Страница:
Гувернер, найдя своего воспитанника столь неподатливым, решил оставить его на произвол собственного его невежества и предрассудков и приберечь свои наблюдения для тех, кто отнесется с большим уважением к его мнению. И в самом деле, к такому решению он часто прибегал и так же часто его нарушал в порыве рвения, не раз побуждавшего его уклоняться от линии поведения, начертанной им в более спокойные минуты. Они остановились закусить в Монтрейле и около семи часов вечера прибыли в деревню Бернэ; покуда они ждали свежих лошадей, хозяин гостиницы уведомил их, что ворота Абевиля ежедневно запираются в восемь часов вечера и, стало быть, их не пропустят, добавив, что нет другой придорожной харчевни, где бы они могли провести ночь, а посему он дружески советует им остаться у него в доме, где они найдут все удобства и в путь отправятся рано утром.
Мистер Джолтер, хотя ему приходилось ездить прежде по этой дороге, не мог припомнить, правду ли говорит хозяин; но так как сообщение его было весьма правдоподобно, наш герой решил последовать его совету и, когда его проводили в комнату, спросил, что можно получить на ужин. Хозяин, перечислил все съестные припасы, имевшиеся в доме, и Перигрин, заказав все это для себя и своих спутников, покуда готовили ужин, прогуливался близ дома, расположенного в сельской местности. Когда он коротал таким образом время, тянувшееся для него медленно, еще одна карета подъехала к гостинице; наведя справки, он обнаружил, что вновь прибывшие были мистер Хорнбек и его супруга. Хозяин, зная, что не имеет возможности накормить этих новых гостей, подошел и попросил с великим смирением, чтобы мистер Пикль уступил им часть провизии, которую заказал, но тот не пожелал расстаться даже с крылышком куропатки, хотя в то же время послал привет приезжим и, дав им понять, как плохо приспособлен дом для их приема, пригласил отужинать вместе. Мистер Хорнбек, не страдавший отсутствием вежливости и чрезвычайно расположенный в пользу вкусных блюд, на которые имел основания рассчитывать, судя по аппетитному запаху, доносившемуся из кухни, не мог отвергнуть это вторичное любезное приглашение нашего молодого джентльмена, в ответ на которое поручил передать, что он и его жена с удовольствием воспользуются учтивым предложением. У Перигрина лицо раскраснелось, когда он узнал, что вот-вот познакомится с миссис Хорнбек, чье сердце он мысленно уже покорил; и он тотчас начал изощрять свою изобретательность, придумывая способ обмануть бдительность ее супруга.
Когда ужин был готов, он собственной персоной пришел уведомить об этом своего гостя и, введя леди в свою комнату, усадил ее в кресло во главе стола, пожимая ей руку и в то же время бросая самые коварные взгляды. К таким грубым приемам он прибег, предполагая, что с леди такого звания, как она, можно отказаться от утомительных формальностей, которые следует соблюдать, ухаживая за особой благородного происхождения и аристократического воспитания. По всей вероятности, его расчет оказался правильным, ибо миссис Хорнбек не проявила никаких признаков неудовольствия по поводу такого обращения, но, напротив, казалось, приняла его, как доказательство уважения молодого джентльмена; и хотя она осмелилась только три раза раскрыть рот за все время, пока длился ужин, она выразила чрезвычайно благоприятное мнение о своем кавалере с помощью лукавых и значительных взглядов, когда взоры ее супруга были устремлены в другую сторону, и громких взрывов смеха, свидетельствующих об ее одобрительном отношении к тем острым репликам, какие Перигрин вставлял в их разговор. Ее муж был не на шутку обеспокоен развязным поведением своей супруги, чью живость он пытался обуздать, принимая суровую осанку; но она либо подчинялась требованиям своего характера, который, по-видимому, был веселым и открытым, либо хотела наказать мистера Хорнбека за его ревнивый нрав, несомненно одно: ее оживление усилилось до такой степени, что супруг был всерьез встревожен и рассержен ее манерой обращения и дал ей знать о своем неудовольствии, наступив тайком ей на ногу. Однако он был в такой мере отуманен гневом, что не попал в цель и придавил острым каблуком башмака ступню мистера Джолтера, включая и его мизинец, украшенный болезненной мозолью, которую он потревожил столь резко и неожиданно, что гувернер, не в силах выносить пытку молча, вскочил и, прыгая по комнате, начал испускать ужасные вопли к невыразимому удовольствию Перигрина и леди, которые хохотали чуть ли не до конвульсий над этой шуткой. Хорнбек, смущенный своим промахом, с великим сокрушением попросил прощения у обиженного учителя, уверяя, что злополучный удар, доставшийся ему, предназначался отвратительной дворняжке, которая по его предположениям, расположилась под столом. К счастью для него, в комнате действительно находилась собака, делавшая правдоподобным это извинение, принятое Джолтером, у которого слезы текли по щекам, и мир за столом был восстановлен. Впрочем, как только гости получили возможность удалиться, не нарушая приличий, сей подозрительный супруг распрощался с юношей под предлогом, будто устал от путешествия, предварительно предложив из любезности вместе продолжать путь на следующий день; и Перигрин проводил леди до ее комнаты, где пожелал ей спокойной ночи, еще раз горячо пожав руку, на каковое пожатие она ответила. Этот благоприятный знак заставил его сердце затрепетать от восторга; он жаждал случая объясниться и, видя, что ее супруг вышел с фонарем во двор, тихонько проскользнул в его комнату, где нашел ее полураздетой.
Побуждаемый необузданной своею страстью, которая воспламенилась еще сильнее от соблазнительного ее вида и уже встретила с ее стороны поощрение,он нетерпеливо бросился к ней, восклицая: "Проклятье! Сударыня, ваши чары неотразимы!" - и без дальнейших церемоний заключил бы ее в свои объятия, если бы она не стала умолять его, ради господа бога, удалиться, ибо - вернись мистер Хорнбек и найди его здесь - она погибнет навеки. Он был не настолько ослеплен своею страстью, чтобы не признать основательности ее опасений, а так как не мог притязать на увенчание своих желаний тотчас же, то и объяснился ей в любви, заявил, что будет изощрять свою изобретательность, выискивая удобный случай повергнуться к ее ногам, и в то же время похитил немало маленьких знаков благосклонности, которые она, охваченная страхом, должна была ему подарить, уступая его дерзкому натиску.
Покончив столь удачно с предварительными приготовлениями, он удалился в свою комнату и провел ночь измышляя способы обмануть ревнивую бдительность своего дорожного спутника.
ГЛАВА XXXVIII
Они вместе отправляются в путь, завтракают в Абевиле, обедают в Амьене и часов в одиннадцать прибывают в Шантийи, где Перигрин, пытаясь обмануть Хорнбека, приводит в исполнение свой план.
Вся компания, как было ранее условлено, выехала на рассвете и позавтракала в Абевиле, где узнала о лукавстве бернэйского хозяина гостиницы, который обманул их, утверждая, что они не будут впущены после закрытия ворот. Отсюда все тронулись в Амьен, где пообедали и были осаждены нищенствующими монахами; а так как дороги находились в плохом состоянии, то не раньше одиннадцати часов вечера они прибыли в Шантийи, где нашли ужин уже приготовленным благодаря тому, что выслали вперед камердинера верхом.
Так как здоровье Хорнбека весьма сильно пострадало от разгульного образа жизни, он почувствовал такое утомление от совершенного в тот день переезда, равного ста милям, что, усевшись за стол, едва мог держаться прямо и менее чем через три минуты начал клевать носом. Перигрин, предусмотревший эту возможность и приготовившийся к ней, посоветовал ему подкрепиться стаканом вина, и когда предложение было принято, дал знак своему камердинеру, который, согласно полученным инструкциям, влил тридцать капель настойки из опия в бургундское, каковое сей злополучный супруг выпил залпом. Эта доза, усиливая прежнюю его сонливость, погрузила его почти мгновенно в столь крепкий сон, что пришлось перенести его в комнату, где лакей раздел его и уложил в постель. Да и Джолтер, вялый от природы, не мог бороться с тяготением ко сну, не подвергаясь отчаянной зевоте, которая побудила его воспитанника назначить ему ту же дозу, какая подействовала столь удачно на другого Аргуса. Это снадобье оказало на грубый организм Джолтера не такое деликатное действие, как на более чувствительные нервы Хорнбека, и вызвало непроизвольные подергивания и конвульсивные сокращения лицевых мускулов; когда же, наконец, его натура уступила силе этого лекарства, он затрубил в обе ноздри столь оглушительно, что наш искатель приключений испугался, как бы он не разбудил другого пациента и, стало быть, не помешал осуществлению его плана. Поэтому гувернер был поручен заботам Пайпса, который уволок его в другую комнату и, раздев, повалил на кровать, тогда как двое влюбленных получили полную свободу отдаться взаимной страсти.
Перигрин в нетерпеливом вожделении готов был немедленно решить судьбу Хорнбека, но его возлюбленная не одобрила этого намерения и заявила, что их пребывание наедине, хоть сколько-нибудь длительное, будет замечено ее служанкой, приставленной следить за ее поведением; поэтому они прибегли к другому плану, который был осуществлен так: он проводил ее в ее помещение в присутствии ее лакея, который им светил, и пожелав ей спокойного сна, вернулся в свою комнату, где ждал, покуда все в доме не стихло; затем, подкравшись к ее двери, которая была оставлена открытой для того, чтобы он мог войти в темноте, он увидел супруга, по-прежнему покоящегося в объятиях сна, и супругу в капоте, готовую увенчать его блаженство. Он увел ее в свою комнату, но греховная его страсть не получила удовлетворения.
Опий, который был дан Джолтеру, и вино, им выпитое, произвели такую пертурбацию в мозгу, что его преследовали ужасные кошмары, и наряду с другими плачевными ситуациями он вообразил, будто ему грозит опасность погибнуть в пламени, которое, по его мнению, охватило дом. Это сновидение возымело такое действие на его умственные способности, что он переполошил весь дом неистовыми воплями: "Пожар! Пожар!" - и даже вскочил с постели, хотя продолжал спать крепким сном. Влюбленные были весьма неприятно потревожены этими страшными криками, и миссис Хорнбек, бросившись в великом смятении к двери, увидела лакея, входившего на ее беду со свечой в руке в комнату ее супруга, чтобы уведомить его о происшествии. Она знала, что ее отсутствие будет тотчас замечено, и могла легко угадать последствия, если только ее изобретательность не подскажет ей немедленно какого-нибудь благовидного предлога для ее отсутствия.
Женщины от природы находчивы при подобных неожиданных обстоятельствах; ей понадобилось всего несколько минут, чтобы прийти в себя, и, бросившись в комнату гувернера, который не переставал вопить одно и то же, она визгливо закричала:
- Господи, помилуй нас! Где? Где?
К тому времени собрались все слуги в странных костюмах; Перигрин ворвался в комнату Джолтера и, видя, что тот разгуливает в одной рубашке с закрытыми глазами, угостил его таким ударом по спине, что мгновенно рассеял его кошмар и привел в чувство. Тот был изумлен и пристыжен тем обстоятельством, что его застали в таком непристойном виде, и, забравшись под одеяло, попросил извинения у всех присутствующих за причиненное им беспокойство, вымаливая с великим смирением прощение у леди, которая с поразительным искусством притворялась крайне испуганной и удивленной. Тем временем Хорнбек, которого после долгих усилий разбудил слуга, едва успел сообразить, что жены его нет, как все химеры ревности завладели его воображением; он в бешенстве вскочил и, схватив шпагу, побежал прямо в спальню Перигрина, где хотя и не нашел того, чего искал, но, по несчастью, обнаружил нижнюю юбку, которую его жена забыла во время стремительного своего отступления. Это открытие раздуло пламя его гнева. Он схватил роковое доказательство своего бесчестья и, встретив жену, возвращавшуюся в спальню, показал его ей, говоря с весьма многозначительным видом:
- Сударыня, вы потеряли свою нижнюю юбку в соседней комнате.
Миссис Хорнбек, которая унаследовала поразительное присутствие духа, посмотрела внимательно на упомянутый предмет и с самой безмятежной физиономией заявила, что, должно быть, эта юбка принадлежит кому-нибудь из живущих в доме, ибо у нее такой нет. Перигрин, шедший позади нее, услыхав это заверение, немедленно вмешался и, потянув Хорнбека за рукав в свою комнату, сказал:
- Тысяча чертей! Какое вам дело до этой юбки? Или вы не можете допустить, чтобы молодой человек завел интрижку с дочерью трактирщика, и сообщаете о его слабостях своей жене? Тьфу! Как это мерзко - мешать другим людям развлекаться только потому, что вы сами отказались от таких приключений!
Бедный супруг был до такой степени смущен бесстыдством своей жены и надменным заявлением юноши, что уверенность его поколебалась; он не надеялся на свою доблесть и, не желая подвергать ее испытанию, не выразил никаких сомнений в правдивости Перигрина; попросив прощения за допущенную им ошибку, он удалился. Впрочем, он не был доволен поведением находчивой спутницы своей жизни, но, напротив, решил с большей тщательностью расследовать это происшествие, которое пришлось ему столь не по вкусу, что он приказал слуге приготовить все необходимое, чтобы выехать на рассвете; и когда наш искатель приключений проснулся на следующее утро, оказалось, что его дорожные спутники уже три часа как отбыли, хотя было условлено провести здесь все утро, чтобы осмотреть замок принца Конде, а затем вместе ехать в Париж после полудня.
Перигрин был слегка опечален, узнав, что у него столь внезапно отняли еще не отведанный лакомый кусочек, а Джолтер не мог постигнуть причину их неожиданного и неучтивого отъезда, который, после многих глубокомысленных догадок, он приписал тому, что Хорнбек был шулером, сбежавшим с богатой наследницей, каковую считал нужным скрывать, спасаясь от погони ее друзей.
Воспитанник, не сомневавшийся в истинных мотивах, позволил гувернеру упиваться собственной проницательностью и успокаивал себя надеждой увидеть снова свою дульцинею в каком-нибудь увеселительном заведении в Париже, которые он намеревался посещать. Утешившись этим, он осмотрел великолепные конюшни и дворец Шантийи, и тотчас после обеда они выехали в Париж, куда прибыли вечером и остановились в гостинице в предместье Сен-Жермен, неподалеку от театра.
ГЛАВА XXXIX
В Париже он ввязывается в авантюру и арестован городской стражей. Завязывает знакомство с французским аристократом, который вводит его в beau monde
Как только они расположились в этом доме, наш герой известил дядю о благополучном прибытии и послал также письмо своему другу Гантлиту, вложив очень нежную записку своей дорогой Эмилии, которой он повторил все прежние клятвы в верности и любви.
Следующей заботой, его поглотившей, был заказ нескольких костюмов, соответствующих французской моде, и в этот промежуток времени он ни разу не появлялся вне дома, если не считать английской кофейни, где он вскоре познакомился с некоторыми из своих соотечественников, проживавшими в Париже на одинаковом с ним положении. Третий вечер после приезда он провел с компанией этих молодых щеголей в доме одного известного трактирщика, чья жена была замечательно красива и помимо этого весьма подходила для привлечения в дом клиентов. Этой леди наш молодой джентльмен был представлен как чужестранец, только что прибывший из Англии, и его очаровали ее прелести, равно как и непринужденный и веселый разговор. Ее развязное поведение убедило его в том, что она была одним из тех добрых созданий, которые удостаивают своей благосклонности человека, предлагающего наивысшую цену; исходя из такого предположения, он начал ухаживать за ней столь назойливо, что прекрасная буржуазка принуждена была громко возопить, защищая свою добродетель. Ее супруг немедленно прибежал на помощь и, видя ее в чрезвычайно опасном положении, напал на обидчика с такою яростью, что тот поневоле бросил свою добычу и накинулся на взбешенного трактирщика, которого жестоко наказал за дерзкое вмешательство. Леди при виде столь невежливого обращения со спутником ее жизни вступилась за него и, вцепившись ногтями в физиономию его противника, расцарапала ему с одной стороны нос. Шум этой драки привлек всех слуг в доме на помощь хозяину, а когда против них выступили приятели Перигрина, завязалось побоище, причем французы были разбиты наголову, жене нанесено оскорбление, а муж спущен с лестницы.
Трактирщик, возмущенный оскорблением, нанесенным ему и его семье, выбежал на улицу и стал молить о защите городскую стражу, которая, выслушав его жалобу, примкнула штыки и, в количестве двенадцати - четырнадцати человек, столпилась у двери. Молодые джентльмены, разгоряченные успехом и относясь к солдатам, как к лондонским сторожам, которых они частенько обращали в бегство, обнажили шпаги и, возглавляемые Перигрином, сделали вылазку. Пощадила ли их стража, как иностранцев или как неопытных юнцов, опьяненных спиртными напитками, но солдаты расступились и, не оказывая сопротивления, дали им пройти. Эта уступчивость, являвшаяся результатом сострадания, была неправильно истолкована вожаком англичан, который для потехи попробовал подставить ногу стоявшему рядом с ним солдату, но потерпел неудачу в этой попытке и прикладом мушкета получил в грудь удар, заставивший его, шатаясь, отступить на несколько шагов. Взбешенная этим смелым отпором, вся компания, обнажив шпаги, атаковала отряд, и после упорного боя их арестовали всех до единого и отправили на гауптвахту. Узнав о подробностях стычки, дежурный офицер, из внимания к их молодости и национальной неустрашимости, за которую французы готовы простить многое, освободил их всех, мягко попрекнув за непристойное и дерзкое поведение; итак, все, чего добился наш герой своей галантностью и доблестью, были позорные ссадины на лице, заставившие его не покидать комнаты целую неделю. Невозможно было скрыть эту беду от мистера Джолтера, который, ознакомившись с обстоятельствами дела, не преминул осудить безрассудную авантюру, каковая, по его словам, оказалась бы для них роковой, не будь их враги французами, которые, единственные из всех народов под солнцем, строжайшим образом соблюдают законы гостеприимства.
Так как круг знакомства гувернера распространялся преимущественно на ирландских и французских священников и людей низшего звания, которые зарабатывают себе на жизнь, оказывая услуги иностранцам, либо обучая их французскому языку, либо исполняя мелкие поручения, какие им доверяют, то он отнюдь не был самым подходящим человеком в мире для того, чтобы развить вкус молодого джентльмена, который путешествовал с целью усовершенствования, в надежде стать со временем видной особой у себя на родине. Сознавая свою неосведомленность, он удовольствовался ролью домоправителя и вел строгий подсчет деньгам, которые шли на их общие расходы; впрочем, он был знаком с теми местами, какие посещались иностранцами, впервые прибывшими в Париж, и знал с точностью до лиара, сколько полагалось давать привратникам всех примечательных отелей; что же касается до редких картин и статуй, коими изобилует эта столица, то он был более несведущ, чем слуга, получающий ливр в день.
Короче, мистер Джолтер мог дать полный отчет о придорожных станциях и избавить от расходов на покупку составленного Антонини описания достопримечательностей Парижа; он был знатоком гостиниц, где можно столоваться за плату от двенадцати до тридцати пяти ливров, знал расценку всех фиакров и экипажей с извозчичьего двора, мог оспаривать счета портных и трактирщиков и распекать слуг на сносном французском языке. Но законы, обычаи и дух народа, характерные черты жителей и сцены светской жизни являлись тем предметом, который он не имел случая наблюдать, желания осмыслить и умения отличить. Все его правила поведения были внушены педантизмом и предрассудками; посему представления его были туманны, суждение пристрастно, обращение неуклюже, а речи нелепы и незанимательны; однако такими, каким я изобразил этого наставника, являются в большинстве случаев те скоты, которые прогуливают по свету зеленых юнцов, именуя себя дорожными гувернерами. Поэтому Перигрин, будучи прекрасно знаком с пределом способностей мистера Джолтера, ни разу не помышлял о том, чтобы посоветоваться с ним о своем поведении, но распределял время, руководствуясь велениями собственного своего рассудка и сообщениями и указаниями приятелей, которые дольше жили во Франции и, стало быть, были лучше знакомы с увеселениями этого города.
Как только он получил возможность появиться a la francaise {Одетым по французской моде (франц.).}, он нанял помесячно элегантную коляску, посетил Люксембургскую галерею, Пале-Рояль, все замечательные отели, церкви и прославленные места в Париже, побывал в Сен-Клу, Марли, Версале, Трианоне, Сен-Жермене и Фонтенбло, наслаждаясь оперой, маскарадами, итальянской и французской комедией, и редко пропускал случай показаться на публичном гулянье, в надежде повстречаться с миссис Хорнбек, или позабавиться каким-нибудь приключением, соответствующим его романтическому нраву. Он нисколько не сомневался в том, что его особа должна привлечь внимание какой-нибудь замечательной красавицы, и был столь тщеславен, что воображал, будто немногие женские сердца могут выдержать артиллерийский огонь его совершенств, найди он только случай удачно его направить. Однако он появлялся во всех увеселительных местах в течение многих недель, не пожиная плодов своей надежды, и начал уже составлять себе весьма невысокое мнение о вкусе французов, которые так долго его не замечали, но вот однажды, по дороге в оперу, его коляска должна была остановиться, так как улица была запружена по вине двух крестьян, которые, налетев друг на друга в своих повозках, тут же затеяли ссору и драку.
Такая стычка была столь необычна во Франции, что люди заперли свои лавки и лили холодную воду на драчунов с целью положить конец бою, который сражающиеся вели очень злобно и весьма неискусно, пока один из них случайно не упал, после чего другой воспользовался его бедой и, навалившись на лежачего, начал колотить его головой о мостовую. Экипаж нашего героя остановился у самого поля битвы, и Пайпс, будучи не в силах вынести столь скандальное нарушение правил бокса, сорвался с места и оттащил нападающего от его противника, которого тотчас поднял и, уговаривая по-английски сделать вторую пробу, обучал в то же время, сжимая кулаки по всем правилам искусства и принимая соответствующую позу. После такого поощрения взбешенный возница бросился на своего врага и, по всей вероятности, жестоко расправился бы с ним за нанесенные побои, не удержи его вмешавшийся в дело лакей одного дворянина, чья карета должна была остановиться по причине этой драки. Сей ливрейный лакей, вооруженный палкой, спрыгнул с козел и без всяких церемоний и увещаний стал осыпать ударами голову и плечи крестьянина, которому покровительствовал Пайпс; тогда Томас, возмущенный столь неучтивым обхождением, нанес назойливому посреднику такой удар в живот, что привел в беспорядок все его внутренности и заставил его от страшной боли и удивленияиспустить вопль: "Ох!" Два других лакея, стоявших на запятках, при виде столь дерзкого нападения на своего собрата устремились ему на помощь и угостили градом весьма ощутительных ударов голову его обидчика, который не имел возможности уклониться или защищаться.
Перигрин, хотя и не одобрял поведения Тома, но не мог допустить столь жестокое с ним обращение главным образом потому, что, по его мнению, эта драка затрагивала его собственную честь, а потому, выйдя из экипажа, бросился на выручку своего слуги и со шпагой в руке атаковал его противников. Двое из них, едва завидев это подкрепление, обратились в бегство, а Пайпс, вырвав палку из рук третьего, стал тузить его столь безжалостно, что наш герой счел нужным в защиту его прибегнуть к своему авторитету. Простолюдины были устрашены беспримерной храбростью Пикля, который, узнав, что человек, чьих слуг он наказал, был генерал и принц крови, подошел к карете и просил извинить его поступок, объясняя свое поведение тем, что не знал его звания. Старый аристократ принял его извинение с большой учтивостью, поблагодарив за взятый им на себя труд научить его слуг хорошим манерам, и, угадав по наружности нашего юноши, что он иностранец благородного происхождения, весьма любезно пригласил его в свою карету, предполагая, что они оба отправляются в оперу. Пикль с радостью воспользовался случаем завязать знакомство с такой знатной особой и, распорядившись, чтобы его коляска следовала за ними, явился в сопровождении принца в его ложу, где беседовал с ним, пока длилось представление.
Мистер Джолтер, хотя ему приходилось ездить прежде по этой дороге, не мог припомнить, правду ли говорит хозяин; но так как сообщение его было весьма правдоподобно, наш герой решил последовать его совету и, когда его проводили в комнату, спросил, что можно получить на ужин. Хозяин, перечислил все съестные припасы, имевшиеся в доме, и Перигрин, заказав все это для себя и своих спутников, покуда готовили ужин, прогуливался близ дома, расположенного в сельской местности. Когда он коротал таким образом время, тянувшееся для него медленно, еще одна карета подъехала к гостинице; наведя справки, он обнаружил, что вновь прибывшие были мистер Хорнбек и его супруга. Хозяин, зная, что не имеет возможности накормить этих новых гостей, подошел и попросил с великим смирением, чтобы мистер Пикль уступил им часть провизии, которую заказал, но тот не пожелал расстаться даже с крылышком куропатки, хотя в то же время послал привет приезжим и, дав им понять, как плохо приспособлен дом для их приема, пригласил отужинать вместе. Мистер Хорнбек, не страдавший отсутствием вежливости и чрезвычайно расположенный в пользу вкусных блюд, на которые имел основания рассчитывать, судя по аппетитному запаху, доносившемуся из кухни, не мог отвергнуть это вторичное любезное приглашение нашего молодого джентльмена, в ответ на которое поручил передать, что он и его жена с удовольствием воспользуются учтивым предложением. У Перигрина лицо раскраснелось, когда он узнал, что вот-вот познакомится с миссис Хорнбек, чье сердце он мысленно уже покорил; и он тотчас начал изощрять свою изобретательность, придумывая способ обмануть бдительность ее супруга.
Когда ужин был готов, он собственной персоной пришел уведомить об этом своего гостя и, введя леди в свою комнату, усадил ее в кресло во главе стола, пожимая ей руку и в то же время бросая самые коварные взгляды. К таким грубым приемам он прибег, предполагая, что с леди такого звания, как она, можно отказаться от утомительных формальностей, которые следует соблюдать, ухаживая за особой благородного происхождения и аристократического воспитания. По всей вероятности, его расчет оказался правильным, ибо миссис Хорнбек не проявила никаких признаков неудовольствия по поводу такого обращения, но, напротив, казалось, приняла его, как доказательство уважения молодого джентльмена; и хотя она осмелилась только три раза раскрыть рот за все время, пока длился ужин, она выразила чрезвычайно благоприятное мнение о своем кавалере с помощью лукавых и значительных взглядов, когда взоры ее супруга были устремлены в другую сторону, и громких взрывов смеха, свидетельствующих об ее одобрительном отношении к тем острым репликам, какие Перигрин вставлял в их разговор. Ее муж был не на шутку обеспокоен развязным поведением своей супруги, чью живость он пытался обуздать, принимая суровую осанку; но она либо подчинялась требованиям своего характера, который, по-видимому, был веселым и открытым, либо хотела наказать мистера Хорнбека за его ревнивый нрав, несомненно одно: ее оживление усилилось до такой степени, что супруг был всерьез встревожен и рассержен ее манерой обращения и дал ей знать о своем неудовольствии, наступив тайком ей на ногу. Однако он был в такой мере отуманен гневом, что не попал в цель и придавил острым каблуком башмака ступню мистера Джолтера, включая и его мизинец, украшенный болезненной мозолью, которую он потревожил столь резко и неожиданно, что гувернер, не в силах выносить пытку молча, вскочил и, прыгая по комнате, начал испускать ужасные вопли к невыразимому удовольствию Перигрина и леди, которые хохотали чуть ли не до конвульсий над этой шуткой. Хорнбек, смущенный своим промахом, с великим сокрушением попросил прощения у обиженного учителя, уверяя, что злополучный удар, доставшийся ему, предназначался отвратительной дворняжке, которая по его предположениям, расположилась под столом. К счастью для него, в комнате действительно находилась собака, делавшая правдоподобным это извинение, принятое Джолтером, у которого слезы текли по щекам, и мир за столом был восстановлен. Впрочем, как только гости получили возможность удалиться, не нарушая приличий, сей подозрительный супруг распрощался с юношей под предлогом, будто устал от путешествия, предварительно предложив из любезности вместе продолжать путь на следующий день; и Перигрин проводил леди до ее комнаты, где пожелал ей спокойной ночи, еще раз горячо пожав руку, на каковое пожатие она ответила. Этот благоприятный знак заставил его сердце затрепетать от восторга; он жаждал случая объясниться и, видя, что ее супруг вышел с фонарем во двор, тихонько проскользнул в его комнату, где нашел ее полураздетой.
Побуждаемый необузданной своею страстью, которая воспламенилась еще сильнее от соблазнительного ее вида и уже встретила с ее стороны поощрение,он нетерпеливо бросился к ней, восклицая: "Проклятье! Сударыня, ваши чары неотразимы!" - и без дальнейших церемоний заключил бы ее в свои объятия, если бы она не стала умолять его, ради господа бога, удалиться, ибо - вернись мистер Хорнбек и найди его здесь - она погибнет навеки. Он был не настолько ослеплен своею страстью, чтобы не признать основательности ее опасений, а так как не мог притязать на увенчание своих желаний тотчас же, то и объяснился ей в любви, заявил, что будет изощрять свою изобретательность, выискивая удобный случай повергнуться к ее ногам, и в то же время похитил немало маленьких знаков благосклонности, которые она, охваченная страхом, должна была ему подарить, уступая его дерзкому натиску.
Покончив столь удачно с предварительными приготовлениями, он удалился в свою комнату и провел ночь измышляя способы обмануть ревнивую бдительность своего дорожного спутника.
ГЛАВА XXXVIII
Они вместе отправляются в путь, завтракают в Абевиле, обедают в Амьене и часов в одиннадцать прибывают в Шантийи, где Перигрин, пытаясь обмануть Хорнбека, приводит в исполнение свой план.
Вся компания, как было ранее условлено, выехала на рассвете и позавтракала в Абевиле, где узнала о лукавстве бернэйского хозяина гостиницы, который обманул их, утверждая, что они не будут впущены после закрытия ворот. Отсюда все тронулись в Амьен, где пообедали и были осаждены нищенствующими монахами; а так как дороги находились в плохом состоянии, то не раньше одиннадцати часов вечера они прибыли в Шантийи, где нашли ужин уже приготовленным благодаря тому, что выслали вперед камердинера верхом.
Так как здоровье Хорнбека весьма сильно пострадало от разгульного образа жизни, он почувствовал такое утомление от совершенного в тот день переезда, равного ста милям, что, усевшись за стол, едва мог держаться прямо и менее чем через три минуты начал клевать носом. Перигрин, предусмотревший эту возможность и приготовившийся к ней, посоветовал ему подкрепиться стаканом вина, и когда предложение было принято, дал знак своему камердинеру, который, согласно полученным инструкциям, влил тридцать капель настойки из опия в бургундское, каковое сей злополучный супруг выпил залпом. Эта доза, усиливая прежнюю его сонливость, погрузила его почти мгновенно в столь крепкий сон, что пришлось перенести его в комнату, где лакей раздел его и уложил в постель. Да и Джолтер, вялый от природы, не мог бороться с тяготением ко сну, не подвергаясь отчаянной зевоте, которая побудила его воспитанника назначить ему ту же дозу, какая подействовала столь удачно на другого Аргуса. Это снадобье оказало на грубый организм Джолтера не такое деликатное действие, как на более чувствительные нервы Хорнбека, и вызвало непроизвольные подергивания и конвульсивные сокращения лицевых мускулов; когда же, наконец, его натура уступила силе этого лекарства, он затрубил в обе ноздри столь оглушительно, что наш искатель приключений испугался, как бы он не разбудил другого пациента и, стало быть, не помешал осуществлению его плана. Поэтому гувернер был поручен заботам Пайпса, который уволок его в другую комнату и, раздев, повалил на кровать, тогда как двое влюбленных получили полную свободу отдаться взаимной страсти.
Перигрин в нетерпеливом вожделении готов был немедленно решить судьбу Хорнбека, но его возлюбленная не одобрила этого намерения и заявила, что их пребывание наедине, хоть сколько-нибудь длительное, будет замечено ее служанкой, приставленной следить за ее поведением; поэтому они прибегли к другому плану, который был осуществлен так: он проводил ее в ее помещение в присутствии ее лакея, который им светил, и пожелав ей спокойного сна, вернулся в свою комнату, где ждал, покуда все в доме не стихло; затем, подкравшись к ее двери, которая была оставлена открытой для того, чтобы он мог войти в темноте, он увидел супруга, по-прежнему покоящегося в объятиях сна, и супругу в капоте, готовую увенчать его блаженство. Он увел ее в свою комнату, но греховная его страсть не получила удовлетворения.
Опий, который был дан Джолтеру, и вино, им выпитое, произвели такую пертурбацию в мозгу, что его преследовали ужасные кошмары, и наряду с другими плачевными ситуациями он вообразил, будто ему грозит опасность погибнуть в пламени, которое, по его мнению, охватило дом. Это сновидение возымело такое действие на его умственные способности, что он переполошил весь дом неистовыми воплями: "Пожар! Пожар!" - и даже вскочил с постели, хотя продолжал спать крепким сном. Влюбленные были весьма неприятно потревожены этими страшными криками, и миссис Хорнбек, бросившись в великом смятении к двери, увидела лакея, входившего на ее беду со свечой в руке в комнату ее супруга, чтобы уведомить его о происшествии. Она знала, что ее отсутствие будет тотчас замечено, и могла легко угадать последствия, если только ее изобретательность не подскажет ей немедленно какого-нибудь благовидного предлога для ее отсутствия.
Женщины от природы находчивы при подобных неожиданных обстоятельствах; ей понадобилось всего несколько минут, чтобы прийти в себя, и, бросившись в комнату гувернера, который не переставал вопить одно и то же, она визгливо закричала:
- Господи, помилуй нас! Где? Где?
К тому времени собрались все слуги в странных костюмах; Перигрин ворвался в комнату Джолтера и, видя, что тот разгуливает в одной рубашке с закрытыми глазами, угостил его таким ударом по спине, что мгновенно рассеял его кошмар и привел в чувство. Тот был изумлен и пристыжен тем обстоятельством, что его застали в таком непристойном виде, и, забравшись под одеяло, попросил извинения у всех присутствующих за причиненное им беспокойство, вымаливая с великим смирением прощение у леди, которая с поразительным искусством притворялась крайне испуганной и удивленной. Тем временем Хорнбек, которого после долгих усилий разбудил слуга, едва успел сообразить, что жены его нет, как все химеры ревности завладели его воображением; он в бешенстве вскочил и, схватив шпагу, побежал прямо в спальню Перигрина, где хотя и не нашел того, чего искал, но, по несчастью, обнаружил нижнюю юбку, которую его жена забыла во время стремительного своего отступления. Это открытие раздуло пламя его гнева. Он схватил роковое доказательство своего бесчестья и, встретив жену, возвращавшуюся в спальню, показал его ей, говоря с весьма многозначительным видом:
- Сударыня, вы потеряли свою нижнюю юбку в соседней комнате.
Миссис Хорнбек, которая унаследовала поразительное присутствие духа, посмотрела внимательно на упомянутый предмет и с самой безмятежной физиономией заявила, что, должно быть, эта юбка принадлежит кому-нибудь из живущих в доме, ибо у нее такой нет. Перигрин, шедший позади нее, услыхав это заверение, немедленно вмешался и, потянув Хорнбека за рукав в свою комнату, сказал:
- Тысяча чертей! Какое вам дело до этой юбки? Или вы не можете допустить, чтобы молодой человек завел интрижку с дочерью трактирщика, и сообщаете о его слабостях своей жене? Тьфу! Как это мерзко - мешать другим людям развлекаться только потому, что вы сами отказались от таких приключений!
Бедный супруг был до такой степени смущен бесстыдством своей жены и надменным заявлением юноши, что уверенность его поколебалась; он не надеялся на свою доблесть и, не желая подвергать ее испытанию, не выразил никаких сомнений в правдивости Перигрина; попросив прощения за допущенную им ошибку, он удалился. Впрочем, он не был доволен поведением находчивой спутницы своей жизни, но, напротив, решил с большей тщательностью расследовать это происшествие, которое пришлось ему столь не по вкусу, что он приказал слуге приготовить все необходимое, чтобы выехать на рассвете; и когда наш искатель приключений проснулся на следующее утро, оказалось, что его дорожные спутники уже три часа как отбыли, хотя было условлено провести здесь все утро, чтобы осмотреть замок принца Конде, а затем вместе ехать в Париж после полудня.
Перигрин был слегка опечален, узнав, что у него столь внезапно отняли еще не отведанный лакомый кусочек, а Джолтер не мог постигнуть причину их неожиданного и неучтивого отъезда, который, после многих глубокомысленных догадок, он приписал тому, что Хорнбек был шулером, сбежавшим с богатой наследницей, каковую считал нужным скрывать, спасаясь от погони ее друзей.
Воспитанник, не сомневавшийся в истинных мотивах, позволил гувернеру упиваться собственной проницательностью и успокаивал себя надеждой увидеть снова свою дульцинею в каком-нибудь увеселительном заведении в Париже, которые он намеревался посещать. Утешившись этим, он осмотрел великолепные конюшни и дворец Шантийи, и тотчас после обеда они выехали в Париж, куда прибыли вечером и остановились в гостинице в предместье Сен-Жермен, неподалеку от театра.
ГЛАВА XXXIX
В Париже он ввязывается в авантюру и арестован городской стражей. Завязывает знакомство с французским аристократом, который вводит его в beau monde
Как только они расположились в этом доме, наш герой известил дядю о благополучном прибытии и послал также письмо своему другу Гантлиту, вложив очень нежную записку своей дорогой Эмилии, которой он повторил все прежние клятвы в верности и любви.
Следующей заботой, его поглотившей, был заказ нескольких костюмов, соответствующих французской моде, и в этот промежуток времени он ни разу не появлялся вне дома, если не считать английской кофейни, где он вскоре познакомился с некоторыми из своих соотечественников, проживавшими в Париже на одинаковом с ним положении. Третий вечер после приезда он провел с компанией этих молодых щеголей в доме одного известного трактирщика, чья жена была замечательно красива и помимо этого весьма подходила для привлечения в дом клиентов. Этой леди наш молодой джентльмен был представлен как чужестранец, только что прибывший из Англии, и его очаровали ее прелести, равно как и непринужденный и веселый разговор. Ее развязное поведение убедило его в том, что она была одним из тех добрых созданий, которые удостаивают своей благосклонности человека, предлагающего наивысшую цену; исходя из такого предположения, он начал ухаживать за ней столь назойливо, что прекрасная буржуазка принуждена была громко возопить, защищая свою добродетель. Ее супруг немедленно прибежал на помощь и, видя ее в чрезвычайно опасном положении, напал на обидчика с такою яростью, что тот поневоле бросил свою добычу и накинулся на взбешенного трактирщика, которого жестоко наказал за дерзкое вмешательство. Леди при виде столь невежливого обращения со спутником ее жизни вступилась за него и, вцепившись ногтями в физиономию его противника, расцарапала ему с одной стороны нос. Шум этой драки привлек всех слуг в доме на помощь хозяину, а когда против них выступили приятели Перигрина, завязалось побоище, причем французы были разбиты наголову, жене нанесено оскорбление, а муж спущен с лестницы.
Трактирщик, возмущенный оскорблением, нанесенным ему и его семье, выбежал на улицу и стал молить о защите городскую стражу, которая, выслушав его жалобу, примкнула штыки и, в количестве двенадцати - четырнадцати человек, столпилась у двери. Молодые джентльмены, разгоряченные успехом и относясь к солдатам, как к лондонским сторожам, которых они частенько обращали в бегство, обнажили шпаги и, возглавляемые Перигрином, сделали вылазку. Пощадила ли их стража, как иностранцев или как неопытных юнцов, опьяненных спиртными напитками, но солдаты расступились и, не оказывая сопротивления, дали им пройти. Эта уступчивость, являвшаяся результатом сострадания, была неправильно истолкована вожаком англичан, который для потехи попробовал подставить ногу стоявшему рядом с ним солдату, но потерпел неудачу в этой попытке и прикладом мушкета получил в грудь удар, заставивший его, шатаясь, отступить на несколько шагов. Взбешенная этим смелым отпором, вся компания, обнажив шпаги, атаковала отряд, и после упорного боя их арестовали всех до единого и отправили на гауптвахту. Узнав о подробностях стычки, дежурный офицер, из внимания к их молодости и национальной неустрашимости, за которую французы готовы простить многое, освободил их всех, мягко попрекнув за непристойное и дерзкое поведение; итак, все, чего добился наш герой своей галантностью и доблестью, были позорные ссадины на лице, заставившие его не покидать комнаты целую неделю. Невозможно было скрыть эту беду от мистера Джолтера, который, ознакомившись с обстоятельствами дела, не преминул осудить безрассудную авантюру, каковая, по его словам, оказалась бы для них роковой, не будь их враги французами, которые, единственные из всех народов под солнцем, строжайшим образом соблюдают законы гостеприимства.
Так как круг знакомства гувернера распространялся преимущественно на ирландских и французских священников и людей низшего звания, которые зарабатывают себе на жизнь, оказывая услуги иностранцам, либо обучая их французскому языку, либо исполняя мелкие поручения, какие им доверяют, то он отнюдь не был самым подходящим человеком в мире для того, чтобы развить вкус молодого джентльмена, который путешествовал с целью усовершенствования, в надежде стать со временем видной особой у себя на родине. Сознавая свою неосведомленность, он удовольствовался ролью домоправителя и вел строгий подсчет деньгам, которые шли на их общие расходы; впрочем, он был знаком с теми местами, какие посещались иностранцами, впервые прибывшими в Париж, и знал с точностью до лиара, сколько полагалось давать привратникам всех примечательных отелей; что же касается до редких картин и статуй, коими изобилует эта столица, то он был более несведущ, чем слуга, получающий ливр в день.
Короче, мистер Джолтер мог дать полный отчет о придорожных станциях и избавить от расходов на покупку составленного Антонини описания достопримечательностей Парижа; он был знатоком гостиниц, где можно столоваться за плату от двенадцати до тридцати пяти ливров, знал расценку всех фиакров и экипажей с извозчичьего двора, мог оспаривать счета портных и трактирщиков и распекать слуг на сносном французском языке. Но законы, обычаи и дух народа, характерные черты жителей и сцены светской жизни являлись тем предметом, который он не имел случая наблюдать, желания осмыслить и умения отличить. Все его правила поведения были внушены педантизмом и предрассудками; посему представления его были туманны, суждение пристрастно, обращение неуклюже, а речи нелепы и незанимательны; однако такими, каким я изобразил этого наставника, являются в большинстве случаев те скоты, которые прогуливают по свету зеленых юнцов, именуя себя дорожными гувернерами. Поэтому Перигрин, будучи прекрасно знаком с пределом способностей мистера Джолтера, ни разу не помышлял о том, чтобы посоветоваться с ним о своем поведении, но распределял время, руководствуясь велениями собственного своего рассудка и сообщениями и указаниями приятелей, которые дольше жили во Франции и, стало быть, были лучше знакомы с увеселениями этого города.
Как только он получил возможность появиться a la francaise {Одетым по французской моде (франц.).}, он нанял помесячно элегантную коляску, посетил Люксембургскую галерею, Пале-Рояль, все замечательные отели, церкви и прославленные места в Париже, побывал в Сен-Клу, Марли, Версале, Трианоне, Сен-Жермене и Фонтенбло, наслаждаясь оперой, маскарадами, итальянской и французской комедией, и редко пропускал случай показаться на публичном гулянье, в надежде повстречаться с миссис Хорнбек, или позабавиться каким-нибудь приключением, соответствующим его романтическому нраву. Он нисколько не сомневался в том, что его особа должна привлечь внимание какой-нибудь замечательной красавицы, и был столь тщеславен, что воображал, будто немногие женские сердца могут выдержать артиллерийский огонь его совершенств, найди он только случай удачно его направить. Однако он появлялся во всех увеселительных местах в течение многих недель, не пожиная плодов своей надежды, и начал уже составлять себе весьма невысокое мнение о вкусе французов, которые так долго его не замечали, но вот однажды, по дороге в оперу, его коляска должна была остановиться, так как улица была запружена по вине двух крестьян, которые, налетев друг на друга в своих повозках, тут же затеяли ссору и драку.
Такая стычка была столь необычна во Франции, что люди заперли свои лавки и лили холодную воду на драчунов с целью положить конец бою, который сражающиеся вели очень злобно и весьма неискусно, пока один из них случайно не упал, после чего другой воспользовался его бедой и, навалившись на лежачего, начал колотить его головой о мостовую. Экипаж нашего героя остановился у самого поля битвы, и Пайпс, будучи не в силах вынести столь скандальное нарушение правил бокса, сорвался с места и оттащил нападающего от его противника, которого тотчас поднял и, уговаривая по-английски сделать вторую пробу, обучал в то же время, сжимая кулаки по всем правилам искусства и принимая соответствующую позу. После такого поощрения взбешенный возница бросился на своего врага и, по всей вероятности, жестоко расправился бы с ним за нанесенные побои, не удержи его вмешавшийся в дело лакей одного дворянина, чья карета должна была остановиться по причине этой драки. Сей ливрейный лакей, вооруженный палкой, спрыгнул с козел и без всяких церемоний и увещаний стал осыпать ударами голову и плечи крестьянина, которому покровительствовал Пайпс; тогда Томас, возмущенный столь неучтивым обхождением, нанес назойливому посреднику такой удар в живот, что привел в беспорядок все его внутренности и заставил его от страшной боли и удивленияиспустить вопль: "Ох!" Два других лакея, стоявших на запятках, при виде столь дерзкого нападения на своего собрата устремились ему на помощь и угостили градом весьма ощутительных ударов голову его обидчика, который не имел возможности уклониться или защищаться.
Перигрин, хотя и не одобрял поведения Тома, но не мог допустить столь жестокое с ним обращение главным образом потому, что, по его мнению, эта драка затрагивала его собственную честь, а потому, выйдя из экипажа, бросился на выручку своего слуги и со шпагой в руке атаковал его противников. Двое из них, едва завидев это подкрепление, обратились в бегство, а Пайпс, вырвав палку из рук третьего, стал тузить его столь безжалостно, что наш герой счел нужным в защиту его прибегнуть к своему авторитету. Простолюдины были устрашены беспримерной храбростью Пикля, который, узнав, что человек, чьих слуг он наказал, был генерал и принц крови, подошел к карете и просил извинить его поступок, объясняя свое поведение тем, что не знал его звания. Старый аристократ принял его извинение с большой учтивостью, поблагодарив за взятый им на себя труд научить его слуг хорошим манерам, и, угадав по наружности нашего юноши, что он иностранец благородного происхождения, весьма любезно пригласил его в свою карету, предполагая, что они оба отправляются в оперу. Пикль с радостью воспользовался случаем завязать знакомство с такой знатной особой и, распорядившись, чтобы его коляска следовала за ними, явился в сопровождении принца в его ложу, где беседовал с ним, пока длилось представление.