Титов Владимир. Всем смертям назло...

сих пор звонкостью. - Я родился...
И теперь еще с внутренней дрожью вспоминаю я то, свое самое первое
писательское выступление перед своими большими и неизменными друзьями -
шахтерами. Потом этих встреч и выступлений было много, перед самыми
различными аудиториями, в разных городах и поселках, в цехах, нарядных, на
полевых станах, в школьных классах и студенческих аудиториях. Но то,
первое, останется в моей памяти на всю жизнь.
Уже где-то в середине выступления, когда было рассказано, где родился
и рос, как стал шахтером, когда я рассказывал о том, как, зажав зубами
карандаш, учился писать и рыжий скуластый проходчик все чаще тихо кашлял в
кулак, я вдруг до пронзительной ясности понял, что все или почти все
сидящие тут в нарядной читали мою повесть и знают судьбу Сережки Петрова.
Мне стало легко. Значит, недаром грыз по ночам карандаш, отчаивался,
надеялся, рвал нервы с издателями и редакторами, значит, книжка нужна
людям, если ее прочли вот эти парни, отнюдь не склонные к сантиментам, если
они, перед тем как спуститься в забой, пришли сюда, на встречу со мной, и
пришли не просто из любопытства, а ведомые пристальным интересом к
человеческой судьбе, судьбе своего коллеги. Вот сидят они, притихшие,
внимательные, перекатывая крутые желваки. Да, стоило ради этого жить,
страдать, писать. Я был счастлив. Пришло ощущение, что стою не за
официальным столом, упершись черным протезом в его красный край, а нахожусь
среди ребят, которых давно и хорошо знаю, и делюсь с ними, как с друзьями,
самым сокровенным, что наболело на душе за долгую разлуку, что уже
выплеснулось в книжке, но все не уместилось, и вот то, чего не доверил
бумаге, теперь доверяю им. Парторг выразительно посматривал на часы, а я не
мог остановиться. Рыжий в переднем ряду кашлял и прятал от меня глаза. Еще
несколько человек сидели, опустив головы, будто были в чем-то виноваты
передо мной. В паузах было слышно, как скрипит канат и где-то тяжело и
гулко ухает, наверное, скип, опрокидываясь и высыпая уголь в бункер...
Закончил я свое выступление совсем не так, как предполагал.
- А вообще, ребята! - неожиданно вырвалось у меня. - Бросил бы я эту
писанину и полез бы с вами уголек долбать. Это я умею, - и сел.
Узколицый и черный, как цыган, шахтер во втором ряду вытянул длинную с
большим угластым кадыком шею и раскрыл рот. Парторг частой дробью ударил
пальцами по столу и, будто испугавшись этого, спрятал руки под стол. "Боже
мой! Как плохо я говорил! - пронеслось в голове. - Надо бы все-таки отрывок
прочитать. Но они же хорошо слушали и понимали меня. И я их понимал..."
Тяжелые, крупные аплодисменты грохнули минуту спустя. Рыжий отчаянно
бил огромными ладонями одна о другую, тянул руки вперед, к столу, и
быстро-быстро хлопал короткими, с черным ободом от угля, ресницами.
- Вопрос можно?.. - поднялся узколицый шахтер.
- Время, товарищи, время!.. - пальцем постучал по часам парторг.
- Ну чего ты, Акимыч, заладил?! - пробасил кто-то из задних рядов. -
За нами не заржавеет, план будет.
- Валяй! - отчаянно махнул рукой парторг, посмотрел на меня и пожал
плечами: что, мол, с ними поделаешь.
- Владислав Андреевич... - робко, почти мальчишеским голосом произнес
узколицый ("Отчество откуда-то знает!" - удивился я), - скажите,
пожалуйста, как вот вы, шахтерский парень, наш, в общем, человек и... - Он
замялся, а я как-то по инерции мысленно продолжил за него: "и докатился до
такой жизни, что в писатели поперся?" - Ну... вот, книжку написали? - Он
замолчал и вдруг расплылся в такой белозубой улыбке, что все вокруг тоже
заулыбались. А узколицый парень выпалил: - Может, такие таланты в каждом
шахтере заложены? И есть смысл побросать свои молотки и сверла и взяться
романы строчить?!
Аудитория сдержанно гоготнула.
- Ты по существу спрашивай, Яременко! - прикрикнул на него парторг.
- Вопрос в общем-то по существу и довольно каверзный, - поднялся я. -
Я и сам, братцы, не знаю, как дошел до такой жизни. - В зале одобрительно
хохотнули. - Выписались мы с Ритой из больницы, приехали в Ворошиловград и
стали жить... новой жизнью. Двадцатый год ей шел, мне двадцать пятый.
Второй год супругами... Ну, у нее хлопоты по дому: прибрать, постирать,
поесть приготовить, опять же меня одеть, покормить. А я сижу и только в
окно на людей смотрю. Мысли разные, конечно, в голове толпятся. Будто и во
сне я, и не со мной все это. К работе-то с детства приучен. В сорок первом
отца на фронт проводили, а нас четверо с матерью осталось. Я - старший.
Короче, в девять лет умел пахать землю, сеять, хлеб убирать, то есть то,
что умели взрослые. А тут такая петрушка - вышибло меня из седла. Начисто
вышибло! И все о жене своей думаю. Где она взяла такие силы? Ведь, к
сожалению, в жизни иной раз как случается? Живут муж, жена, дети, все вроде
хорошо, мирно, ладно. Но вот врывается беда - а она всегда врывается
неожиданно и в самый неподходящий момент, - пусть не такая страшная, как у
нас, и что же порой получается?! Дороги людей, которые еще вчера любили
друг друга, расходятся в разные стороны. Почему? Что произошло с любовью? У
нас, к счастью, не случилось такого. Ы основой, на которой удержалась наша
семья, была моя жена, ее любовь, ее мужество. Скажу честно - ей было
трудней. Ведь здоровый человек... в духоте палат, рядом с умирающим
человеком, среди стонов, боли, крови... Повезли на операцию, она к двери: а
вывезут ли? Увижу ли живым? Да, ей было трудней. На улице бурлила жизнь,
цвели цветы, люди шли в кино, где-то кружились в танце.. А ей девятнадцать
лет, и впереди неизвестность, и за жизнь мужа никто ломаного гроша не дает.
Да что там! Ведь если бы в тот критический момент не оказалось рядом со
мной такого верного друга, то все усилия врачей могли бы и не дать того
результата, который они дали. Это я, ребята, вам точно говорю, не для
красного словца, а для того, чтобы каждый из вас внимательней был к своей
подруге жизни. Не ценим мы иной раз их, не понимаем.
И вот сижу я дома и все о жизни размышляю. А тут в голову лезут всякие
прошлые споры с пожилыми людьми. Есть среди них такие, что любят
утверждать: какие сейчас люди? Какая сейчас любовь? Все перевелось! Вот
раньше бывало, вроде и сахар был слаще, и снег холоднее, и, почитай, вода
мокрей. Как же так, думаю? Вот же она рядом, жена моя, решение тем спорам.
И присосался к моему сердцу червячок: вот бы написать об этом, как в разных
романах-повестях пишут! Да разве я сумею? Ну в школе стишки пописывал,
заметки в газеты строчил! - подбадриваю себя. - Так то баловство, а тут про
любовь написать надо. Нет, не сумею!
А жизнь шла своим чередом, день сменял ночь, шли недели. А червячок
опять точит, вот изобразить бы, доказать всем - есть и в наше время
настоящая любовь! Не может она измельчать или перевестись, пока жив
человек! Тут и другое подстегнуло. Ходят под окнами днем и ночью какие-то
великовозрастные шалопаи, бренчат на гитаре, ну зла не хватает! Здоровые
ребята, с руками, с ногами, неужели дела себе не найдут! Ведь пролетит
жизнь в этом полухмельном, блатном гитарном бренчании, и оглянуться не
успеют. А одумаются, оглянутся - поздно будет. Ничего ведь сзади не
останется, никакого следа. Стыдно им станет. Больно станет. Муторно станет.
К каждому подступит тот срок, когда человек спрашивает у самого себя: зачем
явился на эту Землю? Что оставил после себя? Добро? Зло? Любовь? Ненависть?
Никто из нас не верит в загробную жизнь. Но на Земле ведь бессмертно только
Добро, только Любовь. Зло тоже живет, но оно умирает сразу же, как только
умирает породивший его. И этим шалопаям мне тоже хотелось что-то доказать,
в то время не знал еще что. А червь все сильнее сосет: напиши... "Да не
умею я писать!" - злюсь на него. "Ну попробуй", - умоляет.
Рыжий, в переднем ряду, сжал кулаки и не отрывает от меня взгляда.
Парторг убрал со стола часы и, подперев рукой щеку, внимательно слушает.
- И стал я учиться писать. Пробовал писать ногами, протезом, не
получалось. Бросал, вновь принимался, разочаровывался, опять бросал и так
без конца. А червяк ну прямо сбесился. Жизни от него никакой не стало.
Обнаглел совсем. Пиши, и все! Теперь уже приказывает. Проснусь ночью, а в
голове одно и то же: как бы это половчее все изобразить про жену свою, про
любовь, про жизнь. И уже люди, как живые, перед глазами встают, разговоры
заводят, только бери и записывай все подряд. А как записывать? Чем?
Пробовал диктовать - не получается. Сразу и люди куда-то исчезают, и
разговоры прекращаются, и фразы разваливаются. Читал в ту пору очень много.
И знаете, ребята, читаешь книгу, уже ранее читанную, и будто заново ее
понимаешь. Все будто бы и сложнее и проще, И вот однажды, читая книгу, взял
в зубы карандаш, чтобы перевернуть страницу, да так и замер. Писать же так
можно! Ну и завертелось все. Начал учиться писать, держа карандаш в зубах.
Достал букварь, тетрадей в косую линейку и, как положено первокласснику,
начал выводить палочки, крючочки, буквы... Около года тренировался. Сейчас
пишу довольно быстро, и почерк неплохой, разобрать можно. Ну а червяк уже с
ума сводит меня. Ем ли, сплю, иду по улице, а у меня все мысли вокруг
рассказа о жене вертятся. Вначале я не собирался повесть писать, а просто
стал рассказывать. А тут и нахлынули на меня воспоминания и люди, с
которыми свела судьба, которые оставили добрую память, и я почувствовал
себя обязанным написать о них. Так сложилась повесть "Всем смертям
назло...". Переписывал я ее около двенадцати раз, и только тринадцатый
вариант увидел свет. Так я начал писать.
- В конце повести сказано, что Таня ждет ребенка. Скажите, кто у вас
родился? - спросил кто-то из рядов.
- У нас с Ритой родилась девочка. А кто родился у Тани и Сергея - не
знаю. Не думал об этом.
- А как назвали девочку?
- Таня.
- В честь той, из повести?
- Да.
- А вы хотели, чтобы у вашей Тани была бы судьба, схожая с Таниной из
повести?
- Какой отец пожелает таких испытаний своей дочери?! Я хочу, чтобы
она была похожа на свою мать. Во всем, без исключений.
- Что, по-вашему, есть мужество? - раздается опять вопрос.
- Честное выполнение своего долга...
Потом мы шли с парторгом по шахтному двору, он молчал и не поднимал
опущенной головы. Накрапывал дождь, порывистый и мелкий. Террикон дымил еще
сильней, на копре бешено кружились шкивы. "Ребята поехали, - подумал я и
представил их всех, как они молча натянут на себя робы, возьмут
самоспасатели, лампы, шагнут к стволу, посмеиваясь или выражая какое-либо
недовольство, войдут в клеть, отпустят пару шуток девушке, что стоит у
кнопок, и разом нырнут в ствол и на миг почувствуют невесомость, как в
свободном полете. Рыжий придет в забой, ругнется на прошлую смену за то,
что не нарастили рельсы или не убрали забой, и станет наводить порядок.
Тот, узколицый, черный, через печь пролезет в лаву и, наверное, уже оттуда
спросит у вагонщика про то, сколько вагонов под лавой, недобрым словом
помянет ВШТ, если мало, или смолчит, если достаточно, и на коленях и локтях
поползет, шурша по лаве, к комбайну.
- Извините, - повернулся я к парторгу, - как-то так вышло... не
рассчитал время... Первый раз выступаю... смену задержал...
Парторг махнул рукой.
- Я вот о чем сейчас думаю. Копыленко во втором ряду, с краю сидел. А
он ведь, подлец, пьет и к жене руку прикладывает. Двое детей у них. Все
время наблюдал за ним. Глаза прятал, стыдно ему было. Неужели и после этого
старое продолжит? - Он помолчал, шагая с опущенной головой, и, будто
рассуждая сам с собой, сказал: - А от Ломакина, рыжий такой, здоровый, что
в первом ряду сидел, жена ушла. Тихий, покладистый парень, работник
отличный, а она так себе, свистулька свистулькой... И вот вам... вспорхнула
и улетела. Переживает Ломакин. А что сделаешь?! - Он опять помолчал и
задумчиво бросил: - А план они сделают. Об этом я не беспокоюсь. Хлопцы что
надо!
- Он проходчик?
- Кто?
- Ломакин.
- Проходчик. Бригадир.
- ЧП случаются?
- Почти нет, - ответил парторг. - На прошлой неделе на третьем
западном корж "капнул", и комбайнера по спине. Ходить, наверное, не будет.
Позвоночник повредило. Вчера л больнице были... - Он вздохнул и помолчал. -
У вас это правильно в книжке написано: "...случаются и шальные пули".
На вершине террикона опрокинулась вагонетка, ухнула пор-цией породы, и
камни стаей покатились вниз, подскакивая и перегоняя друг друга. От стаи
отстал большой угловатый кусок, неловко перевернулся с боку на бок с гулким
стуком и медленно пополз к основанию, оставляя за собой густой серый хвост
пыли. Тучи густели, опускались ниже и, цепляясь за терриконик, верхушку
копра, стремительно летели дальше, за шахту, брызгаясь холодными каплями.
Я плохо спал этой ночью. В окно стучал дождь, то дробно, то мягко,
сердито выл ветер, в голове теснились какие-то мысли, а я боялся их и гнал
от себя... Необходимо с головой погрузиться в работу. Тема есть, сюжет
готов, было бы время, Что-то его становится все меньше и меньше.
Утром пришел почтальон и принес сразу шестышисем. Вот они, самые
первые, неожиданные и желанные, пугающие и радующие!

"Здравствуйте, дядя Слава, тетя Рита!
Три дня подряд мой папа читал мне вашу повесть. Сама я умею читать, но
еще не очень, не все буквы знаю. Повесть мне очень понравилась. Мне идет
уже седьмой год. Теперь я знаю, что такое любовь. С приветом к вам Наташа".
Дорогой ты мои, самый первый корреспондент и чи" татель. Ты забыла
написать свой обратный адрес. Быстро переворачиваю конверт - пусто. На
штемпеле - Новомосковск, и все. Я очень благодарен тебе. Конечно же, ты
по-сЕоему поняла любовь, поняла, что это светлое и. доброе чув" ство,
которое способно совершать чудеса. Иди по жизни с этой верой.

"Здравствуйте, Владислав!
Извините, что не знаем вашего отчества. В первом номере журнала
"Юность" мы прочитали вашу повесть "Всем смертям назло...". Мы учимся в
восьмом классе, и большинство из нас комсомольцы. Вес мы потрясены
мужеством и упорством Сережи Петрова и его жеяы Тани. Не подумайте, что эта
общие слова, которыми мы хотим передать свое восхищение.
Вот уже три года мы дружим с Героем Советского Союза А. П. Маресьевым,
часто получаем от него теплые, дружеские письма. А началось все вот с чего:
в пятый класе к нам пришел новый ученик Коля Хрячков. У мальчика были
больны обе ноги. И мы всем классом решили помочь ему. Каждый день ходим к
нему готовить уроки, посвящаем во все дела класса. Очень радовались за
него, когда он получал пятерки. Алексей Петрович прислал ему книгу Б.
Полевого "Повесть о настоящем человеке" и свои фотографии. Вот тут-то мы
все поняли, что значит быть настоящим, советским человеком. Все мы в тот
год старались сделать как можно больше хорошего. На могилах погибших воинов
поставили памятники, узнали, что в нашем городе жил Герой Советского Союза
Петр Липовенко, который погиб, защищая Севастополь. Теперь одна из школ
нашего города носит его имя. За хорошую работу нашему классу было присвоено
первое место в областном пионерском соревновании. Всех дел и не
перечислить. Но в феврале 1965 года Коля умер. С тех пор прошло много
времени, мы стали почти взрослые, и прежние чувства притупились. И вот ваша
повесть заставила нас о многом- задуматься. Все ли мы делаем для того,
чтобы стать настоящими комсомольцами? Среди нас загорелся жаркий спор о
вашей жизни, и мы решили написать вам письмо. Одни верят, что вы
откликнетесь и что мы станем настоящими друзьями, потому что человек с
такой удивительной судьбой имеет отзывчивое сердце, а другие, наоборот,
утверждают, что мы не получим ответа. Мы не знаем вашего точного адреса, но
почему-то уверены, что наше письмо найдет вас,
Наверное, вы получаете тысячи писем, и каждое несет частицу
человеческого тепла. Очень просим ответить нам.
С комсомольским приветом ребята 8-го "А" класса средней школы Э 22 г.
Коммунарска".
"Дорогие Владислав Андреевич и Маргарита Петровна!
Пишут вам сразу тридцать две девочки. Все мы учимея в од-вой группе в
Донецком политехникуме. Мы прочитали вашу повесть, долго говорили о вей.
То, о чем вы рассказываете, поразило нас, взволновало, заставило задуматься
над многими вопросами жизни. Для "го жлвет человек.? В чем его давность?
Что такое любовь? Дружба? Что значит быть настоящим человеком?
Какие вы все-таки хорошие люди! Как мы радовались вашему выздоровлению
в тому, что рядом с вами в трудную минуту ваша жена. Мы еще очень молоды,
чтобы хорошо разбираться во всех вопросах жизни, однако каждая из нас может
столкнуться с трудностями, и тогда мы возьмем в пример вашу большую и
прекрасную любовь.
Милая Маргарита Петровна! Мы хотим сказать вам большое спасибо за ваше
мужество и терпение. Какое бы горе ни приключилось с нами, нам будет легче,
потому что мы будем помнить вас.
Дорогие наши люди! Мы желаем вам огромнейшего счастья. Мы хотели бы,
чтобы каждый человек научился быть таким, кгм вы, Ждем яовык произведений
Владислава Андреевича!
По поручению девочек группы ПП-65-1-8 Шатохина Люда".

"Дорогой товарищ Титов!
Только что прочла вашу повесть и весь вечер была под впечатлением
открытой людям истины о мужестве и героизме одного обыкновенного советского
парня. Вы много выстрадали, потеряли руки - это страшно тяжелая утрата, но
в борьбе за действенную, приносящую пользу людям жизнь вы приобрели
огромное уважение людей. Ваш Сережа не вызывает чувства жалости. Волевой,
сильный духом, мужественный человек, преодолевающий физические и
нравственные страдания, он вызывает чувство восхищения, желание найти в
себе самой силы для преодоления своих душевных, физи-. ческих, семейных
разладов.
Примите и вы, Рита, мой низкий поклон за вашу огромную, чистую,
преданную любовь, которая помогла вашему мужу выстоять. Видимо, такими, как
вы, были жены декабристов, помогавшие своим мужьям в условиях ссылки
оставаться верными своим прекрасным идеалам.
Пишите и дальше. Пишите много, много. Пусть творческая удача
сопутствует вам. Желаю вам крепкого здоровья и неувядающей душевной
молодости.
С искренним уважением А. Гутман, инженер Киевпроекта",

"Уважаемый товарищ Титов!
Это письмо пишут вам из г. Караганды, J-й городской клинической
больницы, в которой функционирует спинальное отделение, где лечатся больные
с повреждением спинното мозга. Люди, которые самостоятельно не могут
передвигаться, Врачебный персонал и общественность больницы принимают ряд
мер к профессиональному обучению больных отдельным ремеслам. Проводим
воспитательную работу, чтобы наши больные нашли свое место в жизни,
приносили пользу обществу.
Мы просим вас, как писателя, выполнить общественный долг. С вами
считаются, к вам прислушиваются, и это дает вам моральное право с широкой
трибуны советской печати обратить внимание общественности на необходимость
соответствующим органам заняться вопросами обеспечения инвалидов
приспособлениями для труда. Органы социального обеспечения данному вопросу
не уделяют должного вяимаяня.
От всего сердца приглашаем к нам в гости, в Караганду. Побеседуйте с
больными, это воодушевит их в тяжелых буднях жизни.
По поручению больных и врачебного персонала Л. И. Крочик".

"Не знаю, как начать, как обратиться к вам, наш дорогой человек, чтобы
выразить то обилие чувств, которое вызвала повесть. Я пишу одна, но
почему-то уверена, что со мной согласятся многие. Последние страницы, и...
слезы радости застилают глаза, слезы гордости за людей, живущих рядом с
нами. Что мы знаем о них? Чем заплатить, какой ценой за то, что они делают
для нас, иногда даже рискуя жизнью. Что такое подвиг? Есть ли любовь? В чем
смысл жизни? Какое оно, солнце? Кого не волнуют эти вопросы в юности! И вы,
вы смогли донести их содержание, раскрыть во всей глубине, тронуть, на мой
взгляд, самые черствые души.
Замечательная жизнь замечательных людей! Разве это не образец
обыкновенной и такой красивой жизни, искренности чувств, благородство души,
чистоты отношений?
Читаю я плачу. Ощущаю боль Сережи и переживания Тани. Вы знаете, я
завидую вам. Я радуюсь вместе с вами. Вы нужны нам, понимаете, нужны нам,
молодому поколению, как друг, как современник. Спасибо вам.
Студентка ХПИ Воловик Н.. г. Харьков".

Рита дрожащими руками распечатывала одно письмо за другим и клала их
передо мной на стол. j - Читай вслух, - попросила она.
- Не могу. Ты читай.
Она смотрела на меня испуганными глазами, и отрицательно качала
головой.
- Сперва ты, я потом...
Перечитав письма, я оделся и вышел на улицу. Ярко светило солнце, в
голубой бездонной вышине беспорядочной кучей летели грачи. На дереве в
соседнем дворе ворковал скворец, и звуки били какими-то мягкими, теплыми,
будто рождались приближающейся весной и ласковым теплым солнышком. "Неужели
получилась повесть? Боже мой! Неужели получилась? Неужели нравится людям?"
В голове все путалось и мешалось. Я куда-то шел или почти бежал, пересекал
улицы, сворачивал в переулки, порой хотелось, чтобы меня все видели, потом
пугался этого и вновь сворачивал в безлюдный переулок. В центре города меня
остановил Витька. Вернее, я сам увидел его и подбежал к нему.
- Витя, ты знаешь, я письма получил!
- Какие-нибудь неприятности?
- Ты знаешь, они все хвалят.
- Ну-у-у, старик, ты напугал меня! У тебя такой вид, будто за тобой
банда гонится!
- Нет, Витька, я правду говорю. Им всем нравится. Оня уже писателем
меня называют.
Он рассмеялся и похлопал меня по плечу. - Как Рита с Татьяной?..
- Читают.
- Что читают?
- Ну, письма. Их же шесть штук!
- Вечером забегу. Прости, старик, спешу в клинику. - Он отошел,
остановился метрах в пяти, повернулся ко мне, поднял вверх сжатый кулак: -
То ли еще будет, старина!
По дороге домой я вспомнил другое письмо. Было это три года назад.
Стояла мокрая, затяжная осень. День и ночь лили серые холодные дожди. В
комнате стоял полумрак, а на душе было тоскливо и неспокойно. Уже прошло
три месяца, как отослал рукопись в одно из московских издательств, а оттуда
ни слуху ни духу.
(Надеюсь, что меня поймет и простит читатель за то, что не называю
издательства. Делаю это не потому, что чего-то боюсь или опасаюсь. Нет!
Ведь тот ответ, который я получил, писал один человек, писал совершенно
незнакомому автору. Я не оправдываю того человека. Но ведь издательство -
это огромный и сложный организм. И... ну, честное слово, просто не
поворачивается язык назвать известный всей стране коллектив в такой связи.)
Почтальон, еще издали завидев меня, опускала голову и молча
проскальзывала мимо. Я понимал: ей было жалко меня. Хрупкая черноглазая
Зойка, не поступившая в педагогический в этом году, наверное, догадывалась,
что я жду не просто вести откуда-то, но и связываю с этим очень многое в
своей жизни, решаю вопрос - быть или не быть. Так оно и было. Зойка не
ошибалась.
В тот день она прибежала к нам рано утром. Без обычной почтовой сумки,
с одной бандеролью в руках. Глаза ее радостно горели, и вся она светилась,
будто только вот сейчас, после долгой разлуки встретила самого дорогого-,
любимого человека или по крайней мере ждет верной встречи с ним.
- Вот! - выдохнула она, обеими руками протягивая бандероль.
- Читай, - кивнул я Рите, когда Зоя вышла.
- "Уважаемый Владислав Андреевич! - прочитала она и посмотрела на
меня. - Возвращаем вам повесть "Всем смертям назло...". Тема, за которую вы
взялись, не нова в литера" туре, хотя и очень интересна. Взять тему - еще
не значит разрешить ее. Мы приветствуем вашу творческую смелость, И в этом
направлении вам кое-что удалось. Hо в основном, нам кажется, вы взялись за
непосильную ношу. Очевидно, вам незнакомы даже элементарные законы
построения литературного произведения, да и с материале"! вы. ятасо не в
ладах. То, о чем вы пишете, скорее пытаетесь писать, похоже на
сентиментальную и малозанимательную историю, с какими-то африканскими
страстями, детали которой зттаете- понаслышке. Советскую же литературу
характеризует глубокое проникновение в жизнь, всестороннее знание ее.
Литературной ценности ваше произведение нe представляет..."
То было трудное врем". Друзей в литературном мире у меня не было,
близким я стеснялся показать свое творение, и это письмо, сверху и снизу
снабженное официальными печатями и штампами, было принято как суровый, но
честный и справедливый приговор. Вновь померкло солнце, и жизнь более чем
когда бы то ни было казалась- ненужней. Пять или шесть самых- первых
вариантов повести с помощью соседа и втайне от Риты были сожжены. Сейчас
мне очень жаль их. Кажется, таж были интересные моменты которые потом не
удалось восстановить. Но тогда вопрос "быть или не быть?" был решен в
пользу последнего. Соломинка, зге которую уцепился утопающий, оказалась
тем, что она к есть на самом деле. Несколько средних вариантов повести,
затерявшихся в столах и на полках, к моему счастью, остались целы.
В жизни все проходит. Кончился кризис и у меня. Не прошло и гада, как
меня вновь с неодолимой силой потянуло к письменному столу...
Я вернулся от воспоминаний к действительности и заспешил домой. У дома
с Таней на руках меня встретила Рита.
- Славка... - ткнулась лбом в мою грудь. - Ты им ответь. Всем,
всем... Что очень рад, благодарен, что мы счастливы... Ну и все такое...
- А что "такое"?