Титов Владимир. Всем смертям назло...

"Дорогой товарищ Титов!
Я простая женщина в возможно, что не очень точно выражаю свои чувства
и мысли, но думаю, что поймете меня. Пишу от всей души, и не жалость бабья
толкнула меня на это, а большая гордость за вас, настоящих советских людей.
Мир узнал еще несколько советских людей, таких, как Сергей и Таня
Петровы, таких, как Егорыч, Кузнецов и др. На таких людях держится земля
наша. И, имея сыновей и дочерей, наша
Родина всегда будет великой и могучей. Пусть дивятся нам капиталисты,
которые все покупают и продают за деньги. Но нет, не вce можно купить и
продать. В своей повести вы очень правильно подчеркнули на примере того
парня, что замерз в тайге, то, что мы презираем трусов, лентяев, нытиков,
тунеядцев и прочие элементы, которые не хотят честно трудиться.
Читая вашу повесть, я думала, почему хорошие люди стыдятся своей
доброты, своей боли, физической неполноценности, тогда как уродство души
некоторые не считают даже нужным скрывать? Они выставляют напоказ свою
бычью физическую силу, которой не найдут применения, хвастаются
заграничными тряпками, сеют иностранными словами, кривляются и, наверное,
не думают о том, что после них останется, простите, испорченный воздух, да
и тот очистит хороший, свежий ветерок. Если бы души всех людей были так
богаты и прекрасны, как у героев вашей повести! Как прекрасна была бы
жизнь! Когда узнаешь, что где-то рядом с тобой живут, борются такие люди,
какими мелкими и ничтожными кажутся собственые неурядицы. Хочется вот так
же приносить людям пользу, и до глубины осознаешь, что без этого не стоит и
жить. С нетерпением жду ваших книг. И не бойтесь возвращаться в свой
шахтерский поселок. Пусть вас не тревожит невозможность работы в шахте.
Ведь вы напишете о нелегком труде своих друзей, о победах человека над
самим собой. Победа над самим собой - это одна из самых трудных и самых
важных побед, она незаметна, за нее не дают орденов и медалей, но без нее
невозможен подвиг. Вот такие люди, как ваши, стойкие и упорные, первыми
войдут в коммунизм и поведут за собой всех, ибо ничто не может
противостоять их неукротимой энергии, их целеустремленности, их силе и
воле. Я - мать четверых детей и сердечно поздравляю вас, ваших родителей,
вашу жену с вашим первым и вторым рождением! Вы действительно родились
дважды и оба раза, чтоб побеждать и быть победителем. Я очень хочу, чтобы
дети переняли у вас вашу настойчивость, ваше мужество, ваше трудолюбие.
Будьте счастливы вы, многострадальный счастливчик! Новых побед вам,
новых успехов, большого счастья!
Бычкова Екатерина Антоновна, рабочая племсовхоза "Комсомолец"
Ставропольского края".

"Только чтo прочитала вашу повесть. Не знаю, что заставило меня взять
ручку и написать вам письмо. За несколько часав я стала сильней,
мужественнее. Мне 17 лет. Уже год, как я работаю и учусь. Я ничего еще не
успела сделать для людей. Да и не хотелось мне что-либо делать для других.
Мне казалось, что все живут только для себя. Что случилось со мной, сама не
знаю. После вашей повести хочется жить лучше, что-то делать не только для
себя, но и для окружающих и доказать всем "пижонам атомного века", что и в
наше время есть Павки Корчагины!
Я хочу в своих делах хоть чуточку быть похожей на вас.
Pита Смирнова, Вологодская область".

"Я твой собрат по труду - шaxтеp. В шахте работаю 9 лет. Женат, имею
сына и дочь. В твоей повести встретил такую мысль:
нужна ли твоя писанина? Я тебе откровенно, скажу: нужна, и очень.
Много еще, к нашему сожалению, происходит в жизни несчастий. Часто люди
становятся инвалидами. И у некоторых главным утешением в жизни становится
водка. Им твоя повесть нужна как воздух. Конечно, не все ее примут,
найдутся такие, что скажут) а, писанина... мне жить надоело. Но ведь будут
жить, и где-то в мозгу засядет мысль; а ведь живет на свете человек,
которому труднее, чем мне, работает, всеми уважаем.
Но твоя повесть нужна не- только людям, папавшим в беду. Она нужна
всем, чтобы ярче ощутить счастье труда, стать добрее и мужественнее.
Приезжай, дорогой, к нам в приполярный город, город шахтеров, я
познакомлю тебя со своими- друзьями, замечательными людьми. Если не сможешь
приехать, то разреши заехать к тебе в Ворошиловград, уж очень хочется
познакомиться с тобой. Очень рад, что есть у нас, шахтеров, такой
замечательная4 парень, как ты, и есть такая женщина, как Рита, которая не
боится делить радость и горе шахтерской судьбы.
Скажу по секрету, " тоже очень лтаблто свою жену и, опускаясь в шахту
на смену, верю, что она "с любовью встретит мене, что б со мной- ни
случилось".
Выдавай, Сережка, очередную книгу на-гора!
Алексей Косов, г. Инта, Коми АССР".

"Друг мой! Юный друг мой!
Я пережил две мировые войны. Я видел много крови, горя, страданий. Я
хоронил своих друзей, погибших от пули и голода. Мне осталось мало дней.
жать, на этом прекрасном сеете, на нашей изумительной земле. Конечно же,
мне бы хотелось, жить долго-долго, до столетия Советской власти, но увы...
Я счастлив, что честно прожил свою, жизнь, и никогда не искал в жизни
легких дорог. С радостным чувством, с чувством гордости узнал я о вас,
вашей жене, вашей жизни. Именно такими видели мы людей в светлом,
социалистическом обществе в том далеке, когда ходили в сабельные походы за
его идеалы Мужественными, смелыми, целе-устремленными, живущими, общими
радостями и невзгодами, не щадящими собственную жизнь ради жизни,
товарищей. Спасибо вам, вашему поколению, что не обманываете наших надежд.
Когда у нашей Родины будут такие сыны, она будет прекрасной и счастливой.
Персональный- пенсионер, член КПСС с 1917 года Долгушев Г. А..
Красноярский край".

"Я горжусь тем, что живу в одном городе с вами. Горжусь тем, что есть
женщины, о которых очень хорошо сказал декабрист Беляев: "Слава стране; вас
произрастившей. Вы стали поистине образцом, самоотвержения, мужества,
твердости при всей юности, нежности и слабости вашего пола. Да будут
незабвенны имена ваши".
Несомненно одно - на таких- людях выстояла наша страна все невзгоды, и
стоять ей вечно шетожу, что рождает она таких людей не для подвигов, а для-
больших повседневных дел, Может, мои слова звучат несколько патетически, но
очень трудно выразить свои чувства обычными понятиями.
Г. Ворошиловград, Боуфалик Алла".

"Здравствуйте, дорогой, незнакомый человек!
Мне, право, очень неудобно отнимать у вас время, но иначе я не могу.
Только, пожалуй, я допустила ошибку, назвав вас незнакомым. Разве можно
считать незнакомым человека, о котором знаешь самое главное? По-моему, нет.
Вы, наверное, не удивитесь, получив это письмо. Подобных писем вы,
наверное, получаете очень иного. Иначе и быть не может. Я только что
прочитала вашу повесть и просто не могу не выразить вам свою благодарность.
Огромное-огромное спасибо! Спасибо от всех моих друзей. Трудно представить
то, что творится сейчас со мной. Мне и моим друзьям по 17 лет. Мы
заканчиваем 10-й класс. Может быть, поэтому часто спорим о том, что такое
счастье, в чем смысл жизни. Вы, наверное, представляете, какие вопросы
волнуют человека, когда вот-вот веред ним распахнутся двери школы и нужно
будет впервые самому выбирать свою единственную тропу. Нетрудно понять,
какое место в наших сердцах займет ваша книга. Не знаю почему, но сейчас я
на многое посмотрела по-новому. Я уверена в том, что ваши Сергей и Таня
очень многим вернут веру в счастье, способность мечтать даже тогда, когда
это кажется невозможным, и, главное, веру в себя, в свои силы. Большое
спасибо вам за это. Я, конечно, почти не надеюсь получить ответ (хотя, если
признаться, была бы очень счастлива), ведь я не единственная, кому
захочется выразить вам свою благодарность. И еще... Я очень рада, что вы
нашли свое место в жизни. Рада за вас, словно за очень хорошего друга. С
нетерпением буду ждать ваших новых произведений. Хочется пожелать вам
синего неба, ясного солнца и новых горизонтов.
Таня Белышкина, г. Горький".

После опубликования повести "Всем смертям назло..." ("Юность" Э 1 за
1967 г.) на меня обрушился буквально поток писем. Пишут пионеры и
комсомольцы, рабочие, инженеры, солдаты и ветераны революции. Пишут семьи,
школы, пионерские отряды, комсомольские организации, библиотеки, экипажи
кораблей. На обратных адресах - вся география нашей необъятной Родины.
Каждый день почтальон приносит от 70 до 120 писем. Они входят в мой
дом как добрые хорошие друзья. Письма как лица, как души людей. И люди
делятся со мной своими радостями и невзгодами, дарят улыбку или заставляют
сердце сжиматься в болезненный комок.
По письмам я вижу, как входят в жизнь герои моей повести. Я чувствую
себя счастливым и как человек, и как начинающий писатель оттого, что
повесть принимается читателями, помогает им преодолеть какие-то свои
трудности в жизни, стать немного добрее и чище.
У моих героев - Сергея Петрова и Тани - появилась целая армия новых
друзей. Они приняты равноправными рядовыми в эту армию. Они снова в
действующем строю. Они вместе со всеми борются за все доброе и хорошее. И я
и Рита счастливы этим обстоятельством. Мы только смущены тем, что при всем
нашем огромном желании ответить на все письма не можем сделать этого, как
бы мы ни старались. Это просто выше наших возможностей.
Мне хочется от всего сердца поблагодарить всех моих друзей, приславших
мне письма, за добрые слова и пожелания. Пожелать им, в свою очередь, всего
самого доброго в их жизни. Успехов, здоровья, счастья. Большого, настоящего
счастья борьбы и побед.

Г. Ворошиловград.

...Отшумели теплые дожди, отгремели летние грозы, отшуршал золотой
листопад, и по утрам на пожухлых травах под ногами хрустела серебристая
изморозь. Скоро мороз скует верхнюю корку земли, блестящим зеркалом
придавит рябь луж, припорошит снегом, подует ветер, зима вздохнет полной
грудью и завоет снежной круговертью. Каким он был, уходящий 1967 год?
Иногда мне хочется ход своей жизни сравнить с движением грузовика по
длинной, ухабистой дороге. Он то набирал скорость, то сбавлял ее, начинал
буксовать, порой его мотор соосем глох, и казалось, что больше уже никакая
сила не приведет его в движение, но он оживал и начинал вновь медленно
ползти вперед, преодолевая ухаб за ухабом, ревя из последних сил на
подъемах.
В начале этого года грузовик выкатился на относительно ровную дорогу,
ему врубили четвертую скорость, и он закружил в сплетении улиц, домов,
городов, не зная отдыха и покоя.
Работа над новой повестью двигалась, было написано более половины
задуманного, но все же темпы работы глубоко не удовлетворяли. Каждый день я
ждал, что вот наконец-то поток читательских писем поутихнет, пропадет, то
угнетающее совесть состояние, оттого что теперь уже не только ответить всем
своим корреспондентам не могу, но и прочесть все письма, не в состоянии. Но
почтовая сумкa Тимофеевны, наоборот, тяжелела, и некогда развеселая фраза
ее "усе тут" теперь звучала отрывисто и сухо. Жен" ее вернулся из армии,
отслужив положенный, срок, и, кажется, был очень решительно настроен
покончить сю своей холостяцкой жизнью и незамедлительно жениться. У
Тимофеевны же это вполне законное желание сына особого энтузиазма не
вызывало.
Да, 1967 год проносился а. каком-то ураганном темпе. Оглядываясь,
назад, к его началу, я вспоминал сотни встреч, выступлений, диспутов,
конференций. Шахтерские нарядные, пионерские лагеря, цехи заводош и фабрик,
шкальные классы и студенческие аудитории, полевые аганы и воинские казармы,
залы, клубов и Дворцов культуры Ворошиловграда и Донецка, Киева и
Ленинграда, Москвы и Ульяновска, Харькова и Липецка,, и лица, бесконечный
ряд приветливых и печальных, задумчивых и веселых лиц людей.
Что несу я им? Может, никому не нужны эти встречи? Тогда зачем
волнуюсь перед каждым выступлением, трясусь в; поездах, и. самолетах вместе
с Ритой, а главное, отнимаю время у работающих людей? Может, вовсе ни к
чему все это?
Внимательно всматриваюсь в лица, стараюсь понять, о чем думают люди,
слушая майя. Кажда" аудитория имеет свой-характер, Поэтому, даже
рассказывай- об- одном и том же,, совершенно невоаможно повториться в.
словах, & чувствах, в интонации,, и. реакция зала, бывает самой разной. Она
то толкает на.- сокровенный разговор, то одерживает до сухой скупости, и в
этом не очень часто удается переломить ее. Да и вряд, ли нужно ломать, и
везможда. ли это? О том, хорошо или плоха говорил с залом, чувствуешь
потом, за кулисами, после, выступления, когда, казаловь все ни с того ни с
сего начинаешь в душе ругать себя (зачем- вее это? Нет, не могу я говорить
с людьми! Это не моя профессии Все! Конец! Больше не выйду на трибуну!) или
чувствуешь, как по телу сладко растекается удовлетворение (недаром шел,
ехал, волновался... им эта. нужно, они понимали, меня.
А бывают аудитории, которые понимают тебе, без слов, с. первого-
взгляда, и-,, поняв, принимаю", и т" сразу же сливаешься с ними, делаешься
их неотделимой частью, гд& уже твоя боль - их боль, их улыбка - твоя
радоеть и их увесистые, нестройные рукоплескания - твое счасгье. Эта
рабочие аудитории".
Ярким летним, днем этого года Тарас Михайлович Рыбас, ответственный
секретарь Ворвшиловградской областной писаЭгельсной организации, мой добрый
старший друг и неизменный первый редактор моих немногочисленных
произведений, Ангелина Капитоновна Захарова, артистка областной филармонии,
лауреат республиканского конкурса чтецов, Рита и я прибыли в Киев по
приглашению республиканского бюро по пропаганде художественной литературы,
на встречи с трудящимися города героя.
Над Бориспольским аэропортов висело прозрачное, ясное небо. Было
душно. Так душно, что чгазалооь, будто самолеты, то и дело совершающие
посадку, возили жар с самого солнца. Густой, горячий воздух струился над
накаленной бетонкой, знойной рекой тек из сопл рычящих турбин. Аэропорт
приливал и отливал людскими потоками, спешил, волновался, жил своим
беспокойным привычным ритмом.
Нас встретил представитель бюро Федор Иванович Мopгун, как потом
окаавлосъ, добрейшей души человек, с застенчивой улыбкой и живыми, темными
глазами. Он заметил нас издалека (с Тарасом Михайловичем Федор Иванович
давно знаком) и отчаянно замахал руками, пытаясь ее то остановить нас, не
то повернуть назад, к самолету. Мы действительно остановились и недоуменно
переглянулисъ.
- Федор Иванович что-то придумал, - без всякого энтузиазма сказал
Тарас Михайлович и, покрякивая, полез в карман за сигаретами. - А-а-а... -
вдруг протянул он, - все ясно!.. - и коротко рассмеялся. - Вот смотрите,
братцы-кролики! Сейчас нас повернут к ероплану, выстроят у трапа и станут
фотографировать.
- Этого еще не хватало! - баском протянула Ангелина Капитоновна и
засияла от удовольствия.
Моргун коротко расцеловался с нами и погнал назад, к трапу.
- Понимаете, в чем дело-вопрос!.. "Вечерка" просит, а самолет
угонят...
- Аэропорт не собираются разрушить? - шутливо спросил Тарас
Михайлович.
- Так аэропорт - это не то. Просили, чтобы самолет на карточке был.
Вот в чем дело-вопрос. - Он вытирая платком вспотевший лоб и смущенно
yлыбался. - Как долетели?..
Киев... Он создан для того, чтобы поражать. Он не может не поразить
своей красотой. Этмэт город нельзя спутать ни с каким другим. Широкий,
величавый Днепр, окаштте купола соборов. Крещатик с ровными рядами
каштанов... (Нет, такое может только присниться!
В небольшом автобусе "мл петляли по улицам, густо обсаженным тополями
и каштанами, пересекали многолгодные площади, спускались с горок и
взбирались наверх; то справа, то слева режущим глаза блеском вспыхивали
купола, наваливались громады многоэтажных домов, и мы с Ритой крутили
головами, восхищенно ахали и старались все запомнить.
- Первый раз в Киеве? - спросил Федор Иванович.
- Нет, - ответила Рита. - Лет пять назад приезжали со Славой на
протезный завод. Но тогда была зима, а на руках у меня семимесячная дочка,
так что...
- Киев смотреть надо в мае, когда зацветут каштаны... - задумчиво
глядя в окно, сказала Ангелина Капитоновна, повернулась ко мне и
затараторила: - Ты знаешь, Славка, это поразительно! Рано утром выйдешь на
Крещатик, а там каштаны цветут! Рой свечек, ну, черт побери, умирать не
хочется!
- Умирать и без каштанов не хочется, - блеснул золотыми зубами Федор
Иванович. - Киев всегда хорош. Вот выберем время, я вам покажу его. Махнем
на Труханов остров, уху заварим...
Я отвернулся к окну и рассмеялся.
- Что, не верите?
- Да нет, Федор Иванович, верю. В Ворошиловграде у меня есть друг,
так он нас этим летом в Крыму ухой обкормил.
Мы остановились в гостинице "Днипро". В номере я подошел к окну и
ахнул. Прямо передо мной, за небольшим леском, в ярких солнечных бликах
играл Днепр, справа ажурной нитью висел мост, а слева, упершись в небо
крестом, возвышалась Владимирская горка. Но любоваться красотами Киева было
некогда. В дверь постучал Федор Иванович и сообщил, что через полтора часа
у нас выступление в Дарнице, а так как шелкопрядильный комбинат находится
на другом конце города, то сейчас самое время выезжать. Автобус внизу, у
подъезда.
- Значит, так, отцы (это мы с Тарасом Михайловичем), - говорила в
автобусе Ангелина Капитоновна, - если я буду читать композицию полностью
(композиция по повести "Всем смертям назло...", за которую, кстати, она
была удостоена здесь же, в Киеве, звания лауреата), то мне потребуется
сорок пять минут, если сокращенный вариант, без дневника и весны в самом
начале, то минут двадцать пять - тридцать.
- А сколько нам времени отпустят? - спрашиваю я.
- Время не ограничено. - улыбается Моргун. - В пределах одного-двух
часов, конечно.
- Тебе, старичок, сколько нужно? - обращается ко мне-Тарас
Михайлович.
- Ну, смотря какая аудитория соберется...
- Одни женщины, - уточняет Федор Иванович.
- Минут тридцать...
- Значит, таким образом... Тебе тридцать, Ангелине двадцать пять, ну
и двадцать минут мне. Больше чем на час двадцать аудиторию задерживать не
следует. Положитесь на мой опыт.
Наша встреча с работницами комбината продолжалась более двух часов.
Даже Тарас Михайлович не мог предположить, что у киевских ткачих возникнет
к нам такая уйма вопросов, а в конце встречи им всем, как одной, захотелось
показать свои рабочие места и продукцию, которую выпускают. Федор Иванович
ходил вслед за нами, покашливал в кулак и начинал злиться. Времени до
второго нашего выступления, которое должно состояться уже на другом конце
Киева, во Дворце культуры химиков, было в обрез.
- Ребята, в чем дело-вопрос, нас же люди ждут!.. - шептал он то
одному, то другому на ухо.
- А здесь тоже люди. И, на мой взгляд, неплохие. Есть даже очень
неплохие, - с серьезным видом шепнул ему Тарас Михайлович, затянулся
сигаретой и хмыкнул в седые усы: - Очень неплохие!
...К химикам мы приехали за десять минут до начала встречи. Федор
Иванович сиял, и играющая в фойе музыка, казалось, была заказана им и
звучала в его честь.
- Надо уметь оперативно работать, вот в чем дело-вопрос!
Давно надо бы привыкнуть к подобным встречам и выступлениям и не
волноваться до холодного пота на лбу, тем более что всего несколько часов
назад уже поборол противную дрожь, шагнул к людям и говорил с ними. Теперь
все надо повторить. И первый шаг, и первое слово, но уже в другом зале,
перед другими людьми, и опять надо за эти короткие тридцать минут ужиться с
ними, попытаться понять их и стать понятным для них. К такому невозможно
привыкнуть.
Я посмотрел в зал из-за кулисы, когда Ангелина Капитоновна читала
середину композиции. Зал был полон. В ярком свете люстр лица людей
показались сосредоточенными и напряженными. Несколько женщин в передних
рядах вытирали слезы.
"Наде бы пожестче читать, - подумал я, слушая Захарову. - Сергей и
Таня не должны вызывать жалостъ. Если только одна жалость, то зачем все
это? Главное не то, что выпало на их долю, а то, как они преодолевают
трудности... Это должно звучать убедительно и точно... Всегда, везде...
Ангелина Капитоновна очень податливый человек, увидит слезы в зале и сама
срывается, на бабью жалость, Начивает жалеть и персоважей и слушателей. Это
скверно. Не следует идти на поводу у зала. Перед каждым выступлением ее
необходимо разозлить, тогда она читает блестяще".
Композицию слушали внимательна, Захарова увлеклась и читала без купюр,
все подряд, забыв о том, что время ограничено. Встреча затятивалвсь, Мне
предстояло выступать последним, говорить перед, утомленной аудиторией очень
трудно, это я знал.
- Ничего, старичок, вее образуется, - успокаивал Тарас Михайлович. -
Публика подобралась благодарная, слушают тебя всегда с интересом, бояться
нечего.
Ангелина Капитоновна закончила читать и под гром аплодисментов ушла со
сцены, утомленная и девольная.
- Народ собрался... - шепнула на ходу, - муха пролетит - сдышно!
"Муха... А у меня- всего пжтнадцать минут! Не аваешь, с чего начать,
что сократить и чем закончить"".
Аудитория действительно подобралась, благодарная. Слушали затаив,
дыхание. Я с первых же сдо" почувствовал ту благожелательность и внимание,
которые немедленно передаются от слушающих к говорящему. Говорить хотелось
много и откровенно. Во второй половине выступления, когда я рассказывал о
своих мытарствах по издательствам и журналам, мое внимание привлек чей-то
пристальный, неотрывный взгляд. Попытка уйти от него не принесла успеха.
Меня как будто гипнотизировали. Я посмотрел в дальние ряды, пробежал
взглядом по ближним, остановился на первых и внезапно умолк, сам не понижая
отчего.
В пятом кресле от края, слева, сидел мой давний киевский редактор,
делал какие-то еле заметные знаки руками и широко улыбался. Я оборвал паузу
и продолжал выступление. Не знаю уж, как мне удалось закончить его. Я
что-то говорил, и скорее по инерции, потому что в памяти вдруг с необоримой
силой вспыхнули в те полные надежды и тревог дни в ожидании приезда
редактора, и первая встреча с ним, и его исчезновение в Кадиевку, и его
советы, и мои усилия в попытках переписать повесть по его рецептам, и
статья в областной газете с неумеренными похвалами, и возврат рукописи, и
те нелегкие для разочарований и неверия, которые опять пришлось пережить.
Со сцены вслух я говорил об одном, а в душе молча, всем существом гнал от
себя неожиданно нахлынувшие мысли. Редактор сидел в нескольких метрах от
меня и улыбался. Мелькнула было мысль выложить вот сейчас, здесь, перед
этим залом, все, что творится на душе, назвать вещи своими именами, но
что-то удержало от этого шага. Потом, уже на улице, он подошел ко мне:
- Поздравляю, старик! Ты хорошо говорил. Мы помолчали.
- Да... - вздохнул редактор. - В общем-то, оно к лучшему, что так
получилосъ. Видишь, ты сразу в Москве выпрыгнул. Два миллиона тиража - это,
старик, не фунт изюма! Такое начинающему автору только присниться может! -
Он как-то коротко и неловко хохотнул и добавил: - Но это пусть тебе не
кружит голову! В повести еще есть над чем поработать. Врачи, например, да и
эта выпивка...
- Да, конечно... - согласился я.
- Над чем работаешь?..
- Да так, кое-что...
- Ну присылай нам. Поддержу, помогу...
- Наверное, было бы лучше, если бы вы никому и никогда не брались
помогать...
Мы сели в машину и уехали.
- Ты что-то бледен, старичок, - подсел ко мне Тарас Михайлович. -
По-моему, все прошло отлично. - Он помолчал и похлопал меня по плечу. - Ну,
ничего, ничего... В жизни всякое случается. Халтурщики везде есть. В
литературе их тоже дополна. Это был твой редактор?
- Да.
Любоваться Киевом, а тем более варить уху на Трухановом острове нам,
осторожно говоря, было некогда. График наших выступлений перед трудящимися
Киева был настолько плотен, что мы едва поспевали с одного предприятия на
другое. Вконец измотанные за день, в гостиницу возвращались поздно вечером,
наспех ужинали и спешили в номер отдохнуть, набраться сил для следующего
дня. А с утра все начиналось сначала.
И все-таки еще одна встреча, состоявшаяся в перерыве между
выступлениями, запомнилась мне. Честно говоря, я был несколько удивлен и
растерян, услышав о том, что находящийся сейчас в Киеве врач-геронтолог из
Парижа, внук великого русского пиеателя Л. Н. Толстого, хочет познакомиться
со мной. Почему-то ожидал увидеть широкоплечего, коренастого мужика, с
широкой окладистой бородой или, по крайней мере, с большими пышными усами и
высоким светлым лбом.
К нашему столику в ресторане быстрыми, энергичными шагами подошел
гладко выбритый, невысокого роста человек и, протягивая мне руку, с еле
заметным акцентом отрекомендовался:
- Толстой... Сергей Николаевич...
Я встал и замешкался. Толстой заметил смущение и, видимо вспомнив, что
у меня нет рук, положил свою руку мне на плечо и приветливо улыбнулся.
- Много слышал о вас у нас во Франции, читал ваши произведения, и
вот... - Он смущенно опустил голову и тут же энергично резко вскинул. -
Никак не мог поверить... - Он посмотрел на мои протезы и слегка прикоснулся
к ним рукой.
- Как вы находите землю своего знаменитого деда? - спросил я, а все
думал о том, как неестественно и жестко прозвучали его слова "у нас во