Тартлдав Г. Великий перелом

Надеюсь, ты знаешь это.
-- Можешь поверить, знаю, -- сказал Гольдфарб с таким энтузиазмом, что
Раундбуш рассмеялся. -- А если бы не знал, моя семья слишком часто
напоминает мне, чтобы я не забыл.
Его родители, братья и сестры одобрили Наоми. Он был уверен, что все
будет хорошо и дальше. К его огромному облегчению, она тоже с симпатией
отнеслась к ним, хотя их переполненная квартира в Ист-Энде была далека по
удобствам от комфорта верхушки среднего класса, в котором она выросла в
Германии -- до того, как Гитлер сделал жизнь евреев невозможной.
Они нашли очень узкое свободное место возле стойки и втиснулись в него,
локтями расширяя пространство. Раундбуш щелкнул серебряной монетой по
влажному полированному дереву.
-- Две пинты лучшего горького, -- сказал он Наоми и добавил еще
несколько монет. -- А это для вас, если не возражаете.
-- Благодарю вас, нет, -- сказала она и сдвинула лишние монетки обратно
к Раундбушу.
Остальные она смела в коробку под стойкой. Гольдфарбу хотелось, чтобы
она перестала работать здесь, но она получала гораздо больше, чем он.
Владелец "Белой лошади" мог поднимать цены, чтобы идти в ногу с инфляцией,
скачущей по британской экономике, и почти тут же повышать жалование. Скудное
жалование Гольдфарба, служащего королевских ВВС, отставало на несколько
бюрократических шагов. Когда его призвали в 1939 году, он мог думать, что
получает приличные деньги, -- теперь они почти равнялись нищете.
Он проглотил свою пинту и купил вторую. Наоми позволила ему взять пинту
и для нее, невзирая на протесты Бэзила Раундбуша.
Они уже подняли свои кружки, когда кто-то за спиной Гольдфарба спросил:
-- Кто эта твоя новая приятельница, старик?
Гольдфарб не слышал этого кентерберийского выговора уже целую вечность.
-- Джоунз! -- сказал он. -- Я не видел тебя так давно, что уж подумал,
что ты расстался с жизнью. -- Затем он бросил взгляд на товарищей Джерома
Джоунза, и его глаза расширились еще больше. -- Мистер Эмбри! Мистер
Бэгнолл! Я и не знал, что вы объявились дома!
Последовали представления. Джером Джоунз замигал от удивления, когда
Гольдфарб представил Наоми Каплан как свою невесту.
-- Счастливец! -- воскликнул он. -- Нашел себе прекрасную девушку, и
ставлю два против одного, что она не снайпер и не коммунистка.
-- Э-э... нет, -- сказал Дэвид. Он кашлянул. -- Я не ошибусь, если
предположу, что в недавнем прошлом ты не так уж плохо проводил время?
-- Ты и половины не предположишь! -- ответил специалист по радарам с
непривычной искренностью. -- Даже половины.
Гольдфарб узнал эту интонацию -- так говорят о местах и делах, о
которых не хочется вспоминать. Чем больше он думал об этом, тем больше ему
хотелось отвлечься.
К стойке бара вернулась Сильвия с подносом пустых кружек.
-- Боже мой, -- сказала она, взглянув на вновь прибывших. --
Посмотрите, кого ветер принес к нам. -- Она инстинктивно пригладила волосы.
-- Где же вы, парни, болтались? Я думала... -- Она не договорила, хотя ей в
голову явно пришла та же мысль, что и Гольдфарбу.
-- В прекрасном, романтичном Пскове. -- Джордж Бэгнолл закатил глаза.
-- Где это, как вы назвали? -- спросила Сильвия.
-- Если провести линию от Ленинграда до Варшавы, она пройдет недалеко
от Пскова, -- ответил Бэгнолл.
Гольдфарб мысленно представил себе карту.
Джером Джоунз добавил:
-- И все время, пока мы там были, единственное, что поддерживало нас,
так это воспоминания о "Белой лошади" и о работающих там прекрасных
заботливых девушках.
Сильвия посмотрела себе под ноги.
-- Принеси мне совок для мусора, -- сказала она Наоми. -- Тонем в
грязи. -- Она снова повернулась к Джоунзу. -- А ты даже более сдержан, чем
мне помнится.
Он улыбнулся, совершенно не смутившись. Бросив критический взгляд на
всех троих, Сильвия продолжила:
-- Вы были последними, кто видел меня за неделю до вашего отъезда.
Потом я слегла в постель с воспалением легких.
-- Я никогда не ревновал к микробам, -- сказал Джоунз.
Сильвия ткнула его локтем в ребра, достаточно сильно. Затем зашла за
стойку, сняла с подноса грязные кружки и принялась наполнять новые.
-- А где Дафна? -- спросил Кен Эмбри.
-- Я слышал, что в прошлом месяце она родила девочек-близнецов, --
ответил Гольдфарб, эффектно завершая последовательность вопросов.
-- Я бы сейчас кого-нибудь убил за кусочек бифштекса, -- сказал Бэгнолл
тоном, который никак нельзя было назвать шутливым. -- Никак не ожидал, что у
нас с едой хуже, чем на континенте. Черный хлеб, пастернак, капуста,
картошка -- то же самое, что ели немцы в последнюю зиму великой войны.
-- Если вы слишком сильно захотите бифштекса, сэр, то рискуете
погибнуть, -- сказал Гольдфарб. -- Владелец коровника в наши дни охраняет
его с винтовкой, и бандиты тоже легко добывают винтовки. Все обзавелись
винтовками, когда пришли ящеры, и далеко не все вернули их обратно. Вы ведь
знаете о перестрелках из-за еды? О них постоянно сообщают газеты и радио.
Сильвия кивком подтвердила согласие со сказанным.
-- Сейчас, как на Диком Западе, стрельба каждый день. Здесь, на берегу
океана, мы обходимся цыплятами и рыбой. Но говядина? Ее нет.
-- Куры тоже чего-то стоят, -- сказал Бэзил Раундбуш.
Гольдфарб промолчал, хотя с его крошечным жалованием у него было больше
оснований жаловаться, чем у офицера. Но если вы еврей, вы трижды подумаете,
прежде чем позволите другим думать о себе как о бедняке.
Джером Джоунз хлопнул себя по карману брюк.
-- В мире теперь деньги не самая большая забота, даже если
восемнадцатимесячное жалование свалилось на меня сразу. И между прочим,
денег оказалось больше, чем я ожидал. Сколько раз повышали вам жалование,
пока мы отсутствовали?
-- Три или четыре, -- ответил Гольдфарб. -- Но это не такие большие
деньги, как тебе кажется. Цены росли гораздо быстрее, чем жалование.
Несколько минут назад я как раз думал об этом.
Он посмотрел через стойку на Наоми, которая только что поставила кружку
перед одетым в прорезиненную одежду рыбаком, и тихо вздохнул. Как хорошо
было бы забрать ее отсюда и жить вместе на его жалование -- если бы его
хватало больше чем на одного человека.
Он поймал взгляд невесты. Она улыбнулась ему.
-- Угощаю всех моих друзей, -- сказал он, роясь в кармане и пытаясь
определить, какие скомканные банкноты там находятся.
По существующему с незапамятных времен обычаю после этого каждый обязан
был проставиться. Когда наступило время возвращаться в казарму, он пожалел,
что у его велосипеда нет радара. Завтра утром у него будет тяжелая голова,
но и с этим он тоже справится. С бифштексами, может быть, дело обстоит
неважно, но таблетки аспирина всегда найдутся.
* * *
Представители тосевитов уважительно поднялись с мест, когда Атвар вошел
в зал. Адмирал повернул один глаз в сторону Уотата.
-- Выскажите им подходящее приветствие, -- сказал он Уотату.
-- Будет исполнено, благородный адмирал, -- ответил переводчик и
переключился с прекрасного точного языка Расы на рыхлые неясности языка
Больших Уродов, который назывался английским.
Тосевиты отвечали один за другим, причем Молотов от СССР -- через
собственного переводчика.
-- Они говорят обычные вещи в обычной манере, благородный адмирал, --
доложил Уотат.
-- Хорошо, -- сказал Атвар. -- Я предпочитаю их обычные вещи в обычной
манере. На этой планете это само по себе уже необычно И говоря о необычном,
мы вернемся к вопросу о Польше. Скажите представителю из Германии, что мне
крайне не понравилась его недавняя угроза возобновления войны и что Раса
предпримет необыкновенно суровые меры, если такие угрозы повторятся в
будущем.
Уотат снова заговорил по-английски. Фон Риббентроп ответил на этом же
языке.
-- Благородный адмирал, за эту непристойную ошибку он оправдывается
неправильной расшифровкой инструкции от своего не-императора.
-- В самом деле? -- спросил Атвар. -- Действительно, этот самец может
оправдываться очень многими вещами, и некоторые из них могут даже быть
близки к правде. Скажите ему, что это хорошо, раз он просто ошибся. Скажите
ему, что его не-империя сильно пострадала бы, если бы он не ошибся.
На этот раз фон Риббентроп ответил более длинной речью и, очевидно, с
некоторым воодушевлением.
-- Он отрицает, что Германии требуется пугать Империю и Расу. Он
говорит, что, поскольку Раса ведет переговоры медленно, его не-империя имеет
право возобновить конфликтов то время и в таком виде, какие она выберет.
Однако он сожалеет, что неправильно информировал вас об этом времени и о
порядке возобновления.
-- Как это великодушно с его стороны, -- заметил адмирал. -- Скажите
ему, что мы не затягиваем переговоры. Укажите ему, что у нас уже есть основы
соглашений с СССР и США. Скажите ему, что непримиримая позиция его
собственного не-императора в отношении Польши привела к тупику в
переговорах.
Уотат снова перевел. Фон Риббентроп издал несколько звуков тосевитского
смеха, прежде чем ответить.
-- Он говорит, что любое соглашение с СССР не стоит листа бумаги, на
котором изложены его условия.
Фон Риббентроп еще не успел закончить, как Молотов заговорил на своем
языке, звучавшем для Атвара иначе, чем английский, но ничуть не лучше.
Переводчик Молотова обратился к Уотату, который доложил Атвару:
-- Он обвиняет немцев в нарушении когда-то заключенных соглашений и
приводит примеры. Хотите выслушать их полностью, благородный адмирал?
-- Не нужно, -- сказал ему Атвар. -- Я их уже слышал прежде и, если
понадобится, могу получить данные. Снова заговорил фон Риббентроп.
-- Он указывает, благородный адмирал, что у СССР имеется длинная
граница с Китаем, где продолжается конфликт местных Больших Уродов. Он также
указывает, что одна из борющихся китайских сторон идеологически близка
власти, управляющей СССР. Он спрашивает, можем ли мы поверить, что самцы
СССР перестанут снабжать своих единомышленников вооружением даже после
заключения соглашения с Расой.
-- Это интересный вопрос, -- сказал Атвар. -- Попросите Молотова
ответить.
Молотов говорил долго. Хотя Атвар не понимал его язык -- точно так же
как и английский, -- он заметил разницу в стиле между представителями
Германии и СССР. Фон Риббентроп был театральным, драматизирующим, склонным
превращать мелочи в крупные проблемы. Молотов выбрал противоположный подход:
адмирал не понимал, что он говорит, но речь тосевита звучала усыпляюще. Его
лицо было почти таким же неподвижным, как у самца Расы, что для Большого
Урода было очень необычно.
Уотат доложил:
-- Самец Молотов соглашается, что большое количество советского оружия
и боеприпасов уже находится в Китае: оно было послано в порядке помощи
китайцам или одной группе их для борьбы против японцев еще до нашего прихода
сюда. Далее он говорит, что по этой причине СССР не может считаться
виновным, если это оружие и боеприпасы будут обнаружены в Китае.
-- Обождите, -- сказал Атвар. -- СССР и Япония не были в состоянии
войны друг с другом, когда мы прибыли на этот жалкий шар из грязи. Тем не
менее Молотов подтверждает помощь китайцам против японцев?
-- Он подтверждает, благородный адмирал, -- ответил переводчик.
-- Тогда спросите его, почему мы не должны ожидать, что СССР будет
снабжать китайцев оружием против нас, хотя его не-империя не будет в
состоянии войны с нами.
Уотат перевел. Снова сработала цепочка: Молотов -- его переводчик --
Уотат -- Атвар.
-- Он говорит, что в отличие от японцев у Расы есть мощь и интерес
наказывать за любые подобные нарушения.
От такого захватывающего дух цинизма у адмирала вырвалось сильное
шипение. Тем не менее этот подход был достаточно реальным, чтобы сделать
возможной договоренность.
-- Скажите ему, что за нарушениями последуют наказания, -- сказал он,
добавив усиливающее покашливание.
-- Он признает правомерность вашего беспокойства, -- сказал Уотат.
-- Как хорошо с его стороны признать это, -- сказал Атвар. -- А теперь
вернемся снова к вопросу о Польше. Из тех, что остались у нас, он кажется
главным.
Едва договорив, он задумался, сохранится ли такое положение вещей в
будущем. Китай занимает гораздо большую площадь, и в нем живет гораздо
больше Больших Уродов, чем в Польше. Кроме того, у него очень длинная
граница с СССР, которую трудно перекрыть даже с использованием технологии
Расы. Раньше или позже самцы из СССР попробуют пойти на обман, а потом будут
отрицать, что они сделали это. Он чувствовал, что этого не избежать.
Попросил слова самец из Британии:
-- Прошу внимания!
Он был вежлив -- дождался приглашающего жеста Уотата и только затем
продолжил:
-- Я должен повторить, что правительство его величества, признавая
завоевание Расой значительной части нашей Империи, не может рассматривать
формальное признание этих завоеваний без гарантий перемирия, идентичного по
достоинству и в формальном отношении тому, которое вы уже заключили с
Соединенными Штатами, с Советским Союзом и Германией.
-- Поскольку завоевание остается реальным, то признание его не имеет
значения, -- ответил Атвар.
-- Великая история противоречит вам, -- сказал Иден.
По мнению Атвара, у Тосев-3 не было великой истории. Он не стал
указывать на это -- чтобы не раздражать Больших Уродов.
-- Вы должны знать, почему Британия не входит в перечень указанных вами
не-империй.
-- У нас нет атомного оружия, -- ответил британский самец. -- Но вы
должны знать, что так будет не всегда.
На мгновение Атвар заколебался: может, дать британцам формальное
перемирие, которого они домогались на переговорах, в ответ на остановку их
ядерной исследовательской программы? Но он промолчал: когда три тосевитские
не-империи уже обладают атомным оружием, еще одна ничего не изменит, даже
если британцы что-то выторгуют на этом предупреждении.
-- А Польша? -- спросил он.
-- Есть и должна быть нашей, -- заявил фон Риббентроп.
-- Нет!
Атвар понял это слово без помощи переводчиков: Молотов так часто его
использовал, что его можно было узнать безошибочно.
-- Раса будет некоторое время сохранять за собой те части Польши,
которые она теперь занимает, -- сказал адмирал. -- Мы продолжим дискуссии с
Германией, с СССР и даже с поляками и евреями в усилиях найти решение,
удовлетворяющее все стороны.
-- Генеральный секретарь Сталин дал мне инструкции согласиться на это,
-- сказал Молотов.
-- Фюрер не согласен, не согласится и не может согласиться, -- сказал
фон Риббентроп.
-- Я еще раз предупреждаю вас и фюрера: если вы возобновите войну
против Расы, а в особенности -- с ядерным оружием, ваша не-империя
пострадает самым страшным, как только можно представить себе, образом, --
сказал Атвар.
Фон Риббентроп не ответил, не закричал, даже не показал, что он
услышал.
Единственное, что всегда беспокоило Атвара больше, чем неповинующийся
неистовствующий Большой Урод, -- это молчащий Большой Урод.
* * *
Людмила Горбунова нажала на стартер "физлера". Двигатель "Аргус"
мгновенно ожил. Она не удивилась. Германская техника действовала безупречно.
Игнаций помахал ей. Она прибавила оборотов двигателю и кивнула в ответ.
Ей предстояло сильно разогнать "шторх", чтобы он оторвался от земли и не
врезался в деревья, стоящие впереди. Ее старый "У-2" никогда бы не смог
взлететь на столь малом пространстве.
Она кивнула еще раз. Партизаны вытащили деревянные колодки из-под
колес. В тот же миг Людмила отпустила тормоз. "Шторх" рванулся вперед. Она
потянула ручку на себя -- и нос машины скачком задрался вверх. Через стекло
пола кабины были видны деревья: темные тени их мелькнули внизу так близко,
что казалось, только протяни руку -- и коснешься. Поляки, обозначавшие
свечами край свободного пространства, задули их.
Машина с гудением летела вперед, Людмила не хотела подниматься выше.
Пока она находилась над территорией ящеров, ее вполне могли сбить как врага.
Ирония судьбы: для ощущения безопасности ей требовалось перелететь на
удерживаемую немцами территорию.
Но безопасность была не единственным ее желанием. Координаты места
приземления означали, что ей предстоит сесть на ту самую полосу, которой она
уже пользовалась. Если повезет, там ее будет ждать Генрих Ягер.
Справа в темноте блеснули вспышки выстрелов. Что-то попало в фюзеляж
сбоку -- звук был как от камня, ударившего в железную крышу. Людмила
прибавила газу, заставив "шторх" убраться как можно скорее.
Но навигацию ей это усложнило. На большей скорости ей понадобится
меньше времени, чтобы долететь до места. Насколько? Она стала прикидывать,
но первая прикидка показалась ей ошибочной, и она задумалась снова. Взгляд
на часы заставил ее всмотреться вниз в поисках посадочной площадки.
Она надеялась, что ей не придется заходить на второй круг. Если она
будет летать над немцами слишком долго, они вполне могут открыть по ней
огонь, а если круг сделать слишком большим, она может снова оказаться над
территорией, удерживаемой ящерами.
Вот она! Как и прежде, фонари, обозначавшие границы посадочной полосы,
были маленькими и тусклыми, но она заметила их. Выпустив огромные закрылки
"шторха", она резко уменьшила скорость полета -- словно нажала на тормоз
автомобиля, мчащегося по шоссе. Легкий самолетик, чуть дернувшись, замер в
пределах обозначенной фонарями площадки так, что еще оставался порядочный
запас места.
Людмила открыла дверь кабины. Она выбралась на крыло, затем спрыгнула
на землю. К "шторху" приблизились люди. Но был ли среди них Ягер, в темноте
она не смогла разобрать.
Зато они ее узнали.
-- Вы видите, Гюнтер? -- сказал один из них. -- Это летчица.
Он придал слову окончание женского рода, как это делал временами Ягер и
как часто делал Георг Шульц (тут она задумалась -- но только на мгновение,
-- что же могло случиться с Шульцем и Татьяной; вот уж кто стоил друг
друга).
-- Да, вы были правы, Иоганнес, -- ответил другой немец. -- Это только
показывает, что никто не может ошибаться все время.
В ответ в темноте кто-то фыркнул.
"Гюнтер, Иоганнес..."
-- Скажите, вы ведь из экипажа танка полковника Ягера, так ведь? --
тихо спросила Людмила. -- Он -- он тоже здесь?
Она не изображала безразличия: они не могли не знать об ее отношении к
Ягеру. Но тут она словно натолкнулась на невидимую стену.
-- Нет, его здесь нет, -- сказал один из них -- ей показалось, Гюнтер.
Он отвечал ей едва ли не шепотом, словно желая, чтобы его слова не
распространились дальше пределов, ограниченных размахом крыльев "шторха".
Холод пробежал по спине Людмилы.
-- Скажите, -- попросила она, -- с ним беда? Он мертв? Это произошло до
перемирия? Скажите мне!
-- Он не мертв -- пока, -- ответил Гюнтер еще тише, чем прежде. -- Он
даже не пострадал. И это произошло не в бою с ящерами. Это случилось три дня
назад.
-- Что случилось? -- спросила Людмила.
Гюнтер, словно ошалелый, молчал. Через мгновение, когда Людмила уже
собиралась выхватить пистолет и выбить из Гюнтера ответ любой ценой, другой
член экипажа по имени Иоганнес сказал:
-- Фройляйн, его арестовало СС.
-- Боже мой! -- прошептала Людмила. -- Почему? Что он сделал? Может,
это из-за меня?
-- Будь я проклят, если мы знаем, -- ответил Иоганнес. -- Эта мелкая
хилая эсэсовская свинья явилась, направила на него пистолет и увела. Вонючий
чернорубашечный ублюдок -- не знаю, кем он себя считает -- арестовал нашего
лучшего командира!
Его сотоварищи хором забормотали ругательства в тот же адрес.
Один из них сказал:
-- Пошли, ребята, нам ведь надо загрузить этот самолетик боеприпасами.
-- Должно быть, это из-за меня, -- сказала Людмила. Ее всегда
беспокоило, не привяжется ли к ней НКВД из-за Ягера, а вместо этого его
схватила его же служба безопасности. И это потрясло ее своей страшной
несправедливостью. -- И его никак нельзя освободить?
-- У СС? -- с крайним удивлением протянул тот, кто приглашал товарищей
заняться погрузкой боеприпасов в "шторх".
Похоже, что нацисты наделили своих сторожевых псов такой же страшной,
почти сверхъестественной силой, которую русские люди приписывали НКВД.
Но танкист по имени Гюнтер отозвался:
-- Христос на кресте, а почему бы и нет? Думаете, Скорцени будет просто
сидеть и разрешит, чтобы что-нибудь случилось с полковником Ягером,
независимо от того, кто его схватил? Уверен, что нет. Он -- эсэсовец, но
все-таки настоящий солдат, а не сволочной дорожный полицейский в черной
рубахе. Мы будем последним дерьмом, если не освободим нашего полковника, мы
не заслуживаем быть танкистами. Пошли!
Эта идея захватила его.
Но тот осторожный снова спросил:
-- Хорошо, мы освободим его. И что он будет делать потом?
Несколько секунд все молчали. Потом Иоганнес испустил звук, который
можно было бы принять за приглушенный взрыв хохота. Он показал на "физлер".
-- Мы вытащим его, сунем в самолет, и летчица улетит с ним отсюда хоть
к чертям собачьим. Раз у СС есть к нему дело, вряд ли он захочет остаться
здесь, это точно.
Танкисты столпились возле него, пожимая руку и хлопая по плечу. Людмила
присоединилась к ним. Затем спросила:
-- А вы при этом не подвергнетесь опасности?
-- Подождите-ка, -- сказал Иоганнес. Он отошел в сторону от "шторха" и
громко объявил: -- Летчик сказал, что в моторе неисправность. Мы пойдем
искать механика.
И они ушли, растворившись в ночи.
Оставшись одна, Людмила подумала, не загрузить ли часть боеприпасов в
"шторх" своими силами. Но потом передумала. Ведь ей могут понадобиться все
запасы топлива, которые есть у легкой машины, и лишний вес на борту только
уменьшит их.
Где-то в темноте пиликал сверчок. Ожидание затягивалось.
Рука сама потянулась к ручке "Токарева", висевшего на поясе. Если
начнется перестрелка, она сразу же побежит в ту сторону. Но тишину ночи
нарушали только насекомые.
Один из солдат, стоявший с фонарем для обозначения посадочной площадки,
обратился к ней:
-- Аллес гут, фройляйн? [Все в порядке, барышня? (нем.) -- Прим.
перев.]
-- Йа, -- ответила она, -- аллеc гут. [Да... все хорошо (нем.)]
Какая же она лгунья!
По земле затопали сапоги, быстро приближаясь... Людмила оцепенела. В
этой пропитанной запахом трав ночи она видела только движущиеся силуэты. Она
даже не могла сосчитать, сколько их, пока они не приблизились. Один, два,
три, четыре... пять!
-- Людмила!
Что это? Это он? Голос Ягера.
-- Да! -- по-русски ответила она, забыв о немецком.
Что-то блеснуло. Один из танкистов, сопровождавших Ягера, несколько раз
воткнул в землю нож -- наверное, чтобы очистить его, -- и затем убрал в
ножны. Когда он заговорил, оказалось, что это Гюнтер:
-- Увозите отсюда полковника, летчица. Тех, кто нас видел, уже нету...
-- Он погладил ножны, в которых покоился его нож. -- А все остальные здесь
-- из нашего полка. Нас никто не выдаст -- ведь мы сделали то, что
следовало, и все тут.
-- Вы просто сумасшедшие, и все тут, -- сказал Ягер с теплотой в
голосе. Его подчиненные окружили его, пожимая руки и обнимая его с добрыми
пожеланиями. Это могло бы показать Людмиле, какой он офицер, если бы она не
составила бы себе представления раньше.
Она показала на темные очертания ящиков с патронами.
-- Вам придется как-то избавиться от них, -- напомнила она танкистам.
-- Ведь я их должна была увезти.
-- Мы побеспокоимся об этом, летчица, -- пообещал Гюнтер. -- Обо всем
позаботимся. Не беспокойтесь. Может, мы и преступники, но не совсем
тупоголовые.
Остальные танкисты тихим гомоном подтвердили свое согласие.
Людмиле хотелось верить, что немецкая дотошность распространяется и на
преступление. Она потянула Ягера за плечо, чтобы отделить от его товарищей,
и показала на открытую дверцу кабины "физлера".
-- Влезай и садись на заднее сиденье, туда, где пулемет.
-- Лучше, если бы пользоваться им не потребовалось, -- ответил он,
взбираясь на крыло, чтобы войти в кабину.
Людмила последовала за ним. Она опустила дверь и захлопнула ее. Ткнула
в кнопку стартера. Мотор заработал. Посмотрела, как разбегались солдаты, и
порадовалась, что ей не пришлось никого просить крутнуть пропеллер.
-- Ты пристегнулся? -- спросила она Ягера. Когда он ответил "да", она
пустила "шторх" вперед по полю: ускорение могло выкинуть пассажира с
сиденья, если он не был привязан.
Как обычно, легкой машине потребовалась самая малость, чтобы взлететь.
После заключительного сильного удара шасси о землю "шторх" прыгнул в воздух.
Ягер наклонился в сторону, чтобы посмотреть вниз, на посадочную полосу. То
же самое проделала и Людмила, хотя увидеть можно было немного. Теперь, когда
они были в воздухе, люди, стоявшие внизу с фонарями, начали гасить их.
Через плечо она спросила:
-- С тобой все в порядке?
-- Почти да, -- ответил он. -- Они не успели пустить против меня свои
самые сильные средства -- не были уверены, насколько крупным изменником я
стал. -- Он горько рассмеялся, -- Гораздо большим, чем они могли себе
представить, должен тебе сказать. Куда мы летим?
Людмила разворачивала "шторх" на восток.
-- Я собиралась доставить тебя в партизанский отряд, в котором я
нахожусь уже некоторое время. Думаю, что там никто за тобой не придет и не
отыщет, потому что это за много километров от территории, занятой немцами.
Разве плохо?
-- Не годится, -- ответил он, снова удивив ее. -- Ты можешь отвезти
меня в Лодзь? Если хочешь, высади меня там и лети к партизанам. Но мне надо
обязательно попасть туда.
-- Зачем? -- Она почувствовала в своем голосе печаль. Ведь появилась
возможность наконец быть вместе, и вот... -- Что может быть столь важного в