- Что с вами, Лев Ильич, вам плохо? Вы что, не слышите меня?
   Он поцеловал ее холодную ладошку, что забыл в своей руке.
   - Прости, Танюша, я сегодня устал, видно, жутко, да еще пью целый день. Прости - задумался.
   - Вот я и спрашиваю, может, купить что-нибудь выпить, а то у меня нет ничего дома?
   - Нет, нет! - испугался Лев Ильич. - То есть, как знаешь, если хочешь, я сбегаю, но я-то совсем... нет, не буду я больше пить!..
   - Ну и ладно, а я тоже не хочу.
   - Сейчас бы чайку горячего... - подумал вслух Лев Ильич.
   Они уже поднялись, входили в квартиру. Лев Ильич не помнил ее, да и ничего у него не осталось с той ночи, кроме чувства стыда. Но сейчас все было другим, и не он сюда захотел прийти - он был нужен, а он так устал в последние дни от того, что все чего-то просил у других и ему все давали. От щедрости других он устал, да и не заслужил такого.
   - ...они попозже будут, - тараторила Таня, - мы пока хоть вдвоем посидим. Мне тоже чайку хочется, продрогла...
   - Как попозже? - услышал наконец Лев Ильич. - Это ты про Лиду, разве она здесь живет?..
   - Так я вам про это всю дорогу рассказывала? - удивилась Таня. - В том и дело, я потому обрадовалась, что вы зайдете, хотелось, чтоб вы поглядели. Она замуж выходит. Вот и придет с ним сегодня.
   - Да, да, - сказал Лев Ильич, - конечно, надо посмотреть... "Да мне-то уж надо ли? - усомнился он. - А главное, надо ли это Лиде?.." Ну да нечего было теперь думать.
   Он сидел на бедненькой кухне, Таня сразу поставила чайник, обтерла клееночку, нарезала хлеб, достала банку варенья...
   - Может, чего горячего? У меня особенного нет, но можно картошку почистить...
   - Если мне, то не нужно, Танюша, я бы чайку... - ему тепло, спокойно так стало. - Икона у тебя хорошая, красивая.
   - Бабкина еще... Надо бы убрать ее. Это я пока Лиды не было, а то она, знаете... И этот ее... тоже ведь неизвестно кто... - она подставила табуретку, сняла икону в тяжелом серебряном окладе и пошла из кухни.
   Как это все сложно в каждом доме... - думал Лев Ильич. - "Не мир, но разделение..." Вот тебе и родные сестры, и обе одинокие, а друг от друга, может, самое свое главное прячут. И он вспомнил долгий вчерашний разговор с Таней за обедом в шикарном ресторане, куда он ее повез, надеясь этим жалким шиком украсить свою радость и переполненность. Стеснялся он, что ли, своей радости? Да уж совсем это было лишним, не нужным - и ресторан был чужим, и официанта, ему подмигивавшего, когда он спросил Таню, чего ей выпить, было стыдно, а потом вдруг грянул оркестр, - ни к чему это было после всего, что утром с ним происходило. Сколько еще сидит во мне этой пакости, - думал Лев Ильич, - чистить и чистить, а много ль осталось? Так и буду всю жизнь на одном месте топтаться.
   А Таня, словно и вниманья ни на что не обращала, только удивилась его приглашению, а потом ей не до того стало. Простая, конечно, была история. Она уж в тот раз, когда ему выплакалась, знала, но не твердо, сомнения оставались, а теперь нет никаких сомнений - беременна она. А тут вон как сложилось. Если он даже и захочет к ней вернуться, она твердо решила - не бывать тому. Решить-то решила, а поговорить надо. Она и к исповеди ходила - все к общей, не так просто, знаете, мол, что про священников говорят, да и нет привычки, одно дело на Пасху да на Рождество, а так, какая, мол, церковь, когда сначала все квартиру выбивала этими пальцами, потом замуж собиралась и с Лидой разные истории. Конечно, мол, она понимает, что священник скажет - тут заранее известно, про аборт нечего и заикаться, но может, и права у нее нет рожать ребенка? куда ей, как, мол, она его вырастит, а замуж уж и думать нечего - и так никто не берет. Вот потому она и обрадовалась Льву Ильичу, увидя его в церкви, и что он с отцом Кириллом знаком... Лев Ильич начал было ей объяснять: и про ребенка - какая это радость, и про аборт, что, мол, про это и думать нельзя, и еще про что-то - уж больно ему вчера хорошо, переполнен был, а там и устыдился: таким на него пахнуло безнадежным бытом! Одно - праздник, счастье, трепет общения, другое - каждодневность, вот они, заповеди-то - не в полете, когда никого вокруг не замечаешь, тогда и на костер взойдешь, жара не почувствуешь, а другое - тут, в комнатке, на общей с Лидой кухне, пеленки, денег не будет, из редакции уйдет - пока до яслей, до детского сада... Так они и сидели: после обеда - ужин, Таню даже танцевать пригласили, но она отказалась, не так он, одним словом, думал провести этот вечер. "А как?" Вот в том и дело, что все он думал, как он проведет. А надо было о Любе и Наде, ну слава те Господи, Таню утешил, радовался бы... Правда в дом зайти побоялся сробел вчера, вот и пришлепал к отцу Кириллу заполночь, а утром Любин голос в телефонной трубке... "А почему сегодня не сробел?.."
   - Скажите, Лев Ильич, а вдруг вернется? А?.. Или узнает, в каком я роддоме, а у меня мальчик, я с мальчиком на улицу, а он стоит? И цветы... А? Может так быть?..
   Ну вот, - подумал Лев Ильич, - что тут скажешь - вот ведь что нужно, а не его абстрактные разговоры и не подвиг, который ему совершить все равно не по силам. И очень даже просто так будет - поваляется по чужим углам, тоже верно, бедолага, уж не ему - Льву Ильичу, его судить, а тоже готов был: как же, мол, можно такому простить, "поможем", я буду крестным... Да не крестным - муж ей нужен, ребенку отец!..
   Они пили чай с баранками, Лев Ильич отогревался, уходила зябкость, утренний ужас, а тут брякнул звонок, Таня побледнела, метнулась к дверям, а там громкие голоса, поцелуи...
   - А!.. Мил дружок? Вот кого не ожидала, то-то радость! А ну - знакомьтесь: мой суженый, а это - ряженый! А это - Лев Ильич, Танин сослуживец, старая моя любовь. Так аль не так?
   Лида сбросила на плечи яркий платок - лицо румяное, глаза шальные... "Пьяная она, что ли?" - мелькнуло у Льва Ильича.
   Она шевельнула плечами, скинула шубейку на руки "суженого", на ней легонький свитерок: похудела вроде или он в тот раз ее толком и не разглядел, вот только глаз не мог позабыть, да и тогда она дома была, распустехой, он навеселе, а она трезвехонька, а тут - все наоборот...
   Лида по кухне летала, все оживало под ее руками: стол отодвинула, скатерть чистую вытащила, тарелочки, рюмочки...
   - А ну, судьбинушка моя, открывай саквояж!
   Чемодан щелкнул замками, на столе уже водка, коньяк, виноград, консервы, коробка конфет...
   - Что, Танюх, выходить, значит, замуж?!..
   Таня стояла у плиты, сквозь бледность на щеках проступали красные пятна, молчала.
   - Иль не рада? Да ну, как не рада, ты вот посидишь, поговоришь с моей судьбинушкой - не влюбись, глаза повыцарапаю, несмотря что сестра... Все! Садитесь, гости дорогие, можно б в комнату, да уж сели, сидим, пьем - и ни с места!
   Лев Ильич на "суженого", "судьбинушку" посматривал. Ему все казалось сначала, видел его иль похож на кого-то? Черный, как уголь, бритые щеки отливают синевой, костюмчик на нем новенький, а свитерок, как у художника, потрепанный, руки не рабочие, а здоровый, крепкий парняга, вон плечища-то... Деятель общественного питания, - решил Лев Ильич, - трест столовых и ресторанов... Да нет, это его закуска богатая сбила, какие-то уж больно движения свободные, размашистые, глаза быстрые, живые, но затаились, пока насторожен - не понял ситуации: что, мол, за фрукт, как тут себя вести, показать, да ведь и в дом, не в гости пришел, жить, вроде бы, тут уж надо отношения строить... Нет, не знал его Лев Ильич, но на кого-то он был похож, видел он таких скромников, пока до дела не дойдет или деньгами не запахнет... "Эх, Лида, Лида!.." - вздохнул про себя Лев Ильич. А что - не нравится? Тебя, что ль, в дом привести!..
   Второй - "ряженый" - был еще хуже, то есть, Лев Ильич уж вроде привыкать начал, что все, что как раньше выходило, он знал, угадывал, теперь как-то напротив получалось, другая глубина, что ль, ему открывалась, про которую никак не прознать, но и не мог тоже иначе заключать: маленький такой, коротышка, в рост тринадцатилетнего мальчика, но крепкий малый, грудь колесом, плечи квадратные, лысина во всю голову, золотые зубы, которые он, впрочем, не показывал, только поздоровавшись, щелкнул, а как увидел Льва Ильича, губы сжал, обиделся, видать: пригласили в дом, где будет женщина, а тут кавалер нате вам! Пиджачок в крапинку, голубые брючки, яркий галстук на темной рубашке - и верно, ряженый!
   Они, как показалось Льву Ильичу, были не то чтоб пьяные, хотя уж и давно пьют, а как бывает - расходиться вроде рано, но и нельзя не продолжать.
   Едва уселись, разлили, собрались выпить, Лида подхватилась с места.
   - Что ж это я - милому и квартиру не показала? Как не люди - на кухню да водку жрать!..
   - Да ладно, Лидуша, - застеснялся "суженый", - сидим хорошо. Дай выпить, познакомиться... А то слышал: "сестра", "сестра" - вот теперь вижу - сестра.
   - А сестра вам для какой надобности? - спросила Таня.
   Лев Ильич даже вздрогнул, так она их ждала и вроде даже хотела, чтоб была семья, и у нее надежда забрезжила, а тут, видно, сразу ей все это не понравилось.
   Даже Лида не успела ничего сказать, Лев Ильич только заметил, как глаза у нее сузились, она вздохнула, приготовившись, но тут Таня, стоявшая по-прежнему у плиты, скрестив руки под грудью, вдруг закричала и забилась... Лида и Лев Ильич, опрокидывая табуретки, бросились к ней: над плечом у Тани распустился, потрескивал разноцветный зонт хлопушки.
   - Это он - он! - кричала Таня, со страхом глядя на "ряженого".
   - Простите, мадмуазель, - "ряженый" скромно склонил прорезанную не то морщинами, не то какими-то рубцами лысину, - искусство всегда столь сильно действует на непосредственную, а стало быть, особенно восприимчивую натуру.
   - А я - я? - закричала Лида. - Что ж ты про меня забыл, Аркадий?
   - Возможно ли? - патетически спросил Аркадий и желтые глаза его загорелись тяжелым, мрачным огнем. - Возможно ли забыть про вас?.. Позвольте ручку.
   Лида протянула подрагивающую руку, видно было, как она напряглась, глаза стали совсем узкими. "Тут еще ничего не ясно, ничего не решено..." - успел подумать Лев Ильич.
   Аркадий не поднимаясь крепко взял ее за руку, кисть у него была широкая и видно сильная. Другой рукой он скользнул до ее обнаженного локтя, все так же тяжело и не мигая глядя ей в глаза, потом что-то в глазах у него как бы дрогнуло - и тут Лида закричала, отдергивая руку - по ней, бешено вращалась, спиралью закручиваясь, все ближе подбираясь к плечу, огненная змея, потом она исчезла, Лида с криком подняла руку к уху и вытащила маленький красный шарик.
   - Вы... фокусник? - изумленно спросила Таня.
   - Ну что вы! - Аркадий не улыбнулся, но как закончивший свое дело мастеровой, хлопнул стопку и понюхал корочку. - Фокусник - это высокий класс, а я скромный чудодей. Служитель культа, - он тут же наполнил свою стопку. - За очаровательных хозяек, которые были так добры, что уделили несколько мгновений моему скромному ремеслу.
   Теперь все сидели тесно за столом, даже Таня с пылавшим лицом. Она позволила себе налить и чуть пригубила.
   - И вы много... такого знаете? - спросила она, не спуская глаз с Аркадия.
   "Ну чего я приперся? - с досадой думал Лев Ильич. - Как бы им тут хорошо было..."
   - Что вы, - скромничал Аркадий, - забавы молодости. Теперь все это в большом плюсквамперфекте. Наша дорога с моим другом и идейным руководителем, и не побоюсь сказать, гениальным преобразователем древнего жанра - Василием Постниковым проложена через совсем иные сферы. Мы, так сказать, вторгаемся в то, во что человечество, в силу своего тысячелетнего невежества и не осмеливалось вторгаться. Только отдельные, столь же могущественные художники, оставили свои робкие следы на тех покрытых вековой пылью тропинках, которыми мы теперь шествуем. Не так ли, Вася?..
   Он проговорил всю эту свою малопонятную речь и даже вопрос свой обратил не к приятелю, а по-прежнему тяжело глядя Лиде в глаза. Льву Ильичу теперь казалось, что меж ними в тот момент, когда он держал ее за руку, установилась какая-то связь, она уже не прерывалась, и все, что он говорил, не имело ровно никакого значения. Лида откинулась, прислонилась к стене, уронила одну руку на колено, а из ее полузакрытых глаз тянулась и тянулась эта нескончаемая нить, которую фокусник крутил на своем поросшем рыжеватым пухом пальце с тяжелым серебряным перстнем.
   - В каком же вы теперь жанре выступаете? - спросил Лев Ильич, надеясь перебить его и порвать то, что было уж просто неприличным.
   - Может быть ты, Вася, объяснишь нашему новому другу? Ну хотя бы принципы и сюжет, ибо объяснить все, как вы сами понимаете, невозможно - возьметесь ли вы рассказать "Реквием" Моцарта?
   Тут он глянул на Льва Ильича и тот засмеялся: пока что он добился своего нить была порвана и Лида рядом на стуле освобожденно вздохнула.
   - А вы напрасно смеетесь, - Аркадий налил себе еще и тут же выпил, бросил в золотую пасть корочку хлеба. - Видите всю эту роскошь? - широкий жест на уставленный явствами стол. - Ну может ли бедный артист позволить себе такое, даже когда он ослеплен любовью, как мой высокоталантливый друг? Он готов, он способен отдать все, чтобы доставить своей подруге эту маленькую радость выпить и закусить, но у него нет, простите за грубость, возможностей, презренного металла, средств к необходимому для такой высокой любви шикарному существованию. Чтоб оформить бриллиант чистейшей воды, нужно достать другой бриллиант, и только заложив его, мы соорудим достойную оправу... Я доходчиво объяснил?
   - Да, только вы не ответили на мой вопрос.
   - О! Интеллигенты! - щелкнул металлом Аркадий. - Им подавай ответы, а вопросов у них миллион. Искусство не должно отвечать на вопросы - оно само ответ, в себе, в собственной гениальности оно содержит все ответы. Как я вам объясню "Реквием" Моцарта, ежели вы не хотите слушать его, а получить свой жалкий ответ, будто Моцарт бухгалтер или лектор по распространению!..
   - Сдаюсь, - засмеялся Лев Ильич, - вы правы, Моцарт. Но тем более охота хоть что-то узнать про ваш "Реквием"?
   Аркадий теперь снова смотрел на Лиду, а Лев Ильич, глянув на его товарища, увидел, что и тот смотрит на нее. Боже мой, подумал он, нет, не в этом чревовещателе с его белибердой и провинциальными приемами, а в ней, вот в ком сила, неужели она знает это в себе? И то, как сидит, откинувшись, выставив грудь, такую свободную под свитером, широко расставленную, как ее глаза, и полные губы по-детски распустила... Она слушает его, это внимание, интерес или точный расчет, знание того, сколько силы в этой ее откровенной порочной детскости?..
   - Верите ли, мой новый друг, - великосветски продолжал Аркадий, - я попытаюсь здесь перед вами проверить нашу гармонию жалкой и ничтожной алгеброй слов. Некий автор на заре нашего российского развития бросил в мир гениальную мысль, никем не услышанную. Дикая эта страна, убивающая своих пророков прямым насилием или еще более тягостным для них невниманием, прошла мимо его открытия, стыдливо замолчав, называя всего лишь гениальной шалостью. А между тем... ты не возражаешь, Вася?
   - Я терпелив, - сказал Вася, не спуская глаз с Лиды, на приятеля он и не смотрел, - ох, как я страшно терпелив! - Вася шевельнул борцовскими плечами под тесным пиджачком.
   "Да ведь он тоже актер! - осенило Льва Ильича. - А я-то думал общественное питание..."
   - Понял, - кивнул Аркадий. - Понял и учел... Мы с моим дорогим другом, повинуясь единственно душевному движению, а кроме того, разумеется, стремясь к изобилию, - он опять широким жестом указал на стол, - поставили мистерию, одним взмахом оставив позади все жалкие потуги наших убогих лекторов и плакатистов, так называемых безбожников и борцов за новое мировоззрение. Ну скажите положа руку на сердце, может ли вам прийти в голову отправиться сегодня слушать лекцию о том, что религия опиум для народа?
   - Нет, - сказал Лев Ильич, - такая мысль мне прийти в голову не может.
   - Браво! Смелый ответ. А за смелость услышите откровение.
   Теперь Лев Ильич понял, что "ряженый" просто пьян - тут ли он успел нахлестаться, или сначала хорошо держался, но сейчас его явно стало развозить, и взгляд этот тяжелый был, верно, от того, что он уже не мог иначе фиксировать глаза.
   - Вы не пойдете на лекцию, наша пропаганда будет хлопотать перед пустым залом, а дурман вползет в ваш дом и в душу. Вы бывали когда-нибудь в церкви, мой новый друг?
   - Бывал, - ответил Лев Ильич.
   - Браво, смелый ответ! Значит видели воочью несос... несо... несостоятельность нашей агитработы. И вот мы с моим гениальным другом приходим им на помощь. А вот их нам за то благодарность... - он налил себе еще, выпил, на этот раз схватил толстыми пальцами кусок ветчины, но так и не донес до рта. - Вы, надеюсь, понимаете, что это не свидетельство их щедрости, а знак нашей гениальности... Я, например, играю в этой мистерии, прошу, впрочем, прощения, у прелестных дам, играю... надменный член.
   - Ух ты! - воскликнула Лида.
   - Не "ух ты", - поправил ее Аркадий, - а тот самый член, которым грешил лукавый, архангел и Господь Бог... верно, Вася?
   - Ладно, - сказал Вася и положил ладонь на стол. - Заканчивай базар.
   - Как заканчивать, а... "Реквием" для нашего друга? Тут, понимаете, у нас одна загвоздка. Вася играет архангела, я, как вы уже догадались, беса, да и с Господом все в порядке, его хоть вы, и то б сыграли. Но вот Марию - Матерь Божию, которая с ними, с тремя... Слушай, Вася! - крикнул он, по-прежнему не спуская тяжелых глаз с Лиды. Так вот же она сидит против нас - вот она Матерь Божия, а мне - бесу первому и предстоит с ней наедине пошептаться, как наш гений написал...
   Таня встала и не сказав ни слова, вышла из кухни.
   - Ты что? - опомнилась Лида. - Вы зачем девчонку обидели?
   - Да хватит и ей, - сказал Аркадий. - У нее и этот... новый претендент на роль Господа Бога. А... может и ее попробовать на роль... Только потом, а, Вась, только потом?..
   Лида поднялась, взглянула на Васю, и тогда он спокойно, чуть наклонившись, вдруг резко дернул за ножку табурет, на котором сидел Аркадий, тот не удержался, соскользнул на пол, потащив за собой скатерть, зазвенела посуда, а Вася так же спокойно, точным движением поймал его за галстук и легко приподняв, бросил в коридор. Аркадий пролетел довольно большое расстояние, ударился спиной и головой о вешалку, повалил ее на себя, забился под пальто, выбрался, постоял на четвереньках, покрутил лысой головой, потом медленно поднялся.
   Лида молчала, не шевельнулась, а Лев Ильич не мог не оценить второе, до сих пор бездействовавшее лицо этой интермедии.
   Аркадий, стараясь ступать ровно, подошел к столу, налил себе стопку, выплеснул в рот и посмотрел на Лиду.
   - Он еще пожалеет об этом, - сказал он спокойно, - да ведь и мы с тобой свой разговор еще не кончили.
   Он повернулся, двинулся в коридор, тут его качнуло, ударило о стенку, но он справился, взял пальто из кучи, валявшейся на полу, распахнул наружную дверь и вышел, не закрыв ее.
   - Веселые вы ребята, - сказала Лида.
   Она подняла табурет, бросила в ведро черепки, осколки, поправила скатерть, вышла в коридор, закрыла дверь - и не вернулась на кухню.
   Вася спокойно курил, аккуратненько сбрасывая пепел в алюминиевую пробочку от бутылки.
   Вернулась Лида.
   - Лев Ильич, зайдите к Тане. Она вас просит.
   Он встал и уже за спиной услышал ее голос.
   - Ну что, миленький, может, теперь поинтересуемся квартирой?
   - Да посидим еще, - ответил Вася, - куда нам спешить?
   В Таниной комнате горел ночничок, она лежала на широкой тахте, отвернувшись к стене, и горько плакала.
   - Ну, что ты, Танюша! - Лев Ильич присел у нее в ногах. - Пьяные люди, болтают чепуху - посмеялись и разошлись.
   - Но ведь он останется! - прошептала в стену Таня. - Я их боюсь. Ну что еще в голову придет, если такое могут?.. А думала, ребенок у нее тоже будет, вместе, по очереди станем нянчить...
   - Он не останется, - сказал Лев Ильич. - Ну до завтра или, может, еще на день. Ребеночка вырастим. Брось, Танюш, повернись лучше. Как ты напугалась-то, а потом восхитилась, я даже подосадовал...
   Она повернулась к нему и улыбнулась сквозь слезы.
   - Правда, страшно, надо ж какой!
   - Поздно уже, двенадцатый час... "Куда идти-то?" - подумал он.
   - Лев Ильич, - будто услышала его Таня, - не уходите, а? Оставайтесь. Мне так хочется, чтобы вы остались... Вы тут, а я на диванчике - у той стенки. А?
   - А тебе ничего? - посмотрел на нее Лев Ильич.
   - Да что вы! Наплевать на них. Пусть что хотят думают. Мне только с вами хорошо, а без вас страшно.
   Она быстро встала, вытащила простыни, Лев Ильич только воспротивился, сказал, что спать будет на диванчике, ему, мол, хватит места, а она чтобы уж так, как привыкла, иначе, мол, уйдет.
   На кухне, когда он вышел умыться, никого уже не было, стол так и остался неубранным, а в металлической пробочке еще дымилась сигарета.
   Он разделся в темноте, устроился на отчаянно заскрипевшем под ним диванчике, выставив ноги наружу.
   - Вам неудобно, - прошелестела от другой стены Таня, - может переляжем?
   - Нет, нет, Танюш, мне хорошо. Мне тоже очень хорошо с тобой. А без тебя плохо.
   Они замолчали и он невольно прислушался к смеху за стеной. "Какой ужас!.." - вспомнил он ту свою здешнюю ночь и сказал, чтоб она не слушала.
   - Всегда что-то случается: как быть должно, так и теперь будет. Может, прямо завтра. Или еще через день. Я верю, что все у тебя будет хорошо.
   - А мне, знаете, как сейчас хорошо? Я, верно, даже и думать не смела, что вы будете здесь рядом, ночью. Я давно про вас думаю. Конечно, не так... как сейчас. Но все равно - вы рядом.
   Лев Ильич не знал, что ответить. Он ведь тоже думал, бывало, про то же, да не так. Да и не думал, а уж так, другой раз поглядывал на нее. Странная, конечно, ситуация, куда там. Пойду-ка я завтра домой, решил он твердо. Хватит дурака валять...
   - А знаете, Лев Ильич, - шепотом, от которого ему уже становилось не по себе, продолжала Таня. - Завтра я проснусь, а вы тут! Так и не бывает! Хоть одно утро да такое...
   Он услышал, что она завозилась у себя на тахте, встала, прошлепала босиком и тут он вздрогнул, почувствовав ногами теплоту скользнувшего под рубашкой тела: она подставила стул ему под ноги и укрыла его, подоткнув одеяло.
   - Спасибо...
   Он слушал, боясь шевельнуться, как она опять прошлепала по комнате, потихоньку улеглась у себя. Лев Ильич глядел в потолок широко раскрытыми глазами. За стеной снова засмеялись.
   "Может, лучше уйти?" - мелькнуло у него.
   - А вы молитесь на ночь? - спросила она.
   - Да нет, Танюш, не умею, - с облегчением ответил Лев Ильич и перевел дух. У него и ночи-то ни одной не было спокойной с тех пор, как крестился. Вот и здесь, нечего сказать, ночь подходящая для молитвы.
   - И я тоже не умею. Но я своей молитвой молюсь. Хотите, я вам скажу? Правда, может, нельзя свою молитву говорить, но ведь мы вчера вместе стояли в церкви. И потом я вас как родного люблю.
   - Конечно скажи, Танюша, - повернулся к ней в темноте Лев Ильич.
   - Господи... - зашептала Таня, так близко она была, что он руку протянул и пальцы ее влажные встретил. - Господи, спасибо Тебе за все, что сегодня было со мной. И за все, чего не было, раз Ты не захотел - все равно спасибо. Спокойной ночи, Солнышко, Родной мой, если есть у Тебя минутка времени, поспи спокойно, отдохни,
   Господи, дай Тебе, Бог, радости...
   - Хорошо как, Таня. И тебе спасибо. Если можно, я ее запомню и тоже буду так молиться...
   - Ну что вы... А если нравится, конечно, можно. И потом, дело не в словах, а так мы все говорим одно и то же.
   Он откинулся к стене и закрыл глаза: он только сейчас почувствовал, как смертельно устал за сегодняшний день, как он хочет спать и ничего больше не слышать и не видеть.
   "Спасибо Тебе, Солнышко, - сказал он внутри себя, - спи и Ты, Господи, если выдастся хоть минутка времени, дай Тебе, Боже, радости..."
   Он уже совсем засыпал, как вдруг в каком-то странном палящем розовом свете увидел толпу обтрепанных, усталых людей, гонящих стадо по пустынной дороге. Впереди в клубах пыли шел старик с развевающейся седой бородой, с тяжелым посохом, а за ним, чуть приотстав, тот давешний еврей со слуховым аппаратом, шофер в черном свитере, две сестры - Яшины дочери, Семен, ЖЭК, дядя Яша с тихой улыбкой под руку с тетей Раей, а этот сегодняшний лысый урод с золотыми зубами держал за руку Лиду в разорванной рубашке, с распущенными светлыми волосами, ступающую босыми ногами по пыльной дороге... Только вот себя с Таней почему-то не видел он в этой толпе. Вокруг была голая, с редкими колючками степь без конца и края - вся в розовом мареве. И Лев Ильич вдруг узнал седого старика - ну конечно! "Разве все они евреи?" - спросил он себя с удивлением. Но ответа так и не успел услышать. Уснул.