Тартлдав Г. Ответный удар

корицы нет ни у кого -- ни за любовь, ни за деньги.
-- Все равно вкусно, -- пробормотал с политым ртом Гольдфарб, больше не
обращая внимания на полученный им в Англии акцент.
Кивнув на прощание торговцу, он зашагал по грязной дороге на юг, в
сторону Лодзи. До города, по подсчетам Гольдфарба, оставалось часа два пути.
Он надеялся, что не опоздал. Из того, что он слышал перед отплытием из
Англии, его кузен Мойше находится в лодзинской тюрьме. Интересно, как он его
освободит.
С сержантским фатализмом Гольдфарб выбросил сомнения из головы. Всему
свое время. Сначала нужно добраться до Лодзи. Гольдфарб уже успел
обнаружить, что несколько лет, проведенных в кабине самолета, отрицательно
сказались на его физической форме. Сержант, отвечающий за физическую
подготовку, остался бы им недоволен.
-- Вот что бывает, когда перестаешь заниматься тяжелой работой, --
задыхаясь, пробормотал он по-английски. -- О, боже, во что я превратился бы,
если бы у меня имелась возможность курить. И все же, сигарет ужасно не
хватает.
Дэвид огляделся по сторонам. Бесконечные поля Польши рассказали ему
печальную историю страны. Англию защищал не только пролив Ла-Манш, но и горы
на западе и севере, которые в течение столетий служили убежищем для
валлийцев и шотландцев.
Польша, поделенная между Германией и Советским Союзом, никакой защиты
не имела, за исключением мужества своего народа. Однако когда приходится
сражаться с врагом, который превосходит тебя численностью в три раза (как
немцы), или в шесть или девять раз (как русские), даже безумной храбрости
оказывается недостаточно.
Вот почему польским евреям пришлось так несладко, -- неожиданно пришло
в голову Гольдфарбу, -- уж с евреями поляки сумели разобраться.
После поражения в войне с соседями так приятно расправиться с теми, кто
живет в твоей стране. Гольдфарб не испытывал любви к людям, вынудившим его
родителей покинуть Польшу, но эти рассуждения помогли ему их понять.
Он снова посмотрел по сторонам. В Англии на линии горизонта почти всюду
высились горы или холмы. Здесь воображение поражали бесконечные равнины.
Огромные открытые пространства заставляли человека осознать собственную
незначительность -- а, кроме того, ты тут торчал у всех на виду, точно муха
на большой тарелке.
Зелень польских полей отличалась от зелени английских -- она показалась
Гольдфарбу немного тусклой. Может быть, все дело в свете или почве; так или
иначе, но различие сразу бросалось в глаза.
На полях тут и там копошились крестьяне. Англичане, обрабатывающие свои
поля, были фермерами. Поляки, вне всякого сомнения, -- крестьянами.
Гольдфарб вряд ли сумел бы объяснить, в чем состоит различие, но оно
казалось ему очевидным. Возможно, дело было в том, как работали польские
крестьяне. У Гольдфарба возникло ощущение, что они двигаются слишком
медленно, словно уверены -- ничего не изменится от того, будут они стараться
или нет. Им все равно не придется насладиться плодами своего труда.
В небе что-то зашумело -- казалось, жужжит майский жук... Гольдфарб
множество раз слышал подобные звуки -- гораздо больше, чем ему хотелось бы.
Он инстинктивно упал на землю. У него над головой пронеслась эскадрилья
немецких бомбардировщиков.
"Ю-88", -- подумал Гольдфарб, автоматически определив марку самолета по
звуку и форме -- точно так же он отличил бы собственного дядю от отца. Он не
раз молился, чтобы истребители и зенитки сбили побольше немецких
бомбардировщиков. Но теперь желал им удачи. Что-то тут неправильно. Впрочем,
после вторжения ящеров, многие понятия и представления перестали быть
привычно однозначными.
Он поднялся на ноги и посмотрел на юг. На далеком горизонте появился
дым.
"Наверное, там Лодзь", -- подумал Гольдфарб.
Еще немного, и он попытается выполнить задание английского командования
-- почему-то они решили, что Гольдфарбу такая задача по силам.
Матерчатая фуражка, черная куртка и шерстяные брюки -- все кричало: Я
еврей! Интересно, зачем Гитлеру понадобилось заставлять евреев носить желтую
звезду? Даже нижнее белье здесь не такое, как в Англии -- периодически оно
напоминало о себе исключительно неприятными ощущениями.
Но он должен выглядеть, как еврей. Дэвид говорил на идише, но польского
языка толком не знал. В Англии, даже до того, как он стал военным, Дэвид
практически ничем не отличался от окружавших его людей. Здесь, в Польше, он
чувствовал, что какой-то барьер отгораживает его от большинства местного
населения.
-- Нужно привыкать, -- пробормотал он себе под нос. -- В большинстве
мест евреи чужие.
На придорожном столбе он прочитал: "ЛОДЗЬ, 5 км". Рядом красовалась еще
одна надпись: "Litzmannstadt, 5 км". Сердце у Гольдфарба сжалось, он стиснул
зубы. Обычное немецкое высокомерие -- придумать собственное имя для города,
который они захватили.
Интересно, какое название дали городу ящеры.
Через час с небольшим он шагал по окраине Лодзи. Ему сказали, что
немцы, захватив город, не причинили ему серьезных разрушений. Лодзь выглядел
очень прилично. Пока Гольдфарб плыл на подводной лодке, он прочитал, что
немцы успели полностью привести город в порядок, прежде чем ящеры заставили
их его покинуть.
В предместьях Лодзи, в основном, жили поляки, которые провожали Дэвида
мрачными взглядами и кривыми усмешками. Если в городе и остались немцы, то
теперь они старались на улицах не показываться. Гольдфарб не представлял
себе, что стал бы делать, если бы столкнулся с кем-нибудь из них. Он вдруг
огорчился, что пожелал удачи бомбардировщикам. А потом рассердился на себя
за глупые мысли. Конечно, нацистов трудно любить, но ведь сейчас немцы и
англичане сражаются против ящеров вместе.
Гольдфарб шел по улице Лагевника в сторону гетто. Стена, построенная
нацистами, частично сохранилась, хотя на проезжей части ее разобрали, чтобы
восстановить движение. Оказавшись на территории гетто, Дэвид решил, что если
Германия и Англия стали союзниками, это вовсе не означает, что он должен
хорошо относиться к немцам.
Запахи и давка обрушились на него, словно удар молота. Гольдфарб всегда
жил в домах с водопроводом и канализацией. И никогда не считал эти
достижения цивилизации mitzvah, благословением, но теперь понял, как сильно
заблуждался. Нечистоты, вонь, мусор, грязные, давно не мывшиеся люди...
Дэвид пожалел, что природа наделила его обонянием.
От побывавших в Китае и Индии знакомых он слышал рассказы об огромных
толпах людей, но только сейчас понял, что они имели в виду. Улицы были
буквально забиты мужчинами, женщинами, детьми, тележками, повозками --
население небольшого города собралось на территории нескольких кварталов.
Обитатели гетто покупали, продавали, спорили, толкались, мешали друг другу
-- Гольдфарбу показалось, что он попал в шумную лондонскую пивную.
Люди -- евреи -- были грязными, худыми, многие больными. После высадки
на польское побережье Гольдфарб отчаянно страдал от того, что не может как
следует помыться, но всякий раз, когда он чувствовал на себе чужие взгляды,
ему становилось не по себе -- уж слишком он казался упитанным по сравнению с
другими обитателями гетто.
Ему даже пришлось напомнить себе, что немцы ушли из Лодзи почти год
назад. Теперь к евреям относились лучше и обращались с ними, как с
человеческими существами. В какое же чудовищное положение попали евреи в
гетто, когда у власти находились нацисты!
-- Спасибо тебе, отец, за то, что ты вовремя отсюда уехал, -- тихонько
проговорил Гольдфарб.
Пару кварталов он просто плыл, точно рыба по течению. Наконец, решился
и принялся пробиваться в нужном ему направлении.
Плакаты с изображением Мордехая Хайяма Рамковского украшали почти все
стены гетто. Некоторые успели потускнеть, другие казались новенькими.
Заснятый в разных позах Рамковский смотрел на Гольдфарба -- и всякий раз вид
у него был суровый, а взгляд строгий.
Гольдфарб покачал головой: он успел немало прочитать о режиме
Рамковского в Лодзи. В целом он очень напоминал карманного еврейского
Гитлера.
"Как раз то, что нам нужно", -- подумал Гольдфарб.
Пару раз ему встретились люди с нарукавными повязками и дубинками в
руках. Он обратил на них внимание еще и потому, что все они выглядели на
удивление здоровыми и довольными жизнью.
Карманное еврейское "СС", просто замечательно.
Всякий раз Дэвид опускал голову и изо всех сил старался сделаться
невидимым.
Однако время от времени ему все-таки приходилось поднимать глаза, чтобы
определить, где он находится; даже после тщательного изучения карты Лодзи он
не слишком уверенно ориентировался в незнакомом городе. К счастью, толпа
служила ему хорошей маскировкой. После того, как он трижды свернул не в том
месте -- ничего другого он и не ждал -- Гольдфарб нашел нужный дом на улице
Мостовской и начал подниматься по лестнице.
Оставалось надеяться, что он выбрал правильную дверь. Гольдфарб
постучал, и ему открыла женщина. Дэвид решил, что она на несколько лет его
старше, красивое лицо портила излишняя худоба. Женщина испуганно смотрела на
незнакомца.
-- Кто вы такой? -- резко спросила женщина. Гольдфарбу вдруг
показалось, что с ним произойдет нечто крайне неприятное, если он скажет
что-нибудь не то.
-- Я должен вам сообщить, что Иов не страдал вечно. Женщина
расслабилась.
-- Заходите. Должно быть, вы английский кузен Мойше.
-- Верно, -- ответил Гольдфарб. Женщина закрыла за ним дверь, а он
продолжал: -- Меня зовут Дэвид Гольдфарб. А вы Ривка? Где ваш сын?
-- Ушел погулять. В толпе ему ничто не грозит, к тому же, за ним всегда
кто-нибудь присматривает.
-- Хорошо. -- Гольдфарб огляделся по сторонам. Крошечная квартира,
такая пустая, что от этого она кажется больше. Он сочувственно покачал
головой. -- Вам, наверное, до смерти надоело переезжать с места на место.
Ривка Русси устало улыбнулась.
-- Надоело. Мы с Ревеном трижды меняли квартиры после того, как Мойше
не вернулся. -- Ривка вздохнула. -- Он подозревал, что кто-то его узнал. Мы
слишком задержались на прежнем месте. Если бы не ребята из сопротивления, я
не знаю, что бы мы делали. Думаю, нас давно поймали бы.
-- Они сообщили о вас в Англию, -- сказал Гольдфарб. -- Там разыскали
меня. -- "Интересно", -- подумал он, -- "как повернулись бы события бы, если
бы не визит Черчилля в Брантингторп". -- Я должен помочь Мойше выбраться из
тюрьмы и доставить его -- вместе с вами и мальчиком -- в Англию. Если у меня
получится.
-- А у вас получится? -- нетерпеливо спросила Ривка.
-- Это знает один только Бог, -- ответил Гольдфарб. Ривка рассмеялась.
Он продолжал: -- Я не боевик и не герой. Буду работать вместе с вашими
людьми и сделаю все, что в моих силах.
-- Я и не рассчитывала на такой честный ответ, -- рассудительно сказала
Ривка.
-- Мойше в Лодзи? -- спросил Гольдфарб. -- По нашей информации его
никуда не успели перевезти, но ведь прошло время, и все могло измениться.
-- Насколько нам известно, Мойше в Лодзи. Ящеры не особенно торопятся.
Я их не понимаю -- ведь он немало сделал, чтобы им насолить.
-- Они очень методичны и неторопливы, -- сказал Гольдфарб, вспомнив,
что он прочитал про ящеров, когда находился в подводной лодке. -- И медленно
принимают решения. Какие обвинения ему предъявлены?
-- Неповиновение, -- ответила Ривка. -- Больше ни в чем они его
обвинить не могут.
Информация Гольдфарба совпадала с тем, что сказала ему Ривка. Ящеры
почитают ранги, чины и обычаи, у них патологически развито чувство долга, по
сравнению с ними даже японцы кажутся обезумевшими анархистами. В таком
обществе неповиновение считается едва ли не самым страшным грехом --
например, как богохульство в Средние века.
-- Значит, он все еще в Лодзи, -- задумчиво проговорил Гольдфарб. --
Хорошо. Польский штаб ящеров находится в Варшаве. Вытащить Мойше оттуда было
бы значительно труднее. -- Он усмехнулся. -- Да и, вообще, мне совсем не
хотелось бы уходить так далеко на восток, особенно, после того, как пришлось
от самого побережья идти пешком в Лодзь.
-- Хотите чаю? -- спросила Ривка. И тут же резко добавила: -- Что вас
так рассмешило?
-- Ничего особенно, -- все еще смеясь, ответил Гольдфарб. -- Просто
любая женщина из нашей семьи задала бы точно такой же вопрос.
-- А я и есть женщина из вашей семьи -- спокойно сказала Ривка.
-- Вы правы. -- И они посмотрели друг на друга через пропасть долгих
лет жизни, проведенных в разных странах.
Родители Гольдфарба сумели избежать ужасов гетто; для него оно
олицетворяло возврат в темное средневековье, а Ривка в длинном черном платье
казалась частицей глубокого прошлого. Интересно, какое впечатление он на нее
произвел: экзотический незнакомец из богатой и сравнительно мирной Англии --
несмотря на все, что сделали со страной немцы и ящеры -- человек,
практически отказавшийся от иудаизма ради жизни в огромном мире? Он не знал,
как спросить, и имеет ли право задавать подобные вопросы.
-- Так вы хотите чашку чаю? -- снова спросила Ривка. -- Боюсь, у нас
нет настоящего чая, мы делаем его из травы и листьев.
-- Дома мы пьем то же самое, -- улыбнулся Гольдфарб. -- Да, я бы с
удовольствием выпил чего-нибудь горячего, если вас не затруднит, конечно.
Ривка Русси приготовила "чай" на электрической плитке. Она даже
предложила Дэвиду сахар, молока у нее не оказалось. Так пили чай его
родители, но Гольдфарб успел привыкнуть к традиционному английскому напитку.
Впрочем, здесь не стоило спрашивать о молоке. Он сделал осторожный глоток.
-- Очень неплохо. Даже лучше, чем я пил в последнее время. -- Чтобы
доказать истинность своих слов, Гольдфарб быстро опустошил чашку. -- Вы
поддерживаете связь с подпольем?
-- Да, -- ответила Ривка. -- Если бы не они, меня и Ревена захватили бы
вместе с Мойше.
-- Вы поможете мне с ними встретиться? Нужно найти жилье.
"Не могу же я жить в одной квартире с женой моего кузена, пока он сидит
в тюрьме".
-- Это совсем не так сложно, как вы думаете. -- В глазах Ривки появился
смех. -- Пройдите по коридору до квартиры номер двадцать четыре. Постучите в
дверь -- дважды, а потом еще раз.
Представляясь Ривке, Дэвид назвал пароль. Теперь он должен
воспользоваться специальным кодом, чтобы ему открыли дверь? Он всегда
считал, что подобные вещи происходят только на страницах шпионских романов.
Но теперь на личном опыте убедился, что ошибался. Если хочешь оставаться на
свободе, когда все складывается против тебя, нужно найти способ не
привлекать к себе внимания.
Он пересек коридор, нашел потрескавшуюся дверь с потускневшей медной
табличкой, на которой красовались цифры 24. Тук-тук... тук. Гольдфарб
немного подождал. Дверь открылась. На пороге стоял крупный мужчина.
-- Ну?
-- Ну... меня послала к вам женщина, живущая напротив, -- ответил
Гольдфарб.
Больше всего хозяин квартиры номер 24 походил на главаря разбойников:
густая черная борода, военная фуражка и гражданская одежда. Кроме того, он
производил впечатление человека, которого лучше не раздражать. Гольдфарб
порадовался, что не забыл по дороге пароль для Ривки Русси; без него громила
спустил бы Дэвида с лестницы. Он правильно сделал, что тщательно
подготовился к операции.
Громила улыбнулся, продемонстрировав Дэвиду кучу гнилых зубов, и
протянул руку.
-- Значит, вы английский кузен Русси, не так ли? Можете называть меня
Леон.
-- Хорошо. -- Пожатие Леона оказалось очень крепким.
Дэвид отметил, что, хотя польский еврей и назвал себя Леоном, на самом
деле, он вполне мог носить какое-нибудь другое имя. Еще одна деталь из
шпионских романов -- и необходимая предосторожность.
-- Не стойте в дверях, проходите, -- предложил Леон. -- Никогда не
знаешь, кто шатается в коридоре. -- Он закрыл за Гольдфарбом дверь. --
Снимайте рюкзак, похоже, весит он немало.
-- Благодарю, -- сказал Гольдфарб. Квартира показалась ему еще более
пустой, чем у Ривки. Лишь матрас на полу свидетельствовал о том, что здесь
живут люди. -- Мойше все еще в Лодзи? -- Леон наверняка более информирован,
чем Ривка.
-- Да, в тюрьме номер один на Францисканской улице, -- ответил Леон, --
нацисты назвали ее Францштрассе. Точно так же они переименовали Лодзь в
Лидсманштадт. Иногда мы и сами называем улицу Францштрассе, поскольку это
название красуется на доме, стоящем напротив тюрьмы.
-- Тюрьма номер один? -- спросил Гольдфарб. -- А сколько их здесь
всего?
-- Много, -- ответил Леон. -- Нацисты не только убивали, но и любили
сажать людей за решетку.
-- А вам известно, в какой части тюрьмы содержится Мойше? У вас есть
план тюрьмы?
-- Ну, а кто, по-вашему, превратил здание в тюрьму? Немцы не стали сами
пачкать руки, -- усмехнулся Леон. -- Да, конечно, у нас есть планы. И мы
знаем, где именно сидит ваш кузен. Ящеры не подпускают к нему евреев --
успели кое-чему научиться -- однако, они еще не знают, что часть поляков на
нашей стороне.
-- Иногда я чувствую себя полным идиотом, -- заметил Гольдфарб. --
Ящеры лучше относятся к евреям, чем немцы, но с точки зрения всех остальных
инопланетяне самые настоящие чудовища, поэтому представителям других стран
приходится работать заодно с немцами. Да и поляки не слишком любят евреев,
но к ящерам относятся еще хуже.
-- Да, ужасная путаница, -- согласился Леон. -- Остается только
радоваться, что мне не нужно в ней разбираться. Вы хотите видеть планы -- я
вам их покажу. -- Он вышел в соседнюю комнату и вернулся со связкой бумаг.
Гольдфарб развернул их и увидел, что перед ним аккуратные немецкие
чертежи.
-- На крыше стоят пулеметы, -- показал Леон. -- Вот здесь и здесь. Вам
придется их нейтрализовать.
-- Да, -- тихо ответил Гольдфарб. -- Пулемет может проделать
здоровенную дыру в наших планах, не так ли?
Возможно, Леон в первый раз столкнулся с английским юмором. Он
расхохотался.
-- Проделать дырку в нас, вы хотите сказать, точнее, много дырок.
Предположим, мы справимся с пулеметами
-- В противном случае, нам там нечего делать, -- перебил его Дэвид.
-- Именно, -- кивнул Леон. -- Итак, предположим, что с пулеметами мы
разобрались. Вы должны были принести с собой подарки. Вам это удалось?
Вместо ответа Гольдфарб развязал потертый польский военный рюкзак,
который захватил с собой из Англии. Никто не обращал на него внимания. Почти
половина людей на дорогах носила точно такие же -- у других были очень
похожие мешки немецкого или русского производства.
Леон заглянул внутрь и разочарованно вздохнул
-- Выглядит довольно скромно, -- с сомнением заметил он
-- Их не слишком удобно заряжать, но на близком расстоянии они
прекрасно делают свое дело. Я их испытывал. Поверьте мне отличное оружие, --
заявил Гольдфарб.
-- А это еще что такое? -- Леон показал на какие-то трубки рычаги и
пружину, больше похожую на рессору от грузовика
-- Механизм, чтобы ими стрелять, -- ответил Гольдфарб -- Его специально
сделали разборным, чтобы из рюкзака ничего не торчало. Все вместе называется
пехотный противотанковый гранатомет - ППГ. -- Последние слова он произнес
по-английски
Леон узнал слово "противотанковый" и покачал головой.
-- В тюрьме нет танков, -- заявил он.
-- Буду только рад, если вы не ошибаетесь, -- сказал Гольдфарб. -- Но
снаряд, который сделает дыру в броне танка, пробьет здоровенную брешь в
стене здания.
Гольдфарбу показалось, что впервые за весь разговор ему удалось
произвести на Леона впечатление. Человек из подполья (Гольдфарбу вдруг
представилось, как Леон выходит из лондонской подземки) задумчиво подергал
бороду.
-- Может быть, вы правы. Какова дальность его стрельбы?
-- Две сотни ярдов... или метров.
Будь повнимательнее, -- сказал себе Гольдфарб, -- в противном случае ты
можешь себя выдать -- здесь все пользуются метрической системой.
-- Ну... должно хватить. -- Ироническая улыбка Леона показала, что он
заметил оговорку Гольдфарба. -- Вы хотите взглянуть на тюрьму, прежде чем ее
атаковать?
-- Пожалуй, не помешает. Я ведь должен знать, какую задачу мне
предстоит решить, не так ли?
-- Да, конечно. -- Леон изучающе на него посмотрел. -- Надеюсь, вам
довелось участвовать в военных действиях?
-- Только в воздухе. На земле -- нет.
-- Да, я знаю, -- кивнул Леон. -- Но даже и воздушного боя достаточно.
Вы не запаникуете в критический момент. Почему бы вам не оставить ваше
снаряжение здесь? Вы ведь не хотите гулять с ним по городу -- до того, как
придет время им воспользоваться?
-- Разумное предложение, если, конечно, вы уверены, что никто его не
украдет, пока нас не будет.
Улыбка Леона больше походила на волчий оскал.
-- Всякий, кто у нас что-нибудь крадет... потом долго об этом жалеет, и
никогда не повторяет своих ошибок. После одного или двух раз люди начинают
понимать, что к чему.
Гольдфарбу совсем не хотелось знать, что именно происходит с
похитителями чужой собственности. Он оставил свой рюкзак на полу и вышел из
квартиры вслед за Леоном.
Улица Францисканцев находилась в десяти минутах ходьбы от дома Леона. И
вновь им пришлось протискиваться сквозь толпу. А Гольдфарб в очередной раз
напомнил себе, что нацисты давно оставили Лодзь.
Дэвид изо всех сил старался не отставать от Леона; хотя он и запомнил
карту города, ему не хотелось блуждать по нему в одиночку.
-- Мы просто пройдем мимо, не останавливаясь. Никто не обратит на нас
внимания, если мы не станем задерживаться и пристально разглядывать здание
тюрьмы. Первое правило -- не привлекать к себе внимания.
Гольдфарб лишь повернул голову к Леону, словно слушал интересную
историю, а сам быстро посмотрел на тюрьму. На первый взгляд задача
показалась ему совсем непростой: два пулемета на крыше, толстые решетки на
окнах, по всему-периметру здания натянута колючая проволока. Но с другой
стороны...
-- Тюрьма расположена почти вплотную к соседним зданиям, да и охраны
немного, -- заметил Гольдфарб.
-- Нам прислали человека с зоркими глазами, -- просиял Леон, на
радостях, переходя на ты. -- Ты оба раза прав. У нас есть шанс.
-- И как мы провернем наше дельце? -- спросил Гольдфарб, когда тюрьма
номер один осталась позади.
-- Сейчас тебе ничего не нужно делать, -- ответил Леон. -- Сиди и жди
подходящего момента. А я переговорю со своими ребятами и выясню, что
необходимо подготовить для операции.
* * *
Бобби Фьоре шагал по грязной дороге... где-то в Китае. Его товарищи
сообщили ему, что они находятся недалеко от Шанхая. С точки зрения Бобби --
абсолютно бесполезная информация, поскольку даже под угрозой электрического
стула он не смог бы сказать, где расположен город Шанхай. Наверное, не очень
далеко от океана: в воздухе чувствовал слабый соленый привкус, знакомый ему
по выступлениям в штатах Вашингтон и Луизиана.
Тяжесть пистолета на бедре успокаивала, как присутствие старого друга.
Мешковатая куртка скрывала миниатюрное оружие. Он обзавелся новой соломенной
шляпой. Если не обращать внимания на нос и синеву на щеках, Бобби мало
отличался от обычного китайского крестьянина.
Он по-прежнему не понимал, кем являются остальные члены группы,
шагавшие по дороге рядом с ним. Кое-кто из них входил в отряд коммунистов, к
которому принадлежал и Ло. Они тоже выглядели, как обычные крестьяне.
Впрочем, так оно на самом деле и было.
А вот остальные... Он посмотрел на идущего рядом типа, одетого в рваную
форму цвета хаки, с винтовкой в руках.
-- Эй, Йош! -- позвал Фьоре и сделал вид, что стоит на второй базе и
приготовился стартовать.
Йоши Фукуока ухмыльнулся, обнажив пару золотых зубов, бросил винтовку и
принял позу игрока, стоящего на первой базе, затем сделал вид, что
поправляет воображаемую бейсбольную рукавицу, после чего прыгнул за
воображаемым мячом.
-- Аут! -- выкрикнул он, и Бобби выбросил руку с поднятым большим
пальцем вверх.
Красные начали с сомнением на них оглядываться. Они ничего не поняли.
Для них Фукуока был восточным дьяволом, а Фьоре -- иностранным дьяволом, и
единственная причина, по которой они оказались вместе, состояла в том, что
ящеров они ненавидели больше, чем друг друга.
Впрочем, Фьоре не особенно на это рассчитывал. Когда он забрел в
японский лагерь -- и далеко не сразу сообразил, что перед ним не китайцы --
то пожалел, что рядом не нашлось священника, который мог бы его причастить.
Поджаривание на медленном огне -- вот лучшее из того, на что ему следовало
рассчитывать при встрече с японцами. Они разбомбили Пирл-Харбор, прикончили
мужа Лю Хань -- чего еще от них ждать?
Японцы тоже не сразу поняли, что он американец. Их китайский --
единственный язык, на котором они с ним объяснялись -- оказался почти таким
же убогим, как и у Фьоре, а здоровенный нос и круглые глаза в первый момент
нисколько их не удивили. Кроме того, японцев ввела в заблуждение его одежда.
Когда же они сообразили, что он американец, то не проявили особой
враждебности, а лишь встревожились.
-- Дулиттл? -- спросил Фукуока, имитируя рукой летящий самолет.
Хотя Бобби не сомневался, что его через несколько минут убьют, он
расхохотался. Теперь он понимал, что был тогда близок к истерике. Он много
слышал о рейде Джимми Дулиттла на Токио, который закончился посадкой в
Китае, но то, что японцы перепутали его со знаменитым асом, почему-то ужасно
развеселило Бобби.
-- Нет, я не пилот бомбардировщика, -- ответил он по-английски. -- Я
игрок второй базы, причем далеко не самый лучший.
Он не особенно рассчитывал, что его слова что-то скажут японцу, но тот
широко раскрыл глаза.
-- Второй база? -- повторил он, показывая на Фьоре. -- Бейзо-бору?
Когда Фьоре его не понял, Фукуока встал в позицию подающего, спутать