Страница:
эти дни сводился к эксплуатации обширного большинства тощих, едва ли не до
полного их истощения. Во-вторых, его имя звучало очень похоже на "наци", а
она начинала нервничать, только услышав это слово. Она ответила также
по-немецки:
-- Да, я -- пилот. А вы командир партизан?
-- Боюсь, что так, -- сказал он. -- За последние несколько лет было не
так много приглашений нанять учителя фортепиано.
Людмила снова принялась изучать его, на этот раз по другой причине.
Значит, это представитель мелкой буржуазии? Он определенно старался скрыть
свою классовую принадлежность: начиная от плохо выбритых щек до
перекрещенных на груди патронташей и разбитых сапог он выглядел как человек,
который всю свою жизнь был бандитом -- и все его предки в течение многих
поколений. Она с трудом могла представить его изучающим этюды Шопена с
усталыми молодыми учениками.
Рядом с ней стоял Аврам и смотрел вниз -- на свои покрытые рубцами
руки. Владислав глазел на вершину липы, под которой они стояли. Оба они,
сопровождавшие ее от Люблина, молчали. Они выполнили свое задание, доставив
ее сюда. Теперь наступила ее очередь.
-- У вас здесь есть самолет? -- спросила она, решив не придавать
значения внешности, имени или классовой принадлежности Игнация. Дело есть
дело. Если великий Сталин мог заключить пакт с фашистом Гитлером, то она
постарается сладить с вооруженным шмайссером учителем фортепиано.
-- У нас есть самолет, -- согласился он.
Возможно, он тоже стремился преодолеть свое недоверие к ней,
социалистке и русской. Во всяком случае он стал объяснять в подробностях:
-- Он приземлился, когда ящеры выставили отсюда немцев. Мы не думаем,
что с ним что-то не в порядке, исключая то, что у него кончилось топливо. У
нас теперь есть топливо, есть новая аккумуляторная батарея, заряженная. Мы
также слили старое масло и гидравлическую жидкость и заменили и то и другое.
-- Это уже хорошо, -- сказала Людмила. -- Какого типа самолет?
Она предполагала, что это может быть "Мессершмитт-109". Она никогда
прежде не летала на настоящем истребителе. Наверное, это будет веселая
жизнь, но уж очень короткая. Ящеры с ужасающей легкостью посбивали
"мессершмитты" и самолеты советских ВВС в первые же дни нашествия.
Но Игнаций ответил:
-- Это -- "Физлер-156". -- Он увидел, что это название ничего не
говорит Людмиле, и поэтому добавил: -- Они называют его "шторх" -- журавль.
Кличка тоже не помогла.
Людмила сказала:
-- Думаю, будет лучше, если вы мне дадите взглянуть на машину.
-- Да, -- сказал он и опустил руки, словно на воображаемую клавиатуру.
Он наверняка был учителем фортепиано. -- Идемте со мной.
От лагеря Игнация до самолета было около трех километров Эти три
километра по неровной тропе свидетельствовали, какие тяжелые бои проходили
здесь. Земля была покрыта воронками от снарядов, повсюду валялись куски
металла и обгоревшие остовы бронетехники. Людмила прошла мимо множества
спешно вырытых могил, большинство с крестами, некоторые со звездой Давида, а
часть -- вообще без ничего. Она показала на одну.
-- Кто похоронен здесь? Ящер?
-- Да, -- снова сказал Игнаций. -- Священники, насколько я знаю, до сих
пор не решили, есть ли у ящеров душа.
Людмила не знала, что ответить, и поэтому промолчала. Она не думала,
что у нее есть душа -- в том смысле, какой подразумевал Игнаций. Люди,
слишком невежественные, чтобы постичь диалектический материализм, всегда
беспокоятся об ерунде!
Она задумалась, где же скрыт гипотетический "Физлер-156". В
окрестностях была лишь парочка зданий, к тому же настолько разрушенных, что
в них нельзя было спрятать не только самолет, но даже автомобиль. Он подвел
ее к небольшому холму и сказал:
-- Мы сейчас стоим прямо на нем.
В голосе его слышалась гордость.
-- Прямо на чем? -- спросила Людмила, когда он повел ее вниз по другому
склону холма.
Они прошли еще немного вбок -- и теперь все стало ясно.
-- Боже мой! Вы возвели над самолетом плоскую крышу!
Вот это была маскировка, к которой бы даже Советы отнеслись с
уважением.
Игнаций заметил восхищение в ее голосе.
-- Так мы и сделали, -- сказал он. -- Нам казалось, что это лучший
способ сохранить его.
Она смогла только кивнуть. Они проделали огромную работу, хотя даже не
могли летать на самолете, который прятали. Командир партизан вытащил свечу
из кармана своего вермахтовского мундира.
-- Там темно: земля и сети загораживают свет.
Она подозрительно взглянула на Игнация и коснулась рукояти своего
"Токарева". Она не любила, когда мужчины водили ее одну в темное место.
-- Только не делайте глупостей, -- посоветовала она.
-- Если бы я не делал глупости, то разве стал бы партизаном? -- спросил
он.
Людмила нахмурилась, но промолчала. Наклонившись, Игнаций поднял край
маскировочной сетки. Людмила вползла под нее. Затем, в свою очередь, она
подержала сетку для польского партизана.
Пространство под маскирующей платформой было слишком обширным, чтобы
одна свеча могла осветить его. Игнаций направился к машине. Людмила
последовала за ним. Когда слабый свет упал на самолет, глаза ее расширились.
-- О, вот какая, -- выдохнула она.
-- Вы ее знаете? -- спросил Игнаций. -- Вы можете летать на ней?
-- Я знаю эту машину, -- ответила она. -- Я не знаю пока, смогу ли я
летать на ней. Надеюсь, что смогу.
"Физлер", или "шторх", был монопланом с высоко расположенным крылом,
немного больше, чем ее любимый "кукурузник", и не намного быстрее. Но если
"кукурузник" был рабочей лошадью, то "шторх" -- тренированным скакуном. Он
мог взлетать и садиться почти на месте, вообще не требуя пространства.
Держась против слабого ветерка, он мог зависать на месте, почти как вертолет
ящеров. Людмила взяла свечу у Игнация и обошла вокруг самолета, восхищенно
изучая огромные закрылки, рули высоты и элероны, которые позволяли машине
делать все эти трюки.
Не на каждом "шторхе" было вооружение, но этот располагал двумя
пулеметами -- один под фюзеляжем, второй за спиной пилота, чтобы огонь из
него мог вести наблюдатель. Она поставила ногу на ступеньку, открыла дверь
со стороны пилота и взобралась в кабину.
Закрытая кабина была полностью остекленной, и поэтому обзор из нее был
гораздо лучше, чем из открытой кабины "кукурузника". Она задумалась: каково
это -- летать без потока воздуха, бьющего в лицо? Затем поднесла свечу к
панели приборов и с изумлением принялась рассматривать. Сколько шкал,
сколько указателей... как же летать, если надо все сразу держать в поле
зрения?
Все было выполнено по гораздо более высоким стандартам, чем те, к
которым она привыкла. Она и раньше видела различное немецкое оборудование:
нацисты делали свои машины, как точные часы. Советский подход, напротив,
заключался в том, чтобы выпустить как можно больше танков, самолетов,
орудий. Пусть они сделаны грубо, что с того? Им все равно предстоит гибель.
[Вообще-то именно простота устройства (а следовательно, и надежность)
является едва ли не главным показателем совершенства военной техники. К
слову сказать, приборные доски у немецких самолетов имели меньше приборов и
всяческих тумблеров-кнопок-переключателей, чем у аналогичных советских, что
свидетельствовало о более высокой технической культуре. -- Прим. ред.]
-- Вы сможете летать на нем? -- повторил Игнаций, когда Людмила с
заметной неохотой спустилась из кабины.
-- Да, думаю, что смогу, -- ответила Людмила.
Свеча догорала. Они с Игнацием направились к сетке, под которой
следовало проползти. Она бросила последний взгляд на "шторх", надеясь стать
наездником, достойным этого красавца.
* * *
С юга Москвы доносился гул выстрелов советской артиллерии, бьющей по
позициям ящеров. Отдаленный гул достигал даже Кремля. Услышав его, Иосиф
Сталин изменился в лице.
-- Ящеры осмелели, Вячеслав Михайлович, -- сказал он.
Вячеслав Молотов не обратил внимания на скрытый смысл этих слов. "Это
ваш просчет", -- словно говорил Сталин.
-- Как только мы сможем изготовить еще одну бомбу из взрывчатого
металла, Иосиф Виссарионович, мы напомним им, что заслуживаем уважения, --
ответил он.
-- Да, но когда это произойдет? -- строго спросил Сталин. -- Эти так
называемые ученые все время мне лгали. И если они не начнут действовать
быстрее, то пожалеют об этом -- и вы тоже.
-- А также весь Советский Союз, товарищ генеральный секретарь, --
сказал Молотов.
Сталин всегда думал, что все ему лгут. Чаще всего люди действительно
лгали -- просто потому, что слишком боялись сказать ему правду. Молотов
пытался объяснить ему, что после использования бомбы, изготовленной из
взрывчатого материала ящеров, СССР еще долгое время не сможет сделать еще
хотя бы одну. Но тот не пожелал слушать. Он редко хотел кого-либо слушать.
Молотов продолжил:
-- Однако, кажется, вскоре мы будем иметь больше такого оружия.
-- Я слышал это обещание и прежде, -- сказал Сталин. -- Я уже устал от
него. Когда именно новая бомба появится в нашем арсенале?
-- Первая -- к лету, -- ответил Молотов.
При этих словах Сталин сел и сделал запись для памяти.
-- Работа в "колхозе" за последнее время привела к замечательному
прогрессу, я рад доложить об этом.
-- Да, Лаврентий Павлович сказал мне то же самое. Я рад слышать это, --
подчеркнуто сказал Сталин. -- Я бы обрадовался еще больше, если бы это
обернулось правдой.
-- Так и будет, -- сказал Молотов.
"Будет еще лучше". Но теперь он начал думать, что благодарить,
очевидно, следует Берию. Доставить этого американца в "колхоз 118" оказалось
мастерским ходом. Его присутствие и его идеи демонстрировали -- иногда очень
болезненным образом, -- насколько далеко отставала от капиталистического
Запада советская исследовательская ядерная программа. Он воспринимал как
само собой разумеющееся и теорию, и инженерную практику, которые Курчатов,
Флеров и их коллеги только начинали постигать. Но благодаря его знаниям
советская программа наконец начала продвигаться.
-- Я рад услышать, что у нас будет такое оружие, -- повторил Сталин, --
рад и за вас, Вячеслав Михайлович.
-- Служу Советскому Союзу! -- сказал Молотов.
Он схватил стакан водки, стоявший перед ним, залпом выпил ее и наполнил
стакан снова из стоявшей рядом бутылки. Он понимал, что имел в виду Сталин.
Если рабочие и крестьяне Советского Союза не получат вскоре бомбу из
взрывчатого металла, то они получат нового комиссара иностранных дел. Будет
виноват в провале именно он, а не старый друг Сталина из Грузии -- Берия,
Сталин не испытывал аллергии, когда писал "ВМН" ["Высшая мера наказания". --
Прим. перев.] папках подследственных, намеченных к ликвидации.
-- Когда у нас будет вторая бомба, товарищ генеральный секретарь, --
сказал Молотов, решительно отказываясь думать о том, что случится с СССР и с
ним самим, если что-то сорвется, -- я рекомендую использовать ее сразу же.
Сталин пыхнул трубкой, посылая нераспознаваемые дымовые сигналы.
-- Когда была первая бомба, вы возражали против ее использования.
Почему теперь вы изменили мнение?
-- Потому что когда мы использовали первую, мы не имели в резерве
второй, и я боялся, что это станет очевидным, -- ответил Молотов. -- Но
теперь, используя новую бомбу, мы не только докажем, что она у нас есть, но
также продемонстрируем способность изготовить и другие бомбы.
Поднялось еще одно облако неприятного дыма.
-- В этом есть смысл, -- сказал Сталин, медленно кивнув головой. -- Это
послужит предупреждением не только ящерам, это предостережет также и
гитлеровцев: с нами шутить нельзя. И этот же сигнал дойдет и до американцев.
Неплохо, Вячеслав Михайлович.
-- В первую очередь, как вы сказали, ящерам.
Это Молотов сказал сугубо деловым тоном. Он не хотел показать Сталину
свой страх перед высказанной угрозой, хотя генеральный секретарь был уверен,
что напугал его. Так или иначе, внешне он не выдал своего отношения. Но вряд
ли он мог обмануть Сталина. Он играл на эмоциях своих подчиненных, как на
струнах скрипки, противопоставляя одного человека другому, как дирижер
оркестра, развивающий расходящиеся темы.
-- Помня о первой очереди, мы должны также помнить, что она не
единственная. После того как ящеры заключат мир с Родиной... -- Сталин
остановился и мечтательно выпустил дым.
Молотов привык вслушиваться в тонкие нюансы речи генерального
секретаря.
-- После того, как ящеры заключат мир, Иосиф Виссарионович? А не после
того, как они будут побеждены, уничтожены или изгнаны из этого мира?
-- Товарищ народный комиссар -- только для ваших ушей. Я не думаю, что
это в наших силах, -- сказал Сталин. -- Мы будем использовать бомбы -- если
ученые соблаговолят дать их нам. Мы уничтожим скопления ящеров, какие
сможем. Они, в свою очередь, уничтожат один из наших городов -- это обмен
ударами, который они практикуют. Победить на таких условиях мы не сможем.
Наша цель теперь -- убедить врагов, что они тоже не смогут победить, им
достанутся только руины, если война продлится.
-- В таком случае, какие условия вы намереваетесь предложить? --
спросил Молотов.
"И как долго вы намерены считаться с ними?" -- пришло ему в голову, но
задать этот вопрос Сталину смелости не хватило. Генеральный секретарь был
безжалостно прагматичен, он выжал все преимущества из пакта с Гитлером.
Одного он не ожидал -- что Гитлер превзойдет его в безжалостности и ударит
первым. Любой мир с ящерами аналогично мог быть только временным.
-- Я хочу изгнать их из СССР, -- сказал Сталин, -- за границы, которые
существовали на 22 июня 1941 года. После этого можно вести переговоры обо
всем. Пусть фашисты и капиталисты торгуются за свои страны. Если они
потерпят неудачу, я не шевельну и пальцем, чтобы помочь им. Как вы знаете,
они мне не помогают.
Молотов кивнул, соглашаясь с этим и одновременно обдумывая
обоснованность решений генерального секретаря. Они соответствовали тем,
которые Сталин принимал в прошлом. Вместо того чтобы раздувать пожар мировой
революции, к чему призывали троцкисты, Сталин сосредоточился на
строительстве социализма в одной стране. Теперь он мог использовать этот же
подход для строительства независимой державы людей.
-- Ящеры -- империалисты, -- сказал Молотов. -- Можно ли заставить их
отступиться от их тщательно продуманной концепции завоевания? Вот мое
главное сомнение, Иосиф Виссарионович.
-- Мы можем превратить Советский Союз в бесполезную территорию.
По тону слов Сталина можно было понять, что он готов сделать именно то,
что сказал. Молотов не думал, что генеральный секретарь блефует. Прежде он
обладал властью, чтобы выполнить подобное, но не имел возможности. Физики
дали ему такую возможность. Может ли главнокомандующий флотом ящеров
сравниться с генеральным секретарем в силе характера? Единственными
встретившимися Молотову людьми, которые достигли этого уровня, были Ленин,
Черчилль и Гитлер. Мог ли Атвар сравниться с ними? Сталин ставил на кон
судьбу своей страны, чего пришельцы сделать не могли.
Молотов чувствовал бы себя более уверенным, если бы в прошлом у Сталина
не было этой катастрофической недооценки Гитлера. Из-за этой ошибки он и
СССР были близки к гибели. Если он допустит подобную ошибку, используя бомбы
из взрывчатого металла, то не выживет ни он, ни Советский Союз, ни
марксизм-ленинизм.
Как сказать Сталину об этих опасениях? Молотов выпил второй стакан
водки. Он не видел выхода.
Снова на фронт. Если бы не долг чести, бригадный генерал Лесли Гровс
предпочел бы остаться в Денверском университете со своим, так сказать,
вязаньем -- другими словами, с производством атомных бомб и с уверенностью в
том, что умными могут быть не только ящеры.
Но когда командующий фронтом приказывает вам прибыть, вы подчиняетесь.
Омар Брэдли в каске нового образца, с тремя золотыми звездами на ней,
со своего наблюдательного пункта показал в сторону фронта и заявил:
-- Генерал, мы бьем их, нет никакого сомнения. Они платят за каждый
дюйм, который захватывают, -- платят больше, чем могут себе позволить, если
наши разведданные хотя бы отчасти правдивы. Мы бьем их, как уже я сказал, но
они продолжают захватывать дюйм за дюймом, и мы этого больше допустить не
можем. Вы поняли, что я сказал?
-- Да, сэр, -- ответил Гровс. -- Мы собираемся использовать атомное
устройство, чтобы остановить их.
-- Или два. Или три. Сколько понадобится, -- сказал Брэдли. -- Они не
должны прорваться в Денвер. Это теперь sine qua non [Непременное условие
(лат.). -- Прим. перев.].
-- Да, сэр, -- повторил Гровс.
В данное время он располагал одной, только одной готовой к
использованию атомной бомбой. И в течение нескольких недель новых не
появится. Брэдли должен был об этом знать. А на случай, если не знает, Гровс
ему напомнил. Большими красными буквами.
Брэдли кивнул.
-- Я понимаю, генерал. И это мне не нравится. Что ж, даже первая
заставит их качнуться назад и даст нам время сделать следующую, только и
всего.
Звено американских самолетов, долго хранившихся на случай самой крайней
нужды, пронеслось над ними на бреющем полете. У этих машин, "Киттихоук"
Р-40, на капотах радиаторов под двигателями были намалеваны страшные акульи
пасти. Пулеметы на крыльях били по боевым порядкам ящеров. Одной машине
удалось подбить вражеский вертолет, который рухнул на землю, объятый
пламенем.
Летчики вскоре прекратили атаку, которая могла закончиться их гибелью,
и повернули обратно. Две машины взорвались в воздухе, причем вторая -- с
таким громким ударом, что он заглушил шум боя. Остальные вернулись на
удерживаемую американцами территорию.
-- Приятно видеть, как ящеры принимают угощение, а не подают его, --
сказал Гровс.
Брэдли кивнул.
-- Надеюсь, пилоты успеют сесть, выйти из машин и спрятаться в укрытие
до того, как ракета ящеров догонит их.
Он слыл "солдатским генералом" за то, что в первую очередь заботился о
людях. Гровс почувствовал слабый упрек совести -- ему это в голову не
пришло.
И словно для примера на позиции американцев, как устремившийся на
добычу орел, спикировал истребитель ящеров. Вместо когтей он использовал
ракеты, Мужчины -- и несколько женщин -- с красными крестами в белых кругах
на касках и на нарукавных повязках побежали к передовой, чтобы перенести
раненых в полевые госпитали.
-- Ящеры ведь не стреляют умышленно в медиков, так ведь? -- сказал
Гровс. -- Они лучше соблюдают правила, чем япошки!
-- Так больше говорить нельзя. Япония теперь на нашей стороне.
Нарочито сухой тон и сурово поднятые брови указывали, что высказывание
Брэдли не следует принимать уж слишком всерьез.
Еще один истребитель ящеров нанес удар по позициям американцев, на этот
раз совсем близко от наблюдательного пункта, где находились Гровс и Брэдли:
они оба нырнули в укрытие, чтобы защититься от осколков бомб и пушечного
огня.
Гровс выплюнул землю. Такой вкус войны был совсем не похож на привычный
ему. Он уже забыл, как выглядит покрытый грязью мундир.
Брэдли воспринял все это спокойно, хотя сам тоже не привык к настоящему
реальному бою. Спокойно, как будто продолжал стоять на ногах, он сказал:
-- Мы хотим поместить бомбу в место, где ящеры сконцентрировали войска
и запасы. И мы стараемся, как можем, достичь такой концентрации. Главная
сложность -- сделать все так, чтобы ящеры не заметили наших усилий, пока не
будет слишком поздно.
-- Скажите мне, сэр, куда ее доставить, и я это выполню, -- сказал
Гровс, изо всех сил стараясь не уступать Брэдли в апломбе. -- В конце
концов, именно так я зарабатываю свое жалование.
-- То, как вы реализуете ваш проект, заслуживает всяческих похвал,
генерал, -- сказал Брэдли. -- Когда генерал Маршалл -- госсекретарь Маршалл
-- посылал меня руководить защитой Денвера, он очень хорошо отозвался о вас
и о сотрудничестве, которого я могу ожидать с вашей стороны. И я не
разочаровался.
Похвала, высказанная Джорджем Маршаллом, -- это настоящая похвала.
Гровс сказал:
-- Мы можем доставить бомбу на фронт в грузовике с усиленной подвеской
или в конном экипаже, что будет медленнее, но не так подозрительно. Если
потребуется, мы можем доставить ее по частям и собрать там, где мы будем ее
взрывать. Этот зверь имеет пять футов в ширину и более десяти в длину, так
что для него нужна чертовски большая клетка.
-- М-мм, я должен подумать над этим, -- сказал Брэдли. -- Прямо сейчас
я склонен проголосовать против. Как я понимаю, если мы потеряем любую из
важных частей, то, имея все остальное, эта штука сработать не сможет.
Правильно?
-- Да, сэр, -- ответил Гровс. -- Если вы попытаетесь завести мотор
джипа, у которого нет карбюратора, вы не доберетесь дальше того места, до
которого можно дойти пешком.
Грязь, покрывавшая лицо Брэдли, делала его улыбку еще ярче и
приветливее.
-- Достаточно честно, -- сказал он. -- Мы будем делать все возможное,
чтобы избежать ее применения, -- мы провели контрнаступление в районе
Кайова, это чуть южнее, и у меня есть некоторые надежды. Ящеры испытывают
трудности на равнинах к юго-западу от Денвера, и в этом районе они до сих
пор не смогли реорганизовать войска. Мы можем нанести им порядочный ущерб.
-- Он пожал плечами. -- Или, наоборот, мы можем просто принудить их
сконцентрировать войска перед взрывом бомбы. Пока не попробуем, не узнаем.
Гровс стряхнул землю, прилипшую к рубашке и брюкам.
-- Я сделаю то, что вы скажете, сэр.
Эти слова дались ему нелегко. Он привык быть самой крупной военной
рыбой в денверском пруду. Но он мог защитить его от ящеров не лучше, чем
Брэдли управился бы с проектом Металлургической лаборатории.
Брэдли подозвал адъютанта.
-- Джордж, доставьте генерала Гровса обратно в Денверский университет.
Он будет ожидать там нашего приказа, в зависимости от развития ситуации.
-- Да, сэр. -- Джордж выглядел пугающе чистым и отглаженным. Он отдал
честь и повернулся к Гровсу. -- Если вы пойдете со мной, сэр...
Их ожидал джип. Гровс вздохнул с облегчением: по делам службы ему
приходилось большую часть дня разъезжать в седле, а поскольку он был очень
толстым, то верховая езда не доставляла радости ни ему, ни лошади. Но на
обратном пути он то и дело посматривал на небо. Ящеры взяли моду
обстреливать автомобили.
Ему удалось вернуться в университетский городок в целости.
В этот вечер сильный грохот орудийных залпов доносился с юго-востока, а
вспышки света на горизонте напоминали далекую зарницу. Гровс поднялся на
крышу Научного центра, но ничего нового не увидел. Он надеялся, что это
заградительный огонь, а не что-то другое.
На следующее утро, когда солнце еще не взошло, его разбудил помощник.
-- Сэр, генерал Брэдли у телефона.
Гровс зевнул, протер глаза, провел руками по волосам, пригладил
непослушные усы, которые щекотали ему нос. К моменту, когда он взял трубку
телефона, примерно через сорок пять секунд после пробуждения, голос его уже
звучал уверенно и связно, хотя сам уверенности пока не ощущал.
-- Гровс у телефона.
-- Доброе утро, генерал, -- прозвучал голос Брэдли на фоне помех,
причиной которых был, скорее всего, телефон -- так, по крайней мере, он
надеялся. -- Вы помните о том багаже, который мы обсуждали вчера. Похоже,
его требуется доставить нам.
Сон сняло как рукой.
-- Да, сэр, -- сказал он. -- И как я вам докладывал, мы готовы. Э-э, вы
хотите получить его собранным или я должен послать частями?
-- В собранном виде будет быстрее, не так ли? -- Не ожидая ответа,
Брэдли продолжил. -- Лучше доставить его так. Мы хотели бы открыть его как
можно скорее.
-- Да, сэр. Я так и сделаю, -- сказал Гровс и положил трубку.
Он скинул пижаму и начал надевать форму, ворча на бесполезную трату
времени, требуемого на одевание. Если Гровс в деле, он никогда не мешкает.
Он пулей пронесся мимо своего помощника, не сказав даже "доброе утро", и
направился на перерабатывающий завод, где хранилась последняя атомная бомба.
Очень скоро часть Колорадо будет объята огнем.
* * *
Сердце Лю Хань колотилось, когда она подходила к павильону маленьких
чешуйчатых дьяволов, который портил красоту острова посередине озера в
Запрещенном Городе. Повернувшись к Нье Хо-Т'ингу, она сказала:
-- По крайней мере, мы одержали настоящую победу против маленьких
дьяволов.
Нье бросил взгляд на нее.
-- Ты имеешь в виду свою победу. Она мало что значит в народной борьбе
против империалистической агрессии, разве что сможем выжать из нее кое-что
для наших пропагандистских целей.
-- Моя победа, -- согласилась Лю Хань.
Насколько она знала, он ставил идеологию и социальную борьбу впереди
любви, будь то любовь между мужчиной и женщиной или между матерью и
ребенком. Большинство членов центрального комитета разделяли его взгляды. Лю
Хань иногда задумывалась, являются ли они на самом деле людьми.
-- Я надеюсь, что ты не допустишь, чтобы твой личный триумф стал для
тебя важнее дела, которому ты служишь, -- сказал Нье.
Возможно, он был менее подчинен чувствам, чем обычный человек, а может
быть, просто держал их в крепких вожжах, -- но он был далеко не глуп.
Маленький чешуйчатый дьявол направил автоматическую винтовку на
приближающихся людей. На приличном китайском он приказал:
-- Вы войдете в палатку. Вы дадите нам посмотреть, что вы не несете
скрытого оружия с собой. Вы пройдете через эту машину.
И он показал на контролирующее устройство.
Лю Хань уже однажды проходила через него, Нье Хо-Т'инг -- много раз.
Никто из них никогда и не пытался пронести тайно оружие. У Нье была
полного их истощения. Во-вторых, его имя звучало очень похоже на "наци", а
она начинала нервничать, только услышав это слово. Она ответила также
по-немецки:
-- Да, я -- пилот. А вы командир партизан?
-- Боюсь, что так, -- сказал он. -- За последние несколько лет было не
так много приглашений нанять учителя фортепиано.
Людмила снова принялась изучать его, на этот раз по другой причине.
Значит, это представитель мелкой буржуазии? Он определенно старался скрыть
свою классовую принадлежность: начиная от плохо выбритых щек до
перекрещенных на груди патронташей и разбитых сапог он выглядел как человек,
который всю свою жизнь был бандитом -- и все его предки в течение многих
поколений. Она с трудом могла представить его изучающим этюды Шопена с
усталыми молодыми учениками.
Рядом с ней стоял Аврам и смотрел вниз -- на свои покрытые рубцами
руки. Владислав глазел на вершину липы, под которой они стояли. Оба они,
сопровождавшие ее от Люблина, молчали. Они выполнили свое задание, доставив
ее сюда. Теперь наступила ее очередь.
-- У вас здесь есть самолет? -- спросила она, решив не придавать
значения внешности, имени или классовой принадлежности Игнация. Дело есть
дело. Если великий Сталин мог заключить пакт с фашистом Гитлером, то она
постарается сладить с вооруженным шмайссером учителем фортепиано.
-- У нас есть самолет, -- согласился он.
Возможно, он тоже стремился преодолеть свое недоверие к ней,
социалистке и русской. Во всяком случае он стал объяснять в подробностях:
-- Он приземлился, когда ящеры выставили отсюда немцев. Мы не думаем,
что с ним что-то не в порядке, исключая то, что у него кончилось топливо. У
нас теперь есть топливо, есть новая аккумуляторная батарея, заряженная. Мы
также слили старое масло и гидравлическую жидкость и заменили и то и другое.
-- Это уже хорошо, -- сказала Людмила. -- Какого типа самолет?
Она предполагала, что это может быть "Мессершмитт-109". Она никогда
прежде не летала на настоящем истребителе. Наверное, это будет веселая
жизнь, но уж очень короткая. Ящеры с ужасающей легкостью посбивали
"мессершмитты" и самолеты советских ВВС в первые же дни нашествия.
Но Игнаций ответил:
-- Это -- "Физлер-156". -- Он увидел, что это название ничего не
говорит Людмиле, и поэтому добавил: -- Они называют его "шторх" -- журавль.
Кличка тоже не помогла.
Людмила сказала:
-- Думаю, будет лучше, если вы мне дадите взглянуть на машину.
-- Да, -- сказал он и опустил руки, словно на воображаемую клавиатуру.
Он наверняка был учителем фортепиано. -- Идемте со мной.
От лагеря Игнация до самолета было около трех километров Эти три
километра по неровной тропе свидетельствовали, какие тяжелые бои проходили
здесь. Земля была покрыта воронками от снарядов, повсюду валялись куски
металла и обгоревшие остовы бронетехники. Людмила прошла мимо множества
спешно вырытых могил, большинство с крестами, некоторые со звездой Давида, а
часть -- вообще без ничего. Она показала на одну.
-- Кто похоронен здесь? Ящер?
-- Да, -- снова сказал Игнаций. -- Священники, насколько я знаю, до сих
пор не решили, есть ли у ящеров душа.
Людмила не знала, что ответить, и поэтому промолчала. Она не думала,
что у нее есть душа -- в том смысле, какой подразумевал Игнаций. Люди,
слишком невежественные, чтобы постичь диалектический материализм, всегда
беспокоятся об ерунде!
Она задумалась, где же скрыт гипотетический "Физлер-156". В
окрестностях была лишь парочка зданий, к тому же настолько разрушенных, что
в них нельзя было спрятать не только самолет, но даже автомобиль. Он подвел
ее к небольшому холму и сказал:
-- Мы сейчас стоим прямо на нем.
В голосе его слышалась гордость.
-- Прямо на чем? -- спросила Людмила, когда он повел ее вниз по другому
склону холма.
Они прошли еще немного вбок -- и теперь все стало ясно.
-- Боже мой! Вы возвели над самолетом плоскую крышу!
Вот это была маскировка, к которой бы даже Советы отнеслись с
уважением.
Игнаций заметил восхищение в ее голосе.
-- Так мы и сделали, -- сказал он. -- Нам казалось, что это лучший
способ сохранить его.
Она смогла только кивнуть. Они проделали огромную работу, хотя даже не
могли летать на самолете, который прятали. Командир партизан вытащил свечу
из кармана своего вермахтовского мундира.
-- Там темно: земля и сети загораживают свет.
Она подозрительно взглянула на Игнация и коснулась рукояти своего
"Токарева". Она не любила, когда мужчины водили ее одну в темное место.
-- Только не делайте глупостей, -- посоветовала она.
-- Если бы я не делал глупости, то разве стал бы партизаном? -- спросил
он.
Людмила нахмурилась, но промолчала. Наклонившись, Игнаций поднял край
маскировочной сетки. Людмила вползла под нее. Затем, в свою очередь, она
подержала сетку для польского партизана.
Пространство под маскирующей платформой было слишком обширным, чтобы
одна свеча могла осветить его. Игнаций направился к машине. Людмила
последовала за ним. Когда слабый свет упал на самолет, глаза ее расширились.
-- О, вот какая, -- выдохнула она.
-- Вы ее знаете? -- спросил Игнаций. -- Вы можете летать на ней?
-- Я знаю эту машину, -- ответила она. -- Я не знаю пока, смогу ли я
летать на ней. Надеюсь, что смогу.
"Физлер", или "шторх", был монопланом с высоко расположенным крылом,
немного больше, чем ее любимый "кукурузник", и не намного быстрее. Но если
"кукурузник" был рабочей лошадью, то "шторх" -- тренированным скакуном. Он
мог взлетать и садиться почти на месте, вообще не требуя пространства.
Держась против слабого ветерка, он мог зависать на месте, почти как вертолет
ящеров. Людмила взяла свечу у Игнация и обошла вокруг самолета, восхищенно
изучая огромные закрылки, рули высоты и элероны, которые позволяли машине
делать все эти трюки.
Не на каждом "шторхе" было вооружение, но этот располагал двумя
пулеметами -- один под фюзеляжем, второй за спиной пилота, чтобы огонь из
него мог вести наблюдатель. Она поставила ногу на ступеньку, открыла дверь
со стороны пилота и взобралась в кабину.
Закрытая кабина была полностью остекленной, и поэтому обзор из нее был
гораздо лучше, чем из открытой кабины "кукурузника". Она задумалась: каково
это -- летать без потока воздуха, бьющего в лицо? Затем поднесла свечу к
панели приборов и с изумлением принялась рассматривать. Сколько шкал,
сколько указателей... как же летать, если надо все сразу держать в поле
зрения?
Все было выполнено по гораздо более высоким стандартам, чем те, к
которым она привыкла. Она и раньше видела различное немецкое оборудование:
нацисты делали свои машины, как точные часы. Советский подход, напротив,
заключался в том, чтобы выпустить как можно больше танков, самолетов,
орудий. Пусть они сделаны грубо, что с того? Им все равно предстоит гибель.
[Вообще-то именно простота устройства (а следовательно, и надежность)
является едва ли не главным показателем совершенства военной техники. К
слову сказать, приборные доски у немецких самолетов имели меньше приборов и
всяческих тумблеров-кнопок-переключателей, чем у аналогичных советских, что
свидетельствовало о более высокой технической культуре. -- Прим. ред.]
-- Вы сможете летать на нем? -- повторил Игнаций, когда Людмила с
заметной неохотой спустилась из кабины.
-- Да, думаю, что смогу, -- ответила Людмила.
Свеча догорала. Они с Игнацием направились к сетке, под которой
следовало проползти. Она бросила последний взгляд на "шторх", надеясь стать
наездником, достойным этого красавца.
* * *
С юга Москвы доносился гул выстрелов советской артиллерии, бьющей по
позициям ящеров. Отдаленный гул достигал даже Кремля. Услышав его, Иосиф
Сталин изменился в лице.
-- Ящеры осмелели, Вячеслав Михайлович, -- сказал он.
Вячеслав Молотов не обратил внимания на скрытый смысл этих слов. "Это
ваш просчет", -- словно говорил Сталин.
-- Как только мы сможем изготовить еще одну бомбу из взрывчатого
металла, Иосиф Виссарионович, мы напомним им, что заслуживаем уважения, --
ответил он.
-- Да, но когда это произойдет? -- строго спросил Сталин. -- Эти так
называемые ученые все время мне лгали. И если они не начнут действовать
быстрее, то пожалеют об этом -- и вы тоже.
-- А также весь Советский Союз, товарищ генеральный секретарь, --
сказал Молотов.
Сталин всегда думал, что все ему лгут. Чаще всего люди действительно
лгали -- просто потому, что слишком боялись сказать ему правду. Молотов
пытался объяснить ему, что после использования бомбы, изготовленной из
взрывчатого материала ящеров, СССР еще долгое время не сможет сделать еще
хотя бы одну. Но тот не пожелал слушать. Он редко хотел кого-либо слушать.
Молотов продолжил:
-- Однако, кажется, вскоре мы будем иметь больше такого оружия.
-- Я слышал это обещание и прежде, -- сказал Сталин. -- Я уже устал от
него. Когда именно новая бомба появится в нашем арсенале?
-- Первая -- к лету, -- ответил Молотов.
При этих словах Сталин сел и сделал запись для памяти.
-- Работа в "колхозе" за последнее время привела к замечательному
прогрессу, я рад доложить об этом.
-- Да, Лаврентий Павлович сказал мне то же самое. Я рад слышать это, --
подчеркнуто сказал Сталин. -- Я бы обрадовался еще больше, если бы это
обернулось правдой.
-- Так и будет, -- сказал Молотов.
"Будет еще лучше". Но теперь он начал думать, что благодарить,
очевидно, следует Берию. Доставить этого американца в "колхоз 118" оказалось
мастерским ходом. Его присутствие и его идеи демонстрировали -- иногда очень
болезненным образом, -- насколько далеко отставала от капиталистического
Запада советская исследовательская ядерная программа. Он воспринимал как
само собой разумеющееся и теорию, и инженерную практику, которые Курчатов,
Флеров и их коллеги только начинали постигать. Но благодаря его знаниям
советская программа наконец начала продвигаться.
-- Я рад услышать, что у нас будет такое оружие, -- повторил Сталин, --
рад и за вас, Вячеслав Михайлович.
-- Служу Советскому Союзу! -- сказал Молотов.
Он схватил стакан водки, стоявший перед ним, залпом выпил ее и наполнил
стакан снова из стоявшей рядом бутылки. Он понимал, что имел в виду Сталин.
Если рабочие и крестьяне Советского Союза не получат вскоре бомбу из
взрывчатого металла, то они получат нового комиссара иностранных дел. Будет
виноват в провале именно он, а не старый друг Сталина из Грузии -- Берия,
Сталин не испытывал аллергии, когда писал "ВМН" ["Высшая мера наказания". --
Прим. перев.] папках подследственных, намеченных к ликвидации.
-- Когда у нас будет вторая бомба, товарищ генеральный секретарь, --
сказал Молотов, решительно отказываясь думать о том, что случится с СССР и с
ним самим, если что-то сорвется, -- я рекомендую использовать ее сразу же.
Сталин пыхнул трубкой, посылая нераспознаваемые дымовые сигналы.
-- Когда была первая бомба, вы возражали против ее использования.
Почему теперь вы изменили мнение?
-- Потому что когда мы использовали первую, мы не имели в резерве
второй, и я боялся, что это станет очевидным, -- ответил Молотов. -- Но
теперь, используя новую бомбу, мы не только докажем, что она у нас есть, но
также продемонстрируем способность изготовить и другие бомбы.
Поднялось еще одно облако неприятного дыма.
-- В этом есть смысл, -- сказал Сталин, медленно кивнув головой. -- Это
послужит предупреждением не только ящерам, это предостережет также и
гитлеровцев: с нами шутить нельзя. И этот же сигнал дойдет и до американцев.
Неплохо, Вячеслав Михайлович.
-- В первую очередь, как вы сказали, ящерам.
Это Молотов сказал сугубо деловым тоном. Он не хотел показать Сталину
свой страх перед высказанной угрозой, хотя генеральный секретарь был уверен,
что напугал его. Так или иначе, внешне он не выдал своего отношения. Но вряд
ли он мог обмануть Сталина. Он играл на эмоциях своих подчиненных, как на
струнах скрипки, противопоставляя одного человека другому, как дирижер
оркестра, развивающий расходящиеся темы.
-- Помня о первой очереди, мы должны также помнить, что она не
единственная. После того как ящеры заключат мир с Родиной... -- Сталин
остановился и мечтательно выпустил дым.
Молотов привык вслушиваться в тонкие нюансы речи генерального
секретаря.
-- После того, как ящеры заключат мир, Иосиф Виссарионович? А не после
того, как они будут побеждены, уничтожены или изгнаны из этого мира?
-- Товарищ народный комиссар -- только для ваших ушей. Я не думаю, что
это в наших силах, -- сказал Сталин. -- Мы будем использовать бомбы -- если
ученые соблаговолят дать их нам. Мы уничтожим скопления ящеров, какие
сможем. Они, в свою очередь, уничтожат один из наших городов -- это обмен
ударами, который они практикуют. Победить на таких условиях мы не сможем.
Наша цель теперь -- убедить врагов, что они тоже не смогут победить, им
достанутся только руины, если война продлится.
-- В таком случае, какие условия вы намереваетесь предложить? --
спросил Молотов.
"И как долго вы намерены считаться с ними?" -- пришло ему в голову, но
задать этот вопрос Сталину смелости не хватило. Генеральный секретарь был
безжалостно прагматичен, он выжал все преимущества из пакта с Гитлером.
Одного он не ожидал -- что Гитлер превзойдет его в безжалостности и ударит
первым. Любой мир с ящерами аналогично мог быть только временным.
-- Я хочу изгнать их из СССР, -- сказал Сталин, -- за границы, которые
существовали на 22 июня 1941 года. После этого можно вести переговоры обо
всем. Пусть фашисты и капиталисты торгуются за свои страны. Если они
потерпят неудачу, я не шевельну и пальцем, чтобы помочь им. Как вы знаете,
они мне не помогают.
Молотов кивнул, соглашаясь с этим и одновременно обдумывая
обоснованность решений генерального секретаря. Они соответствовали тем,
которые Сталин принимал в прошлом. Вместо того чтобы раздувать пожар мировой
революции, к чему призывали троцкисты, Сталин сосредоточился на
строительстве социализма в одной стране. Теперь он мог использовать этот же
подход для строительства независимой державы людей.
-- Ящеры -- империалисты, -- сказал Молотов. -- Можно ли заставить их
отступиться от их тщательно продуманной концепции завоевания? Вот мое
главное сомнение, Иосиф Виссарионович.
-- Мы можем превратить Советский Союз в бесполезную территорию.
По тону слов Сталина можно было понять, что он готов сделать именно то,
что сказал. Молотов не думал, что генеральный секретарь блефует. Прежде он
обладал властью, чтобы выполнить подобное, но не имел возможности. Физики
дали ему такую возможность. Может ли главнокомандующий флотом ящеров
сравниться с генеральным секретарем в силе характера? Единственными
встретившимися Молотову людьми, которые достигли этого уровня, были Ленин,
Черчилль и Гитлер. Мог ли Атвар сравниться с ними? Сталин ставил на кон
судьбу своей страны, чего пришельцы сделать не могли.
Молотов чувствовал бы себя более уверенным, если бы в прошлом у Сталина
не было этой катастрофической недооценки Гитлера. Из-за этой ошибки он и
СССР были близки к гибели. Если он допустит подобную ошибку, используя бомбы
из взрывчатого металла, то не выживет ни он, ни Советский Союз, ни
марксизм-ленинизм.
Как сказать Сталину об этих опасениях? Молотов выпил второй стакан
водки. Он не видел выхода.
Снова на фронт. Если бы не долг чести, бригадный генерал Лесли Гровс
предпочел бы остаться в Денверском университете со своим, так сказать,
вязаньем -- другими словами, с производством атомных бомб и с уверенностью в
том, что умными могут быть не только ящеры.
Но когда командующий фронтом приказывает вам прибыть, вы подчиняетесь.
Омар Брэдли в каске нового образца, с тремя золотыми звездами на ней,
со своего наблюдательного пункта показал в сторону фронта и заявил:
-- Генерал, мы бьем их, нет никакого сомнения. Они платят за каждый
дюйм, который захватывают, -- платят больше, чем могут себе позволить, если
наши разведданные хотя бы отчасти правдивы. Мы бьем их, как уже я сказал, но
они продолжают захватывать дюйм за дюймом, и мы этого больше допустить не
можем. Вы поняли, что я сказал?
-- Да, сэр, -- ответил Гровс. -- Мы собираемся использовать атомное
устройство, чтобы остановить их.
-- Или два. Или три. Сколько понадобится, -- сказал Брэдли. -- Они не
должны прорваться в Денвер. Это теперь sine qua non [Непременное условие
(лат.). -- Прим. перев.].
-- Да, сэр, -- повторил Гровс.
В данное время он располагал одной, только одной готовой к
использованию атомной бомбой. И в течение нескольких недель новых не
появится. Брэдли должен был об этом знать. А на случай, если не знает, Гровс
ему напомнил. Большими красными буквами.
Брэдли кивнул.
-- Я понимаю, генерал. И это мне не нравится. Что ж, даже первая
заставит их качнуться назад и даст нам время сделать следующую, только и
всего.
Звено американских самолетов, долго хранившихся на случай самой крайней
нужды, пронеслось над ними на бреющем полете. У этих машин, "Киттихоук"
Р-40, на капотах радиаторов под двигателями были намалеваны страшные акульи
пасти. Пулеметы на крыльях били по боевым порядкам ящеров. Одной машине
удалось подбить вражеский вертолет, который рухнул на землю, объятый
пламенем.
Летчики вскоре прекратили атаку, которая могла закончиться их гибелью,
и повернули обратно. Две машины взорвались в воздухе, причем вторая -- с
таким громким ударом, что он заглушил шум боя. Остальные вернулись на
удерживаемую американцами территорию.
-- Приятно видеть, как ящеры принимают угощение, а не подают его, --
сказал Гровс.
Брэдли кивнул.
-- Надеюсь, пилоты успеют сесть, выйти из машин и спрятаться в укрытие
до того, как ракета ящеров догонит их.
Он слыл "солдатским генералом" за то, что в первую очередь заботился о
людях. Гровс почувствовал слабый упрек совести -- ему это в голову не
пришло.
И словно для примера на позиции американцев, как устремившийся на
добычу орел, спикировал истребитель ящеров. Вместо когтей он использовал
ракеты, Мужчины -- и несколько женщин -- с красными крестами в белых кругах
на касках и на нарукавных повязках побежали к передовой, чтобы перенести
раненых в полевые госпитали.
-- Ящеры ведь не стреляют умышленно в медиков, так ведь? -- сказал
Гровс. -- Они лучше соблюдают правила, чем япошки!
-- Так больше говорить нельзя. Япония теперь на нашей стороне.
Нарочито сухой тон и сурово поднятые брови указывали, что высказывание
Брэдли не следует принимать уж слишком всерьез.
Еще один истребитель ящеров нанес удар по позициям американцев, на этот
раз совсем близко от наблюдательного пункта, где находились Гровс и Брэдли:
они оба нырнули в укрытие, чтобы защититься от осколков бомб и пушечного
огня.
Гровс выплюнул землю. Такой вкус войны был совсем не похож на привычный
ему. Он уже забыл, как выглядит покрытый грязью мундир.
Брэдли воспринял все это спокойно, хотя сам тоже не привык к настоящему
реальному бою. Спокойно, как будто продолжал стоять на ногах, он сказал:
-- Мы хотим поместить бомбу в место, где ящеры сконцентрировали войска
и запасы. И мы стараемся, как можем, достичь такой концентрации. Главная
сложность -- сделать все так, чтобы ящеры не заметили наших усилий, пока не
будет слишком поздно.
-- Скажите мне, сэр, куда ее доставить, и я это выполню, -- сказал
Гровс, изо всех сил стараясь не уступать Брэдли в апломбе. -- В конце
концов, именно так я зарабатываю свое жалование.
-- То, как вы реализуете ваш проект, заслуживает всяческих похвал,
генерал, -- сказал Брэдли. -- Когда генерал Маршалл -- госсекретарь Маршалл
-- посылал меня руководить защитой Денвера, он очень хорошо отозвался о вас
и о сотрудничестве, которого я могу ожидать с вашей стороны. И я не
разочаровался.
Похвала, высказанная Джорджем Маршаллом, -- это настоящая похвала.
Гровс сказал:
-- Мы можем доставить бомбу на фронт в грузовике с усиленной подвеской
или в конном экипаже, что будет медленнее, но не так подозрительно. Если
потребуется, мы можем доставить ее по частям и собрать там, где мы будем ее
взрывать. Этот зверь имеет пять футов в ширину и более десяти в длину, так
что для него нужна чертовски большая клетка.
-- М-мм, я должен подумать над этим, -- сказал Брэдли. -- Прямо сейчас
я склонен проголосовать против. Как я понимаю, если мы потеряем любую из
важных частей, то, имея все остальное, эта штука сработать не сможет.
Правильно?
-- Да, сэр, -- ответил Гровс. -- Если вы попытаетесь завести мотор
джипа, у которого нет карбюратора, вы не доберетесь дальше того места, до
которого можно дойти пешком.
Грязь, покрывавшая лицо Брэдли, делала его улыбку еще ярче и
приветливее.
-- Достаточно честно, -- сказал он. -- Мы будем делать все возможное,
чтобы избежать ее применения, -- мы провели контрнаступление в районе
Кайова, это чуть южнее, и у меня есть некоторые надежды. Ящеры испытывают
трудности на равнинах к юго-западу от Денвера, и в этом районе они до сих
пор не смогли реорганизовать войска. Мы можем нанести им порядочный ущерб.
-- Он пожал плечами. -- Или, наоборот, мы можем просто принудить их
сконцентрировать войска перед взрывом бомбы. Пока не попробуем, не узнаем.
Гровс стряхнул землю, прилипшую к рубашке и брюкам.
-- Я сделаю то, что вы скажете, сэр.
Эти слова дались ему нелегко. Он привык быть самой крупной военной
рыбой в денверском пруду. Но он мог защитить его от ящеров не лучше, чем
Брэдли управился бы с проектом Металлургической лаборатории.
Брэдли подозвал адъютанта.
-- Джордж, доставьте генерала Гровса обратно в Денверский университет.
Он будет ожидать там нашего приказа, в зависимости от развития ситуации.
-- Да, сэр. -- Джордж выглядел пугающе чистым и отглаженным. Он отдал
честь и повернулся к Гровсу. -- Если вы пойдете со мной, сэр...
Их ожидал джип. Гровс вздохнул с облегчением: по делам службы ему
приходилось большую часть дня разъезжать в седле, а поскольку он был очень
толстым, то верховая езда не доставляла радости ни ему, ни лошади. Но на
обратном пути он то и дело посматривал на небо. Ящеры взяли моду
обстреливать автомобили.
Ему удалось вернуться в университетский городок в целости.
В этот вечер сильный грохот орудийных залпов доносился с юго-востока, а
вспышки света на горизонте напоминали далекую зарницу. Гровс поднялся на
крышу Научного центра, но ничего нового не увидел. Он надеялся, что это
заградительный огонь, а не что-то другое.
На следующее утро, когда солнце еще не взошло, его разбудил помощник.
-- Сэр, генерал Брэдли у телефона.
Гровс зевнул, протер глаза, провел руками по волосам, пригладил
непослушные усы, которые щекотали ему нос. К моменту, когда он взял трубку
телефона, примерно через сорок пять секунд после пробуждения, голос его уже
звучал уверенно и связно, хотя сам уверенности пока не ощущал.
-- Гровс у телефона.
-- Доброе утро, генерал, -- прозвучал голос Брэдли на фоне помех,
причиной которых был, скорее всего, телефон -- так, по крайней мере, он
надеялся. -- Вы помните о том багаже, который мы обсуждали вчера. Похоже,
его требуется доставить нам.
Сон сняло как рукой.
-- Да, сэр, -- сказал он. -- И как я вам докладывал, мы готовы. Э-э, вы
хотите получить его собранным или я должен послать частями?
-- В собранном виде будет быстрее, не так ли? -- Не ожидая ответа,
Брэдли продолжил. -- Лучше доставить его так. Мы хотели бы открыть его как
можно скорее.
-- Да, сэр. Я так и сделаю, -- сказал Гровс и положил трубку.
Он скинул пижаму и начал надевать форму, ворча на бесполезную трату
времени, требуемого на одевание. Если Гровс в деле, он никогда не мешкает.
Он пулей пронесся мимо своего помощника, не сказав даже "доброе утро", и
направился на перерабатывающий завод, где хранилась последняя атомная бомба.
Очень скоро часть Колорадо будет объята огнем.
* * *
Сердце Лю Хань колотилось, когда она подходила к павильону маленьких
чешуйчатых дьяволов, который портил красоту острова посередине озера в
Запрещенном Городе. Повернувшись к Нье Хо-Т'ингу, она сказала:
-- По крайней мере, мы одержали настоящую победу против маленьких
дьяволов.
Нье бросил взгляд на нее.
-- Ты имеешь в виду свою победу. Она мало что значит в народной борьбе
против империалистической агрессии, разве что сможем выжать из нее кое-что
для наших пропагандистских целей.
-- Моя победа, -- согласилась Лю Хань.
Насколько она знала, он ставил идеологию и социальную борьбу впереди
любви, будь то любовь между мужчиной и женщиной или между матерью и
ребенком. Большинство членов центрального комитета разделяли его взгляды. Лю
Хань иногда задумывалась, являются ли они на самом деле людьми.
-- Я надеюсь, что ты не допустишь, чтобы твой личный триумф стал для
тебя важнее дела, которому ты служишь, -- сказал Нье.
Возможно, он был менее подчинен чувствам, чем обычный человек, а может
быть, просто держал их в крепких вожжах, -- но он был далеко не глуп.
Маленький чешуйчатый дьявол направил автоматическую винтовку на
приближающихся людей. На приличном китайском он приказал:
-- Вы войдете в палатку. Вы дадите нам посмотреть, что вы не несете
скрытого оружия с собой. Вы пройдете через эту машину.
И он показал на контролирующее устройство.
Лю Хань уже однажды проходила через него, Нье Хо-Т'инг -- много раз.
Никто из них никогда и не пытался пронести тайно оружие. У Нье была