Страница:
С этой критикой согласилось большинство членов Общества, отнюдь не преклонявшихся перед упомянутым актером; а его почитатель ничего не ответил и шепотом спросил соседа, не предлагал ли Пикль какую-нибудь пьесу в театр и не получил ли он отказ.
ГЛАВА XCV
Молодой джентльмен знакомится с известным знатоком искусств и становится льстецом
До сей поры Перигрин называл себя писателем, но не пожинал плодов этой профессии, если не считать той маленькой славы, какую он стяжал своей последней сатирой. Теперь, по его мнению, настало самое время "предпочесть сытный пудинг пустой похвале". Поэтому он заключил соглашение с издателями на перевод одного произведения за плату в двести фунтов. Когда соглашение было подписано, он принялся за работу весьма рьяно, вставал рано утром и трудился целый день; он покидал дом, как и летучие мыши, только по вечерам, появлялся в кофейне, чтобы почитать газеты и поболтать до девяти часов, затем возвращался домой, где после легкой закуски ложился спать, чтобы проснуться утром с петухами.
Такая внезапная перемена в образе жизни сильно повлияла на его здоровье; впервые пищеварение у него испортилось, вследствие чего испортилось расположение духа, что в свою очередь отразилось на мыслительных его способностях. Заметив это, он тотчас обратился за советом к молодому лекарю, члену Общества писателей, - в ту пору одному из самых близких знакомых нашего героя.
Сын Эскулапа, ознакомившись с обстоятельствами, открыл истинную причину болезни, а именно отсутствие телесных упражнений, посоветовал ему не столь рьяно предаваться занятиям, пока он постепенно не привыкнет к сидячей жизни, умеренно услаждать себя бутылкой и встречами с друзьями, отучать себя от прежнего образа жизни не сразу и помимо этого, проснувшись утром, начинать день прогулкой. Для того же, чтобы сие последнее предписание оказалось приятным, доктор обещал сопутствовать ему в этих ранних прогулках и даже познакомить его с небезызвестной особой, дававшей нечто вроде публичных завтраков второстепенным знатокам искусств и часто приходившей на помощь тем, кто добивался его поддержки и одобрения.
Такое предложение пришлось по душе нашему молодому джентльмену, ибо помимо выгоды, которую сулило ему столь ценное знакомство, он предвкушал немало пользы и развлечений от беседы с многочисленными учеными гостями. Обстоятельства, связанные с его здоровьем, и его собственная выгода совпадали и в другом отношении: прием у министра происходил рано утром, благодаря чему он мог совершать прогулку, являться на прием и завтракать в их философическом кружке, не забывая в то же время своих занятий.
Условившись заранее, лекарь проводил нашего героя в дом этого прославленного мудреца, коему он представил Перигрина как джентльмена, обладающего большим вкусом и горячо желающего с ним познакомиться; но еще раньше он отрекомендовал Перигрина молодым человеком, весьма честолюбивым, умным и воспитанным, которому предстоит играть большую роль в обществе, а потому способным стать весьма ценным помощником такого покровителя и благодаря своим талантам, неустрашимости и горячему нраву сделаться надежным герольдом его славы. Вот почему Перигин был весьма приветливо встречен хозяином, весьма учтивым человеком, обладающим некоторой ученостью, великодушием и вкусом; но у него была слабая струнка - он стремился к тому, чтобы все почитали его неподражаемым образцом этих трех добродетелей.
С целью приобрести и упрочить такую репутацию он предпочитал, чтобы его дом был открыт для всех, кто считал себя способным заниматься литературой, вследствие чего его окружали самые разнообразные претенденты; но он никого не обескураживал, полагая, что и самый ничтожный из них может способствовать его славе. Болтун хоть и не почует запаха дичи, но может вспугнуть ее и своим тявканьем споспешествовать доброй молве. Нечего поэтому удивляться, что молодой Пикль с его способностями был не только допущен, но и приглашен в свору. Удостоенный короткой приватной аудиенции в кабинете, наш молодой джентльмен был препровожден в другую комнату, где находилось с полдюжины приверженцев мецената, который через несколько минут появился с самым милостивым видом и, встреченный пожеланием доброго утра, уселся с ними без всяких церемоний за завтрак.
Сперва разговор вертелся вокруг погоды, исследованной весьма философически одним из присутствующих, который, по-видимому, ознакомился со всеми термометрами и барометрами, когда-либо изобретенными, прежде чем отважился признать утро довольно холодным. Сей предмет подвергся всестороннему обсуждению, после чего патрон осведомился, каковы новости в ученом мире. Как только был задан этот вопрос, все гости поспешили отверзнуть уста, чтобы удовлетворить его любознательность. Но первый завладел его вниманием худой, сморщенный антикварий, который походил на ожившую мумию, обожженную песками пустыни. Он сообщил патрону, что случайно нашел медаль, правда стертую от времени, но тем не менее он берет на себя смелость утверждать, что эта медаль, несомненно, античная, о чем свидетельствует звон и проба металла, а также цвет ржавчины. С этими словами он достал медную монету, столь испорченную веками, что нельзя было найти и следа изображения. Тем не менее сей знаток ухитрился различить некий профиль, почему и относил монету к эпохе Римской империи, а на обратной стороне узрел древко копья и часть паразония, что являлось символом римской добродетели, а также складку мультиция, в каковой она была облачена. Равным образом он обнаружил часть буквы N и на некотором расстоянии I; посему он заключил, что медаль была выбита Севером в честь победы над его соперником Нигером после захвата перевалов через Тавр. Такой разбор в полной мере удовлетворил хозяина, который, обследовав монету с помощью очков, нашел те же особенности, какие указывал ее владелец, и соблаговолил назвать его рассказ весьма остроумным.
Диковинка переходила из рук в руки, и все знатоки по очереди лизали монету, постукивали ею об камни и соглашались с ранее высказанным мнением. Наконец, она попала к нашему герою, который хотя и не являлся антикварием, но был хорошо знаком с находящимися в обращении монетами его родины; и как только его взгляд упал на ценную античную диковинку, он немедленно узнал в ней испорченный английский фартинг, а в копье, паразонии и мультиции остатки эмблем и драпировки, украшающих фигуру Британии на наших медных деньгах.
Это дерзкое утверждение, по-видимому, смутило патрона и вызвало гнев антиквария; оскалившись, как взбешенный павиан, он сказал:
- Что это вы мне толкуете о медном фартинге? Вы когда-нибудь видели современную медную монету, имеющую такой привкус? Попробуйте ее на язык, молодой джентльмен; если бы вы когда-нибудь имели дело с такого рода предметами, не сомневаюсь, что вы ощутили бы на вкус такую же разницу между этой медалью и английским фартингом, как между брюквой и луком. Эта медаль имеет подлинный коринфский ободок, далее - эта фигура стоит выпрямившись, а Британия сидит откинувшись. И можно ли принять пальмовую ветвь за паразонии?
Все присутствующие приняли сторону знатока, ибо затронута была репутация каждого. Патрон, находясь в таком же положении, напустил на себя важность, к которой примешалось неудовольствие, и заявил Перигрину, что, поскольку он не изучал специально этой отрасли знания, его ошибка не вызывает удивления. Пикль немедленно раскусил упрек, хотя и был поражен суетностью или ослеплением хозяина и его гостей, и попросил извинения за свою самонадеянность, каковое извинение и было ему дано из уважения к его неопытности. И английский фартинг удостоился титула подлинного антика.
Вслед за этим к патрону обратился джентльмен, питавший пристрастие к математике, похвалявшийся усовершенствованием некоторых приспособлений, полезных в домашнем хозяйстве, и ныне представивший план новой машины для срубания капусты; это изобретение якобы сохраняло корни от гибельных дождей и способствовало произрастанию обильных побегов. Замечательная машина состояла из таких тяжелых и сложных частей, железных и деревянных, что двигать ее без помощи лошади было невозможно, а для передвижения надлежало проложить дорогу. Эти неудобства были столь очевидны, что сразу бросились в глаза председателю, похвалившему изобретение, которое, по его словам, пригодилось бы и для многих других полезных целей, если бы оно было менее громоздким и неуклюжим.
Изобретатель, не предвидевший таких затруднений, не знал, как преодолеть их, но он принял совет во внимание и пообещал применить заново свои способности для изменения проекта. Однако он не избег иронических замечаний остальных знатоков, которые осыпали его похвалами за столь важное изобретение, благодаря которому любая семья может сберечь блюдо зелени в течение трех месяцев, израсходовав ничтожную сумму на покупку и потратив время на работу и уход за такой изумительной машиной. Но никто не был столь саркастичен в своих замечаниях об этой машине, как натуралист, тут же обратившийся к патрону с просьбой одобрить его исследование, посвященное размножению навозной мухи; в этом исследовании он предлагал любопытный способ собирания, сохранения и высиживания яичек этих насекомых даже в зимнюю пору с помощью искусственного тепла. Как только было сообщено об этом проекте, Перигрин не удержался и разразился хохотом, заразившим всех сидящих за столом, не исключая и хозяина, который не в силах был сохранить свою обычную серьезность.
Такая неуместная веселость крайне огорчила философа; после недолгого молчания, в течение которого на его лице отразилось негодование и презрение, он сделал выговор нашему герою за неразумное поведение и принялся доказывать, что его изыскания имеют исключительное значение для развития и прогресса естественных наук. Но его не пощадил мстительный механик, отплативший ему ироническими комплиментами по адресу его рассадника паразитов и посоветовавший представить сочинение в Королевское общество, каковое, без сомнения, удостоит его медали и даст ему место на страницах своих ученых трудов как выдающемуся деятелю на поприще общеполезных наук.
- Если бы вы, - сказал он, - употребили свои знания для изыскания способа уничтожать этих насекомых, досаждающих человечеству и приносящих ему вред, вас удовлетворило бы созерцание добрых последствий вашего труда; но этот диковинный план размножения личинок, без сомнения, обеспечит вам почетное место в списке ученых философов.
- Мне кажется, - заметил натуралист, - вы потому питаете столь сильное отвращение к размножению насекомых, что, по всей вероятности, боитесь, как бы не лишили они вас той капусты, которую собираетесь срубать своей чудодейственной машиной.
- Сэр! - с великой горечью воскликнул механик. - Если бы головка капусты была столь же легковесна, как голова некоторых навозно-мушиных философов, ее не стоило бы срубать!
- Я не желаю спорить о капусте с сыном огурца! - отрезал мушиный производитель, намекая на предков своего противника, который, после такого оскорбления, вскочил и с бешенством воскликнул:
- Черт возьми! Вы намекаете на меня, сэр!
Видя, что спор зашел слишком далеко, вмешался патрон, упрекнул их в невоздержанности и посоветовал им заключить дружбу и союз против современных готов и вандалов, пользующихся каждым удобным случаем, чтобы высмеивать и обескураживать всех приверженцев науки и философии. После такого увещания они не посмели продолжать спор, который и прекратился, хотя механик затаил обиду; и после завтрака, когда компания отправилась восвояси, он, выйдя на улицу, обратился к врагу с вопросом, на каком основании тот позволил себе, столь дерзко отозваться о его семье. Любитель мух в ответ обвинил математика в том, что он зачинщик, так как уподобил его голову легковесному кочану капусты; тут перебранка возобновилась, механик начал объяснять устройство своей машины, поднял руку и, вытянув ее наподобие рычага, захватил нос натуралиста, как клин, меж двумя пальцами и повернул, словно хотел отвинтить.
Если бы им пришлось решать спор равным оружием, преимущество оказалось бы на стороне зачинщика, превосходившего своего противника ростом и сложением, но, на свое счастье, философ захватил с собой палку и, едва высвободив свой нос, начал ловко обрабатывать ею голову и плечи механика, которому этот град ударов пришелся не по вкусу, и он бросился наутек, преследуемый разъяренным победителем, гнавшимся за ним по улице, к несказанному удовольствию толпы, а также Перигина и его приятеля лекаря, с любопытством наблюдавших эту сцену.
Итак, наш герой был принят в Общество льстецов, хотя толком не знал своих обязанностей, пока их не разъяснил ему молодой врач, разбранивший его за глупое поведение в истории с медалью и сообщивший, что завоевать или сохранить расположение их патрона можно только в том случае, если не пытаться уличать его в промахах. Он посоветовал Перигрину уважать эту слабую струнку и обращаться со старым джентльменом крайне почтительно, насколько это позволяет ему его нрав. Задача была легка для такого покладистого человека, как наш герой, так как в поведении старика не было и тени наглого самодовольства, которого Перигрин не мог выносить; наоборот, старый джентльмен был кроток и благодушен, а Пиклю такая слабая струнка скорее нравилась, чем была неприятна: она льстила его тщеславию, потому что заставляла предполагать превосходство собственного ума.
Предупрежденный таким образом, Перигрин столь преуспел благодаря своим вкрадчивым манерам, что в короткое время стал одним из любимцев патрона, которому посвятил небольшую поэму; по общему мнению, он должен был сорвать плоды этой привязанности одним из первых среди приверженцев старого джентльмена.
ГЛАВA XCVI
Полагая, что сэр Стэди Стируэл им пренебрегает, Перигрин укоряет его в письме, вследствие чего ему отказывают от дома, он лишается пенсии и навлекает на себя обвинение в безумии
Это ожидание, а также надежды, возлагаемые им на министра, чье расположение он старался завоевать, помогли ему примириться с превратностями судьбы, которые он претерпел, и с тем обстоятельством, что исход судебного процесса, затеянного им, чтобы вернуть свои десять тысяч фунтов, был еще неясен. Адвокаты продолжали облегчать его кошелек и поддерживали в Перигрине несбыточные надежды, и, для того чтобы удовлетворить требования этих прожорливых гарпий, он предпочел взять взаймы у своего издателя, но не сообщать о своем затруднительном положении мизантропу и не прибегать к помощи своего друга Хэтчуея, который жил в крепости, не ведая о его нужде. Не облегчило ее и прибытие корабля из Индии; на борту его должен был находиться тот, кому он доверил семьсот фунтов, о чем мы упоминали выше, но Перигрина известили, что должник, опасно заболев, остался в Бомбее, когда корабль отплыл, и надежды на возврат денег весьма мало.
В таком положении Перигрин вел не очень спокойную жизнь, хотя и находил способы бороться с невзгодами. Все же тоска терзала его по временам с такой силой, что он терял надежду и погружался в глубочайшее уныние. Каждая карета, проезжавшая мимо, каждая знатная и богатая особа, которая попадалась ему на глаза, вызывала яркие образы из его прошлой жизни и размышления, ранившие его до глубины души. Он жил, таким образом, непрестанно испытывая острую зависть и тревогу. Когда я говорю - "зависть", я разумею не то низкое чувство, которое возникает при виде заслуженной удачи соседа, но то негодование, какое внушает благоденствие глупцов, невежд и людей порочных. Не будь у него возможности наслаждаться беседой с немногими друзьями, он не вынес бы такого существования, а не то заболел бы душевным расстройством. Но люди всегда находят средства облегчить свое положение даже в самых трудных условиях; Пикль был изобретателен в таких поисках и вел успешную борьбу с неудачами вплоть до того дня, когда ему надлежало получить пенсию в триста фунтов.
Но этот день прошел, а пенсия получена не была, хотя Перигрин и присутствовал на приеме у министра, и, когда год истек, он написал письмо сэру Стэди, напоминая ему об обещании и о своем положении, а также давая понять, что обстоятельства вынуждают его просить о выплате жалования за год вперед.
На следующее утро Перигрин явился в дом сэра Стэди в надежде быть принятым по особому его распоряжению, но ошибся в своих ожиданиях; ему не удалось увидеть министра. Тогда он пришел на прием, рассчитывая, что его позовут в кабинет, но хотя и прилагал все усилия поймать взгляд сэра Стэди, это ни к чему не привело, и он имел удовольствие видеть, как тот удаляется, не обратив на него ни малейшего внимания. Такое умышленное небрежение было не слишком приятно нашему герою, который в крайнем огорчении ушел домой и написал резкое послание министру, вследствие чего не только лишился возможности получать приватные аудиенции, но, по распоряжению самого сэра Стэди, не был допущен и в день приема.
Это запрещение, сулившее ему полное разорение, вызвало в нем бешенство, страх и отчаяние. Он нанес оскорбление привратнику, сообщившему ему приказ министра, угрожал тут же расправиться с ним за дерзость и излил самые злобные проклятия на его хозяина, к удивлению тех, кто вошел во время этой беседы. Утомившись от бесполезных криков, он возвратился домой в состоянии, близком к сумасшествию, искусал до крови губы, бился головой об стену, колотил кулаками по каминной доске и плакал от горя.
Пайпс, чьей понятливости хватило на то, чтобы сообразить. насколько положение его хозяина отличается от прежнего, услышав его бешеные вопли, попытался войти в комнату, чтобы его утешить, но, найдя дверь запертой изнутри, потребовал впустить его, угрожая в противном случае пробить переборку ломом. Перигрин приказал ему убираться восвояси и поклялся, что, если тот вздумает взломать дверь, он прострелит ему башку. Не обращая внимания на эту угрозу, Том немедленно приступил к делу. Его хозяин, раздраженный неповиновением, которое в минуту припадка показалось ему возмутительным, вбежал в кабинет, схватил заряженный пистолет и, как только его лакей, взломав замок, появился в комнате, направил пистолет прямо ему в лицо и нажал курок. К счастью, произошла осечка, и его сумасшедшая выходка не принесла никакого вреда физиономии верного Пайпса, который не обратил внимания на эту попытку, хотя ему было известно, что пистолет заряжен, и спросил, ничуть не изменившись в лице, неужели весь рейс пройдет при противном ветре?
Потерявший голову Перигрин уже в момент выстрела раскаялся в жестоком поступке по отношению к верному слуге; и, по всей вероятности, если бы этот поступок оказался роковым, он вторую пулю пустил бы себе в лоб. Некоторые мысли пронизывают мозг с неизъяснимой силой даже в минуту его помутнения; внезапное воспоминание о каком-нибудь событии, подсказанное видом обреченной жертвы, нередко выбивало кинжал из руки убийцы. Благодаря такому воспоминанию Пайпс спасся от повторного взрыва бешенства; дружеское расположение Пайпса, которое явилось причиной его неповиновения, внезапно припомнилось Перигрину, когда он увидел грубоватое лицо своего лакея, воскресившее в памяти долгую и верную его службу и рекомендацию покойного коммодора.
Хотя он немедленно подавил свой гнев и пожалел о содеянном, но лоб его оставался нахмуренным; бросив грозный взгляд на вторгшегося слугу, он воскликнул:
- Негодяй! Как ты осмелился не повиноваться?
- А разве я не должен позаботиться о спасении судна, - отвечал Пайпс с нерушимым спокойствием, - если парусов на нем больше, чем балласта, а рулевой бросил с перепуга штурвал? Что значит один-два неудачных рейса, если кузов цел и судно в исправности? Если одно плавание оказалось несчастливым, судно может наверстать свое в следующий раз. И будь я проклят, если в один прекрасный день мы не выпутаемся из беды! А что до провианта, то вы плотно набили мой трюм деньжатами и можете их оттуда вытащить, когда пожелаете.
Тут Тому помешал приход мистера Крэбтри, который, узрев Перигрина с пистолетом в руке, дико озирающегося вокруг, и голову его, руки и рот, испачканные кровью, и почуяв запах пороха, вообразил, будто тот либо убил кого-нибудь, либо замышляет убийство; посему он с невероятной быстротой сбежал вниз. Но такая стремительность не помешала Пайпсу догнать его в коридоре и препроводить назад в комнату своего хозяина, а по дороге заметить, что теперь не время менять курс, когда сопутствующий ему корабль нуждается в помощи.
Физиономия Кэдуоледера, которого притащили назад, была столь мрачной и унылой, что в другое время наш герой посмеялся бы над его тревогой; но сейчас он не расположен был к смеху. Однако он отложил в сторону пистолет и попытался, впрочем безуспешно, побороть свое смятенье; но он не мог ни слова вымолвить мизантропу и стоял, молча устремив на него исступленный взор. Это не могло рассеять ужас его друга, который спросил после некоторого колебания:
- Странно, что вы до сей поры не убили своего слугу! Скажите, пожалуйста, как бы вы распорядились его трупом?
Пикль, обретя дар слова, выслал своего лакея из комнаты и сбивчиво рассказал Крэбтри о вероломном поведении министра.
Опасения его наперсника не оправдались, чему он был очень рад, так как и в самом деле полагал, что произошло смертоубийство. Юноша был слишком возбужден, чтобы Крэбтри мог с ним говорить в обычной своей манере, и потому мизантроп заявил, что сэр Стэди - негодяй, и настанет день, когда Пикль ему отплатит, а затем предложил Перигрину денег для удовлетворения неотложных нужд, увещевал его упражнять свои таланты, чтобы не зависеть от подобных негодяев, и, наконец, посоветовал сообщить о своих обидах вельможе, которому он был раньше обязан, чтобы склонить этого пэра на свою сторону или хотя бы добиться объяснений от министра и не измышлять преждевременно плана мести.
Таких кротких и ласковых увещаний Перигрин не ожидал от мизантропа, и, быть может, потому-то они и возымели действие на его душевную тревогу, которая постепенно улеглась; он стал сговорчивым и пообещал Крэбтри последовать его совету. Итак, он отправился на следующее утро к его лордству, принявшему его весьма учтиво и с большим терпением выслушавшему его жалобу, каковую, кстати сказать, он изложил не без волнения и негодования. Пэр, мягко попеняв ему за письмо министру, имевшее столь несчастливые последствия, обещал изложить его дело сэру Стэди и выполнил свое обещание в тот же день, причем министр, к его крайнему удивлению, заявил, что бедный молодой джентльмен помешался, почему и неспособен занять какую-нибудь важную должность, и что он, сэр Стэди, не намерен оплачивать его излишества из своего кошелька; правда, он послал Пиклю, по ходатайству его лордства, ныне умершего, триста фунтов, принимая во внимание потери, которые Пикль якобы понес на выборах, но с той поры стал замечать в нем столь несомненные признаки сумасшествия - как в поведении его, так и в письмах, - что распорядился не пускать его в дом. В подтверждение этих слов министр сослался даже на свидетельство своего привратника и одного джентльмена из среды домочадцев, слышавших проклятия, вырвавшиеся у нашего героя, когда он впервые узнал о своем изгнании. Короче говоря, министр убедил его лордство в том, что Перигрин в самом деле bona fide {По-настоящему (лат.).} сошел с ума, как мартовский заяц; тот стал припоминать некоторые признаки безумия, обнаруженные Пиклем в последнее посещение; он вспомнил несвязную речь, резкие жесты и блуждающий взгляд, что с полной очевидностью доказывало помрачение рассудка; а посему он решил, памятуя о собственном своем благополучии, освободиться от столь опасного знакомого.
ГЛАВА XCV
Молодой джентльмен знакомится с известным знатоком искусств и становится льстецом
До сей поры Перигрин называл себя писателем, но не пожинал плодов этой профессии, если не считать той маленькой славы, какую он стяжал своей последней сатирой. Теперь, по его мнению, настало самое время "предпочесть сытный пудинг пустой похвале". Поэтому он заключил соглашение с издателями на перевод одного произведения за плату в двести фунтов. Когда соглашение было подписано, он принялся за работу весьма рьяно, вставал рано утром и трудился целый день; он покидал дом, как и летучие мыши, только по вечерам, появлялся в кофейне, чтобы почитать газеты и поболтать до девяти часов, затем возвращался домой, где после легкой закуски ложился спать, чтобы проснуться утром с петухами.
Такая внезапная перемена в образе жизни сильно повлияла на его здоровье; впервые пищеварение у него испортилось, вследствие чего испортилось расположение духа, что в свою очередь отразилось на мыслительных его способностях. Заметив это, он тотчас обратился за советом к молодому лекарю, члену Общества писателей, - в ту пору одному из самых близких знакомых нашего героя.
Сын Эскулапа, ознакомившись с обстоятельствами, открыл истинную причину болезни, а именно отсутствие телесных упражнений, посоветовал ему не столь рьяно предаваться занятиям, пока он постепенно не привыкнет к сидячей жизни, умеренно услаждать себя бутылкой и встречами с друзьями, отучать себя от прежнего образа жизни не сразу и помимо этого, проснувшись утром, начинать день прогулкой. Для того же, чтобы сие последнее предписание оказалось приятным, доктор обещал сопутствовать ему в этих ранних прогулках и даже познакомить его с небезызвестной особой, дававшей нечто вроде публичных завтраков второстепенным знатокам искусств и часто приходившей на помощь тем, кто добивался его поддержки и одобрения.
Такое предложение пришлось по душе нашему молодому джентльмену, ибо помимо выгоды, которую сулило ему столь ценное знакомство, он предвкушал немало пользы и развлечений от беседы с многочисленными учеными гостями. Обстоятельства, связанные с его здоровьем, и его собственная выгода совпадали и в другом отношении: прием у министра происходил рано утром, благодаря чему он мог совершать прогулку, являться на прием и завтракать в их философическом кружке, не забывая в то же время своих занятий.
Условившись заранее, лекарь проводил нашего героя в дом этого прославленного мудреца, коему он представил Перигрина как джентльмена, обладающего большим вкусом и горячо желающего с ним познакомиться; но еще раньше он отрекомендовал Перигрина молодым человеком, весьма честолюбивым, умным и воспитанным, которому предстоит играть большую роль в обществе, а потому способным стать весьма ценным помощником такого покровителя и благодаря своим талантам, неустрашимости и горячему нраву сделаться надежным герольдом его славы. Вот почему Перигин был весьма приветливо встречен хозяином, весьма учтивым человеком, обладающим некоторой ученостью, великодушием и вкусом; но у него была слабая струнка - он стремился к тому, чтобы все почитали его неподражаемым образцом этих трех добродетелей.
С целью приобрести и упрочить такую репутацию он предпочитал, чтобы его дом был открыт для всех, кто считал себя способным заниматься литературой, вследствие чего его окружали самые разнообразные претенденты; но он никого не обескураживал, полагая, что и самый ничтожный из них может способствовать его славе. Болтун хоть и не почует запаха дичи, но может вспугнуть ее и своим тявканьем споспешествовать доброй молве. Нечего поэтому удивляться, что молодой Пикль с его способностями был не только допущен, но и приглашен в свору. Удостоенный короткой приватной аудиенции в кабинете, наш молодой джентльмен был препровожден в другую комнату, где находилось с полдюжины приверженцев мецената, который через несколько минут появился с самым милостивым видом и, встреченный пожеланием доброго утра, уселся с ними без всяких церемоний за завтрак.
Сперва разговор вертелся вокруг погоды, исследованной весьма философически одним из присутствующих, который, по-видимому, ознакомился со всеми термометрами и барометрами, когда-либо изобретенными, прежде чем отважился признать утро довольно холодным. Сей предмет подвергся всестороннему обсуждению, после чего патрон осведомился, каковы новости в ученом мире. Как только был задан этот вопрос, все гости поспешили отверзнуть уста, чтобы удовлетворить его любознательность. Но первый завладел его вниманием худой, сморщенный антикварий, который походил на ожившую мумию, обожженную песками пустыни. Он сообщил патрону, что случайно нашел медаль, правда стертую от времени, но тем не менее он берет на себя смелость утверждать, что эта медаль, несомненно, античная, о чем свидетельствует звон и проба металла, а также цвет ржавчины. С этими словами он достал медную монету, столь испорченную веками, что нельзя было найти и следа изображения. Тем не менее сей знаток ухитрился различить некий профиль, почему и относил монету к эпохе Римской империи, а на обратной стороне узрел древко копья и часть паразония, что являлось символом римской добродетели, а также складку мультиция, в каковой она была облачена. Равным образом он обнаружил часть буквы N и на некотором расстоянии I; посему он заключил, что медаль была выбита Севером в честь победы над его соперником Нигером после захвата перевалов через Тавр. Такой разбор в полной мере удовлетворил хозяина, который, обследовав монету с помощью очков, нашел те же особенности, какие указывал ее владелец, и соблаговолил назвать его рассказ весьма остроумным.
Диковинка переходила из рук в руки, и все знатоки по очереди лизали монету, постукивали ею об камни и соглашались с ранее высказанным мнением. Наконец, она попала к нашему герою, который хотя и не являлся антикварием, но был хорошо знаком с находящимися в обращении монетами его родины; и как только его взгляд упал на ценную античную диковинку, он немедленно узнал в ней испорченный английский фартинг, а в копье, паразонии и мультиции остатки эмблем и драпировки, украшающих фигуру Британии на наших медных деньгах.
Это дерзкое утверждение, по-видимому, смутило патрона и вызвало гнев антиквария; оскалившись, как взбешенный павиан, он сказал:
- Что это вы мне толкуете о медном фартинге? Вы когда-нибудь видели современную медную монету, имеющую такой привкус? Попробуйте ее на язык, молодой джентльмен; если бы вы когда-нибудь имели дело с такого рода предметами, не сомневаюсь, что вы ощутили бы на вкус такую же разницу между этой медалью и английским фартингом, как между брюквой и луком. Эта медаль имеет подлинный коринфский ободок, далее - эта фигура стоит выпрямившись, а Британия сидит откинувшись. И можно ли принять пальмовую ветвь за паразонии?
Все присутствующие приняли сторону знатока, ибо затронута была репутация каждого. Патрон, находясь в таком же положении, напустил на себя важность, к которой примешалось неудовольствие, и заявил Перигрину, что, поскольку он не изучал специально этой отрасли знания, его ошибка не вызывает удивления. Пикль немедленно раскусил упрек, хотя и был поражен суетностью или ослеплением хозяина и его гостей, и попросил извинения за свою самонадеянность, каковое извинение и было ему дано из уважения к его неопытности. И английский фартинг удостоился титула подлинного антика.
Вслед за этим к патрону обратился джентльмен, питавший пристрастие к математике, похвалявшийся усовершенствованием некоторых приспособлений, полезных в домашнем хозяйстве, и ныне представивший план новой машины для срубания капусты; это изобретение якобы сохраняло корни от гибельных дождей и способствовало произрастанию обильных побегов. Замечательная машина состояла из таких тяжелых и сложных частей, железных и деревянных, что двигать ее без помощи лошади было невозможно, а для передвижения надлежало проложить дорогу. Эти неудобства были столь очевидны, что сразу бросились в глаза председателю, похвалившему изобретение, которое, по его словам, пригодилось бы и для многих других полезных целей, если бы оно было менее громоздким и неуклюжим.
Изобретатель, не предвидевший таких затруднений, не знал, как преодолеть их, но он принял совет во внимание и пообещал применить заново свои способности для изменения проекта. Однако он не избег иронических замечаний остальных знатоков, которые осыпали его похвалами за столь важное изобретение, благодаря которому любая семья может сберечь блюдо зелени в течение трех месяцев, израсходовав ничтожную сумму на покупку и потратив время на работу и уход за такой изумительной машиной. Но никто не был столь саркастичен в своих замечаниях об этой машине, как натуралист, тут же обратившийся к патрону с просьбой одобрить его исследование, посвященное размножению навозной мухи; в этом исследовании он предлагал любопытный способ собирания, сохранения и высиживания яичек этих насекомых даже в зимнюю пору с помощью искусственного тепла. Как только было сообщено об этом проекте, Перигрин не удержался и разразился хохотом, заразившим всех сидящих за столом, не исключая и хозяина, который не в силах был сохранить свою обычную серьезность.
Такая неуместная веселость крайне огорчила философа; после недолгого молчания, в течение которого на его лице отразилось негодование и презрение, он сделал выговор нашему герою за неразумное поведение и принялся доказывать, что его изыскания имеют исключительное значение для развития и прогресса естественных наук. Но его не пощадил мстительный механик, отплативший ему ироническими комплиментами по адресу его рассадника паразитов и посоветовавший представить сочинение в Королевское общество, каковое, без сомнения, удостоит его медали и даст ему место на страницах своих ученых трудов как выдающемуся деятелю на поприще общеполезных наук.
- Если бы вы, - сказал он, - употребили свои знания для изыскания способа уничтожать этих насекомых, досаждающих человечеству и приносящих ему вред, вас удовлетворило бы созерцание добрых последствий вашего труда; но этот диковинный план размножения личинок, без сомнения, обеспечит вам почетное место в списке ученых философов.
- Мне кажется, - заметил натуралист, - вы потому питаете столь сильное отвращение к размножению насекомых, что, по всей вероятности, боитесь, как бы не лишили они вас той капусты, которую собираетесь срубать своей чудодейственной машиной.
- Сэр! - с великой горечью воскликнул механик. - Если бы головка капусты была столь же легковесна, как голова некоторых навозно-мушиных философов, ее не стоило бы срубать!
- Я не желаю спорить о капусте с сыном огурца! - отрезал мушиный производитель, намекая на предков своего противника, который, после такого оскорбления, вскочил и с бешенством воскликнул:
- Черт возьми! Вы намекаете на меня, сэр!
Видя, что спор зашел слишком далеко, вмешался патрон, упрекнул их в невоздержанности и посоветовал им заключить дружбу и союз против современных готов и вандалов, пользующихся каждым удобным случаем, чтобы высмеивать и обескураживать всех приверженцев науки и философии. После такого увещания они не посмели продолжать спор, который и прекратился, хотя механик затаил обиду; и после завтрака, когда компания отправилась восвояси, он, выйдя на улицу, обратился к врагу с вопросом, на каком основании тот позволил себе, столь дерзко отозваться о его семье. Любитель мух в ответ обвинил математика в том, что он зачинщик, так как уподобил его голову легковесному кочану капусты; тут перебранка возобновилась, механик начал объяснять устройство своей машины, поднял руку и, вытянув ее наподобие рычага, захватил нос натуралиста, как клин, меж двумя пальцами и повернул, словно хотел отвинтить.
Если бы им пришлось решать спор равным оружием, преимущество оказалось бы на стороне зачинщика, превосходившего своего противника ростом и сложением, но, на свое счастье, философ захватил с собой палку и, едва высвободив свой нос, начал ловко обрабатывать ею голову и плечи механика, которому этот град ударов пришелся не по вкусу, и он бросился наутек, преследуемый разъяренным победителем, гнавшимся за ним по улице, к несказанному удовольствию толпы, а также Перигина и его приятеля лекаря, с любопытством наблюдавших эту сцену.
Итак, наш герой был принят в Общество льстецов, хотя толком не знал своих обязанностей, пока их не разъяснил ему молодой врач, разбранивший его за глупое поведение в истории с медалью и сообщивший, что завоевать или сохранить расположение их патрона можно только в том случае, если не пытаться уличать его в промахах. Он посоветовал Перигрину уважать эту слабую струнку и обращаться со старым джентльменом крайне почтительно, насколько это позволяет ему его нрав. Задача была легка для такого покладистого человека, как наш герой, так как в поведении старика не было и тени наглого самодовольства, которого Перигрин не мог выносить; наоборот, старый джентльмен был кроток и благодушен, а Пиклю такая слабая струнка скорее нравилась, чем была неприятна: она льстила его тщеславию, потому что заставляла предполагать превосходство собственного ума.
Предупрежденный таким образом, Перигрин столь преуспел благодаря своим вкрадчивым манерам, что в короткое время стал одним из любимцев патрона, которому посвятил небольшую поэму; по общему мнению, он должен был сорвать плоды этой привязанности одним из первых среди приверженцев старого джентльмена.
ГЛАВA XCVI
Полагая, что сэр Стэди Стируэл им пренебрегает, Перигрин укоряет его в письме, вследствие чего ему отказывают от дома, он лишается пенсии и навлекает на себя обвинение в безумии
Это ожидание, а также надежды, возлагаемые им на министра, чье расположение он старался завоевать, помогли ему примириться с превратностями судьбы, которые он претерпел, и с тем обстоятельством, что исход судебного процесса, затеянного им, чтобы вернуть свои десять тысяч фунтов, был еще неясен. Адвокаты продолжали облегчать его кошелек и поддерживали в Перигрине несбыточные надежды, и, для того чтобы удовлетворить требования этих прожорливых гарпий, он предпочел взять взаймы у своего издателя, но не сообщать о своем затруднительном положении мизантропу и не прибегать к помощи своего друга Хэтчуея, который жил в крепости, не ведая о его нужде. Не облегчило ее и прибытие корабля из Индии; на борту его должен был находиться тот, кому он доверил семьсот фунтов, о чем мы упоминали выше, но Перигрина известили, что должник, опасно заболев, остался в Бомбее, когда корабль отплыл, и надежды на возврат денег весьма мало.
В таком положении Перигрин вел не очень спокойную жизнь, хотя и находил способы бороться с невзгодами. Все же тоска терзала его по временам с такой силой, что он терял надежду и погружался в глубочайшее уныние. Каждая карета, проезжавшая мимо, каждая знатная и богатая особа, которая попадалась ему на глаза, вызывала яркие образы из его прошлой жизни и размышления, ранившие его до глубины души. Он жил, таким образом, непрестанно испытывая острую зависть и тревогу. Когда я говорю - "зависть", я разумею не то низкое чувство, которое возникает при виде заслуженной удачи соседа, но то негодование, какое внушает благоденствие глупцов, невежд и людей порочных. Не будь у него возможности наслаждаться беседой с немногими друзьями, он не вынес бы такого существования, а не то заболел бы душевным расстройством. Но люди всегда находят средства облегчить свое положение даже в самых трудных условиях; Пикль был изобретателен в таких поисках и вел успешную борьбу с неудачами вплоть до того дня, когда ему надлежало получить пенсию в триста фунтов.
Но этот день прошел, а пенсия получена не была, хотя Перигрин и присутствовал на приеме у министра, и, когда год истек, он написал письмо сэру Стэди, напоминая ему об обещании и о своем положении, а также давая понять, что обстоятельства вынуждают его просить о выплате жалования за год вперед.
На следующее утро Перигрин явился в дом сэра Стэди в надежде быть принятым по особому его распоряжению, но ошибся в своих ожиданиях; ему не удалось увидеть министра. Тогда он пришел на прием, рассчитывая, что его позовут в кабинет, но хотя и прилагал все усилия поймать взгляд сэра Стэди, это ни к чему не привело, и он имел удовольствие видеть, как тот удаляется, не обратив на него ни малейшего внимания. Такое умышленное небрежение было не слишком приятно нашему герою, который в крайнем огорчении ушел домой и написал резкое послание министру, вследствие чего не только лишился возможности получать приватные аудиенции, но, по распоряжению самого сэра Стэди, не был допущен и в день приема.
Это запрещение, сулившее ему полное разорение, вызвало в нем бешенство, страх и отчаяние. Он нанес оскорбление привратнику, сообщившему ему приказ министра, угрожал тут же расправиться с ним за дерзость и излил самые злобные проклятия на его хозяина, к удивлению тех, кто вошел во время этой беседы. Утомившись от бесполезных криков, он возвратился домой в состоянии, близком к сумасшествию, искусал до крови губы, бился головой об стену, колотил кулаками по каминной доске и плакал от горя.
Пайпс, чьей понятливости хватило на то, чтобы сообразить. насколько положение его хозяина отличается от прежнего, услышав его бешеные вопли, попытался войти в комнату, чтобы его утешить, но, найдя дверь запертой изнутри, потребовал впустить его, угрожая в противном случае пробить переборку ломом. Перигрин приказал ему убираться восвояси и поклялся, что, если тот вздумает взломать дверь, он прострелит ему башку. Не обращая внимания на эту угрозу, Том немедленно приступил к делу. Его хозяин, раздраженный неповиновением, которое в минуту припадка показалось ему возмутительным, вбежал в кабинет, схватил заряженный пистолет и, как только его лакей, взломав замок, появился в комнате, направил пистолет прямо ему в лицо и нажал курок. К счастью, произошла осечка, и его сумасшедшая выходка не принесла никакого вреда физиономии верного Пайпса, который не обратил внимания на эту попытку, хотя ему было известно, что пистолет заряжен, и спросил, ничуть не изменившись в лице, неужели весь рейс пройдет при противном ветре?
Потерявший голову Перигрин уже в момент выстрела раскаялся в жестоком поступке по отношению к верному слуге; и, по всей вероятности, если бы этот поступок оказался роковым, он вторую пулю пустил бы себе в лоб. Некоторые мысли пронизывают мозг с неизъяснимой силой даже в минуту его помутнения; внезапное воспоминание о каком-нибудь событии, подсказанное видом обреченной жертвы, нередко выбивало кинжал из руки убийцы. Благодаря такому воспоминанию Пайпс спасся от повторного взрыва бешенства; дружеское расположение Пайпса, которое явилось причиной его неповиновения, внезапно припомнилось Перигрину, когда он увидел грубоватое лицо своего лакея, воскресившее в памяти долгую и верную его службу и рекомендацию покойного коммодора.
Хотя он немедленно подавил свой гнев и пожалел о содеянном, но лоб его оставался нахмуренным; бросив грозный взгляд на вторгшегося слугу, он воскликнул:
- Негодяй! Как ты осмелился не повиноваться?
- А разве я не должен позаботиться о спасении судна, - отвечал Пайпс с нерушимым спокойствием, - если парусов на нем больше, чем балласта, а рулевой бросил с перепуга штурвал? Что значит один-два неудачных рейса, если кузов цел и судно в исправности? Если одно плавание оказалось несчастливым, судно может наверстать свое в следующий раз. И будь я проклят, если в один прекрасный день мы не выпутаемся из беды! А что до провианта, то вы плотно набили мой трюм деньжатами и можете их оттуда вытащить, когда пожелаете.
Тут Тому помешал приход мистера Крэбтри, который, узрев Перигрина с пистолетом в руке, дико озирающегося вокруг, и голову его, руки и рот, испачканные кровью, и почуяв запах пороха, вообразил, будто тот либо убил кого-нибудь, либо замышляет убийство; посему он с невероятной быстротой сбежал вниз. Но такая стремительность не помешала Пайпсу догнать его в коридоре и препроводить назад в комнату своего хозяина, а по дороге заметить, что теперь не время менять курс, когда сопутствующий ему корабль нуждается в помощи.
Физиономия Кэдуоледера, которого притащили назад, была столь мрачной и унылой, что в другое время наш герой посмеялся бы над его тревогой; но сейчас он не расположен был к смеху. Однако он отложил в сторону пистолет и попытался, впрочем безуспешно, побороть свое смятенье; но он не мог ни слова вымолвить мизантропу и стоял, молча устремив на него исступленный взор. Это не могло рассеять ужас его друга, который спросил после некоторого колебания:
- Странно, что вы до сей поры не убили своего слугу! Скажите, пожалуйста, как бы вы распорядились его трупом?
Пикль, обретя дар слова, выслал своего лакея из комнаты и сбивчиво рассказал Крэбтри о вероломном поведении министра.
Опасения его наперсника не оправдались, чему он был очень рад, так как и в самом деле полагал, что произошло смертоубийство. Юноша был слишком возбужден, чтобы Крэбтри мог с ним говорить в обычной своей манере, и потому мизантроп заявил, что сэр Стэди - негодяй, и настанет день, когда Пикль ему отплатит, а затем предложил Перигрину денег для удовлетворения неотложных нужд, увещевал его упражнять свои таланты, чтобы не зависеть от подобных негодяев, и, наконец, посоветовал сообщить о своих обидах вельможе, которому он был раньше обязан, чтобы склонить этого пэра на свою сторону или хотя бы добиться объяснений от министра и не измышлять преждевременно плана мести.
Таких кротких и ласковых увещаний Перигрин не ожидал от мизантропа, и, быть может, потому-то они и возымели действие на его душевную тревогу, которая постепенно улеглась; он стал сговорчивым и пообещал Крэбтри последовать его совету. Итак, он отправился на следующее утро к его лордству, принявшему его весьма учтиво и с большим терпением выслушавшему его жалобу, каковую, кстати сказать, он изложил не без волнения и негодования. Пэр, мягко попеняв ему за письмо министру, имевшее столь несчастливые последствия, обещал изложить его дело сэру Стэди и выполнил свое обещание в тот же день, причем министр, к его крайнему удивлению, заявил, что бедный молодой джентльмен помешался, почему и неспособен занять какую-нибудь важную должность, и что он, сэр Стэди, не намерен оплачивать его излишества из своего кошелька; правда, он послал Пиклю, по ходатайству его лордства, ныне умершего, триста фунтов, принимая во внимание потери, которые Пикль якобы понес на выборах, но с той поры стал замечать в нем столь несомненные признаки сумасшествия - как в поведении его, так и в письмах, - что распорядился не пускать его в дом. В подтверждение этих слов министр сослался даже на свидетельство своего привратника и одного джентльмена из среды домочадцев, слышавших проклятия, вырвавшиеся у нашего героя, когда он впервые узнал о своем изгнании. Короче говоря, министр убедил его лордство в том, что Перигрин в самом деле bona fide {По-настоящему (лат.).} сошел с ума, как мартовский заяц; тот стал припоминать некоторые признаки безумия, обнаруженные Пиклем в последнее посещение; он вспомнил несвязную речь, резкие жесты и блуждающий взгляд, что с полной очевидностью доказывало помрачение рассудка; а посему он решил, памятуя о собственном своем благополучии, освободиться от столь опасного знакомого.