Страница:
Эта леди, в чьих руках была большая власть, отличалась элегантностью так же, как и расточительностью в устройстве развлечений, в которых принимали участие и мы, особливо в прогулках по реке. Во время одного из таких увеселений произошел маловажный случай, о котором я расскажу, так как он свидетельствовал о ревнивой чувствительности, отличавшей нрав лорда В-ма. Большое общество, состоявшее из леди и джентльменов, сговорилось обедать в Воксхолле и поужинать в Марблхолле, где предполагалось закончить вечер танцами; одна лодка не могла вместить всех, и компания разделилась по жребию на группы, вследствие чего я и мой супруг вынуждены были разлучиться. Эта разлука была неприятна нам обоим, так как мы были влюблены друг в друга, хотя и связаны узами брака; мое неудовольствие усилилось, когда мне выпало сидеть рядом с сэром В. И., известным волокитой; хотя лорд В-м до женитьбы ухаживал за каждой женщиной, но я хорошо знала, что он не желал, чтобы кто-нибудь волочился за его женой.
Дабы не вызвать и тени подозрений разговором с этим щеголем, я завела беседу с шотландским аристократом, который слыл в прежнее время одним из моих поклонников. Таким образом, пытаясь избежать одной ошибки, я по неведению совершила еще большую и причинила такое огорчение лорду В-му, что он не скрывал своего гнева; столь глубоко был он оскорблен моим поведением, что вечером, когда начался бал, едва удостоил предложить мне руку во время танцев и метал на меня грозные взгляды, проникавшие до глубины моей души. Мое огорчение увеличивалось еще из-за неведения, в чем я грешна. Меня терзали тысячи беспокойных мыслей; я начала думать, что ошиблась в его нраве и отдала сердце человеку, который уже устал от обладания; однако я решила терпеть, не жалуясь на свою долю, которую сама себе уготовила.
Я воспользовалась первой возможностью с ним поговорить и открыла причину его гнева; для уговоров не было времени, и он по-прежнему пребывал в заблуждении, выражая свое недовольство в такой мере, что все присутствующие обращались ко мне, любопытствуя о причине его состояния; итак, я была вынуждена удовлетворить их любопытство, говоря, что вчера ему нездоровилось, и его недомогание мешает ему танцевать. Столь был он разгневан этим злосчастным моим поступком, хотя я и не помышляла его огорчить, что задумал отомстить мне за мое безрассудство, и за ужином, случайно заняв место между двумя красивыми леди, одна из которых недавно умерла, а другая ныне живет неподалеку от моего поместья, он притворился веселым и открыто волочился за обеими.
Это наказание не было единственным, какое он наложил на свою невинную жену. В тот вечер мы занялись незатейливой игрой, кончающейся тем, что джентльмены приветствуют леди поцелуем; и вот лорд В-м, выполняя это повеление, неучтиво мною пренебрег, когда очередь дошла до меня; мне пришлось, несмотря на всю мою гордость, скрыть от присутствующих мучения, вызванные этим знаком безразличия и неуважения. Но я одержала над собой победу и притворилась, будто посмеиваюсь над его поведением, столь свойственным мужьям, тогда как слезы стояли у меня на глазах, а сердце билось, грозя разорваться.
Мы разошлись около пяти часов утра, и этот вечер был самым тягостным из всех, какие я помню; оскорбленный возлюбленный удалился спать в хмуром молчании и раздражении. Как ни хотелось мне объясниться с ним, я чувствовала себя столь обиженной его непонятным подозрением, что решила потребовать у него объяснений, лишь после того, как он задремал; тогда моя гордость уступила место нежности, и я обняла его, хотя он пытался отклонить эти знаки моей любви. Я спросила его, как может он быть столь несправедливым, чтобы негодовать на мое учтивое обращение с тем, кому я отказала ради него, о чем он хорошо знает. Я пожурила его за жестокие попытки возбудить мою ревность и привела такие неотразимые доводы в свою защиту, что он убедился в моей невинности, закрепил мое оправдание ласковым объятием, и мы насладились восторгами нежного примирения.
Не могло быть страсти более горячей, нежной и искренней, чем та, что пылала в нас. Мы не могли насытиться взаимным обладанием, и наслаждение наше с течением времени только усиливалось. Когда обстоятельства разлучали нас, хотя бы на несколько часов, мы были несчастны во время этой краткой разлуки и встречались снова, как любовники, для которых единственной радостью является присутствие любимого существа. Как много упоительных вечеров мы провели в нашей маленькой квартире, когда мы приказывали унести свечи, чтобы можно было насладиться мягким лунным светом в прекрасные летние вечера! Столь пленительная и торжественная картина натурально располагала душу к покою и умилению; коль скоро присовокуплялась к этому беседа с любимым человеком, какой неизреченной сладости исполнялось воображение! О себе скажу: мое сердце было так поглощено моим супругом, что я не находила удовольствия в увеселениях, если он не принимал в них участия; и не была я повинна ни в одной мысли, противной моему долгу и моей любви.
Осенью мы отправились на север и встречены были в пути герцогом и двадцатью джентльменами, которые сопровождали нас до X., где мы зажили в роскоши. Его светлость имел в то время сотню слуг, оркестр, всегда игравший за обедом, держал открытый стол и принимал у себя большое общество. Надзирала за хозяйством его старшая сестра, красивая молодая леди с приятным нравом, и с ней я завязала тесную дружбу. Она подсмеивалась вместе с герцогом над моей любовью к лорду В-му, который был причудником и, когда нападала на него блажь, мог оставить общество и уйти спать в семь часов вечера. В таких случаях я также уходила, помышляя только о том, чтобы угодить моему супругу, и не обращала внимания на насмешки его родственников, порицавших меня за то, что я его балую, потакая ему во всем. Но могла ли почитаться чрезмерной моя нежность и снисходительность к тому, кто любил меня столь горячо, что, вынужденный иногда отлучаться по делам, стремился при первой возможности вернуться и нередко, случалось, мчался, невзирая на темноту, ненастье и бурю, в мои объятия?
Пробыв семь месяцев в этом городе, я убедилась, что готовлюсь стать матерью; я предпочитала, будучи в интересном положении, поехать к моим родным, и потому вместе с моим дорогим супругом мы отбыли из X. с большою неохотою, так как в общем мне нравились шотландцы, принимавшие меня с большим радушием и уважением; и до сего времени они оказывают мне честь, считая меня одной из самых лучших жен в этой стране, что поистине является торжеством для честной женщины.
Лорд В-м, проводив меня до родительского дома, должен был ехать обратно в Шотландию для подготовки своих выборов в парламент; итак, он меня покинул с твердым намерением вернуться до моих родов; единственной утехой в его отсутствие было чтение его писем, исправно получаемых вместе с письмами его сестры, которая заверяла меня в его преданности. Эти свидетельства были необходимы для женщины с таким нравом, как у меня: я была не из тех, что довольствуются неполным обладанием. Я не могла бы уступить ни одного ласкового его взгляда другой женщине, но требовала от него безраздельной любви. Если бы я ошиблась в своих ожиданиях, я могла бы или взбунтоваться, хотя и была его женой, или умереть.
Тем временем мои родители ухаживали за мной с великой заботливостью, предполагая, что лорд В-м, получив мое приданое, поселится в своем доме и оправдаются возлагаемые им пылкие надежды на королеву; неожиданно мне стало плохо, и я разрешилась от бремени мертвым младенцем - событие, которое меня глубоко потрясло. Когда я поняла, сколь это ужасно, сердце у меня забилось с такой силой, что грудь, казалось, вот-вот разорвется; горе, которое еще усилилось вследствие разлуки с моим супругом, вызвало опасную лихорадку; уведомленный письмом, он тотчас же приехал на почтовых из Шотландии, но к его приезду я уже начала выздоравливать.
В течение этой поездки он терзался страшными опасениями, обычно рождающимися в умах тех, кому угрожает опасность потерять самое для них дорогое; войдя в дом, он был в такой тревоге, что не решался справиться о моем здоровье.
Что касается меня, то я не смыкала глаз с того дня, как стала его поджидать; заслышав его голос, я раздвинула занавески и уселась в кровати, чтобы встретить его, хотя бы это грозило мне смертью. Он подбежал ко мне со всем пылом страсти и заключил меня в объятия; потом он опустился на колени у моего изголовья, целовал мне тысячу раз руки и плакал от любви и радости. Эта встреча была слишком трогательной; она оказалась мне не по силам, и мы были разлучены людьми более мудрыми, чем мы, понимающими, что нам более всего необходим короткий отдых.
Как мне перейти от рассказа о счастье, вызывающем зависть, к тяжелому горю, которое мне пришлось испытать! Не прошло месяца с начала моей болезни, как заболел мой дорогой супруг; может быть, утомление телесное, так же как и душевное, которое он вынес из-за меня, вызвало роковое брожение в крови, и его здоровье было принесено в жертву любви. Из Лондона пригласили врачей; но, увы, они не подали надежды на выздоровление. По их совету, необходимо было его перевезти в город, чтобы лучше пользовать. Каждая секунда была дорога; его немедленно внесли в карету, хотя день был на исходе, и я, все еще очень слабая, сопровождала его в этой поездке, которая происходила при свете факелов, и несказанно была потрясена ужасными опасениями потерять его в любой момент.
Наконец, мы прибыли на нашу квартиру на Пел-Мел, где я легла на полу подле его кровати и в тоске и отчаянии следила за развитием его недуга. Вскоре его болезнь бросилась на мозг, и в бреду он испускал страшные вопли, которые могли разбить самое жестокое сердце. Какое же действие они производили на мое сердце, преисполненное самой нежной любовью! Это была не обычная тоска, овладевающая душой; я чувствовала всю тяжесть непоправимого несчастья. Иногда в припадке безумия я выбегала на улицу, я посылала за докторами ежеминутно, я докучала небу молитвами. Даже теперь сердце у меня ноет при воспоминании о том, как я страдала, и я не могу без трепета продолжать эту горестную повесть.
Пролежав несколько дней без памяти, он обрел дар речи и назвал меня по имени, которое он повторял тысячекратно, когда был лишен рассудка. Надежд на его выздоровление не было, и я подошла к его изголовью принять последнее прости, заставляя себя призвать всю твердость и скрыть скорбь, чтобы не причинить ему вреда своим волнением. Я напрягала все силы, чтобы вынести эту мучительную сцену. Мой дорогой супруг умирал. Все очарование молодости исчезло; но потускневшие глаза все же оставались неизъяснимо ласковыми и выразительными. Он почувствовал приближение конца, протянул руку и, смотря на меня глазами, полными любви, произнес такие нежные слова - о небеса, чем заслужила я такое великое горе! - что и посейчас воспоминание о них вызывает у меня слезы. Человеческая натура не может вынести без жестоких страданий того, что выпало мне на долю. Я обняла его и целовала несчетное число раз, испытывая самую глубокую скорбь. Но меня вырвали из его объятий, и скоро я потеряла его навеки.
В это роковое утро, положившее предел его жизни, герцогиня Л. приблизилась к моей постели, и по ее виду я поняла, что его уже нет в живых; я просила ее не укреплять страшного предчувствия вестью о его смерти; и она сохранила торжественное молчание. Я встала и, так как его комната находилась этажом ниже, старалась ступать бесшумно, словно боялась потревожить его покой. Увы, больше ничто не могло его нарушить! Я оцепенела от горя. Я открыла окно, и мне почудилось, что солнце светит тускло; все казалось печальным, угрюмым, все наводило ужас.
В таком состоянии меня отвезли, по указанию моего друга, к ней домой, где все мое существо было настолько подавлено тяжким горем, что я не знаю, как протекали первые дни моего несчастного вдовства; знаю только одно: милая герцогиня ухаживала за мной с бесконечной заботливостью и состраданием и отвезла меня к себе в поместье, где я провела несколько месяцев, в течение которых она старалась услаждать меня всеми забавами, какие могла придумать, и оказала мне такие услуги, которые никогда не изгладятся из моей памяти. Однако, несмотря на всю ее заботу и участие, большое горе привело меня к изнуряющей болезни, от которой мои врачи посоветовали мне пить воды Бата.
Подчиняясь этому предписанию, я отправилась туда в конце лета и получила некоторое облегчение, послушавшись их советов. Хотя я редко выходила из дому, если не считать визитов к моей невестке, которая была там вместе с принцессой, но тем не менее я притягивала внимание общества, пораженного видом столь молодой женщины в трауре. Не обошлось без того, чтобы мне не докучали щеголи, единственным занятием которых было галантное ухаживанье, но, бесчувственная к радостям, я была глуха к голосу лести.
Перед рождеством я вернулась в дом отца, где мое горе воскресало при виде каждого предмета, напоминавшего о моем дорогом усопшем супруге. Но с этими печальными мыслями я была вынуждена свыкнуться, ибо у меня не было другого пристанища, и, оставшись бедной вдовой, я всецело зависела от расположения моей семьи.
В течение этой зимы к отцу являлось немало искателей моей руки; но мое сердце еще не было свободно от первой страсти, и я не могла думать о новом властелине. Среди охотников на мою руку был некий молодой аристократ, который, узнав о смерти лорда В-ма, тотчас примчался на почтовых из Парижа, чтобы объявить мне о своей страсти. В первый раз он появился в наемной карете, запряженной шестеркой, в сопровождении рослого, дородного человека, коего (как я узнала впоследствии) он пригласил, чтобы тот его восхвалял, посуля ему за это тысячу фунтов, вместо которых заплатил сорок. То ли для защиты от холода, то ли для удобства, на случай, если карета опрокинется и на него упадет грузный его спутник, карета была так набита сеном, что, когда он приехал, слуги долго ворошили и вытаскивали сено, прежде чем добрались до своего хозяина и помогли ему вылезти. Когда его извлекли из экипажа, забавная фигура предстала взорам. Это было тонкое, худощавое, трясущееся существо низенького роста, с маленькими черными глазками, длинным носом, с желтым, рябым лицом; одет он был в светлокоричневый фризовый кафтан, подбитый розовым плисом, и щеголял чудовищным солитером, кошельком и, если память мне не изменяет, преогромными ботфортами. Короче говоря, его внешность столь мало располагала к любви, что, встретившись с ним однажды в Оксфорде, я признала его последним человеком, за которого могла бы выйти замуж; мне остается добавить, что он был полной противоположностью моему покойному мужу.
Так как отца не было дома, он остался на один вечер, чтобы переговорить с матерью, которой был столь же неприятен, как и мне; итак, его предложение было отвергнуто, и я ничего о нем не слышала целых три месяца, по истечении которых вернулась в город, где снова появилась эта устрашающая фигура и возобновила свое искательство, предлагая столь выгодные условия брачного договора, что моему отцу начала нравиться эта партия, и он рекомендовал мне о ней подумать.
Родственники лорда В-ма советовали мне воспользоваться случаем и стать независимой. Все мои знакомые приводили доводы с той же целью. Дома мне жилось плохо, и я была равнодушна ко всему роду человеческому. Тогда я взвесила доводы за и против этого брака и неохотно уступила докучливым уговорам друзей.
Вследствие моего решения маленький джентльмен получил позволение меня посетить; его обращение не изменило моего суждения о его нраве и понятиях. Меня возмущала мысль о союзе с человеком, которого я не могу любить; для успокоения совести я воспользовалась случаем и однажды вечером, когда мы сидели друг против друга, сказала, что не в моих силах управлять чувством, и поэтому он не должен питать надежду на обладание моим сердцем, так как лорд В-м своим обхождением избаловал меня как жену; однако я постараюсь заключить с ним дружбу, которая будет зависеть единственно от его поведения.
В ответ на такие слова он сказал, к моему великому изумлению, что не домогается моей любви - дружба его удовлетворит; на следующий день он повторил свое скромное заявление в письме, которое я показала сестре, и она очень смеялась над его содержанием и убеждала меня, что, раз я не могу никого любить, этот человек является самым подходящим для меня мужем.
Итак, приготовлены были свадебные наряды и карета, и в назначенный день - роковой день - я поутру приехала к моему деверю, герцогу X., нежно меня любившему, и попрощалась с семейством, о котором я всегда вспоминаю с любовью, уважением и признательностью. Его светлость принял меня чрезвычайно благосклонно и на прощание сказал: "Леди В., если он будет с вами обходиться дурно, я приму вас в свой дом".
Мы встретились с женихом в Оксфордской часовне, где церемонию совершал епископ В. в присутствии матери лорда, моего отца и одной леди. Когда брачный узел был завязан, мы отправились в поместье отца и проехали не менее двадцати миль, прежде чем мой супруг проронил хотя бы одно слово, а мысли мои были все это время заняты чем-то совершенно не относящимся к моему новому положению, так как в ту пору я была безрассудной восемнадцатилетней женщиной. Наконец, мой отец прервал молчание и, похлопав его лордство по плечу, сказал, что он - весьма скучный молодожен, на что мой муж ответил, что он в дурном расположении духа. Он оставался унылым весь день, несмотря на отдых за изобильным обедом, которым он подкрепился в пути; и вечером мы прибыли к месту назначения, где моя мать встретила нас радушно, хотя она и не сочувствовала нашему браку; а после ужина мы удалились в свою комнату.
Здесь я имела возможность заметить крайне неприятный контраст между новым моим мужем и первым супругом. Вместо того чтобы броситься в мои объятия со всем пылом любви и восхищения, сей достойный мужчина хмуро сидел в утолку, как преступник в день казни, и признался мне, что ему стыдно лечь спать с женщиной, чьей руки он едва успел коснуться.
Я была поражена таким малодушным поведением. Наблюдая этого человека, я вспомнила лорда В-ма, и такое сравнение вызвало у меня ужас и отвращение. Мое нерасположение к нему достигло такой степени, что меня бросило в пот при одной мысли разделить с ним наслаждение; когда же после долгих колебаний он приблизился ко мне, я дрожала так, словно меня ждали объятия гремучей змеи. Его любовные усилия не уменьшили моей антипатии. Попытки его походили на ласки чертенка, посланного из ада терзать какую-нибудь бедную грешницу, подобно тому как это представляют в пьесах, которые я не могу смотреть, не вспомнив моей первой брачной ночи. Такое бесцельное, бессмысленное и раздражающее обхождение со мной мучило меня и лишало ночного покоя; я встала рано утром с великим презрением к тому, кто разделял со мной ложе, а он нежился в постели до одиннадцати часов.
Проведя несколько дней в поместье, мы вернулись с ним в Лондон в его дом в Туикенхеме и вскоре были представлены ко двору, причем королеве угодно было сказать матери моего мужа, что, вне сомнения, мы будем счастливой четой, так как я была хорошей женой моему первому супругу.
На какие бы недостатки моего мужа я ни жаловалась, но его нельзя было упрекнуть в скаредности. Он мне подарил прекрасную карету с серебряными гвоздями и столь много драгоценностей, что, по остроумному замечанию моих знакомых, я была раньше королевой сердец, а теперь превратилась в королеву алмазов. Теперь я имела также возможность, которой и воспользовалась, уплатить из собственного кошелька долги лорда В-ма, за что получила благодарность его старшего брата, который, хотя и взял на себя их выплату, откладывал выполнение своего намерения дольше, чем, по моему мнению, следовало. Эта необыкновенная роскошь притягивала взоры и зависть моих соперниц, которые были неукротимы в своей злобе, так как, несмотря на мое замужество, за мной всегда следовала толпа щеголей, твердо уверенных в том, что женщина, лишая мужа своей любви, всегда стремится подарить ее кому-нибудь другому. Я никогда не появлялась без целой свиты поклонников, и в моем поместье всегда толпились веселые молодые люди из высшего света. Среди тех, кто добивался моего расположения с большой ловкостью и настойчивостью, были граф К. и мистер С., брат лорда Ф. Первый из них, ухаживая за мною, задумал развлечь меня пышным празднеством, решив созвать гостей на обед, ужин и бал; по его желанию я пригласила одиннадцать дам, а он пригласил столько же мужчин; таким образом, общество состояло из двадцати четырех человек. Обед был сервирован очень красиво, в великолепном зале; прислуживали только джентльмены, так как к столу не допускалась ливрейная прислуга. Днем мы катались на двух роскошных барках в сопровождении оркестра, помещавшегося на третьей барке, и наслаждались прогулкой по реке, пока не спустились сумерки; тогда мы вернулись и открыли бал, который прошел с отменным весельем. Все были довольны, досаду выражала только физиономия старой девы, впоследствии вышедшей замуж за герцога; хотя эта дева и не отказалась принять участие в столь приятном развлечении, но была недовольна, что мне выпала честь ее пригласить. О пагубная зависть, демон, мучающий сам себя! Ты присутствуешь на всех ассамблеях - от придворного бала до сельской пирушки на празднике урожая! Но удивляться этой низкой страсти не следует, если принять во внимание слабость, гордость и суетность нашего пола. Присутствие одного только любезного нам мужчины может отравить радость всего общества и вызвать самую злобную вражду между близкими подругами.
Я танцевала с хозяином, пускавшим в ход всю артиллерию своего красноречия, чтобы завоевать мое расположение. Я не обращала внимания на его ухаживанье, так как он был не в моем вкусе, хотя обладал приятной внешностью и сметливостью; но он не имел понятия о том нежном искусстве, с которым меня позже познакомил мистер С. и которое является единственной методой для достижения успеха в обольщении молодой женщины, подобной мне, рожденной с чувством чести и воспитанной в духе религиозном и добродетельном. Сей молодой джентльмен в совершенстве постиг искусство той вкрадчивой лести, которой мало женщин, страстных и чувствительных, могут противостоять, и обладал наружностью, весьма подходящей для извлечения выгоды из своего коварства. Он хорошо знал человеческое сердце, равно как свои силы и способности, и пользовался своими талантами с неутомимым упорством. Он был высок и строен, фигура его мне чрезвычайно нравилась, у него были большие голубые выразительные глаза, прекрасные зубы и ум, направленный на галантные интриги. Его поведение было образцом учтивости, а все его домогательства - в высшей степени почтительны; такая почтительность является наилучшим оружием, какое может обратить против нас мужчина, если только удастся ему убедить нас в том, что она порождена глубокой и нежной страстью. Эта почтительность есть не что иное, как молчаливая похвала, которая постоянно льстит нам и весьма нам любезна, ибо мы почитаем разумным и понятливым того, кто ею вознаграждает нас.
Прибегнув к таким средствам и к хитрости, этот отменный политик в любви стал мало-помалу рыть подкоп под мою супружескую верность. Он незаметно вкрался в мое доверие и благодаря удобному случаю, которым он прекрасно воспользовался, одержал победу над всеми своими соперниками. Не он один соперничал с графом К. в завоевании моего сердца. С этой знатной особой состязался также лорд К. X. - родственник моего первого мужа, шотландец, с которым я некоторое время кокетничала, предпочитая его большинству соискателей. Но наша любовная игра была прервана его отъездом в Ирландию; тогда, будучи осведомлена о том, что он стеснен в средствах, я презентовала ему золотую табакерку, в которую был вложен банкнот - пустячный знак моего уважения, которое он впоследствии оправдал своей благородной дружбой и милым расположением; мы поддерживали переписку, и я откровенно ему призналась, что мистер С. заступил его место и одержал победу над остальными моими поклонниками.
Мать и сестра нового моего избранника жили по соседству и постоянно со мной встречались; вследствие такого близкого знакомства он не пропускал дня, чтобы не засвидетельствовать лично свое уважение; столь был он изобретателен в измышлении средств для успешного своего искательства, что всегда присутствовал среди гостей, где бы я ни была - выезжала ли на прогулку, бывала в гостях или оставалась дома; его умысел, казалось, поглощал все его внимание и бдительность. Поэтому он изучил мой нрав и вместе с тем утвердился в моем добром мнении. Он узнал, что мое сердце весьма чувствительно ко всем трогательным впечатлениям, и убедился в том, что я не свободна от тщеславия, свойственного юности; он завоевал мою дружбу и уважение, а отсюда, как он хорошо знал, было недалеко до любви. Он осмотрительно выбирал подходящие моменты и добивался ее, расточая такие патетические клятвы и искусную лесть, что мог пленить любую молодую женщину, столь же неопытную, как я, и бывшую замужем за человеком, которого имела все основания презирать.
Дабы не вызвать и тени подозрений разговором с этим щеголем, я завела беседу с шотландским аристократом, который слыл в прежнее время одним из моих поклонников. Таким образом, пытаясь избежать одной ошибки, я по неведению совершила еще большую и причинила такое огорчение лорду В-му, что он не скрывал своего гнева; столь глубоко был он оскорблен моим поведением, что вечером, когда начался бал, едва удостоил предложить мне руку во время танцев и метал на меня грозные взгляды, проникавшие до глубины моей души. Мое огорчение увеличивалось еще из-за неведения, в чем я грешна. Меня терзали тысячи беспокойных мыслей; я начала думать, что ошиблась в его нраве и отдала сердце человеку, который уже устал от обладания; однако я решила терпеть, не жалуясь на свою долю, которую сама себе уготовила.
Я воспользовалась первой возможностью с ним поговорить и открыла причину его гнева; для уговоров не было времени, и он по-прежнему пребывал в заблуждении, выражая свое недовольство в такой мере, что все присутствующие обращались ко мне, любопытствуя о причине его состояния; итак, я была вынуждена удовлетворить их любопытство, говоря, что вчера ему нездоровилось, и его недомогание мешает ему танцевать. Столь был он разгневан этим злосчастным моим поступком, хотя я и не помышляла его огорчить, что задумал отомстить мне за мое безрассудство, и за ужином, случайно заняв место между двумя красивыми леди, одна из которых недавно умерла, а другая ныне живет неподалеку от моего поместья, он притворился веселым и открыто волочился за обеими.
Это наказание не было единственным, какое он наложил на свою невинную жену. В тот вечер мы занялись незатейливой игрой, кончающейся тем, что джентльмены приветствуют леди поцелуем; и вот лорд В-м, выполняя это повеление, неучтиво мною пренебрег, когда очередь дошла до меня; мне пришлось, несмотря на всю мою гордость, скрыть от присутствующих мучения, вызванные этим знаком безразличия и неуважения. Но я одержала над собой победу и притворилась, будто посмеиваюсь над его поведением, столь свойственным мужьям, тогда как слезы стояли у меня на глазах, а сердце билось, грозя разорваться.
Мы разошлись около пяти часов утра, и этот вечер был самым тягостным из всех, какие я помню; оскорбленный возлюбленный удалился спать в хмуром молчании и раздражении. Как ни хотелось мне объясниться с ним, я чувствовала себя столь обиженной его непонятным подозрением, что решила потребовать у него объяснений, лишь после того, как он задремал; тогда моя гордость уступила место нежности, и я обняла его, хотя он пытался отклонить эти знаки моей любви. Я спросила его, как может он быть столь несправедливым, чтобы негодовать на мое учтивое обращение с тем, кому я отказала ради него, о чем он хорошо знает. Я пожурила его за жестокие попытки возбудить мою ревность и привела такие неотразимые доводы в свою защиту, что он убедился в моей невинности, закрепил мое оправдание ласковым объятием, и мы насладились восторгами нежного примирения.
Не могло быть страсти более горячей, нежной и искренней, чем та, что пылала в нас. Мы не могли насытиться взаимным обладанием, и наслаждение наше с течением времени только усиливалось. Когда обстоятельства разлучали нас, хотя бы на несколько часов, мы были несчастны во время этой краткой разлуки и встречались снова, как любовники, для которых единственной радостью является присутствие любимого существа. Как много упоительных вечеров мы провели в нашей маленькой квартире, когда мы приказывали унести свечи, чтобы можно было насладиться мягким лунным светом в прекрасные летние вечера! Столь пленительная и торжественная картина натурально располагала душу к покою и умилению; коль скоро присовокуплялась к этому беседа с любимым человеком, какой неизреченной сладости исполнялось воображение! О себе скажу: мое сердце было так поглощено моим супругом, что я не находила удовольствия в увеселениях, если он не принимал в них участия; и не была я повинна ни в одной мысли, противной моему долгу и моей любви.
Осенью мы отправились на север и встречены были в пути герцогом и двадцатью джентльменами, которые сопровождали нас до X., где мы зажили в роскоши. Его светлость имел в то время сотню слуг, оркестр, всегда игравший за обедом, держал открытый стол и принимал у себя большое общество. Надзирала за хозяйством его старшая сестра, красивая молодая леди с приятным нравом, и с ней я завязала тесную дружбу. Она подсмеивалась вместе с герцогом над моей любовью к лорду В-му, который был причудником и, когда нападала на него блажь, мог оставить общество и уйти спать в семь часов вечера. В таких случаях я также уходила, помышляя только о том, чтобы угодить моему супругу, и не обращала внимания на насмешки его родственников, порицавших меня за то, что я его балую, потакая ему во всем. Но могла ли почитаться чрезмерной моя нежность и снисходительность к тому, кто любил меня столь горячо, что, вынужденный иногда отлучаться по делам, стремился при первой возможности вернуться и нередко, случалось, мчался, невзирая на темноту, ненастье и бурю, в мои объятия?
Пробыв семь месяцев в этом городе, я убедилась, что готовлюсь стать матерью; я предпочитала, будучи в интересном положении, поехать к моим родным, и потому вместе с моим дорогим супругом мы отбыли из X. с большою неохотою, так как в общем мне нравились шотландцы, принимавшие меня с большим радушием и уважением; и до сего времени они оказывают мне честь, считая меня одной из самых лучших жен в этой стране, что поистине является торжеством для честной женщины.
Лорд В-м, проводив меня до родительского дома, должен был ехать обратно в Шотландию для подготовки своих выборов в парламент; итак, он меня покинул с твердым намерением вернуться до моих родов; единственной утехой в его отсутствие было чтение его писем, исправно получаемых вместе с письмами его сестры, которая заверяла меня в его преданности. Эти свидетельства были необходимы для женщины с таким нравом, как у меня: я была не из тех, что довольствуются неполным обладанием. Я не могла бы уступить ни одного ласкового его взгляда другой женщине, но требовала от него безраздельной любви. Если бы я ошиблась в своих ожиданиях, я могла бы или взбунтоваться, хотя и была его женой, или умереть.
Тем временем мои родители ухаживали за мной с великой заботливостью, предполагая, что лорд В-м, получив мое приданое, поселится в своем доме и оправдаются возлагаемые им пылкие надежды на королеву; неожиданно мне стало плохо, и я разрешилась от бремени мертвым младенцем - событие, которое меня глубоко потрясло. Когда я поняла, сколь это ужасно, сердце у меня забилось с такой силой, что грудь, казалось, вот-вот разорвется; горе, которое еще усилилось вследствие разлуки с моим супругом, вызвало опасную лихорадку; уведомленный письмом, он тотчас же приехал на почтовых из Шотландии, но к его приезду я уже начала выздоравливать.
В течение этой поездки он терзался страшными опасениями, обычно рождающимися в умах тех, кому угрожает опасность потерять самое для них дорогое; войдя в дом, он был в такой тревоге, что не решался справиться о моем здоровье.
Что касается меня, то я не смыкала глаз с того дня, как стала его поджидать; заслышав его голос, я раздвинула занавески и уселась в кровати, чтобы встретить его, хотя бы это грозило мне смертью. Он подбежал ко мне со всем пылом страсти и заключил меня в объятия; потом он опустился на колени у моего изголовья, целовал мне тысячу раз руки и плакал от любви и радости. Эта встреча была слишком трогательной; она оказалась мне не по силам, и мы были разлучены людьми более мудрыми, чем мы, понимающими, что нам более всего необходим короткий отдых.
Как мне перейти от рассказа о счастье, вызывающем зависть, к тяжелому горю, которое мне пришлось испытать! Не прошло месяца с начала моей болезни, как заболел мой дорогой супруг; может быть, утомление телесное, так же как и душевное, которое он вынес из-за меня, вызвало роковое брожение в крови, и его здоровье было принесено в жертву любви. Из Лондона пригласили врачей; но, увы, они не подали надежды на выздоровление. По их совету, необходимо было его перевезти в город, чтобы лучше пользовать. Каждая секунда была дорога; его немедленно внесли в карету, хотя день был на исходе, и я, все еще очень слабая, сопровождала его в этой поездке, которая происходила при свете факелов, и несказанно была потрясена ужасными опасениями потерять его в любой момент.
Наконец, мы прибыли на нашу квартиру на Пел-Мел, где я легла на полу подле его кровати и в тоске и отчаянии следила за развитием его недуга. Вскоре его болезнь бросилась на мозг, и в бреду он испускал страшные вопли, которые могли разбить самое жестокое сердце. Какое же действие они производили на мое сердце, преисполненное самой нежной любовью! Это была не обычная тоска, овладевающая душой; я чувствовала всю тяжесть непоправимого несчастья. Иногда в припадке безумия я выбегала на улицу, я посылала за докторами ежеминутно, я докучала небу молитвами. Даже теперь сердце у меня ноет при воспоминании о том, как я страдала, и я не могу без трепета продолжать эту горестную повесть.
Пролежав несколько дней без памяти, он обрел дар речи и назвал меня по имени, которое он повторял тысячекратно, когда был лишен рассудка. Надежд на его выздоровление не было, и я подошла к его изголовью принять последнее прости, заставляя себя призвать всю твердость и скрыть скорбь, чтобы не причинить ему вреда своим волнением. Я напрягала все силы, чтобы вынести эту мучительную сцену. Мой дорогой супруг умирал. Все очарование молодости исчезло; но потускневшие глаза все же оставались неизъяснимо ласковыми и выразительными. Он почувствовал приближение конца, протянул руку и, смотря на меня глазами, полными любви, произнес такие нежные слова - о небеса, чем заслужила я такое великое горе! - что и посейчас воспоминание о них вызывает у меня слезы. Человеческая натура не может вынести без жестоких страданий того, что выпало мне на долю. Я обняла его и целовала несчетное число раз, испытывая самую глубокую скорбь. Но меня вырвали из его объятий, и скоро я потеряла его навеки.
В это роковое утро, положившее предел его жизни, герцогиня Л. приблизилась к моей постели, и по ее виду я поняла, что его уже нет в живых; я просила ее не укреплять страшного предчувствия вестью о его смерти; и она сохранила торжественное молчание. Я встала и, так как его комната находилась этажом ниже, старалась ступать бесшумно, словно боялась потревожить его покой. Увы, больше ничто не могло его нарушить! Я оцепенела от горя. Я открыла окно, и мне почудилось, что солнце светит тускло; все казалось печальным, угрюмым, все наводило ужас.
В таком состоянии меня отвезли, по указанию моего друга, к ней домой, где все мое существо было настолько подавлено тяжким горем, что я не знаю, как протекали первые дни моего несчастного вдовства; знаю только одно: милая герцогиня ухаживала за мной с бесконечной заботливостью и состраданием и отвезла меня к себе в поместье, где я провела несколько месяцев, в течение которых она старалась услаждать меня всеми забавами, какие могла придумать, и оказала мне такие услуги, которые никогда не изгладятся из моей памяти. Однако, несмотря на всю ее заботу и участие, большое горе привело меня к изнуряющей болезни, от которой мои врачи посоветовали мне пить воды Бата.
Подчиняясь этому предписанию, я отправилась туда в конце лета и получила некоторое облегчение, послушавшись их советов. Хотя я редко выходила из дому, если не считать визитов к моей невестке, которая была там вместе с принцессой, но тем не менее я притягивала внимание общества, пораженного видом столь молодой женщины в трауре. Не обошлось без того, чтобы мне не докучали щеголи, единственным занятием которых было галантное ухаживанье, но, бесчувственная к радостям, я была глуха к голосу лести.
Перед рождеством я вернулась в дом отца, где мое горе воскресало при виде каждого предмета, напоминавшего о моем дорогом усопшем супруге. Но с этими печальными мыслями я была вынуждена свыкнуться, ибо у меня не было другого пристанища, и, оставшись бедной вдовой, я всецело зависела от расположения моей семьи.
В течение этой зимы к отцу являлось немало искателей моей руки; но мое сердце еще не было свободно от первой страсти, и я не могла думать о новом властелине. Среди охотников на мою руку был некий молодой аристократ, который, узнав о смерти лорда В-ма, тотчас примчался на почтовых из Парижа, чтобы объявить мне о своей страсти. В первый раз он появился в наемной карете, запряженной шестеркой, в сопровождении рослого, дородного человека, коего (как я узнала впоследствии) он пригласил, чтобы тот его восхвалял, посуля ему за это тысячу фунтов, вместо которых заплатил сорок. То ли для защиты от холода, то ли для удобства, на случай, если карета опрокинется и на него упадет грузный его спутник, карета была так набита сеном, что, когда он приехал, слуги долго ворошили и вытаскивали сено, прежде чем добрались до своего хозяина и помогли ему вылезти. Когда его извлекли из экипажа, забавная фигура предстала взорам. Это было тонкое, худощавое, трясущееся существо низенького роста, с маленькими черными глазками, длинным носом, с желтым, рябым лицом; одет он был в светлокоричневый фризовый кафтан, подбитый розовым плисом, и щеголял чудовищным солитером, кошельком и, если память мне не изменяет, преогромными ботфортами. Короче говоря, его внешность столь мало располагала к любви, что, встретившись с ним однажды в Оксфорде, я признала его последним человеком, за которого могла бы выйти замуж; мне остается добавить, что он был полной противоположностью моему покойному мужу.
Так как отца не было дома, он остался на один вечер, чтобы переговорить с матерью, которой был столь же неприятен, как и мне; итак, его предложение было отвергнуто, и я ничего о нем не слышала целых три месяца, по истечении которых вернулась в город, где снова появилась эта устрашающая фигура и возобновила свое искательство, предлагая столь выгодные условия брачного договора, что моему отцу начала нравиться эта партия, и он рекомендовал мне о ней подумать.
Родственники лорда В-ма советовали мне воспользоваться случаем и стать независимой. Все мои знакомые приводили доводы с той же целью. Дома мне жилось плохо, и я была равнодушна ко всему роду человеческому. Тогда я взвесила доводы за и против этого брака и неохотно уступила докучливым уговорам друзей.
Вследствие моего решения маленький джентльмен получил позволение меня посетить; его обращение не изменило моего суждения о его нраве и понятиях. Меня возмущала мысль о союзе с человеком, которого я не могу любить; для успокоения совести я воспользовалась случаем и однажды вечером, когда мы сидели друг против друга, сказала, что не в моих силах управлять чувством, и поэтому он не должен питать надежду на обладание моим сердцем, так как лорд В-м своим обхождением избаловал меня как жену; однако я постараюсь заключить с ним дружбу, которая будет зависеть единственно от его поведения.
В ответ на такие слова он сказал, к моему великому изумлению, что не домогается моей любви - дружба его удовлетворит; на следующий день он повторил свое скромное заявление в письме, которое я показала сестре, и она очень смеялась над его содержанием и убеждала меня, что, раз я не могу никого любить, этот человек является самым подходящим для меня мужем.
Итак, приготовлены были свадебные наряды и карета, и в назначенный день - роковой день - я поутру приехала к моему деверю, герцогу X., нежно меня любившему, и попрощалась с семейством, о котором я всегда вспоминаю с любовью, уважением и признательностью. Его светлость принял меня чрезвычайно благосклонно и на прощание сказал: "Леди В., если он будет с вами обходиться дурно, я приму вас в свой дом".
Мы встретились с женихом в Оксфордской часовне, где церемонию совершал епископ В. в присутствии матери лорда, моего отца и одной леди. Когда брачный узел был завязан, мы отправились в поместье отца и проехали не менее двадцати миль, прежде чем мой супруг проронил хотя бы одно слово, а мысли мои были все это время заняты чем-то совершенно не относящимся к моему новому положению, так как в ту пору я была безрассудной восемнадцатилетней женщиной. Наконец, мой отец прервал молчание и, похлопав его лордство по плечу, сказал, что он - весьма скучный молодожен, на что мой муж ответил, что он в дурном расположении духа. Он оставался унылым весь день, несмотря на отдых за изобильным обедом, которым он подкрепился в пути; и вечером мы прибыли к месту назначения, где моя мать встретила нас радушно, хотя она и не сочувствовала нашему браку; а после ужина мы удалились в свою комнату.
Здесь я имела возможность заметить крайне неприятный контраст между новым моим мужем и первым супругом. Вместо того чтобы броситься в мои объятия со всем пылом любви и восхищения, сей достойный мужчина хмуро сидел в утолку, как преступник в день казни, и признался мне, что ему стыдно лечь спать с женщиной, чьей руки он едва успел коснуться.
Я была поражена таким малодушным поведением. Наблюдая этого человека, я вспомнила лорда В-ма, и такое сравнение вызвало у меня ужас и отвращение. Мое нерасположение к нему достигло такой степени, что меня бросило в пот при одной мысли разделить с ним наслаждение; когда же после долгих колебаний он приблизился ко мне, я дрожала так, словно меня ждали объятия гремучей змеи. Его любовные усилия не уменьшили моей антипатии. Попытки его походили на ласки чертенка, посланного из ада терзать какую-нибудь бедную грешницу, подобно тому как это представляют в пьесах, которые я не могу смотреть, не вспомнив моей первой брачной ночи. Такое бесцельное, бессмысленное и раздражающее обхождение со мной мучило меня и лишало ночного покоя; я встала рано утром с великим презрением к тому, кто разделял со мной ложе, а он нежился в постели до одиннадцати часов.
Проведя несколько дней в поместье, мы вернулись с ним в Лондон в его дом в Туикенхеме и вскоре были представлены ко двору, причем королеве угодно было сказать матери моего мужа, что, вне сомнения, мы будем счастливой четой, так как я была хорошей женой моему первому супругу.
На какие бы недостатки моего мужа я ни жаловалась, но его нельзя было упрекнуть в скаредности. Он мне подарил прекрасную карету с серебряными гвоздями и столь много драгоценностей, что, по остроумному замечанию моих знакомых, я была раньше королевой сердец, а теперь превратилась в королеву алмазов. Теперь я имела также возможность, которой и воспользовалась, уплатить из собственного кошелька долги лорда В-ма, за что получила благодарность его старшего брата, который, хотя и взял на себя их выплату, откладывал выполнение своего намерения дольше, чем, по моему мнению, следовало. Эта необыкновенная роскошь притягивала взоры и зависть моих соперниц, которые были неукротимы в своей злобе, так как, несмотря на мое замужество, за мной всегда следовала толпа щеголей, твердо уверенных в том, что женщина, лишая мужа своей любви, всегда стремится подарить ее кому-нибудь другому. Я никогда не появлялась без целой свиты поклонников, и в моем поместье всегда толпились веселые молодые люди из высшего света. Среди тех, кто добивался моего расположения с большой ловкостью и настойчивостью, были граф К. и мистер С., брат лорда Ф. Первый из них, ухаживая за мною, задумал развлечь меня пышным празднеством, решив созвать гостей на обед, ужин и бал; по его желанию я пригласила одиннадцать дам, а он пригласил столько же мужчин; таким образом, общество состояло из двадцати четырех человек. Обед был сервирован очень красиво, в великолепном зале; прислуживали только джентльмены, так как к столу не допускалась ливрейная прислуга. Днем мы катались на двух роскошных барках в сопровождении оркестра, помещавшегося на третьей барке, и наслаждались прогулкой по реке, пока не спустились сумерки; тогда мы вернулись и открыли бал, который прошел с отменным весельем. Все были довольны, досаду выражала только физиономия старой девы, впоследствии вышедшей замуж за герцога; хотя эта дева и не отказалась принять участие в столь приятном развлечении, но была недовольна, что мне выпала честь ее пригласить. О пагубная зависть, демон, мучающий сам себя! Ты присутствуешь на всех ассамблеях - от придворного бала до сельской пирушки на празднике урожая! Но удивляться этой низкой страсти не следует, если принять во внимание слабость, гордость и суетность нашего пола. Присутствие одного только любезного нам мужчины может отравить радость всего общества и вызвать самую злобную вражду между близкими подругами.
Я танцевала с хозяином, пускавшим в ход всю артиллерию своего красноречия, чтобы завоевать мое расположение. Я не обращала внимания на его ухаживанье, так как он был не в моем вкусе, хотя обладал приятной внешностью и сметливостью; но он не имел понятия о том нежном искусстве, с которым меня позже познакомил мистер С. и которое является единственной методой для достижения успеха в обольщении молодой женщины, подобной мне, рожденной с чувством чести и воспитанной в духе религиозном и добродетельном. Сей молодой джентльмен в совершенстве постиг искусство той вкрадчивой лести, которой мало женщин, страстных и чувствительных, могут противостоять, и обладал наружностью, весьма подходящей для извлечения выгоды из своего коварства. Он хорошо знал человеческое сердце, равно как свои силы и способности, и пользовался своими талантами с неутомимым упорством. Он был высок и строен, фигура его мне чрезвычайно нравилась, у него были большие голубые выразительные глаза, прекрасные зубы и ум, направленный на галантные интриги. Его поведение было образцом учтивости, а все его домогательства - в высшей степени почтительны; такая почтительность является наилучшим оружием, какое может обратить против нас мужчина, если только удастся ему убедить нас в том, что она порождена глубокой и нежной страстью. Эта почтительность есть не что иное, как молчаливая похвала, которая постоянно льстит нам и весьма нам любезна, ибо мы почитаем разумным и понятливым того, кто ею вознаграждает нас.
Прибегнув к таким средствам и к хитрости, этот отменный политик в любви стал мало-помалу рыть подкоп под мою супружескую верность. Он незаметно вкрался в мое доверие и благодаря удобному случаю, которым он прекрасно воспользовался, одержал победу над всеми своими соперниками. Не он один соперничал с графом К. в завоевании моего сердца. С этой знатной особой состязался также лорд К. X. - родственник моего первого мужа, шотландец, с которым я некоторое время кокетничала, предпочитая его большинству соискателей. Но наша любовная игра была прервана его отъездом в Ирландию; тогда, будучи осведомлена о том, что он стеснен в средствах, я презентовала ему золотую табакерку, в которую был вложен банкнот - пустячный знак моего уважения, которое он впоследствии оправдал своей благородной дружбой и милым расположением; мы поддерживали переписку, и я откровенно ему призналась, что мистер С. заступил его место и одержал победу над остальными моими поклонниками.
Мать и сестра нового моего избранника жили по соседству и постоянно со мной встречались; вследствие такого близкого знакомства он не пропускал дня, чтобы не засвидетельствовать лично свое уважение; столь был он изобретателен в измышлении средств для успешного своего искательства, что всегда присутствовал среди гостей, где бы я ни была - выезжала ли на прогулку, бывала в гостях или оставалась дома; его умысел, казалось, поглощал все его внимание и бдительность. Поэтому он изучил мой нрав и вместе с тем утвердился в моем добром мнении. Он узнал, что мое сердце весьма чувствительно ко всем трогательным впечатлениям, и убедился в том, что я не свободна от тщеславия, свойственного юности; он завоевал мою дружбу и уважение, а отсюда, как он хорошо знал, было недалеко до любви. Он осмотрительно выбирал подходящие моменты и добивался ее, расточая такие патетические клятвы и искусную лесть, что мог пленить любую молодую женщину, столь же неопытную, как я, и бывшую замужем за человеком, которого имела все основания презирать.