Тартлдав Г. Ответный удар

недостаточно.
-- Если бы Бог решил посоветоваться со мной, когда занялся сотворением
мира, я уверен, что сумел бы лучше позаботиться о Его народе. К сожалению,
складывается впечатление, что Он был занят чем-то другим.
Снова закашлявшись, возница дернул за поводья, и телега покатила дальше
по улице. Теперь, по крайней мере, он имел право покидать гетто.
Дом, в котором жил Русси, украшали очередные плакаты с изображением
Рамковского. Под его морщинистым лицом стояло всего одно слово -- РАБОТАЙТЕ
-- на идише, польском и немецком языках. Старейшина надеялся, что
трудолюбивые евреи Лодзи станут настолько незаменимы, что немцы перестанут
отправлять их в лагеря смерти. У него ничего не получилось: нацисты вывозили
евреев из Лодзи до того самого дня, пока их не прогнали ящеры.
"Интересно, знал ли об этом Рамковский?" -- подумал Русси.
Кроме того, он не понимал, зачем Рамковский так активно виляет хвостом
перед ящерами, если знает, что сотрудничество с нацистами не принесло его
народу ничего, кроме несчастий. Может быть, он не хотел терять призрачную
власть, которой обладал, будучи старейшиной. Или просто не мог вести себя
иначе с могущества-ми господами. Ради него самого, Русси надеялся, что верно
второе.
Годы недоедания и недели, проведенные взаперти, взяли свое -- Мойше с
трудом поднялся на четвертый этаж и, тяжело дыша, поставил мешок с картошкой
возле своей двери. Подергал за ручку. Закрыто. Он постучал. Его впустила
Ривка, а в следующее мгновение на него налетел маленький смерч в тряпочной
кепке и обхватил за колени.
-- Папа, папа! -- вопил Ревен. -- Ты вернулся!
С тех самых пор, как они покинули свой бункер -- где все время
проводили вместе, спали и бодрствовали -- Ревен нервничал, когда Мойше
уходил из дома по делам. Впрочем, похоже, он начал постепенно привыкать к
новой жизни.
-- Ты мне что-нибудь принес? -- спросил он.
-- Извини, сынок, сегодня ничего не принес. Я ходил за едой, -- ответил
Мойше.
Ревен огорченно заворчал, и его отец натянул ему кепку на самые глаза.
Он решил, что шутка должна компенсировать отсутствие игрушек.
На рыночной площади продавалось много игрушек. Какие из них
принадлежали детям, погибшим в гетто, или тем, что не вернулись из лагерей
смерти? Когда радостное событие, вроде покупки игрушки для ребенка,
омрачается печальными мыслями о том, почему она появилась на рынке,
начинаешь нутром чувствовать, _что_ сделали нацисты с евреями Польши.
Ривка взяла мешок с картошкой.
-- Сколько ты заплатил? -- спросила она.
-- Четыреста пятьдесят рамковых, -- ответил Мойше.
-- За десять килограммов? -- сердито заявила она. -- На прошлой неделе
я отдала всего триста двадцать. Ты что, не торговался? -- Когда Мойше
покачал головой, она подняла глаза к небесам. -- Мужчины! Больше ты за
покупками не пойдешь!
-- Рамковы с каждым днем обесцениваются, -- попытался оправдаться
Мойше. -- На самом деле, они уже почти ничего не стоят.
-- Обращаясь к Ревену так, словно она хотела преподать ему полезный
урок, Ривка сказала:
-- На прошлой неделе торговец заявил, что я ему должна четыреста
тридцать рамковых. Я рассмеялась ему в лицо. Тебе следовало сделать то же
самое.
-- Наверное, -- согласился с женой Мойше. -- Мне казалось, это не имеет
значения, у нас ведь так много денег.
-- На всю жизнь не хватит, -- возмутилась Ривка. -- Если так пойдет и
дальше, придется работать на фабрике ящеров, чтобы не умереть с голода.
-- Боже упаси! -- вскричал Мойше, вспомнив телегу, заполненную
соломенной обувью.
С него хватило работы на немцев. Делать обувь и одежду для инопланетян,
которые собираются покорить весь мир, это уже слишком,, Хотя, кажется, тот
человек на телеге думал иначе.
-- Ладно, -- проговорила, рассмеявшись, Ривка. -- Я почти за бесценок
купила лук у Якубовичей, что живут ниже этажом. Это компенсирует твою
глупость.
-- А откуда у них лук?
-- Я не стала спрашивать. В наше время такие вопросы задавать не
принято. Впрочем, у нее его столько, что она назвала вполне приемлемую цену.
-- Отлично. А сыр у нас еще есть? -- спросил Мойше.
-- Да... на сегодня хватит, и на завтра останется немного.
-- Здорово.
Мойше обрадовался. Сейчас на первом месте стояла еда. Этому научила его
жизнь в гетто. Иногда он думал, что если ему суждено разбогатеть (очень
сомнительное предположение) и если война когда-нибудь закончится (совсем уж
маловероятно), он купит огромный дом, займет только половину, а остальное
пространство заполнит мясом и маслом (будет хранить их в разных комнатах,
разумеется), гастрономическими деликатесами и сластями. Может быть, откроет
лавку. Даже во время войны люди, торгующие продуктами, никогда не голодают.
По крайней мере, не так, как те, кому приходится их покупать.
Его знаний по диетологии хватало на то, чтобы понимать: сыр, картофель
и лук -- это как раз то, что поможет им выжить. Протеин, жир, витамины,
минералы (жаль, конечно, что нет никакой зелени, но в Польше даже и до войны
зелень в конце зимы была редкостью). Простая пища, но все-таки пища.
Ривка отнесла мешок с картошкой на кухню, Мойше отправился вслед за
ней. В квартире практически не было мебели -- лишь то, что осталось от
людей, которые здесь жили и, наверное, погибли перед тем, как тут поселилась
семейство Русси. Однако одна ценная вещь все-таки имелась -- небольшая
электрическая плитка. В отличие от Варшавы, электричество в Лодзи подавалось
без перебоев.
Ривка принялась чистить и резать лук, и Мойше тут же отошел подальше от
стола. Но ему это не помогло -- из глаз обильно потекли слезы. Лук
отправился в кастрюлю, а вслед за ним и полдюжины картофелин. Ривка не стала
снимать с них кожуру.
-- Кожура содержит питательные вещества, -- взглянув на мужа, заявила
она.
-- Содержит, -- согласился он с ней.
Картофель в кожуре отличается от чищенного. Когда ничего другого у тебя
нет, приходится экономить и думать о том, чтобы ни крошки не пропадало зря.
-- Ужин будет готов через некоторое время, -- сказала Ривка.
Плитка работала еле-еле, вода грелась долго. Да и картошка еще должна
свариться. Когда хочется есть, ожидание становится мучительным.
Неожиданно раздался такой оглушительный грохот, что зазвенели стекла в
окнах. Ревен мгновенно расплакался. Ривка бросилась его успокаивать, и тут
завыли сирены.
Мойше вышел вслед за женой из кухни. -- Я боюсь, -- сказал Ревен.
-- Я тоже боюсь, -- ответил его отец.
Он все время пытался заставить себя забыть, какими пугающими могут быть
взрывы и бомбы, падающие прямо с неба. Неожиданно он вернулся в прошлое
лето, когда ящеры изгнали немцев из Варшавы, а потом и в 1939 год, когда
немцы подвергли яростной бомбардировке город, который не мог ничем им
ответить.
-- А я надеялась, что немцы нам уже больше ничего не сделают, --
сказала Ривка.
-- Я тоже. Наверное, на сей раз им просто повезло, -- сказал Мойше,
чтобы успокоить жену, да и себя тоже.
Каждому еврею в Польше хотелось верить в то, что они, наконец,
освободились от фашистской угрозы.
Бум!
На этот раз громче и ближе. Дом содрогнулся. Из выбитого окна на пол
посыпались стекла. Издалека донеслись громкие крики, которые вскоре заглушил
вой сирен.
-- Повезло, -- с горечью проговорила Ривка.
Мойше пожал плечами. Если удача тут не при чем... Что же, лучше не
думать о страшном.
* * *
-- Дойче повезло, -- заявил Кирел. -- Они запустили свои ракеты, когда
мы отключили противоракетную установку для профилактического ремонта.
Боеголовки причинили нам несущественный урон.
Атвар сердито посмотрел на капитана корабля, хотя знал, что в его
обязанности входит вести себя так, словно ничего особенного не произошло.
-- Наша техника серьезно не пострадала. А как насчет престижа? -- резко
спросил адмирал. -- Большие Уроды будут думать, что могут швырять в нас свои
идиотские снаряды, когда им заблагорассудится?
-- Благородный Адмирал, все совсем не так плохо, -- проговорил Кирел.
-- Не так плохо? -- Атвар не желал успокаиваться. -- Это еще почему?
-- В течение следующих нескольких дней Большие Уроды выпустили еще три
ракеты, и мы их все сбили, -- доложил Кирел.
-- Ну и что тут хорошего? -- не унимался Атвар. -- Насколько я понимаю,
нам пришлось истратить три противоракетных снаряда?
-- По правде говоря, четыре, -- признался Кирел. -- Один потерял
управление, и нам пришлось его уничтожить.
-- И сколько у нас осталось таких снарядов? -- поинтересовался Атвар.
-- Мне придется проверить по компьютеру, чтобы дать вам точный ответ,
благородный адмирал. Атвар уже проверил.
-- Ровно 357 штук, капитан. С их помощью мы можем сбить около трехсот
вражеских ракет. После чего мы станем так же уязвимы, как и они.
-- Не совсем, -- запротестовал Кирел. -- Их система наведения просто
смехотворна. Они попадают в цель, имеющую военное значение, только по чистой
случайности. Сами ракеты...
-- Куски железа, -- закончил за него Атвар. -- Я знаю. -- Он коснулся
когтем кнопки на компьютерной клавиатуре, и тут же сбоку над проектором
появилось голографическое изображение сбитой тосевитской ракеты. -- Железо,
-- повторил Атвар. -- Корпус из листового металла, изоляция из стекловаты,
никакой достойной упоминания электроники.
-- И даже намека на точность попадания в цель, -- добавил Кирел.
-- Да, я понимаю, -- согласился с ним Атвар. -- Но чтобы сбить такую
штуку, нам пришлось использовать оружие, напичканное сложной электроникой,
заменить которую здесь мы не в состоянии. Даже один снаряд за железку
Больших Уродов -- по-моему, это слишком!
-- Мы не можем научить тосевитов делать интегрированные цепи, -- сказал
Кирел. -- Они находятся на таком примитивном уровне технологического
развития, что просто не в состоянии производить для нас сложные детали. Но
даже и в противном случае, я бы не рискнул знакомить их с этим искусством --
если только через год мы не захватим контроль над планетой в свои руки.
-- Да, придется решать вопросы импорта на Тосев-3, -- проговорил Атвар.
-- Я восхищен предусмотрительностью прежних Императоров. -- Он опустил глаза
к полу, и Кирел последовал его примеру. -- Именно благодаря им мы взяли с
собой противоракетные снаряды. Мы же не предполагали встретить здесь
технологически продвинутых врагов.
-- То же самое можно сказать о наземном и любом другом оружии, --
согласился с ним Кирел. -- Не имей мы его, и нашим проблемам не было бы
конца.
-- Да, конечно, -- сказал Атвар. -- Но я не понимаю одного: почему,
несмотря на превосходство, мы не смогли разрушить промышленность Больших
Уродов? У них примитивное оружие, но они продолжают его производить.
Ему снова представился новый тосевитский танк, мчащийся среди руин
после того, как в сражении погибла последняя бронемашина Расы. А может быть,
им вскоре предстоит познакомиться с новой ракетой, летящей в клубах дыма и
пламени в расположение армии Расы. И никакой надежды ее сбить, прежде чем
она успеет причинить им вред!
-- Наша стратегия, направленная на уничтожение предприятий, выпускающих
топливо, еще не принесла желаемого результата, -- проговорил Кирел.
-- К сожалению, -- ответил Атвар. -- Просто поразительно, как быстро и
ловко Большие Уроды умеют исправлять повреждения. В то время как их машины и
самолеты заправляются бензином, в тяжелой промышленности дело обстоит иначе,
что значительно усложняет наши задачи.
-- Мы начали производить на тосевитских заводах, расположенных на
территориях, которые мы контролируем, значительное количество боеприпасов
для огнестрельного оружия, -- сообщил Кирел хорошую новость. -- Уровень
саботажа настолько незначителен, что о нем и говорить не стоит.
-- Ну, вот, наконец, хоть что-то положительное. До сих пор тосевитские
заводы доставляли нам одни неприятности, -- сказал Атвар. -- Боеприпасы,
которые на них выпускаются, эффективны и могут причинить нам серьезный урон,
но их качество и точность оставляют желать лучшего -- мы не можем их
использовать. Кроме того, Большие Уроды производят гораздо больше
боеприпасов, чем мы. Следовательно, наши должны быть намного лучше.
-- Совершенно верно, благородный адмирал, -- согласился Кирел. -- С
этой целью мы недавно превратили военный завод, который нам удалось
захватить, в производство боеприпасов нужного нам калибра. Тосевиты делают
корпуса и пирозаряды. Наше участие заключается в том, что на конечном этапе
мы снабжаем снаряды электронным устройством для наведения.
-- Уже неплохо, -- повторил Атвар. -- А что будет, когда иссякнет запас
электронных устройств... -- Уродливый, окутанный клубами дыма танк
тосевитов, выползающий из руин, снова появился перед мысленным взором
Атвара.
-- Ну, до этого еще далеко, -- успокоил его Кирел. -- Кроме того, у нас
имеются заводы в Италии, Франции и на захваченных территориях СССР и США,
где начато производство тормозных колодок и других деталей для машин.
-- Отлично. Вы продвигаетесь вперед, -- похвалил Кирела Атвар. --
Насколько быстро, станет ясно в скором времени. К сожалению, Большие Уроды
тоже не стоят на месте. Более того, их прогресс носит качественный характер,
а нам приходится радоваться тому, что удается удерживаться на своих
позициях. Меня по-прежнему беспокоит, как будет выглядеть Тосев-3, когда
прилетит колонизационный флот.
-- Вне всякого сомнения, к тому времени мы закончим покорение планеты,
-- вскричал Кирел.
-- Вы уверены? -- Чем больше Атвар заглядывал в будущее, тем меньше ему
нравилось то, что он видел. -- Как бы мы не старались, капитан, боюсь, мы не
сможем помешать Большим Уродам изобрести ядерное оружие. Я опасаюсь за
судьбу Тосева-3.
* * *
Вячеслав Молотов терпеть не мог летать. Вот одна из причин, по которой
он люто возненавидел ящеров, если не считать, конечно, патриотизма и
идеологии. Разумеется, на первом месте стояла идеология. Он презирал
империализм и возмущался тем фактом, что ящеры намеревались сбросить все
человечество -- ив особенности Советский Союз -- в яму древних экономических
отношений, когда инопланетяне будут играть роль господ, а остальные станут
рабами.
Но если на время забыть о законах марксистско-ленинской диалектики,
Молотова переполняла жгучая ярость из-за того, что именно ящеры вынудили его
отправиться в Лондон. Путешествие оказалось не таким ужасным, как
предыдущее, когда ему пришлось лететь в открытой кабине биплана из Москвы в
Берктесгаден, чтобы встретиться с Гитлером в его берлоге. Сейчас он проделал
весь путь в закрытой кабине -- но нервничал не меньше.
Конечно, бомбардировщик, на котором он перелетел через Северное море,
гораздо удобнее маленького У-2. Но и уязвимее. Казалось, ящеры просто не
замечают крошечный У-2, в отличие от машины, доставившей его в Лондон.
Молотов знал, что если бы они свалились в серые холодные воды Северного
моря, ему тут же пришел бы конец.
Но он все-таки благополучно прибыл к месту своего назначения и сейчас
находился в самом сердце Британской империи. Для пяти держав, продолжавших
оказывать сопротивление ящерам -- и воевавших друг с другом до появления
инопланетян -- Лондон оставался единственным местом, где могли спокойно
собираться их главы. Огромные территории Советского Союза, Соединенных
Штатов, Германии и некоторых европейских стран находились в руках ящеров, в
то время как Япония, остававшаяся свободной, была практически недосягаема
для представителей Британии, Германии и СССР.
Уинстон Черчилль вошел в конференц-зал министерства иностранных дел,
кивнул сначала Корделлу Халлу, американскому госсекретарю, затем Молотову, а
потом Иоахиму фон Риббентропу и Шигенори Того. Поскольку до вторжения ящеров
они были врагами, Черчилль ставил их на более низкую ступень, чем
руководителей стран, объединившихся в борьбе против фашизма.
Однако вслух он обратился ко всем без исключения:
-- Я приветствую вас, джентльмены, во имя свободы и по поручению Его
величества короля Великобритании
Переводчик повторил Молотову слова Черчилля. Заседания Большой Пятерки
проходили на трех языках: Америка и Британия говорили по-английски,
Риббентроп, занимавший пост посла Германии при королевском дворе, тоже
свободно им владел. Получалось, что Того и Молотов оказались в
лингвистической изоляции. Впрочем, к такой расстановке сил Молотов привык --
будучи министром иностранных дел единственной марксистко-ленинской страны в
мире, где правит капитализм, он прошел хорошую школу.
Послы ответили на приветствие. Когда подошел черед Молотова, он сказал:
-- Рабочие и крестьяне Советского Союза просили меня передать вам, что
они солидарны с рабочими и крестьянами всего мира в борьбе с общим врагом.
Риббентроп одарил его злобным взглядом. Однако Молотов никак на него не
отреагировал, он считал Риббентропа простым торговцем шампанским, которому
удалось занять положение, не соответствующее его способностям и
возможностям. Зато круглое розовое лицо Черчилля оставалось непроницаемым.
Молотов неохотно признавал, что министр иностранных дел Великобритании
заслуживает некоторого уважения. Конечно, он классовый враг, но это не
мешает ему быть талантливым и очень решительным человеком. Если бы не
Черчилль, Англия сдалась бы фашистам еще в 1940 году. Кроме того, он без
колебаний выступил в поддержку Советского Союза, когда, годом позже,
Германия вероломно нарушила границы первого в мире государства рабочих и
крестьян. Встань он на сторону Гитлера в крестовом походе против
большевизма, СССР ни за что не смог бы выстоять.
-- В настоящий момент избавление от ящеров не является единственной
нашей задачей, -- заявил Шигенори Того.
-- Что может быть важнее? -- сердито поинтересовался Риббентроп.
Он, конечно, пучеглазый, напыщенный дурак, но для разнообразия Молотов
с ним согласился.
-- Нам следует подумать о будущем, -- проговорил Того. -- Вне всякого
сомнения, у вас есть пленные ящеры. Вы не заметили, что они все самцы?
-- А какого еще пола должны быть воины? -- удивленно спросил Черчилль.
Молотов не разделял викторианских взглядов англичанина на данный
вопрос: женщины пилоты и снайперы участвовали в сражениях с немцами и
ящерами -- и показали себя с самой лучшей стороны. Но даже Молотов считал,
что это делается, скорее, от отчаяния.
-- Что вы имеете в виду? -- спросил он премьер-министра Японии.
-- Во время допроса попавший к нам в плен пилот-ящер сообщил, что
огромный флот, вторгшийся на Землю, является всего лишь передовым отрядом
другого флота -- гораздо более значительных размеров -- который направляется
к нашей планете, -- ответил Того. -- Второй флот называется, если мы
правильно поняли, колонизационным. В планы ящеров входит не только
покорение, но и оккупация.
Наверное, он произвел бы меньшее впечатление, если бы бросил на
блестящую поверхность стола из красного дерева настоящую гранату. Риббентроп
что-то крикнул по-немецки; Корделл Халл треснул ладонью по столу и так
сильно затряс головой, что старательно скрывавшие лысину волосы разлетелись
в разные стороны; Черчилль подавился сигарным дымом и принялся отчаянно
кашлять.
Только Молотов сидел совершенно неподвижно, словно новость его
нисколько не удивила. Он подождал, пока стихнет шум, а потом спросил:
-- А чему вы так удивляетесь, товарищи?
Он совершенно сознательно употребил последнее слово, с одной стороны,
чтобы напомнить руководителям государств, что они участвуют в борьбе против
общего врага, а с другой, насмехаясь над их капиталистической идеологией.
Разговор через переводчика имеет свои преимущества. Например, пока тот
пересказывает его слова остальным, можно подумать над следующим заявлением.
Риббентроп снова что-то крикнул по-немецки (с точки зрения Молотова это
говорило об отсутствии самодисциплины), а затем перешел на английский:
-- Но разве можно победить тех, кто только и делает, что нападает?
-- Интересно, вы думали о том же, прежде чем напасть на Советский Союз?
-- поинтересовался Молотов.
Халл поднял руку.
-- Хватит, -- резко проговорил он. -- За нашим столом нет места
взаимным упрекам, иначе я не сидел бы рядом с министром Того.
Молотов едва заметно наклонил голову, признавая правоту госсекретаря.
Ему нравилось дразнить нациста, но удовольствия и дипломатия -- разные вещи.
-- Глубины космоса обширнее, чем может представить себе человек, а
путешествие от одной звезды к другой, даже на скорости света, требует
времени. По крайней мере, так утверждают астрономы, -- сказал Черчилль и
повернулся к Того: -- Сколько осталось до прибытия второй волны?
-- Пленный заявил, что колонизационный флот доберется до Земли примерно
через сорок лет -- по их исчислению, -- ответил премьер-министр Японии. --
Иными словами, меньше, чем через сорок наших, но точнее он не знает.
Переводчик наклонился к Молотову и прошептал по-русски:
-- Насколько мне известно, два года ящеров примерно равняются одному
нашему.
-- Скажи им, -- немного поколебавшись, приказал Молотов. Ему совсем не
нравилось делиться информацией, но совместная борьба с общим врагом
требовала откровенности.
Когда переводчик закончил говорить, Риббентроп заулыбался.
-- Значит, у нас еще примерно лет двадцать, -- сказал он. -- Совсем
неплохо.
Молотов с отвращением заметил, что Халл, соглашаясь с ним, кивнул.
Похоже, они считают, что двадцать лет это огромный срок, и загадывать так
далеко нет никакого смысла. Пятилетние планы Советского Союза имели своей
целью будущее, как, впрочем, и постоянное изучение динамического развития
диалектики истории. По мнению Молотова государство, не думающее о том, что
его ждет через двадцать лет, не заслуживает будущего.
И тут он заметил, что Черчилль погрузился в сосредоточенные
размышления. Англичанин не следовал законам диалектики -- да и как он мог,
ведь он представлял класс, чье место на помойке истории -- но занимался
изучением прошлого реакционного мира, а потому привык рассматривать многие
вопросы в широком масштабе времени. Ему не составляло никакого труда
заглянуть на много лет вперед и не почувствовать легкого головокружения от
столь значительного расстояния.
-- Я вам скажу, что это значит, джентльмены, -- проговорил Черчилль. --
После того, как мы одержим верх над ящерами, ползающими по зеленым полям
нашей родной планеты, нам придется остаться соратниками, товарищами по
оружию -- пусть и не совсем в том смысле, в каком понимает товарищество
комиссар Молотов -- и начать подготовку к новому великому сражению.
-- Согласен, -- сказал Молотов
Он был готов позволить Черчиллю язвительные замечания в свой адрес,
если это способствовало укреплению коалиции против ящеров. Рядом с ними даже
ископаемый консерватор Черчилль казался яркой прогрессивной личностью.
-- Я тоже согласен с вашими словами, -- заявил Риббентроп. -- Однако
должен заметить, что некоторым государствам, активно выступающим за
сотрудничество, стоило бы что-нибудь сделать для его развития. Германии
стало известно о нескольких случаях, когда сообщения о новых достижениях
доходили до нас в неполном виде, причем часто после бесконечных переговоров,
в то время как другие страны, представители которых собрались за нашим
столом, делятся друг с другом своими открытиями добровольно и без
ограничений.
Лицо Черчилля оставалось непроницаемым. Молотов тоже никак не
отреагировал на слова Риббентропа -- впрочем, он редко открыто
демонстрировал свои чувства. Он прекрасно знал, что Риббентроп имеет в виду
Советский Союз, но не испытывал никакой вины. Молотов не мог смириться с
тем, что Германии удалось добыть взрывной металл -- пусть и в два раза
меньше, чем СССР -- и доставить его на свою территорию. В планы Советского
Союза это не входило. Да и Черчилль не испытывал желания делиться секретами
с державой, которая практически поставила Британию на колени.
-- Господин Риббентроп, я хочу вам напомнить, что когда речь идет об
обмене новыми идеями и достижениями, в виду имеются обе стороны, -- вмешался
Корделл Халл. -- Насколько мне известно, вы не поделились с нами секретом
производства ракет дальнего радиуса действия, а также усовершенствованной
системы наблюдения, которой вы оборудовали свои танки.
-- Я займусь этим вопросом, -- пообещал Риббентроп. -- Наше
сотрудничество с соседями должно быть полным и безоговорочным.
-- А заодно вам следует обратить внимание на то, что происходит в ваших
лагерях смерти, расположенных на территории Польши, -- посоветовал ему
Молотов. -- Разумеется, ящеры весьма подробно осветили данную сторону вашей
военной кампании, так что, мы все знаем.
-- Рейх заявляет, что это грязная и злобная ложь, сфабрикованная
инопланетянами и евреями, -- сердито сказал Риббентроп и наградил Молотова
взглядом, исполненным негодования. Министр иностранных дел СССР с трудом
сдержал улыбку -- ему удалось нанести удар в самое больное место. Германия
может сколько угодно отрицать свое участие в зверских расправах над ни в чем
не повинными людьми, им все равно никто не верит. Риббентроп продолжал: --
Кроме того, герр Молотов, я сомневаюсь, что Сталину требуется совет по
поводу эффективного уничтожения мирных граждан.
Молотов оскалился, он не ожидал, что слабоумный немец сумеет так быстро
отреагировать. Впрочем, Сталин убивал людей за то, что они выступали против
него или могли представлять для него опасность (с течением времени обе
категории практически слились воедино), а вовсе не за их национальную