Титов Владимир. Всем смертям назло...

Проклятье! Все против меня, даже собственный нос!"
- Глупенький! - услышал он позади себя голос Тани. - -Неужели тебе
трудно позвать меня? Не делай больше так, Сережа, я обижусь!
- Я хотел сам, - смутился Сергей. - Надо же как-то приспосабливаться.
Внимательно посмотрев на Сергея, на его растерянно-удрученное лицо,
Таня вдруг улыбнулась и согласно кивнула головой.
- Это от Егорыча, - положив книгу на стол, сказала она. Таня открыла
малиновую обложку. На титульном листе
Сергей прочитал:

<И. Е. Ларину. Другу, как брату. В день рождения. Район Норильска. 17
янв. 49 г.".

Ниже химическим карандашом было написано:

"Танечке и Сереже Петровым.
На долгую, добрую память,
14 сект. 1960 г."

А еще ниже крупным типографским шрифтом: "СПАРТАК"
- Постой, постой! - встрепенулся Сергей. - Четырнадцатое... Это же за
день?..
- Да, Сережа, пятнадцатого его не стало... Кузнецов передал...
- Ты знала о его болезни?
- Да. Мы с Григорием Васильевичем не хотели расстраивать тебя.
Опасались - ты опять, ну, как тогда... лекарства не принимал. Егорыч сам
просил не пускать тебя к нему. Си знал, что умрет...
- Трудно, наверно, жить и знать, сколько осталось... Впрочем, как
знать, что трудней - сразу или постепенно...
- Ты о чем? - вскинула глаза Таня.
- Сам не знаю. Шальные мысли лезут в голову. Дело нужно, тогда и
всякая ерунда перестанет в голову лезть. Ты думаешь, я сам не понимаю, что
нельзя поддаваться всяким... Только непросто это, Таня! Когда раны болели,
легче было. Порошки, морфий унимали боль, а сейчас? Слышала, как гудят по
утрам гудки? Душу рвут. Люди пошли на работу, спешат, волнуются, а я вроде
тунеядца... В глаза стыдно смотреть...
- Не сочиняй, пожалуйста! -- возразила Таня, - Не на базаре ведь руки
потерял...
- От этого сейчас не легче. В двадцать пять лет - и конец... Ни на
что не годен. Неужели ни на что? А, Таня? Неужели только спать, есть, да и
то с твоей помощью?
- Придумаем что-нибудь, Сережа. Вот увидишь!
Таня приблизилась к нему. Ей хотелось сказать что-то очень важное,
придумать такое, чтобы сразу все прояснилось. Но она ведь тоже не знала,
что делать. Она только верила, непоколебимо верила.
Так началась у Сергея новая жизнь. Порой ему казалось, что время
застыло, перестало двигаться. Иногда эта кажущаяся неподвижность времени
вдруг начинала беспокоить я даже мучить Сергея так, словно она была в
действительности. Он чувствовал тогда себя смертельно раненным, и его не
так угнетала боль, как то, что время для него остановилось, а товарищи идут
вперед, забыв об упавшем и утверждая тем самым его непригодность для
дальнейшей борьбы.
Однажды он вспомнил рассказ участника войны о том, как тот в одном из
боев бежал впереди со знаменем и был тяжело ранен. Знамя подхватил другой,
и через несколько минут оно затрепетало на самой видной точке
"господствующей высоты". Там ликовало многоголосое "ура", трещал автоматный
салют, а он лежал на росистой траве, глотая кровавые слезы от обиды на
солдатскую судьбу.
Сергей не видел войны, но всем своим существом понимал чувства того
солдата.
В середине октября, сняв небольшую комнатку недалеко от центра города,
Петровы переселились в нее. Сергей почувствовал себя свободнее. Исчезло
тягостное чувство, что он стесняет кого-то, мешает, ломает издавна
заведенные порядки и привычки. И Таня в новой квартире стала другой. Ей
было свободнее. Уходя, она и матери не могла объяснить, почему именно
свободнее. Ведь многое трудно было объяснить даже матери.
С первых же дней в комнате одна за другой стали появляться книги. Таня
приносила их незаметно для Сергея, потихоньку клала на подоконники, стол с
таким расчетом, чтобы ему было удобнее взять их ртом. Читать книги она не
предлагала, надеялась, что Сергей сам потянется к ним, без просьб и
напоминаний.
- Откуда у нас столько книг? - спросил однажды Сергей,
- Как откуда? - притворилась удивленной Таня. - Из библиотеки,
магазина... Тебе они не нравятся?
- Я любил книги... Когда-то дня без них прожить не мог,
- И эти читал?
- Нет, не все.
На другой день после этого разговора Сергей уселся за стол,
подбородком подтянул к себе книгу, губами раскрыл ее и начал читать. Таня
вышла из комнаты и, затаив дыхание, стараясь не стучать, радостная,
принялась хлопотать у керогаза.
После первой прочитанной книги к Сергею стала возира-шаться прежняя
любовь к чтению. Сам того не замечая, он просиживал над раскрытой книгой с
утра до вечера, удивляясь под конец дня быстротечности времени. И реже
стали появляться мысли о случившейся беде, о физической неполноценности.
Теперь он сознательно гнал их от себя, загораживался от них книгой, не
давая им в сердце ни места, ни времени для анализа.
Это был первый шаг к самоутверждению. Это была уже цель. Цель хотя и
маленькая, не отвечающая потребности служить людям, но она помогала
миновать трудный период жизни, перешагнуть душевный кризис и не растратить
нерпы и энергию попусту, на жалость к самому себе.
Дня Сергею стало не хватать. Все чаще и чаще засиживался он до поздней
ночи, не в силах оторваться от захватившей его книги.
- Ложись спать, Сережа, - говорила Таня, проснувшись среди ночи.
- Сейчас, сейчас, Танечка! Чуточку осталось! - торопливо отвечал
Сергей, не отрываясь от чтения.
И когда дочитывалась последняя страница, как бы возвещая о выполнении
намеченного на день плана, он, довольный, ложился в постель и, мысленно
перебирая прочитанное, засыпал.
Вслед за книгами на глаза Сергею стали попадаться свежие газеты и
журналы. Многочисленные фотографии, броские заголовки наполняли тихую
комнатушку беспокойным шумом жизни. С непонятным удивлением вчитывался
Сергей в журнальные и газетные полосы, словно то, что было написано там,
пришло с далекой, едва знакомой планеты.
Все происходящее в мире и стране, все дела рук человеческих были
знакомы и близки ему, волновали и радовали его, но, с другой стороны, были
отгорожены от него непреодолимой стеной, бередили душу саднящим сознанием
того, что во всем, что делается и еще будет сделано, он уже не участник, а
беспомощный, никому не нужный свидетель. И это вызывало гнетущее уныние.
Вспоминались дни, проведенные в труде. И даже самые тяжелые из них,
изнурительные, горько-соленые от пота, с кровавыми мозолями на ладонях,
рисовались как высшее блаженство, до которого сейчас, как до солнца, даже
мечтой не дотянуться. И только память, выступая союзницей Сергея,
воскрешала картины того времени, и он, целиком отдаваясь воспоминаниям,
неожиданно находил в них утешение. Это утешение, xoib и пахло полынью
сегодняшнего дня, все же согревало сердце теплом минувшего и только теперь
до конца понятого счастья.
Вот он, как наяву, вспоминается Сергею, первый день работы в шахте. Он
многое отдал бы за то, чтобы вернуть возможность и право на ту адски
тяжелую - первую - смену под землей.
- Хочу в забой, туда, где уголь добывают! - сказал
сту-деит-первокурсник Сергей Петров, придя на шахту для прохождения
производственной практики.
Бывалые шахтеры с ухмылкой качали головами. Забой не учебная
аудитория. Там основное - бери больше, кидай дальше...
- Возьмите, не подведу! - просил студент.
И добился, чего хотел. А хотел сразу же попробовать, каков он,
шахтерский хлеб! Говорят, трудный. Что ж, легких дорог он не собирался
искать! Только бы под силу было. Только бы не сдал отощавший на
студенческих харчах организм.
"Как было все это в тот день?" - Сергей остановился посреди комнаты.
Два рештака и соответственно против них три метра подрубленного
врубмашиной искрящегося угольного пласта. Его надо разбить киркой,
перегрузить на рештаки, по которым ползла ненасытная скребковая цепь, и
закрепить деревянными стойками освободившееся от угля пространство.
Все операции надлежало делать быстро, в строгой последовательности и
лежа на боку. Увлечешься скалыванием угля, забудешь о погрузке - потом
труднее вдвойне. Свободного места мало, а угольная лопата впору
экскаваторному черпаку. Увлечешься погрузкой, забудешь о креплении - жди
беды. Неподпертая кровля может сыграть злую шутку - "капнуть" несколькими
тоннами породы, и если ты родился в рубашке и эта махина минет тебя, то
радуйся и торопись перекидать пудовые глыбы на рештаки, да подальше. И не
забудь опять же подкрепить грозный потолок усиленной крепью.
Хорошо помня обо всем этом, студент Петров принялся за работу. В лаве
стоял невообразимый грохот. Выбрасывая из-под себя черное облако штыба,
натужно выла врубмашина. Скрежетал металлом по металлу скребковый
транспортер. Далеко внизу, будто взрывы гранат, хлопали буферами вагонетки.
Тяжелой артиллерией била оседающая в забуте кровля.
Примостившись на коленях, Сергей яростно бил киркой по пласту, не
слыша дикой какофонии, не чувствуя усталости, с единственной мыслью в
голове: не отстать от всех, не опозориться перед шахтерами... А уголь, как
нарочно, сыпал из-под кирки мелкой крошкой, сек лицо, руки и не желал
скалываться крупными кусками.
На исходе третьего часа работы студент почувствовал усиливающуюся боль
в коленях, руках, спине. Кирка становилась непослушной, антрацит не
набирался на вертящуюся в руках лопату.
"Неужели не будет перерыва?" - думал Сергей, ощущая, как его колени и
руки начинают мелко дрожать, а ноющая боль медленно растекается по всему
телу.
- Кинь стойку, как тебя там, студент... - услышал он голос над ухом.
- Сергей! - зло бросил Петров, нехотя потянувшись за креплением.
- Устал? - рявкнул шахтер. - Попервой завсегда так! В нашей лаве -
цветочки. Вон в девятой попробовал бы! Вода, пережимы. Кошмар...
- Перерывы у вас бывают?
- Партию вагонов загрузим, порожняк загонять станут, тогда отдохнешь.
Если груз не забурится...
- И нам придется разбуривать? - крикнул Сергей.
- Нет, дядя за нас все сделает! - хохотнул тот.
В середине смены транспортер дернулся три раза и замер. Сергей
мгновенно выпустил из рук инструмент и блаженно растянулся вдоль забоя. Но
отдохнуть не пришлось. В наступившей тишине послышался шорох ползущего по
лаве человека, и беспощадный, как гром, голос пробасил:
- Это кто же так крепил?!
Сергей вздрогнул. Оценка горного мастера, несомненно, относилась к
плодам его труда.
- Немедленно перекрепить! - возмущенно кричал человек с надзоркой. -
Немедленно! Пока не накрыло всех.
Сил на смену у Сергея хватило. Он бросил на транспортер последнюю
лопату угля, забил последнюю стойку крепления и ничком повалился на
каменный пол. Огнем горели растертые в кровь ладони, вьюном выкручивался
позвоночник, но в голове скворчонком стучала радость: выдержал, не подвел,
не отстал!
Немного отдохнув, Сергей приподнялся на локтях, перевернулся спиной
вниз и, отталкиваясь пятками, пополз за шахтерами на штрек. Там он долго не
мог разогнуться в полный рост, а когда это удалось, шатаясь, побрел к
стволу. Единственное желание было у него - скорее выехать на-гора,
добраться до общежития и упасть на постель.
Проспал Сергей весь остаток дня, ночь и утро, не меняя положения,
одетым, уткнувшись лицом в подушку. Проснулся за два часа до начала новой
смены от острого приступа голода. "Надо же!" - удивился сам себе, вспомнив,
что вчера после работы забыл пообедать, а ужин проспал.
Утолив голод в шахтерской столовой, он ощутил прилив новых сил. Только
по-прежнему, как и вчера, болели ладони, мелкими иголками кололо в коленях.
- Как дела, шахтер? - встретил его в нарядной бригадир. - Может,
передохнешь? Есть работа полегче.
- Вчера как-то и устать не успел, - не моргнув глазом, соврал Сергей.
- Ну-у-у-у! - удивился тот. - Покажь колени.
- Зачем?
- Покажь, говорю!
Сергей задрал на ноге штанину.
- Э-э-э, сынок! Так не годится... Работал без наколенников? А ну,
беги в мехмастерскую, там есть старые автопокрышки, отруби два куска и тащи
сюда, смастерю тебе наколенники по первому разряду.
Но и в наколенниках второй день работы оказался таким же трудным и
болезненным.
"Может, работа в шахте не по мне? - усомнился Сергей. Тут же встал
другой вопрос: - А что делать? Бежать? Как трус с поля боя? Нет! Все так
начинали. Чем же я хуже других?"
А за вторым днем шел третий, четвертый... Сергей перематывал бинтами
растертые ладони и, стиснув зубы, бил и бил киркой по неуступчивому пласту,
вымещая на нем свою злость и сомнения. И крепкий, бесчувственный, холодный,
как сама древность, антрацит покорился студенту.
С каждым днем он становился мягче, податливее и в середине месячного
срока практики совсем сдался. Зажили, за-шершавились мозоли на руках, кирка
стала послушной игрушкой, и крупные плиты угля, казалось, сами, без
видимого на то усилия, летели в грохочущие рештаки.
Сергей не считал уже часов и минут до конца смены, не мерил испуганным
взглядом тяжелые сантиметры угольного пласта. Работал увлеченно, задорно,
радуясь каждой клеткой тела, что трудный период пройден, одержана очень
значительная победа, первая в его жизни.
И внешне не узнать стало Сергея. От растерянного, испуганного
мальчишки, впервые спустившегося в шахту, не осталось и следа. Теперь это
был уверенный в своих силах молодой человек, знающий цену своему труду,
понимающий, что дело, которое он делает, очень нужно людям.
Когда окончился срок практики, Сергей, не задумываясь, остался
работать в шахте, отбросив соблазнительные мысли о каникулах, отдыхе и
прочем. Шахта, как магнит, присосала его к себе. И после, когда пришлось
расстаться с ней и сесть за учебники, он долго тосковал в скучной тишине
аудиторий по славным ребятам из пятой восточной лазы, по громовому реву
забоя, по острому чувству собственной нужности людям и радостному ощущению
до конца выполненного долга перед кнми.
"А ведь и сейчас такие же, как и я когда-то, безусые юнцы спускаются в
шахту, борются, побеждают, может быть, отступают, убеждаясь, что подземная
романтика не для них... Это было вчера, сегодня, завтра... А что же
осталось мне? Кто даст ответ на этот вопрос? Оставлять человеку жизнь и
отнимать счастье? Сейчас моя жизнь в моих руках. Руках... Чтобы свести с
ней последние счеты, нужны руки... Есть поезд, машина, несчастный случай...
И, по крайней мерс, не прилипнет ярлык живых - самоубийца... А все ли
испробовано? Умереть легче всего. Даже вот страха нет. Где же та соломинка,
за которую цепляются утопающие? Ее нет. Так что же будем делать, Серега?
Ныть или бороться? Скажи откровенно. Если бы я был способен хоть на
что-нибудь. Надо учиться, приобрести специальность, соответствующую
возможностям. И есть ли такая специальность? И учиться-то как? Надо писать,
а чем? Ногами?"
Сергей сбросил с ног тапочки, раскрыл рот от удивления, посмотрел на
пальцы.
- Но-га-ми, - вслух повторил он и замер от нечаянно пришедшей
мысли. - Это же идея! Но-га-ми...
Ему захотелось сейчас же найти карандаш, бумагу и немедленно проверить
на практике свою догадку. Вспотевший от напряжения, он бестолково топтался
по комнате, тщетно пытаясь найти нужные ему принадлежности. На подоконнике
лежал карандаш. Обрадованный Сергей бросился к нему и зло выругался.
Карандаш не заточен.
Сергей еще не понимал, что даст ему освоение письма ногой. Не смущали
его и такие доводы рассудка, как неудобство для глаз и невозможность писать
вне дома, когда на ногах обувь. Он увидел именно ту соломинку, о которой
только что думал, которую искал и наконец, как ему показалось, нашел.
Уцепившись за нее, он не хотел принимать в расчет возражения ума. Впереди
маячило солнце труда, и Сергей мысленно рвал уже путы бездеятельности.
Перво-наперво он, конечно, напишет имя Тани и что-нибудь ласковое. Вот
она удивится! "Как же ты смог, Сережа?" А он улыбнется и скажет: "Мы еще
повоюем, Танечка!" Но надо сделать, чтобы она не заметила. Сюрпризом надо
преподнести!
Мгновенно созрел план: когда Таня вернется из магазина, он попросит ее
выписать из книги цитату. Потребуется карандаш и тетрадь. Все будет в
порядке! Нужные ему предметы после записи останутся на столе, и он
использует их, когда она ляжет спать.
Вернувшись с покупками, ничего не подозревая, Таня охотно выполнила
просьбу Сергея и оставила на столе все так, как он и предполагал. Длинно
потянулся день. Сергей пробовал читать, но, глядя в книгу, видел карандаш,
зажатый пальцами ног, медленно ползущий по белому листу бумаги. Несколько
раз, измученный ожиданием ночи, Сергей порывался рассказать обо всем Тане,
но желание порадовать ее неожиданно было настолько велико, что каждый раз
он сдерживал себя. А стрелки часов, словно дразня, медленно ползли по
циферблату.
- Что-то ты, Сережа, сегодня на себя непохож? Не заболел ли? -
заметив его возбуждение, спросила Таня.
- Нет, нет, Танечка! У меня все в порядке! - поспешил улыбнуться
Сергей.
Наконец наступила долгожданная ночь. Бросив обычное: "Не засиживайся
долго!" - Таня улеглась в постель и заснула.
Сгорая от нетерпения, Сергей сбросил на пол тетрадь, ногой пододвинул
ее к себе и попытался раскрыть. Тетрадь вертелась в ногах, скользила по
полу, словно заколдованная, не поддаваясь неумелым движениям. Изловчившись,
он все жз заставил ее раскрыться и лечь так, как он хотел.
Следующая операция - поднять ногой с пола карандаш и зажать его
пальцами в положении, удобном для письма, - оказалось еще более трудной.
Провозившись более часа в тщетных попытках поднять злополучный карандаш,
Сергей, разозлившись, пнул его ногой и уронил голову на стол. Пот струйками
бежал по лицу, к взмокшей спине липла рубашка, и, будто наперекор бушующему
в груди раздражению, в голове стучало: "Поднять, поднять, поднять..."
Подчиняясь команде, Сергей подкатил карандаш к столу и снова принялся за
работу, "Покорись, покорись, ну, покорись же, проклятый!" - умолял и
ругался он, чувствуя, что ноги начинает сподить судорога. И когда
подступило отчаяние, неожиданно пришла догадка: а если ртом поставить
карандаш к стене, и тогда... Опустившись на колени, Сергей губами схватил
упрямца и прислонил его к ножке стула. Но, едва ухватив пальцами правой
ноги карандаш, тут же уронил его.
Искалеченная стопа отказывалась подчиняться отчаянным приказам.
Карандаш, стукнув, покатился по полу. Помутневшим взглядом смотрел
Сергей на катящийся внизу карандаш, и больше всего ему хотелось в этот
момент упасть вниз лицом и расплакаться.
За окном утихал уставший за день город. Смолкали трамвайные звонки,
пустели улицы, гасли витрины магазинов, и запоздавшие путники торопливо
шаркали туфлями по асфальту, спеша домой на отдых, чтобы завтра с новыми
силами стать к станку, спуститься в. шахту, занять место у чертежной доски.
Город-труженик засыпал. Городу снились сны. Большие, как мечта,
светлые, как сто солнц, ласковые, как руки матери.
А в одном окне в эту ночь до утра не погас свет. Человек хотел жить.
Страстно, до боли, до отчаяния. Жить не бездеятельным наблюдателем, а
участником жизни, ее творцом, хозяином. Человек вел трудный бой с самим
собой, со своим увечьем. Жестокий, беспощадный бой...
Проснувшись утром, Таня не обнаружила Сергея в постели. Тихонько
позвала:
- Сережа, - и увидела его.
Сергей спал, неловко склонив голову на стол, согнувшись на стуле,
по-детски подобрав под себя ноги. Внизу, на полу, белела раскрытая тетрадь.
Лист бумаги был исчеркан неумелыми кривыми линиями и походил на рисунок
ребенка, впервые взявшего в руки непослушный, неловкий инструмент взрослых.
"Не получилось... - обо всем догадалась Таня. - И мне не сказал. Не
позвал на помощь".
- Сережа! - позвала она. - Перейди на кровать, здесь неудобно...
Сергей приподнял голову, виновато сказал:
- Ничего не получилось, Таня. Ни-че-го... Хотел обрадовать тебя, и
вот... Даже надежды не осталось.
- Первые шаги всегда трудны. Разве ты надеялся, что все пойдет легко?
Так не бывает. И ты сам себе прибавляешь трудностей. Замкнулся, стал
молчалив... Почему тебе не хочется выйти на улицу, сходить в кино,
встретиться с друзьями? Или собираешься жить затворником? Один на один со
своими думами?
Сергей давно ждал этого вопроса. Ждал и боялся. Боялся даже самому
себе признаться в том, что он стыдится своей физической неполноценности,
как стыдятся наготы или уродства.
- Я боюсь, - глухо выдавил из себя Сергей.
- Чего? - удивилась Таня.
- Людей... Их любопытства, жалости... Некоторые будут думать: "И
зачем путается под ногами?" Есть такие, слышал... Да еще хвастаются: "Вот
если бы я! Знаешь, какой я отчаянный!.."
- Ой, Сережка, какой же ты глупый! Разве можно так, за здорово
живешь, всех под одну гребенку!.. Услышал какого-то дурака, сам делаешь
глупые выводы. Да сколько примеров и в жизни и в книгах, что сильные люди
именно те, кто наперекор всему, даже самому страшному, продолжают бороться!
- Не надо, Танечка... И про Мересьева, и про Корчагина.. Я не герой,
я просто слабак, если не могу с собой сладить...
- А Егорыч! Ты забыл про него? Серело, ну нельзя же так... Люди не
звери, они все поймут.
- Лучше бы не понимали и не жалели. Затворником жить нельзя - это я
знаю, но что делать, что делать?!

3

- Мама, а почему у дяди рукава пустые?
- Тише, дочка. Не кричи так громко. У дяди ручек нет.
- Почему нет, мама? У всех есть, а у него нет?
- Смотрите, девчонки, парень без обеих рук! Ой, молодой какой!.. Вот
страшно!..
- Чего уставились-то, дикари! Горя человеческого не видели! Выпучили
глаза!.. Ох и народ!
А он, втянув голову в плечи, неловко приседая на больную ногу,
торопился вырваться из шумного потока улицы, скрыться от людских взглядов и
слов, что, будто камни, летели ему в душу.
- Не обращай на них внимания, Сереж... Нельзя же так. И никто на нас
не смотрит, это только так кажется с непривычки...
- Я чувствовал, я знал... - бессвязно повторял Сергей, увлекая жену в
безлюдный переулок.
- Что ж, так и будем бегать от людей? - опустив голову, говорила
Таня, когда они забежали в подъезд чужого дома.
- Не могу я, Таня. Мне не по себе. Хоть сквозь землю г.ровались.
Понимаю, нельзя так, но ничего не могу поделать с собой. Кажется, вся улица
остановилась и смотрит... В глазах жалость и страх, а я не хочу, не хочу,
чтоб меня жалели или пугались!
- Да никто так и не думает! Ведь ты все это сам сочинил.
- Да ты посмотри в их глаза... яснее слов...
- Не все же так смотрят на тебя. А ротозеев всегда хватало!
- Идем домой, Таня. Меня будто избили ни за что... Хочется
напиться... до беспамятства... забыть обо всем... Купи водки.
Таня стояла ошеломленная. Впервые за их совместную жизнь Сергей
заговорил о выпивке. В больнице ее предупреждали, что Сергей станет пить,
попытается залить свое горе водкой. Таня не верила. Знала - Сережка всегда
питал отвращение к спиртному, да и не таков он. И вот... Новая беда,
казалось, неотвратимо нависла над ним. Отказать ему в его просьбе она не
могла и вместе с тем понимала, что в пьянстве, как и во всяком дурном деле,
трудно сделать только первый шаг. Потом уже все пойдет само собой.
- Не пей, Сережа, - попыталась она отговорить его, - что хочешь
делай, только не пей. Ты же понимаешь - это может погубить тебя.
- А чем мне дорожить в этой жизни? Что мне в ней осталось? Скажи,
что? - зло выкрикнул Сергей.
Четвертинка водки, купленная в магазине, казалась Тане многопудовой
гирей. Она шла по улице и прятала от прохожих глаза. "Сама несу в дом
горе", - не выходило у нее из головы. "Погоди, узнаешь, бабонька!.." -
вспомнился тор же" ствующий хохоток медсестры. "Господи, неужели это
судьба? Неужели без нее, проклятой, и мой Сережка не обойдется?"
Выплеснув водку в кружку, Таня дрожащими руками под" несла ее к губам
Сергея и затаила дыхание. Запрокинув голову и как-то болезненно
сморщившись, Сергей сделал глоток, другой, поперхнулся и, стуча зубами о
край кружки, с отвра-шением выпил водку.
Горькая влага опалила желудок, дурманом ударила в голову. "Сейчас
будет хорошо!" - подумал Сергей и закрыл глаза. Стул под ним качнулся, и
закружилась вся комната бешеной каруселью, "...у всех есть, а у него нет?
Почему нет, мама? Почему?" - вдруг заплакал в ушах детский голосок. "Горе
человеческое, горе, горе..." - бубнил мужской бас. "Водка погубит тебя,
Серело".
- Нет, это я гублю тебя! - ударился головой об стол Сергей. - Зачем я
коверкаю твою жизнь? Приношу одни страдания. За что? За твою любовь,
верность? Но я же не виноват. И кого тут винить? Что же ты молчишь, Таня?
Ну почему меня насмерть не убило? Зачем мне такая жизнь? Пьяницей, подлецом
я не хочу быть, не могу... Мне все противно... и моя жизнь... Но по какому
праву, вдобавок к своим бедам, я гублю тебя?
- Ты пьян, Сергей, и говоришь глупости...
- Нет, я не пьян! Я только отчетливей понимаю свою вину перед тобой.
Я живу и в этом перед всеми виноват. Мое место... живым я только мешаю...
путаюсь под ногами, как жалкий трус...
- Не надо, Сергей, прошу тебя... перестань...
- Вместе с руками надо было резать и сердце. Что же мне делать с ним,
если оно болит... невтерпеж?! И водка не помогает. Мало... Сходи купи еще.
Я хочу напиться...
Ближайшей к дому точкой железнодорожного полотна был переезд. Сергей
прикинул - идти до него не более пяти минут. Поезда ходят часто -
пассажирские, грузовые, маневровые...
Очень давно на том переезде поезд задавил человека. Перерезанный