Светов Феликс. Отверзи ми двери

   4
   Он проснулся от того, что кто-то легко, заботливо поправил на нем одеяло, двинул стулом под ногами. Он приоткрыл глаза. Свет пробившийся сквозь плотные шторы неверно освещал комнату, Таню в белой до пят рубашке...
   - Ой! Я вас все-таки разбудила... Спите, спите, вам еще рано. А мне уже идти скоро...
   - Спасибо, Танюша. Мне тоже надо вставать.
   - Полежите еще. Я чайник поставлю.
   Она подошла к нему, наклонилась, он почувствовал сонное тепло, блеснула цепочка в открытом вороте. Она поцеловала его в голову, а он поймал ее за руку и, притянув к себе еще ближе, прижался щекой к вздрогнувшей под рубашкой груди.
   - Спасибо, Танюша, мне очень хорошо было у тебя.
   - А если б вы знали, как мне-то хорошо, Господи! Как вчера примечталось: открыла глаза - а вы тут... Раскрылись... Надо бы, конечно, вас ко мне уложить...
   - Видишь, как спал, куда уж лучше... - он боялся шевельнуться.
   Она разогнулась, собрала вещи и вышла, тихонько прикрыв дверь.
   Лев Ильич закрыл глаза. Больше он не может так жить, - подумал он. - Что это за путешествие по чужим домам и кроватям. Ему вдруг показалось, что его просто носит, как щепку, прибивая то к одному, то к другому берегу, а он и успокоился, доволен, что не нужно ничего решать - все само происходит. У всех свои дела, обязательства, заботы о ком-то или о чем-то, а он про кого, про что? Ну был праздник, кончился, вымыли посуду, что разбили - разбито... "А может еще потянуть, вот ведь, и бутылки можно сдать на опохмелку?.."
   Он улыбнулся про себя, так это ему понравилось - нашел дело! Отбросил одеяло, оделся, сложил постель и раздвинул шторы.
   За окном опять был серенький денек, подмерзло, верно, с утра, окно уходило во двор-колодец - ничего ему не говорил тот колодец - не напьешься.
   Он обернулся на комнату. Широкая тахта прикрыта одеялом, в белом с кружевами пододеяльнике, большие белые подушки, над тахтой прикноплена репродукция. Он подошел поближе: "Троица" Рублева в журнальную страницу. В углу у окна телевизор под цветной салфеткой, гардероб, полочка с десятком книг над школьным столиком, на нем раскрытая машинка с большой кареткой, стопка чистой бумаги, вчерашняя икона тускло блеснула серебром - это уж из другой жизни. А что он знал-то про ее жизнь? как выяснилось, немного.
   За спиной открылась дверь.
   - Доброе утро, милок!
   Лида уже одетая, но непричесанная, улыбнулась ему запухшими губами.
   - Ну как, не обидел сестричку? - она сощурила глаза, глянула на тахту, на постель, сложенную на диванчике, и посмотрела прямо в глаза Льву Ильичу. Глаза у нее, как всегда, были отчаянные, но где-то в глубине подметил Лев Ильич усталость, что ли, печаль ему моргнула из них на мгновенье.
   - Ты знаешь, Лида, ей трудно сейчас будет, а у нее нет никого кроме тебя.
   - Думаешь, нет? А ты как же? Мы с ней обои невезучие, да ведь подфартило тебя нашли. Такого, как ты, нам за глаза на двоих хватит, как думаешь?.. Ладно, ладно, не обижайся - я ведь тоже не обиделась. Я про тебя, может, побольше, чем ты думаешь, поняла. Хотя, честно сказать, денька два подождала вдруг заявишься? Да ну, ладно, все мы люди, чего будем ворошить... Ты не думай про меня и про Таньку мне такого не говори - она для меня, всего главней. Много ли мне осталось - может, чуток всего. Этот не задержится - или ты подумал чего?
   - Да нет, не подумал, ты уж прости.
   - Видишь, как у нас с тобой - ты меня, я - тебя, - она подошла к нему вплотную и положила обе руки ему на плечи. Ему показалось, он впервые так близко увидел ее лицо - бледноватое, в легких веснушках под скулами, он не сразу и в глаза ей смог посмотреть, они опять были неожиданными - добрыми и мягкими. - Эх ты, как мальчик! - засмеялась Лида и звонко поцеловала его в обе щеки. Ты вот, не оставляй нас, у тебя и своих дел много, да и беда своя, не зря же старый мужик по ночам к бабам ходит? - Да не такой ты, вижу. Все равно не забывай. А Танька, знаешь, как тебя любит! Я давно еще про тебя слышала Лев Ильич да Лев Ильич! Чем уж ты ее взял сердечную, посмотреть бы хоть на этого Льва Ильича? Ну и посмотрела - ничего, в порядке! Я тебя не позабыла, у нас, у баб, своя память, крепкая, - она оторвалась от него и засмеялась. - Тут уж со мной, мое, не заберешь, не отнимешь. Не забывай и ты, храни тебя Бог!
   Она повернулась к двери, светлые, в рыжину волосы плеснули по плечам и Лев Ильич вспомнил ее такой, как увидел ночью - в разорванной рубахе, босиком, с тем лысым уродом...
   Лида посторонилась, пропуская Таню - уже одетую, причесанную, исподлобья глянувшую на сестру и на Льва Ильича.
   - Чего напугалась? Да не заберу я его - побожился, наш теперь, на двоих, мол, коль охота. Как, сестренка, охота нам, нет? - она чмокнула Таню и выскочила в коридор.
   - Шальная она какая-то, - Таня напряженно всматривалась в Льва Ильича. - Я там вам завтрак приготовила. Яичница, а не хотите, творог есть. Вы кофе или чай утром?
   - Она тебя любит, Танюша, ты на нее надейся, - сказал Лев Ильич. - Я ж говорил, все будет хорошо.
   - Да уж как будет, мне и так много.
   На кухне шкворчала яичница, стол был накрыт для завтрака, Лида залетела, плеснула себе чая, так и выпила стоя, с куском колбасы.
   - Вот он, мой князь, сейчас выйдут, - давайте вместе почай-пейте, да не пьянствуйте с утра, а то еще подеретесь. Князь, а князь! - крикнула она, оборотясь в коридор.
   Показался Вася, заспанный, опухший, в маечке, здоровенные руки и грудь в наколках: змей, целующиеся голубки - у Льва Ильича даже в глазах зарябило.
   - Хорош гусь? - веселилась Лида. - Ой, Тань, побежали, тебе-то близко опоздаю, выгонят, чем будем мужиков приваживать?
   Она поцеловала Васю, Льва Ильича, схватила Таню, та только успела прошелестеть:
   - Вы тогда дверь захлопните. А то чаю напейтесь и поспите...
   - Ну вот еще - мы тачку таскать, а они будут дрыхнуть? Пейте чай да выматывайтесь!..
   Дверь за ними захлопнулась.
   Льву Ильичу мучительно хотелось курить, но не привык натощак. Он налил себе чаю покрепче, взял кусок хлеба.
   Вошел Вася - уже в рубашке, видно, и лицо сполоснул.
   - Чай пьете? Гадость какая, - мутно глянул он на Льва Ильича, отправился в коридор и выругался. - Жидовская морда! унес все-таки портфель. Так и знал, что унесет...
   Он присел к столу, вздрагивающими пальцами вытащил сигарету и закурил.
   - Что ты будешь с ним делать - убить его, что ли?
   - Это вы про кого? - поинтересовался Лев Ильич.
   - Да про дружка своего закадычного. Такая, понимаете... а вы-то - не из евреев ли будете? - глянул он более осмысленно на Льва Ильича.
   - Из евреев, - Лев Ильич уже выпил чаю и тоже закурил.
   - Ну да, заметно. Евреи тоже, между прочим, разные бывают. Я вот знал одного, моей двоюродной сестры муж - нормальный мужик, деньги одалживал и ничего такого не заметно.
   - Какого такого?
   - Жидовского. Вы человек интеллигентный, поймете, что я употребляю этот термин в смысле отрицательном, хотя он, как известно, всего лишь обозначает нацию... Ага, нашел, - он полез за плиту и вытащил бутылку. - Я ж помнил, что оставалось полбутылки. Живем! Ушлая баба, запрятала... Давно сюда ходите?
   - Я работаю вместе с Таней.
   - Ага, понятно, - он одобрительно глянул на Льва Ильича и взболтнул бутылку. - Вам куда?
   - Не нужно. Я утром не пью.
   - Утром? А когда ж - вечером? Беспринципная позиция, между прочим. Опасная. А знаете, почему опасно? - он налил себе в чашку, выпил и передернулся. - Хорошо пошла - душу чистит. Опасная, потому что отрывает от коллектива. Вся, как говорится, рота идет в ногу, и утром, и вечером, а вы шаг сбиваете. Затопчет, на кого тогда обижаться? Только на себя - оторвались... Да ну, что вы - утром да нельзя! - как тогда работать, где, как говорится, вдохновения набраться? Вы кто по специальности?
   - Я в редакции работаю.
   - Ну да, вроде бы, коллеги - редактор, корректор... Да вы ж тогда должны знать, с творческими людьми приходилось иметь дело?.. Как им не пить - тут полет нужен. Вот я вам и говорю... - он налил еще и тут же выпил.
   - Может, яичницу? - спросил Лев Ильич с некой опаской глядя на него. Вон, на плите.
   - Да ну, ешьте, я с утра не могу - душа не принимает. Тоже, между прочим, национальная черта - еврею обязательно утром поесть надо. Яичко, кофею, какаву - вы меня, надеюсь, понимаете?
   - Понимаю, - сказал Лев Ильич, ему тоже не хотелось есть, но тут уж он решил, что должен расправиться с яичницей. Да и Таня не зря ж старалась.
   - Да не понимаете вы меня, потому что вижу, человек вы не творческий, хотя и интеллигентный. А это, между прочим, разные вещи. Согласны?
   - Согласен, - яичница была на славу, и Льву Ильичу даже неловко стало, что он сразу не принялся за нее. "А может, на самом деле еврейская черта?" весело подумал он.
   - А почему согласны? Так просто, чтоб отвязаться, или такой умный? - не унимался Вася. Он порозовел, лицо разгладилось, стало поблагообразней.
   - А чего тут хитрого? Я вот, как вы говорите, интеллигентный, а вы творческий. Конечно, разные вещи.
   - Так думаете? - сбился Вася. - Ну да, естественно. Тогда вы мне такую метаморфозу объясните. Я, к примеру, артист, имею высшее театральное. В академических театрах не играю по причине общеизвестной, хотя и мог бы лучше других прочих...
   - Понятно, - сказал Лев Ильич, отодвигая тарелку и вытащив из пепельницы свою дымящуюся сигарету.
   - Опять понятно? А что тут вам понятно? Ну откуда вам знать, почему я не играю в академическом театре?
   - А тут уж совсем ничего хитрого, - улыбнулся Лев Ильич. - Евреи помешали, завистники - верно?
   - Вот это мужик! - Вася даже руками всплеснул. - Эх, жалко выпить нету, я бы вас сейчас уговорил. Или сбегаем?
   - Мне уходить надо. Да и магазины закрыты.
   - Да ну! - крикнул Вася, срываясь с места. - Закрыты!..
   - Садитесь, - сказал Лев Ильич. - Я правда не стану пить... А приятель ваш вчерашний тоже актер?..
   - Приятель мой - жид пархатый, как я вам уже доложил, но между прочим, без принципов - утром пьет и не закусывает.
   - Ну вот видите, - засмеялся Лев Ильич, - какие евреи разные. Как тут обобщишь!
   - Зачем обобщать, все и так видно, кто соображает, - Вася присел к столу и слил из бутылки все, что там оставалось. - Еще вам загадка: он, к примеру, такой же, как я, прощалыга, может, похуже, а почему ему хорошо, а мне плохо? Ну, раз вы такой умный, объясните - почему?
   - Не могу объяснить, - сказал Лев Ильич, - данных нет. Кто вы такой, кто он - не знаю, чем ему хорошо, чем вам плохо - тоже не знаю. Как же тут объяснишь?
   - Ага! Не знаете, а я бы вам сразу безо всяких данных объяснил... Глядите. Мы с ним оба артисты. Не из последних, между прочим, - он допил водку и взял с тарелки кусочек сыру. - Человек принципиальный может и нарушать свои принципы - верно?.. Итак, артисты - это раз. Но меня не взяли, а верней - взяли да прогнали, и не раз, можете мне поверить, и не два, а уж раз десять. Но ведь берут, стало быть, таланта за мной не признавать не могут?.. Следите за мыслью?..
   - Стараюсь, хотя и трудно.
   - Ничего, оно того стоит. И вот начинается ситуация: евреи кругом кричат, нас, мол, не берут, притесняют - в институты, на работу, на радио, в кино, в Центральный Комитет и т.д. Я, как вы поняли, человек искусства, не знаю чего в технике происходит, на производстве - про это судить не берусь. Чего не знаю не знаю. Говорят, вон, и атомную бомбу русский Иван изобрел - по чести говоря, сомневаюсь, не русского это ума дело. Но про искусство - это уж вы меня, Васю Постникова, спрашивайте, тут мое дело. Хотите, побьемся с вами, хоть на бутылку пива, если вы по утрам чего стоющего не употребляете, да и человек благородный, на коньяк вас выставлять не стану? Идемте сейчас в госконцерт, идемте на радио, на телевидение, на студии - куда хотите! Если первый человек, которого вы встретите, ну, из творческих людей, я имею в виду, будет не еврей - угощаю. Но не связывайтесь - проиграете, честно вам говорю. Да уж пробовал беспроигрышная лотерея. Может, вы скажете время не то, уважающий себя творческий человек, я имею в виду русских - спит или опохмеляется, а еврей по делам шныряет после сытного завтрака? Думаете, я время усек для своего промысла? Пожалуйста, идемте днем, вечером, когда хотите. А лучше прямо деньги вперед, подметки чтоб не бить, а я в магазин смотаюсь. Ну как?
   - Да я вам верю, - улыбнулся Лев Ильич. - Только к чему вы это все?
   - Ах, к чему? Еще не поняли? Я ж вам объясняю. Поскольку мы имеем казус: в институты не берут, на работу не принимают, а все дипломированное начальство я имею в виду начальство, от которого карман зависит, а не то, которое речи произносит, те нашего брата не волнуют, пусть себе говорят! Я про тех, кто нам платит. Оказывается, это те самые евреи, которых ни в институты, ни на работу не взяли. Как это случилось? Одно из чудес света. Хотя по этому поводу шума нет и враждебное радио этот казус не разбирает. А может и разбирает, я ихнего радио не слушаю, мне и своего хватает - блевать тянет. Теперь понятно? Ну разве какой-нибудь уважающий себя еврей - меня, с такой рожей и с моей известностью возьмет меня на работу? В приличное место, на хорошую роль? Да нипочем не возьмет. Я им только коммерцию испорчу. Ну, не евреи ли виноваты?
   - Не убедительно, - сказал Лев Ильич. - Опыт не чистый. У вас кроме национальности есть и другие отрицательные показатели.
   - Не убедительно? Хорошо, с иного бока подъедем... Ага! - закричал он, да так, что Лев Ильич вздрогнул: Вася вытащил с другой стороны плиты еще полбутылки водки. - Ну что я вам говорил? Ну не золотая ли баба? Под это-то дело я вам в два счета все объясню... Значит, непонятна моя мысль?.. Ладно, берем моего дружка Аркашу - видели вы его вчера. Артист. Бог кой-чего дал. Умеет. Мы с ним давно уже вдвоем работаем. Вместе нас берут - вместе и гонят, причем, его раньше, чем меня. Я имею в виду - гонят. А почему? Морда у него жидовская, а это раз. А эти евреи, которые до денег дорвались, у них главное что? своего не упустить. Они, конечно, родню, друзей-приятелей пристроят на теплые места, будьте спокойны. А такой Аркаша, у которого принципы есть - с утра не закусывает - он им еще хуже, чем я, общую картину портит: алкаша взяли да еще жида, а есть, мол, установка, евреев не брать, они-то, мол, сами свои, полезные, а хорошего мужика - по шапке, давят. Что делает Вася, как человек благородный и верный дружбе? Вы что, говорю, жидовские морды, в кресла сели и антисемитизм будете здесь устраивать, в нашем, простите меня, социалистическом отечестве, ну и т.д., прямо по "Коммунистическому манифесту". Гонят да еще в книжку уж такого напишут, что к следующему еврею уж лучше не показываться. И что в результате?.. В результате мы с моим пархатым дружком докатились, можно сказать, до полного обнищания, взяли нас в общество по распространению, в антирелигиозную бригаду: мистическая интермедия "Гавриилиада", он вчера говорил. Я, правда, на этом деле схватил Лидку - у них третьего дня на заводе в клубе была премьера. Аркаша тоже ее углядел, он на этот счет крепкий малый, но я-то первый заметил - все должно быть по чести. А дальше не мое дело. Верно?
   - Печальная история, - сказал Лев Ильич.- Только мысль вашу все никак не пойму.
   - Где уж вам понять. Может, в чаек плеснуть - сразу и поймете?.. Хорошо нет так нет: водку пить уговаривать да баб - последнее дело. Значит, не поймете?.. Сыграли мы премьеру, чушь, конечно, собачья, но - нравится, смеются, стишки лихие у нашего гения - ничего не скажешь, не сегодняшним чета. Эта, вон, сестренка обиделась, верующая она, что ли?.. А так все шло нормально: получили деньги, два дня гуляем, а вчера - спектакль. Ну опоздали на полчаса, все законно, и народные опаздывают, но мы уж такие пришли, что на что наша "Матерь Божия" - лекторша по распространению - начальство, нас в разных видах повидала, привыкла, а тут не выдержала. А между прочим, там была последняя наша ставка - куда теперь. Тут она и разгадка: мне, русскому дураку, как вон Лидка только что высказала, идти за тачкой, а пархатый Аркашка подает бумаги, ему шлепают визу и - гуляй: Париж, Ницца, далее везде! Опять нас сиволапых облапошили, так выходит? В институты не берут, черта оседлости? нате вам, деревня, лакайте свое пиво, а мы будем в Лондоне сертификатную воблу жевать! Кому, выходит, лучше при общих, так сказать, показателях?
   - Подвели, - улыбнулся Лев Ильич, - диалектика называется. А я думал, вы пьяный - концы с концами не сведете.
   Лицо у Васи перекосилось, Лев Ильич даже испугался - не случилось ли с ним чего, глаза налились кровью, он медленно поднялся.
   - Эт-то ты - мне говоришь, что я пьяный?..
   Лев Ильич вспомнил его вчерашний номер и тоже встал.
   - Но, но, - сказал он, - аккуратненько, - и поднял табуретку.
   - Ишь какой - напугался. Жид, а соображает. Деньги есть?
   - Есть, - сказал Лев Ильич.
   - Сколько?
   - Не скажу.
   - Три рубля дашь?
   - Нет, - Лев Ильич уже сидел за столом. Почему-то он не хотел уходить отсюда, ему вдруг показалось, что вот сейчас, в этой похмельной бессмысленной болтовне он услышит что-то, что всегда от него ускользало.
   - Как нет? - искренне удивился Вася.
   - А почему я тебе должен давать деньги?
   - Да потому, что у меня их нет, а у тебя они есть - это раз. Потому, что мне необходимо выпить, а тебе нет. Два.
   - Резонно.
   - И еще потому, что я русский, а ты - жид пархатый.
   - А тут не получается. Так бы я, уж пожалуй, решил дать, коль так выпить охота, а теперь нет. Не получишь денег.
   - Вон ты какой интересный, - Вася на него остро глянул, и Льву Ильичу вдруг подумалось, что никакой он не пьяный, а всего лишь ломает перед ним ваньку. - Я еще таких не встречал, хотя нагляделся, да и на Аркашке много опытов ставил.
   - По-научному подходишь?
   - Ты мне лучше такую вещь объясни, - Вася курил, сидел теперь легко, говорил свободно, вроде бы и правда протрезвел. - Почему вашего брата никто не любит? Ну никто и никогда! Ты ж не можешь сказать, что вот уж столько - тыщу, две тыщи лет все кругом мерзавцы, вроде меня? И заметь, разные люди, враги друг другу, а в этом сходятся: Гитлер жег, Сталин стрелял, царь утеснял, коммунисты травят... Ну почему так? А это ведь близкая история, на нашей памяти, а ежели чуть дальше копнуть? Папа их давил и патриарх изгонял, а тоже друг дружке были готовы глаза повыцарапывать - может, неправда, но говорят, что так. Но тут я не специалист, сам видишь, не историк. Но возьми область мою - искусство. Тут уж я собаку съел! Шекспир - что?
   - А что Шекспир?
   - Как что? А Шейлок? Небось знаю, играл. Ну это ж надо - за свои поганые жидовские деньги предложить вырезать кусок мяса из живого человека! А Пушкин "ко мне постучался презренный еврей"? А Гоголь - про жидовские ноги в Днепре? А Достоевский - тут уж не отдельные цитаты, а как бы сказать - философия антисемитизма? А Тургенев?..
   - Ну а Тургенев? - удивился Лев Ильич.
   - Ага, не знаешь - а повесть "Жид" не читал?
   - Не читал.
   - Эх, интеллигент!
   - А ты, я гляжу, профессор по этом делу.
   - Жизнь научит. Ну так как ты мне все это объяснишь? Или скажешь, что Шекспир был пьяница, актеришка, вроде меня, а Достоевский - в карты шулер? Но уж Тургенев-то чистый голубь, жены даже не имел? Ты ж сам еврей, откуда тебе знать, что про вас русские говорят - тебя или боятся или стесняются, это редко попадешь на откровенного, вроде меня, да и то, что ты мне симпатичный, и мы, вроде, тут породнились. Ты вот посидел бы под столом, когда русские ребята выпивают и про вас разговор зайдет, или под кровать заберись, когда мужик с бабой спит...
   - Благодарю, я привык на кровати, - не удержался Лев Ильич.
   - Да это все правильно, но ничего она тебе не скажет, тем более, если ты ее на кровать затащишь. А так бы такого услышал - от бабы, я имею в виду, другой раз самому противно. Тут что-то есть, чего и не поймешь. Знаю, ты сейчас скажешь - темнота, дикость, политика - нет, тут посерьезней, и с поллитром не разберешься... Ты еврейский язык знаешь, тот настоящий, старый?
   - Нет.
   - Видишь как. А говорят, в ихнем "Талмуде", который никто полностью не перевел, да и не прочтешь, там есть секретные главы, там и записано про этот закон, ну про то самое...
   - Про что?
   - Не понимаешь? Про кровь, которую из младенцев - не еврейских, конечно, надо на ихнюю Пасху, для мацы.
   - Это у тебя юмор такой? - даже не обозлился Лев Ильич.
   - Да какой юмор! Ты что думаешь, для чего это мне? Я, если хочешь, два раза морду бил за своего Аркашу - у меня не заржавеет, но он-то, как и ты, ничего не читал - а может, все-таки есть такой закон? Пусть старый, пусть уж пятьсот лет его отменили, но, может, был? Тогда понятна эта вражда, ненависть, презрение, как к клопам, которых надо только давить. Ты, верно, бабу бы какую послушал - да нет, ты на еврея все-таки похож, не расколешь... Знаешь, что я тебе по-дружески, по-родственному скажу, ты малый хороший, вон и денег мне не дал - уважаю. Уезжай-ка ты отсюда пока цел.
   - Куда "уезжай"?
   - Куда! Ну, не знаешь язык, не хочешь к евреям - дуй в Париж, в Африку куда хошь, дорога накатана. Здесь плохо будет вашему брату. Большая злость. А наверху только рады. Ты знаешь, что было в 53 году?
   - Врачи-убийцы, что ли?
   - Что врачи! Правда, не знаешь? Ты сам москвич, где тогда был?
   - Не было меня в Москве. На Сахалине работал.
   - Тогда понятно. А я был комсомольцем, в клубной самодеятельности начинал - актив в райкоме. Ты знаешь, как была подготовлена та операция?.. Ну, что ты! По избирательным спискам - там нация есть, против всех галочки стояли. Вокруг Москвы, на окружной - теплушки на двух колеях. И уж день назначили. На заводе Ильича после смены рабочие хватают мастера-еврея за неверные расценки убивают. Хватают других евреев - серьезная драка. Вызывают милицию - убивают одного громилу. Так? В тот же день - суд над врачами. В Колонном зале. На улице толпа. После заседания общественного защитника - уж не Эренбург ли был назначен, не помню - выволакивают на улицу и тоже кончают. И тут милиция на высоте - парочку патриотов шлепают. Ну, а дальше, чтоб прекратить справедливый гнев и безобразие, защитить и обезопасить, принимают мудрое решение: ночью в каждую квартиру - звонок, два часа на сборы, с ручной кладью по такому-то адресу, к такому-то пути - иначе никто ни за что не отвечает. А дальше теплушки на проволоку - и до Находки. Был, говоришь, на Дальнем Востоке? Половина бы доехала - не больше. Теплушки бы не открывали ни разу. А там, для оставшейся половины бараки без ничего. Мне один летчик рассказывал, он там тогда служил, летал, видел, одним словом, те бараки - тыщи и тыщи бараков.
   - Врешь ты, - сказал Лев Ильич, он был потрясен.
   - Как вру, когда сам в этом деле, можно сказать, замешан? Мы уже наготове были. Да вот, вишь как - сорвалось.
   - Почему сорвалось? - спросил Лев Ильич с надеждой: "Вот она разгадка!"
   - Отдал концы вождь и учитель. В самый тот момент и отдал. Может, придавили его, там тоже свой Каганович сидел, хоть он-то еврейской кровушки нахлебался и без "Талмуда", только за свою шкуру дрожал. Но кто знает проснулась совестишка...
   - А ты задумывался когда-нибудь, - спросил Лев Ильич, он уже увидел, поймал то, что хотел, чего ждал, от чего ему сразу весело стало, - нет ли какой закономерности в такого рода роковом конце каждого, кто всерьез замахивается на евреев? Вон ты про историю, про то-се говоришь. Ты бы почитал всерьез и подумал, раз уж ты научно к этому делу подходишь - какая у всех судьба, как она за евреев рассчитывается - с древних времен до этой войны, до немцев!.. Был такой в Библии царь Артаксеркс и у него, ну одним словом, первый визирь Аман, тоже задумал грандиозную акцию, и уже гонцы поскакали с приказом - всех тогдашних иудеев должны были поголовно вырезать. И что думаешь, чем кончилось? Визирь и вся его семья, весь его род - погибли страшной смертью. А с вождем и учителем - уж какой пример! Каганович ли его придавил, грузин ли помощничек или собственной блевотиной бедняга поперхнулся - разве в этом дело? То орудие было всего лишь. Неуж ты думаешь, Господь оставит свой народ, который Он воспитывал, выводил, к которому являлся, с пророками разговаривал судьбу навсегда предсказал? Он евреев и мучает-то оттого что любит, отмечает. Но представь любой другой такой народ, чтоб две тысячи лет без земли, с постоянной ненавистью, как сам же говоришь, в преследовании - а остались, живут. Ты - русский Вася, у себя дома, а своему пархатому Аркашке завидуешь!.. Как только у нас дело всерьез пошло, керосином запахло, уж не знаю, верить в твои теплушки-бараки - не верить - так заметь, в тот самый момент, накануне акции невиданной! - он отдает Богу душу! Что скажешь?
   - Так что, выходит, Бог, что ль, есть? - спросил Вася совсем трезвым голосом.
   - А ты как думал? Кабы не было, и мы б с тобой сегодня не встретились. Это Он мне специально тебя послал, чтоб мозги прочистить. Давай-ка уберем со стола это свинство да идем отсюда.
   - Ну что ж, - сказал Вася, взяв со стола бутылку, запихивая ее в карман пиджака, - в таком случае с вас причитается. Уж коль меня сам Бог вам послал, Он и три рубля велел отдать.
   - Верно, - засмеялся Лев Ильич, - твои три рубля.
   5
   В квартире было сумрачно и тихо. Он сначала удивился, что никого нет: звонил-звонил, не хотел открывать своим ключом, только потом сообразил, что и не должно быть никого - Надя в школе, Люба на работе. Но почему-то он шел сюда, твердо зная, что разговор будет и состоится, так был уверен в этом, убежден, что продолжал топтаться перед дверью и догадавшись, что там никого нет.
   Он разделся, оставил портфель под вешалкой, заглянул на кухню - чисто, будто ждали кого, в его-то время не бывало так, толкнул дверь в комнату Нади. Ну а здесь как всегда: убегала в школу, впопыхах искала учебники, тетради, едва кровать успела прибрать...
   Он присел на краешек ее кровати: вон как прошлепал годы, все ничем да ничем была - червячком-игрушкой, заботой-тягостью, потом иной раз останавливался - ишь ты, что-то свое, и на кого похожа не поймешь, он бы так никогда не сказал-не сделал, откуда в ней? А пришел раз вечером, она не спала, стояла вот здесь, на стуле, и читала стихи: