Страница:
бы. Что там они говорят об облаках и серебряной подкладке?
Барбара обняла его.
-- Я очень счастлива с тобой, с нашим ребенком и со всем остальным. --
Зевнув, она поправилась: -- Почти со всем остальным. Мне только хотелось бы
немножко больше спать.
-- Я тоже счастлив во всем, -- сказал он, сомкнув руки у нее на спине.
Как он сказал, если бы не война, они бы не встретились. А если бы и
встретились, она бы даже не взглянула на него: она была замужем за
физиком-атомщиком в Чикаго. Но Йене Ларссен находился далеко, выполняя
задание для Металлургической лаборатории, -- так далеко и так долго, что они
оба решили, что он мертв, и стали вначале друзьями, потом любовниками и
наконец -- мужем и женой. А когда Барбара уже была беременна, они узнали,
что Йене жив.
Сэм прижал к себе Барбару еще раз, затем отпустил ее и подошел к
колыбели, чтобы взглянуть на спящего сына. Он протянул руку и взъерошил
почти снежно-белые тонкие волосы Джонатана.
-- Как приятно, -- сказала Барбара.
-- Хорошенький парнишка, -- ответил Игер.
"А вот если бы ты не выносила его, то -- десять долларов против
деревянного пятицентовика -- ты бросила бы меня и вернулась к Ларссену". Он
улыбнулся ребенку. "Малыш, я тебе очень обязан. Когда-нибудь я постараюсь
тебе отплатить".
Барбара поцеловала его в губы -- коротко, дружески -- и отправилась в
постель.
-- Я хочу немного передохнуть, -- сказала она.
-- Хорошо. -- Сэм отправился к двери. -- Поищу какого-нибудь ящера, и
мы немного поболтаем. Надо делать добро сейчас, а может быть, даже после
войны, если когда-нибудь это "после войны" настанет. Что бы ни случилось,
люди и ящеры отныне должны сотрудничать друг с другом. Чем больше я узнаю,
тем лучше я становлюсь.
-- Я думаю, ты будешь великолепен в любой ситуации, -- ответила
Барбара, укладываясь в постель. -- Почему бы тебе не вернуться примерно
через час? Если Джонатан будет по-прежнему спать... кто знает, что из этого
может получиться?
-- Посмотрим. -- Игер отворил дверь, затем взглянул на сына. -- Спи
крепко, малыш.
* * *
Человек с наушниками на голове посмотрел на Вячеслава Молотова.
-- Товарищ народный комиссар, к нам поступают все новые сообщения о
том, что ящеры на базе к востоку от Томска собираются сдаться нам. --
Поскольку Молотов не ответил, радист набрался смелости и добавил: -- Вы
помните, товарищ, это те, что восстали против своего начальника.
-- Я уверяю вас, товарищ, что полностью владею ситуацией и не нуждаюсь
в напоминании, -- холодно сказал Молотов -- холоднее, чем московская зима и
даже чем сибирская.
Радист сглотнул и наклонил голову в знак извинения. После первой ошибки
в обращении к Молотову еще может повезти, а вот после второй уже точно не
поздоровится.
Комиссар иностранных дел продолжил:
-- На этот раз они выдвигают конкретные условия?
-- Да, товарищ народный комиссар. -- Радист посмотрел в свои записи.
Его карандаш был длиной в палец -- в нынешние времена не хватало всего. --
Они хотят гарантий не только безопасности, но и хорошего обращения после
того, как перейдут на нашу сторону.
-- Это мы можем им обещать, -- сразу же ответил Молотов. -- Я бы
подумал, что даже местный военачальник должен был увидеть разумность такого
требования.
У местного военачальника должно также хватить разума на то, чтобы
игнорировать любые гарантии в тот момент, когда они станут лишними.
С другой стороны, вполне вероятно, что местный военачальник старался не
проявлять чрезмерной инициативы, а просто передал все вопросы в Москву,
коммунистической партии большевиков. Командиры, которые игнорируют контроль
партии, ненадежны.
Радист передавал в эфир кажущиеся бессмысленными наборы букв Молотов
искренне надеялся, что для ящеров они и оставались бессмысленными.
-- Чего еще хотят эти мятежники? -- спросил он.
-- Обязательства, что ни при каких обстоятельствах мы не вернем их
остальным ящерам, даже если будет достигнуто соглашение об окончании
враждебных отношений между миролюбивыми рабочими и крестьянами Советского
Союза и чуждыми империалистическими агрессорами, из лагеря которых они
стараются сбежать.
-- Ладно, мы согласны и с этим, -- ответил Молотов. Это обещание тоже
при необходимости можно нарушить, хотя Молотов не считал, что возникнет
такая необходимость. К тому времени, когда может наступить мир между СССР и
ящерами, о мятежниках уже давно забудут. -- Что еще?
-- Они требуют нашего обещания снабжать их неограниченным количеством
имбиря, товарищ народный комиссар, -- ответил радист, снова сверившись со
своими записями.
Бледное, невыразительное лицо Молотова, как всегда, не отражало ничего
из того, что было у него на уме. Ящеры по-своему были такими же
дегенератами, как капиталисты и фашисты, которым славные крестьяне и рабочие
СССР показывали невиданные образцы человеческого достоинства. Несмотря на
большие технические достижения, в социальном смысле ящеры были куда более
примитивны, чем капиталистическое общество. Они были бастионом древней
экономической системы: они были хозяевами и старались использовать людей как
рабов -- так декларировали диалектики. Впрочем, высшие классы Древнего Рима
тоже были дегенератами.
Что ж, в результате их дегенерации можно эксплуатировать
эксплуататоров.
-- Мы, конечно, примем это условие, -- сказал Молотов, -- если им так
хочется травить себя, мы с радостью предоставим им средства для этого. -- Он
подождал, пока еще несколько кодовых групп уйдут в эфир, затем снова
спросил: -- Что еще?
-- Они настаивают на том, чтобы самим отвести танки от базы, на
сохранении у них личного оружия и на том, чтобы их держали вместе одной
группой, -- ответил радист.
-- Они преуспели в изобретении новых требований, -- сказал Молотов. --
Над этим надо мне подумать.
Через пару минут он принял решение:
-- Они могут отвести свои машины от базы, но не приближаться ни к одной
из наших. Местный военачальник должен указать им, что доверие между двумя
сторонами установилось еще не в полной мере. Он должен сказать им, что они
будут разделены на несколько небольших групп для большей эффективности
допросов. Он может добавить, что, если они согласятся на разделение, мы
позволим им сохранить оружие, в противном случае -- нет.
-- Позвольте мне убедиться, что я все правильно понял, товарищ, прежде
чем передавать, -- сказал радист и повторил сказанное Молотовым.
Когда комиссар иностранных дел кивнул, радист отстучал соответствующие
кодовые группы.
-- Что-нибудь еще? -- спросил Молотов.
Радист покачал головой. Молотов поднялся и покинул комнату,
расположенную где-то глубоко под Кремлем. Часовой снаружи отсалютовал.
Молотов игнорировал его приветствие так же, как не побеспокоился попрощаться
с радистом. Излишества были чужды его натуре.
Именно поэтому он не ликовал, поднимаясь наверх. По выражению его лица
никто не мог бы определить, согласились ли мятежные ящеры сдаться, или,
наоборот, он сейчас выступит за немедленную их ликвидацию. Но внутри...
"Дураки, -- думал он, -- какие дураки!"
Не важно, что они стали умнее, чем прежде: эти ящеры все еще слишком
наивны по сравнению даже с американцами. Он убедился в этом раньше, даже
имея дело с их высокопоставленными начальниками. Они не имели представления
о политических играх, которые среди дипломатов-людей воспринимались как
нечто обыкновенное. Их представления о способе управления ясно показывали,
что они не нуждаются в подобных талантах. Они рассчитывали, что завоевание
Земли пройдет быстро и легко. Теперь, когда такого не произошло, они
оказались в ситуации, с которой не смогли справиться.
Молотов шел по залам Кремля. Солдаты вытягивались по стойке смирно,
штатские чиновники замолкали и уважительно кивали. Он не отвечал им. Он их
едва замечал. Но если бы его проигнорировали, он сделал бы резкий выговор.
Подручный дьявола или какой-то другой зловредный негодяй навалил на его
стол груду бумаги за то время, пока он занимался переговорами с мятежными
ящерами. У него были большие надежды на эти переговоры. У Советского Союза
уже было довольно много военнопленных ящеров, и некоторым полезным вещам он
от них уже научился. Когда ящеры сдавались, они, казалось, начинали
относиться к людям с доверием и пиететом -- словно к прежним начальникам.
А заполучить в свое распоряжение целую базу, полную оборудования,
которое произвели агрессоры со звезд! Если только советская разведка не
ошиблась, это был бы успех, до которого далеко и немцам, и американцам. У
англичан было много оборудования от ящеров, но империалистические твари
очень постарались разрушить все возможные трофеи после того, как провалилось
их наступление на Англию.
Первое письмо в куче было от комитета социальной активности колхоза No
118 -- так, по крайней мере, гласил обратный адрес. Именно там, неподалеку
от Москвы Игорь Курчатов и его группа ядерных физиков работали над
изготовлением бомбы из взрывчатого металла. Они сделали одну из металла,
украденного у ящеров. Химическое выделение металла своими силами оказалось
весьма трудоемким, как они и предупреждали Молотова, -- гораздо более
трудоемким, чем ему хотелось верить.
И вот теперь Курчатов писал: "Последний эксперимент, товарищ народный
комиссар, был менее успешным, чем мы могли надеяться".
Молотову не требовались годы постоянного чтения между строк, чтобы
понять, что эксперимент провалился.
"Некоторые технические аспекты ситуации по-прежнему создают нам
трудности. Помощь извне могла бы быть полезной", -- продолжал Курчатов.
Молотов тихо хмыкнул. Когда Курчатов просит совета извне, он не имеет в
виду помощь от других советских физиков. Все известные ядерные физики СССР
уже работали имеете с ним. Молотов положил голову на плаху, напомнив об этом
Сталину: он содрогнулся, вспомнив, на какой риск он пошел ради блага родины.
Что требовалось Курчатову, так это иностранный опыт.
"Унизительно", -- подумал Молотов. Советский Союз не должен быть таким
отсталым. Он никогда не попросит помощи у немцев. Если бы даже они
предоставили ее, он не мог бы полагаться на их информацию. Сталину было
очень приятно, когда ящеры в Польше отделили СССР от гитлеровских безумцев,
и в этом Молотов был полностью согласен со своим вождем. От американцев?
Молотов пожевал ус. Что ж, возможно. Они делали собственные бомбы из
взрывающегося металла, точно так же, как нацисты. И если бы он мог привлечь
их чем-то из трофеев, которые находятся на базе ящеров вблизи Томска...
Он вытащил карандаш и обрывок бумаги и принялся писать письмо.
* * *
-- Господь Иисус, ты такое видел? -- воскликнул Остолоп Дэниелс; он вел
свое подразделение через руины того, что было когда-то северной окраиной
Чикаго. -- И это все -- от одной только бомбы!
-- Верится с трудом, лейтенант, -- сказал сержант Герман Малдун.
Ребята из подразделения не произнесли ни звука. Они только, разинув
рты, широко открытыми глазами смотрели на доставшуюся им полосу развалин в
несколько миль длиной.
-- Я хожу по зеленой земле Бога уже шестьдесят лет, -- заговорил
Остолоп; его протяжный миссисипский говор медленно и тягуче, как патока,
стекал в эту жалкую северную зиму. -- Я много чего повидал. Я воевал в двух
войнах и объехал все Соединенные Штаты. Но я никогда не видел ничего
подобного.
-- Вы совершенно правы, -- сказал Малдун.
Он был примерно того же возраста, что и Дэниелс, и тоже побывал
повсюду. Их подчиненные не имели особого житейского опыта и уж точно не
видели ничего подобного. До прихода ящеров никто ничего подобного не видел.
До появления ящеров Дэниелс был менеджером команды "Декатур Коммодорз".
Один из игроков любил читать научно-фантастические рассказы о ракетных
кораблях и существах с других планет. Интересно, жив ли еще Сэм Игер?
Остолопу вдруг представилась картинка из такого рассказа: северная окраина
Чикаго напоминала сейчас лунные горы.
Когда он громко сказал об этом, Герман Малдун кивнул. Он был высоким и
широкоплечим, с вытянутой грубой ирландской физиономией и с седеющей щетиной
на подбородке.
-- Так говорили о Франции, еще в девятнадцатом и восемнадцатом годах,
и, я думаю, это довольно достоверно. Подходит?
-- Да, -- сказал Дэниелс. Он тоже был во Франции. -- Во Франции было
больше воронок от снарядов, так что некуда было приткнуться, черт бы побрал.
Между нами, лягушатниками, англичашками и ботами по десять раз на дню
взрывались все артиллерийские снаряды мира. А здесь был всего один.
Легко было определить, куда попала бомба: все разрушенные строения
отклонились в сторону от нее. Если пронести линию, руководствуясь
повалившимися стенами домов и вырванными с корнем деревьями, затем пройти на
восток примерно милю и проделать то же самое еще раз, место, где проведенные
линии встретятся, и будет эпицентром.
Хотя были и другие способы определить, куда она упала. Распознаваемые
обломки встречались на земле все реже. Все больше и больше попадалось комьев
слегка поблескивающей грязи, которая спеклась от жара бомбы в подобие
стекла.
Эти комья и скользкими были, как стекло, в особенности под снегом. Один
из людей Остолопа поскользнулся и грохнулся на задницу.
-- Ой-й! -- воскликнул он. -- Вот дерьмо!
Когда товарищи засмеялись над ним, он попытался встать и тут же снова
упал.
-- Если хотите играть в эти детские игры, Куровски, то наденьте
клоунский костюм вместо формы, -- сказал Остолоп.
-- Извините, лейтенант, -- сказал Куровски; голос его звучал обиженно,
и дело было явно не в ушибе. -- Уверяю нас, это не нарочно.
-- Да, знаю, но вы решили повторить.
Остолоп внезапно потерял интерес к Куровски. Он узнал огромную кучу
кирпичей и железа с левой стороны. Она стала неплохой преградой для взрывной
волны и защитила собой некоторые жилые дома, так что они остались почти
неповрежденными. Но не зрелище уцелевших посреди руин зданий заставило
волосы на его затылке подняться дыбом.
-- Неужели это Ригли-Филд? -- прошептал он. -- Что тут было -- и на что
оно теперь похоже!
Он никогда не играл на Ригли-Филд -- его команде "Кубз" нечего было
делать на площадках прежнего Вест-Сайда в те времена, когда он поступил
кетчером в команду "Кардиналов", еще перед Первой мировой войной. Но руины
спортивного парка -- словно внезапный удар в зубы -- сделали очевидной
реальность обрушившейся на него войны. Иногда такое происходит со
свидетелями грандиозных событий, иногда -- из-за какой-нибудь ерунды: он
вспомнил пехотинца, который сломался и зарыдал, как дитя, при виде куклы с
оторванной головой, принадлежавшей неизвестному французскому ребенку.
Глаза Малдуна скользнули по развалинам Ригли.
-- Должно пройти немало времени, прежде чем "Кубз" завоюет очередное
знамя, -- произнес он в качестве эпитафии и парку, и городу.
К югу от Ригли-Филд Дэниелсу встретился крупный мужчина с сержантскими
нашивками. Он небрежно отсалютовал, лицо почему-то выглядело смущенным.
-- Идемте, лейтенант, -- сказал он. -- Я провожу ваше подразделение на
передовую.
-- Хорошо, вперед, -- ответил Остолоп.
Большинство его подчиненных были желторотыми сосунками. Многие из-за
этого гибли. Но подчас не помогал никакой опыт. У Остолопа и самого был
внушительный шрам -- к счастью, сквозная рана не задела кости. А пролети
пуля ящеров на два или три фута выше -- могла попасть и в ухо.
Сержант повел их от эпицентра взрыва через северную окраину к реке
Чикаго. Большие здания стояли пустые и разбитые, такие же безразличные к
происходящему, как некогда -- куча костей динозавров. При условии, конечно,
что в них не прятались снайперы ящеров.
-- Нам бы надо отогнать их подальше, -- сказал сержант, с отвращением
сплюнув. -- А какого черта собираетесь делать вы?
-- Ящеров и в самом деле трудно отогнать, -- мрачно согласился Дэниелс.
Он осмотрелся. Большая бомба не затронула эту часть Чикаго, но здесь
оставили свои следы несчетное количество мелких бомб и артиллерийских
снарядов, а также огонь и пули. Руины служили идеальной защитой для любого,
кто выбрал бы их в качестве укрепления или засады.
-- Это самая вшивая часть города, чтобы сражаться с этими гадами.
-- Здесь действительно вшивая часть города, сэр, -- сказал сержант. --
Здесь жили даго [Презрительная кличка. Так американцы называют итальянцев,
испанцев и португальцев. -- Прим. ред.], пока ящеры их не выгнали. Хоть
что-то полезное они сделали.
-- Придержи язык насчет даго, -- сказал ему Дэниелс.
В его подразделении таких было двое. Если бы сержант завелся с
Джиордано и Пинелли, то вполне мог бы расстаться с жизнью.
Чужак бросил на Остолопа недоверчивый взгляд, явно удивившись отповеди.
Такой мордастый краснорожий мужик с говором Джонни Реба никак не может быть
даго, так чего ради он их защищает?
Но Остолоп был лейтенантом, и потому сержант молчат всю дорогу, пока не
привел подразделение на место назначения.
-- Вот это Оук, а это Кливленд, сэр. Это называется "Мертвый Угол" в
память их отцов -- итальянские парнишки имели привычку убивать здесь друг
друга, еще во время сухого закона. Каким-то образом получалось, что никогда
не было свидетелей. Забавно, не правда ли?
Он откозырял и удалился.
Подразделением, которое должны были сменить люди Дэниелса, командовал
щуплый светловолосый парень по имени Расмуссен. Он показал на юг.
-- Ящеры располагаются примерно в четырех сотнях ярдов отсюда, вон там.
Последние дня два довольно тихо.
-- Хорошо.
Дэниелс поднес к глазам бинокль и стал всматриваться в указанном
направлении. Он заметил пару ящеров. Значит, и вправду затишье -- иначе они
не вышли бы наружу. Ящеры были ростом с десятилетнего мальчика, их
коричнево-зеленую кожу украшали узоры, означавшие то же самое, что знаки
различия и нашивки с указанием рода войск. Глаза на выступающих бугорках и
способны поворачиваться. Туловище наклонено вперед; походка карикатурная --
такой нет ни у одного существа на Земле.
-- Уродливые маленькие гады, -- сказал Расмуссен. -- Мелочь поганая.
Как существа такого размера создают столько неприятностей?
-- Им удается, это факт, -- ответил Остолоп. -- Вот чего я не понимаю,
так это почему они здесь -- и как мы от них избавимся. Они пришли, чтобы
остаться, вне сомнения.
-- Полагаю, что надо перебить их всех, -- сказал Расмуссен.
-- Удачи вам! -- сказал Остолоп. -- Они, наоборот, склоняются к тому,
чтобы проделать то же самое с нами. Это вполне реально. Если бы вы спросили
меня -- не то, что вы спросили, а другое, -- я сказал бы, что надо Найти
какой-то совсем другой путь. -- Он почесал щетинистый подбородок. --
Единственная неприятность в том, что у меня нет ясности, какой путь.
Надеюсь, что у кого-то она есть. Если ее нет ни у кого, то надо искать и
найти побыстрее, иначе нас ждут разнообразнейшие неприятности.
-- Как вы и сказали, я вас об этом не спрашивал, -- ответил Расмуссен.
Высоко над Дувром прошумел реактивный самолет. Не видя его, Дэвид не
мог определить, был ли это самолет ящеров или британский "Метеор". Толстый
слой серых клубящихся облаков закрывал все небо.
-- Это один из наших, -- объявил капитан Бэзил Раундбуш.
-- Пусть, раз уж ты так говоришь, -- ответил Гольдфарб, задержав слово
"сэр" чуть дольше, чем полагалось.
-- Именно это я и сказал, -- закончил Раундбуш.
Бэзил был высокий, красивый, светловолосый и румяный, со щегольскими
усиками и множеством наград, из которых первые он получил в битве за
Британию, а последние -- за недавние бои с ящерами. Что до Гольдфарба, то он
мог похвастаться лишь медалью за ранение -- собственно, только за то, что
выжил при нападении ящеров на остров. Даже "Метеоры" были легкой добычей для
машин, на которых летали ящеры. Кроме того, Раундбуш отнюдь не был боевой
машиной, у которой больше амбиций, чем мозгов. Он помогал Фреду Хипплу в
усовершенствовании двигателей, которые устанавливались на "Метеоры", он был
остроумен, женщины перед ним так и падали. А в результате у Гольдфарба
развился жестокий комплекс неполноценности.
Он делал все, чтобы скрыть его, поскольку Раундбуш -- с поправкой на
манеры -- был весьма приятным парнем.
-- Я всего лишь скромный оператор радарных установок, сэр, -- сказал
Гольдфарб, убирая со лба несуществующую челку. -- Я не могу знать таких
вещей, не могу.
-- Ты всего лишь скромная свалка комплексов, вот ты кто, -- фыркнув,
сказал Раундбуш.
Гольдфарб вздохнул. Раундбуш к тому же великолепно говорил
по-английски, в то время как его акцент, несмотря на все усилия и долгую
учебу, выдавал происхождение из лондонского Ист-Энда, как только он открывал
рот.
Пилот протянул руку:
-- Оазис перед нами. Вперед!
Они ускорили шаг. Гостиница "Белая лошадь" располагалась неподалеку от
Дуврского замка, в северной части города. Это была неплохая прогулка от
Дуврского колледжа, где они оба трудились над превращением трофеев в
устройства, которые могли использовать королевские ВВС и другие британские
войска. Гостиница располагала еще и лучшей в Дувре пивной, и не только
благодаря горькому пиву, но и благодаря своим официанткам.
Неудивительно, что она была набита битком. Мундиры всех видов --
авиация, армия, морская пехота, королевский военный флот -- перемешались с
гражданским твидом и фланелью. Обогревал всех огромный камин в дальнем конце
помещения, как делал это всегда, еще с четырнадцатого столетия. Гольдфарб
благодарно вздохнул. Лаборатории Дуврского колледжа, где он проводил дни,
были чистыми, современными -- и чертовски холодными.
Словно регбисты, они проложили себе локтями путь к стойке. Раундбуш
поднял руку, когда они приблизились к желанному берегу.
-- Две пинты лучшего горького, дорогая, -- крикнул он рыжеволосой
девушке за длинным дубовым прилавком.
-- Для тебя, дорогой, все что угодно, -- сказала Сильвия.
Все мужчины, услышавшие ее слова, по-волчьи взвыли. Гольдфарб
присоединился к этому вою, но только для того, чтобы не выделяться.
Некоторое время назад они с Сильвией были любовниками. Это не означало, что
он сходил по ней с ума, и даже не означало, что в это время он у нее был
единственным, хотя она по-своему была честна и не старалась накручивать его
историями про соперников. Но, увидев ее теперь, после того как они
расстались, он почувствовал себя уязвленным -- не в последнюю очередь из-за
того, что он по-прежнему страстно жаждал сладкого тепла ее тела.
Она подтолкнула пинтовые кружки новоприбывшим. Раундбуш швырнул на
стойку серебряную монету. Сильвия взяла ее и начала отсчитывать сдачу, но он
покачал головой. Она улыбнулась широкой обещающей улыбкой.
Гольдфарб поднял свою кружку.
-- За группу полковника Хиппла! -- провозгласил он.
Они с Раундбушем выпили. Если бы не Фред Хиппл, то королевские ВВС
продолжали бы сражаться с ящерами на "харрикейнах" и "спитфайрах", а не на
реактивных машинах. Но Хиппл пропал, когда ящеры -- во время атаки на
Британию -- захватили исследовательскую станцию в Брантингторпе. Возможно,
этот тост был единственной данью памяти, доставшейся на его долю.
Раундбуш с уважением посмотрел на напиток цвета темного золота, который
он пил большими глотками.
-- Чертовски хорошо, -- сказал он. -- Это самодельное горькое часто
превосходит то, что продают пивоварни по всей стране.
-- В этом ты прав, -- причмокнув, подтвердил Гольдфарб. Он считал себя
знатоком горького. -- Хороший хмель, пикантный вкус... -- Он сделал еще
глоток, чтобы освежить в памяти нюансы.
Кружки быстро опустели. Гольдфарб поднял руку, чтобы заказать второй
круг. Он поискал глазами Сильвию, какое-то время не мог найти ее, потом
увидел: она несла поднос с пивом к столу возле камина.
Как по волшебству, за стойкой материализовалась другая женщина.
-- Хотите еще пинту? -- спросила она.
-- Две -- одну для моего приятеля, -- автоматически ответил он, затем
посмотрел на нее. -- Эй! Вы здесь новенькая. Она кивнула, наливая пиво из
кувшина.
-- Да. Меня зовут Наоми.
Ее темные волосы были зачесаны назад, придавая лицу задумчивое
выражение. Тонкие черты лица, бледная кожа -- без намека на розовый цвет,
узкий подбородок и широкие скулы, большие серые глаза, элегантно изогнутый
нос.
Гольдфарб заплатил за горькое, продолжая изучать новенькую. Наконец он
рискнул спросить ее не по-английски:
-- Yehudeh?
Она пристально посмотрела на него. Он понял, что она изучает его
внешность. Его вьющиеся каштановые волосы и громадный нос выдавали
происхождение явно не от англичан. Через мгновение она с облегчением
ответила:
-- Да, я еврейка. Да и вы тоже еврей, если не ошибаюсь. Теперь он
уловил ее акцент -- такой же, какой был у его родителей, хотя далеко не
такой сильный. Он кивнул.
-- Не отпираюсь, -- сказал он, вызвав настороженную улыбку на ее лице.
Он дат ей такие же чаевые, как Бэзил Раундбуш Сильвии, хотя мог дать и
меньше. Он поднял кружку в приветствии, а затем спросил:
-- А что вы делаете здесь?
-- Вы имеете в виду -- в Англии? -- спросила она, вытирая стойку
тряпкой. -- Моим родителям повезло -- или, если вам больше нравится, у них
хватило ума -- сбежать из Германии в тридцать седьмом году. Я была вместе с
ними, мне было тогда четырнадцать.
Значит, теперь ей 20 или 21: прекрасный возраст, с уважением подумал
Гольдфарб. Он пояснил в свою очередь:
-- Мои родители приехали из Польши перед Первой мировой войной, так что
Барбара обняла его.
-- Я очень счастлива с тобой, с нашим ребенком и со всем остальным. --
Зевнув, она поправилась: -- Почти со всем остальным. Мне только хотелось бы
немножко больше спать.
-- Я тоже счастлив во всем, -- сказал он, сомкнув руки у нее на спине.
Как он сказал, если бы не война, они бы не встретились. А если бы и
встретились, она бы даже не взглянула на него: она была замужем за
физиком-атомщиком в Чикаго. Но Йене Ларссен находился далеко, выполняя
задание для Металлургической лаборатории, -- так далеко и так долго, что они
оба решили, что он мертв, и стали вначале друзьями, потом любовниками и
наконец -- мужем и женой. А когда Барбара уже была беременна, они узнали,
что Йене жив.
Сэм прижал к себе Барбару еще раз, затем отпустил ее и подошел к
колыбели, чтобы взглянуть на спящего сына. Он протянул руку и взъерошил
почти снежно-белые тонкие волосы Джонатана.
-- Как приятно, -- сказала Барбара.
-- Хорошенький парнишка, -- ответил Игер.
"А вот если бы ты не выносила его, то -- десять долларов против
деревянного пятицентовика -- ты бросила бы меня и вернулась к Ларссену". Он
улыбнулся ребенку. "Малыш, я тебе очень обязан. Когда-нибудь я постараюсь
тебе отплатить".
Барбара поцеловала его в губы -- коротко, дружески -- и отправилась в
постель.
-- Я хочу немного передохнуть, -- сказала она.
-- Хорошо. -- Сэм отправился к двери. -- Поищу какого-нибудь ящера, и
мы немного поболтаем. Надо делать добро сейчас, а может быть, даже после
войны, если когда-нибудь это "после войны" настанет. Что бы ни случилось,
люди и ящеры отныне должны сотрудничать друг с другом. Чем больше я узнаю,
тем лучше я становлюсь.
-- Я думаю, ты будешь великолепен в любой ситуации, -- ответила
Барбара, укладываясь в постель. -- Почему бы тебе не вернуться примерно
через час? Если Джонатан будет по-прежнему спать... кто знает, что из этого
может получиться?
-- Посмотрим. -- Игер отворил дверь, затем взглянул на сына. -- Спи
крепко, малыш.
* * *
Человек с наушниками на голове посмотрел на Вячеслава Молотова.
-- Товарищ народный комиссар, к нам поступают все новые сообщения о
том, что ящеры на базе к востоку от Томска собираются сдаться нам. --
Поскольку Молотов не ответил, радист набрался смелости и добавил: -- Вы
помните, товарищ, это те, что восстали против своего начальника.
-- Я уверяю вас, товарищ, что полностью владею ситуацией и не нуждаюсь
в напоминании, -- холодно сказал Молотов -- холоднее, чем московская зима и
даже чем сибирская.
Радист сглотнул и наклонил голову в знак извинения. После первой ошибки
в обращении к Молотову еще может повезти, а вот после второй уже точно не
поздоровится.
Комиссар иностранных дел продолжил:
-- На этот раз они выдвигают конкретные условия?
-- Да, товарищ народный комиссар. -- Радист посмотрел в свои записи.
Его карандаш был длиной в палец -- в нынешние времена не хватало всего. --
Они хотят гарантий не только безопасности, но и хорошего обращения после
того, как перейдут на нашу сторону.
-- Это мы можем им обещать, -- сразу же ответил Молотов. -- Я бы
подумал, что даже местный военачальник должен был увидеть разумность такого
требования.
У местного военачальника должно также хватить разума на то, чтобы
игнорировать любые гарантии в тот момент, когда они станут лишними.
С другой стороны, вполне вероятно, что местный военачальник старался не
проявлять чрезмерной инициативы, а просто передал все вопросы в Москву,
коммунистической партии большевиков. Командиры, которые игнорируют контроль
партии, ненадежны.
Радист передавал в эфир кажущиеся бессмысленными наборы букв Молотов
искренне надеялся, что для ящеров они и оставались бессмысленными.
-- Чего еще хотят эти мятежники? -- спросил он.
-- Обязательства, что ни при каких обстоятельствах мы не вернем их
остальным ящерам, даже если будет достигнуто соглашение об окончании
враждебных отношений между миролюбивыми рабочими и крестьянами Советского
Союза и чуждыми империалистическими агрессорами, из лагеря которых они
стараются сбежать.
-- Ладно, мы согласны и с этим, -- ответил Молотов. Это обещание тоже
при необходимости можно нарушить, хотя Молотов не считал, что возникнет
такая необходимость. К тому времени, когда может наступить мир между СССР и
ящерами, о мятежниках уже давно забудут. -- Что еще?
-- Они требуют нашего обещания снабжать их неограниченным количеством
имбиря, товарищ народный комиссар, -- ответил радист, снова сверившись со
своими записями.
Бледное, невыразительное лицо Молотова, как всегда, не отражало ничего
из того, что было у него на уме. Ящеры по-своему были такими же
дегенератами, как капиталисты и фашисты, которым славные крестьяне и рабочие
СССР показывали невиданные образцы человеческого достоинства. Несмотря на
большие технические достижения, в социальном смысле ящеры были куда более
примитивны, чем капиталистическое общество. Они были бастионом древней
экономической системы: они были хозяевами и старались использовать людей как
рабов -- так декларировали диалектики. Впрочем, высшие классы Древнего Рима
тоже были дегенератами.
Что ж, в результате их дегенерации можно эксплуатировать
эксплуататоров.
-- Мы, конечно, примем это условие, -- сказал Молотов, -- если им так
хочется травить себя, мы с радостью предоставим им средства для этого. -- Он
подождал, пока еще несколько кодовых групп уйдут в эфир, затем снова
спросил: -- Что еще?
-- Они настаивают на том, чтобы самим отвести танки от базы, на
сохранении у них личного оружия и на том, чтобы их держали вместе одной
группой, -- ответил радист.
-- Они преуспели в изобретении новых требований, -- сказал Молотов. --
Над этим надо мне подумать.
Через пару минут он принял решение:
-- Они могут отвести свои машины от базы, но не приближаться ни к одной
из наших. Местный военачальник должен указать им, что доверие между двумя
сторонами установилось еще не в полной мере. Он должен сказать им, что они
будут разделены на несколько небольших групп для большей эффективности
допросов. Он может добавить, что, если они согласятся на разделение, мы
позволим им сохранить оружие, в противном случае -- нет.
-- Позвольте мне убедиться, что я все правильно понял, товарищ, прежде
чем передавать, -- сказал радист и повторил сказанное Молотовым.
Когда комиссар иностранных дел кивнул, радист отстучал соответствующие
кодовые группы.
-- Что-нибудь еще? -- спросил Молотов.
Радист покачал головой. Молотов поднялся и покинул комнату,
расположенную где-то глубоко под Кремлем. Часовой снаружи отсалютовал.
Молотов игнорировал его приветствие так же, как не побеспокоился попрощаться
с радистом. Излишества были чужды его натуре.
Именно поэтому он не ликовал, поднимаясь наверх. По выражению его лица
никто не мог бы определить, согласились ли мятежные ящеры сдаться, или,
наоборот, он сейчас выступит за немедленную их ликвидацию. Но внутри...
"Дураки, -- думал он, -- какие дураки!"
Не важно, что они стали умнее, чем прежде: эти ящеры все еще слишком
наивны по сравнению даже с американцами. Он убедился в этом раньше, даже
имея дело с их высокопоставленными начальниками. Они не имели представления
о политических играх, которые среди дипломатов-людей воспринимались как
нечто обыкновенное. Их представления о способе управления ясно показывали,
что они не нуждаются в подобных талантах. Они рассчитывали, что завоевание
Земли пройдет быстро и легко. Теперь, когда такого не произошло, они
оказались в ситуации, с которой не смогли справиться.
Молотов шел по залам Кремля. Солдаты вытягивались по стойке смирно,
штатские чиновники замолкали и уважительно кивали. Он не отвечал им. Он их
едва замечал. Но если бы его проигнорировали, он сделал бы резкий выговор.
Подручный дьявола или какой-то другой зловредный негодяй навалил на его
стол груду бумаги за то время, пока он занимался переговорами с мятежными
ящерами. У него были большие надежды на эти переговоры. У Советского Союза
уже было довольно много военнопленных ящеров, и некоторым полезным вещам он
от них уже научился. Когда ящеры сдавались, они, казалось, начинали
относиться к людям с доверием и пиететом -- словно к прежним начальникам.
А заполучить в свое распоряжение целую базу, полную оборудования,
которое произвели агрессоры со звезд! Если только советская разведка не
ошиблась, это был бы успех, до которого далеко и немцам, и американцам. У
англичан было много оборудования от ящеров, но империалистические твари
очень постарались разрушить все возможные трофеи после того, как провалилось
их наступление на Англию.
Первое письмо в куче было от комитета социальной активности колхоза No
118 -- так, по крайней мере, гласил обратный адрес. Именно там, неподалеку
от Москвы Игорь Курчатов и его группа ядерных физиков работали над
изготовлением бомбы из взрывчатого металла. Они сделали одну из металла,
украденного у ящеров. Химическое выделение металла своими силами оказалось
весьма трудоемким, как они и предупреждали Молотова, -- гораздо более
трудоемким, чем ему хотелось верить.
И вот теперь Курчатов писал: "Последний эксперимент, товарищ народный
комиссар, был менее успешным, чем мы могли надеяться".
Молотову не требовались годы постоянного чтения между строк, чтобы
понять, что эксперимент провалился.
"Некоторые технические аспекты ситуации по-прежнему создают нам
трудности. Помощь извне могла бы быть полезной", -- продолжал Курчатов.
Молотов тихо хмыкнул. Когда Курчатов просит совета извне, он не имеет в
виду помощь от других советских физиков. Все известные ядерные физики СССР
уже работали имеете с ним. Молотов положил голову на плаху, напомнив об этом
Сталину: он содрогнулся, вспомнив, на какой риск он пошел ради блага родины.
Что требовалось Курчатову, так это иностранный опыт.
"Унизительно", -- подумал Молотов. Советский Союз не должен быть таким
отсталым. Он никогда не попросит помощи у немцев. Если бы даже они
предоставили ее, он не мог бы полагаться на их информацию. Сталину было
очень приятно, когда ящеры в Польше отделили СССР от гитлеровских безумцев,
и в этом Молотов был полностью согласен со своим вождем. От американцев?
Молотов пожевал ус. Что ж, возможно. Они делали собственные бомбы из
взрывающегося металла, точно так же, как нацисты. И если бы он мог привлечь
их чем-то из трофеев, которые находятся на базе ящеров вблизи Томска...
Он вытащил карандаш и обрывок бумаги и принялся писать письмо.
* * *
-- Господь Иисус, ты такое видел? -- воскликнул Остолоп Дэниелс; он вел
свое подразделение через руины того, что было когда-то северной окраиной
Чикаго. -- И это все -- от одной только бомбы!
-- Верится с трудом, лейтенант, -- сказал сержант Герман Малдун.
Ребята из подразделения не произнесли ни звука. Они только, разинув
рты, широко открытыми глазами смотрели на доставшуюся им полосу развалин в
несколько миль длиной.
-- Я хожу по зеленой земле Бога уже шестьдесят лет, -- заговорил
Остолоп; его протяжный миссисипский говор медленно и тягуче, как патока,
стекал в эту жалкую северную зиму. -- Я много чего повидал. Я воевал в двух
войнах и объехал все Соединенные Штаты. Но я никогда не видел ничего
подобного.
-- Вы совершенно правы, -- сказал Малдун.
Он был примерно того же возраста, что и Дэниелс, и тоже побывал
повсюду. Их подчиненные не имели особого житейского опыта и уж точно не
видели ничего подобного. До прихода ящеров никто ничего подобного не видел.
До появления ящеров Дэниелс был менеджером команды "Декатур Коммодорз".
Один из игроков любил читать научно-фантастические рассказы о ракетных
кораблях и существах с других планет. Интересно, жив ли еще Сэм Игер?
Остолопу вдруг представилась картинка из такого рассказа: северная окраина
Чикаго напоминала сейчас лунные горы.
Когда он громко сказал об этом, Герман Малдун кивнул. Он был высоким и
широкоплечим, с вытянутой грубой ирландской физиономией и с седеющей щетиной
на подбородке.
-- Так говорили о Франции, еще в девятнадцатом и восемнадцатом годах,
и, я думаю, это довольно достоверно. Подходит?
-- Да, -- сказал Дэниелс. Он тоже был во Франции. -- Во Франции было
больше воронок от снарядов, так что некуда было приткнуться, черт бы побрал.
Между нами, лягушатниками, англичашками и ботами по десять раз на дню
взрывались все артиллерийские снаряды мира. А здесь был всего один.
Легко было определить, куда попала бомба: все разрушенные строения
отклонились в сторону от нее. Если пронести линию, руководствуясь
повалившимися стенами домов и вырванными с корнем деревьями, затем пройти на
восток примерно милю и проделать то же самое еще раз, место, где проведенные
линии встретятся, и будет эпицентром.
Хотя были и другие способы определить, куда она упала. Распознаваемые
обломки встречались на земле все реже. Все больше и больше попадалось комьев
слегка поблескивающей грязи, которая спеклась от жара бомбы в подобие
стекла.
Эти комья и скользкими были, как стекло, в особенности под снегом. Один
из людей Остолопа поскользнулся и грохнулся на задницу.
-- Ой-й! -- воскликнул он. -- Вот дерьмо!
Когда товарищи засмеялись над ним, он попытался встать и тут же снова
упал.
-- Если хотите играть в эти детские игры, Куровски, то наденьте
клоунский костюм вместо формы, -- сказал Остолоп.
-- Извините, лейтенант, -- сказал Куровски; голос его звучал обиженно,
и дело было явно не в ушибе. -- Уверяю нас, это не нарочно.
-- Да, знаю, но вы решили повторить.
Остолоп внезапно потерял интерес к Куровски. Он узнал огромную кучу
кирпичей и железа с левой стороны. Она стала неплохой преградой для взрывной
волны и защитила собой некоторые жилые дома, так что они остались почти
неповрежденными. Но не зрелище уцелевших посреди руин зданий заставило
волосы на его затылке подняться дыбом.
-- Неужели это Ригли-Филд? -- прошептал он. -- Что тут было -- и на что
оно теперь похоже!
Он никогда не играл на Ригли-Филд -- его команде "Кубз" нечего было
делать на площадках прежнего Вест-Сайда в те времена, когда он поступил
кетчером в команду "Кардиналов", еще перед Первой мировой войной. Но руины
спортивного парка -- словно внезапный удар в зубы -- сделали очевидной
реальность обрушившейся на него войны. Иногда такое происходит со
свидетелями грандиозных событий, иногда -- из-за какой-нибудь ерунды: он
вспомнил пехотинца, который сломался и зарыдал, как дитя, при виде куклы с
оторванной головой, принадлежавшей неизвестному французскому ребенку.
Глаза Малдуна скользнули по развалинам Ригли.
-- Должно пройти немало времени, прежде чем "Кубз" завоюет очередное
знамя, -- произнес он в качестве эпитафии и парку, и городу.
К югу от Ригли-Филд Дэниелсу встретился крупный мужчина с сержантскими
нашивками. Он небрежно отсалютовал, лицо почему-то выглядело смущенным.
-- Идемте, лейтенант, -- сказал он. -- Я провожу ваше подразделение на
передовую.
-- Хорошо, вперед, -- ответил Остолоп.
Большинство его подчиненных были желторотыми сосунками. Многие из-за
этого гибли. Но подчас не помогал никакой опыт. У Остолопа и самого был
внушительный шрам -- к счастью, сквозная рана не задела кости. А пролети
пуля ящеров на два или три фута выше -- могла попасть и в ухо.
Сержант повел их от эпицентра взрыва через северную окраину к реке
Чикаго. Большие здания стояли пустые и разбитые, такие же безразличные к
происходящему, как некогда -- куча костей динозавров. При условии, конечно,
что в них не прятались снайперы ящеров.
-- Нам бы надо отогнать их подальше, -- сказал сержант, с отвращением
сплюнув. -- А какого черта собираетесь делать вы?
-- Ящеров и в самом деле трудно отогнать, -- мрачно согласился Дэниелс.
Он осмотрелся. Большая бомба не затронула эту часть Чикаго, но здесь
оставили свои следы несчетное количество мелких бомб и артиллерийских
снарядов, а также огонь и пули. Руины служили идеальной защитой для любого,
кто выбрал бы их в качестве укрепления или засады.
-- Это самая вшивая часть города, чтобы сражаться с этими гадами.
-- Здесь действительно вшивая часть города, сэр, -- сказал сержант. --
Здесь жили даго [Презрительная кличка. Так американцы называют итальянцев,
испанцев и португальцев. -- Прим. ред.], пока ящеры их не выгнали. Хоть
что-то полезное они сделали.
-- Придержи язык насчет даго, -- сказал ему Дэниелс.
В его подразделении таких было двое. Если бы сержант завелся с
Джиордано и Пинелли, то вполне мог бы расстаться с жизнью.
Чужак бросил на Остолопа недоверчивый взгляд, явно удивившись отповеди.
Такой мордастый краснорожий мужик с говором Джонни Реба никак не может быть
даго, так чего ради он их защищает?
Но Остолоп был лейтенантом, и потому сержант молчат всю дорогу, пока не
привел подразделение на место назначения.
-- Вот это Оук, а это Кливленд, сэр. Это называется "Мертвый Угол" в
память их отцов -- итальянские парнишки имели привычку убивать здесь друг
друга, еще во время сухого закона. Каким-то образом получалось, что никогда
не было свидетелей. Забавно, не правда ли?
Он откозырял и удалился.
Подразделением, которое должны были сменить люди Дэниелса, командовал
щуплый светловолосый парень по имени Расмуссен. Он показал на юг.
-- Ящеры располагаются примерно в четырех сотнях ярдов отсюда, вон там.
Последние дня два довольно тихо.
-- Хорошо.
Дэниелс поднес к глазам бинокль и стал всматриваться в указанном
направлении. Он заметил пару ящеров. Значит, и вправду затишье -- иначе они
не вышли бы наружу. Ящеры были ростом с десятилетнего мальчика, их
коричнево-зеленую кожу украшали узоры, означавшие то же самое, что знаки
различия и нашивки с указанием рода войск. Глаза на выступающих бугорках и
способны поворачиваться. Туловище наклонено вперед; походка карикатурная --
такой нет ни у одного существа на Земле.
-- Уродливые маленькие гады, -- сказал Расмуссен. -- Мелочь поганая.
Как существа такого размера создают столько неприятностей?
-- Им удается, это факт, -- ответил Остолоп. -- Вот чего я не понимаю,
так это почему они здесь -- и как мы от них избавимся. Они пришли, чтобы
остаться, вне сомнения.
-- Полагаю, что надо перебить их всех, -- сказал Расмуссен.
-- Удачи вам! -- сказал Остолоп. -- Они, наоборот, склоняются к тому,
чтобы проделать то же самое с нами. Это вполне реально. Если бы вы спросили
меня -- не то, что вы спросили, а другое, -- я сказал бы, что надо Найти
какой-то совсем другой путь. -- Он почесал щетинистый подбородок. --
Единственная неприятность в том, что у меня нет ясности, какой путь.
Надеюсь, что у кого-то она есть. Если ее нет ни у кого, то надо искать и
найти побыстрее, иначе нас ждут разнообразнейшие неприятности.
-- Как вы и сказали, я вас об этом не спрашивал, -- ответил Расмуссен.
Высоко над Дувром прошумел реактивный самолет. Не видя его, Дэвид не
мог определить, был ли это самолет ящеров или британский "Метеор". Толстый
слой серых клубящихся облаков закрывал все небо.
-- Это один из наших, -- объявил капитан Бэзил Раундбуш.
-- Пусть, раз уж ты так говоришь, -- ответил Гольдфарб, задержав слово
"сэр" чуть дольше, чем полагалось.
-- Именно это я и сказал, -- закончил Раундбуш.
Бэзил был высокий, красивый, светловолосый и румяный, со щегольскими
усиками и множеством наград, из которых первые он получил в битве за
Британию, а последние -- за недавние бои с ящерами. Что до Гольдфарба, то он
мог похвастаться лишь медалью за ранение -- собственно, только за то, что
выжил при нападении ящеров на остров. Даже "Метеоры" были легкой добычей для
машин, на которых летали ящеры. Кроме того, Раундбуш отнюдь не был боевой
машиной, у которой больше амбиций, чем мозгов. Он помогал Фреду Хипплу в
усовершенствовании двигателей, которые устанавливались на "Метеоры", он был
остроумен, женщины перед ним так и падали. А в результате у Гольдфарба
развился жестокий комплекс неполноценности.
Он делал все, чтобы скрыть его, поскольку Раундбуш -- с поправкой на
манеры -- был весьма приятным парнем.
-- Я всего лишь скромный оператор радарных установок, сэр, -- сказал
Гольдфарб, убирая со лба несуществующую челку. -- Я не могу знать таких
вещей, не могу.
-- Ты всего лишь скромная свалка комплексов, вот ты кто, -- фыркнув,
сказал Раундбуш.
Гольдфарб вздохнул. Раундбуш к тому же великолепно говорил
по-английски, в то время как его акцент, несмотря на все усилия и долгую
учебу, выдавал происхождение из лондонского Ист-Энда, как только он открывал
рот.
Пилот протянул руку:
-- Оазис перед нами. Вперед!
Они ускорили шаг. Гостиница "Белая лошадь" располагалась неподалеку от
Дуврского замка, в северной части города. Это была неплохая прогулка от
Дуврского колледжа, где они оба трудились над превращением трофеев в
устройства, которые могли использовать королевские ВВС и другие британские
войска. Гостиница располагала еще и лучшей в Дувре пивной, и не только
благодаря горькому пиву, но и благодаря своим официанткам.
Неудивительно, что она была набита битком. Мундиры всех видов --
авиация, армия, морская пехота, королевский военный флот -- перемешались с
гражданским твидом и фланелью. Обогревал всех огромный камин в дальнем конце
помещения, как делал это всегда, еще с четырнадцатого столетия. Гольдфарб
благодарно вздохнул. Лаборатории Дуврского колледжа, где он проводил дни,
были чистыми, современными -- и чертовски холодными.
Словно регбисты, они проложили себе локтями путь к стойке. Раундбуш
поднял руку, когда они приблизились к желанному берегу.
-- Две пинты лучшего горького, дорогая, -- крикнул он рыжеволосой
девушке за длинным дубовым прилавком.
-- Для тебя, дорогой, все что угодно, -- сказала Сильвия.
Все мужчины, услышавшие ее слова, по-волчьи взвыли. Гольдфарб
присоединился к этому вою, но только для того, чтобы не выделяться.
Некоторое время назад они с Сильвией были любовниками. Это не означало, что
он сходил по ней с ума, и даже не означало, что в это время он у нее был
единственным, хотя она по-своему была честна и не старалась накручивать его
историями про соперников. Но, увидев ее теперь, после того как они
расстались, он почувствовал себя уязвленным -- не в последнюю очередь из-за
того, что он по-прежнему страстно жаждал сладкого тепла ее тела.
Она подтолкнула пинтовые кружки новоприбывшим. Раундбуш швырнул на
стойку серебряную монету. Сильвия взяла ее и начала отсчитывать сдачу, но он
покачал головой. Она улыбнулась широкой обещающей улыбкой.
Гольдфарб поднял свою кружку.
-- За группу полковника Хиппла! -- провозгласил он.
Они с Раундбушем выпили. Если бы не Фред Хиппл, то королевские ВВС
продолжали бы сражаться с ящерами на "харрикейнах" и "спитфайрах", а не на
реактивных машинах. Но Хиппл пропал, когда ящеры -- во время атаки на
Британию -- захватили исследовательскую станцию в Брантингторпе. Возможно,
этот тост был единственной данью памяти, доставшейся на его долю.
Раундбуш с уважением посмотрел на напиток цвета темного золота, который
он пил большими глотками.
-- Чертовски хорошо, -- сказал он. -- Это самодельное горькое часто
превосходит то, что продают пивоварни по всей стране.
-- В этом ты прав, -- причмокнув, подтвердил Гольдфарб. Он считал себя
знатоком горького. -- Хороший хмель, пикантный вкус... -- Он сделал еще
глоток, чтобы освежить в памяти нюансы.
Кружки быстро опустели. Гольдфарб поднял руку, чтобы заказать второй
круг. Он поискал глазами Сильвию, какое-то время не мог найти ее, потом
увидел: она несла поднос с пивом к столу возле камина.
Как по волшебству, за стойкой материализовалась другая женщина.
-- Хотите еще пинту? -- спросила она.
-- Две -- одну для моего приятеля, -- автоматически ответил он, затем
посмотрел на нее. -- Эй! Вы здесь новенькая. Она кивнула, наливая пиво из
кувшина.
-- Да. Меня зовут Наоми.
Ее темные волосы были зачесаны назад, придавая лицу задумчивое
выражение. Тонкие черты лица, бледная кожа -- без намека на розовый цвет,
узкий подбородок и широкие скулы, большие серые глаза, элегантно изогнутый
нос.
Гольдфарб заплатил за горькое, продолжая изучать новенькую. Наконец он
рискнул спросить ее не по-английски:
-- Yehudeh?
Она пристально посмотрела на него. Он понял, что она изучает его
внешность. Его вьющиеся каштановые волосы и громадный нос выдавали
происхождение явно не от англичан. Через мгновение она с облегчением
ответила:
-- Да, я еврейка. Да и вы тоже еврей, если не ошибаюсь. Теперь он
уловил ее акцент -- такой же, какой был у его родителей, хотя далеко не
такой сильный. Он кивнул.
-- Не отпираюсь, -- сказал он, вызвав настороженную улыбку на ее лице.
Он дат ей такие же чаевые, как Бэзил Раундбуш Сильвии, хотя мог дать и
меньше. Он поднял кружку в приветствии, а затем спросил:
-- А что вы делаете здесь?
-- Вы имеете в виду -- в Англии? -- спросила она, вытирая стойку
тряпкой. -- Моим родителям повезло -- или, если вам больше нравится, у них
хватило ума -- сбежать из Германии в тридцать седьмом году. Я была вместе с
ними, мне было тогда четырнадцать.
Значит, теперь ей 20 или 21: прекрасный возраст, с уважением подумал
Гольдфарб. Он пояснил в свою очередь:
-- Мои родители приехали из Польши перед Первой мировой войной, так что