, он сказал:
- Заявляю вам, сэр, что если есть в Англии правосудие, вы у меня поплатитесь за это нападение. Вы думаете, что защитили себя от судебного преследования, убрав с дороги всех слуг, но на суде это обстоятельство послужит убедительным доказательством предумышленною коварства, с которым был совершен этот акт, в особенности когда оно будет подкреплено свидетельством вот этого письма, в коем меня приглашают явиться в ваш собственный дом для ведения дела большой важности.
С этими словами он извлек записку, которую и прочитал:
- "Мистеру Роджеру Ревайну.
Сэр, будучи пленником в своем собственном доме, я желаю, чтобы вы явились ко мне в три часа пополудни и настояли на личном свидании со мной, так как у меня есть дело великой важности, по поводу которого в вашем совете нуждается ваш покорный слуга
Хаузер Траньон".
Одноглазый командир, удовлетворившись тем наказанием, какое уже перенес жалобщик, прослушал чтение этого дерзкого поддельного документа, который он считал плодом подлости адвоката, вскочил из-за стола и, схватив огромного индюка, лежавшего перед ним на блюде, намеревался приложить его вместе с соусом и всем прочим, как припарку к ране, не удержи его Хэтчуей, который крепко схватил его за обе руки и снова усадил на стул, посоветовав адвокату отчаливать с тем, что он уже получил. Отнюдь не намереваясь следовать этому спасительному совету, тот повторил свои угрозы и бросил Траньону вызов, сказав, что у него нет подлинного мужества, хотя он и командовал военным судном, ибо в противном случае он ни на кого не стал бы нападать столь подло и потаенно. Такое дерзкое заявление привело бы его к цели, если бы возмущение его противника не улеглось благодаря совету лейтенанта, который шепотом попросил своего друга успокоиться, так как он позаботится о том, чтобы адвокат был наказан за свою самонадеянность подбрасываньем на одеяле. Это предложение, принятое коммодором весьма одобрительно, утихомирило его в один момент; он тщательно вытер пот со лба, и лицо его тотчас же расплылось в зловещую улыбку.
Хэтчуей исчез, а Ревайн продолжал говорить, не скупясь на брань, пока его не прервал приход Пайпса, который, без всяких разговоров, взял его за руку и вывел во двор, где он был положен на ковер и в один миг взлетел на воздух, благодаря силе и ловкости пяти дюжих молодцов, которых лейтенант выбрал для этой странной работы из числа слуг.
Изумленный вольтижер тщетно умолял, чтобы они сжалились над ним во имя милосердия божия и страстей Христовых и положили конец его невольным прыжкам; они были глухи к его мольбам и протестам, даже когда он поклялся весьма торжественно, что если они перестанут его мучить, он забудет и простит все, что произошло, и отправится с миром домой; они продолжали игру, пока не устали от этих упражнений.
Ревайн, удалившись в крайне жалком состоянии, возбудил против коммодора дело о нападении и побоях и вызвал в суд всех слуг для свидетельства в процессе; но так как никто из них не видел происшедшего, то он не извлек пользы из судебного преследования, хотя сам допрашивал всех свидетелей и задал, между прочим, вопрос: разве не видели они, что он вошел, как все люди, и кто другой был в таком состоянии, в каком он уполз прочь? Но на этот последний вопрос они могли не отвечать, ибо он имел отношение ко второму возмездию, им перенесенному, и в этом возмездии они - и только они принимали участие; а никто ведь не обязан давать показание против себя самого.
Короче, адвокату было отказано в иске, к удовольствию всех, кто его знал, и он вынужден был доказывать, что получил по почте письмо, признанное на суде возмутительной подделкой, дабы предотвратить обвинительный акт, которым угрожал ему коммодор, не подозревавший, что вся затея была придумана и осуществлена Перигрином и его сообщниками.
Следующим предприятием, в котором участвовал сей триумвират, был проект напугать Траньона привидением, подготовленный и приведенный в исполнение так. К шкуре большого быка Пайпс приладил кожаную маску самого устрашающего вида, растянутую на челюстях акулы, которую он привез с моря, и снабженную парой больших стекол вместо глаз. За этими стеклами он поместил две тростниковых свечи и из смеси серы и селитры сделал запал, который укрепил между двумя рядами зубов. Когда это снаряжение было закончено, он надел его темным вечером и, следуя за коммодором по длинному коридору, где ему предшествовал Пери со свечой в руке, поджег фитилем свой фейерверк и начал реветь, как бык. Мальчик, как было условлено, оглянулся, громко взвизгнул и уронил свечу, которая погасла при падении; тогда Траньон, встревоженный поведением своего племянника, воскликнул: "Тысяча чертей! Что случилось?" И, повернувшись, чтобы узнать причину его испуга, узрел отвратительный призрак, изрыгающий синее пламя, которое подчеркивало ужас этого зрелища. Траньон был мгновенно охвачен паническим страхом, лишившим его рассудка; тем не менее он как бы машинально поднял свой верный посох и замахнулся на приближающийся призрак с таким судорожным напряжением, что, если бы удар не пришелся случайно по одному из рогов, у мистера Пайпса не было бы никаких оснований гордиться своей выдумкой. Несмотря на промах коммодора, он не преминул пошатнуться от толчка и, страшась второго такого же угощения, подскочил к Траньону, дал ему подножку и удалился с большой поспешностью.
Вот тогда-то Перигрин, притворясь, будто опомнился, и изображая смятение и испуг, побежал и позвал слуг на помощь их хозяину, которого они нашли на полу обливающимся холодным потом, причем лицо его выражало ужас и растерянность. Хэтчуей поднял его и, утешив стаканом нантца, начал осведомляться о причине его расстройства, но в ответ не мог добиться ни слова от своего друга, который после длинной паузы, в течение коей, казалось, был погружен в глубокие размышления, промолвил вслух:
- Клянусь богом, Джек! Вы можете говорить, что хотите, но будь я проклят, если это был не сам Дэви Джонс! Я его узнал по большим круглым глазам, по трем рядам зубов, по его рогам и хвосту и синему дыму, вырывавшемуся из ноздрей. Чего хочет от меня это гнусное исчадие ада? Я уверен, что никогда не совершал убийства, разве что по долгу службы, и не причинил зла ни единому человеку с той поры, как ушел в плавание.
Согласно легендам моряков, Дэви Джонс - дьявол, господствующий над всеми злыми духами морской пучины, и его часто видели под разными личинами восседающим среди снастей перед ураганом, кораблекрушением и другими катастрофами, нередкими на море, и предупреждающим обреченную несчастную жертву о беде и смерти. Итак, не удивительно, что Траньон был крайне взволнован визитом этого демона, который, по его мнению, предвещал какое-то страшное бедствие.
ГЛАВА XIV
Он впутывается по их совету в авантюру со сборщиком акциза, который не извлекает выгоды из своей собственной шутки
Как бы ни была нелепа и необъяснима эта страсть, побуждающая людей, которые в других отношениях великодушны и отзывчивы, огорчать и приводить в замешательство своих ближних, несомненно одно: наши сообщники были одержимы ею в такой мере, что, не довольствуясь шутками, уже разыгранными, продолжали преследовать коммодора беспрерывно. Вспоминая свою жизнь, подробности коей излагались им с наслаждением, он часто рассказывал историю о покраже оленя, в которой, будучи легкомысленным и буйным юнцом, он имел несчастье участвовать. Отнюдь не преуспев в этом предприятии, он и его сподвижники были задержаны после упорного боя со сторожами и доставлены к местному судье, который обошелся с Траньоном весьма оскорбительно и заключил его вместе с товарищами в тюрьму.
Его родственники и в особенности дядя, от которого он главным образом зависел, отнеслись к нему во время его заключения очень строго и бесчеловечно и наотрез отказались вступиться за него, если он не подпишет письменного обязательства отправиться в плавание не позднее чем через тридцать дней после своего освобождения под страхом быть привлеченным к суду как преступник. Надлежало либо подвергнуться этому добровольному изгнанию, либо остаться в тюрьме всеми отвергнутым и покинутым и все-таки пройти унизительную судебную процедуру, которая могла окончиться пожизненной ссылкой. Поэтому он без долгих колебаний принял предложение родственника и, по его словам, был менее чем через месяц после своего освобождения отдан на волю ветра и воли.
С той поры он никогда не вел никакой переписки со своими родственниками, способствовавшими его изгнанию, и никогда не обращал он ни малейшего внимания на смиренные просьбы и мольбы кое-кого из них, кто падал ниц перед ним по мере его преуспеяния; но против своего дяди, весьма дряхлого и немощного, он затаил чувство злобы и часто упоминал его имя с горчайшей ненавистью.
Пери, будучи прекрасно знаком с подробностями этой истории, столь часто им слышанной, предложил Хэтчуею нанять человека для того, чтобы тот явился к коммодору с подложным рекомендательным письмом от ненавистного родственника, - выдумка, которая, по всей вероятности, должна была доставить величайшее развлечение.
Лейтенант одобрил план, и юный Пери сочинил соответствующее послание, после чего приходский сборщик акциза, парень очень наглый и не лишенный юмора, которому Хэтчуей мог довериться, взялся переписать его и передать собственноручно, а также разыграть роль человека, в чьих интересах оно якобы было написано. Итак, однажды утром он явился в крепость по крайней мере за два часа до той поры, когда Траньон имел обыкновение вставать, и объявилПайпсу, впустившему его, что у него есть письмо к его хозяину, которое ему приказано передать из рук в руки. Едва было об этом доложено, как негодующий командир, которого разбудили для этой цели, начал проклинать вестника, нарушившего его покой, и поклялся, что не пошевельнется, пока не придет ему время вставать. Это решение было передано незнакомцу, который пожелал, чтобы слуга вернулся и сообщил: он имеет передать столь радостные вести, что коммодор - в этом он уверен - счел бы себя щедро вознагражденным за беспокойство, даже если бы его подняли из могилы, чтобы их выслушать.
Это уверение, как ни было оно приятно, оказалось бы бессильным убедить коммодора, если бы ему не сопутствовали увещания супруги, которые неизменно влияли на его поведение. Итак, он выполз из постели, впрочем с большой неохотой; его закутали в халат и свели вниз по лестнице, причем он тер глаза, отчаянно зевал и ворчал всю дорогу. Как только он просунул голову в гостиную, незнакомец отвесил несколько неуклюжих поклонов и с ухмыляющейся физиономией приветствовал его такими словами:
- Ваш покорнейший слуга, благороднейший коммодор! Надеюсь, вы в добром здравии: вид у вас свежий и цветущий; и не случись этого несчастья с вашим глазом, никто не пожелал бы увидеть в летний день более приятную физиономию. Клянусь своей бессмертной душой, можно подумать, что вам еще не стукнуло шестидесяти лет! Да поможет нам бог! Я бы признал в вас Траньона, если бы встретился с вами на равнине Солсбери, как говорит пословица!
Коммодор, который был отнюдь не расположен наслаждаться столь дерзким вступлением, прервал его в этом месте, сказав ворчливым тоном:
- Вздор, вздор! Сейчас не время, братец, заниматься ненужной болтовней; если вы не можете направить речь прямо к цели, заткните глотку и станьте на якорь. Мне сказали, что вы имеете нечто передать.
- Передать! - воскликнул озорник. - Дьявол! Есть у меня для вас такая весть, от которой самые внутренности возрадуются у вас в теле. Вот письмо от дорогого и достойного вашего друга. Возьмите его, причтите и будьте счастливы. Да благословит бог его старое сердце! Можно подумать, что он возродился, как возрождаются орлы.
Когда любопытство Траньона было, таким образом, возбуждено, он потребовал очки, приладил их, взял письмо и едва успел разглядеть подпись своего дяди, как отшатнулся, губы его искривились, и он задрожал всем телом от злости и удивления; однако, стремясь ознакомиться с содержанием послания от человека, который никогда до сей поры не тревожил его никакими вестями, он постарался овладеть собой и прочел письмо, заключавшее в себе следующее:
"Любящий мой племянник, я не сомневаюсь, что вы возрадуетесь, узнав о том, что я пребываю в добром здравии, да так оно и должно быть, если принять во внимание, каким снисходительным дядей был я для вас в дни вашей юности и сколь мало вы этого заслуживали, ибо всегда были развратным молодым человеком, склонным к порочным поступкам и дурному обществу, которое привело бы вас к позорному концу, если бы я не позаботился отослать вас подальше от беды. Но письмо я пишу не по сему поводу. Податель его, мистер Тимоти Трикль, - дальний ваш родственник, сын кузины вашей тетки Марджери и не слишком обеспечен по части мирских благ. Он подумывает о том, чтобы съездить в Лондон, поискать место в акцизном или таможенном управлении, если вы порекомендуете его какой-нибудь влиятельной особе из ваших знакомых и дадите малую толику на его содержание, пока он не будет обеспечен. Я не сомневаюсь, племянник, что вы рады будете услужить ему, хотя бы только из уважения, какое вы питаете ко мне, который остается, любящий племянник, вашим благосклонным дядей и готовым к услугам
Тобайа Траньоном",
Даже для самого неподражаемого Хогарта трудной было бы задачей изобразить нелепое выражение коммодорского лица в то время, как он читал это письмо. Изумление, бешенство, мстительная усмешка - все это отразилось на его физиономии. Наконец, он отхаркнул с невероятным напряжением междометие "а!" и излил свое негодование:
- Наконец-то я стою борт о борт с вами, старый вонючий скряга! Вы лжете, вшивое суденышко, лжете - вы сделали все, что было в ваших силах, чтобы пустить меня ко дну, когда я был юнцом. А что касается разврата, порочности и дурного общества, то вы, мошенник, опять чертовски солгали; во всем графстве не было более миролюбивого парня, и я, видите ли, не бывал ни в каком дурном обществе, кроме вашего. Поэтому вы, Трикль, или как вас там зовут, передайте старому мошеннику, который прислал вас сюда, что я плюю ему в физиономию и называю его клячей; что я разрываю его письмо в клочья и попираю их ногами так же, как попирал бы и его собственную поганую тушу!
И, говоря это, он в приступе бешенства отплясывал на обрывках бумаги, которые разбросал полкомнате, к невыразимому удовольствию триумвирата, созерцавшего сцену.
Сборщик акциза, поместившись между ним и дверью, которая была оставлена открытой на случай бегства, притворился крайне растерянным и изумленным таким его поведением, промолвив с удрученным видом:
- Боже, смилуйся надо мной! Так вот как вы поступаете со своей родней и с рекомендацией вашего лучшего друга! Поистине и благодарность и добродетель покинули сей грешный мир! Что скажут кузен Тим, и Дик, и Том, и добрая мамаша Пипкин, и ее дочери, кузины Сью, и Прю, и Пег, и вся прочая наша родня, когда услышат о возмутительном приеме, какой я встретил? Вспомните, сэр, что неблагодарность хуже, чем грех колдовства, как мудро замечает апостол, и не отсылайте меня прочь столь не по-христиански, возлагая тяжкое бремя вины на свою бедную грешную душу.
- А вы, братец Трикль, крейсируете в поисках, где бы ошвартоваться, не так ли? - перебил его Траньон. - Мы вам найдем место в одну секунду, мой мальчик. Эй, Пайпс, возьмите этого наглого сукиного сына и пришвартуйте его к позорному столбу во дворе. Я вам покажу, как будить меня по утрам такими дерзкими вестями!
Пайпс, который хотел продлить игру так, как и не грезилось сборщику акциза, мгновенно схватил его и исполнил приказ своего командира, несмотря на все кивки акцизника, подмигиванье и выразительные жесты, которых боцманмат отнюдь не желал понимать; итак, сборщик начал раскаиваться в той роли, какую играл в этом представлении, грозившем окончиться столь трагически, и стоял привязанный к столбу, в весьма неприятном состоянии духа, частенько бросая скорбный взгляд через левое плечо пока Пайлс ходил за кошкой, и ожидая освобождения благодаря вмешательству лейтенанта, который, однако, не показывался. Том, вернувшись с орудием наказания, раздел преступника в одну секунду и, шепнув тому на ухо, что ему очень грустно исполнять эту обязанность, но даже ради спасения своей души он не смеет ослушаться приказания командира, взмахнул плетью над головой и удивительно ловко опустил ее на спину и плечи виновника с такою силой, что обезумевший сборщик задрыгал ногами и отчаянно заревел от боли к великому удовольствию зрителей. Когда, наконец, с него почти содрали кожу от задницы до затылка, Хэтчуей, который до сей поры умышленно отсутствовал, появился во дворе и, вступившись за него, уговорил Траньона отозвать палача и приказал освободить преступника. Сборщик акциза, взбешенный происшедшей с ним катастрофой, грозил отомстить своим нанимателям, откровенно признавшись в заговоре, но когда лейтенант дал ему понять, что, действуя таким образом, он на себя самого навлечет судебное преследование за мошенничество, подделку документа и самозванство, он рад был примириться со своим несчастьем и улизнул из крепости, напутствуемый залпом проклятий, посланных коммодором, который был чрезвычайно рассержен причиненным ему беспокойством и неприятностью.
ГЛАВА XV
Коммодор обнаруживает козни заговорщиков и нанимает воспитателя для Перигрина, которого помещает в винчестерскую школу
Это было отнюдь не самое тяжелое огорчение, какое он перенес в результате неустанных трудов и неистощимой фантазии своих мучителей, которые изводили его столь разнообразными злостными выходками, что он начал предполагать, будто все дьяволы в аду сговорились нарушить его покой, и потому стал задумываться и размышлять на эту тему.
Думая об этом, припоминая и сравнивая неприятности, которые он за последнее время перенес, коммодор не мог не заподозрить, что иные из них были измышлены с целью ему досадить; а так как он имел понятие о нраве лейтенанта и был знаком с талантами Перигрина, то и порешил впредь наблюдать за обоими с величайшей заботливостью и осмотрительностью. Это решение, а также неосторожное поведение заговорщиков, которых к тому времени успех сделал неосмотрительными и безрассудными, привело к желаемому результату. Он в короткий срок обнаружил участие Пери в новом заговоре и с помощью легких наказаний и великого множества угроз вырвал у него признание во всех проделках, к которым тот был причастен. Коммодор был ошеломлен этим открытием и так разгневан на Хэтчуея за роль, какую тот сыграл во всем, что подумывал, не потребовать ли удовлетворения на шпагах и пистолетах или уволить его из крепости и немедленно отказаться от всякой дружбы с ним. Но он так привык к обществу Джека, что не мог без него жить, и после размышлений, сообразив, что все содеянное им было скорее проявлением распущенности, чем злобы, и он сам не прочь был бы посмеяться, если бы это проделали с кем-нибудь другим, он решил задушить в себе чувство досады и простереть свое прощение даже на Пайпса, которого при первой вспышке считал более преступным, чем простого мятежника. Этому решению сопутствовало другое, которое казалось ему крайне необходимым для его целей и на котором сходились интересы как его собственные, так и его племянника.