Страница:
неподготовленных, но разбейте все ваши процедуры на детские шажки, которые
сможет понять любой идиот. Освоил первый шажок -- переходит к следующему.
Вышло не так -- повторил процедуру снова. Получилось вот такое или такое --
зовет руководителя, который быстро разберется, что происходит. На такое
обучение уйдет много времени, но вы быстрее добьетесь результатов.
-- Но... -- начал было Петерсон.
Гровс игнорировал его -- демонстративно взял бумагу, самую верхнюю, из
переполненной корзины входящих. Техник рассерженно вскочил на ноги и выбежал
из кабинета. Гровс едва удержался от смеха. Ему приходилось наблюдать и
более яростную реакцию. Он мысленно сделал пометку: повнимательнее наблюдать
за заводом по обработке плутония в течение нескольких следующих недель. Или
Петерсон увеличит продукцию без выпуска радиоактивных отходов в реку, или
этим займется кто-нибудь другой.
Бумага, которую взял Гровс, была особенно важной, даже по сравнению с
остальными важными бумагами, которые -- как и все, так или иначе связанное с
атомным оружием, -- имели высший приоритет. Он потер подбородок. Такое не
каждый день попадалось ему на глаза.
-- Значит, это проклятые русские хотят нашей помощи, так? -- проговорил
он.
Он не особенно задумывался о русских -- ни об их политике, ни об их
инженерных способностях. Правда, они сделали первую атомную бомбу
человеческими руками, хотя и использовали расщепляющиеся материалы,
украденные у ящеров. Значит, они заслуживают большего уважения, чем всегда
казалось.
Правда, теперь они переживают трудности в производстве собственных
радиоактивных веществ и хотят, чтобы кто-то прибыл к ним и помог. Если бы не
ящеры, Гровс реагировал бы как человек, обнаруживший в своем белье гремучую
змею. Но когда на сцене появляются ящеры, то беспокойство в первую очередь
вызывают они и только потом -- надежды дядюшки Джо обзавестись атомной
бомбой или, скорее, целой кучей бомб.
Гровс откинулся в своем вращающемся кресле. Оно скрипнуло. Ему
захотелось закурить. С тем же успехом он мог пожелать достать луну с неба.
Он невольно произнес вслух:
-- Как бы я хотел, чтобы с нами был Ларссен. Он прекрасно бы подошел
для поездки в Москву.
Ларссен, увы, был мертв. Впрочем, он уже никогда не стал бы прежним
после того, как его жена ушла к этому парню из армии -- к Игеру, так его
звали. Когда возникла перспектива переезда Металлургической лаборатории в
Хан-форд, штат Вашингтон, никто не захотел прерывать работу для
инспекционной поездки. А Ларссен проявил себя тогда наилучшим образом.
Но со своими внутренними демонами справиться не смог. В конце концов
они взяли верх, и он застрелил двух людей и бежал на юг, в сторону
территории, захваченной ящерами. Если бы он "запел" -- а Гровс был уверен,
что для этого он и сбежал, -- то над Денвером расцвел бы цветок ядерного
пламени. Но кавалеристы успели перехватить его прежде, чем он смог добраться
до врага.
-- Так кого же все-таки послать? -- обратился Гровс к стенам кабинета.
Проблема состояла в том, что записка, которую он получил, мало что
говорила ему. Он не знал, какого рода неприятности у красных. Есть ли у них
вообще действующий реактор? Или они пытаются разделить уран-235 и уран-238?
В записке ничего об этом не говорилось. Разбираться, что им требуется, было
не легче, чем собрать картинку-головоломку из маленьких кусочков, когда
некоторых фрагментов нет, причем неизвестно, каких именно.
Поскольку это были русские, следовало исходить из того, что у них
какие-то проблемы элементарного порядка. У него тоже есть такая проблема:
посылать ли кого-то через полмира в разгар войны без гарантии, что он
прибудет на место целым? И если послать, то кого он не любит настолько,
чтобы именно его отправить в Москву или где там русские работают над своей
программой?
Он вздохнул.
-- Да, Ларссен очень подошел бы, -- сказал он.
Увы, с этим он ничего сделать не мог. И никто другой, до самого
Страшного Суда, тоже. Гровсу было не свойственно напрасно тратить время -- в
частности, на размышления о чем-то таком, чего он заведомо не мог сделать.
Он понял, что самому ему решить этот вопрос не по силам и что надо
поговорить с учеными.
Гровс снова посмотрел на письмо. В обмен на помощь США могли бы
получить какие-нибудь устройства с базы ящеров, которая взбунтовалась и
сдалась советской армии.
-- Надо убедиться, что русские не сжульничают и не расплатятся
барахлом, которое не действует или у нас уже есть, -- сказал он стенам.
Единственно, в чем можно быть уверенным, имея дело с русскими, так это
в том, что верить им нельзя.
Он снова перечитал письмо. Кажется, он кое-что пропустил...
-- Взбунтовалась база ящеров? -- проговорил он.
Такого еще не было. Ящеры просто рождены, чтобы служить в армии, они
исполнительны и дисциплинированны, пусть даже выглядят как хамелеоны,
больные манией величия. Он задумался: что же довело их до такой крайности,
что они выступили против собственных офицеров?
-- Проклятье! Если бы Игер и пленные ящеры были здесь, -- проговорил
он, -- уж я бы выкачал их до дна.
Подстрекательство ящеров к мятежу вовсе не входило в его нынешние
обязанности, но его разбирало любопытство.
С другой стороны, хорошо, что Игера здесь не было, когда Йене Ларссен
вернулся из Ханфорда. Ларссен, вероятно, прикончил бы его и Барбару из
винтовки, которую ему выдали для поездки. Все это недоразумение с его женой
не было следствием чьей-то вины, но Ларссен не мог справиться с ситуацией.
Так или иначе, Гровс был уверен, что именно это переполнило чашу его
терпения.
-- Ладно, не стоит больше беспокоиться, -- сказал он.
Ларссен умер, Игер с женой уехали в Хот-Спрингс, штат Арканзас, и
пленные ящеры вместе с ними. Гровс подозревал, что Игер продолжает работать
с ящерами. У него здорово получалось разбирать, что они имеют в виду и как
они вообще думают. Гровс знал, как отзывались об умственных способностях
самого Игера: ничего особенного, парень со странностями -- но весьма
способный.
Он выкинул Игера из головы так же, как только что выкинул Ларссена.
Если русские хотят заплатить за информацию, которая им нужна для создания
атомной бомбы, значит, они в ней действительно очень нуждаются. С другой
стороны, Ленин что-то говорил о капиталистах, которые продают Советскому
Союзу веревку, на которой красные их же и повесят. Если они узнают ядерные
секреты, разве в один прекрасный день они не решат использовать их против
Соединенных Штатов?
-- Конечно, захотят -- ведь это русские, -- сказал Гровс.
В конце концов, если припрет, США, не колеблясь, используют в своих
интересах любые знания, откуда бы они ни взялись. Таковы правила игры.
Другой вопрос: насколько обоснованны его опасения? Краткосрочное
преимущество -- против риска в отдаленном будущем. Если без ядерного оружия
русских разобьют, то беспокоиться о них глупо. Следует беспокоиться о том,
что сделают с Соединенными Штатами русские, вооруженные ядерными бомбами,
_после_ того, как Россия разделается с ящерами.
Насколько ему известно -- спасибо Игеру и пленным ящерам, -- ящеры
преуспели в долгосрочном планировании. Они свысока смотрели на людей, потому
что люди, по их меркам, лишены предвидения. Зато, с точки зрения людей,
ящеры настолько заняты изучением лесных дебрей, что временами не замечают,
что возле двери соседа валится дерево и падает им на головы.
-- Раньше или позже мы узнаем, правы они или правы мы -- или же мы и
они ошибались, -- сказал он.
Вопрос был не из тех, с которыми он легко справлялся. Допустим, надо
что-то построить за определенный срок, вот деньги. Он либо возьмется
выполнить работу, либо скажет, что сделать ее невозможно, -- и объяснит
почему. На то он и инженер.
"А если вам нужна философия, -- думал он, -- то следует пойти за нею к
философу".
И тем не менее, занимаясь нынешним проектом, он постоянно выслушивал
многочисленные пояснения ученых. Разобравшись, как работает бомба, он по
мере сил помогал им с технологией и методикой. Но когда Ферми, Сциллард и
все остальные пускались в дискуссии, он всегда пасовал, хотя и считал себя
способным к математике. Квантовая механика была ему не по зубам.
Так, ладно, сейчас он должен беспокоиться только о том, чтобы выбрать
какого-нибудь физика-неудачника и отправить его в Россию. Из всего того, что
он делал на службе нации, предстоящая операция вызывала у него наименьший
энтузиазм.
Хотя по сравнению с беднягой, которому придется отправиться туда, ему
не так уж и плохо.
Панайотис Маврокордато, стоявший у борта "Наксоса", показал точку на
берегу.
-- Вот она, -- сказал он по-немецки с греческим акцентом. -- Святая
земля. Через пару часов мы причалим в порту Хайфы.
Мойше Русецкий поклонился.
-- Не обижайтесь, -- добавил он на немецком языке с гортанным иудейским
выговором, -- но я не буду сожалеть, когда сойду здесь с вашего судна.
Маврокордато рассмеялся и сдвинул плоскую черную шерстяную матросскую
шапочку на лоб. На Мойше была такая же шапка, подаренная одним из матросов
"Наксоса". Раньше он думал, что на Средиземном море всегда солнечно и тепло,
даже и зимой. Солнце здесь действительно светило, но бриз, который овевал
их, никак нельзя было назвать теплым.
-- Во время войны безопасных мест не существует, -- сказал
Маврокордато. -- Раз уж мы прошли через это, то, черт побери, сможем пройти
почти через что угодно, Theou thelontos [Господи помилуй (греч.). -- Прим.
пер.].
Он вынул янтарные четки и принялся перебирать их.
-- Не могу с вами спорить, -- сказал Русецкий.
Старое ржавое судно направлялось в Рим, когда этот вечный город --
старое прозвище все-таки оказалось ошибочным -- и одновременно опорный пункт
ящеров в Италии исчез в атомном пожаре. Немцы до сих пор хвастались этим в
коротковолновых передачах, несмотря на то, что вскоре после этого ящеры в
отместку превратили в пар Гамбург.
-- Подготовьтесь сойти на берег с семьей сразу же, как только мы
причалим, -- предупредил Маврокордато. -- Вы ведь единственный груз, который
мы доставили в этом рейсе, и как только англичане расплатятся с нами за то,
что доставили вас в целости и сохранности, мы тут же повернем обратно в
Тарсус на всех парах.
Он топнул ногой по палубе. "Наксос" знавал и лучшие времена.
-- У нас не так уж много вещей, чтобы беспокоиться о сборах, -- ответил
Мойше. -- Если только Рейвен не будет торчать в машинном отделении, мы будем
готовы по первому слову.
-- Какой хороший у вас мальчик, -- ответил греческий капитан.
Похоже, по понятиям Маврокордато, хороший -- это мальчик, способный на
всевозможные проказы. Мойше в этом отношении был более умеренным. Впрочем,
Рейвен -- как и вся семья -- прошел через такое, что грех жаловаться на
мальчика.
Он отправился в каюту, которую делил с Рейвеном и женой Ривкой, чтобы
убедиться, не подведет ли он Маврокордато. Скудные пожитки уже почти все
увязаны. Ривка удерживала Рейвена на месте тем, что читала польские сказки
из книги, которая каким-то чудом уцелела на пути из Варшавы в Лондон, а из
Лондона -- почти до самой Святой Земли. Если Рейвену читали или же он
углублялся в книгу сам, он успокаивался. Все остальное время в маленьком
мальчике, казалось, работал вечный двигатель. Мойше казалось, что более
подходящего места для вечного двигателя и не найти.
Ривка положила книгу и вопросительно посмотрела на мужа.
-- Мы причалим через пару часов, -- сказал он.
На Ривке держалась вся семья, и Мойше был достаточно умен, чтобы
понимать это.
-- Я не хочу сходить с "Наксоса", -- сказал Рейвен, -- мне нравится
здесь. Я хочу стать матросом, когда вырасту.
-- Не глупи, -- сказала ему Ривка, -- мы направляемся в Палестину, в
Святую Землю. Ты понимаешь? В течение сотен и сотен лет здесь было очень
мало евреев, и вот теперь мы возвращаемся. Мы даже можем попасть в
Иерусалим. "На следующий год -- в Иерусалиме" -- желают друг другу люди в
святые дни. А мы попадем туда на самом деле, ты это понимаешь?
Рейвен кивнул, широко раскрыв глаза. Несмотря на тяготы переездов, они
сумели объяснить ему, что значит быть евреем и какое чудо стоит за словом
"Иерусалим". Для Мойше это слово было волшебным. Он и не представлял себе,
что его долгое путешествие закончится в Палестине, пусть даже его привезли
сюда, чтобы помочь англичанам, которым нет дела до его религии.
Ривка продолжила чтение. Мойше прошел на нос судна и стал рассматривать
приближающуюся Хайфу. Город начинался от самого моря, поднимаясь по склонам
горы Кармель. Даже зимой, в холода средиземноморское солнце светило гораздо
ярче, чем он привык видеть в Варшаве и в Лондоне. Большинство домов, которые
он видел, были ярко-белыми, в этом пронзительном солнечном свете они
сверкали, словно облитые серебром.
Между домами виднелись группы невысоких густых деревьев с серо-зеленой
листвой. Таких он раньше никогда не видел. Когда подошел капитан
Маврокордато, он спросил его, что это за деревья.
-- Разве вы не знаете олив? -- воскликнул он.
-- В Польше не растут оливы, -- извиняющимся тоном ответил Мойше, -- и
в Англии тоже.
Гавань тем временем приближалась. На пирсе было много людей в длинных
одеждах -- в белых или в ярких полосатых -- и с платками на головах. Арабы,
спустя мгновение понял Мойше. Неизмеримо далекая от всего, с чем он вырос,
реальность обрушилась на него, словно удар дубины.
На других людях была более привычная одежда: мешковатые штаны, рубахи с
длинными рукавами, иногда пальто; вместо арабских платков -- кепки или
поношенные шляпы. Особняком держалась группа людей в хаки, знакомом Мойше по
Англии: британские военные.
Маврокордато, должно быть, их тоже увидел, потому что направил "Наксос"
именно к тому пирсу, на котором они стояли. Черные клубы угольного дыма,
поднимавшиеся из труб старого судна, постепенно сошли на нет, судно плавно
подошло к причалу. Матросы с помощью докеров на берегу быстро пришвартовали
"Наксос", бросили сходни с причала на судно. Услышав стук, Мойше осознал,
что может сойти на берег Израиля, земли, с которой его праотцы были изгнаны
две тысячи лет назад. От благоговения волосы на затылке встали дыбом.
Ривка и Рейвен вышли на палубу. Жена Мойше тащила мешок, еще один мешок
нес на плече матрос.
Мойше взял у него вещи со словами:
-- Evkharisto poly -- благодарю вас.
Почти единственная фраза на греческом, выученная им за время долгого
нервного путешествия по Средиземному морю, оказалась полезной.
-- Parakalo, -- ответил, улыбаясь, матрос, -- добро пожаловать.
Англичане в военной форме двинулись к "Наксосу".
-- Мне можно... нам можно... подойти к ним? -- спросил Мойше
Маврокордато.
-- Идите вперед, -- ответил капитан, -- я тоже пойду. Для верности. Они
должны мне заплатить.
Ноги Мойше застучали по доскам причала. Ривка и Рей-вен держались
вплотную к нему. Последним шел Маврокордато. Мойше сделал последний шаг.
Теперь он покинул судно и находился на Земле -- пусть это всего-навсего порт
-- Обетованной. Ему хотелось встать на колени и поцеловать грязное, с
пятнами креозота дерево досок.
Но он не успел. Один из англичан заговорил:
-- Вы, должно быть, мистер Русецкий? Я -- полковник Истер, ваш
посредник здесь. Мы свяжемся с вашими соотечественниками при первой
возможности. Ситуация здесь несколько осложнилась, поэтому ваша помощь будет
очень полезной. Совместные действия в одном и том же направлении увеличат
наши шансы на успех, вы согласны?
-- Я сделаю все, что смогу, -- медленно, с акцентом ответил Мойше
по-английски.
Он без всякой радости изучал Истера: тот явно воспринимал еврея как
некий инструмент, только и всего. Как и ящеры. Лучше иметь дело с
англичанами, чем с чужаками, но все равно ему претило быть инструментом в
чьих-то руках.
В сторонке другой британский офицер передал Панайотису Маврокордато
несколько аккуратно обвязанных столбиков золотых соверенов. Грек расцвел в
улыбке. Вот он точно не считал Мойше инструментом, для него пассажир
представлял собой продовольственную карточку, и капитан этого не скрывал. На
фоне лицемерия Истера его честность была, пожалуй, привлекательней.
Англичанин сказал:
-- Пройдемте со мной, мистер Русецкий, вы и ваша семья, у входа в доки
нас ожидает повозка. Сожалею, что мы не можем предложить вам автомобиль --
сейчас у нас очень плохо с бензином.
Бензина недоставало во всем мире. Странно, что полковник Истер
озаботился вежливым объяснением отсутствия топлива. Даже элементарную
вежливость он игнорировал: ни он, ни один из его подчиненных не сделал ни
малейшего движения, чтобы взять мешки у Мойше и Ривки. Беспокоиться об
удобствах для гостей? Но ведь это просто инструмент -- что о нем
беспокоиться?
Повозка оказалась окрашенным в черный цвет старинным английским
экипажем, который, наверно, хранили в вате и фольге в течение двух
поколений.
-- Мы отвезем вас в казарму, -- сказал Истер, забираясь в экипаж вместе
с семьей Русецких и рядовым солдатом, который взял в руки вожжи. Остальные
офицеры уселись в другую, очень похожую повозку. -- Там вас накормят, а
затем посмотрим, как вас разместить, -- продолжил Истер.
Если бы они думали не только о том, как его использовать, то квартиру
подготовили бы заранее. Хорошо хоть вспомнили, что инструменту требуется
пища и вода. А вот помнят ли они, что ему нельзя предлагать ветчину?
Солдат-кучер щелкнул вожжами и прикрикнул на лошадей. Экипаж с грохотом
покатил из портового района.
Широко раскрытыми глазами Мойше рассматривал пальмы, похожие на
гигантские метелки из перьев; беленые здания, построенные из земляных
кирпичей; мечеть, мимо которой они проезжали. Арабы-мужчины в длинных
одеждах, которые он уже видел в порту, и арабские женщины, закутанные так,
что видны были только их глаза, руки и ступни ног, глазели на экипажи,
ехавшие по узким извилистым улочкам. Мойше чувствовал себя как чужак, хотя
его собственный народ произошел из этих мест. А вот полковник Истер,
казалось, ничуть не сомневался в том, что управление этой страной ему
доверил сам Господь Бог.
Неожиданно здания расступились, образуя рыночную площадь. И Мойше
моментально избавился от ощущения своей чужеродности и почувствовал себя
дома. Ни одна деталь на этом рынке не была похожа на то, что он знал по
Варшаве: ни одежды продавцов и покупателей, ни язык, которым они
пользовались, ни фрукты, овощи и безделушки, которые они продавали и
покупали. Но общий тон, атмосфера, то, как они торговались, словно
возвращали его назад, в Польшу.
Ривка тоже улыбалась: очевидно, сходство рынков поразило и ее. И при
более внимательном рассмотрении Мойше обнаружил, что не все мужчины и
женщины на рынке были арабами. Были и евреи, большей частью в рабочей или
просто длинной одежде, которая, однако, была более открытой, чем одеяния, в
которые кутались арабские женщины.
Пара евреев с медными подсвечниками в руках прошли совсем рядом с
экипажем. Они говорили громко и оживленно. Улыбка Ривки исчезла.
-- Я не понимаю их, -- сказала она.
-- Они говорят на иврите, а не на идиш, -- объяснил Мойше и слегка
вздрогнул.
Сам он смог разобрать только несколько слов. Учить иврит в молитвах и
по-настоящему говорить на нем -- это совершенно разные вещи. Ему понадобится
многому научиться здесь. Как скоро он сможет управиться?
Они миновали рынок. Дома и лавки снова придвинулись вплотную. На
перекрестках больших улиц движением управляли британские солдаты -- точнее,
пытались делать это: арабы и евреи в Хайфе не склонны были подчиняться
командам, как послушное население Лондона.
Через пару кварталов дорога начала петлять. Невысокий молодой парень в
рубашке с короткими рукавами и в брюках хаки выскочил вперед перед экипажем,
в котором ехала семья Русецких. Он направил пистолет в лидо кучера.
-- Теперь вы сойдете, -- сказал он по-английски с сильным акцентом.
Полковник Истер потянулся к оружию. Молодой человек обвел взглядом
крыши по обе стороны дороги. С десяток мужчин, вооруженных винтовками и
автоматами, -- у большинства лица были скрыты под платками -- взяли на
прицел оба экипажа, направлявшихся к британским казармам.
Очень медленно и осторожно Истер убрал руку.
Самоуверенный молодой человек, появившийся первым, улыбнулся, словно
это был рядовой случай, а не что-то из ряда вон выходящее.
-- Ах, как это хорошо, это очень хорошо, -- сказал он. -- Вы очень
понятливый человек, полковник.
-- В чем же смысл этой... этой дурацкой дерзости? -- потребовал ответа
Истер. Судя по его тону, имей он хоть малейший шанс на успех, он принял бы
бой.
-- Мы освобождаем вас от ваших гостей, -- ответил нападавший.
Он отвел взгляд от англичанина, посмотрел на Мойше и заговорил на идиш:
-- Вы и ваша семья, выходите из экипажа и пойдемте со мной.
-- Почему? -- спросил Мойше на том же языке. -- Если вы именно тот, за
кого я вас принимаю, то я в любом случае стал бы говорить с вами.
-- Да, и сказали бы нам то, что хотят британцы, -- ответил парень с
пистолетом. -- Теперь выходите -- я не собираюсь спорить с вами целый день.
Мойше вылез из повозки, помог спуститься жене и сыну. Размахивая
пистолетом, налетчик повел их через ближайшие ворота во двор, где было еще
двое вооруженных людей. Один из них отложил винтовку и завязал глаза всем
Русецким.
Когда он завязывал глаза Мойше, он заговорил на иврите -- совсем
короткое предложение, смысл которого дошел до Мойше спустя мгновение.
Примерно то же самое сказал бы в такой ситуации он сам:
-- Отличная работа, Менахем.
-- Спасибо, но не надо болтовни, -- ответил налетчик. Значит, он и был
Менахемом. Он легонько толкнул Мойше в спину, а кто-то другой подхватил его
под локоть.
-- Двигайтесь.
Не имея выбора, Русецкий повиновался.
* * *
Большие Уроды толкали тележки с боеприпасами к истребителю Теэрца.
Большинство из них относились к темно-коричневой разновидности тосевитов --
в отличие от розово-смуглого типа. Темно-коричневые тосевиты в этой части
малой континентальной массы были более склонны к сотрудничеству с Расой, чем
те, что посветлее. Насколько знал бывший командир полета, светлокожие
обращались с темнокожими настолько плохо, что правление Расы по сравнению с
этим должно было показаться благом.
Его пасть открылась от удивления. Раньше он думал: Большой Урод -- это
Большой Урод, и этим все сказано. А сами тосевиты, видимо, смотрели на
проблему иначе.
Эти тосевиты сняли с себя туники, закрывавшие верхнюю часть тел.
Используемая в обмене веществ вода, охлаждающая их тела, блестела на их
шкурах. Судя по всему, им было жарко.
Для Теэрца температура была вполне подходящей, а вот влажность воздуха
-- излишне велика. Но это единственное, что смущало его в здешнем климате,
во Флориде. Ему довелось провести зимы в Маньчжурии и Японии, по сравнению с
которыми Флорида казалась чудесной.
Двое самцов, обслуживавших истребитель Теэрца, начали загружать его.
-- Как, только две ракеты "воздух -- воздух"? -- сердито спросил он.
-- Будьте благодарны за то, что вы получили две, господин, -- ответил
старший -- плотный самец по имени Уммфак.
Хотя формально обслуга истребителей подчинялась пилотам, те, кто был
поумнее, обращались с Уммфаком и его коллегами как с равными -- за что и
получали лучшие боеприпасы.
-- Очень скоро, -- продолжил Уммфак, -- не останется ничего, кроме
пушечных снарядов, так что мы и Большие Уроды будем сражаться в ближнем бою.
-- Неприятная мысль, -- сказал Теэрц и вздохнул. -- Но вы, вероятно,
правы. Похоже, теперь боевые действия пойдут именно так. -- Он постучал по
обшивке фюзеляжа истребителя. -- Слава Императору, что мы все еще летаем на
более совершенных машинах.
-- Вы совершенно правы, -- сказал Уммфак. -- Но даже они нуждаются в
запасных частях...
Теэрц забрался в кабину и уютно свернулся на бронированном мягком
сиденье, как будто был детенышем, свернувшимся внутри яйца. Он не хотел
думать о проблеме запасных частей. Большие Уроды уже начали летать на
машинах, гораздо более опасных для его истребителя, чем те, которыми они
располагали, когда Раса впервые высадилась на Тосев-3.
Он снова с горечью рассмеялся. Считалось, что у Больших Уродов вообще
нет никаких самолетов. Считалось, что они -- варвары дотехнологической эры.
Насколько он знал, они действительно были варварами: вряд ли хоть один
самец, побывавший в японском плену, стал бы с этим спорить. А вот
дотехнологическая эра на поверку оказалась совсем другой.
Он пробежал глазами полетный лист. Все было, как положено. Он сунул
коготь в пространство между незакрепленным куском обивки и внутренней
стенкой кабины. Сосуд с имбирем никто не обнаружил. Это хорошо. Японцы
приучили его к этому снадобью, когда он был в плену.
Сбежав, он обнаружил, что многие его сотоварищи попробовали имбирь по
собственному желанию.
Он вызвал местного командира полетов и получил разрешение на взлет.
Турбины истребителя проснулись и взревели. Вибрация и шум вызвали приятное и
знакомое ощущение.
Он вырулил на взлетную полосу, затем круто взлетел -- ускорение сильно
вдавило его в сиденье. Горизонт перед ним чудесно раздвинулся, как всегда
бывает при взлете. Это расширение радовало его здесь меньше, чем при полетах
на других базах, потому что в глаза сразу же бросились руины Майами.
Теэрц летел над Флоридой, когда под ним расцвело жуткое облако взрыва.
сможет понять любой идиот. Освоил первый шажок -- переходит к следующему.
Вышло не так -- повторил процедуру снова. Получилось вот такое или такое --
зовет руководителя, который быстро разберется, что происходит. На такое
обучение уйдет много времени, но вы быстрее добьетесь результатов.
-- Но... -- начал было Петерсон.
Гровс игнорировал его -- демонстративно взял бумагу, самую верхнюю, из
переполненной корзины входящих. Техник рассерженно вскочил на ноги и выбежал
из кабинета. Гровс едва удержался от смеха. Ему приходилось наблюдать и
более яростную реакцию. Он мысленно сделал пометку: повнимательнее наблюдать
за заводом по обработке плутония в течение нескольких следующих недель. Или
Петерсон увеличит продукцию без выпуска радиоактивных отходов в реку, или
этим займется кто-нибудь другой.
Бумага, которую взял Гровс, была особенно важной, даже по сравнению с
остальными важными бумагами, которые -- как и все, так или иначе связанное с
атомным оружием, -- имели высший приоритет. Он потер подбородок. Такое не
каждый день попадалось ему на глаза.
-- Значит, это проклятые русские хотят нашей помощи, так? -- проговорил
он.
Он не особенно задумывался о русских -- ни об их политике, ни об их
инженерных способностях. Правда, они сделали первую атомную бомбу
человеческими руками, хотя и использовали расщепляющиеся материалы,
украденные у ящеров. Значит, они заслуживают большего уважения, чем всегда
казалось.
Правда, теперь они переживают трудности в производстве собственных
радиоактивных веществ и хотят, чтобы кто-то прибыл к ним и помог. Если бы не
ящеры, Гровс реагировал бы как человек, обнаруживший в своем белье гремучую
змею. Но когда на сцене появляются ящеры, то беспокойство в первую очередь
вызывают они и только потом -- надежды дядюшки Джо обзавестись атомной
бомбой или, скорее, целой кучей бомб.
Гровс откинулся в своем вращающемся кресле. Оно скрипнуло. Ему
захотелось закурить. С тем же успехом он мог пожелать достать луну с неба.
Он невольно произнес вслух:
-- Как бы я хотел, чтобы с нами был Ларссен. Он прекрасно бы подошел
для поездки в Москву.
Ларссен, увы, был мертв. Впрочем, он уже никогда не стал бы прежним
после того, как его жена ушла к этому парню из армии -- к Игеру, так его
звали. Когда возникла перспектива переезда Металлургической лаборатории в
Хан-форд, штат Вашингтон, никто не захотел прерывать работу для
инспекционной поездки. А Ларссен проявил себя тогда наилучшим образом.
Но со своими внутренними демонами справиться не смог. В конце концов
они взяли верх, и он застрелил двух людей и бежал на юг, в сторону
территории, захваченной ящерами. Если бы он "запел" -- а Гровс был уверен,
что для этого он и сбежал, -- то над Денвером расцвел бы цветок ядерного
пламени. Но кавалеристы успели перехватить его прежде, чем он смог добраться
до врага.
-- Так кого же все-таки послать? -- обратился Гровс к стенам кабинета.
Проблема состояла в том, что записка, которую он получил, мало что
говорила ему. Он не знал, какого рода неприятности у красных. Есть ли у них
вообще действующий реактор? Или они пытаются разделить уран-235 и уран-238?
В записке ничего об этом не говорилось. Разбираться, что им требуется, было
не легче, чем собрать картинку-головоломку из маленьких кусочков, когда
некоторых фрагментов нет, причем неизвестно, каких именно.
Поскольку это были русские, следовало исходить из того, что у них
какие-то проблемы элементарного порядка. У него тоже есть такая проблема:
посылать ли кого-то через полмира в разгар войны без гарантии, что он
прибудет на место целым? И если послать, то кого он не любит настолько,
чтобы именно его отправить в Москву или где там русские работают над своей
программой?
Он вздохнул.
-- Да, Ларссен очень подошел бы, -- сказал он.
Увы, с этим он ничего сделать не мог. И никто другой, до самого
Страшного Суда, тоже. Гровсу было не свойственно напрасно тратить время -- в
частности, на размышления о чем-то таком, чего он заведомо не мог сделать.
Он понял, что самому ему решить этот вопрос не по силам и что надо
поговорить с учеными.
Гровс снова посмотрел на письмо. В обмен на помощь США могли бы
получить какие-нибудь устройства с базы ящеров, которая взбунтовалась и
сдалась советской армии.
-- Надо убедиться, что русские не сжульничают и не расплатятся
барахлом, которое не действует или у нас уже есть, -- сказал он стенам.
Единственно, в чем можно быть уверенным, имея дело с русскими, так это
в том, что верить им нельзя.
Он снова перечитал письмо. Кажется, он кое-что пропустил...
-- Взбунтовалась база ящеров? -- проговорил он.
Такого еще не было. Ящеры просто рождены, чтобы служить в армии, они
исполнительны и дисциплинированны, пусть даже выглядят как хамелеоны,
больные манией величия. Он задумался: что же довело их до такой крайности,
что они выступили против собственных офицеров?
-- Проклятье! Если бы Игер и пленные ящеры были здесь, -- проговорил
он, -- уж я бы выкачал их до дна.
Подстрекательство ящеров к мятежу вовсе не входило в его нынешние
обязанности, но его разбирало любопытство.
С другой стороны, хорошо, что Игера здесь не было, когда Йене Ларссен
вернулся из Ханфорда. Ларссен, вероятно, прикончил бы его и Барбару из
винтовки, которую ему выдали для поездки. Все это недоразумение с его женой
не было следствием чьей-то вины, но Ларссен не мог справиться с ситуацией.
Так или иначе, Гровс был уверен, что именно это переполнило чашу его
терпения.
-- Ладно, не стоит больше беспокоиться, -- сказал он.
Ларссен умер, Игер с женой уехали в Хот-Спрингс, штат Арканзас, и
пленные ящеры вместе с ними. Гровс подозревал, что Игер продолжает работать
с ящерами. У него здорово получалось разбирать, что они имеют в виду и как
они вообще думают. Гровс знал, как отзывались об умственных способностях
самого Игера: ничего особенного, парень со странностями -- но весьма
способный.
Он выкинул Игера из головы так же, как только что выкинул Ларссена.
Если русские хотят заплатить за информацию, которая им нужна для создания
атомной бомбы, значит, они в ней действительно очень нуждаются. С другой
стороны, Ленин что-то говорил о капиталистах, которые продают Советскому
Союзу веревку, на которой красные их же и повесят. Если они узнают ядерные
секреты, разве в один прекрасный день они не решат использовать их против
Соединенных Штатов?
-- Конечно, захотят -- ведь это русские, -- сказал Гровс.
В конце концов, если припрет, США, не колеблясь, используют в своих
интересах любые знания, откуда бы они ни взялись. Таковы правила игры.
Другой вопрос: насколько обоснованны его опасения? Краткосрочное
преимущество -- против риска в отдаленном будущем. Если без ядерного оружия
русских разобьют, то беспокоиться о них глупо. Следует беспокоиться о том,
что сделают с Соединенными Штатами русские, вооруженные ядерными бомбами,
_после_ того, как Россия разделается с ящерами.
Насколько ему известно -- спасибо Игеру и пленным ящерам, -- ящеры
преуспели в долгосрочном планировании. Они свысока смотрели на людей, потому
что люди, по их меркам, лишены предвидения. Зато, с точки зрения людей,
ящеры настолько заняты изучением лесных дебрей, что временами не замечают,
что возле двери соседа валится дерево и падает им на головы.
-- Раньше или позже мы узнаем, правы они или правы мы -- или же мы и
они ошибались, -- сказал он.
Вопрос был не из тех, с которыми он легко справлялся. Допустим, надо
что-то построить за определенный срок, вот деньги. Он либо возьмется
выполнить работу, либо скажет, что сделать ее невозможно, -- и объяснит
почему. На то он и инженер.
"А если вам нужна философия, -- думал он, -- то следует пойти за нею к
философу".
И тем не менее, занимаясь нынешним проектом, он постоянно выслушивал
многочисленные пояснения ученых. Разобравшись, как работает бомба, он по
мере сил помогал им с технологией и методикой. Но когда Ферми, Сциллард и
все остальные пускались в дискуссии, он всегда пасовал, хотя и считал себя
способным к математике. Квантовая механика была ему не по зубам.
Так, ладно, сейчас он должен беспокоиться только о том, чтобы выбрать
какого-нибудь физика-неудачника и отправить его в Россию. Из всего того, что
он делал на службе нации, предстоящая операция вызывала у него наименьший
энтузиазм.
Хотя по сравнению с беднягой, которому придется отправиться туда, ему
не так уж и плохо.
Панайотис Маврокордато, стоявший у борта "Наксоса", показал точку на
берегу.
-- Вот она, -- сказал он по-немецки с греческим акцентом. -- Святая
земля. Через пару часов мы причалим в порту Хайфы.
Мойше Русецкий поклонился.
-- Не обижайтесь, -- добавил он на немецком языке с гортанным иудейским
выговором, -- но я не буду сожалеть, когда сойду здесь с вашего судна.
Маврокордато рассмеялся и сдвинул плоскую черную шерстяную матросскую
шапочку на лоб. На Мойше была такая же шапка, подаренная одним из матросов
"Наксоса". Раньше он думал, что на Средиземном море всегда солнечно и тепло,
даже и зимой. Солнце здесь действительно светило, но бриз, который овевал
их, никак нельзя было назвать теплым.
-- Во время войны безопасных мест не существует, -- сказал
Маврокордато. -- Раз уж мы прошли через это, то, черт побери, сможем пройти
почти через что угодно, Theou thelontos [Господи помилуй (греч.). -- Прим.
пер.].
Он вынул янтарные четки и принялся перебирать их.
-- Не могу с вами спорить, -- сказал Русецкий.
Старое ржавое судно направлялось в Рим, когда этот вечный город --
старое прозвище все-таки оказалось ошибочным -- и одновременно опорный пункт
ящеров в Италии исчез в атомном пожаре. Немцы до сих пор хвастались этим в
коротковолновых передачах, несмотря на то, что вскоре после этого ящеры в
отместку превратили в пар Гамбург.
-- Подготовьтесь сойти на берег с семьей сразу же, как только мы
причалим, -- предупредил Маврокордато. -- Вы ведь единственный груз, который
мы доставили в этом рейсе, и как только англичане расплатятся с нами за то,
что доставили вас в целости и сохранности, мы тут же повернем обратно в
Тарсус на всех парах.
Он топнул ногой по палубе. "Наксос" знавал и лучшие времена.
-- У нас не так уж много вещей, чтобы беспокоиться о сборах, -- ответил
Мойше. -- Если только Рейвен не будет торчать в машинном отделении, мы будем
готовы по первому слову.
-- Какой хороший у вас мальчик, -- ответил греческий капитан.
Похоже, по понятиям Маврокордато, хороший -- это мальчик, способный на
всевозможные проказы. Мойше в этом отношении был более умеренным. Впрочем,
Рейвен -- как и вся семья -- прошел через такое, что грех жаловаться на
мальчика.
Он отправился в каюту, которую делил с Рейвеном и женой Ривкой, чтобы
убедиться, не подведет ли он Маврокордато. Скудные пожитки уже почти все
увязаны. Ривка удерживала Рейвена на месте тем, что читала польские сказки
из книги, которая каким-то чудом уцелела на пути из Варшавы в Лондон, а из
Лондона -- почти до самой Святой Земли. Если Рейвену читали или же он
углублялся в книгу сам, он успокаивался. Все остальное время в маленьком
мальчике, казалось, работал вечный двигатель. Мойше казалось, что более
подходящего места для вечного двигателя и не найти.
Ривка положила книгу и вопросительно посмотрела на мужа.
-- Мы причалим через пару часов, -- сказал он.
На Ривке держалась вся семья, и Мойше был достаточно умен, чтобы
понимать это.
-- Я не хочу сходить с "Наксоса", -- сказал Рейвен, -- мне нравится
здесь. Я хочу стать матросом, когда вырасту.
-- Не глупи, -- сказала ему Ривка, -- мы направляемся в Палестину, в
Святую Землю. Ты понимаешь? В течение сотен и сотен лет здесь было очень
мало евреев, и вот теперь мы возвращаемся. Мы даже можем попасть в
Иерусалим. "На следующий год -- в Иерусалиме" -- желают друг другу люди в
святые дни. А мы попадем туда на самом деле, ты это понимаешь?
Рейвен кивнул, широко раскрыв глаза. Несмотря на тяготы переездов, они
сумели объяснить ему, что значит быть евреем и какое чудо стоит за словом
"Иерусалим". Для Мойше это слово было волшебным. Он и не представлял себе,
что его долгое путешествие закончится в Палестине, пусть даже его привезли
сюда, чтобы помочь англичанам, которым нет дела до его религии.
Ривка продолжила чтение. Мойше прошел на нос судна и стал рассматривать
приближающуюся Хайфу. Город начинался от самого моря, поднимаясь по склонам
горы Кармель. Даже зимой, в холода средиземноморское солнце светило гораздо
ярче, чем он привык видеть в Варшаве и в Лондоне. Большинство домов, которые
он видел, были ярко-белыми, в этом пронзительном солнечном свете они
сверкали, словно облитые серебром.
Между домами виднелись группы невысоких густых деревьев с серо-зеленой
листвой. Таких он раньше никогда не видел. Когда подошел капитан
Маврокордато, он спросил его, что это за деревья.
-- Разве вы не знаете олив? -- воскликнул он.
-- В Польше не растут оливы, -- извиняющимся тоном ответил Мойше, -- и
в Англии тоже.
Гавань тем временем приближалась. На пирсе было много людей в длинных
одеждах -- в белых или в ярких полосатых -- и с платками на головах. Арабы,
спустя мгновение понял Мойше. Неизмеримо далекая от всего, с чем он вырос,
реальность обрушилась на него, словно удар дубины.
На других людях была более привычная одежда: мешковатые штаны, рубахи с
длинными рукавами, иногда пальто; вместо арабских платков -- кепки или
поношенные шляпы. Особняком держалась группа людей в хаки, знакомом Мойше по
Англии: британские военные.
Маврокордато, должно быть, их тоже увидел, потому что направил "Наксос"
именно к тому пирсу, на котором они стояли. Черные клубы угольного дыма,
поднимавшиеся из труб старого судна, постепенно сошли на нет, судно плавно
подошло к причалу. Матросы с помощью докеров на берегу быстро пришвартовали
"Наксос", бросили сходни с причала на судно. Услышав стук, Мойше осознал,
что может сойти на берег Израиля, земли, с которой его праотцы были изгнаны
две тысячи лет назад. От благоговения волосы на затылке встали дыбом.
Ривка и Рейвен вышли на палубу. Жена Мойше тащила мешок, еще один мешок
нес на плече матрос.
Мойше взял у него вещи со словами:
-- Evkharisto poly -- благодарю вас.
Почти единственная фраза на греческом, выученная им за время долгого
нервного путешествия по Средиземному морю, оказалась полезной.
-- Parakalo, -- ответил, улыбаясь, матрос, -- добро пожаловать.
Англичане в военной форме двинулись к "Наксосу".
-- Мне можно... нам можно... подойти к ним? -- спросил Мойше
Маврокордато.
-- Идите вперед, -- ответил капитан, -- я тоже пойду. Для верности. Они
должны мне заплатить.
Ноги Мойше застучали по доскам причала. Ривка и Рей-вен держались
вплотную к нему. Последним шел Маврокордато. Мойше сделал последний шаг.
Теперь он покинул судно и находился на Земле -- пусть это всего-навсего порт
-- Обетованной. Ему хотелось встать на колени и поцеловать грязное, с
пятнами креозота дерево досок.
Но он не успел. Один из англичан заговорил:
-- Вы, должно быть, мистер Русецкий? Я -- полковник Истер, ваш
посредник здесь. Мы свяжемся с вашими соотечественниками при первой
возможности. Ситуация здесь несколько осложнилась, поэтому ваша помощь будет
очень полезной. Совместные действия в одном и том же направлении увеличат
наши шансы на успех, вы согласны?
-- Я сделаю все, что смогу, -- медленно, с акцентом ответил Мойше
по-английски.
Он без всякой радости изучал Истера: тот явно воспринимал еврея как
некий инструмент, только и всего. Как и ящеры. Лучше иметь дело с
англичанами, чем с чужаками, но все равно ему претило быть инструментом в
чьих-то руках.
В сторонке другой британский офицер передал Панайотису Маврокордато
несколько аккуратно обвязанных столбиков золотых соверенов. Грек расцвел в
улыбке. Вот он точно не считал Мойше инструментом, для него пассажир
представлял собой продовольственную карточку, и капитан этого не скрывал. На
фоне лицемерия Истера его честность была, пожалуй, привлекательней.
Англичанин сказал:
-- Пройдемте со мной, мистер Русецкий, вы и ваша семья, у входа в доки
нас ожидает повозка. Сожалею, что мы не можем предложить вам автомобиль --
сейчас у нас очень плохо с бензином.
Бензина недоставало во всем мире. Странно, что полковник Истер
озаботился вежливым объяснением отсутствия топлива. Даже элементарную
вежливость он игнорировал: ни он, ни один из его подчиненных не сделал ни
малейшего движения, чтобы взять мешки у Мойше и Ривки. Беспокоиться об
удобствах для гостей? Но ведь это просто инструмент -- что о нем
беспокоиться?
Повозка оказалась окрашенным в черный цвет старинным английским
экипажем, который, наверно, хранили в вате и фольге в течение двух
поколений.
-- Мы отвезем вас в казарму, -- сказал Истер, забираясь в экипаж вместе
с семьей Русецких и рядовым солдатом, который взял в руки вожжи. Остальные
офицеры уселись в другую, очень похожую повозку. -- Там вас накормят, а
затем посмотрим, как вас разместить, -- продолжил Истер.
Если бы они думали не только о том, как его использовать, то квартиру
подготовили бы заранее. Хорошо хоть вспомнили, что инструменту требуется
пища и вода. А вот помнят ли они, что ему нельзя предлагать ветчину?
Солдат-кучер щелкнул вожжами и прикрикнул на лошадей. Экипаж с грохотом
покатил из портового района.
Широко раскрытыми глазами Мойше рассматривал пальмы, похожие на
гигантские метелки из перьев; беленые здания, построенные из земляных
кирпичей; мечеть, мимо которой они проезжали. Арабы-мужчины в длинных
одеждах, которые он уже видел в порту, и арабские женщины, закутанные так,
что видны были только их глаза, руки и ступни ног, глазели на экипажи,
ехавшие по узким извилистым улочкам. Мойше чувствовал себя как чужак, хотя
его собственный народ произошел из этих мест. А вот полковник Истер,
казалось, ничуть не сомневался в том, что управление этой страной ему
доверил сам Господь Бог.
Неожиданно здания расступились, образуя рыночную площадь. И Мойше
моментально избавился от ощущения своей чужеродности и почувствовал себя
дома. Ни одна деталь на этом рынке не была похожа на то, что он знал по
Варшаве: ни одежды продавцов и покупателей, ни язык, которым они
пользовались, ни фрукты, овощи и безделушки, которые они продавали и
покупали. Но общий тон, атмосфера, то, как они торговались, словно
возвращали его назад, в Польшу.
Ривка тоже улыбалась: очевидно, сходство рынков поразило и ее. И при
более внимательном рассмотрении Мойше обнаружил, что не все мужчины и
женщины на рынке были арабами. Были и евреи, большей частью в рабочей или
просто длинной одежде, которая, однако, была более открытой, чем одеяния, в
которые кутались арабские женщины.
Пара евреев с медными подсвечниками в руках прошли совсем рядом с
экипажем. Они говорили громко и оживленно. Улыбка Ривки исчезла.
-- Я не понимаю их, -- сказала она.
-- Они говорят на иврите, а не на идиш, -- объяснил Мойше и слегка
вздрогнул.
Сам он смог разобрать только несколько слов. Учить иврит в молитвах и
по-настоящему говорить на нем -- это совершенно разные вещи. Ему понадобится
многому научиться здесь. Как скоро он сможет управиться?
Они миновали рынок. Дома и лавки снова придвинулись вплотную. На
перекрестках больших улиц движением управляли британские солдаты -- точнее,
пытались делать это: арабы и евреи в Хайфе не склонны были подчиняться
командам, как послушное население Лондона.
Через пару кварталов дорога начала петлять. Невысокий молодой парень в
рубашке с короткими рукавами и в брюках хаки выскочил вперед перед экипажем,
в котором ехала семья Русецких. Он направил пистолет в лидо кучера.
-- Теперь вы сойдете, -- сказал он по-английски с сильным акцентом.
Полковник Истер потянулся к оружию. Молодой человек обвел взглядом
крыши по обе стороны дороги. С десяток мужчин, вооруженных винтовками и
автоматами, -- у большинства лица были скрыты под платками -- взяли на
прицел оба экипажа, направлявшихся к британским казармам.
Очень медленно и осторожно Истер убрал руку.
Самоуверенный молодой человек, появившийся первым, улыбнулся, словно
это был рядовой случай, а не что-то из ряда вон выходящее.
-- Ах, как это хорошо, это очень хорошо, -- сказал он. -- Вы очень
понятливый человек, полковник.
-- В чем же смысл этой... этой дурацкой дерзости? -- потребовал ответа
Истер. Судя по его тону, имей он хоть малейший шанс на успех, он принял бы
бой.
-- Мы освобождаем вас от ваших гостей, -- ответил нападавший.
Он отвел взгляд от англичанина, посмотрел на Мойше и заговорил на идиш:
-- Вы и ваша семья, выходите из экипажа и пойдемте со мной.
-- Почему? -- спросил Мойше на том же языке. -- Если вы именно тот, за
кого я вас принимаю, то я в любом случае стал бы говорить с вами.
-- Да, и сказали бы нам то, что хотят британцы, -- ответил парень с
пистолетом. -- Теперь выходите -- я не собираюсь спорить с вами целый день.
Мойше вылез из повозки, помог спуститься жене и сыну. Размахивая
пистолетом, налетчик повел их через ближайшие ворота во двор, где было еще
двое вооруженных людей. Один из них отложил винтовку и завязал глаза всем
Русецким.
Когда он завязывал глаза Мойше, он заговорил на иврите -- совсем
короткое предложение, смысл которого дошел до Мойше спустя мгновение.
Примерно то же самое сказал бы в такой ситуации он сам:
-- Отличная работа, Менахем.
-- Спасибо, но не надо болтовни, -- ответил налетчик. Значит, он и был
Менахемом. Он легонько толкнул Мойше в спину, а кто-то другой подхватил его
под локоть.
-- Двигайтесь.
Не имея выбора, Русецкий повиновался.
* * *
Большие Уроды толкали тележки с боеприпасами к истребителю Теэрца.
Большинство из них относились к темно-коричневой разновидности тосевитов --
в отличие от розово-смуглого типа. Темно-коричневые тосевиты в этой части
малой континентальной массы были более склонны к сотрудничеству с Расой, чем
те, что посветлее. Насколько знал бывший командир полета, светлокожие
обращались с темнокожими настолько плохо, что правление Расы по сравнению с
этим должно было показаться благом.
Его пасть открылась от удивления. Раньше он думал: Большой Урод -- это
Большой Урод, и этим все сказано. А сами тосевиты, видимо, смотрели на
проблему иначе.
Эти тосевиты сняли с себя туники, закрывавшие верхнюю часть тел.
Используемая в обмене веществ вода, охлаждающая их тела, блестела на их
шкурах. Судя по всему, им было жарко.
Для Теэрца температура была вполне подходящей, а вот влажность воздуха
-- излишне велика. Но это единственное, что смущало его в здешнем климате,
во Флориде. Ему довелось провести зимы в Маньчжурии и Японии, по сравнению с
которыми Флорида казалась чудесной.
Двое самцов, обслуживавших истребитель Теэрца, начали загружать его.
-- Как, только две ракеты "воздух -- воздух"? -- сердито спросил он.
-- Будьте благодарны за то, что вы получили две, господин, -- ответил
старший -- плотный самец по имени Уммфак.
Хотя формально обслуга истребителей подчинялась пилотам, те, кто был
поумнее, обращались с Уммфаком и его коллегами как с равными -- за что и
получали лучшие боеприпасы.
-- Очень скоро, -- продолжил Уммфак, -- не останется ничего, кроме
пушечных снарядов, так что мы и Большие Уроды будем сражаться в ближнем бою.
-- Неприятная мысль, -- сказал Теэрц и вздохнул. -- Но вы, вероятно,
правы. Похоже, теперь боевые действия пойдут именно так. -- Он постучал по
обшивке фюзеляжа истребителя. -- Слава Императору, что мы все еще летаем на
более совершенных машинах.
-- Вы совершенно правы, -- сказал Уммфак. -- Но даже они нуждаются в
запасных частях...
Теэрц забрался в кабину и уютно свернулся на бронированном мягком
сиденье, как будто был детенышем, свернувшимся внутри яйца. Он не хотел
думать о проблеме запасных частей. Большие Уроды уже начали летать на
машинах, гораздо более опасных для его истребителя, чем те, которыми они
располагали, когда Раса впервые высадилась на Тосев-3.
Он снова с горечью рассмеялся. Считалось, что у Больших Уродов вообще
нет никаких самолетов. Считалось, что они -- варвары дотехнологической эры.
Насколько он знал, они действительно были варварами: вряд ли хоть один
самец, побывавший в японском плену, стал бы с этим спорить. А вот
дотехнологическая эра на поверку оказалась совсем другой.
Он пробежал глазами полетный лист. Все было, как положено. Он сунул
коготь в пространство между незакрепленным куском обивки и внутренней
стенкой кабины. Сосуд с имбирем никто не обнаружил. Это хорошо. Японцы
приучили его к этому снадобью, когда он был в плену.
Сбежав, он обнаружил, что многие его сотоварищи попробовали имбирь по
собственному желанию.
Он вызвал местного командира полетов и получил разрешение на взлет.
Турбины истребителя проснулись и взревели. Вибрация и шум вызвали приятное и
знакомое ощущение.
Он вырулил на взлетную полосу, затем круто взлетел -- ускорение сильно
вдавило его в сиденье. Горизонт перед ним чудесно раздвинулся, как всегда
бывает при взлете. Это расширение радовало его здесь меньше, чем при полетах
на других базах, потому что в глаза сразу же бросились руины Майами.
Теэрц летел над Флоридой, когда под ним расцвело жуткое облако взрыва.