Титов Владимир. Всем смертям назло...

повести. Я выступаю по вопросу "Художественные достоинства повести",
Несколько позже проведем конференции в школе".

.. - Иди к доске, Слава Титов. Я вынуждена была поставить тебе двойку
по сочинению. Грамматических ошибок нет, но ты не раскрыл образа Данко по
рассказу М. Горького "Старуха Изергиль". Почему ты думаешь, что человек не
может вырвать из груди сердце?
- Потому что тогда он сразу умрет.
- Но это же символ, понимаешь - символ! Это готовность одного
человека пожертвовать всем, даже самой жизнью, ради жизни других. Ты
написал, что сердце не лампочка и не свеча и гореть оно не может. Это тоже
символ. Хорошие дела человека всегда остаются в добрей памяти людей,
помогают им стать лучше, чище, мужественнее, то есть, короче говоря,
освещают им их жизненный путь. Чего ж тут не понять?! Придется тебе сегодня
остаться после уроков и повторить пройденный материал. Возьми свое
сочинение и перепиши его...
"Мы прочитали о вас и вашей книге в "Литературной газете". Поражены
вашим мужеством и настойчивостью в достижении поставленной цели. Только
человек такой великой страны, как ваша, способен на подобное. Мы помним
советских солдат, освободивших нашу родину от фашистских поработителей.
Гордимся тем, что свое мужество они достойно передали своим сынам.
Желаем вам здоровья, больших успехов в литературном творчестве.
Приезжайте к нам, в наш прекрасный город. Встретим как самого дорогого
гостя.
Ваши Иозеф и Юлия Лойчак, Нове-Замки, Чехословакия".

"Я живу в мире, отличающемся от того, в котором вы имеете счастье
жить. Я воспитан на других идеалах и принципах. Порой всем нам трудно
понять и объяснить поступки, которые совершают ваши люди. Если бы о вашем
поступке было рассказано на страницах газеты или при помощи радио и в той
манере и стиле, как это делается, я бы со всей откровенностью заявил: это
пропаганда. Но, прочитав вашу книгу, я не мог не поверить, что это
действительно взято из жизни, вырвано цельным и колоритным куском. Не знаю,
пишете ли вы еще что, но мне кажется, у вас есть дар воспроизведения мира
во всех коллизиях и взаимосвязях.
Я приветствую и благодарю вас.
Сандерс Бартлоу, Лондон, Великобритания".

"Раньше меня называли сентиментальной. Но, странно, читая вашу
повесть, у меня не появилось слез. Только какой-то комок сжимает сейчас мне
горло, когда пишу эти строки. Наверное, я сама сжилась с вашими героями, с
их горем и радостью, с их болью и счастьем. А их любовь мне представляется
как горящее сердце Данко. Это не красивые слова. Нет! Ведь это сама жизнь,
ведь это так на самом деле.
Очень пошлы и бедны люди, утверждающие, что любви нет, что люди
совершают героические поступки только из-за страха.
Часто спорю с такими людьми. У меня много аргументов в этих спорах.
Подвиги советских людей в годы войны, совершаемые по чувству долга, из-за
любви к своей Родине, к жизни. Теперь у меня есть еще ваши герои.
Часто задаю себе вопрос: "А смогла бы я так? Как Сергей или Таня?" И
не нахожу ответа. Может, я трусиха? Вот и сейчас, прочитав повесть, опять
поставила такой вопрос. Не знаю, смогла бы я быть такой или нет, но знаю и
верю в людей, окружающих меня: они смогут. Сколько замечательных людей
встречается в жизни. И зачастую ничего в их виде нет такого, что отличало
бы от всех.
Желаю вам больших успехов во всех ваших делах.
Богуслава А.. Лит. ССР, Эйшишкский р-н".

"Здравствуйте, дорогие мои Сережа и Таня!
Мне очень хочется, чтобы ваша жизнь была такой же, как ваша
необыкновенная свадьба, чтобы вас по-прежнему влекло что-то необыкновенное,
чтобы ярче для вас светило солнце, чтобы быстрее кружилась планета. Читая о
вас, я плакала. Я плакала оттого, что еще сильнее поверила в то, что самое
благородное, самое высокое чувство - любовь - существует на земле. И не
только существует, но и помогает людям переносить злые удары, усиливает
радость, делает жизнь еще прекрасней. Читая повесть, иной раз становится
стыдно за себя, и тогда появляется желание сделать что-то хорошее, чтобы
человек лишний раз улыбнулся, чтобы ему стало хорошо. Ваша повесть очень
нужна мальчишкам 16 - 17 лет, которые считают, что много видели, много
испытали, и утверждают, что никакой любви нет, это выдумка несчастных
лириков. Для меня вы слились в одно целое, и вас не разъединить никаким
ураганом. Я бы ничего больше от жизни не хотела, если бы нашелся на земле
человек, который стал бы для меня, как Сережа для Тани, а я для него - как
Таня для Сережи. Я была бы самой счастливой. Но где он, этот Сережка? Может
быть, ходит рядом, а я не вижу. Будет очень обидно, если мы не встретимся.
Нет, я уверена, встречу его!
Я обещаю вам, что пронесу свою любовь свято и бережно, оберегая ее от
ненужных дрязг и осложнений.
Алла М.. 10-й кл, г. Харьков".

"Мы, ваши земляки, очень гордимся вами. Мы тоже работали В шахте и
имеем достаточиое представление о жизни шахтеров. Спасибо вам солдатское за
вашу твердость и настойчивость. Через несколько месяцев мы демобилизуемся,
снова пойдем в шахту, продолжим работу и учебу. До армии мы работали в
городах Краснодон, Красный Луч, Антрацит, Ровеньки.
А найдем ли мы, Владислав Андреевич, себе таких девушек, как ваша жена
Рита? Лично я сомневаюсь. Наглядные примеры - наши ребята, мои однополчане.
К каждому второму подойдите я спросите: пишет тебе та, что провожала в
армию и клялась в вечной любви? Ответ будет один - нет. Как можно понять
нашил йрекрасных, "верных" подруг? Чаще всего, проводив в армию, она пишет
год-полтора, и все, хватит!
Вам очень повезло. Про такую девушку можно с уверенностью сказать, что
она и десять, двадцать лет, всю жизнь ждала бы. Счастья вам и успехов!
Владимир Родионов, Кострома".

"Уважаемый Владислав Андреевич!
Нас глубоко тронула и ваша повесть, и ваша корчагинская судьба. На
вашем примере, идеях вашего произведения будут учиться молодые строители
социализма и коммунизма не только в вашей великой стране, но и других
странах мира.
Нам хотелось бы предложить ваше произведение болгарским читателям,
которые в этом юбилейном году воспримут его как дар от любимой советской
литературы. В связи с этим убедительно просим вас, дорогой советский друг,
сообщите нам, выйдет ли в ближайшее время эта повесть отдельной книгой,
будут ли какие-нибудь существенные изменения, или нам можно уже начинать
перевод? Мы были бы вам очень благодарны, если вы не откажете в любезности
выслать нам свой портрет для болгарского издания.
Нам приятно сообщить вам, что ваш рассказ "Раненый чибис" прочитали по
болгарскому радио и опубликовали в газете "Литературен фронт", органе Союза
болгарских писателей.
Желаем дальнейших успехов!
Директор Дамян Барняков, главный редактор Д. Добрев.
Государственное издательство "Народна культура". София, Болгария".

Рукопись повести из Киева мне вернули. Четвертый номер журнала
"выстрелил" другим произведением.
В хитросплетениях домов и переулков квартала имени Гаевого звенела
капель, пробивались несмелые мелководные ручейки. Шла весна 1966 года.
"Четвертый год мыкаюсь со своей писаниной. А чего достиг? Вот она опять
передо мной, как в прошлом году, позапрошлом. Может, хватит? Может, не за
свое дело взялся? А может, не надо было забирать из Киева? Пусть бы шла с
добавлениями и изменениями, которых требовал редактор. Может, капризничаю?
Может, так надо, все так делают? Ведь согласны же были напечатать, а этэ же
не районная газета - журнал идет на всю республику, а может, и больше того.
Может, по недомыслию своему упорствую?! Но, как только вспоминал советы
редактора и работу над исправлением повести, в груди вставал какой-то
глухой протест, и я не мог с ним ничего поделать. И даже сама мысль увидеть
свою работу в таком искаженном виде претила и пугала. "Нет, лучше пусть
пропадет, не увидит света, но переписывать ее не буду! Но, наверное, нужны
уступки, без них, может быть, нельзя? К тому же это первая работа... Чего
теперь рассуждать! Может, так, а может, эдак - дело сделано, мосты все
сожжены, точка!"
А весна, как нарочно, напоминала ту весну, шахтерскую...
В чистом небе трепетал жаворонок, и воздух был крут и пьянил, как
тогда, у дальнего шурфа шахты "Северной", после смены, после пыльной
круговерти лав и штреков, когда, хватнув полной грудью настоянный на весне
воздух, на миг замрешь, подставив чумазое лицо солнцу, и где-то внутри тебя
скворчонком защебечет: вот и все, и больше ничего не надо, пусть будет так
и завтра, и послезавтра, всегда, всю жизнь... И над головой такой же
жаворонок в небе...
Рукопись в тринадцатый раз была исчеркана вдоль и поперек. Странное
действие оказал на меня редактор. Теперь я уже намеренно и убежденно
сокращал те сцены из больничной жизни, которые он советовал расширить.
Будто назло ему, эпизод, где Сергей выпивает, был заново переписан и
усилен. "Сергей сморщился и, стуча зубами о край кружки, выпил водку. Влага
опалила желудок..." - выписывал я на белом листе бумаги, а сам видел перед
собой редактора и полемизировал с ним: "Вот тебе! Вот тебе "не примет
читатель!" Вот тебе "не примет!" И сам пьянел и от того, что отрывок
получался еще точнее, правдивее, жизненнее, и от зла, которому дал выход.
А вскоре одна из местных газет, в общем-то из самых добрых
побуждений, опубликовала обширную статью, в которой бойко излагалась моя
биография и без всяких обиняков, чуть ли не немедленно, обещалась читателю
публикация повести в республиканском журнале. Посмотрел на подпись под
статьей и подивился. И тут поработал киевлянин.
Статья называлась "Корчагин из города Луганска" (тогда Ворошиловград
назывался Луганском). Много горьких минут принесла эта статья. На улицу
стыдно было выходить, со знакомыми неприятно встречаться, будто я сам нагло
и громогласно объявил себя человеком выдающимся или присвоил высокую
награду, принадлежащую другому.
В этой связи мне хочется сказать еще несколько слов. У нас вошло, что
ли, в моду очень часто и как-то очень легко и просто, как говорится, с
ходу, примерять обыкновенного человека к тому, что живет в святой памяти
народа, является его совестью и гордостью. Я понимаю, это обычно делается
из самых лучших побуждений. Но разумно ли это? Будем чтить труд, честность,
смелость. А время само поставит все на свое место.
Весна в тот год несколько померкла для меня, а добровольный домашний
"арест" казалс? невыносимо томительным. Досадно было вдвойне. Я-то знал,
что в указанном республиканском журнале моя повесть никогда не выйдет.

"Вашу повесть прочла на одном дыхании, не отрываясь. Много думала о
вас. Не о вашем подвиге и мужестве (по всей вероятности, большинство из
наших людей, советских людей, поступили бы точно так), а о той боли и
страданиях, которые вам пришлось перенести. Говорить о литературных
достоинствах или недостатках вашего произведения не могу из-за своей
некомпетенции, но у меня есть и своя точка зрения - точка зрения читателя.
В любом рассказе, повести, романе нам наиболее близко и понятно то,
что в какой-то степени нами самими пережито и передумано, что созвучно
нашему настроению и помогает выйти из лабиринта нерешенных вопросов.
Последнее очень важно.
Твердо верю в то, что вы будете писать. Откуда такая уверенность?
Позвольте перефразировать: "...в глубоком понимании горя, душевного
страдания, скорби таится огромная нравственная сила, помогающая учить
других людей мужеству".
Ю. Третьякова, г. Алма-Ата".

"Вот уже десять лет, как я прикована к постели. Живу не так, как надо
бы, т. е. бесцельно и бесполезно. Раньше я могла с кем-то говорить,
дружить, но в последнее время во мне появилась злоба на всех, кто может
ходить, работать. Как увижу, что все ходят, что-то делают, смеются,
разговаривают, а я лежу и ничего не могу делать, так не знаю, что бы смогла
сделать со всеми, поубивала бы просто. Пробовала писать рассказы, стихи, но
до конца ничего не дописала. Играть на каком-либо инструменте не могу, да и
не хочу. Вот и лежу живым трупом, а дальше что будет, не знаю. Еще тогда,
когда мне было семь лет, врачи говорили, что я умру, но мне уже
девятнадцать, а я не умираю и не выздоравливаю.
Вы побороли болезнь. Скажите, что мне делать?
Таня Б.. г. Аре, Лат. ССР".

"Я не хочу сказать, что слезы - мерило достоинства литературного
произведения. Вовсе нет. Но мне кажется, если написанное трогает до глубины
души, заставляет еще и еще раз задуматься о смысле жизни, о человеческом
счастье, вызывает восхищение от чистоты чувств и силы характеров, то это
несомненная удача автора. Искренне поздравляю вас и желаю дальнейших удач.
С. Н. Иванова, врач, пос. Рамонь Воронежской обл.".

"Уважаемый Владислав Андреевич!
Помогите нам вернуть домой сестричку Иринку. Нас бросил отец, мы с
Сашей и Таней остались с мамой. Отец взял с собой Люду и Иринку. Но суд
постановил всех детей оставить при маме. Вначале я думала, что наща мама
плохая, так нам говорили у папы, но когда вернулась к ней, то увидела, что
мама очень хороший человек, что она живет только для нас, для своих детей.
Но Ира, которая осталась у отца, никак не хочет понять этого, не видит, что
отец наш плохой человек, потому что ушел от нас. Сейчас отец женился на
другой женщине - учительнице. Как же она будет учить детей, если живет с
таким человеком? Мы не живем с ним три года. И за все время он не выслал
нам ни копейки. Мы вее очень любим нашу старшую еестричку Иру. Мы очень
скучаем по ней и почти каждый день плачем,
Очень просим вас заставить нашего отца вернуть нам Иру.
Люда, Саша, Таня, Ворошиловградская обл.".

"Каждая строчка вашего произведения заставляет думать. Потому что за
ней стоят живые люди, откровенные, понятные нам, читателям. Почувствовав
это, заставляешь себя глубже всмотреться в жизнь, спросить, сможешь ли ты
быть на месте этих героев, всегда ли сможешь быть таким, как они. Ваша
книга раскрывает образ современника, такого же, как все. "В жизни всегда
есть место подвигу" - на эту тему мы провели литературную конференцию, и
каждому участнику хотелось сказать: "Живу, но "того мало! Что я сделал для
людей и что смогу еще сделать?" Ведь современник - это частица нас самих.
Некоторые выступления на этой конференции запомнятся на всю жизнь.
Становится стыдно за малодушие, когда от малейших невзгод приходишь в
отчаянье, и начинает казаться, что все потеряно. Жить, жить всегда, жить в
борьбе, с каждодневной пользой для людей!
Учащиеся учетно-кредитнюго техникума, 2-й курс, г. Куйбышев".

"Здравствуйте, Владислав Андреевич!
Я пишу вам потому, что знаю: поведение человека, попавшего в тяжелую
жизненную ситуацию, его пример являются огромной поддержкой для других,
оказавшихся в тяжелом положении.
Мне 27 лет. Вы, конечно, знаете, что дело не в годах, а в тех
событиях, которые пережил человек. Я единственный сын у родителей, и вот,
вместо того чтобы быть им опорой и поддержкой, вместо того чтобы быть для
них источником радости, счастья и надежд, я по собственной воле, трусости,
неудержанню превратился в инвалида, у которого не может быть семьи и
который должен теперь добровольно и принудительно лечиться. Я понимаю всю
сложность и гнусность моего положения, но я хочу верить. Я хочу верить, что
что-то осталось во мне человеческого, чго оно пробудится и я стану
человеком. Вы перешагнули огромную беду, дайте мне, пожалуйста, сил
побороть мне мою. Нанишите мне несколько слов.
Николай С. Мурманск".

"И комсомольцев, и пионеров нашей школы очень обрадовало ваше теплое,
праздничное поздравление. Мы гордимся тем, что наша комсомольская
организация носит ваше имя. Мы стараемся быть достойными вас. У нас все
комсомольцы усневают. Живем мы содержательно и интересно. У нас к вам
большая просьба з пришлите, пожалуйста, фотографию всей вашей семьи, она
нужна для оформления комсомольской комнаты. Поделитесь, пожалуйста, с нами
своими творческими планами, напишите о себе и семье.
Члены комитета комсомола: Петровская Лена, Савченко Нина, Дятлова
Наташа, Деркач Николай.
г. Бахмач, шк. Э 5".

"Дорогой Сережа!
Мой папа вернулся с войны с плохим зрением. И вот уже пятый год его
зрение катастрофически ухудшается. Он очень переживал и даже, об этом
страшно писать, хотел уйти из жизни. Как-то я случайно купила журнал, где
напечатана ваша повесть. Мы вслух прочитали ее с папой. Это были и очень
радостные, и очень трудные минуты. Папа сидел, долго думал, а потом сказал:
"Да, ему трудней, чем мне. Во много раз трудней". И больше ничего не
сказал. Но я стала замечать, что он чаще, чем прежде, стал улыбаться,
шутить - словом, он вернулся к жизни. Спасибо вам огромнейшее за папу.
Вера Р.. г. Семипалатинск, Каз. ССР".

...По родному Липецку кружило бабье лето. За широкими, как море,
полями со скошенной пшеницей и рожью, за ярко-зелеными квадратами взошедшей
озими, в шестидесяти километрах отсюда лежало мое село. Там отец, мать,
братья, сестры, друзья детства, односельчане. Завтра в областном
драматическом театре премьера. По улицам Липецка расклеены афиши. Рваными,
угловатыми буквами, красной краской, будто кровью, по смоляному куску
антрацита: "Всем смертям назло..." Читаю колонки действующих лиц и
исполнителей и не совсем верю всему этому. Слева - родные, близкие имена;
Егорыч, Кузнецов, Таня, Сергей, справа - ничего пока не говорящие: Звон,
Лисовская, Горячева, Андреев, Соболев... Пьесу мы написали по мотивам
повести, в соавторстве с заслуженным артистом РСФСР, режиссером
драматического театра Константином Даниловичем Миленко, он же и поставил
спектакль.
Мы медленно бредем с ним по улицам города и молчим. Он только что
познакомил меня с труппой.
Миленко. Вадим Звон будет играть Сергея Петрова, Светлана Лисовская и
Зина Горячева - Таню, Соболев - Кузнецова, Андреев - Кузьмина, Корсаков -
Егорыча...
- А руки как, куда спрячете?
Миленко. Вот так, назад, под пиджак и там свяжем.
- Зачем?
Миленко. Может забыться во время действия, и... это полный провал.
"Неужели он сможет изобразить моего Сережку? - пристально смотрю ему в
глаза, Вадим смущается и опускает голову. - Ростом выше, и глаза темнее...
Нет, он не сможет. Неужели другого не нашел! Таня совсем непохожа. Боже
мой! Как же она сможет изобразить мою Таню?! Зачем я ехал? Не пойду на
премьеру! Не пойду! Маму с папой пригласили... А как же не пойти?"
Миленко. Я думаю, что эпизод с машинкой в последней картине надо
вымарать.
- Да, конечно, - отвечаю, а сам думаю: "Живой Сергей выйдет на сцену.
Будет говорить, двигаться... Нет, я не пойду. Пусть Рита посмотрит,
расскажет, а потом... А каково ей?"
Миленко. Тани у нас две. И обе они хорошие. Но Лисовская опытнее. Хотя
и Горячева на репетиции иной раз такое выдавала, такое выдавала... На
премьере будет играть Лисовская.
- Как вы думаете, может, маме с папой не нужно сегодня?..
Миленко попыхтел, помолчал и, разминая в пальцах "Бе-ломор", ответил:
- А ты сам как?...
- Не знаю...
Миленко. За Сергея я спокоен. Парень он с завихрениями, но роль
сделает. Это наша Алиса Мартыновна. В очень большой она обиде на авторов за
роль.
Алиса Мартыновна. Ну, правда, Владислав Андреевич. Кругом люди как
люди, а моя Алиса аж стыдно...
Миленко. В искусстве и злом можно утверждать добро.
Алиса Мартыновна. Я все понимаю, но до того уж мерзопакостна Алиса,
задушила бы!..
Миленко. Только отличной игрой убьешь ее. Только на сцене!
"Нет, все-таки Сергей ниже ростом и Таня ниже. А если Рита не
вынесет?.."
Миленко. Только бы не сорвались на сантимент или лозунги. В этом
спектакле как на острие бритвы... Только середина, только правда, одна
правда, одна борьба человеческого духа! - (Глубоко затягивается папиросой и
вместе с дымом выдыхает). - Тогда получится, примет зритель.
"А если я не выдержу? Лучше не ходить на премьеру. Что делать? Затеял
дядя Костя "тиятры". И зачем я впутался!"
Миленко. Нет, Звон на слезу не сорвется! Не-е-е-е... - Константин
Данилович жестикулирует руками, и кажется, что он убеждает самого себя. -
На репетициях все было как надо. Как выдаст, выдаст, аж во где... сжимает!
Нет, не сорвется. А работали-то сколько! Ни со временем, ни с чем не
считались, хотя кое-кто и палки в колеса совал. Семь потов сходило... А там
черт его знает! Это же сцена... - Он тихо смеется, лицо его становится
широким и добрым, а в глазах искрится лукавство. - Вытянет Звон! Не таких
учил перевоплощаться. Сколько их, мальчиков безусых, прошло через мои руки!
- Присутствие авторов на премьере - это традиция?
Миленко. Почти да. В театре все знают, что ты здесь. После премьеры
надо подняться на сцену...
- Пряма туда?
Миленко. Ну и, наверное, надо что-то сказать зрителю.
"Все. Все мосты сожжены. Черт меня дернул ехать сюда! Можно же было
что-то придумать, чтобы не ехать".
Миленко. Я подскажу, когда надо будет подняться на сцену. Актеры сами
крикнут: "Автора!" Там три ступеньки, в темноте можно споткнуться. Мы
вместе пойдем, и Рита с нами.
- Так нужно?
Миленко. Да. Будет областное и городское начальство, пресса...
"Господи! Хоть заболеть бы... Что же я говорить-то буду? Отрывка тут
не прочитаешь и биографии не расскажешь. Вот влип! Втянул меня дядя Костя в
это дело!"
- А без этого можно? Миленко. Без чего?
- Ну, без речей.
Константин Данилович опять расплывается в широкой улыбке и даже как-то
короткими раскатиками подхохатывает, поправляя на голове седую прядь.
Миленко. Пару слов-то скажешь! Чего-нибудь придумай...
"Чего-нибудь..." Вам, дядя Костя, хорошо говорить - "чего-нибудь", а
мне выступать надо. Первый раз перед своими первыми зрителями. Перед
читателями-то я уже насобачился, а тут театр, рампа, актеры. Вот влип! Вот
втравил меня дядя Костя! Скорее бы уж все начиналось и кончалось. Раз так
надо, значит, надо!"
Миленко. Музыка очень хорошо легла на весь спектакль. Недаром Таня
ночи не спала. Молодец! Рахманинов будто специально для этого спектакля
свой Первый концерт написал, Сережа, и аккорд - бум! бум!.. потом борьба -
та-та-та-та... и опять - бум, бум, бум... а в левом углу шахтерская
лампочка то ослепительно горит, когда все хорошо, то мерцает, когда Сергей
в больнице, то гаснет, когда идет операция, и в конце спектакля вновь
пылает во всю силу, и музыка - бум.! бум! Жизнь продолжается! Всем Смертям
назло! - Миленко загорается идеей спектакля, жестикулирует руками и
пытается передать и звуками и мимикой и свет, и музыку, и игру актеров, и
мизансцены, и реакцию зрительного зала.. - Таня хотела использовать
Метнера, потом отказалась, он суше, Рахманинов сочней, сложней. Правильно
сделала. (Таня - симпатичная белокурая девушка, преподаватель музыки в
одной из липецких школ - его дочь.) А Кляу-зер молодец! Шахтерская
лампочка - это здорово! Образ спектакля! Хороший он художник-оформитель! И
человек порядочный. Я тебя знакомил с ним. Такой небольшого роста,
щупленький... - Константин Данилович умолкает, пыхтит папиросой, о чем-то
думает.
Ветер гонит по тротуару опавшую листву, она летит к нам под ноги,
шурша по асфальту легкой поземкой. На склоне холма, у памятника Петру I, на
ярко-желтой листве стоит группа девушек, что-то громко обсуждают и весело
смеются.
"Если придут в театр, им понравится? Может быть, ни к чему им чужие
страдания, жизнь достаточно длинна, хватит и своих? Но чтобы их преодолеть,
нужно мужество. А спектакль способен воспитать?"
В высокой синеве грузно проплыл длинный клин гусей. "Из моей Добринки,
на Донбасс полетели. А может, выйти на сцену и никаких речей не
произносить. Просто поклониться и уйти. Так и сделаю. Обхитрю дядю Костю.
Пусть сердится".
Над левобережным Липецком стлалось густое облако белого пара, оно то
закрывало серые громады доменных печей, то вмиг рассеивалось, открывая
всему городу фантастические хитросплетения трубопроводов, кабелей и
лестниц. То там, то тут плескались оранжевые языки пламени, и тогда осеннее
солнце, затянутое реденькой грядой облаков, казалось тусклым и холодным.
Небо раскатистым громом черканул истребитель и, превратившись в еле
заметную точку, скрылся из виду. Над западной окраиной металлургического
завода клубились тучи, но меленькие, светлые, не грозя дождем, и бабье лето
спокойно и уверенно плыло серебряной паутиной, натканной где-то за городом,
в светлой бескрайней стерне, среди широких русских полей.
Миленко. Я думаю, что получился нужный для молодежи спектакль. Мы вот
говорим: хорошая нынче смена растет. В основной массе, конечно же, хорошая,
иначе и быть не может. Но ведь есть среди этих хороших и хулиганы, и
пьяницы, этого никто не станет отрицать. Есть которые легкомысленно смотрят
на любовь, брак, семью. Да возьмем и тех хороших ребят! - Миленко рубанул
ладонью воздух и весь как-то поджался, собрался. - И кто знает, какие
трудности придется ему преодолевать и в личной, и в общественной жизни!
Сможет ли он достойно преодолеть их и выйти победителем?! - Константин
Данилович будто продолжал со мной тот снор, что был в письмах. - Очень
нужны такие спектакли молодежи!
- В этом ви убедили меня значительно раньше. Но получится ли?..
Миленко. Не-е-е-е. Звон потянет! Лисовская с Горячевой не отстанут, а
это полдела! Даже больше чем полдела. Не-е-е-е, они как выдадут, как