Страница:
информация, что машина начнет издавать дьявольский шум, если обнаружит
что-либо опасное. И пока Народно-освободительная армия не нашла способа
обмануть ее. Лю Хань подозревала, что раньше или позже это произойдет. На
дело коммунизма работали и очень умные люди.
Машина молчала. За нею стоял еще один вооруженный маленький дьявол,
который сказал:
-- Проходите.
Слово прозвучало невнятно, но ошибиться в значении жеста было
невозможно.
В палатке маленький чешуйчатый дьявол по имени Ппевел сидел за столом,
возле которого Лю Хань его видела в прошлый раз. Рядом сидел самец с куда
более скромной раскраской тела -- его переводчик. Ппевел заговорил на своем
шипящем и щелкающем языке. Переводчик перевел его слова на китайский.
-- Вам надо быть сидящими.
Он показал на два необыкновенно пышных кресла, стоящих перед Нье и Лю
Хань. Они отличались от тех, которые были здесь при первом посещении Лю
Хань, и, вероятно, означали более высокий статус посланцев
Народно-освободительной армии.
Лю Хань почти не заметила этого. Она надеялась увидеть за столом вместе
с Плевелом Томалсса и даже надеялась увидеть свою дочь. Она задумалась, как
же должен выглядеть ребенок, матерью которого была она, а отцом --
иностранный дьявол Бобби Фьоре. Затем ее потрясла поистине ужасная мысль: а
что, если маленькие дьяволы решили заменить рожденного ею ребенка другим,
такого же возраста и вида? Как она сможет это определить?
Ответ был простым и чудовищным: никак. Она вознесла про себя молитву
Амиде Будде, чтобы такая мысль не пришла в голову дьяволам. Она знала, что
Нье Хо-Т'инг ставил Амиду Будду не выше любого другого бога или демона и
считал, что и другим не следует думать иначе. Лю Хань пожала плечами. Такова
была его идеология. Она не могла не видеть в этом определенной правоты.
Ппевел заговорил снова. Переводчик перевел:
-- Мы возвращаем этого детеныша самке как символ нашей готовности
давать в обмен на получение. Мы ожидаем в обмен остановку ваших партизанских
нападений здесь, в Пекине, на полгода. Так договорились?
-- Нет, -- сердито ответил Нье Хо-Т'инг. -- Согласие давалось только на
три месяца -- четверть года.
Сердце Лю Хань упало. Неужели она снова потеряет свою дочь из-за
какой-то четверти года?
Ппевел и переводчик снова заговорили между собой на своем языке. Затем
переводчик сказал:
-- Пожалуйста, извините меня. Четверть года для вас, людей, будет точно
соответствовать соглашению. Для моего народа это полгода.
-- Очень хорошо, -- сказал Нье. -- Тогда мы согласны. Принесите
девочку, которую вы украли в ходе систематической эксплуатации этой
угнетенной женщины. -- Он показал на Лю Хань. -- И хотя мы не
договаривались, я требую, чтобы вы извинились за те страдания, которые она
перенесла от ваших рук, а также за пропагандистскую кампанию по очернению,
которую вы вели против нее в усилиях, направленных на то, чтобы не
возвращать самую маленькую жертву вашей несправедливости.
Переводчик перевел все это Ппевелу. Маленький дьявол с причудливо
раскрашенным телом произнес короткое предложение-ответ, закончив его
усиливающим покашливанием.
Переводчик сказал:
-- Об извинении договоренности не было, значит, не будет и извинения.
-- Ладно уж, -- тихо сказала Лю Хань Нье. -- Меня не интересуют их
извинения. Я хочу вернуть моего ребенка.
Он поднял бровь и ничего не ответил. Она поняла, что он потребовал их
извинения не ради нее или, по крайней мере, не только ради нее одной. Он
действовал так ради дела, стараясь добиться морального превосходства над
чешуйчатыми дьяволами, так же как это он делал при контактах с японцами или
гоминдановской кликой.
Ппевел отвел оба своих глаза от человеческих существ, повернув их к
отверстию, которое вело в заднюю часть огромной палатки. Он сказал что-то на
своем языке. Лю Хань непроизвольно сжала кулаки -- она расслышала имя
Томалсса. Ппевел повторил свои слова.
Вошел Томалсс. Он нес дочь Лю Хань.
Вначале она была не в состоянии рассмотреть, как выглядит ребенок, --
глаза ее, залитые слезами, ничего не видели.
-- Дайте мне ее, -- тихо сказала она.
Ярость, которую она должна была ощутить при встрече с маленьким
дьяволом, укравшим ее дитя, просто не возникла. Она рассеялась при виде
маленькой девочки.
-- Будет исполнено, -- ответил Томалсс на своем языке фразой, которую
она поняла. Затем он перешел на китайский. -- По моему мнению, возвращение
этого детеныша вам -- ошибка. Детеныш мог бы принести гораздо большую пользу
для связи между вашим родом и моим.
Сказав это, он сердито бросил ребенка Лю Хань.
-- А по моему мнению, вы принесли бы гораздо большую пользу в виде
нечистот, -- прорычала она и оттащила дочь подальше от чешуйчатого дьявола.
Теперь она впервые смогла рассмотреть свою маленькую девочку. Цвет ее
кожи был не совсем таким, как у китайского ребенка: кожа чуть светлее и чуть
грубее. Лицо ее было также чуть длиннее и менее плоским; шейка -- тонкая,
напомнившая Лю Хань Бобби Фьоре, -- и положила конец ее страхам. Чешуйчатые
дьяволы не подменили ребенка. Глазки ребенка имели правильную форму -- они
не были круглыми и не выглядели, как у иностранного дьявола.
-- Добро пожаловать домой, маленькая, -- мурлыкала Лю Хань, прижимая
крошку к себе. -- Иди к своей маме.
Ребенок начал плакать. Он смотрел не на нее, а на Томалсса, стараясь
вырваться и вернуться к нему. Острый нож прошелся по сердцу Лю Хань. Звуки,
которые издавала ее дочь, не были похожи на звуки китайского языка или языка
иностранных дьяволов, на котором говорил Бобби Фьоре. Это были шипенье и
щелчки ненавистной речи маленьких чешуйчатых дьяволов. Среди них безошибочно
угадывались усиливающие покашливания.
Томалсс заговорил с выражением презрительного удовлетворения:
-- Как видите, детеныш привык к компании самцов Расы, а не к вашему
роду. Тот язык, на котором говорит детеныш, -- это наш язык. Его привычки --
это наши привычки. Да, он выглядит как Большой Урод, но мыслит как
представитель Расы.
Лю Хань пожалела, что не пронесла в палатку оружие. Она с радостью
прикончила бы Томалсса за то, что он сделал с ее дочерью. Ребенок продолжал
извиваться, стараясь вырваться и вернуться в рабство к Томалссу, к
единственному существу, какое он пока знал. Его плач отдавался в ушах
матери.
Вмешался Нье Хо-Т'инг:
-- То, что сделано, можно переделать. Мы перевоспитаем ребенка в
достойное человеческое существо. На это потребуется время и терпение, но это
может быть сделано и будет сделано.
Все это было сказано на китайском.
-- Будет исполнено. -- Лю Хань перешла на язык маленьких дьяволов,
бросив эти слова в лицо Томалсса и добавив для порядка усиливающее
покашливание.
Ее дочь с широко раскрытыми глазами уставилась на нее с удивлением,
услышав, что мать использует слова, понятные ей. Может, в конце концов, все
будет не так уж плохо, думала Лю Хань. Когда она впервые встретилась с Бобби
Фьоре, единственными словами, понятными обоим, были обрывки языка маленьких
чешуйчатых дьяволов. Они старались -- и это им удалось -- понемногу изучить
и языки друг друга. А дети, когда начинают говорить, усваивают слова с
удивительной быстротой. Нье прав -- если повезет, то вскоре ее дочь начнет
понимать китайский и станет настоящим человеческим существом, а не имитацией
чешуйчатого дьявола.
А пока ей придется использовать слова, которые заставят дочь признать
ее.
-- Теперь все хорошо, -- сказала она на языке маленьких дьяволов. --
Все хорошо.
Она изобразила еще одно усиливающее покашливание, чтобы показать, как
хорошо, когда вернулась дочь.
И снова маленькая девочка изумленно уставилась на нее. Она задыхалась и
сопела, а затем издала звук, похожий на вопросительное покашливание.
Возможно, она хотела сказать:
-- В самом деле?
Лю Хань ответила еще одним усиливающим покашливанием. И вдруг, словно
выглянувшее из-за туч солнце, улыбка осветила лицо ее дочери. Лю Хань
заплакала, думая: как же воспринимает это ее ребенок?
* * *
-- Готов к взлету, -- доложил Теэрц.
Через мгновение командир полетов дал разрешение на вылет. Истребитель
Теэрца с ревом промчался по взлетной полосе и взмыл в небо.
Пилот был доволен тем, что быстро набирал высоту, поскольку зенитки,
появившиеся неподалеку и восточнее от воздушной базы Канзаса, выпустили по
нему несколько снарядов.
Номинально Раса уже некоторое время контролировала эту местность, но
Большие Уроды продолжали тайком завозить оружие на спинах своих самцов или
животных и наносили Расе мелкие уколы. Они не были столь опасны, как в СССР,
но и приятного было мало.
Он сообщил по радио на базу о примерном расположении зениток.
-- Мы позаботимся о них, -- пообещал командир полетов.
Так оно и будет -- если получится. Теэрц уже знал, как это бывает. Пока
они соберутся послать самолеты, вертолеты или пехотинцев -- зениток на том
месте уже не будет. И вскоре они снова откроют огонь, откуда-нибудь
неподалеку.
С этим он ничего поделать не мог. Он летел на запад, к боевым позициям
перед Денвером. Теперь, когда он выполнил несколько боевых вылетов против
тосевитских сил перед городом, он понял, почему начальство перевело его с
флоридского фронта сюда. Большие Уроды создали здесь фортификационные
сооружения даже более мощные, чем японцы вокруг Харбина в Маньчжурии. Да и
зенитных орудий здесь было больше.
Он не любил думать об этом. Он был сбит под Харбином, и его по-прежнему
охватывала дрожь, когда он вспоминал про японский плен. Говорят, что
американцы лучше обращаются со своими пленниками, чем японцы, но Теэрц был
не склонен доверять милости любых тосевитов.
Вскоре он уже осматривал горы, которые бугрились на поверхности этой
земной массы подобно грудным щиткам эрути, животных на Родине. Выше самого
высокого пика поднимались клубы дыма и пыли с поля боя.
Он связался с командиром полетов, чтобы получить координаты
первоочередных целей.
-- Мы достигли успеха возле деревушки, известной у тосевитов как
Кайова. Нападение, которое они начали в этом месте, провалилось, и теперь
они созрели для нашей контратаки. -- Самец дал Теэрцу координаты целей,
добавив: -- Если мы прорвемся здесь, то сможем опрокинуть их позиции.
Ударьте по ним посильнее, командир полета.
-- Будет исполнено, -- ответил Теэрц и направил истребитель в заданном
направлении.
* * *
Для Ранса Ауэрбаха война закончилась. Совсем недавно он думал, что
закончился и он сам. Он даже жаждал этого, получив пулю в грудь и еще одну в
ногу. Рэйчел Хайнс пыталась вытащить его к позициям американцев после того,
как он был ранен. Он вспоминал, как попал в самую гущу, и, если бы мог,
изгнал бы это воспоминание навсегда.
Тогда ящеры, сделав вылазку против кавалерийского отряда, который он
возглавлял, оказались очень близко. Он помнил, как ручьем лилась кровь у
него из носа и рта, когда он прокаркал Рэйчел приказ убираться прочь. Он
понимал, что кричит впустую.
Единственное приятное воспоминание из того страшного времени -- ее
поцелуй в щеку. Он надеялся, что она успела уйти. Точно он не знал -- сразу
же после этого свет для него померк.
Следующее воспоминание: он -- в Карвале, превращенном в развалины
артиллерийским обстрелом. Измотанного вида доктор посыпает рану на бедре
порошком сульфонала, в то время как ящер с красными крестами в раскраске
тела восхищенно наблюдает за этим обоими глазами.
Ауэрбах попытался поднять правую руку, чтобы дать знать доктору -- и
ящеру, который тоже выглядел доктором, -- что он жив. Еще он видел иглу,
воткнутую в вену, и трубку, которая шла к бутылке с плазмой в руках молодой
женщины.
Движение было едва заметным, но девушка увидела и воскликнула. Он
слишком плохо соображал, чтобы рассмотреть лицо девушки, тем более что оно
было прикрыто маской, но узнал ее голос. Он потерял Рэйчел Хайнс, но нашел
Пенни Саммерс.
-- Вы понимаете меня? -- спросил человеческий доктор.
Ауэрбах в ответ еле заметно кивнул.
-- Даже если вас это удивит, вы -- военнопленный, такой же, как я. Если
бы не ящеры, вы наверняка были бы уже мертвы. Они знают об асептиках больше,
чем мы можем узнать за всю жизнь. Думаю, вы выкарабкаетесь. Вы сможете даже
ходить -- через некоторое время.
В данный момент о ходьбе он даже не думал -- было очень трудно дышать.
Когда бронированные силы ящеров покинули Карваль, чужаки стали
использовать город как центр сосредоточения раненых пленников. Очень скоро
немногих оставшихся в городке полуразрушенных зданий стало не хватать для
размещения всех раненых. Тогда вокруг начали ставить палатки жуткого
оранжевого цвета, по одной на пациента.
В такой палатке Ауэрбах находился уже несколько дней.
Доктор теперь нечасто посещал его. А ящеры приходили несколько раз в
день, так же как люди -- медицинские работники, в том числе Пенни Саммерс,
которая посещала его, пожалуй, чаще остальных. Первые раза два он страшно
смущался пользоваться горшком, но потом перестал беспокоиться об этом --
выбора у него не было.
-- Как они тебя захватили? -- спросил он Пенни. Голос его звучал,
словно каркающий шепот, у него едва хватило бы дыхания задуть спичку.
Она пожала плечами.
-- Мы занимались эвакуацией раненых из Ламара, когда в него вошли
ящеры. Ты ведь знаешь, как это, -- они не просто вошли в город, они
буквально прокатились по нему. Они согнали нас вместе, как мальчишка,
который ловит сетью рыбу-солнце, но позволили нам заниматься уходом за
пострадавшими -- и с тех пор я этим и занимаюсь.
-- Хорошо, -- сказал он, кивнув, -- Похоже, они играют по правилам,
очень похоже. -- Он сделал паузу, чтобы набрать воздуха, затем спросил: -- А
как дела на войне?
-- Трудно сказать, -- ответила она. -- Радио поблизости нет ни у кого,
по крайней мере у тех, кого я знаю. Только это я и могу сказать. Хотя
недавно они доставили новую партию пленных. Это может означать, что они
побеждают, так ведь?
-- Может, да, -- сказал он.
Ему хотелось кашлять, но он сдерживался, пока мог. Он уже успел
кашлянуть раз или два и чувствовал себя при этом так, словно грудь
разрывалась на куски. Когда он смог говорить снова, то спросил:.
-- А ты знаешь, какие потери у них самих?
Она покачала головой.
-- Ничего не могу сказать. Своих раненых они отправляют в какое-то
другое место.
-- А, -- сказал он и покачал головой -- но осторожно, потому что от
этого натягивались стежки, скреплявшие его в единое целое. У Бориса Карлова
в роли Франкенштейна их, наверное, было больше, но не намного. -- Будь я
проклят, если знаю, зачем спросил. Похоже, пройдет немало времени, прежде
чем я смогу снова волноваться о таких делах.
Честно говоря, надеяться на возвращение к активным действиям не
приходилось. Если его грудь и ногу залечат, он, скорее всего, попадет в
настоящий лагерь для военнопленных и, может быть, через много-много месяцев
начнет готовиться к побегу. Если излечится грудь, но останется больной нога,
никуда он не денется. Если нога будет здоровой, а грудь -- нет, то... что ж,
в этом случае ему в руки сунут лилию и похоронят.
Пенни посмотрела на него, затем посмотрела вниз, на блестящий материал
-- похожий на толстый целлофан, но гораздо более прочный, -- который ящеры
стлали на землю перед тем, как ставить палатку, затем снова перевела взгляд
на него.
-- Бьюсь об заклад, -- тихим голосом проговорила она, -- что теперь ты
уложил бы меня, если б имел возможность.
Он рассмеялся, задохнулся, затем засмеялся снова.
-- Если хочешь знать, я желал этого с того времени, когда ящеры бомбили
Ламар. Но посмотри на меня. -- У него более или менее действовала только
левая рука. Он подвигал ею. -- Теперь я немного могу сделать, так что зачем
беспокоиться?
-- Да, ты не сможешь, это так. -- Глаза Пенни загорелись. Она встала на
колени возле солдатской койки, на которой он лежал, и откинула одеяло. --
Зато я могу. -- Она рассмеялась, нагибаясь к нему. -- Если кто-нибудь
подойдет, я сделаю вид, что подаю тебе горшок.
На мгновение пурпурные пятна поплыли перед его глазами. Затем все
внутри палатки наполнилось светом, таким прозрачным и ярким, что он
казался...
* * *
Истребитель-бомбардировщик ящеров закончил пикирование и перешел к
набору высоты. Омар Брэдли потер наклеенный на нос кусочек пластыря -- пару
дней назад у генерала вскочил фурункул.
-- Я рад, что мы дублируем команду по радио в дополнение к проводам, --
сказал он. -- Ставлю семь против двух, что бомбы и ракеты оборвут их.
-- Мой отец всегда говорил, что нельзя биться об заклад, когда возможен
проигрыш, -- ответил Гровс. -- Он был прав.
-- Еще как, -- согласился Брэдли. -- Вот кнопки, генерал. Одна из них
сработает наверняка. Хотите принять честь нажать их?
-- Конечно же, -- сказал Гровс. -- Я строю эти проклятые штуки уже черт
знает сколько времени. Теперь наступило время увидеть, каковы они в деле.
От одного из запальных устройств тянулся изолированный провод, от
другого -- нет. Толстый большой палец правой руки Гровса опустился на одну
красную кнопку, палец левой -- на другую.
* * *
-- Получайте же, бесчешуйные, из протухших яиц вышедшие, тугосуставные!
-- прокричал Теэрц, когда его ракеты превратили один из участков обороны
тосевитов в полыхающую жаром печь, где плоть-мясо резалось, перепалывалось и
жарилось одновременно.
Танки Расы продолжали ползти вперед даже во время его атаки на Больших
Уродов. На этот раз тосевиты допустили ошибку -- начали наступление, не имея
достаточных ресурсов, а когда оно выдохлось -- недостаточно быстро перешли к
обороне. Командиры Расы, научившиеся на Тосев-3 проворству, заставят теперь
тосевитов заплатить за это.
В этом секторе и зенитный огонь был не особенно силен. Большие Уроды,
вероятно, потеряли большое количество зенитных орудий, когда началась
контратака Расы. Поднимаясь выше в небо, чтобы вернуться на базу в Канзас и
снова запастись боеприпасами, Теэрц решил, что такой легкой боевой операции
у него не было с времен первых дней завоевания, задолго до того, как он
попал в японский плен.
Неожиданное, невозможно яркое и расширяющееся сияние заставило
мигательные перепонки скользнуть на глаза в тщетной попытке защитить их.
Истребитель накренился, задергался и закрутился в воздухе, полностью утратив
стабильность движения по всем трем осям. Управление отказало и не
реагировало ни на какие действия Теэрца.
-- Нет! -- закричал он. -- Во второй раз не хочу!
Он попытался дотянуться до кнопки катапультирования. Истребитель
врезался в склон холма чуть раньше, чем Теэрц успел на нее нажать.
* * *
...реальным.
Пенни Саммерс отпрянула от него, потрясенная и задыхающаяся. Она
глубоко вздохнула и сказала:
-- Как ты думаешь, что это была за чертовщина?
-- Ты тоже это видела? -- спросил Ауэрбах почти неслышным голосом.
Его сердце колотилось, как у чистокровной лошади в день дерби в
Кентукки.
-- Конечно же. -- Пенни снова накинула на него одеяло. -- Как будто
кто-то зажег новое солнце прямо перед палаткой. -- Она посмотрела вокруг. --
Но теперь оно затухает.
-- Да.
Сверхъестественное свечение длилось всего несколько секунд. Когда
Ауэрбах увидел его, он подумал, что сводит счеты с жизнью. Было бы крайне
приятно уйти вот так вот, но он радовался, что пока жив.
-- Что это такое было?
Прежде чем ответить, Пенни вытерла подбородок уголком одеяла, затем
сказала:
-- Не знаю, что и думать. Возможно, какая-то штука этих проклятых
ящеров.
-- Да, -- снова сказал Ауэрбах. Он наклонил голову набок. На улицах
палаточного города раненых началось необыкновенное волнение. Он слышал, как
кричали ящеры, и их крики были похожи на шипение пара, вырывающегося из
котлов с плохо сделанными швами.
-- Что бы там ни было, они этим явно возбуждены.
* * *
-- Не хотите взглянуть на это? -- тихо спросил Лесли Гровс, откидывая
голову все дальше назад по мере того, как облако, верх которого теперь
раздался в стороны, подобно шляпке гриба, поднималось в небеса все выше --
оно уже было гораздо выше любой вершины Скалистых гор. Он покачал головой в
благоговейном ужасе и удивлении. Горевший неподалеку истребитель ящеров,
ранее ставший бы поводом для праздника, теперь не стоил внимания. -- Не
хотите ли просто посмотреть на это?
-- Я слышал, как это выглядит, -- ответил генерал Брэдли. -- Я был на
развалинах Вашингтона, так что знаю, на что они способны. Но я не
представлял себе самого взрыва. Пока не увидишь... -- Он не стал продолжать.
Продолжения не требовалось.
-- ...и не услышишь, -- добавил все же Лесли Гровс.
Они находились в нескольких милях от Денвера; никому не захочется
находиться слишком близко от атомной бомбы во время взрыва. Но даже здесь
грохот был таким, словно наступил конец света. Земля буквально подпрыгнула
под ногами Гровса. Затем пронесся ветер, и все стихло.
-- Я надеюсь, мы отвели людей достаточно далеко, чтобы взрыв не
повредил им, -- сказал Брэдли. -- Трудно судить, конечно, поскольку у нас
нет достаточного опыта применения такого оружия.
-- Да, сэр, -- сказал Гровс. -- Что ж, мы учимся постоянно, и я ожидаю,
что к окончанию войны мы узнаем очень многое.
-- Очень боюсь, что вы правы, генерал, -- сказал Брэдли, нахмурившись.
-- Теперь посмотрим, где и как ответят ящеры. Цена, которую мы должны
заплатить за остановку их наступления, -- это какой-то город, охваченный
пожаром. Молюсь, чтобы в конце концов эта сделка оказалась оправданной.
-- И я тоже, сэр, -- ответил Гровс, -- но если мы не удержим Денвер, то
не сможем оставить за собой и остальную часть США.
-- Я говорю себе то же самое, -- сказал Брэдли. -- И это позволяет мне
заснуть ночью.
Он сделал паузу. Лицо его стало таким угрюмым и строгим, что Гровс смог
легко представить себе, как будет выглядеть Брэдли в восемьдесят лет, если
доживет.
-- Позволяет мне заснуть, -- повторил он, -- но не позволяет мне
оставаться спокойным.
* * *
Атвар уже привык получать дурные вести в своем кабинете на борту
"127-го Императора Хетто" или в командном центре флагманского корабля.
Получать их в этой тосевитской комнате, более или менее приспособленной для
представителей Расы, было непривычно. Мебель и электроника знакомы, но форма
окон, тосевитский городской пейзаж, на который он смотрел, сами размеры
комнаты, напоминавшие ему, почему Раса назвала тосевитов Большими Уродами,
-- все кричало, что это не его мир, это чужой мир.
-- Возле Денвера, так? -- сказал он грустным голосом и просмотрел цифры
возможных потерь на экране компьютера. Цифры были предварительными, но
выглядели неприятно. Американцы, сражаясь на заранее подготовленных
позициях, уже потеряли множество своих самцов. И вот теперь, когда он думал,
что прорыв близок...
-- Благородный адмирал, они обманули нас, -- сказал Кирел. -- Они
повели наступление в этом секторе, но настолько неудачно, что оно
захлебнулось, и тогда они оставили удерживать фронт совершенно недостаточные
силы. Когда же местный командир попробовал использовать то, что счел их
грубой ошибкой, то...
-- Это и была грубая ошибка. Несомненно, ошибка, -- сказал Атвар. --
Это была наша ошибка. Они хитры, Большие Уроды, полны обмана и
предательства. Они не просто отступили и заманили нас, они применили ядерное
оружие. Мы должны были предупредить об этом наших самцов. Мы этого не
сделали. Они сделали то, что казалось очевидным, хотя и обманным тактическим
маневром, -- и снова обманули нас.
-- Истинно так, -- сказал Кирел таким же усталым и полным боли голосом,
как у командующего флотом. -- Как же нам отомстить за это? Разрушение их
городов, похоже, не удержит их от использования ядерного оружия, которое они
изготавливают.
-- Вы предлагаете провести изменения в политике, командир корабля? --
спросил Атвар.
Это был очень опасный вопрос, подразумевавший приказ Кирелу отказаться
от любых таких предложений. Дело было не в том, как адмирал сформулировал
его. Он имел в виду нечто более серьезное.
И потому голос Кирела звучал настороженно, когда он ответил:
-- Благородный адмирал, может быть, нам следует быть более мудрыми в
выборе ответных действий и уничтожать тосевитские воинские формирования,
противостоящие нам на фронтах. Это могло бы дать больший эффект, чем
разрушение гражданских центров, и уж наверняка не меньший.
-- Вот это уже похоже на дело.
Атвар вывел на экран карту боев в Соединенных Штатах. При этом с экрана
пришлось убрать данные потерь, хотя из памяти они не исчезли. Он показал на
узкий полуостров, выступающий в море в юго-восточном регионе не-империи.
-- Здесь! Местность Флорида нам подойдет. Не только потому, что здесь
бои идут на ограниченном участке, где ядерное оружие будет особенно
эффективным, но и еще потому, что мы одновременно отомстим темнокожим
тосевитам, которые изменнически притворялись верными нам.
-- Вы позволите, благородный адмирал? -- спросил Кирел, подходя к
компьютеру.
После разрешающего жеста Атвара он изменил масштаб карты для более
детального обзора фронтовой обстановки во Флориде.
-- Вот здесь, между городом под названием Орландо и еще одним, меньшим,
который называется... разве город может называться "Апопка"?
Его рот раскрылся от неожиданного удивления. То же произошло и с
Атваром. На языке Расы "апопка" означало "создавать дурной запах".
Главнокомандующий наклонился вперед, чтобы изучить карту.
-- Похоже, это именно то, во что складываются буквы, не так ли? И тем
что-либо опасное. И пока Народно-освободительная армия не нашла способа
обмануть ее. Лю Хань подозревала, что раньше или позже это произойдет. На
дело коммунизма работали и очень умные люди.
Машина молчала. За нею стоял еще один вооруженный маленький дьявол,
который сказал:
-- Проходите.
Слово прозвучало невнятно, но ошибиться в значении жеста было
невозможно.
В палатке маленький чешуйчатый дьявол по имени Ппевел сидел за столом,
возле которого Лю Хань его видела в прошлый раз. Рядом сидел самец с куда
более скромной раскраской тела -- его переводчик. Ппевел заговорил на своем
шипящем и щелкающем языке. Переводчик перевел его слова на китайский.
-- Вам надо быть сидящими.
Он показал на два необыкновенно пышных кресла, стоящих перед Нье и Лю
Хань. Они отличались от тех, которые были здесь при первом посещении Лю
Хань, и, вероятно, означали более высокий статус посланцев
Народно-освободительной армии.
Лю Хань почти не заметила этого. Она надеялась увидеть за столом вместе
с Плевелом Томалсса и даже надеялась увидеть свою дочь. Она задумалась, как
же должен выглядеть ребенок, матерью которого была она, а отцом --
иностранный дьявол Бобби Фьоре. Затем ее потрясла поистине ужасная мысль: а
что, если маленькие дьяволы решили заменить рожденного ею ребенка другим,
такого же возраста и вида? Как она сможет это определить?
Ответ был простым и чудовищным: никак. Она вознесла про себя молитву
Амиде Будде, чтобы такая мысль не пришла в голову дьяволам. Она знала, что
Нье Хо-Т'инг ставил Амиду Будду не выше любого другого бога или демона и
считал, что и другим не следует думать иначе. Лю Хань пожала плечами. Такова
была его идеология. Она не могла не видеть в этом определенной правоты.
Ппевел заговорил снова. Переводчик перевел:
-- Мы возвращаем этого детеныша самке как символ нашей готовности
давать в обмен на получение. Мы ожидаем в обмен остановку ваших партизанских
нападений здесь, в Пекине, на полгода. Так договорились?
-- Нет, -- сердито ответил Нье Хо-Т'инг. -- Согласие давалось только на
три месяца -- четверть года.
Сердце Лю Хань упало. Неужели она снова потеряет свою дочь из-за
какой-то четверти года?
Ппевел и переводчик снова заговорили между собой на своем языке. Затем
переводчик сказал:
-- Пожалуйста, извините меня. Четверть года для вас, людей, будет точно
соответствовать соглашению. Для моего народа это полгода.
-- Очень хорошо, -- сказал Нье. -- Тогда мы согласны. Принесите
девочку, которую вы украли в ходе систематической эксплуатации этой
угнетенной женщины. -- Он показал на Лю Хань. -- И хотя мы не
договаривались, я требую, чтобы вы извинились за те страдания, которые она
перенесла от ваших рук, а также за пропагандистскую кампанию по очернению,
которую вы вели против нее в усилиях, направленных на то, чтобы не
возвращать самую маленькую жертву вашей несправедливости.
Переводчик перевел все это Ппевелу. Маленький дьявол с причудливо
раскрашенным телом произнес короткое предложение-ответ, закончив его
усиливающим покашливанием.
Переводчик сказал:
-- Об извинении договоренности не было, значит, не будет и извинения.
-- Ладно уж, -- тихо сказала Лю Хань Нье. -- Меня не интересуют их
извинения. Я хочу вернуть моего ребенка.
Он поднял бровь и ничего не ответил. Она поняла, что он потребовал их
извинения не ради нее или, по крайней мере, не только ради нее одной. Он
действовал так ради дела, стараясь добиться морального превосходства над
чешуйчатыми дьяволами, так же как это он делал при контактах с японцами или
гоминдановской кликой.
Ппевел отвел оба своих глаза от человеческих существ, повернув их к
отверстию, которое вело в заднюю часть огромной палатки. Он сказал что-то на
своем языке. Лю Хань непроизвольно сжала кулаки -- она расслышала имя
Томалсса. Ппевел повторил свои слова.
Вошел Томалсс. Он нес дочь Лю Хань.
Вначале она была не в состоянии рассмотреть, как выглядит ребенок, --
глаза ее, залитые слезами, ничего не видели.
-- Дайте мне ее, -- тихо сказала она.
Ярость, которую она должна была ощутить при встрече с маленьким
дьяволом, укравшим ее дитя, просто не возникла. Она рассеялась при виде
маленькой девочки.
-- Будет исполнено, -- ответил Томалсс на своем языке фразой, которую
она поняла. Затем он перешел на китайский. -- По моему мнению, возвращение
этого детеныша вам -- ошибка. Детеныш мог бы принести гораздо большую пользу
для связи между вашим родом и моим.
Сказав это, он сердито бросил ребенка Лю Хань.
-- А по моему мнению, вы принесли бы гораздо большую пользу в виде
нечистот, -- прорычала она и оттащила дочь подальше от чешуйчатого дьявола.
Теперь она впервые смогла рассмотреть свою маленькую девочку. Цвет ее
кожи был не совсем таким, как у китайского ребенка: кожа чуть светлее и чуть
грубее. Лицо ее было также чуть длиннее и менее плоским; шейка -- тонкая,
напомнившая Лю Хань Бобби Фьоре, -- и положила конец ее страхам. Чешуйчатые
дьяволы не подменили ребенка. Глазки ребенка имели правильную форму -- они
не были круглыми и не выглядели, как у иностранного дьявола.
-- Добро пожаловать домой, маленькая, -- мурлыкала Лю Хань, прижимая
крошку к себе. -- Иди к своей маме.
Ребенок начал плакать. Он смотрел не на нее, а на Томалсса, стараясь
вырваться и вернуться к нему. Острый нож прошелся по сердцу Лю Хань. Звуки,
которые издавала ее дочь, не были похожи на звуки китайского языка или языка
иностранных дьяволов, на котором говорил Бобби Фьоре. Это были шипенье и
щелчки ненавистной речи маленьких чешуйчатых дьяволов. Среди них безошибочно
угадывались усиливающие покашливания.
Томалсс заговорил с выражением презрительного удовлетворения:
-- Как видите, детеныш привык к компании самцов Расы, а не к вашему
роду. Тот язык, на котором говорит детеныш, -- это наш язык. Его привычки --
это наши привычки. Да, он выглядит как Большой Урод, но мыслит как
представитель Расы.
Лю Хань пожалела, что не пронесла в палатку оружие. Она с радостью
прикончила бы Томалсса за то, что он сделал с ее дочерью. Ребенок продолжал
извиваться, стараясь вырваться и вернуться в рабство к Томалссу, к
единственному существу, какое он пока знал. Его плач отдавался в ушах
матери.
Вмешался Нье Хо-Т'инг:
-- То, что сделано, можно переделать. Мы перевоспитаем ребенка в
достойное человеческое существо. На это потребуется время и терпение, но это
может быть сделано и будет сделано.
Все это было сказано на китайском.
-- Будет исполнено. -- Лю Хань перешла на язык маленьких дьяволов,
бросив эти слова в лицо Томалсса и добавив для порядка усиливающее
покашливание.
Ее дочь с широко раскрытыми глазами уставилась на нее с удивлением,
услышав, что мать использует слова, понятные ей. Может, в конце концов, все
будет не так уж плохо, думала Лю Хань. Когда она впервые встретилась с Бобби
Фьоре, единственными словами, понятными обоим, были обрывки языка маленьких
чешуйчатых дьяволов. Они старались -- и это им удалось -- понемногу изучить
и языки друг друга. А дети, когда начинают говорить, усваивают слова с
удивительной быстротой. Нье прав -- если повезет, то вскоре ее дочь начнет
понимать китайский и станет настоящим человеческим существом, а не имитацией
чешуйчатого дьявола.
А пока ей придется использовать слова, которые заставят дочь признать
ее.
-- Теперь все хорошо, -- сказала она на языке маленьких дьяволов. --
Все хорошо.
Она изобразила еще одно усиливающее покашливание, чтобы показать, как
хорошо, когда вернулась дочь.
И снова маленькая девочка изумленно уставилась на нее. Она задыхалась и
сопела, а затем издала звук, похожий на вопросительное покашливание.
Возможно, она хотела сказать:
-- В самом деле?
Лю Хань ответила еще одним усиливающим покашливанием. И вдруг, словно
выглянувшее из-за туч солнце, улыбка осветила лицо ее дочери. Лю Хань
заплакала, думая: как же воспринимает это ее ребенок?
* * *
-- Готов к взлету, -- доложил Теэрц.
Через мгновение командир полетов дал разрешение на вылет. Истребитель
Теэрца с ревом промчался по взлетной полосе и взмыл в небо.
Пилот был доволен тем, что быстро набирал высоту, поскольку зенитки,
появившиеся неподалеку и восточнее от воздушной базы Канзаса, выпустили по
нему несколько снарядов.
Номинально Раса уже некоторое время контролировала эту местность, но
Большие Уроды продолжали тайком завозить оружие на спинах своих самцов или
животных и наносили Расе мелкие уколы. Они не были столь опасны, как в СССР,
но и приятного было мало.
Он сообщил по радио на базу о примерном расположении зениток.
-- Мы позаботимся о них, -- пообещал командир полетов.
Так оно и будет -- если получится. Теэрц уже знал, как это бывает. Пока
они соберутся послать самолеты, вертолеты или пехотинцев -- зениток на том
месте уже не будет. И вскоре они снова откроют огонь, откуда-нибудь
неподалеку.
С этим он ничего поделать не мог. Он летел на запад, к боевым позициям
перед Денвером. Теперь, когда он выполнил несколько боевых вылетов против
тосевитских сил перед городом, он понял, почему начальство перевело его с
флоридского фронта сюда. Большие Уроды создали здесь фортификационные
сооружения даже более мощные, чем японцы вокруг Харбина в Маньчжурии. Да и
зенитных орудий здесь было больше.
Он не любил думать об этом. Он был сбит под Харбином, и его по-прежнему
охватывала дрожь, когда он вспоминал про японский плен. Говорят, что
американцы лучше обращаются со своими пленниками, чем японцы, но Теэрц был
не склонен доверять милости любых тосевитов.
Вскоре он уже осматривал горы, которые бугрились на поверхности этой
земной массы подобно грудным щиткам эрути, животных на Родине. Выше самого
высокого пика поднимались клубы дыма и пыли с поля боя.
Он связался с командиром полетов, чтобы получить координаты
первоочередных целей.
-- Мы достигли успеха возле деревушки, известной у тосевитов как
Кайова. Нападение, которое они начали в этом месте, провалилось, и теперь
они созрели для нашей контратаки. -- Самец дал Теэрцу координаты целей,
добавив: -- Если мы прорвемся здесь, то сможем опрокинуть их позиции.
Ударьте по ним посильнее, командир полета.
-- Будет исполнено, -- ответил Теэрц и направил истребитель в заданном
направлении.
* * *
Для Ранса Ауэрбаха война закончилась. Совсем недавно он думал, что
закончился и он сам. Он даже жаждал этого, получив пулю в грудь и еще одну в
ногу. Рэйчел Хайнс пыталась вытащить его к позициям американцев после того,
как он был ранен. Он вспоминал, как попал в самую гущу, и, если бы мог,
изгнал бы это воспоминание навсегда.
Тогда ящеры, сделав вылазку против кавалерийского отряда, который он
возглавлял, оказались очень близко. Он помнил, как ручьем лилась кровь у
него из носа и рта, когда он прокаркал Рэйчел приказ убираться прочь. Он
понимал, что кричит впустую.
Единственное приятное воспоминание из того страшного времени -- ее
поцелуй в щеку. Он надеялся, что она успела уйти. Точно он не знал -- сразу
же после этого свет для него померк.
Следующее воспоминание: он -- в Карвале, превращенном в развалины
артиллерийским обстрелом. Измотанного вида доктор посыпает рану на бедре
порошком сульфонала, в то время как ящер с красными крестами в раскраске
тела восхищенно наблюдает за этим обоими глазами.
Ауэрбах попытался поднять правую руку, чтобы дать знать доктору -- и
ящеру, который тоже выглядел доктором, -- что он жив. Еще он видел иглу,
воткнутую в вену, и трубку, которая шла к бутылке с плазмой в руках молодой
женщины.
Движение было едва заметным, но девушка увидела и воскликнула. Он
слишком плохо соображал, чтобы рассмотреть лицо девушки, тем более что оно
было прикрыто маской, но узнал ее голос. Он потерял Рэйчел Хайнс, но нашел
Пенни Саммерс.
-- Вы понимаете меня? -- спросил человеческий доктор.
Ауэрбах в ответ еле заметно кивнул.
-- Даже если вас это удивит, вы -- военнопленный, такой же, как я. Если
бы не ящеры, вы наверняка были бы уже мертвы. Они знают об асептиках больше,
чем мы можем узнать за всю жизнь. Думаю, вы выкарабкаетесь. Вы сможете даже
ходить -- через некоторое время.
В данный момент о ходьбе он даже не думал -- было очень трудно дышать.
Когда бронированные силы ящеров покинули Карваль, чужаки стали
использовать город как центр сосредоточения раненых пленников. Очень скоро
немногих оставшихся в городке полуразрушенных зданий стало не хватать для
размещения всех раненых. Тогда вокруг начали ставить палатки жуткого
оранжевого цвета, по одной на пациента.
В такой палатке Ауэрбах находился уже несколько дней.
Доктор теперь нечасто посещал его. А ящеры приходили несколько раз в
день, так же как люди -- медицинские работники, в том числе Пенни Саммерс,
которая посещала его, пожалуй, чаще остальных. Первые раза два он страшно
смущался пользоваться горшком, но потом перестал беспокоиться об этом --
выбора у него не было.
-- Как они тебя захватили? -- спросил он Пенни. Голос его звучал,
словно каркающий шепот, у него едва хватило бы дыхания задуть спичку.
Она пожала плечами.
-- Мы занимались эвакуацией раненых из Ламара, когда в него вошли
ящеры. Ты ведь знаешь, как это, -- они не просто вошли в город, они
буквально прокатились по нему. Они согнали нас вместе, как мальчишка,
который ловит сетью рыбу-солнце, но позволили нам заниматься уходом за
пострадавшими -- и с тех пор я этим и занимаюсь.
-- Хорошо, -- сказал он, кивнув, -- Похоже, они играют по правилам,
очень похоже. -- Он сделал паузу, чтобы набрать воздуха, затем спросил: -- А
как дела на войне?
-- Трудно сказать, -- ответила она. -- Радио поблизости нет ни у кого,
по крайней мере у тех, кого я знаю. Только это я и могу сказать. Хотя
недавно они доставили новую партию пленных. Это может означать, что они
побеждают, так ведь?
-- Может, да, -- сказал он.
Ему хотелось кашлять, но он сдерживался, пока мог. Он уже успел
кашлянуть раз или два и чувствовал себя при этом так, словно грудь
разрывалась на куски. Когда он смог говорить снова, то спросил:.
-- А ты знаешь, какие потери у них самих?
Она покачала головой.
-- Ничего не могу сказать. Своих раненых они отправляют в какое-то
другое место.
-- А, -- сказал он и покачал головой -- но осторожно, потому что от
этого натягивались стежки, скреплявшие его в единое целое. У Бориса Карлова
в роли Франкенштейна их, наверное, было больше, но не намного. -- Будь я
проклят, если знаю, зачем спросил. Похоже, пройдет немало времени, прежде
чем я смогу снова волноваться о таких делах.
Честно говоря, надеяться на возвращение к активным действиям не
приходилось. Если его грудь и ногу залечат, он, скорее всего, попадет в
настоящий лагерь для военнопленных и, может быть, через много-много месяцев
начнет готовиться к побегу. Если излечится грудь, но останется больной нога,
никуда он не денется. Если нога будет здоровой, а грудь -- нет, то... что ж,
в этом случае ему в руки сунут лилию и похоронят.
Пенни посмотрела на него, затем посмотрела вниз, на блестящий материал
-- похожий на толстый целлофан, но гораздо более прочный, -- который ящеры
стлали на землю перед тем, как ставить палатку, затем снова перевела взгляд
на него.
-- Бьюсь об заклад, -- тихим голосом проговорила она, -- что теперь ты
уложил бы меня, если б имел возможность.
Он рассмеялся, задохнулся, затем засмеялся снова.
-- Если хочешь знать, я желал этого с того времени, когда ящеры бомбили
Ламар. Но посмотри на меня. -- У него более или менее действовала только
левая рука. Он подвигал ею. -- Теперь я немного могу сделать, так что зачем
беспокоиться?
-- Да, ты не сможешь, это так. -- Глаза Пенни загорелись. Она встала на
колени возле солдатской койки, на которой он лежал, и откинула одеяло. --
Зато я могу. -- Она рассмеялась, нагибаясь к нему. -- Если кто-нибудь
подойдет, я сделаю вид, что подаю тебе горшок.
На мгновение пурпурные пятна поплыли перед его глазами. Затем все
внутри палатки наполнилось светом, таким прозрачным и ярким, что он
казался...
* * *
Истребитель-бомбардировщик ящеров закончил пикирование и перешел к
набору высоты. Омар Брэдли потер наклеенный на нос кусочек пластыря -- пару
дней назад у генерала вскочил фурункул.
-- Я рад, что мы дублируем команду по радио в дополнение к проводам, --
сказал он. -- Ставлю семь против двух, что бомбы и ракеты оборвут их.
-- Мой отец всегда говорил, что нельзя биться об заклад, когда возможен
проигрыш, -- ответил Гровс. -- Он был прав.
-- Еще как, -- согласился Брэдли. -- Вот кнопки, генерал. Одна из них
сработает наверняка. Хотите принять честь нажать их?
-- Конечно же, -- сказал Гровс. -- Я строю эти проклятые штуки уже черт
знает сколько времени. Теперь наступило время увидеть, каковы они в деле.
От одного из запальных устройств тянулся изолированный провод, от
другого -- нет. Толстый большой палец правой руки Гровса опустился на одну
красную кнопку, палец левой -- на другую.
* * *
-- Получайте же, бесчешуйные, из протухших яиц вышедшие, тугосуставные!
-- прокричал Теэрц, когда его ракеты превратили один из участков обороны
тосевитов в полыхающую жаром печь, где плоть-мясо резалось, перепалывалось и
жарилось одновременно.
Танки Расы продолжали ползти вперед даже во время его атаки на Больших
Уродов. На этот раз тосевиты допустили ошибку -- начали наступление, не имея
достаточных ресурсов, а когда оно выдохлось -- недостаточно быстро перешли к
обороне. Командиры Расы, научившиеся на Тосев-3 проворству, заставят теперь
тосевитов заплатить за это.
В этом секторе и зенитный огонь был не особенно силен. Большие Уроды,
вероятно, потеряли большое количество зенитных орудий, когда началась
контратака Расы. Поднимаясь выше в небо, чтобы вернуться на базу в Канзас и
снова запастись боеприпасами, Теэрц решил, что такой легкой боевой операции
у него не было с времен первых дней завоевания, задолго до того, как он
попал в японский плен.
Неожиданное, невозможно яркое и расширяющееся сияние заставило
мигательные перепонки скользнуть на глаза в тщетной попытке защитить их.
Истребитель накренился, задергался и закрутился в воздухе, полностью утратив
стабильность движения по всем трем осям. Управление отказало и не
реагировало ни на какие действия Теэрца.
-- Нет! -- закричал он. -- Во второй раз не хочу!
Он попытался дотянуться до кнопки катапультирования. Истребитель
врезался в склон холма чуть раньше, чем Теэрц успел на нее нажать.
* * *
...реальным.
Пенни Саммерс отпрянула от него, потрясенная и задыхающаяся. Она
глубоко вздохнула и сказала:
-- Как ты думаешь, что это была за чертовщина?
-- Ты тоже это видела? -- спросил Ауэрбах почти неслышным голосом.
Его сердце колотилось, как у чистокровной лошади в день дерби в
Кентукки.
-- Конечно же. -- Пенни снова накинула на него одеяло. -- Как будто
кто-то зажег новое солнце прямо перед палаткой. -- Она посмотрела вокруг. --
Но теперь оно затухает.
-- Да.
Сверхъестественное свечение длилось всего несколько секунд. Когда
Ауэрбах увидел его, он подумал, что сводит счеты с жизнью. Было бы крайне
приятно уйти вот так вот, но он радовался, что пока жив.
-- Что это такое было?
Прежде чем ответить, Пенни вытерла подбородок уголком одеяла, затем
сказала:
-- Не знаю, что и думать. Возможно, какая-то штука этих проклятых
ящеров.
-- Да, -- снова сказал Ауэрбах. Он наклонил голову набок. На улицах
палаточного города раненых началось необыкновенное волнение. Он слышал, как
кричали ящеры, и их крики были похожи на шипение пара, вырывающегося из
котлов с плохо сделанными швами.
-- Что бы там ни было, они этим явно возбуждены.
* * *
-- Не хотите взглянуть на это? -- тихо спросил Лесли Гровс, откидывая
голову все дальше назад по мере того, как облако, верх которого теперь
раздался в стороны, подобно шляпке гриба, поднималось в небеса все выше --
оно уже было гораздо выше любой вершины Скалистых гор. Он покачал головой в
благоговейном ужасе и удивлении. Горевший неподалеку истребитель ящеров,
ранее ставший бы поводом для праздника, теперь не стоил внимания. -- Не
хотите ли просто посмотреть на это?
-- Я слышал, как это выглядит, -- ответил генерал Брэдли. -- Я был на
развалинах Вашингтона, так что знаю, на что они способны. Но я не
представлял себе самого взрыва. Пока не увидишь... -- Он не стал продолжать.
Продолжения не требовалось.
-- ...и не услышишь, -- добавил все же Лесли Гровс.
Они находились в нескольких милях от Денвера; никому не захочется
находиться слишком близко от атомной бомбы во время взрыва. Но даже здесь
грохот был таким, словно наступил конец света. Земля буквально подпрыгнула
под ногами Гровса. Затем пронесся ветер, и все стихло.
-- Я надеюсь, мы отвели людей достаточно далеко, чтобы взрыв не
повредил им, -- сказал Брэдли. -- Трудно судить, конечно, поскольку у нас
нет достаточного опыта применения такого оружия.
-- Да, сэр, -- сказал Гровс. -- Что ж, мы учимся постоянно, и я ожидаю,
что к окончанию войны мы узнаем очень многое.
-- Очень боюсь, что вы правы, генерал, -- сказал Брэдли, нахмурившись.
-- Теперь посмотрим, где и как ответят ящеры. Цена, которую мы должны
заплатить за остановку их наступления, -- это какой-то город, охваченный
пожаром. Молюсь, чтобы в конце концов эта сделка оказалась оправданной.
-- И я тоже, сэр, -- ответил Гровс, -- но если мы не удержим Денвер, то
не сможем оставить за собой и остальную часть США.
-- Я говорю себе то же самое, -- сказал Брэдли. -- И это позволяет мне
заснуть ночью.
Он сделал паузу. Лицо его стало таким угрюмым и строгим, что Гровс смог
легко представить себе, как будет выглядеть Брэдли в восемьдесят лет, если
доживет.
-- Позволяет мне заснуть, -- повторил он, -- но не позволяет мне
оставаться спокойным.
* * *
Атвар уже привык получать дурные вести в своем кабинете на борту
"127-го Императора Хетто" или в командном центре флагманского корабля.
Получать их в этой тосевитской комнате, более или менее приспособленной для
представителей Расы, было непривычно. Мебель и электроника знакомы, но форма
окон, тосевитский городской пейзаж, на который он смотрел, сами размеры
комнаты, напоминавшие ему, почему Раса назвала тосевитов Большими Уродами,
-- все кричало, что это не его мир, это чужой мир.
-- Возле Денвера, так? -- сказал он грустным голосом и просмотрел цифры
возможных потерь на экране компьютера. Цифры были предварительными, но
выглядели неприятно. Американцы, сражаясь на заранее подготовленных
позициях, уже потеряли множество своих самцов. И вот теперь, когда он думал,
что прорыв близок...
-- Благородный адмирал, они обманули нас, -- сказал Кирел. -- Они
повели наступление в этом секторе, но настолько неудачно, что оно
захлебнулось, и тогда они оставили удерживать фронт совершенно недостаточные
силы. Когда же местный командир попробовал использовать то, что счел их
грубой ошибкой, то...
-- Это и была грубая ошибка. Несомненно, ошибка, -- сказал Атвар. --
Это была наша ошибка. Они хитры, Большие Уроды, полны обмана и
предательства. Они не просто отступили и заманили нас, они применили ядерное
оружие. Мы должны были предупредить об этом наших самцов. Мы этого не
сделали. Они сделали то, что казалось очевидным, хотя и обманным тактическим
маневром, -- и снова обманули нас.
-- Истинно так, -- сказал Кирел таким же усталым и полным боли голосом,
как у командующего флотом. -- Как же нам отомстить за это? Разрушение их
городов, похоже, не удержит их от использования ядерного оружия, которое они
изготавливают.
-- Вы предлагаете провести изменения в политике, командир корабля? --
спросил Атвар.
Это был очень опасный вопрос, подразумевавший приказ Кирелу отказаться
от любых таких предложений. Дело было не в том, как адмирал сформулировал
его. Он имел в виду нечто более серьезное.
И потому голос Кирела звучал настороженно, когда он ответил:
-- Благородный адмирал, может быть, нам следует быть более мудрыми в
выборе ответных действий и уничтожать тосевитские воинские формирования,
противостоящие нам на фронтах. Это могло бы дать больший эффект, чем
разрушение гражданских центров, и уж наверняка не меньший.
-- Вот это уже похоже на дело.
Атвар вывел на экран карту боев в Соединенных Штатах. При этом с экрана
пришлось убрать данные потерь, хотя из памяти они не исчезли. Он показал на
узкий полуостров, выступающий в море в юго-восточном регионе не-империи.
-- Здесь! Местность Флорида нам подойдет. Не только потому, что здесь
бои идут на ограниченном участке, где ядерное оружие будет особенно
эффективным, но и еще потому, что мы одновременно отомстим темнокожим
тосевитам, которые изменнически притворялись верными нам.
-- Вы позволите, благородный адмирал? -- спросил Кирел, подходя к
компьютеру.
После разрешающего жеста Атвара он изменил масштаб карты для более
детального обзора фронтовой обстановки во Флориде.
-- Вот здесь, между городом под названием Орландо и еще одним, меньшим,
который называется... разве город может называться "Апопка"?
Его рот раскрылся от неожиданного удивления. То же произошло и с
Атваром. На языке Расы "апопка" означало "создавать дурной запах".
Главнокомандующий наклонился вперед, чтобы изучить карту.
-- Похоже, это именно то, во что складываются буквы, не так ли? И тем