Страница:
этому парню Мойше Русецки, не так ли? -- Не ожидая кивка пораженного
Гольдфарба, он продолжил: -- Да, конечно, это вы. Я должен поставить вас в
известность, что не так давно я посадил его с семьей на пароход, идущий в
Палестину, по приказу начальства.
-- В самом деле? -- бесцветным голосом спросил Гольдфарб. -- Благодарю
вас, сэр, за то, что вы рассказали. Другое дело... -- Он покачал головой. --
Я вывез его из Польши, чтобы ящеры не смогли совершить над ним самое худшее,
и теперь он снова в стране, которую они захватили. Вы что-нибудь получали от
него, после того как он прибыл туда?
-- Боюсь, что нет, -- ответил Мэзер. -- Я даже не слышал, добрался ли
он туда вообще. Вы же знаете, как сейчас с безопасностью. -- Он казался
несколько смущенным. -- Наверное, мне не следовало говорить вам, но ведь
кровь все же гуще воды, так?
-- Да. -- Гольдфарб закусил губу. -- Полагаю, что все же лучше знать.
Он не был уверен в том, что хотел этим сказать. Он почувствовал себя
беспомощным. Но ведь Мэзер вполне мог принести весть, что, например, Мойше,
Ривка и Рейвен погибли во время воздушного налета ящеров на Лондон. Но здесь
все же оставалась надежда. Уцепившись за нее, он сказал:
-- Что ж, у нас не из чего особенно выбирать. Мы можем только
надеяться, правда?
-- Вы совершенно правы, -- сказал Мэзер, и Гольдфарб понял, что
произвел приятное впечатление. -- Единственный способ не сойти с ума --
продолжать дело.
"Как это по-британски", -- подумал Гольдфарб, с печалью и восхищением
одновременно.
-- Посмотрим, что знает Мцеппс о радарах и что он сможет рассказать об
установках, которые мы захватили у его товарищей.
Еще до окончания работы в первый день общения с ящером он узнал больше,
чем за несколько месяцев терпеливой -- а иногда и не очень -- деятельности
методом проб и ошибок. Мцеппс дал ему ключ к системе цветной кодировки,
которую ящеры использовали для обозначения деталей и проводов, гораздо более
сложной и информативной, чем та, к которой привык Гольдфарб. Ящер показал
себя и искусным техником, продемонстрировав специалисту королевских ВВС с
десяток быстрых приемов, с помощью которых сборка, разборка и отыскание
неисправностей в блоках радара выполнялись легче.
Но когда дело дошло непосредственно до ремонта, тут от него пользы было
меньше.
Гольдфарб спросил его через Мэзера:
-- Что вы будете делать, если этот блок окажется неисправным?
И он показал на устройство, управляющее длиной волны радара. Он не
знал, как это делается, хотя его изыскания убедили его, что это возможно.
-- Вы вынимаете модуль и заменяете его исправным. -- Мцеппс потянулся к
радару. -- Смотрите, он вставляется и вынимается вот так. Очень просто.
Это было очень просто. С точки зрения легкости разборки и доступа к
деталям приборы ящеров значительно превосходили все, что имелось у
королевских ВВС. Ящеры сконструировали их так, что они были не только
эффективными, но и удобными в обслуживании. В них было вложено немало
инженерного ума. Британские же инженеры пока достигли лишь уровня, при
котором радары хотя бы работали. Каждый раз, когда Гольдфарб смотрел на
мешанину проводов, резисторов и конденсаторов, составлявших внутренности
радара королевских ВВС, он понимал, что об удобстве обслуживания еще никто
не задумывался.
Мцеппс, однако, не вполне понял вопрос.
-- Я понял, как вы заменили его, да. Но представьте себе, что у вас нет
замены всего блока. Предположим, вам надо отремонтировать часть, которая
стала неисправной. Как вы отыщете ее и как отремонтируете?
Капитан Мэзер перевел уточненный вопрос ящеру.
-- Ничего нельзя сделать, -- сказал тот по-английски.
Затем продолжил на своем языке. Мэзеру пришлось дважды останавливать
его и задавать дополнительные вопросы. Наконец он изложил Гольдфарбу суть:
-- Он говорит, старик, что ничего сделать нельзя. Сборка -- блочная.
Если какая-то часть неисправна, выбрасывается весь блок. -- Мцеппс добавил
что-то еще. Мэзер перевел: -- Идея в том, чтобы ничего не ломалось и
выбрасывать ничего не требовалось.
-- Если нельзя починить то, что сломалось, что хорошего в таком
подходе? -- спросил Гольдфарб.
Насколько он знал, заниматься электроникой без теоретических знаний о
действии техники бесполезно -- а если вы разбираетесь в теории, то вы уже на
полпути к умению починить неисправность. Временами они случаются.
Через мгновение он решил, что несправедлив к ящеру.
Множество людей управляют автомобилем и знают о том, как он действует,
ровно столько, чтобы залить бензин да залатать проколотую камеру. Тем не
менее он не стал бы включать такого человека в команду, если бы водил
гоночный автомобиль.
Мцеппс, похоже, придерживался своего мнения. Через капитана Мэзера ящер
пояснил:
-- Задача техника состоит в том, чтобы сказать, какая из частей больна.
В любом случае мы не можем производить компоненты для нашей аппаратуры на
этой планете. Ваша технология слишком примитивна. Мы должны использовать то,
что привезли с собой.
Гольдфарбу тут же представился экспедиционный корпус викторианских
времен в черной Африке, попавший в стесненные обстоятельства. Британские
солдаты побили множество туземцев -- пока хватало патронов, пока в пулемете
"максим" не сломалась какая-то деталь, пока лошади не начали гибнуть от
сонной болезни и пока сами они не стали гибнуть от малярии, оттого что
заблудились... Да мало ли что может случиться в черной Африке! Если эта
викторианская армия застряла без надежды спастись...
Он повернулся к Дональду Мэзеру.
-- Знаете, сэр, я впервые почувствовал некоторую симпатию к ящерам.
-- Не спешите, -- посоветовал Мэзер. -- Они полезны вам, и это истинная
правда. Но они опасные противники, а значит, мы должны стать еще опаснее.
Газы, эти вот бомбы... если мы не хотим утонуть, надо хвататься за все, за
что сможем.
Это было бесспорно правильно. Но Мэзер тоже не понял, что имел в виду
Гольдфарб. Дэвид посмотрел на разведчика. Нет, Мэзер явно не относится к
тем, кто одобряет споры на основе исторических аналогий, даже если он знает
смысл этого слова.
-- Спросите Мцеппса, что он и его чешуйчатые друзья будут делать, когда
у них закончатся запасные части.
-- К тому времени мы уже будем разгромлены, -- сказал Мэзер после того,
как ящер дал ответ. -- Он до сих пор верит их пропаганде, несмотря на
потрясение.
-- Полагаю, вряд ли можно ожидать от них высказываний о том, что они
обречены, -- допустил Гольдфарб. -- Но если наш очаровательный пленник
считает, что мы будем побеждены, почему он сотрудничает с нами? Он ведь
помогает воевать со своим собственным народом. Почему не ограничиться
сообщением своего имени, ранга и номера в ведомости на жалование?
-- Интересный вопрос.
Мэзер воспроизвел несколько звуков паровой машины, обращаясь к Мцеппсу.
Гольдфарб засомневался, следует ли задавать вопросы, интересные сами по
себе, в дополнение к текущим вопросам по делу. Ящер ответил столь же
пространно и даже с некоторой живостью. Мэзер изложил Гольдфарбу суть
сказанного:
-- Он говорит, что мы -- его захватчики и, следовательно, его
начальники Ящеры подчиняются начальникам так, как паписты подчиняются папе,
но в гораздо большей степени.
Гольдфарб не знал, как католики подчиняются папе. Свое невежество он
Мэзеру показывать не стал. Возможно, разведчик неприязненно относится к
другим религиям, включая еврейскую. Нельзя, чтобы это мешало выполнению ею
работы.
-- Как с ними обращаются? -- спросил он Мэзера, указывая на Мцеппса. --
После того как мы закончим, куда он денется? Как он проводит время?
-- Мы привезли несколько ящеров в Дувр для работы с вами, военными
исследователями, -- ответил Мэзер.
Местоимение "вы" удивило Гольдфарба, который привык считать военными
исследователями людей вроде Фреда Хиппла, не относя это название к себе. Он
предположил, что для боевого солдата вроде Мэзера любой, кто участвует в
войне со счетной линейкой и с паяльником вместо автомата "стэн" и ручных
гранат, считается интеллектуалом. Его удивление привело к тому, что он
упустил часть фразы, сказанной разведчиком:
-- ...разместили их в здании кинотеатра, бесполезном при таком
недостатке электроэнергии в городе. Они получают тот же паек, что и наши
войска, но...
-- Бедные дьяволы, -- с глубоким сочувствием сказал Гольдфарб. -- Это
не противоречит Женевской конвенции? Я имею в виду умышленную жестокость.
Мэзер хмыкнул.
-- Я не удивился бы. Вообще-то они получают больше мяса и рыбы, чем мы.
Есть признаки, что они нуждаются в такой диете.
-- И я тоже, -- мечтательно произнес Бэзил Раундбуш. -- О, как я
нуждаюсь. Видите, как я страдаю по филею?
Капитан Мэзер вытаращил глаза и попытался продолжить:
-- Тем, кто хочет, мы даем имбирь. У Мцеппса к нему привычки нет.
Разговаривают между собой. Некоторые играют в карты, в кости и даже в
шахматы.
-- Это, наверное, не те игры, к которым они привыкли? -- решил
Гольдфарб.
-- Мцеппс рассказал мне, у них есть игра в кости. Другие игры, я
полагаю, позволяют им проводить время. Их собственных игр мы им не даем. Не
можем. Большинство из них электрические, нет, вы бы сказали, электронные,
так? Кто знает, не смогут ли они соорудить из них что-то вроде радиостанции.
-- M-м, пожалуй, так. -- Гольдфарб посмотрел на Мцеппса. -- Он доволен?
-- Я спрошу его, -- сказал Мэзер, выслушал ответ и рассмеялся. -- "Вы
что, сошли с ума?" -- перевел он.
Мцеппс сказал что-то еще. Мэзер продолжил:
-- Он говорит, что он жив, его кормят и не подвергают мучениям, и это
гораздо больше, чем он ожидал, когда попал в плен. Он не пляшет на ромашках,
но и не получает пинков.
-- Довольно честно сказано, -- заключил Гольдфарб и вернулся к работе.
* * *
Сержант Герман Малдун смотрел сквозь разбитые окна второго этажа
Вуд-Хауза в Квинси, штат Иллинойс, вниз по течению Миссисипи, на основание
крутого утеса.
-- Речной ад, -- объявил он.
-- Это еще и местный ад, -- сказал Остолоп Дэниелс. -- Да, окна разбиты
вдребезги, но сам дом вряд ли изменился по сравнению с тем, каким он был,
когда я последний раз приезжал в этот город, в промежутке между седьмым и
девятнадцатым годами.
-- Переплеты сделаны на совесть, точно, -- согласился Малдун. -- И
каменные блоки с прокладками из свинца, их где попало не применяют. -- Он
сделал паузу. -- А что вы делали здесь в девятьсот седьмом году, лейтенант,
осмелюсь спросить?
-- Играл в мяч -- что еще? -- ответил Остолоп. -- Я начал вторым
кэтчером за "Квинси Джем" в лиге штата Айова. В первый раз я оказался в
стране янки, и -- боже! -- как я был одинок. Первый кэтчер -- его имя
Раддок, Чарли Рад-док -- сломал большой палец на второй неделе мая. После
этого я выбил 360 в месяц, и "Грейс Харбор Грей" из штата Вашингтон купили
мой контракт. Северо-Западная лига была класса Б, на два зубчика выше
"Квинси", но я все равно жалел, что ухожу.
-- Как это вышло? -- спросил Малдун. -- Вы ведь не из тех, кто
пренебрегает движением вверх, лейтенант, и, бьюсь об заклад, никогда таким
не были.
Дэниелс тихо рассмеялся. Он тоже смотрел на Миссисипи. Здесь это была
большая река, но -- ничто по сравнению с тем, какой она втекает в свой
родной штат. Пока что в нее еще не влились ни Миссури, ни Огайо, ни Красная,
ни множество других рек.
На самом деле он смотрел не столько на реку, сколько на собственную
жизнь. Скорее себе, чем Герману Малдуну, он сказал:
-- Здесь была хорошенькая маленькая девочка с курчавыми волосами цвета
спелой кукурузы Ее имя было Адди Страсхейм, я и сейчас вижу ямочку у нее на
щеке, как будто это было вчера. Она была такая конфетка, эта Адди. Если бы я
остался здесь на весь сезон, я, наверное, женился б на ней, если бы уговорил
ее отца
-- Значит, у вас есть шанс найти ее, -- сказал Малдун. -- За город шли
не такие уж сильные бои, и вряд ли все люди ушли отсюда, чтобы сложить
головы за другой большой город.
-- Вы знаете, Малдун, при таких замечательных мозгах вы иногда
выглядите круглым дураком, -- сказал Остолоп.
Сержант улыбнулся ему. Медленно, снова скорее для самого себя, Дэниелс
продолжил: -- Мне было тогда двадцать один, ей -- наверное, восемнадцать. Не
думаю, что был первым мальчиком, который когда-либо целовал ее, но по моим
расчетам передо мной их вряд ли было больше двух. Она еще жива, она стала
старой, такой же, как я, как вы, как все. Раньше я думал о ней, какая она --
такая сладкая, словно сливовый пирог. -- Он вздохнул. -- Черт побери, я
раньше думал о себе, каким я был... Мальчишка, веривший, что поцелуй -- это
нечто особенное! И не стоял в очереди, чтобы быстренько перепихнуться...
-- Мир -- поганое место, -- сказал Малдун. -- Поживешь в нем, и через
некоторое время он тебя истреплет. Война делает это быстрее, но и без нее --
тоже плохо.
-- Не в этом ли досадная и печальная правда? -- сказал Остолоп.
-- Вот. -- Малдун вытащил из-за пояса фляжку и протянул лейтенанту. --
Это вас подлечит.
-- Да? -- Никто еще не предлагал Остолопу воды с такими словами.
Он отвернул крышку, поднес фляжку к губам и сделал глоток. Внутри было
нечто прозрачное, как вода, но пинающееся, как мул. Несколько раз он
пробовал сырой пшеничный ликер, но этот напиток в отличие от многих видов
самогона, которые он вливал в себя, заставлял его чувствовать себя не просто
Дэниелсом, а настоящим крепким мужчиной. Он проглотил, пару раз кашлянул и
вернул фляжку Малдуну.
-- Хорошо, что у меня нет сигарет Если я зажег бы спичку и вдохнул,
наверное, взорвался бы.
-- Я бы не удивился, -- хмыкнув, сказал сержант. Он посмотрел на часы.
-- Лучше воспользуемся временем увольнения, пока можно. В полночь мы снова
начнем отрабатывать жалованье.
Дэниелс вздохнул.
-- Да, я знаю. И если все пойдет, как надо, мы оттесним ящеров на
четверть мили вниз по Миссисипи. С такой скоростью мы освободим эту
проклятую реку за три недели до Страшного Суда.
Он завернулся в одеяло и через полторы минуты заснул.
Засыпал он в ожидании, что капитан Шимански разбудит его пинком. Но
проснулся в должное время без помощи сапога командира отряда. Об этом
позаботились москиты. Они влетали в разбитые окна Вуд-Хауза, жужжа громче,
чем звено истребителей.
Он принялся хлопать по лицу и рукам. Все остальное было закрыто
одеждой, но москиты радовались любому открытому участку кожи. Наступит утро,
и он будет выглядеть, как сырое мясо. Затем он вспомнил об операции.
Наступит утро, и он сам может оказаться сырым мясом.
Малдун тоже проснулся. Они вместе спустились по лестнице, пара
стариков, все еще стойко державшихся в мире молодых и участвовавших в их
игре. Когда он был мальчишкой и пробивался в большую игру, пусть ненадолго,
он презирал -- почти ненавидел -- старикашек, которые так вот стойко
держались и держались, не желая уйти, чтобы дать шанс новым парням. Теперь
он старикашкой стал сам. Но если "уйти" означает скопытиться, это куда хуже,
чем потерять работу.
Капитан Шимански был уже внизу в большом холле и раздавал указания
пехотинцам. Считалось, что они должны все знать и так, но, само собой
разумеется, мозги и тому подобное есть не у всех. Шимански закончил свою
речь словами:
-- Слушайтесь вашего лейтенанта и сержанта. Они поведут вас.
Остолоп развеселился.
Снаружи москитов было еще больше. Трещали сверчки.
Квакало несколько весенних лягушек, хотя для большинства сезон уже
кончался. Ночь была теплой и влажной. Взвод топал на юг, к позициям ящеров.
Сапоги громко стучали по мостовой, затем -- по земле и траве -- шум шагов
стал тише.
Двое разведчиков остановили наступавших американцев к северу от
Марблхеда, деревушки, расположенной по реке ниже Квинси.
-- Окопаться, -- шепотом приказал Остолоп в липкую темноту.
Шанцевый инструмент уже врезался в землю. Дэниелс избегал строительства
сложных окопных систем, применявшихся в Первую мировую войну, потому что
современный бой предполагал слишком быстрое перемещение и для большинства
случаев такие окопы были непрактичны. Но даже наскоро вырытые норы временами
оказывались очень полезными.
Он отодвинул рукав, чтобы посмотреть на часы. Четверть двенадцатого,
показали светящиеся стрелки. Он поднес часы к уху. Да, тикают. Ему казалось,
что прошло уже часа два лишних и с атакой что-то неладно.
-- Когда забавляешься, время летит быстро, -- пробормотал он.
Едва он опустил руку, как артиллерия открыла огонь -- к востоку от
Квинси. Снаряды ударили по Марблхеду, некоторые взрывались в каких-то двух
сотнях ярдов южнее от места, где он лежал. Значит, все в порядке и как надо,
просто он слишком заработался и потерял ощущение времени.
-- Вперед, -- закричал он, когда часы показали назначенное время.
Сектор обстрела тут же переместился с северной на южную часть
Марблхеда. Артиллерия ящеров тоже вступила в дело, но занималась в основном
артиллерийской дуэлью. Остолоп радовался, что ящерам не до него.
-- Сюда, -- закричал разведчик. -- Мы сделали проходы в проволоке.
Вместо колючей проволоки ящеры использовали нечто вроде длиннейшего
тонкого обоюдоострого бритвенного лезвия. Эта режущая проволока была еще
противнее колючей. По плану проходы действительно предусматривались, но не
всегда планы соответствуют действительности.
Ящеры открыли из Марблхеда огонь по наступающим американцам,
двигавшимся через проволочное заграждение. Сколько ни ставь ловушек, всех
крыс все равно не поймаешь. Сколько ни обстреливай пехоту артиллерией, всех
бойцов все равно не перебьешь. Остолопу приходилось бывать под навесным
огнем и похуже этого. Он ожидал сопротивления, и его не обманули.
Он пострелял из своего "томпсона", затем бросился на землю за
перевернутым кузовом старой машины. Майк Уилер, стрелок из его взвода, палил
из автоматической винтовки по городку. Дэниелсу хотелось бы, чтобы на его
месте был Дракула Сабо из его прежнего взвода. Дракула всегда упреждал
противника, когда сталкивался с ящером носом к морде.
Атака его взвода обозначила позиции ящеров. Другой взвод вошел в
городок с востока через несколько минут. Теперь они знали, где прячется
противник, и выбивали чужаков поочередно из каждого дома. Некоторые ящеры
сдались, некоторые сбежали, некоторые умерли. Один из их медиков и двое
людей-солдат бок о бок перевязывали пострадавших.
"Небольшой бой", -- устало подумал Остолоп. Людей погибло немного,
ящеров даже меньше, если уж говорить честно. В Марблхеде сильного гарнизона
не было. Местные жители стали выглядывать из убежищ, которые они соорудили
для защиты от кусков металла, летавших повсюду.
-- Не так уж плохо, -- сказал Герман Малдун. Он показал на запад, в
сторону Миссисипи. -- Еще часть реки освободили. Мы вычистим ящеров гораздо
быстрее, чем за три недели до Судного дня.
-- Да, -- согласился Дэниелс. -- Может, за шесть недель. Малдун
расхохотался.
Лю Хань обернулась и увидела, что Лю Мэй взяла штык, который Нью
Хо-Т'инг беззаботно оставил на полу.
-- Нет! -- закричала Лю Хань. -- Положи это!
Она поспешила отнять опасный предмет у маленькой дочери.
Прежде чем она успела подойти, Лю Мэй бросила штык и уставилась на мать
широко открытыми глазами. Та начала было бранить ее, но вдруг замолкла. Ее
дочь подчинилась ей, хотя она закричала по-китайски. Ей не понадобилось
говорить на языке маленьких чешуйчатых дьяволов или использовать усиливающее
покашливание, чтобы ребенок понял ее.
Она подхватила Лю Мэй на руки и крепко прижала к себе. Лю Мэй не
заплакала, не закричала пронзительно, она не вырывалась, как это было, когда
Лю Хань в первый раз взяла ее у Томалсса. Ее дочь понемногу привыкала быть
человеческим существом среди человеческих существ, а не игрушкой лгущих
маленьких дьяволов.
Лю Мэй показала на штык.
-- Это? -- спросила она на языке маленьких дьяволов вместе с
вопросительным покашливанием.
-- Это штык, -- ответила Лю Хань по-китайски. -- Штык.
Лю Мэй попыталась повторить, но у нее получился звук, похожий на тот,
что мог бы воспроизвести чешуйчатый дьявол. Ребенок снова показал на штык и
еще раз спросил:
-- Это?
Лю Хань потребовалось время, пусть даже очень короткое, чтобы понять:
вопрос был задан на китайском.
-- Это -- штык, -- снова сказала она.
Она обняла Лю Мэй и горячо поцеловала ее в лоб. Лю Мэй не понимала, как
относиться к поцелуям, которыми осыпала ее Лю Хань, получив ребенка обратно:
тогда девочка воспринимала их с отчаянием или досадой. Теперь малышка
поняла: поцелуй -- это что-то приятное.
Она засмеялась в ответ. Вообще Лю Мэй умела смеяться, но улыбалась
редко. Никто не улыбался ей, когда она была совсем крошкой: лица чешуйчатых
дьяволов не приспособлены к улыбкам. Это тоже вызывало досаду у Лю Хань. Она
беспокоилась, сможет ли когда-нибудь научить Лю Мэй улыбаться.
Она принюхалась, затем, несмотря на протесты ребенка -- вопить Лю Мэй
не стеснялась, вымыла ее и переодела.
-- Из тебя кое-что вышло, -- сказала она дочери. -- Это все? Тебе
хватает еды?
Ребенок издал визжащий звук, который мог что-то значить -- или не
значил ничего. Лю Мэй уже была достаточно большой, чтобы ее кормить грудью,
да и груди Лю Хань давно не давали молока, потому что ребенка отняли у нее
совсем маленьким. Но Лю Мэй не нравились ни рисовая пудра, ни вареная лапша,
ни супы, ни кусочки свинины и курятины, которыми Лю Хань пыталась кормить
ее.
-- Томалсс, должно быть, кормил тебя консервами, -- рассерженно сказала
Лю Хань.
Она еще больше расстроилась, потому что Лю Мэй насторожилась и
обрадовалась, услышав знакомое имя маленького чешуйчатого дьявола.
Лю Хань тоже питалась консервами, когда маленькие дьяволы держали ее
пленницей в самолете, который никогда не садится на землю. В основном эти
консервы были захвачены в Америке Бобби Фьоре или в других странах, где
употребляют подобную пишу. Она ненавидела эту еду. Они годились на то, чтобы
уберечь от голодной смерти, но никак не заменяли настоящих продуктов.
Но они были известны Лю Мэй, так же как и сама компания чешуйчатых
дьяволов. Ребенок считал, что китайская пища, которая Лю Хань казалась
единственно правильной, имеет неприятный вкус и запах, и ел ее с такой же
неохотой, какую Лю Хань испытывала, питаясь мясными консервами и другой
гадостью.
Еду иностранных дьяволов можно было найти в Пекине и теперь, хотя, как
правило, она имелась у богатых последователей гоминдановской
контрреволюционной клики или тех, кто служил, как верная собака, чешуйчатым
дьяволам, -- и эти две группы были почти неразделимы. Нье Хо-Т'инг предлагал
раздобыть эту еду разными окольными способами, чтобы кормить Лю Мэй тем, к
чему она привыкла.
Лю Хань каждый раз отказывалась. Она подозревала -- да нет, была
уверена, что им движет: он хотел помочь ей, чтобы ребенок вел себя по ночам
тихо. Вполне понятное желание, и, конечно, ей очень хотелось высыпаться по
ночам, но она была поглощена идеей превратить Лю Мэй в нормального
китайского ребенка, и как можно скорее.
Она много размышляла над этим с тех пор, как ей вернули ребенка. Но
теперь она смотрела на Лю Мэй по-новому, словно прежде не видела ребенка
вообще. Она добивалась полной противоположности тому, чего добивался
Томалсс: он так активно стремился превратить Лю Мэй в чешуйчатого дьявола,
как Лю Хань старалась теперь сделать из нее обычного достойного человека. Но
и маленький дьявол, и сама Лю Хань обращались с Лю Мэй так, словно она была
чистой страницей, на которой можно писать любые иероглифы по своему выбору.
А чем еще мог бы быть ребенок?
Для Нье все было просто. По его мнению, ребенок -- это сосуд, который
надо наполнить революционным духом. Лю Хань фыркала. Нье, вероятно,
раздражало, что Лю Мэй не могла пока устраивать взрывы и не носила красную
звезду на своем комбинезончике. Ну что ж, это проблема Нье, а не ее или
ребенка. Над жаровней в углу комнаты Лю Хань стоял горшок с "као кан
миен-ер", сухой пудрой для лепешек. Лю Мэй она нравилась больше, чем другие
виды порошкообразного риса или старая рисовая мука.
Лю Хань подошла и сняла крышку. Сунула указательный палец в горшок, а
когда вытащила, он был покрыт комками теплой липкой массы, образовавшейся из
сухой рисовой пудры. Поднесла палец к ротику Лю Мэй, и девочка съела рис с
пальца.
Может, в конце концов Лю Мэй привыкнет к нормальной пище. Может быть,
сейчас она настолько голодна, что все съедобное кажется ей вкусным. Лю Хань
вспоминала ужасное время на самолете, который никогда не садится на землю.
Она ела серовато-зеленый горошек, который вкусом напоминал вареную пыль. Как
бы то ни было, Лю Мэй проглотила несколько комков "као кан миен-ер" и
успокоилась.
-- Разве это хорошо? -- тихо проговорила Лю Хань.
Она подумала, что сухая рисовая пудра почти безвкусна, а маленькие дети
не любят пищи с острым вкусом. Так, по крайней мере, говорят бабушки, а кому
знать лучше, как не им?
Лю Мэй посмотрела на Лю Хань и издала усиливающее покашливание. Лю Хань
уставилась на дочь. Неужели она хотела сказать, что сегодня ей понравилась
сухая пудра? Лю Хань не могла придумать, что еще бы могло обозначать это
покашливание. И хотя ее дочь все еще изъяснялась, как маленький чешуйчатый
дьявол, она одобрила тем самым не просто земной, но китайский продукт.
-- Мама, -- сказала Лю Мэй и снова издала усиливающее покашливание.
Лю Хань подумала, что сейчас растечется маленькой лужицей каши. Нье
Хо-Т'инг был прав: мало-помалу она перетягивала дочь от чешуйчатых дьяволов
Гольдфарба, он продолжил: -- Да, конечно, это вы. Я должен поставить вас в
известность, что не так давно я посадил его с семьей на пароход, идущий в
Палестину, по приказу начальства.
-- В самом деле? -- бесцветным голосом спросил Гольдфарб. -- Благодарю
вас, сэр, за то, что вы рассказали. Другое дело... -- Он покачал головой. --
Я вывез его из Польши, чтобы ящеры не смогли совершить над ним самое худшее,
и теперь он снова в стране, которую они захватили. Вы что-нибудь получали от
него, после того как он прибыл туда?
-- Боюсь, что нет, -- ответил Мэзер. -- Я даже не слышал, добрался ли
он туда вообще. Вы же знаете, как сейчас с безопасностью. -- Он казался
несколько смущенным. -- Наверное, мне не следовало говорить вам, но ведь
кровь все же гуще воды, так?
-- Да. -- Гольдфарб закусил губу. -- Полагаю, что все же лучше знать.
Он не был уверен в том, что хотел этим сказать. Он почувствовал себя
беспомощным. Но ведь Мэзер вполне мог принести весть, что, например, Мойше,
Ривка и Рейвен погибли во время воздушного налета ящеров на Лондон. Но здесь
все же оставалась надежда. Уцепившись за нее, он сказал:
-- Что ж, у нас не из чего особенно выбирать. Мы можем только
надеяться, правда?
-- Вы совершенно правы, -- сказал Мэзер, и Гольдфарб понял, что
произвел приятное впечатление. -- Единственный способ не сойти с ума --
продолжать дело.
"Как это по-британски", -- подумал Гольдфарб, с печалью и восхищением
одновременно.
-- Посмотрим, что знает Мцеппс о радарах и что он сможет рассказать об
установках, которые мы захватили у его товарищей.
Еще до окончания работы в первый день общения с ящером он узнал больше,
чем за несколько месяцев терпеливой -- а иногда и не очень -- деятельности
методом проб и ошибок. Мцеппс дал ему ключ к системе цветной кодировки,
которую ящеры использовали для обозначения деталей и проводов, гораздо более
сложной и информативной, чем та, к которой привык Гольдфарб. Ящер показал
себя и искусным техником, продемонстрировав специалисту королевских ВВС с
десяток быстрых приемов, с помощью которых сборка, разборка и отыскание
неисправностей в блоках радара выполнялись легче.
Но когда дело дошло непосредственно до ремонта, тут от него пользы было
меньше.
Гольдфарб спросил его через Мэзера:
-- Что вы будете делать, если этот блок окажется неисправным?
И он показал на устройство, управляющее длиной волны радара. Он не
знал, как это делается, хотя его изыскания убедили его, что это возможно.
-- Вы вынимаете модуль и заменяете его исправным. -- Мцеппс потянулся к
радару. -- Смотрите, он вставляется и вынимается вот так. Очень просто.
Это было очень просто. С точки зрения легкости разборки и доступа к
деталям приборы ящеров значительно превосходили все, что имелось у
королевских ВВС. Ящеры сконструировали их так, что они были не только
эффективными, но и удобными в обслуживании. В них было вложено немало
инженерного ума. Британские же инженеры пока достигли лишь уровня, при
котором радары хотя бы работали. Каждый раз, когда Гольдфарб смотрел на
мешанину проводов, резисторов и конденсаторов, составлявших внутренности
радара королевских ВВС, он понимал, что об удобстве обслуживания еще никто
не задумывался.
Мцеппс, однако, не вполне понял вопрос.
-- Я понял, как вы заменили его, да. Но представьте себе, что у вас нет
замены всего блока. Предположим, вам надо отремонтировать часть, которая
стала неисправной. Как вы отыщете ее и как отремонтируете?
Капитан Мэзер перевел уточненный вопрос ящеру.
-- Ничего нельзя сделать, -- сказал тот по-английски.
Затем продолжил на своем языке. Мэзеру пришлось дважды останавливать
его и задавать дополнительные вопросы. Наконец он изложил Гольдфарбу суть:
-- Он говорит, старик, что ничего сделать нельзя. Сборка -- блочная.
Если какая-то часть неисправна, выбрасывается весь блок. -- Мцеппс добавил
что-то еще. Мэзер перевел: -- Идея в том, чтобы ничего не ломалось и
выбрасывать ничего не требовалось.
-- Если нельзя починить то, что сломалось, что хорошего в таком
подходе? -- спросил Гольдфарб.
Насколько он знал, заниматься электроникой без теоретических знаний о
действии техники бесполезно -- а если вы разбираетесь в теории, то вы уже на
полпути к умению починить неисправность. Временами они случаются.
Через мгновение он решил, что несправедлив к ящеру.
Множество людей управляют автомобилем и знают о том, как он действует,
ровно столько, чтобы залить бензин да залатать проколотую камеру. Тем не
менее он не стал бы включать такого человека в команду, если бы водил
гоночный автомобиль.
Мцеппс, похоже, придерживался своего мнения. Через капитана Мэзера ящер
пояснил:
-- Задача техника состоит в том, чтобы сказать, какая из частей больна.
В любом случае мы не можем производить компоненты для нашей аппаратуры на
этой планете. Ваша технология слишком примитивна. Мы должны использовать то,
что привезли с собой.
Гольдфарбу тут же представился экспедиционный корпус викторианских
времен в черной Африке, попавший в стесненные обстоятельства. Британские
солдаты побили множество туземцев -- пока хватало патронов, пока в пулемете
"максим" не сломалась какая-то деталь, пока лошади не начали гибнуть от
сонной болезни и пока сами они не стали гибнуть от малярии, оттого что
заблудились... Да мало ли что может случиться в черной Африке! Если эта
викторианская армия застряла без надежды спастись...
Он повернулся к Дональду Мэзеру.
-- Знаете, сэр, я впервые почувствовал некоторую симпатию к ящерам.
-- Не спешите, -- посоветовал Мэзер. -- Они полезны вам, и это истинная
правда. Но они опасные противники, а значит, мы должны стать еще опаснее.
Газы, эти вот бомбы... если мы не хотим утонуть, надо хвататься за все, за
что сможем.
Это было бесспорно правильно. Но Мэзер тоже не понял, что имел в виду
Гольдфарб. Дэвид посмотрел на разведчика. Нет, Мэзер явно не относится к
тем, кто одобряет споры на основе исторических аналогий, даже если он знает
смысл этого слова.
-- Спросите Мцеппса, что он и его чешуйчатые друзья будут делать, когда
у них закончатся запасные части.
-- К тому времени мы уже будем разгромлены, -- сказал Мэзер после того,
как ящер дал ответ. -- Он до сих пор верит их пропаганде, несмотря на
потрясение.
-- Полагаю, вряд ли можно ожидать от них высказываний о том, что они
обречены, -- допустил Гольдфарб. -- Но если наш очаровательный пленник
считает, что мы будем побеждены, почему он сотрудничает с нами? Он ведь
помогает воевать со своим собственным народом. Почему не ограничиться
сообщением своего имени, ранга и номера в ведомости на жалование?
-- Интересный вопрос.
Мэзер воспроизвел несколько звуков паровой машины, обращаясь к Мцеппсу.
Гольдфарб засомневался, следует ли задавать вопросы, интересные сами по
себе, в дополнение к текущим вопросам по делу. Ящер ответил столь же
пространно и даже с некоторой живостью. Мэзер изложил Гольдфарбу суть
сказанного:
-- Он говорит, что мы -- его захватчики и, следовательно, его
начальники Ящеры подчиняются начальникам так, как паписты подчиняются папе,
но в гораздо большей степени.
Гольдфарб не знал, как католики подчиняются папе. Свое невежество он
Мэзеру показывать не стал. Возможно, разведчик неприязненно относится к
другим религиям, включая еврейскую. Нельзя, чтобы это мешало выполнению ею
работы.
-- Как с ними обращаются? -- спросил он Мэзера, указывая на Мцеппса. --
После того как мы закончим, куда он денется? Как он проводит время?
-- Мы привезли несколько ящеров в Дувр для работы с вами, военными
исследователями, -- ответил Мэзер.
Местоимение "вы" удивило Гольдфарба, который привык считать военными
исследователями людей вроде Фреда Хиппла, не относя это название к себе. Он
предположил, что для боевого солдата вроде Мэзера любой, кто участвует в
войне со счетной линейкой и с паяльником вместо автомата "стэн" и ручных
гранат, считается интеллектуалом. Его удивление привело к тому, что он
упустил часть фразы, сказанной разведчиком:
-- ...разместили их в здании кинотеатра, бесполезном при таком
недостатке электроэнергии в городе. Они получают тот же паек, что и наши
войска, но...
-- Бедные дьяволы, -- с глубоким сочувствием сказал Гольдфарб. -- Это
не противоречит Женевской конвенции? Я имею в виду умышленную жестокость.
Мэзер хмыкнул.
-- Я не удивился бы. Вообще-то они получают больше мяса и рыбы, чем мы.
Есть признаки, что они нуждаются в такой диете.
-- И я тоже, -- мечтательно произнес Бэзил Раундбуш. -- О, как я
нуждаюсь. Видите, как я страдаю по филею?
Капитан Мэзер вытаращил глаза и попытался продолжить:
-- Тем, кто хочет, мы даем имбирь. У Мцеппса к нему привычки нет.
Разговаривают между собой. Некоторые играют в карты, в кости и даже в
шахматы.
-- Это, наверное, не те игры, к которым они привыкли? -- решил
Гольдфарб.
-- Мцеппс рассказал мне, у них есть игра в кости. Другие игры, я
полагаю, позволяют им проводить время. Их собственных игр мы им не даем. Не
можем. Большинство из них электрические, нет, вы бы сказали, электронные,
так? Кто знает, не смогут ли они соорудить из них что-то вроде радиостанции.
-- M-м, пожалуй, так. -- Гольдфарб посмотрел на Мцеппса. -- Он доволен?
-- Я спрошу его, -- сказал Мэзер, выслушал ответ и рассмеялся. -- "Вы
что, сошли с ума?" -- перевел он.
Мцеппс сказал что-то еще. Мэзер продолжил:
-- Он говорит, что он жив, его кормят и не подвергают мучениям, и это
гораздо больше, чем он ожидал, когда попал в плен. Он не пляшет на ромашках,
но и не получает пинков.
-- Довольно честно сказано, -- заключил Гольдфарб и вернулся к работе.
* * *
Сержант Герман Малдун смотрел сквозь разбитые окна второго этажа
Вуд-Хауза в Квинси, штат Иллинойс, вниз по течению Миссисипи, на основание
крутого утеса.
-- Речной ад, -- объявил он.
-- Это еще и местный ад, -- сказал Остолоп Дэниелс. -- Да, окна разбиты
вдребезги, но сам дом вряд ли изменился по сравнению с тем, каким он был,
когда я последний раз приезжал в этот город, в промежутке между седьмым и
девятнадцатым годами.
-- Переплеты сделаны на совесть, точно, -- согласился Малдун. -- И
каменные блоки с прокладками из свинца, их где попало не применяют. -- Он
сделал паузу. -- А что вы делали здесь в девятьсот седьмом году, лейтенант,
осмелюсь спросить?
-- Играл в мяч -- что еще? -- ответил Остолоп. -- Я начал вторым
кэтчером за "Квинси Джем" в лиге штата Айова. В первый раз я оказался в
стране янки, и -- боже! -- как я был одинок. Первый кэтчер -- его имя
Раддок, Чарли Рад-док -- сломал большой палец на второй неделе мая. После
этого я выбил 360 в месяц, и "Грейс Харбор Грей" из штата Вашингтон купили
мой контракт. Северо-Западная лига была класса Б, на два зубчика выше
"Квинси", но я все равно жалел, что ухожу.
-- Как это вышло? -- спросил Малдун. -- Вы ведь не из тех, кто
пренебрегает движением вверх, лейтенант, и, бьюсь об заклад, никогда таким
не были.
Дэниелс тихо рассмеялся. Он тоже смотрел на Миссисипи. Здесь это была
большая река, но -- ничто по сравнению с тем, какой она втекает в свой
родной штат. Пока что в нее еще не влились ни Миссури, ни Огайо, ни Красная,
ни множество других рек.
На самом деле он смотрел не столько на реку, сколько на собственную
жизнь. Скорее себе, чем Герману Малдуну, он сказал:
-- Здесь была хорошенькая маленькая девочка с курчавыми волосами цвета
спелой кукурузы Ее имя было Адди Страсхейм, я и сейчас вижу ямочку у нее на
щеке, как будто это было вчера. Она была такая конфетка, эта Адди. Если бы я
остался здесь на весь сезон, я, наверное, женился б на ней, если бы уговорил
ее отца
-- Значит, у вас есть шанс найти ее, -- сказал Малдун. -- За город шли
не такие уж сильные бои, и вряд ли все люди ушли отсюда, чтобы сложить
головы за другой большой город.
-- Вы знаете, Малдун, при таких замечательных мозгах вы иногда
выглядите круглым дураком, -- сказал Остолоп.
Сержант улыбнулся ему. Медленно, снова скорее для самого себя, Дэниелс
продолжил: -- Мне было тогда двадцать один, ей -- наверное, восемнадцать. Не
думаю, что был первым мальчиком, который когда-либо целовал ее, но по моим
расчетам передо мной их вряд ли было больше двух. Она еще жива, она стала
старой, такой же, как я, как вы, как все. Раньше я думал о ней, какая она --
такая сладкая, словно сливовый пирог. -- Он вздохнул. -- Черт побери, я
раньше думал о себе, каким я был... Мальчишка, веривший, что поцелуй -- это
нечто особенное! И не стоял в очереди, чтобы быстренько перепихнуться...
-- Мир -- поганое место, -- сказал Малдун. -- Поживешь в нем, и через
некоторое время он тебя истреплет. Война делает это быстрее, но и без нее --
тоже плохо.
-- Не в этом ли досадная и печальная правда? -- сказал Остолоп.
-- Вот. -- Малдун вытащил из-за пояса фляжку и протянул лейтенанту. --
Это вас подлечит.
-- Да? -- Никто еще не предлагал Остолопу воды с такими словами.
Он отвернул крышку, поднес фляжку к губам и сделал глоток. Внутри было
нечто прозрачное, как вода, но пинающееся, как мул. Несколько раз он
пробовал сырой пшеничный ликер, но этот напиток в отличие от многих видов
самогона, которые он вливал в себя, заставлял его чувствовать себя не просто
Дэниелсом, а настоящим крепким мужчиной. Он проглотил, пару раз кашлянул и
вернул фляжку Малдуну.
-- Хорошо, что у меня нет сигарет Если я зажег бы спичку и вдохнул,
наверное, взорвался бы.
-- Я бы не удивился, -- хмыкнув, сказал сержант. Он посмотрел на часы.
-- Лучше воспользуемся временем увольнения, пока можно. В полночь мы снова
начнем отрабатывать жалованье.
Дэниелс вздохнул.
-- Да, я знаю. И если все пойдет, как надо, мы оттесним ящеров на
четверть мили вниз по Миссисипи. С такой скоростью мы освободим эту
проклятую реку за три недели до Страшного Суда.
Он завернулся в одеяло и через полторы минуты заснул.
Засыпал он в ожидании, что капитан Шимански разбудит его пинком. Но
проснулся в должное время без помощи сапога командира отряда. Об этом
позаботились москиты. Они влетали в разбитые окна Вуд-Хауза, жужжа громче,
чем звено истребителей.
Он принялся хлопать по лицу и рукам. Все остальное было закрыто
одеждой, но москиты радовались любому открытому участку кожи. Наступит утро,
и он будет выглядеть, как сырое мясо. Затем он вспомнил об операции.
Наступит утро, и он сам может оказаться сырым мясом.
Малдун тоже проснулся. Они вместе спустились по лестнице, пара
стариков, все еще стойко державшихся в мире молодых и участвовавших в их
игре. Когда он был мальчишкой и пробивался в большую игру, пусть ненадолго,
он презирал -- почти ненавидел -- старикашек, которые так вот стойко
держались и держались, не желая уйти, чтобы дать шанс новым парням. Теперь
он старикашкой стал сам. Но если "уйти" означает скопытиться, это куда хуже,
чем потерять работу.
Капитан Шимански был уже внизу в большом холле и раздавал указания
пехотинцам. Считалось, что они должны все знать и так, но, само собой
разумеется, мозги и тому подобное есть не у всех. Шимански закончил свою
речь словами:
-- Слушайтесь вашего лейтенанта и сержанта. Они поведут вас.
Остолоп развеселился.
Снаружи москитов было еще больше. Трещали сверчки.
Квакало несколько весенних лягушек, хотя для большинства сезон уже
кончался. Ночь была теплой и влажной. Взвод топал на юг, к позициям ящеров.
Сапоги громко стучали по мостовой, затем -- по земле и траве -- шум шагов
стал тише.
Двое разведчиков остановили наступавших американцев к северу от
Марблхеда, деревушки, расположенной по реке ниже Квинси.
-- Окопаться, -- шепотом приказал Остолоп в липкую темноту.
Шанцевый инструмент уже врезался в землю. Дэниелс избегал строительства
сложных окопных систем, применявшихся в Первую мировую войну, потому что
современный бой предполагал слишком быстрое перемещение и для большинства
случаев такие окопы были непрактичны. Но даже наскоро вырытые норы временами
оказывались очень полезными.
Он отодвинул рукав, чтобы посмотреть на часы. Четверть двенадцатого,
показали светящиеся стрелки. Он поднес часы к уху. Да, тикают. Ему казалось,
что прошло уже часа два лишних и с атакой что-то неладно.
-- Когда забавляешься, время летит быстро, -- пробормотал он.
Едва он опустил руку, как артиллерия открыла огонь -- к востоку от
Квинси. Снаряды ударили по Марблхеду, некоторые взрывались в каких-то двух
сотнях ярдов южнее от места, где он лежал. Значит, все в порядке и как надо,
просто он слишком заработался и потерял ощущение времени.
-- Вперед, -- закричал он, когда часы показали назначенное время.
Сектор обстрела тут же переместился с северной на южную часть
Марблхеда. Артиллерия ящеров тоже вступила в дело, но занималась в основном
артиллерийской дуэлью. Остолоп радовался, что ящерам не до него.
-- Сюда, -- закричал разведчик. -- Мы сделали проходы в проволоке.
Вместо колючей проволоки ящеры использовали нечто вроде длиннейшего
тонкого обоюдоострого бритвенного лезвия. Эта режущая проволока была еще
противнее колючей. По плану проходы действительно предусматривались, но не
всегда планы соответствуют действительности.
Ящеры открыли из Марблхеда огонь по наступающим американцам,
двигавшимся через проволочное заграждение. Сколько ни ставь ловушек, всех
крыс все равно не поймаешь. Сколько ни обстреливай пехоту артиллерией, всех
бойцов все равно не перебьешь. Остолопу приходилось бывать под навесным
огнем и похуже этого. Он ожидал сопротивления, и его не обманули.
Он пострелял из своего "томпсона", затем бросился на землю за
перевернутым кузовом старой машины. Майк Уилер, стрелок из его взвода, палил
из автоматической винтовки по городку. Дэниелсу хотелось бы, чтобы на его
месте был Дракула Сабо из его прежнего взвода. Дракула всегда упреждал
противника, когда сталкивался с ящером носом к морде.
Атака его взвода обозначила позиции ящеров. Другой взвод вошел в
городок с востока через несколько минут. Теперь они знали, где прячется
противник, и выбивали чужаков поочередно из каждого дома. Некоторые ящеры
сдались, некоторые сбежали, некоторые умерли. Один из их медиков и двое
людей-солдат бок о бок перевязывали пострадавших.
"Небольшой бой", -- устало подумал Остолоп. Людей погибло немного,
ящеров даже меньше, если уж говорить честно. В Марблхеде сильного гарнизона
не было. Местные жители стали выглядывать из убежищ, которые они соорудили
для защиты от кусков металла, летавших повсюду.
-- Не так уж плохо, -- сказал Герман Малдун. Он показал на запад, в
сторону Миссисипи. -- Еще часть реки освободили. Мы вычистим ящеров гораздо
быстрее, чем за три недели до Судного дня.
-- Да, -- согласился Дэниелс. -- Может, за шесть недель. Малдун
расхохотался.
Лю Хань обернулась и увидела, что Лю Мэй взяла штык, который Нью
Хо-Т'инг беззаботно оставил на полу.
-- Нет! -- закричала Лю Хань. -- Положи это!
Она поспешила отнять опасный предмет у маленькой дочери.
Прежде чем она успела подойти, Лю Мэй бросила штык и уставилась на мать
широко открытыми глазами. Та начала было бранить ее, но вдруг замолкла. Ее
дочь подчинилась ей, хотя она закричала по-китайски. Ей не понадобилось
говорить на языке маленьких чешуйчатых дьяволов или использовать усиливающее
покашливание, чтобы ребенок понял ее.
Она подхватила Лю Мэй на руки и крепко прижала к себе. Лю Мэй не
заплакала, не закричала пронзительно, она не вырывалась, как это было, когда
Лю Хань в первый раз взяла ее у Томалсса. Ее дочь понемногу привыкала быть
человеческим существом среди человеческих существ, а не игрушкой лгущих
маленьких дьяволов.
Лю Мэй показала на штык.
-- Это? -- спросила она на языке маленьких дьяволов вместе с
вопросительным покашливанием.
-- Это штык, -- ответила Лю Хань по-китайски. -- Штык.
Лю Мэй попыталась повторить, но у нее получился звук, похожий на тот,
что мог бы воспроизвести чешуйчатый дьявол. Ребенок снова показал на штык и
еще раз спросил:
-- Это?
Лю Хань потребовалось время, пусть даже очень короткое, чтобы понять:
вопрос был задан на китайском.
-- Это -- штык, -- снова сказала она.
Она обняла Лю Мэй и горячо поцеловала ее в лоб. Лю Мэй не понимала, как
относиться к поцелуям, которыми осыпала ее Лю Хань, получив ребенка обратно:
тогда девочка воспринимала их с отчаянием или досадой. Теперь малышка
поняла: поцелуй -- это что-то приятное.
Она засмеялась в ответ. Вообще Лю Мэй умела смеяться, но улыбалась
редко. Никто не улыбался ей, когда она была совсем крошкой: лица чешуйчатых
дьяволов не приспособлены к улыбкам. Это тоже вызывало досаду у Лю Хань. Она
беспокоилась, сможет ли когда-нибудь научить Лю Мэй улыбаться.
Она принюхалась, затем, несмотря на протесты ребенка -- вопить Лю Мэй
не стеснялась, вымыла ее и переодела.
-- Из тебя кое-что вышло, -- сказала она дочери. -- Это все? Тебе
хватает еды?
Ребенок издал визжащий звук, который мог что-то значить -- или не
значил ничего. Лю Мэй уже была достаточно большой, чтобы ее кормить грудью,
да и груди Лю Хань давно не давали молока, потому что ребенка отняли у нее
совсем маленьким. Но Лю Мэй не нравились ни рисовая пудра, ни вареная лапша,
ни супы, ни кусочки свинины и курятины, которыми Лю Хань пыталась кормить
ее.
-- Томалсс, должно быть, кормил тебя консервами, -- рассерженно сказала
Лю Хань.
Она еще больше расстроилась, потому что Лю Мэй насторожилась и
обрадовалась, услышав знакомое имя маленького чешуйчатого дьявола.
Лю Хань тоже питалась консервами, когда маленькие дьяволы держали ее
пленницей в самолете, который никогда не садится на землю. В основном эти
консервы были захвачены в Америке Бобби Фьоре или в других странах, где
употребляют подобную пишу. Она ненавидела эту еду. Они годились на то, чтобы
уберечь от голодной смерти, но никак не заменяли настоящих продуктов.
Но они были известны Лю Мэй, так же как и сама компания чешуйчатых
дьяволов. Ребенок считал, что китайская пища, которая Лю Хань казалась
единственно правильной, имеет неприятный вкус и запах, и ел ее с такой же
неохотой, какую Лю Хань испытывала, питаясь мясными консервами и другой
гадостью.
Еду иностранных дьяволов можно было найти в Пекине и теперь, хотя, как
правило, она имелась у богатых последователей гоминдановской
контрреволюционной клики или тех, кто служил, как верная собака, чешуйчатым
дьяволам, -- и эти две группы были почти неразделимы. Нье Хо-Т'инг предлагал
раздобыть эту еду разными окольными способами, чтобы кормить Лю Мэй тем, к
чему она привыкла.
Лю Хань каждый раз отказывалась. Она подозревала -- да нет, была
уверена, что им движет: он хотел помочь ей, чтобы ребенок вел себя по ночам
тихо. Вполне понятное желание, и, конечно, ей очень хотелось высыпаться по
ночам, но она была поглощена идеей превратить Лю Мэй в нормального
китайского ребенка, и как можно скорее.
Она много размышляла над этим с тех пор, как ей вернули ребенка. Но
теперь она смотрела на Лю Мэй по-новому, словно прежде не видела ребенка
вообще. Она добивалась полной противоположности тому, чего добивался
Томалсс: он так активно стремился превратить Лю Мэй в чешуйчатого дьявола,
как Лю Хань старалась теперь сделать из нее обычного достойного человека. Но
и маленький дьявол, и сама Лю Хань обращались с Лю Мэй так, словно она была
чистой страницей, на которой можно писать любые иероглифы по своему выбору.
А чем еще мог бы быть ребенок?
Для Нье все было просто. По его мнению, ребенок -- это сосуд, который
надо наполнить революционным духом. Лю Хань фыркала. Нье, вероятно,
раздражало, что Лю Мэй не могла пока устраивать взрывы и не носила красную
звезду на своем комбинезончике. Ну что ж, это проблема Нье, а не ее или
ребенка. Над жаровней в углу комнаты Лю Хань стоял горшок с "као кан
миен-ер", сухой пудрой для лепешек. Лю Мэй она нравилась больше, чем другие
виды порошкообразного риса или старая рисовая мука.
Лю Хань подошла и сняла крышку. Сунула указательный палец в горшок, а
когда вытащила, он был покрыт комками теплой липкой массы, образовавшейся из
сухой рисовой пудры. Поднесла палец к ротику Лю Мэй, и девочка съела рис с
пальца.
Может, в конце концов Лю Мэй привыкнет к нормальной пище. Может быть,
сейчас она настолько голодна, что все съедобное кажется ей вкусным. Лю Хань
вспоминала ужасное время на самолете, который никогда не садится на землю.
Она ела серовато-зеленый горошек, который вкусом напоминал вареную пыль. Как
бы то ни было, Лю Мэй проглотила несколько комков "као кан миен-ер" и
успокоилась.
-- Разве это хорошо? -- тихо проговорила Лю Хань.
Она подумала, что сухая рисовая пудра почти безвкусна, а маленькие дети
не любят пищи с острым вкусом. Так, по крайней мере, говорят бабушки, а кому
знать лучше, как не им?
Лю Мэй посмотрела на Лю Хань и издала усиливающее покашливание. Лю Хань
уставилась на дочь. Неужели она хотела сказать, что сегодня ей понравилась
сухая пудра? Лю Хань не могла придумать, что еще бы могло обозначать это
покашливание. И хотя ее дочь все еще изъяснялась, как маленький чешуйчатый
дьявол, она одобрила тем самым не просто земной, но китайский продукт.
-- Мама, -- сказала Лю Мэй и снова издала усиливающее покашливание.
Лю Хань подумала, что сейчас растечется маленькой лужицей каши. Нье
Хо-Т'инг был прав: мало-помалу она перетягивала дочь от чешуйчатых дьяволов