Титов Владимир. Всем смертям назло...

мысль поставить себя в положение Петрова приводила его в уныние. Он и сам
не знал, почему возникла эта кошмарная мысль, и всеми силами гнал ее.
Ободрял себя тем, что ничего подобного с ним не может произойти, что вот
сегодня же он пойдет домой цел и невредим, там его встретит жена, они будут
смотреть телевизор, болтать о всяких пустяках, а может, пойдут в кино,
наступила весна, летом они поедут на юг, к морю... От сердца отлегло, но
ненадолго. Камнем над головой повисла все та же мысль. Сострадания к
больному не было. В груди росло раздражение и злоба. "Его же придется
оперировать, а он умрет под скальпелем. Не хватало еще смерти пациента в
моем послужном списке. Все верят в сказочки Бадьяна... Ну и пусть берет его
себе!"
В кабинете их было трое. Главврач больницы супился и молчал.
- Больной безнадежен. Зачем его дополнительно мучить операцией? -
говорил Горюнов.
- Не согласен. Надо испытать все. Вы лечащий врач и не имеете права
отказываться от риска, - возражал Вано Ильич Бадьян.
Главврач еще долго слушал, как хитрил и изворачивался Горюнов, всеми
средствами старался избавиться от трудного больного. Потом эстал и, скрывая
раздражение, сказал:
- Решено. Вано Ильич, готовьте Петрова к операции. В конце кондов,
каждый поступает так, как подсказывает долг и совесть.

7

Хирург Бадьян присел на краешек постели Сергея и повел осторожный
разговор о необходимости операции. Петров смотрит мимо врача, и кажется,
что он не слышит ня о жестокой гангрене, угрожающей ему, ни о том, что надо
быть мужественным в тяжелые минуты жизни.
- Я не ребенок, доктор... А
- Вот и хорошо, вот и хорошо!
Во время операции Сергей не мигая смотрел на яркую операционную лампу
в молчал. Бездонными омутами гояубе-ли широко раскрытые глаза, которые
ничего не видели, не желали и не чувствовали. Даже боли. И только когда
противно завизжала хирургическая пила, Сергей весь сжался я отвернулся от
света.
После операции Таню не пускали к мужу. Она просила, плакала - все
бесполезно.
- Ему нужен покой, а вы не сдержите себя, - отказывал Бадьян.
Таня встала и решительно направилась в палату. Вано Ильич остановил
ее, молча накинул ей на плечи своя халат и так же молча вернулся в кабинет.
"Только бы не заплакать, сдержать себя. Во что бы то ни стало
сдержать, - думала ова. - Надо подбодрить его, не дать упасть духом - это
главное сейчас. Он сильный! Вдвоем мы все переживем, лишь бы выжил. - И
внахлест упрямое: - Выживет, выживет..."

8

С того момента, как понял Сережка Петров, что не кошмарный сон
случился с ним, а дикий по своей жестокости поворот судьбы, в мозгу
застыло: "Все кончено".
Что подразумевать под этим "все кончено", Сергей не эиал. А на
операционном столе, когда загорелось огнем и стало неестественно легким
левее плечо, подумал: умереть бы...
И испугался.
Не смерти испугался, а внезапно пришедшей мысли о ней. Что-то простое
и совсем обыденное мелькнуло перед глазами, отчего сжалось сердце и
подступила неуемная тоска.
В палате он молча смотрел в потолок яг яе мог совладать с приливом
горьких мыслей. "Неужели здесь... На могиле посадят березку..."
И опять стало страшно Сергею.
- Сестра, а почему меня сразу не убило, ведь там высокое напряжение?
- Наверно, вы бессмертный... - тихо сказала она и, оглянувшись,
добавила: - Не надо разговаривать, а то нам влетит от врача.
- А лучше бы... смертный...
- Что вы, Сережа! Разве можно так... Вы выздоровеете, работать
пойдете, ну и все такое... Вот у нас был случай..
- Я знаю эту историю, сестричка. Скажите лучше, когда собираются мне
другую... - И замолчал.
Туго сдавил веки и, как пулю в сердце, ждал: сейчас скажет - завтра...
У дверей палаты Таня остановилась. Поправила волосы, косынку,
протянула руку вперед, намереваясь открыть дверь, и яе решилась. Боялась
увидеть Сергея в окровавленных бии-мх, без руки, в чувствовала, что ие
выдержит, расплачется. {кен телом налегла на дверь и вошла в палату. Глаза
Сергея иа миг вспыхнули и погасли. Сестра встала и осторожно вышла.
- Я дома была, - выговорила Таня и удивилась звуку своего голоса.
"Зачем я это говорю, это же неправда!" - Дома все хорошо, - сказала она и
подумала: "Зачем я вру? Я же все время простояла под окном операционной,
держа руки около ушей, чтобы закрыть их сразу, как только раздастся крик
Сергея". - Сережа, я с тобой тут буду... помогать...
- Сядь, Таня, поговорим... - Сергей глотнул слюну и отвернулся. -
Маме всего писать не надо. У нее больное сердце. - Он иа минуту замолчал,
кусая губы, а потом строго Сказал: - Вот и кончилось наше счастье... - И
заспешил: - Ты не ходи ко мне, Таня. Так будет лучше. Для нас обоих. Брось
меня, уйди. Уходи, я ие люблю тебя... я... - Сергей боеэяеяно сморщил лицо
и умолк.
Таня судорожно закрылась руками. - Зачем ты обижаешь меня, Сережа? -
Oнa хотела задушить подступивший вскрик и не смогла. - Зачем ты так?.. Я же
люблю тебя.
- Тебе двадцать лет, твоя жизнь впереди... Для меня все кончено.
Уходи, я прошу...
Дверь качнулась, как в тумане, пол зыбко дрогнул и поплыл в сторону.
Из-под рук ускользает дверная ручка, делаясь то гигантски большой, то
мизерно маленькой.
"Надо уйти, он просит, я не нужна ему..."
...Выстрелом ударила дверь - ушла. Ушла Таня, жена. Заныло в груди и
придавило к постели. Не дотянуться до двери, не открыть ее, не позвать:
вернись! Сергей всем телом рванулся вслед и тут же беспомощно упал. Зубами
рвал наволочку и неумело, по-мужски плакал.
Впервые за свою сознательную жизнь - неутешно, навзрыд.
Как в пустыне шла Таня по улицам шумного вечернего города. На что-то
натыкалась, поворачивала в другую сторону и снова шла без цели, без дум,
без желаний. У железнодорожного переезда перед самым носом тяжело ухнул
поезд и зацокал частой дробью колес. Таня вздрогнула и побежала назад. "В
больницу, скорей!" Пробежав метров десять, остановилась.
- Вас обидели, девушка? - Незнакомый человек осторожно отвел Танины
руки от лица и, заглянув в заплаканные глаза, заботливо спросил: - Что-то
случилось? Может, помочь?
- Никто не поможет нам, - всхлипнула Таня.
- Зачем же среди улицы плакать? Вам куда идти?
- Не знаю. Муж мой в больнице...
- Что с ним?
- Несчастье в шахте...
- Обвал?
- Нет. Руки током обожгло. Он жить не хочет. Меня гонит от себя.
Человек задумался. Махнул рукой: пошли!
Таня шла рядом и не понимала, куда и зачем ведет ее незнакомый
человек. Отвечала на его вопросы, торопясь, начинала рассказывать о своем
горе, на полуслове умолкала, всхлипывая, закрывалась ладонями.
Больница была заперта. На долгий звонок вышла дежурная сестра, молча
открыла дверь и, не взглянув на поздних посетителей, ушла.
Танин спутник остановился в коридоре. Растерянным взглядом осмотрел
многочисленные двери и почесал затылок. За какой-то из них лежал человек,
попавший в беду. Чем он поможет ему? Там, на улице, когда он увидел одиноко
плачущую женщину, было проще. Человек в беде: надо помочь. В пути подбирал
ободряющие слова, не подозревая, что все сони поблекнут, станут
неубедительными даже для самого себя, стоит только оказаться в этом ярко
освещенном коридоре с дурманящим запахом йодоформа.
- Как фамилия вашего мужа? - спросил мужчина, будто ожидая, что эта
неизвестная ему фамилия внесет ясность в создавшееся положение.
- Петров.
- Смотрите, какое совпадение! А моя фамилия - Петренко! - Хотел
улыбнуться, но только виновато сморщил лицо и откашлялся.
Из операционной вышел врач.
- Кто вас пропустил сюда?
- Мы к Петрову...
- Время для посещения больных с двух часов до пяти. Днем к тому же!
- Товарищ! - Петренко шагнул к врачу. - Нам на пять минут, это очень
важно.
- Все в нашей жизни важно, и никто не хочет ждать. - Врач повернулся,
чтобы уйти.
Таня узнала Бадьяна.
- Что с ним, доктор? - уцепилась она за халат.
Бадьян остановился.
- Открылось артериальное кровотечение. Кровь остановлена. Для
вливания крови не хватило наших запасов нужной группы... В Макеевку пошла
машина. Часа через полтора кровь будет. Вот и все. Вы здесь не нужны.
- Как же так, товарищ врач! Доктор! Два часа... это же много! А вдруг
человек... - Петренко мял в руках кепку, совал ее в карман, вытаскивал и
тряс перед лицом врача. Ища поддержки в какой-то своей еще не высказанной
мысли, Петренко посмотрел на Таню и тихо, умоляющим голосом сказал: -
Товарищ, возьмите у меня кровь, пожалуйста, я совершенно здоров. Вот
посмотрите! - Он сбросил с себя пальто, заторопился, нащупывая на рубашке
пуговицы. - Вы не имеете права отказать мне! - Голос Петренко дрогнул. - Я
не уйду отсюда! Я буду жаловаться! Что вы так смотрите на меня?!
- Вы хоть знаете, какая у вас группа крови? - устало спросил Вано
Ильич.
- Какое это имеет значение! Кровь есть кровь!
- Нам нужна первая труппа, резус положительный.
- Вот-вот! У меня точно такая... с резусом...
Через полчаса Бадьян настраивал аппарат для переливания крови и
задумчиво улыбался.
- Сережа, ты знаешь, кто стал твоим донором? Известный тебе... - Й
поднес ампулу с алой жидкостью к глазам Сергея, надеясь приятно изумить
его. На этикетке торопливым почерком было написано; "Петренко Геннадий
Федорович. Токарь. Группа крови первая".
Сергей не знал токаря Петренко, так же как токарь Петренко не знал
шахтера Петрова. Но врач полагал, что они хорошо знакомы: зачем бы иначе
человек врывался в больницу среди ночи и предлагал свою кровь?
Эту ночь Таня провела в больнице. Сидя на стуле около, столика
дежурной сестры, силилась задремать, хоть на минуту забыться и не могла.
Несколько раз ходила в палату к спящему Сергею, молча смотрела на него и,
боясь расплакаться, убегала.
Однажды Тане почудилось, что ее зовут. Бегом направилась в палату.
Сергей метался в бреду по постели, хриплым шепотом звал:
- Таня, Танечка... иди ко мне. Не плачь, мама... Мне больно,
доктор... я не хочу, не хочу...
Утром Таня взяла полотенце и повесила на спинку кровати, заслоняя лицо
Сергея от солнечных лучей.
- Пусть светит, Таня... - услышала она и замерла.
- Ты не спишь, Сережа? - Какое теплое солнце...
- Я не уйду от тебя. Что хочешь делай со мной. Не уйду4 Мне жизнь без
тебя не нужна.
- Спасибо... Танечка...
Днем больницу осаждали шахтеры. Упрашивали, грозялись, потрясали
всевозможными бумажками перед глазами главврача и уходили ни с чем.
Посещать Петрова категорически запрещалось. К знакомым и незнакомым людям
выходила Таня. Сбивчиво рассказывала о состоянии здоровья, принимала
кульки, записки, протоколы собраний, вся суть которых сводилась к одному;
не.падай духом, друг, мужайся, шахтер!
К вечеру приехал весь состав комсомольского бюро шахты. Ребята,
хмурые, присмиревшие, гуськом прошли в приемный покой и попросили к себе
врача.
К ним вышел Бадьян.
- Почему к Петрову не пускают друзей? - сердито.спросил Мамедов.
- Существует определенный порядок, к тому же больной очень слаб, -
ответил Вано Ильич.
- Сколько это будет продолжаться? И что сделано для его
выздоровления? - выдвинулся вперед Волобуйский.
- Мы все мужчины. Я понимаю ваши чувства. Но... случай
исключительный...
- Нас не интересует статистика! - взорвался Николай Гончаров. - Мы
спрашиваем: он будет жить?
- Ну, друзья мои!.. Вы говорите так, будто подозреваете что-то
нехорошее. Делается все, что в наших силах. Будем надеяться...
- Извините, - смягчился Николай, - это ж наш Сергей, такой парень!..
Мы решили дежурить здесь. Если потребуется кровь, кожа... в общем, все мы в
вашем распоряжении, - тихо Закончил ой.
- Спасибо! Пока этого не нужно! Но... все может быть... Бадьян ушел.
В белом больничном халате вошла Таня.
- Коля, Сереже и правую готовят...
- Успокойся, Танечка, - обнял ее за плечи Гончаров. - Надо крепиться,
понимаешь, надо...
- Как посмотрю на вас, все живы, здоровы, а он... - заплакала Таня, -
Как же вы не уберегли его?
- Это он сберег нас... большинство было там... в лаве... а он,: как
Матросов... грудью... - давясь спазмами, медленно сказал Мамедов.
Состояние Сергея час от часу становилось все хуже и хуже. Оттягивать
ампутацию второй руки стало опасно.
За несколько минут до начала ампутации он открыл глаза, обвел взглядом
суетившихся вокруг врачей и сказал:
- Значит, и правую...
- Сережа, речь идет о твоей жизни.
- Позовите Таню.
В белой маске вошла Таня. ч
- Прости, Таня, если Что было не так... За вчерашнее... Не хочется
мне... Не успели иы пожить... по-настоящему...
По-настоящему.. А что было- настоящим в их жизни?
Кольцо, подаренное Сережкой в день свадьбы? Нет, оно было не
настоящим. Его сделали из трехкопеечной монеты Сереж-кины друзья. Таня
понимала: откуда у студента деньги? - и не обиделась. Оно и сейчас у нее на
руке, рядом с тем золотым, что купил ей Сергей с первой получки. Десять
настоящих не надо ей за то блеклое, медное...
Может, настоящей была свадьба? В разгар веселья им вдруг стало тесно
под крышей дома, захотелось поделиться своим счастьем со всем миром. Сергей
шепнул: "Давай сбежим!" ,
И они убежали со свадьбы. Шли по пустынным улицам ночного города, под
ногами скрипел снег, и от избытка чувств им хотелось крикнуть: "Люди!
Смотрите, какие мы счастливые!"
У Тани мерзли руки, и Сергей грел их в своих, больших, крепких. Потом
он целовал ее в глаза, щеки, губы и шептал: "Родная моя, я тебя через всю
жизнь на руках пронесу".
У Тани перехватило дыхание, она согласно кивала головой, закусывая
губы, боясь разрыдаться, и не могла говорить.
Через два часа Сергей Петров лежал в палате без обеих рук...
Утром, после операции, приехал отец. Старый солдат, сам не раз
смотревший смерти, в глаза, сел как подкошенный у изголовья лежащего без
сознания сына.
Двое суток Сергей был на грани жизни и смерти. Двое суток не отходила
от него Таня. Она словно окаменела, сидя на стуле. На уговоры пойти
отдохнуть молча качала головой и опять неподвижно застывала, уставившись
взглядом в одну точку.
- Сидит, сердешная, моченьки нет на нее глядеть, - рассказывала в
соседней палате санитарка тетя Даша. - Аж у самой в грудях все разрывается.
Стало быть, дюже любили друг дружку.
- Чегой-то ты, бабка, любовь их хоронишь! Любили, любили... Слушать
гадко! - рассердился больной с перевязанным лбом. - Помню, в сорок
третьем... Да чего тут рассказывать! Сидела бы, старая, на своей законной
пенсии и не рыпалась! Одну жалость разводишь. Послушает иная дура такую
антимонию, да так ей станет жалко саму себя, что... - Больной помолчал,
кутаясь в одеяло. Улегся и враз потеплевшим голосом заговорил: - Встретил я
вчера ее в коридоре, ну, девчушка еще, совсем девчушка. А вот поди ж ты!..
Спасибо ей сказал. А она смотрит удивленно: мол, за что? А я: за это! -
Больной постучал кулаком в грудь, по тому месту, где сердце. - На людей
стало приятней смотреть, не волки они друг другу!
То ли разговор подействовал на тетю Дашу, то ли еще что, ио,
подговорив сестру, они вдвоем силой уложили Таню в постель.
- Спала недолго. Во сне куда-то бежала отяжелевшими, непослушными
ногами, проваливалась в ямы, порывалась кричать, но в рот лезла плотная,
тяжелая вата и глушила звук.
Вскочила вспотевшая, еще больше усталая, чем до сна. Внимательно
посмотрела на свои руки и удивилась, а чему - сама не поняла.
"Что ж ты наделал с собой, Сережка? - подумала Таня. - Неужели
оставишь меня одну? Совсем одну?.. Нет, нет! Ты не имеешь на это права! Я
не хочу, не дам тебе умереть! Врачи просто растерялись, да и возможности
районной больницы невелики. Поеду в Донецк, к профессорам..."
- Ой, что же я раньше-то не додумалась до этого?!
И мысленно мчалась уже в областной город, к седым докторам, которым,
по ее мнению, достаточно посмотреть на Сергея - и он поднимется на ноги.
Бадьян грустно посмотрел на нее, вбежавшую к нему в кабинет, и встал.
- Кровотечение мы пока остановили, - сказал он, - но, к сожалению,
кровеносные сосуды поражены током, они разлагаются в живом теле, и
приостановить этот процесс мы не можем. У нас нет уверенности, что не
поражены другие жизненно важные центры. Конечно, возможности областной
клиники выше, но... - Он хотел что-то добавить, но неопределенно махнул
рукой и сел.
Таня молчала. Чувствовала, как в груди закипает глухая злоба, и не
разобрать на кого. То ли на коварный ток, то ли на беспомощность медицины.
Не могла и не хотела поверить, что самый дорогой ей человек перестанет
жить.
- Сначала все говорили - он дня не проживет! - неожиданно резко
сказала Таня. - Эх вы! Испугались, что такого случая не было! - уже кричала
она, убеждаясь, что ехать в Донецк надо немедленно.
На скамье у больницы Таня увидела Сережкиного отца. Он сидел, обхватив
руками голову, низко опущенную к земле. - Папа! - окликнула Таня. : Антон-
Андреевич поднял- головуу торопливо заговорил:
- Таня, дочка, горе-то какое, горе... Сережа, сынок мой.. вот таким
пупешком... ручонки тянул ко мне... Говорил: "Папа, не ходи на войну, там
убивают". А сам... И войны-то нет...
Таня заглянула ему в лицо и испугалась. На нее смотрели постаревшие,
усталые, но такие родные Сережкины глаза. Ей вдруг захотелось сказать этому
человеку что-нибудь теплое, ободряющее. Она порывисто обняла отца и
побежала.
...По пути в Донецк, сидя в автобусе, она про себя повторяла
непривычное для нее слово "папа" и дивилась той легкости, с какой оно было
произнесено. Куда девались прежние страхи и опасения, что застрянет это
слово в горле, неприятно царапнет слух того, к кому впервые будет обращено?
"Папа... А каким был мой? Говорят, добрый, веселый... Ушел на фронт, и по
сей день..."
Донецк шумел разноголосицей улиц, шуршал по асфальту колесами
автомобилей, громыхал переполненными вагонами трамваев. Порывистый
апрельский ветер раскачивал деревья, словно будил их от долгой зимней
спячки, торопил насладиться жизнью.
Бойкая синеглазая Девушка Таниных лет долго объясняла Тане, как
проехать в клинику имени Калинина, где, по ее мнению, должны быть хорошие
врачи. Смешно сощурилась и сочувственным голосом спросила:
- У вас мама больна, да?
- Нет, муж.
Серая громада главного корпуса больницы, холодно блеснув глазницами
окон, вселила в Таню робость и вместе с ней слабую уверенность: ехала не
зря.
Сергей очнулся. Обвел взглядом палату и уставился на отца.
- Ты приехал, папа? А мы собирались к вам...
- Доехал хорошо. Дома все здоровы, - заторопился отец. - Мать... мать
тоже здорова. Поклон тебе шлет. У нас половодье. Волчий лог разлился...
Ждали тебя... Ну ничего, выздоровеешь - приезжайте.. - Отец смолк,
мучительно подбирая бодрые слова, а они, как угри, ускользали, наталкиваясь
на камнем повисший вопрос: как же теперь, сынок, жит&-го будешь?
- Прости, что не уберег себя... Ты всегда говорил мне: "Будь смелым,
сын". Я не струсил, папа. Не знаю, что будет to мной. Говорят, не выживу.
Не хочется верить, но... Отрезали левую... на очереди правая... а там
нога...
Отец с тревогой посмотрел в лицо сына: ие бредит ли? Ведь руки
ампутированы обе. И вдруг по спине пополз мороз: не помнит!
- Сынок, ты все помнишь?
На уровне груди двумя острыми углами поднялась простыня, Сергей широко
раскрыл глаза, лизнул пересохшие губы и тихо сказал:
- Где она?
Обезумевшим взглядом поводил по забинтованным культям рук,
ампутированных выше локтей, и вдруг захохотал страшным истерическим
xoxoтом.
С правой стороны по белой простыне, все расширяясь, ползло алое пятно.

10

Человек в очках, внимательно выслушав перемешанный слезами рассказ
Тани, молча встал из-за стола и вышел. "А он совсем не похож на
профессора", - подумала Таня. Профессор вернулся с женщиной.
- С вами поедет доцент Гринь, специалист по ожогам.
Открывшееся с правой стороны кровотечение удалось остановить. Все
попытки врачей ввести в вену иглу для перелива-иия крови были безуспешны.
Положение усугублялось тем, что неповрежденной была только левая нога.
Взмокшие от напряжения врачи тщетно пытались найти спасительный ео-суд. От
частых уколов нога вспухла, пугающе синела. Пульс не прощупывался.
В суматохе, царившей около койки больного, появления Гринь никто не
заметил. Она внимательно присмотрелась к действиям коллег, потом внятным
голосом сказала:
- Приготовьте инструмент для вскрытия артерии!
Все, как по команде, подняли головы и посмотрели на нее.
- Гринь, - отрекомендовалась она. - Попробуем ввести кровь через
сонную артерию.
Ночью шел дождь. Темноту за окном рвала молния. Таня испуганно ждала
удара грома, а его не было. Упругий весенний ветер шуршал по окнам, и
казалось, не выдержат напора хрупкие стекла, лопнут и впустят в палату
буйство апрельской ночи. У столика дремала дежурная сестра. В забытьи глухо
вскрикивал Сергей. Злясь на свое бессилие, завывал ветер.
"Перевезти в Донецк надо бы, но риск велик. Если в дороге откроется
кровотечение..." - в сотый раз вспоминала Таня слова Гринь и каждый раз
пугалась недоговоренного слова. - Риск... А если бы сегодня она опоздала,
ну хотя бы на десять минут?" Таня подошла к окну, всмотрелась в ночь.
- Отдохни, Таня, свалишься ведь... - Как вы думаете, спасут Сережу?
- Что тебе сказать? Такого тяжелого случая в нашей больнице еще не
было. Вано Ильич хороший врач, человек добрый, горячий, но... всю жизнь
аппендициты, переломы лечил, а тут... Вот вчера... Если бы не докторша из
Донецка, кто знает, чем бы все кончилось. Никому и в голову не пришло
ввести кровь через сосуды шеи. Привыкли же в руку колоть.
- Что же делать, Клава?
- Если бы на все случаи жизни были готовы ответы! - рассуждая как бы
сама с собой, проговорила сестра. - Конечно, самое лучшее - перевезти его в
Донецк. Как-никак областной город... и кадры квалифицированней, и
возможности выше. Но кто возьмет на себя эту ответственность? Гринь
выговаривала нашим врачам; почему не перенесли в операционную? А ведь
заведующий отделением запретил Бадьяну трогать его с места. Боятся
артериального кровотечения. Советовала сделать сложную операцию, так после,
когда уехала. Горюнов сказал: "Советовать все храбрые, а кто поручится, что
он выдержит? О том, что на столе зарезали, найдется кому сказать!" А
Горюнов всегда говорит словами заведующего. Друзья... Обратись-ка ты,
Танюша, в здравотдел.
- К кому?
- Стукало там есть. Главный хирург области. Он поможет.
Под утро Сергей попросил пить. Таня поднесла стакан с водой.
- Пей, Сережа, пей! Врачи рекомендуют больше пить. - Старалась не
расплескать воду, крепко сжимала стакан обеими руками и чуть не вслух
твердила: "Это в первый раз. От непривычки... привыкну... приучу свои руки
к нему..." А они от напряжения дрожали, и вода, минуя Сергеевы губы, текла
в нос, к глазам, за шею.
Сергей отдышался.
- Где отец?
- Дома у нас ночует. Завтра ему надо ехать. К тебе приходили ребята.
Управляющий трестом был.
- Локти у меня остались?
- Не надо об этом, Сережа. Живут же люди... Я все могу делать. Вот! -
Таня порывисто встала, протянула руки к лицу Сергея. - Они твои... тоже...
на двоих будут. Ты не смотри, что они маленькие и сама я маленькая! Я все
смогу! Мы еще лучше других жить будем! - Не дожидаясь ответа, заспешила: -
Сегодня поеду в Донецк, тебя перевезут туда. Там хорошие доктора, они сразу
вылечат!
А новый день нес с собой новые тревоги и опасения. Порой казалось, что
минуты жизни Сергея сочтены. Но сильный организм яростно дрался со смертью,
гнал ее, и она была вынуждена давать все новые и новые отсрочки.
К вечеру тридцатого апреля зеленый "Москвич", вздымая придорожную
пыль, мчался в районный городок. Человек спешил на помощь к другому
человеку.
Ознакомившись с историей болезни Петрова, Стукало в окружении свиты
врачей прошел в палату.
- Как самочувствие, шахтер?
- Хвастаться нечем, доктор...
- О-о-о! Вы, я вижу, упали духом. Не годится, не годится!
Представитель такой мужественной профессии - и какой пример подаете вы
больным! Вам предстоит еще долго жить, и, знаете, вспомните когда-нибудь
эти дни, стыдно станет за свою слабость. Вот ведь как-cl
Стукало повернулся к врачам, сказал:
- Подготовьте Петрова к эвакуации! Человек рожден жить! Этого в наших
стенах никто не должен забывать! Врачи не забывали об этом в бою, под
разрывами снарядов... До областной травматологии полета километров.
Испугались?..
Стукало вышел. У дверей его встретила Таня.
- Доктор, он будет жить?
- Сколько ему лет?
От встречного вопроса Таня побелела, вихрем пронеслось а мозгу -
сейчас скажет: "Жаль, но..." Попятилась назад и замахала руками:
- Не надо, доктор, я не хочу, не надо...
- Что вы, что вы, детка! Я хотел только сказать, сколько ему осталось
жить до ста лет.
- Ему двадцать пять.
- Ну вот-с! Значит, семьдесят пять. Повезем его к нам. Сразу скажу:
лечиться придется долго. Ожоги заживают не скоро. Крепись, шахтерская жена!

* ЧАСТЬ ВТОРАЯ *

1

Ночью в окно заглядывал двурогий серп луны. Когда на него наплывали
тучи, в палате становилось совсем уж неуютно. Издалека долетал глухой шум.
Он медленно нарастал, переходил в отчетливое рокотание и потом так же
медленно затихал.
"Машины идут, дорога недалеко, - думал Сергея, силясь уснуть. -
Сколько сейчас времени? Как болят руки. Огнем жжет. Отрезали ведь, а они
болят. Почему здесь не дали морфия? Скорее бы наступило утро. Отиа уже