Страница:
разговор.
-- Чего ж вы тогда не уходите? -- завопила торговка карпами. Через
мгновение она снова понизила голос: -- Он говорит, что вскоре они сообщат
Народно-освободительной армии о желании продолжить переговоры по всем
вопросам. Помните, он всего лишь маленький человек, он не может объяснить
вам, что означает "все вопросы". Хотя вы, наверное, и сами это знаете, не
так ли?
-- Э? Да, наверное, -- ответила Лю Хань.
Если чешуйчатые дьяволы имели в виду то, что сказали, значит, они могут
вернуться к переговорам о возвращении ей ее дочери. Дочери теперь, по
китайским понятиям, было уже около двух лет: часть этого времени она провела
в чреве Лю Хань, а вторую -- за время после рождения. Как она теперь
выглядит? Как с ней обращался Томалсс? Возможно, как-нибудь через некоторое
время она все узнает.
-- Ладно, я беру, даже если ты воровка.
И словно рассердившись, Лю Хань швырнула монеты и пошла прочь.
Изображая гнев, она внутренне улыбалась. Торговка карпами была ее личным
источником новостей: она не думала, что женщина знала еще кого-то из
Народно-освободительной армии. Лю Хань будет поставлено в заслугу сообщение
центральному комитету о предстоящих переговорах.
Если повезет, то этого, вероятно, будет достаточно, чтобы обеспечить ей
место в комитете. Теперь Нье Хо-Т'инг ее поддержит: она была уверена в этом.
И когда она станет членом комитета, то будет поддерживать его -- в течение
какого-то времени. Но в один из этих дней у нее появится причина не
согласиться. После этого ей придется рассчитывать только на себя.
Она задумалась, как Нье примет это. Смогут ли они оставаться
любовниками после политической или идеологической ссоры? Она не знала. В
одном она была уверена: теперь она нуждалась в любовнике меньше, чем прежде.
Она встала на ноги и была способна противостоять миру, не нуждаясь в опоре
на мужчину. До нашествия маленьких чешуйчатых дьяволов она такого не могла
себе даже вообразить.
Она покачала головой. Странно, что все страдания, через которые провели
ее маленькие чешуйчатые дьяволы, не только сделали ее независимой, но и
привели к мысли, что она обязана быть независимой. Не будь их, она стала бы
одной из бесчисленных крестьянских вдов в растерзанном войной Китае, женщин,
которые стараются уберечься от голодной смерти и потому становятся
проститутками или сожительницами богачей.
Она прошла мимо человека, продававшего конические соломенные шляпы,
которые носили и мужчины, и женщины, чтобы защититься от солнца. Дома у нее
была такая. Когда маленькие чешуйчатые дьяволы только начали показывать свои
отвратительные фильмы о ней, она часто надевала ее. Когда она опускала ее на
лицо, то становилась почти неузнаваемой.
Но теперь она шла по улицам и хутунам Пекина с непокрытой головой и не
испытывая стыда. Когда она покидала Малый рынок, какой-то мужчина злобно
посмотрел на нее.
-- Берегись революционного суда, -- прошипела она.
Парень смущенно шарахнулся назад. Лю Хань пошла дальше.
Одну из своих машин, воспроизводящих изображение, маленькие чешуйчатые
дьяволы установили на углу. В воздухе огромная Лю Хань скакала верхом на
Бобби Фьоре, их кожа блестела от пота. Главное, что поразило ее, когда она
смотрела на себя чуть более молодую, было то, какой сытой и спокойной она
казалась. Она пожала плечами. Тогда она еще не принадлежала революции.
Один из зрителей посмотрел на нее. Он указал пальцем. Лю Хань нацелила
на него палец, словно он был дулом пистолета. Мужчина решил, что надо
заняться чем-то другим -- причем как можно скорее.
Лю Хань пошла дальше. Маленькие дьяволы по-прежнему изо всех сил
старались дискредитировать ее, но одновременно собирались вернуться к столу
переговоров и обсудить все вопросы. Для нее, возможно, это означало победу.
Год назад маленькие чешуйчатые дьяволы не испытывали желания вести
переговоры. Еще год назад они вообще не вели никаких переговоров, а только
сметали все на своем пути. Теперь жизнь для них стала труднее, и они
начинали подозревать, что она может стать еще тяжелее. Она улыбнулась. Она
надеялась, что так и будет.
* * *
Новички поступали в лагерь в крайнем замешательстве и страшно
запуганными. Это забавляло Давида Нуссбойма, который, сумев выжить в течение
первых нескольких недель, стал не новичком, а зэком среди зэков. Он
по-прежнему считался политическим заключенным, а не вором, но охранники и
сотрудники НКВД перестали цепляться к нему, как ко многим коммунистам,
попавшим в сети гулага.
-- Вы по-прежнему стремитесь помогать партии и советскому государству,
так ведь? Тогда вы, конечно, будете лгать, будете шпионить, будете делать
все, что мы вам прикажем.
Это все говорилось другими, более мягкими выражениями, но смысл не
менялся.
Для польского еврея партия и советское государство не намного
привлекательнее, чем гитлеровский рейх. Нуссбойм говорил со своими
товарищами по несчастью на ломаном русском и на идиш, а охранникам отвечал
по-польски, причем быстрыми фразами на сленге, чтобы они не могли понять
его.
-- Это хорошо, -- восхищенно сказал Антон Михайлов, когда охранник
только почесал лоб, услышав ответ Нуссбойма. -- Делай так и дальше, и через
некоторое время они оставят тебя в покое, когда поймут, что нет смысла к
тебе лезть, раз ты такой непонятливый.
-- Смысла? -- Нуссбойм закатил глаза к небу. -- Если бы вы, безумные
русские, хотели искать смысл, то никогда бы не начали с этих лагерей.
-- Ты думаешь? -- спросил другой зэк. -- Попробуй построить социализм
без угля и леса, который дают лагеря, без железных дорог, которые строят
зэки, и без каналов, которые мы роем. Без лагерей вся проклятая страна
просто развалилась бы.
Он говорил так, словно испытывал какую-то извращенную гордость за то,
что был частью такого жизненно важного и социально необходимого предприятия.
-- Может, и развалилась бы, -- согласился Нуссбойм. -- Эти ублюдки из
НКВД отделывают зэков, как нацисты евреев. Я повидал и тех и других, и
выбирать из них трудно. -- Он на мгновение задумался. -- Нет, беру свои
слова обратно. Здесь все-таки лишь трудовые лагеря. У вас нет конвейера
уничтожения, который нацисты запустили перед нашествием ящеров.
-- Зачем убивать человека, когда его можно до смерти замучить работой?
-- спросил Михайлов. -- Это... как бы получше сказать... неэффективно, вот
что.
-- Как? То есть то, что мы делаем здесь, ты считаешь эффективным?! --
воскликнул Нуссбойм. -- Можно ведь обучить шимпанзе делать такую работу.
Русский вор покачал головой.
-- Шимпанзе будут умирать, Нуссбойм. Их нельзя заставить выдержать
лагерь. Сердца у них разорвутся, и они погибнут. Их считают глупыми
животными, но они достаточно сообразительны, чтобы понять, когда дело
безнадежно. И это больше, чем можно сказать о людях.
-- Я о другом, -- сказал Нуссбойм. -- Посмотри, что они заставляют нас
делать сейчас, на бараки, которые мы строим.
-- Напрасно ты жалуешься на эту работу, -- сказал Михайлов. --
Рудзутаку чертовски повезло, что он получил ее для нашей бригады: это
намного легче, чем рубить деревья и снегу по пояс. И после такой работы
возвращаешься на пары не совершенно мертвым, а только наполовину.
-- Я и не спорю об этом, -- с нетерпением сказал Нуссбойм: иногда он
чувствовал себя единственным одноглазым зрячим в стране слепых. -- Но ты
хоть задумывался, что мы строим?
Михайлов посмотрел кругом и пожал плечами.
-- Бараки. Строим по плану. Охранники не ругаются. Раз их это
устраивает, то до остального мне дела нет. Если меня заставят делать бочки
для селедки, то жаловаться не буду. Буду делать бочки.
Нуссбойм от раздражения швырнул свой молоток.
-- Ты будешь делать бочки для сельди, в которых ее не будет?
-- Поосторожнее, -- предупредил его партнер. -- Сломаешь инструмент --
охранники тебя отметелят, и неважно, могут они с тобой говорить или нет. Они
считают, что пинок в ребра может понять любой, и в этом они почти правы.
Буду ли я делать бочки, зная, что в них не будут держать селедку? Буду, если
они мне прикажут. Ты думаешь, я из тех, кто скажет им, что они ошибаются? Я
что, сумасшедший?
Такое поведение типа "нагни-голову-и-делай-что-гово-рят" Нуссбойм видел
и в лодзинском гетто. В гулагах оно не просто существовало, оно
доминировало. Нуссбойму хотелось кричать: "А король-то голый!"
Вместо этого он подобрал молоток и стал забивать гвозди в остов нар,
которые делали они с Михайловым. Он колотил по гвоздям изо всех сил,
стараясь улучшить упавшее настроение.
Однако это не помогло. Протянув руку в ведро за очередным гвоздем, он
спросил:
-- Ты мог бы спать на нарах, которые мы делаем?
-- Я не люблю спать на тех нарах, которые у нас, -- ответил Михайлов.
-- Дай мне бабу, которая согласна, и мне будет все равно, где ты меня
положишь. Я здорово управлюсь.
И он забил гвоздь.
-- Бабу? -- застеснялся Нуссбойм. -- Об этом я не подумал.
Товарищ зэк с жалостью посмотрел на него.
-- Тогда ты просто дурак. Они носятся с этими бараками, как с писаной
торбой. А сколько колючей проволоки накрутили между этими бараками и нашими
-- хватит на заграждение против нацистов, чтобы не смогли границу перейти. Я
слышал, скоро должен прийти эшелон с "особыми пленниками". Ну, как,
приятель, изобразил я тебе картину?
-- Я не слышал о поступлении "особых пленников", -- сказал Нуссбойм. Он
знал, что многое из лагерной болтовни на блатном языке проходит мимо ушей
из-за не очень хорошего владения русским.
-- Да, они будут, -- сказал Михайлов. -- Нам повезет, если мы хотя бы
глазком глянем на них. Но охранники, конечно, будут трахаться, пока не
попадают, вонючие сукины сыны. Ну, еще повара, клерки -- все блатные. А ты,
обычный зэк, забудь и мечтать.
Нуссбойм, с тех пор как попал в лапы Советов, о женщинах и не помышлял.
Нет, неверно: он просто думал, что не увидит ни одной долго, очень долго, а
значит, они превратились в абстракцию. Теперь...
Теперь он сказал:
-- Даже для женщин эти нары слишком маты и очень близко друг от друга.
-- Значит, охранники будут пристраиваться сбоку, а не сверху, -- сказал
Михайлов. -- Им безразлично, что будут думать эти шлюхи, а ты просто глупый
жид, ты понял?
-- Я знаю, -- ответил Нуссбойм: по тону товарища можно было принять его
слова чуть ли не за комплимент. -- Ладно, сделаем все так, как нам сказано.
И если здесь будут женщины, нам не стоит говорить, что эту дрянь строили мы.
-- Это другой разговор, -- согласился Михайлов.
Бригада выполнила дневную норму. Это означало, что их накормят -- без
изысков, но почти достаточно для того, чтобы душа не рассталась с телом.
После супа и хлеба желудок некоторое время не беспокоил Нуссбойма. Вскоре в
животе снова взвоют тревожные сирены, но еще в Лодзи он научился лелеять эти
краткие моменты сытости.
Многие зэки испытывали то же чувство. Они сидели на парах, ожидая
приказа погасить лампы. В темноте они погружались в глубокий мучительный
сон. А пока они болтали или читали пропагандистские листовки, которые
временами раздавали лагерные уборщики (после чего возникали новые анекдоты,
большей частью сардонические или непристойные). Многие чинили штаны и
фуфайки, низко наклонясь над работой, чтобы что-то разглядеть в тусклом
свете.
Где-то вдали раздался гудок паровоза, низкий и печальный. Нуссбойм его
едва расслышал. Через несколько минут гудок повторился, на этот раз заметно
ближе.
Антон Михайлов вскочил на ноги. Все с удивлением смотрели на
непривычный всплеск энергии.
-- Особые пленники! -- воскликнул зэк.
Мгновенно весь барак пришел в волнение. Многие заключенные не видели
женщин годами, не говоря уже о физической близости. Надежд на нее не было,
зато им могли напомнить, что они мужчины.
Выходить наружу в промежутке от ужина до отбоя не запрещалось, хотя
из-за холодной погоды на улицу мало кто стремился. Теперь же десятки зэков
вышли наружу: Нуссбойм был среди них. Другие бараки тоже опустели. Охранники
кричали, пытаясь навести среди заключенных хоть какой-то порядок.
Но у них не очень-то получалось. Словно притянутые магнитом железные
опилки, люди распределились вдоль колючей проволоки, отделяющей их бараки от
новых. Бараки были готовы лишь наполовину, Нуссбойм знал об этом лучше
других, получалось, что это типичный пример советской неэффективности.
-- Смотрите! -- сказал кто-то с уважительным вздохом. -- Поставили
навес, чтобы бедняжки не обгорели на солнце.
-- И поэтому привезли их ночью, -- добавил кто-то еще. -- Ничего себе!
Что ж это такое творится?
Спустя несколько минут поезд остановился, проскрипев колесами по
рельсам. Охранники с автоматами и фонарями поспешили к столыпинским вагонам.
Когда двери открылись, то из вагонов первыми вышли охранники.
-- Ну их к черту! -- сказал Михайлов. -- Не хотим видеть эти уродливые
хари. Надоели уже. Где бабы?
Охранники орали и вопили, торопя пленников, чтобы те поскорее выходили,
и это вызвало у зэков смех, охвативший всю толпу.
-- Будьте осторожнее, дорогие, а то они пошлют вас на фронт, там будет
хуже, -- воскликнул кто-то пронзительным фальцетом.
В дверях одного из вагонов показалась голова. Дыхание толпы заключенных
вырвалось единым выдохом ожидания. Затем из легких вырвался остаток воздуха
-- теперь уже от удивления. Из вагона выпрыгнул ящер. Затем еще один, и еще,
и еще.
Давид Нуссбойм смотрел на них с не меньшей жадностью, чем на женщин. Он
говорил на их языке. Интересно, говорит ли на нем кто-нибудь еще во всем
лагере?
Остолоп Дэниелс смотрел на лодку без всякого энтузиазма.
-- Проклятье! -- с чувством сказал он. -- Когда нам сказали, что не
отправят нас из Элджина обратно в Чикаго, я прикинул, что самое плохое уже
позади. Показывает, как чертовски много я знаю, не так ли?
-- Вы правы, лейтенант, -- сказал сержант Генри Малдун. -- Когда они
говорят об этой операции, похоже на телеграмму с выражением глубокого
соболезнования. Я имею в виду, что вот-вот придет такая телеграмма. Я имею в
виду, возможно, придет, если, конечно, еще посылают такие телеграммы.
-- Хватит об этом, джентльмены, -- сказал капитан Стэн Шимански. -- Нам
доверили эту работу, и мы собираемся ее выполнить.
-- Да, сэр, -- ответил Остолоп.
Невысказанный хвостик фразы Шимански мог звучать только так: "...или
умереть, выполняя". Вполне вероятная перспектива -- что неприятно поразило
Остолопа. Понимал ли это Шимански, он не показал. Может быть, он был хорошим
актером -- а это свойство хорошего офицера, точно так же, как и хорошего
хозяина. Или, может быть, Шимански по-настоящему не верил в глубине души,
что его собственное личное "я" перестанет существовать. Стэну Шимански было
всего-навсего тридцать. Рядом с ним Остолоп чувствовал себя чуть ли не
королем Англии.
Сам Остолоп приближался к шестидесяти. Близость собственной гибели он
чувствовал весьма реально. Еще до нашествия ящеров слишком многие его
друзья, с которыми он познакомился в начале столетия и даже раньше, умерли у
него на руках от болезней сердца, от рака или туберкулеза. Добавить к этому
набору пули и осколки снарядов -- и поневоле придет в голову мысль, что он
живет на взятое взаймы время.
-- У нас будет преимущество в неожиданности, -- сказал Шимански.
"Конечно, будет, -- подумал Остолоп. -- Ящеры чертовски удивятся,
просто обалдеют от того, какими глупыми мы можем быть".
Вслух он ничего не сказал, чтобы не накликать беду.
Капитан Шимански вытащил из кармана многократно сложенный лист бумаги.
-- Посмотрим на карту, -- сказал он.
Дэниелс и Малдун подошли поближе. Карта была произведением армейского
корпуса инженеров. Остолоп узнал ее сразу: скопирована из дорожного атласа
Рэнда Мак-Нелли, того самого, которым пользовались водители автобусов, когда
перевозили провинциальные команды из одного городка в другой. Он и сам
пользовался этой картой, когда водителям случалось заблудиться, что
происходило с угнетающей регулярностью.
Шимански показал:
-- Ящеры удерживают территорию вот здесь, на восточном берегу реки
Иллинойс. Гавана -- на восточном берегу, где Ложка втекает в Иллинойс, --
ключ к их позициям вдоль этого участка реки, здесь они устроили лагерь для
военнопленных, сразу за пределами города. Наша цель -- прорваться туда и
освободить кое-кого. Если мы собираемся выиграть эту войну, то должны
разорвать их удушающие объятия на Миссисипи.
-- Сэр, давайте займемся пока нашей маленькой задачкой, -- сказал
Остолоп. -- Если мы справимся с ней, тогда наши начальники смогут подумать о
более масштабных делах.
Герман Малдун энергично кивнул. Через мгновение тот же жест повторил и
Шимански.
-- Разумно, -- сказал он. -- Мне обещали, что проведут чертовски
сильный отвлекающий удар, когда вечером мы отравимся работать. В этой
поддержке будет использовано нечто особое. Хотя мне и не сказали, что
именно.
-- Поддержка с воздуха? -- нетерпеливо спросил Малдун. -- Они не любят
сообщать о ней на тот случай, если кого-нибудь схватят и он проговорится.
-- Я не знаю. А чего не знаю -- того не могу рассказать и нам, --
ответил Шимански. -- Если вы хотите воодушевить ребят, валяйте. Но не
говорите солдатам ничего конкретного, потому что если на деле что-то
обернется не так, как вы расписывали, пострадает их моральный дух. Усвоили?
-- Да, сэр, -- сказал Малдун.
Остолоп молча кивнул.
Если не будет поддержки с воздуха или какого-то другого серьезного
отвлекающего маневра, пострадает не только моральный дух. Он не стал
говорить об этом. Шимански все еще оставался мальчишкой, хотя и не был
глупцом. Он мог разобраться и сам.
-- Вопросы есть? -- спросил Шимански. Остолоп и Малдун промолчали.
Капитан снова сложил карту и сунул в карман. -- Тогда все. Дождемся
наступления ночи и двинемся.
Он встал и отправился давать указания другому отделению.
-- У него это прозвучало так легко... -- сказал Остолоп.
Он смотрел сквозь завесу ивовых ветвей, свисавших до воды. Возможно --
ему хотелось в это верить, -- они не позволили ящерам на другой стороне
Иллинойса разобраться, что здесь появились американцы.
На дальнем берегу реки крякали утки. Здешние болота были национальным
заказником. Остолоп предпочел бы бродить с охотничьим ружьем вместо
имевшегося у него сейчас автомата "томпсон". В свое время здесь находился
наблюдательный пост -- на верхушке стальной башни высотой в сотню футов. Он
обеспечивал егерям прекрасный вид на браконьеров. В эти дни он обеспечивал
бы прекрасный обзор ящерам, но башня была взорвана в одном из боев за
центральный Иллинойс.
Солдаты рассредоточились вдоль реки, чтобы по возможности не выдать
себя, а если уж кого-то заметят, то примут за обычные патрули. Остолоп и
Малдун собрали людей, рассказав им то, что сообщил Шимански. Это не было
свежей новостью, они уже некоторое время готовились к операции. Хотя сказать
им еще раз о том, что предстоит делать, тоже не помешает. Множество -- не
сосчитать -- раз Остолоп видел, как игрок втихаря пытается нарушить правила
и сжульничать. Остолоп уже давно перестал искать лучшее в людях и в их
планах.
Наступили сумерки, затем темнота. Из воды выпрыгивали рыбы и с плеском
падали обратно. Когда-то Остолоп побывал в этих местах, тогда они выловили
из Иллинойса куда больше рыбы, чем из любой другой реки, кроме Колумбии. Эх,
сейчас бы в руки спиннинг или просто палку с ниткой и крючком.
Остолоп посмотрел на часы. Мягко светящиеся цифры и стрелки показали
ему: без четверти десять.
-- Лодки, -- прошептал он. -- И тише, ради бога, или мы станем мертвым
мясом, не успев отплыть.
Точно в десять по его часам он со своим отрядом начал грести вниз по
течению Иллинойса в сторону Гаваны. Весла, казалось, создавали страшный шум,
погружаясь в воду и выходя из нее снова, но ни один пулемет ящеров не начал
бить по дальнему берегу реки. Остолоп вздохнул с облегчением. Он боялся, что
они попадут в ловушку прямо на старте.
В 10.02 артиллерия, минометы и пулеметы открыли огонь по Гаване с
запада и юга.
-- Точно вовремя, -- сказал Остолоп: перекрытый неожиданным хаосом, шум
от движения лодок беспокоил его намного меньше.
Ящеры отреагировали быстро -- огнем артиллерии и стрелковым оружием.
Дэниелс старался определить, перемещают ли они войска из лагеря, который
находился севернее Гаваны, навстречу очевидной шумной угрозе, которую
создали американцы. Он надеялся -- его это устраивало больше, -- что так и
будет.
Горячее желтое свечение вспыхнуло на юго-западе и быстро
распространилось в сторону Гаваны. Остолопу хотелось ликующе завопить, но
здравый смысл продиктовал ему сказать спокойно:
-- Они на самом деле сделали это, парни. Они зажгли Ложку.
-- Сколько галлонов бензина и масла они в нее вылили перед тем, как
чиркнуть спичкой? -- спросил кто-то в лодке.
-- И насколько хватило бы этого топлива для танка или самолета?
-- Не знаю, -- ответил Остолоп. -- Я полагаю, раз они решили
использовать его против врага таким образом, они знали, что делали. И если в
результате ящеры забудут в меня стрелять, то я жаловаться не буду. А теперь,
парни, мы должны грести, как проклятые, и пересечь Иллинойс прежде, чем сюда
втечет огненная река. Не справимся, -- он шутливо хмыкнул, -- гусь сварится.
Высокие языки пламени, мечущиеся по воде, уже достигли места слияния
рек и начинали плыть по Иллинойсу. Языков пламени все прибавлялось. Ящеры не
использовали катера или другие плавучие средства, поэтому огонь не мог
создать для них настоящей опасности, но он заставлял их сосредоточиться на
Ложке и территории к западу от нее -- и отвлекал их внимание от лодок,
подплывающих к Гаване по Иллинойсу с севера.
-- Давайте, гребите сильнее, вперед, вперед...
Не договорив, Остолоп кувырнулся со своего сиденья -- лодка села на
грунт. Он рассмеялся. Если показал себя дураком перед подчиненными, смейся
первым. Он выскочил на берег. Грязь чмокнула под сапогами.
-- Сделаем перерыв в гребле.
Он отвел взгляд от горящей Ложки, чтобы глаза привыкли к темноте.
Черный силуэт впереди не был лесом -- лес вокруг давно спилили. Он взмахнул
рукой, дав людям знак следовать за ним, и направился к лагерю военнопленных,
устроенному ящерами.
Неподалеку послышался голос сержанта Малдуна:
-- Эй вы, глупые ублюдки, рассредоточьтесь! Хотите, чтобы вас запросто
перестреляли?
Лагерь для пленных был спроектирован для того, чтобы держать людей
внутри, а не препятствовать постороннему проникновению. Ничто не помешало
американцам подобраться к главным воротам, находившимся на северной стороне.
Остолоп было подумал, что они так и войдут внутрь, но тут пара ящеров
открыла по ним огонь из сторожевой будки.
Гранаты и огонь из автоматов быстро подавили сопротивление.
-- Вперед, быстрее, -- кричал Остолоп одно и то же, -- если у этих
чешуйчатых сукиных сынов была радиосвязь, подмога заявится сразу же!
Солдаты с ножницами набросились на острую, как бритва, проволоку у
входных ворот. Заключенные, мужчины и женщины, разбуженные стрельбой
(Остолоп надеялся, что никого из них не задели шальные пули), столпились у
ворот. Как только проход был готов, они хлынули наружу.
Капитан Шимански закричал:
-- Кто хочет присоединиться к борьбе с ящерами, идите к нам. Бог знает,
как мы вам будем рады. Остальные -- разбегайтесь, кто как может. Мы
поддерживаем связь с партизанами, и многие люди вокруг будут давать кров и
делиться тем, что имеют. Удачи вам всем.
-- Благослови вас Господь, -- сказал один мужчина.
К нему словно эхом присоединились многие другие. Часть людей окружала
спасителей, остальные исчезали в темноте ночи.
С юга донеслись выстрелы, звук их быстро приближался.
-- Развернутым строем вперед! -- закричал Остолоп. -- Задержим их,
сколько сможем, чтобы люди успели уйти.
Едва эти слова слетели с его губ, как в землю врезалось нечто вроде
большой бомбы и взорвалось прямо перед наступающими ящерами. Остолоп
заозирался: шум моторов самолета ниоткуда не доносился. С неба слышался лишь
долгий, постепенно затихающий гул рассекаемого воздуха: похоже, что
взрывчатка, или что там, прилетела быстрее, чем сопровождавший его шум.
-- Как будто американская реактивная бомба дальнего действия, -- сказал
капитан Шимански.
Что бы это ни было, но ящеры теперь уже не торопились вперед, как
минуту назад.
Вскоре взорвалась еще одна реактивная бомба, на этот раз -- судя по
звуку -- в паре миль от поля боя в районе Гаваны. Эти бомбы точными никак не
назовешь, они вполне могут упасть и на своих, не только на ящеров.
"Попробуй-ка остановить их, -- подумал Дэниелс, -- валяй, пробуй".
Он отыскал в темноте Шимански.
-- Сэр, думаю, самое время убираться отсюда к черту. Иначе многие из
нас погибнут.
-- Возможно, вы правы, лейтенант, -- сказал командир отряда. -- Нет, вы
определенно правы. -- Он возвысил голос: -- Обратно к реке, парни!
Взобраться в лодку, набитую спасенными пленниками, Остолопу было очень
приятно. Но возвращение через Иллинойс стоило ему хорошего пота. Если бы над
головой сейчас появился, постукивая, вертолет, на воде остались бы только
огонь да кровь. Все понимали это, а потому гребцы работали веслами, как
бешеные, пока не добрались до западного берега реки.
Выбравшись из лодки и запинаясь на ходу, Остолоп мельком подумал:
знаком ли Сэм Игер с этими необыкновенными ракетами (и жив ли еще Сэм,
встретятся ли они когда-нибудь). После забавных научно-фантастических
-- Чего ж вы тогда не уходите? -- завопила торговка карпами. Через
мгновение она снова понизила голос: -- Он говорит, что вскоре они сообщат
Народно-освободительной армии о желании продолжить переговоры по всем
вопросам. Помните, он всего лишь маленький человек, он не может объяснить
вам, что означает "все вопросы". Хотя вы, наверное, и сами это знаете, не
так ли?
-- Э? Да, наверное, -- ответила Лю Хань.
Если чешуйчатые дьяволы имели в виду то, что сказали, значит, они могут
вернуться к переговорам о возвращении ей ее дочери. Дочери теперь, по
китайским понятиям, было уже около двух лет: часть этого времени она провела
в чреве Лю Хань, а вторую -- за время после рождения. Как она теперь
выглядит? Как с ней обращался Томалсс? Возможно, как-нибудь через некоторое
время она все узнает.
-- Ладно, я беру, даже если ты воровка.
И словно рассердившись, Лю Хань швырнула монеты и пошла прочь.
Изображая гнев, она внутренне улыбалась. Торговка карпами была ее личным
источником новостей: она не думала, что женщина знала еще кого-то из
Народно-освободительной армии. Лю Хань будет поставлено в заслугу сообщение
центральному комитету о предстоящих переговорах.
Если повезет, то этого, вероятно, будет достаточно, чтобы обеспечить ей
место в комитете. Теперь Нье Хо-Т'инг ее поддержит: она была уверена в этом.
И когда она станет членом комитета, то будет поддерживать его -- в течение
какого-то времени. Но в один из этих дней у нее появится причина не
согласиться. После этого ей придется рассчитывать только на себя.
Она задумалась, как Нье примет это. Смогут ли они оставаться
любовниками после политической или идеологической ссоры? Она не знала. В
одном она была уверена: теперь она нуждалась в любовнике меньше, чем прежде.
Она встала на ноги и была способна противостоять миру, не нуждаясь в опоре
на мужчину. До нашествия маленьких чешуйчатых дьяволов она такого не могла
себе даже вообразить.
Она покачала головой. Странно, что все страдания, через которые провели
ее маленькие чешуйчатые дьяволы, не только сделали ее независимой, но и
привели к мысли, что она обязана быть независимой. Не будь их, она стала бы
одной из бесчисленных крестьянских вдов в растерзанном войной Китае, женщин,
которые стараются уберечься от голодной смерти и потому становятся
проститутками или сожительницами богачей.
Она прошла мимо человека, продававшего конические соломенные шляпы,
которые носили и мужчины, и женщины, чтобы защититься от солнца. Дома у нее
была такая. Когда маленькие чешуйчатые дьяволы только начали показывать свои
отвратительные фильмы о ней, она часто надевала ее. Когда она опускала ее на
лицо, то становилась почти неузнаваемой.
Но теперь она шла по улицам и хутунам Пекина с непокрытой головой и не
испытывая стыда. Когда она покидала Малый рынок, какой-то мужчина злобно
посмотрел на нее.
-- Берегись революционного суда, -- прошипела она.
Парень смущенно шарахнулся назад. Лю Хань пошла дальше.
Одну из своих машин, воспроизводящих изображение, маленькие чешуйчатые
дьяволы установили на углу. В воздухе огромная Лю Хань скакала верхом на
Бобби Фьоре, их кожа блестела от пота. Главное, что поразило ее, когда она
смотрела на себя чуть более молодую, было то, какой сытой и спокойной она
казалась. Она пожала плечами. Тогда она еще не принадлежала революции.
Один из зрителей посмотрел на нее. Он указал пальцем. Лю Хань нацелила
на него палец, словно он был дулом пистолета. Мужчина решил, что надо
заняться чем-то другим -- причем как можно скорее.
Лю Хань пошла дальше. Маленькие дьяволы по-прежнему изо всех сил
старались дискредитировать ее, но одновременно собирались вернуться к столу
переговоров и обсудить все вопросы. Для нее, возможно, это означало победу.
Год назад маленькие чешуйчатые дьяволы не испытывали желания вести
переговоры. Еще год назад они вообще не вели никаких переговоров, а только
сметали все на своем пути. Теперь жизнь для них стала труднее, и они
начинали подозревать, что она может стать еще тяжелее. Она улыбнулась. Она
надеялась, что так и будет.
* * *
Новички поступали в лагерь в крайнем замешательстве и страшно
запуганными. Это забавляло Давида Нуссбойма, который, сумев выжить в течение
первых нескольких недель, стал не новичком, а зэком среди зэков. Он
по-прежнему считался политическим заключенным, а не вором, но охранники и
сотрудники НКВД перестали цепляться к нему, как ко многим коммунистам,
попавшим в сети гулага.
-- Вы по-прежнему стремитесь помогать партии и советскому государству,
так ведь? Тогда вы, конечно, будете лгать, будете шпионить, будете делать
все, что мы вам прикажем.
Это все говорилось другими, более мягкими выражениями, но смысл не
менялся.
Для польского еврея партия и советское государство не намного
привлекательнее, чем гитлеровский рейх. Нуссбойм говорил со своими
товарищами по несчастью на ломаном русском и на идиш, а охранникам отвечал
по-польски, причем быстрыми фразами на сленге, чтобы они не могли понять
его.
-- Это хорошо, -- восхищенно сказал Антон Михайлов, когда охранник
только почесал лоб, услышав ответ Нуссбойма. -- Делай так и дальше, и через
некоторое время они оставят тебя в покое, когда поймут, что нет смысла к
тебе лезть, раз ты такой непонятливый.
-- Смысла? -- Нуссбойм закатил глаза к небу. -- Если бы вы, безумные
русские, хотели искать смысл, то никогда бы не начали с этих лагерей.
-- Ты думаешь? -- спросил другой зэк. -- Попробуй построить социализм
без угля и леса, который дают лагеря, без железных дорог, которые строят
зэки, и без каналов, которые мы роем. Без лагерей вся проклятая страна
просто развалилась бы.
Он говорил так, словно испытывал какую-то извращенную гордость за то,
что был частью такого жизненно важного и социально необходимого предприятия.
-- Может, и развалилась бы, -- согласился Нуссбойм. -- Эти ублюдки из
НКВД отделывают зэков, как нацисты евреев. Я повидал и тех и других, и
выбирать из них трудно. -- Он на мгновение задумался. -- Нет, беру свои
слова обратно. Здесь все-таки лишь трудовые лагеря. У вас нет конвейера
уничтожения, который нацисты запустили перед нашествием ящеров.
-- Зачем убивать человека, когда его можно до смерти замучить работой?
-- спросил Михайлов. -- Это... как бы получше сказать... неэффективно, вот
что.
-- Как? То есть то, что мы делаем здесь, ты считаешь эффективным?! --
воскликнул Нуссбойм. -- Можно ведь обучить шимпанзе делать такую работу.
Русский вор покачал головой.
-- Шимпанзе будут умирать, Нуссбойм. Их нельзя заставить выдержать
лагерь. Сердца у них разорвутся, и они погибнут. Их считают глупыми
животными, но они достаточно сообразительны, чтобы понять, когда дело
безнадежно. И это больше, чем можно сказать о людях.
-- Я о другом, -- сказал Нуссбойм. -- Посмотри, что они заставляют нас
делать сейчас, на бараки, которые мы строим.
-- Напрасно ты жалуешься на эту работу, -- сказал Михайлов. --
Рудзутаку чертовски повезло, что он получил ее для нашей бригады: это
намного легче, чем рубить деревья и снегу по пояс. И после такой работы
возвращаешься на пары не совершенно мертвым, а только наполовину.
-- Я и не спорю об этом, -- с нетерпением сказал Нуссбойм: иногда он
чувствовал себя единственным одноглазым зрячим в стране слепых. -- Но ты
хоть задумывался, что мы строим?
Михайлов посмотрел кругом и пожал плечами.
-- Бараки. Строим по плану. Охранники не ругаются. Раз их это
устраивает, то до остального мне дела нет. Если меня заставят делать бочки
для селедки, то жаловаться не буду. Буду делать бочки.
Нуссбойм от раздражения швырнул свой молоток.
-- Ты будешь делать бочки для сельди, в которых ее не будет?
-- Поосторожнее, -- предупредил его партнер. -- Сломаешь инструмент --
охранники тебя отметелят, и неважно, могут они с тобой говорить или нет. Они
считают, что пинок в ребра может понять любой, и в этом они почти правы.
Буду ли я делать бочки, зная, что в них не будут держать селедку? Буду, если
они мне прикажут. Ты думаешь, я из тех, кто скажет им, что они ошибаются? Я
что, сумасшедший?
Такое поведение типа "нагни-голову-и-делай-что-гово-рят" Нуссбойм видел
и в лодзинском гетто. В гулагах оно не просто существовало, оно
доминировало. Нуссбойму хотелось кричать: "А король-то голый!"
Вместо этого он подобрал молоток и стал забивать гвозди в остов нар,
которые делали они с Михайловым. Он колотил по гвоздям изо всех сил,
стараясь улучшить упавшее настроение.
Однако это не помогло. Протянув руку в ведро за очередным гвоздем, он
спросил:
-- Ты мог бы спать на нарах, которые мы делаем?
-- Я не люблю спать на тех нарах, которые у нас, -- ответил Михайлов.
-- Дай мне бабу, которая согласна, и мне будет все равно, где ты меня
положишь. Я здорово управлюсь.
И он забил гвоздь.
-- Бабу? -- застеснялся Нуссбойм. -- Об этом я не подумал.
Товарищ зэк с жалостью посмотрел на него.
-- Тогда ты просто дурак. Они носятся с этими бараками, как с писаной
торбой. А сколько колючей проволоки накрутили между этими бараками и нашими
-- хватит на заграждение против нацистов, чтобы не смогли границу перейти. Я
слышал, скоро должен прийти эшелон с "особыми пленниками". Ну, как,
приятель, изобразил я тебе картину?
-- Я не слышал о поступлении "особых пленников", -- сказал Нуссбойм. Он
знал, что многое из лагерной болтовни на блатном языке проходит мимо ушей
из-за не очень хорошего владения русским.
-- Да, они будут, -- сказал Михайлов. -- Нам повезет, если мы хотя бы
глазком глянем на них. Но охранники, конечно, будут трахаться, пока не
попадают, вонючие сукины сыны. Ну, еще повара, клерки -- все блатные. А ты,
обычный зэк, забудь и мечтать.
Нуссбойм, с тех пор как попал в лапы Советов, о женщинах и не помышлял.
Нет, неверно: он просто думал, что не увидит ни одной долго, очень долго, а
значит, они превратились в абстракцию. Теперь...
Теперь он сказал:
-- Даже для женщин эти нары слишком маты и очень близко друг от друга.
-- Значит, охранники будут пристраиваться сбоку, а не сверху, -- сказал
Михайлов. -- Им безразлично, что будут думать эти шлюхи, а ты просто глупый
жид, ты понял?
-- Я знаю, -- ответил Нуссбойм: по тону товарища можно было принять его
слова чуть ли не за комплимент. -- Ладно, сделаем все так, как нам сказано.
И если здесь будут женщины, нам не стоит говорить, что эту дрянь строили мы.
-- Это другой разговор, -- согласился Михайлов.
Бригада выполнила дневную норму. Это означало, что их накормят -- без
изысков, но почти достаточно для того, чтобы душа не рассталась с телом.
После супа и хлеба желудок некоторое время не беспокоил Нуссбойма. Вскоре в
животе снова взвоют тревожные сирены, но еще в Лодзи он научился лелеять эти
краткие моменты сытости.
Многие зэки испытывали то же чувство. Они сидели на парах, ожидая
приказа погасить лампы. В темноте они погружались в глубокий мучительный
сон. А пока они болтали или читали пропагандистские листовки, которые
временами раздавали лагерные уборщики (после чего возникали новые анекдоты,
большей частью сардонические или непристойные). Многие чинили штаны и
фуфайки, низко наклонясь над работой, чтобы что-то разглядеть в тусклом
свете.
Где-то вдали раздался гудок паровоза, низкий и печальный. Нуссбойм его
едва расслышал. Через несколько минут гудок повторился, на этот раз заметно
ближе.
Антон Михайлов вскочил на ноги. Все с удивлением смотрели на
непривычный всплеск энергии.
-- Особые пленники! -- воскликнул зэк.
Мгновенно весь барак пришел в волнение. Многие заключенные не видели
женщин годами, не говоря уже о физической близости. Надежд на нее не было,
зато им могли напомнить, что они мужчины.
Выходить наружу в промежутке от ужина до отбоя не запрещалось, хотя
из-за холодной погоды на улицу мало кто стремился. Теперь же десятки зэков
вышли наружу: Нуссбойм был среди них. Другие бараки тоже опустели. Охранники
кричали, пытаясь навести среди заключенных хоть какой-то порядок.
Но у них не очень-то получалось. Словно притянутые магнитом железные
опилки, люди распределились вдоль колючей проволоки, отделяющей их бараки от
новых. Бараки были готовы лишь наполовину, Нуссбойм знал об этом лучше
других, получалось, что это типичный пример советской неэффективности.
-- Смотрите! -- сказал кто-то с уважительным вздохом. -- Поставили
навес, чтобы бедняжки не обгорели на солнце.
-- И поэтому привезли их ночью, -- добавил кто-то еще. -- Ничего себе!
Что ж это такое творится?
Спустя несколько минут поезд остановился, проскрипев колесами по
рельсам. Охранники с автоматами и фонарями поспешили к столыпинским вагонам.
Когда двери открылись, то из вагонов первыми вышли охранники.
-- Ну их к черту! -- сказал Михайлов. -- Не хотим видеть эти уродливые
хари. Надоели уже. Где бабы?
Охранники орали и вопили, торопя пленников, чтобы те поскорее выходили,
и это вызвало у зэков смех, охвативший всю толпу.
-- Будьте осторожнее, дорогие, а то они пошлют вас на фронт, там будет
хуже, -- воскликнул кто-то пронзительным фальцетом.
В дверях одного из вагонов показалась голова. Дыхание толпы заключенных
вырвалось единым выдохом ожидания. Затем из легких вырвался остаток воздуха
-- теперь уже от удивления. Из вагона выпрыгнул ящер. Затем еще один, и еще,
и еще.
Давид Нуссбойм смотрел на них с не меньшей жадностью, чем на женщин. Он
говорил на их языке. Интересно, говорит ли на нем кто-нибудь еще во всем
лагере?
Остолоп Дэниелс смотрел на лодку без всякого энтузиазма.
-- Проклятье! -- с чувством сказал он. -- Когда нам сказали, что не
отправят нас из Элджина обратно в Чикаго, я прикинул, что самое плохое уже
позади. Показывает, как чертовски много я знаю, не так ли?
-- Вы правы, лейтенант, -- сказал сержант Генри Малдун. -- Когда они
говорят об этой операции, похоже на телеграмму с выражением глубокого
соболезнования. Я имею в виду, что вот-вот придет такая телеграмма. Я имею в
виду, возможно, придет, если, конечно, еще посылают такие телеграммы.
-- Хватит об этом, джентльмены, -- сказал капитан Стэн Шимански. -- Нам
доверили эту работу, и мы собираемся ее выполнить.
-- Да, сэр, -- ответил Остолоп.
Невысказанный хвостик фразы Шимански мог звучать только так: "...или
умереть, выполняя". Вполне вероятная перспектива -- что неприятно поразило
Остолопа. Понимал ли это Шимански, он не показал. Может быть, он был хорошим
актером -- а это свойство хорошего офицера, точно так же, как и хорошего
хозяина. Или, может быть, Шимански по-настоящему не верил в глубине души,
что его собственное личное "я" перестанет существовать. Стэну Шимански было
всего-навсего тридцать. Рядом с ним Остолоп чувствовал себя чуть ли не
королем Англии.
Сам Остолоп приближался к шестидесяти. Близость собственной гибели он
чувствовал весьма реально. Еще до нашествия ящеров слишком многие его
друзья, с которыми он познакомился в начале столетия и даже раньше, умерли у
него на руках от болезней сердца, от рака или туберкулеза. Добавить к этому
набору пули и осколки снарядов -- и поневоле придет в голову мысль, что он
живет на взятое взаймы время.
-- У нас будет преимущество в неожиданности, -- сказал Шимански.
"Конечно, будет, -- подумал Остолоп. -- Ящеры чертовски удивятся,
просто обалдеют от того, какими глупыми мы можем быть".
Вслух он ничего не сказал, чтобы не накликать беду.
Капитан Шимански вытащил из кармана многократно сложенный лист бумаги.
-- Посмотрим на карту, -- сказал он.
Дэниелс и Малдун подошли поближе. Карта была произведением армейского
корпуса инженеров. Остолоп узнал ее сразу: скопирована из дорожного атласа
Рэнда Мак-Нелли, того самого, которым пользовались водители автобусов, когда
перевозили провинциальные команды из одного городка в другой. Он и сам
пользовался этой картой, когда водителям случалось заблудиться, что
происходило с угнетающей регулярностью.
Шимански показал:
-- Ящеры удерживают территорию вот здесь, на восточном берегу реки
Иллинойс. Гавана -- на восточном берегу, где Ложка втекает в Иллинойс, --
ключ к их позициям вдоль этого участка реки, здесь они устроили лагерь для
военнопленных, сразу за пределами города. Наша цель -- прорваться туда и
освободить кое-кого. Если мы собираемся выиграть эту войну, то должны
разорвать их удушающие объятия на Миссисипи.
-- Сэр, давайте займемся пока нашей маленькой задачкой, -- сказал
Остолоп. -- Если мы справимся с ней, тогда наши начальники смогут подумать о
более масштабных делах.
Герман Малдун энергично кивнул. Через мгновение тот же жест повторил и
Шимански.
-- Разумно, -- сказал он. -- Мне обещали, что проведут чертовски
сильный отвлекающий удар, когда вечером мы отравимся работать. В этой
поддержке будет использовано нечто особое. Хотя мне и не сказали, что
именно.
-- Поддержка с воздуха? -- нетерпеливо спросил Малдун. -- Они не любят
сообщать о ней на тот случай, если кого-нибудь схватят и он проговорится.
-- Я не знаю. А чего не знаю -- того не могу рассказать и нам, --
ответил Шимански. -- Если вы хотите воодушевить ребят, валяйте. Но не
говорите солдатам ничего конкретного, потому что если на деле что-то
обернется не так, как вы расписывали, пострадает их моральный дух. Усвоили?
-- Да, сэр, -- сказал Малдун.
Остолоп молча кивнул.
Если не будет поддержки с воздуха или какого-то другого серьезного
отвлекающего маневра, пострадает не только моральный дух. Он не стал
говорить об этом. Шимански все еще оставался мальчишкой, хотя и не был
глупцом. Он мог разобраться и сам.
-- Вопросы есть? -- спросил Шимански. Остолоп и Малдун промолчали.
Капитан снова сложил карту и сунул в карман. -- Тогда все. Дождемся
наступления ночи и двинемся.
Он встал и отправился давать указания другому отделению.
-- У него это прозвучало так легко... -- сказал Остолоп.
Он смотрел сквозь завесу ивовых ветвей, свисавших до воды. Возможно --
ему хотелось в это верить, -- они не позволили ящерам на другой стороне
Иллинойса разобраться, что здесь появились американцы.
На дальнем берегу реки крякали утки. Здешние болота были национальным
заказником. Остолоп предпочел бы бродить с охотничьим ружьем вместо
имевшегося у него сейчас автомата "томпсон". В свое время здесь находился
наблюдательный пост -- на верхушке стальной башни высотой в сотню футов. Он
обеспечивал егерям прекрасный вид на браконьеров. В эти дни он обеспечивал
бы прекрасный обзор ящерам, но башня была взорвана в одном из боев за
центральный Иллинойс.
Солдаты рассредоточились вдоль реки, чтобы по возможности не выдать
себя, а если уж кого-то заметят, то примут за обычные патрули. Остолоп и
Малдун собрали людей, рассказав им то, что сообщил Шимански. Это не было
свежей новостью, они уже некоторое время готовились к операции. Хотя сказать
им еще раз о том, что предстоит делать, тоже не помешает. Множество -- не
сосчитать -- раз Остолоп видел, как игрок втихаря пытается нарушить правила
и сжульничать. Остолоп уже давно перестал искать лучшее в людях и в их
планах.
Наступили сумерки, затем темнота. Из воды выпрыгивали рыбы и с плеском
падали обратно. Когда-то Остолоп побывал в этих местах, тогда они выловили
из Иллинойса куда больше рыбы, чем из любой другой реки, кроме Колумбии. Эх,
сейчас бы в руки спиннинг или просто палку с ниткой и крючком.
Остолоп посмотрел на часы. Мягко светящиеся цифры и стрелки показали
ему: без четверти десять.
-- Лодки, -- прошептал он. -- И тише, ради бога, или мы станем мертвым
мясом, не успев отплыть.
Точно в десять по его часам он со своим отрядом начал грести вниз по
течению Иллинойса в сторону Гаваны. Весла, казалось, создавали страшный шум,
погружаясь в воду и выходя из нее снова, но ни один пулемет ящеров не начал
бить по дальнему берегу реки. Остолоп вздохнул с облегчением. Он боялся, что
они попадут в ловушку прямо на старте.
В 10.02 артиллерия, минометы и пулеметы открыли огонь по Гаване с
запада и юга.
-- Точно вовремя, -- сказал Остолоп: перекрытый неожиданным хаосом, шум
от движения лодок беспокоил его намного меньше.
Ящеры отреагировали быстро -- огнем артиллерии и стрелковым оружием.
Дэниелс старался определить, перемещают ли они войска из лагеря, который
находился севернее Гаваны, навстречу очевидной шумной угрозе, которую
создали американцы. Он надеялся -- его это устраивало больше, -- что так и
будет.
Горячее желтое свечение вспыхнуло на юго-западе и быстро
распространилось в сторону Гаваны. Остолопу хотелось ликующе завопить, но
здравый смысл продиктовал ему сказать спокойно:
-- Они на самом деле сделали это, парни. Они зажгли Ложку.
-- Сколько галлонов бензина и масла они в нее вылили перед тем, как
чиркнуть спичкой? -- спросил кто-то в лодке.
-- И насколько хватило бы этого топлива для танка или самолета?
-- Не знаю, -- ответил Остолоп. -- Я полагаю, раз они решили
использовать его против врага таким образом, они знали, что делали. И если в
результате ящеры забудут в меня стрелять, то я жаловаться не буду. А теперь,
парни, мы должны грести, как проклятые, и пересечь Иллинойс прежде, чем сюда
втечет огненная река. Не справимся, -- он шутливо хмыкнул, -- гусь сварится.
Высокие языки пламени, мечущиеся по воде, уже достигли места слияния
рек и начинали плыть по Иллинойсу. Языков пламени все прибавлялось. Ящеры не
использовали катера или другие плавучие средства, поэтому огонь не мог
создать для них настоящей опасности, но он заставлял их сосредоточиться на
Ложке и территории к западу от нее -- и отвлекал их внимание от лодок,
подплывающих к Гаване по Иллинойсу с севера.
-- Давайте, гребите сильнее, вперед, вперед...
Не договорив, Остолоп кувырнулся со своего сиденья -- лодка села на
грунт. Он рассмеялся. Если показал себя дураком перед подчиненными, смейся
первым. Он выскочил на берег. Грязь чмокнула под сапогами.
-- Сделаем перерыв в гребле.
Он отвел взгляд от горящей Ложки, чтобы глаза привыкли к темноте.
Черный силуэт впереди не был лесом -- лес вокруг давно спилили. Он взмахнул
рукой, дав людям знак следовать за ним, и направился к лагерю военнопленных,
устроенному ящерами.
Неподалеку послышался голос сержанта Малдуна:
-- Эй вы, глупые ублюдки, рассредоточьтесь! Хотите, чтобы вас запросто
перестреляли?
Лагерь для пленных был спроектирован для того, чтобы держать людей
внутри, а не препятствовать постороннему проникновению. Ничто не помешало
американцам подобраться к главным воротам, находившимся на северной стороне.
Остолоп было подумал, что они так и войдут внутрь, но тут пара ящеров
открыла по ним огонь из сторожевой будки.
Гранаты и огонь из автоматов быстро подавили сопротивление.
-- Вперед, быстрее, -- кричал Остолоп одно и то же, -- если у этих
чешуйчатых сукиных сынов была радиосвязь, подмога заявится сразу же!
Солдаты с ножницами набросились на острую, как бритва, проволоку у
входных ворот. Заключенные, мужчины и женщины, разбуженные стрельбой
(Остолоп надеялся, что никого из них не задели шальные пули), столпились у
ворот. Как только проход был готов, они хлынули наружу.
Капитан Шимански закричал:
-- Кто хочет присоединиться к борьбе с ящерами, идите к нам. Бог знает,
как мы вам будем рады. Остальные -- разбегайтесь, кто как может. Мы
поддерживаем связь с партизанами, и многие люди вокруг будут давать кров и
делиться тем, что имеют. Удачи вам всем.
-- Благослови вас Господь, -- сказал один мужчина.
К нему словно эхом присоединились многие другие. Часть людей окружала
спасителей, остальные исчезали в темноте ночи.
С юга донеслись выстрелы, звук их быстро приближался.
-- Развернутым строем вперед! -- закричал Остолоп. -- Задержим их,
сколько сможем, чтобы люди успели уйти.
Едва эти слова слетели с его губ, как в землю врезалось нечто вроде
большой бомбы и взорвалось прямо перед наступающими ящерами. Остолоп
заозирался: шум моторов самолета ниоткуда не доносился. С неба слышался лишь
долгий, постепенно затихающий гул рассекаемого воздуха: похоже, что
взрывчатка, или что там, прилетела быстрее, чем сопровождавший его шум.
-- Как будто американская реактивная бомба дальнего действия, -- сказал
капитан Шимански.
Что бы это ни было, но ящеры теперь уже не торопились вперед, как
минуту назад.
Вскоре взорвалась еще одна реактивная бомба, на этот раз -- судя по
звуку -- в паре миль от поля боя в районе Гаваны. Эти бомбы точными никак не
назовешь, они вполне могут упасть и на своих, не только на ящеров.
"Попробуй-ка остановить их, -- подумал Дэниелс, -- валяй, пробуй".
Он отыскал в темноте Шимански.
-- Сэр, думаю, самое время убираться отсюда к черту. Иначе многие из
нас погибнут.
-- Возможно, вы правы, лейтенант, -- сказал командир отряда. -- Нет, вы
определенно правы. -- Он возвысил голос: -- Обратно к реке, парни!
Взобраться в лодку, набитую спасенными пленниками, Остолопу было очень
приятно. Но возвращение через Иллинойс стоило ему хорошего пота. Если бы над
головой сейчас появился, постукивая, вертолет, на воде остались бы только
огонь да кровь. Все понимали это, а потому гребцы работали веслами, как
бешеные, пока не добрались до западного берега реки.
Выбравшись из лодки и запинаясь на ходу, Остолоп мельком подумал:
знаком ли Сэм Игер с этими необыкновенными ракетами (и жив ли еще Сэм,
встретятся ли они когда-нибудь). После забавных научно-фантастических