Страница:
– Почтенный Али-Баба, не знаешь ли ты, отчего все так всполошились? – поморщившись, спросил Ланс, кивая на занавеску, отделявшую их от набирающей обороты перебранки.
– У купца Хасана пропал ценный перстень, – спокойно улыбнулся дервиш. – Конечно, не без милости госпожи нашей Аолы!
Полуэльф недоуменно нахмурился. Его рассеянный взгляд случайно упал на руку никак не желавшего пробуждаться друга да так и замер, не способный оторваться от увиденного… На пальце Огвура красовалось странное кольцо с полупрозрачным камнем, очень широкое, закрывающее все фалангу.
– Уж не это ли самое? – осенило красавца.
– Оно и есть, милостью Аолы!
– Ну и дела! – привычно выдал любимую фразу полукровка. – При чем тут покровительство богини? Аола разве благоволит к ворам и их укрывателям?
Старик рассмеялся тонким, дребезжащим смехом:
– Благородный оркне вор. Он отважный воин, вызволивший древнее сокровище из недостойных рук. И в этом выразилась воля богини, считающей, что Пожиратель пространства должен пройти по пути многочисленных испытаний и обрести своего истинного хозяина!
– Кого же? – с любопытством спросил Ланс.
Но дервиш не ответил. Его лицо оставалось непроницаемо-загадочным, и только тонкие губы изогнулись в отстраненной улыбке, должной означать – а вот это, дружок, совсем не твоего ума дело. Лансанариэль внимательно пригляделся к фигуре старика и ошарашенно хлопнул ресницами: и как это он раньше не замечал, что при всем обилии морщин и седины, согбенности и дряхлости губы у Али-Бабы хоть и тонкие, но сочные и свежие и… Тут Ланс неожиданно пришел к не свойственному ему глубокомысленному выводу: подозрительно молодые! От усердной работы мыслей у него сразу же разболелась голова. Но в памяти почему-то прочно засело осознание: Али-Баба вовсе не тот, за кого себя выдает. А если человек, не шибко привыкший к психологическим изысканиям, что-то втемяшивает себе в голову, то это уже серьезно!
Лансанариэль изо всех сил затормошил орка, продолжавшего дрыхнуть сладко и безмятежно:
– Огвур, проснись!
– Мм… – бессвязно отреагировал Белый Волк, открывая глаза. – Что случилось? Уже утро?
– Откуда у тебя это взялось? – Полукровка пальцем восхищенно погладил камень перстня, мгновенно ответивший сердитым уколом холодной энергии, и очарованно взвизгнул. – Вот это да, клянусь Аолой, только настоящие магические артефакты способны на такие кусачие фокусы!
– Ночью снял с одного из трех наемников, пытавшихся похитить тебя для гарема визиря, – коротко отчеканил орк.
У Ланса глаза на лоб полезли от изумления:
– И ты их всех того…
– Да не убивал я никого, – оскорбленно поморщился Огвур. – Как ты можешь так обо мне думать? Я ведь не зверь. Тюкнул их по дурным башкам да рассовал по горшкам во дворе…
Али-Баба тоненько хихикнул:
– То-то весь город полночи ловил то, что из горшков вылезло!
Орк басовито хохотнул:
– Много шума было?
– Не то слово!
– А сейчас чего шумят?
– Купец перстень ищет, – доходчиво пояснил дервиш.
Огвур задумался ненадолго, а потом с жалобными интонациями спросил:
– Так что, пойти отдать? А ведь не хочется!
– Нет, не делай этого! – почти выкрикнул старик.
Орк и полуэльф переглянулись с недоумевающим видом.
– Почему? – поинтересовался тысячник.
– Негоже перстню без дела пылиться в храме Роха. Он для другого предназначен, – туманно пояснил Али-Баба.
– Эх, опять непонятки сплошные, – посетовал Огвур. – Но почему-то я верю в твою правоту, вот только…
Закончить начатую фразу не позволил дикий крик, с невиданной мощью взметнувший чуть не сорвавшуюся занавеску. Друзья увидели раскрасневшегося, словно помидор, купца, угрожающе потрясающего кулаками перед носом бледного как полотно Расула. Дошедший до белого каления богатей схватил чайханщика за грудки и, изрытая проклятия, замахнулся на него кинжалом. Но чья-то сильная рука вдруг умело перехватила оружие в воздухе, искусно выворачивая кисть Хасана и заламывая локоть. Купец взвыл снова – на этот раз от боли. Он поднял взбешенный взгляд на своего обидчика, посмевшего вступиться за нерасторопного чайханщика:
– Сто демонов Тьмы тебе в печенку, ты кто еще такой?
– Пират! – весело ответил стройный худощавый мужчина с серьгой в ухе, чье обветренное и сильно загорелое лицо и в самом деле красноречивее слов выдавало его принадлежность к морскому промыслу. – В Рохоссе меня знают многие, под именем Маллера Справедливого!
– Кличка! – презрительно буркнул купец. – Приказываю тебе называться настоящим именем, если посмел покуситься на Хасана-аль-Ашаятта.
– Изволь, – хмыкнул пират, отпуская заносчивого богатея. – При рождении я получил имя Маллер де Вакс и происхожу из старинного рода ликерийских дворян.
При последних словах храбреца орк почувствовал, как взволнованно напряглись плечи Ланса под рукой друга.
Поняв, что его противник принадлежит к благородному сословию, купец заметно стушевался и поумерил заносчивый напор.
– Зачем аристократу защищать какого-то чайханщика? Ты должен быть на моей стороне.
Но Маллер осуждающе покачал головой:
– Негоже сильному да родовитому куражиться над слабым и зависимым. Тем более что ты сам да и твой слуга тоже оказались растяпами – не уследили за своим добром. Проспать кольцо с пальца – это ж надо умудриться! – Он обидно хохотнул.
Хасан снова налился краской гнева:
– Да как ты смеешь! Это уже оскорбление, такое только кровью смывают!
– Изволь, – опять усмехнулся пират. – Могу за свои слова в поединке ответить. – И он уверенно, но вместе с тем без лишнего пафоса прикоснулся к рукояти изогнутой сабли, привешенной к его поясу.
Лицо пронырливого купца исказила гримаса растерянности, быстро сменившаяся злорадной ухмылкой:
– Ты воин, а я всего лишь мирный торговец. Наши силы не равны. Предлагаю тебе божий суд. Я выставляю защитником своей правоты моего раба-телохранителя, а ты – любого другого бойца.
Народ в таверне одобрительно зашумел, признавая правильность притязаний Хасана.
– Победит мой защитник – так Расул возместит мне полную стоимость кольца.
Тут толстый чайханщик испуганно свернулся в комок.
– А если победит мой боец? – спросил Маллер, жалостливо косясь на хозяина.
– Тогда я признаю, что был не прав! – с притворным смирением пообещал хитрый купец.
Пират расстроенно почесал в затылке:
– Вроде бы и справедливое предложение, да только где ж я тебе сей же час бойца-то найду, способного выстоять против твоего силача-канагерийца?
– Я здесь! – прозвучал негромкий, спокойный голос, и Огвур, незаметно сунув перстень в ладонь оторопевшего от неожиданности Ланса, вышел в общий зал.
Маллер де Вакс расширившимися от изумления глазами рассмотрел внушительное телосложение орка, мгновенно оценил его по достоинству и уважительно присвистнул:
– И откуда же ты взялся, такой здоровенный?
– Родители в капусте нашли, – на полном серьезе ответил Огвур.
Довольные зрелищем посетители чайханы ответили шквальной волной восторженного хохота.
– А нельзя ли тебя как-нибудь того, обратно в капусту положить? – разочарованно осклабился купец.
– Не-а. – Тысячник горделиво расправил широкие плечи, разминая упругие мышцы. – Поздно!
ГЛАВА 3
– У купца Хасана пропал ценный перстень, – спокойно улыбнулся дервиш. – Конечно, не без милости госпожи нашей Аолы!
Полуэльф недоуменно нахмурился. Его рассеянный взгляд случайно упал на руку никак не желавшего пробуждаться друга да так и замер, не способный оторваться от увиденного… На пальце Огвура красовалось странное кольцо с полупрозрачным камнем, очень широкое, закрывающее все фалангу.
– Уж не это ли самое? – осенило красавца.
– Оно и есть, милостью Аолы!
– Ну и дела! – привычно выдал любимую фразу полукровка. – При чем тут покровительство богини? Аола разве благоволит к ворам и их укрывателям?
Старик рассмеялся тонким, дребезжащим смехом:
– Благородный оркне вор. Он отважный воин, вызволивший древнее сокровище из недостойных рук. И в этом выразилась воля богини, считающей, что Пожиратель пространства должен пройти по пути многочисленных испытаний и обрести своего истинного хозяина!
– Кого же? – с любопытством спросил Ланс.
Но дервиш не ответил. Его лицо оставалось непроницаемо-загадочным, и только тонкие губы изогнулись в отстраненной улыбке, должной означать – а вот это, дружок, совсем не твоего ума дело. Лансанариэль внимательно пригляделся к фигуре старика и ошарашенно хлопнул ресницами: и как это он раньше не замечал, что при всем обилии морщин и седины, согбенности и дряхлости губы у Али-Бабы хоть и тонкие, но сочные и свежие и… Тут Ланс неожиданно пришел к не свойственному ему глубокомысленному выводу: подозрительно молодые! От усердной работы мыслей у него сразу же разболелась голова. Но в памяти почему-то прочно засело осознание: Али-Баба вовсе не тот, за кого себя выдает. А если человек, не шибко привыкший к психологическим изысканиям, что-то втемяшивает себе в голову, то это уже серьезно!
Лансанариэль изо всех сил затормошил орка, продолжавшего дрыхнуть сладко и безмятежно:
– Огвур, проснись!
– Мм… – бессвязно отреагировал Белый Волк, открывая глаза. – Что случилось? Уже утро?
– Откуда у тебя это взялось? – Полукровка пальцем восхищенно погладил камень перстня, мгновенно ответивший сердитым уколом холодной энергии, и очарованно взвизгнул. – Вот это да, клянусь Аолой, только настоящие магические артефакты способны на такие кусачие фокусы!
– Ночью снял с одного из трех наемников, пытавшихся похитить тебя для гарема визиря, – коротко отчеканил орк.
У Ланса глаза на лоб полезли от изумления:
– И ты их всех того…
– Да не убивал я никого, – оскорбленно поморщился Огвур. – Как ты можешь так обо мне думать? Я ведь не зверь. Тюкнул их по дурным башкам да рассовал по горшкам во дворе…
Али-Баба тоненько хихикнул:
– То-то весь город полночи ловил то, что из горшков вылезло!
Орк басовито хохотнул:
– Много шума было?
– Не то слово!
– А сейчас чего шумят?
– Купец перстень ищет, – доходчиво пояснил дервиш.
Огвур задумался ненадолго, а потом с жалобными интонациями спросил:
– Так что, пойти отдать? А ведь не хочется!
– Нет, не делай этого! – почти выкрикнул старик.
Орк и полуэльф переглянулись с недоумевающим видом.
– Почему? – поинтересовался тысячник.
– Негоже перстню без дела пылиться в храме Роха. Он для другого предназначен, – туманно пояснил Али-Баба.
– Эх, опять непонятки сплошные, – посетовал Огвур. – Но почему-то я верю в твою правоту, вот только…
Закончить начатую фразу не позволил дикий крик, с невиданной мощью взметнувший чуть не сорвавшуюся занавеску. Друзья увидели раскрасневшегося, словно помидор, купца, угрожающе потрясающего кулаками перед носом бледного как полотно Расула. Дошедший до белого каления богатей схватил чайханщика за грудки и, изрытая проклятия, замахнулся на него кинжалом. Но чья-то сильная рука вдруг умело перехватила оружие в воздухе, искусно выворачивая кисть Хасана и заламывая локоть. Купец взвыл снова – на этот раз от боли. Он поднял взбешенный взгляд на своего обидчика, посмевшего вступиться за нерасторопного чайханщика:
– Сто демонов Тьмы тебе в печенку, ты кто еще такой?
– Пират! – весело ответил стройный худощавый мужчина с серьгой в ухе, чье обветренное и сильно загорелое лицо и в самом деле красноречивее слов выдавало его принадлежность к морскому промыслу. – В Рохоссе меня знают многие, под именем Маллера Справедливого!
– Кличка! – презрительно буркнул купец. – Приказываю тебе называться настоящим именем, если посмел покуситься на Хасана-аль-Ашаятта.
– Изволь, – хмыкнул пират, отпуская заносчивого богатея. – При рождении я получил имя Маллер де Вакс и происхожу из старинного рода ликерийских дворян.
При последних словах храбреца орк почувствовал, как взволнованно напряглись плечи Ланса под рукой друга.
Поняв, что его противник принадлежит к благородному сословию, купец заметно стушевался и поумерил заносчивый напор.
– Зачем аристократу защищать какого-то чайханщика? Ты должен быть на моей стороне.
Но Маллер осуждающе покачал головой:
– Негоже сильному да родовитому куражиться над слабым и зависимым. Тем более что ты сам да и твой слуга тоже оказались растяпами – не уследили за своим добром. Проспать кольцо с пальца – это ж надо умудриться! – Он обидно хохотнул.
Хасан снова налился краской гнева:
– Да как ты смеешь! Это уже оскорбление, такое только кровью смывают!
– Изволь, – опять усмехнулся пират. – Могу за свои слова в поединке ответить. – И он уверенно, но вместе с тем без лишнего пафоса прикоснулся к рукояти изогнутой сабли, привешенной к его поясу.
Лицо пронырливого купца исказила гримаса растерянности, быстро сменившаяся злорадной ухмылкой:
– Ты воин, а я всего лишь мирный торговец. Наши силы не равны. Предлагаю тебе божий суд. Я выставляю защитником своей правоты моего раба-телохранителя, а ты – любого другого бойца.
Народ в таверне одобрительно зашумел, признавая правильность притязаний Хасана.
– Победит мой защитник – так Расул возместит мне полную стоимость кольца.
Тут толстый чайханщик испуганно свернулся в комок.
– А если победит мой боец? – спросил Маллер, жалостливо косясь на хозяина.
– Тогда я признаю, что был не прав! – с притворным смирением пообещал хитрый купец.
Пират расстроенно почесал в затылке:
– Вроде бы и справедливое предложение, да только где ж я тебе сей же час бойца-то найду, способного выстоять против твоего силача-канагерийца?
– Я здесь! – прозвучал негромкий, спокойный голос, и Огвур, незаметно сунув перстень в ладонь оторопевшего от неожиданности Ланса, вышел в общий зал.
Маллер де Вакс расширившимися от изумления глазами рассмотрел внушительное телосложение орка, мгновенно оценил его по достоинству и уважительно присвистнул:
– И откуда же ты взялся, такой здоровенный?
– Родители в капусте нашли, – на полном серьезе ответил Огвур.
Довольные зрелищем посетители чайханы ответили шквальной волной восторженного хохота.
– А нельзя ли тебя как-нибудь того, обратно в капусту положить? – разочарованно осклабился купец.
– Не-а. – Тысячник горделиво расправил широкие плечи, разминая упругие мышцы. – Поздно!
ГЛАВА 3
Сама не знаю, сколько продолжался мой поход к Геферту. Времени я не чувствовала, направления не выдерживала. Шла словно по наитию, печально размышляя о своем о девичьем. А вернее, вовсе и не о девичьем уже. Размеренной трусцой преодолела горные гряды, будто ловкая серна, перепрыгивая с камня на камень и даже не удивляясь собственной сноровке. Потому что невольно отметила на уровне подсознания – что-то во мне изменилось после посещения Колодца пустоты. Движения стали быстрее, точнее и экономнее, реакция достигла уровня немыслимо отточенного автоматизма. Я начала хорошо видеть холодных тварей и без помощи Зеркала истинного облика. Неожиданно пробудился кулон Оружейницы, и сейчас окутывающий меня коконом теплого света. Что-то во мне изменилось, но вот что именно и почему? Но все эти новшества я воспринимала как-то вяло и отстранение. Ибо они несравнимо меркли на фоне постигшего меня сердечного разочарования. Как я могла, о-о-о, как же я могла!.. Я громко взвыла от переполнявшего меня отчаяния. О, мой возлюбленный Астор, мой прекрасный враг, демон моей страдающей души. Как же я тебя ненавижу, как же я тебя люблю! Ведь я понимала, догадывалась обо всем, но просто не хотела поверить в очевидное, поглощенная своей всепожирающей страстью, бушевавшей во мне, словно пожар. А между тем меня предупреждали, предостерегали не раз. И Эткин, и мудрый Арбиус. Я сама виновата во всем, потому что слушала их, но услышать не захотела. И вот теперь поплатилась за собственное упрямство. Как там говорили тени в Колодце пустоты? Нужно просто жить, просто любить. Я думала, это легко, но оказалось, что это труднее всего на свете. Ибо реальная жизнь очень далека от наших идеализированных представлений о ней. Настоящая жизнь – это то, что происходит с нами в то время, пока мы упоенно строим совсем другие планы. А мои планы рухнули в одночасье, разбившись на мелкие осколки, больно порезавшие и меня, и других людей. Столько поломанных судеб, а все из-за моего глупого упрямства!
Я рыдала и стонала на бегу, будучи не в силах справиться с охватившими меня раскаянием и разочарованием. Я чувствовала, как сгорает и опустошается моя душа, теряя какую-то свою часть, слишком большую и значимую. А я-то, наивная, полагала, что умирать больно! А оказалось, терять любовь намного мучительнее! И можно ли теперь жить с этой черной, выжженной пустыней, ставшей моим сердцем после того, как из него исчезла любовь? Куда и как она ушла, можно ли ее остановить, вернуть, обрести вновь? Я тщетно искала ответы на терзавшие меня вопросы.
Как в полусне, я различила увенчанные черепами ворота Геферта и вступила в распахнутые створки. Меня немедленно окружило колышущееся море щупалец, оскаленных зубастых пастей и вздымающихся ледяных лезвий. Движения моих клинков слились в две размазанные полосы, когда я врубилась в ряды врагов, сея смерть и разрушение, изливая свое горе в пылу схватки. Ударила, парировала, снова ударила… дети стужи обступали меня столь плотно, что практически любой удар достигал цели. Свет от кулона Оружейницы доставлял тварям массу неудобств, заставляя их отдергивать лапы и пятиться с болезненными подвываниями. Убитые мной противники неловко валились на снег, впитывались в него неопрятными ручейками вонючей серой жижи, тая, как клочья омерзительного тумана. Но и мне досталось изрядно. Вскоре мои руки и плечи были покрыты ранами и порезами, рубашка превратилась в лохмотья, шляпу я где-то потеряла. Не пострадало только лицо, тщательно оберегаемое и прикрытое спасительной золотой маской. Кисти онемели, устав колоть и рубить, ноги подкашивались, на виске болезненно пульсировала набухшая жилка, наполняя голову однообразным, размеренным гулом. Количество противников изумляло. Казалось, стоило убить одну тварь, как на ее место немедленно вставали две. А потом как-то внезапно все закончилось…
Я недоуменно опустила клинки, густо запятнанные моей собственной кровью и съеживающимися пятнами темной клейкой субстанции. Геферт замолк, с чадящим шипением догорали фиолетовые угли в глазницах черепов, заметно потеплело, тьма понемногу рассеивалась, благоразумно уползая за колонны ступенчатых зданий, затаившихся там до поры до времени. Разбросанные на извилистых улицах гробы и кости утратили значительную часть своего мрачного великолепия, становясь тем, чем они и являлись на самом деле – гниющей, разлагающейся падалью. Слитки золота на глазах покрывались плесенью и патиной, превращаясь в булыжники и обгорелые деревяшки. А прямо под моими ногами, с трудом пробиваясь через каменные плиты мостовой, начали проклевываться первые слабые ростки зеленой травы. И лишь обиталище Ледяного бога, упрямо высившееся передо мной черной, вызывающе враждебной громадиной, продолжало излучать потоки холодного, убийственного света. Я хмыкнула, вложила оружие в ножны, небрежно отерла грязное лицо тыльной стороной ладони и начала медленно подниматься по ступеням Храма.
На заднем дворике чайханы, полускрытом колючими кустами малины и шатким заборчиком, по соседству с печально знаменитыми горшками, обнаружилась довольно большая площадка, ровная и будто специально посыпанная мелким песком. Маллер де Вакс вопросительно покосился на орка. Огвур ответил довольным кивком, полностью одобряя место грядущего поединка. Пестрый контингент постояльцев обоего пола, возглавляемый коротышкой Расулом, в полном составе высыпал из недр чайханы, явно намереваясь насладиться редкостным зрелищем. Брякали чашки и чайники, взлетали и стелились на траву пледы и куски кошмы, а какой-то оборотистый делец уже принимал ставки на бойцов, ссыпая деньги в объемистый кошель и выдавая долговые расписки. Огвур неторопливо прошелся по хорошо утоптанному клочку земли, борясь с сомнениями в справедливости подобного боя. Все-таки, по его меркам, перстень можно считать ворованным… И словно в ответ на эти невысказанные колебания между сердцем и рассудком, вперед вышел старый Али-Баба. Дервиш поклонился на все четыре стороны света, провел руками по жидкой бороде и неожиданно звонким голосом провозгласил:
– Мать всего сущего Аола, услышь своего скромного служителя! Снизойди к нам своей великой милостью и пошли победу наиболее достойному, тем самым подтвердив божественное согласие на пребывание древнего артефакта в его избранных руках!
Народ замер, затаив дыхание. А затем на толпу налетел короткий порыв невесть откуда взявшегося ветра, швырнувший к ногам молящегося дервиша крупную алую розу, символ богини – Дарующей жизнь.
– Аола услышала нашу просьбу! – торжественно произнес старик, благоговейно поднимая волшебно благоухающий цветок.
Раздосадованный Хасан скрипнул зубами.
Огвур с ироничной усмешкой заправил за ухо выбившуюся из прически прядь волос, взглядом нашел в толпе зрителей обеспокоенного Ланса и подбадривающе подмигнул. Мол, не переживай, у меня все под контролем. Извлек из ножен Симхеллу, оба лезвия которой отливали красным заревом в ярких лучах утреннего солнца, и выполнил стремительную мельницу, проверяя, не расшаталась ли рукоять. Зрители разразились восхищенными воплями. И в этот же самый момент из дверного проема неторопливо появился канагериец Кса-Бун, вынужденный пригнуться, чтобы не задеть о притолоку покрытым татуировками лбом….
Огвур суеверно сплюнул и мысленно помянул всех демонов Тьмы, зловредно пославших ему этого столь опасного противника. Вообще-то у себя в клане он всегда считался необычайно высокорослым и крепким даже среди отнюдь не страдающих рахитом здоровяков-орков. Да и сам он неизменно воспринимал себя именно таким, но лишь до сегодняшнего дня, пока хорошенько не разглядел чернокожего бойца. Видимо, лицо орка все же отразило какую-то степень растерянности, потому что купец ехидно хихикнул и довольно потер пухлые ладони. Стоявший в круге света канагериец являл собой достойный образец суровой мужской красоты и мощи. Широченная выпуклая грудь, стройные колонны ног, четкие пласты квадратных мышц торса, образующие непробиваемый пресс. Во всем теле – ни единой жиринки, ни одной лишней, негармоничной линии или складки. Кса-Бун выкатил отливающие синевой белки глаз, разинул рот с остро подпиленными клыками и вызывающе взревел, как хищный зверь, стукнув себя кулаком в грудь, загудевшую как барабан. Публика испуганно охнула и отступила назад, Ланс побледнел и затравленно оглянулся на дервиша. Но Али-Баба улыбался по-прежнему благостно и безоблачно, привычно творя бесконечную молитву.
– Ничего, – без малейшего намека на страх рассмеялся Огвур, – горные львы точно так же перед смертью ревут, когда их на рогатины поднимают!
Канагериец злобно ощерился и пронзительно свистнул. Словно дожидаясь этой команды, купец тут же бросил ему какой-то объемистый предмет, плотно завернутый в пеструю ткань. Кса-Бун перехватил его на лету и сорвал защитный покров. Огвур недовольно крякнул… В руках у чернокожего гиганта очутился тяжелый, но вместе с тем и не лишенный грубого, дикого изящества топор на длинной рукоятке, заканчивающейся острым шипом. «Серьезное оружие! – справедливо отметил Белый Волк, обходя противника по кругу. – Громоздкое, конечно, для одной-то руки. С таким не на людей – на драконов ходить. Значит, нужно вымотать этого самоуверенного кувалдоносца, а уж потом покончить с ним одним коронным приемом!»
Кса-Бун раскрутил чудовищный топор над головой и нанес страшный удар. Зрители заорали как оглашенные. Стальное лезвие на полпальца вонзилось в землю там, где еще секунду назад стоял орк, плавно перетекший вбок одним грациозным мастерским движением. Незаметно, как тень. Канагериец удивленно оскалился. Али-Баба довольно закивал седой головой, а Лансанариэль обидно заулюлюкал, стараясь вывести чернокожего из себя. Гигант обиженно раздул широкие крылья приплюснутого носа. В своем родном племени он не проиграл ни одного боя, и еще ни одно живое существо не уходило от лезвия его ритуального топора, потому что, помимо силы обычного оружия, в нем заключалось могучее наследие его предков-шаманов, душой и телом преданных королеве Смерти. И Кса-Бун тихонько запел заклинание, открывающее портал мертвых, призывая покровительницу на помощь. Огвур потрясенно ощутил, как при первых же звуках незнакомого наречия в глазах у него неожиданно потемнело и земля закачалась под ногами… Но старый дервиш, бдительно следивший за поединком, нежданно-негаданно привстал с потрепанного коврика и выкрикнул что-то грозно-повелительное, понятное, кажется, лишь одному воину-колдуну. Кса-Бун сразу же замолчал, его широкие плечи удрученно обвисли. Морок, овладевший Огвуром, сгинул так же внезапно, как и появился. И снова противники выжидающе закружились на утоптанном песке, не сводя друг с друга пристального взгляда налитых кровью глаз.
Время тянулось непереносимо медленно, дневная жара давно вступила в свои законные права. Соленые потеки пота запятнали рубашку орка, прилипшую к напряженной спине. Кса-Бун оказался более привычен к палящему зною, но и он заметно устал, больше всего от веса своего огромного топора. Наконец, его нервы не выдержали. Одним широким шагом он резко сократил расстояние, отделявшее его от проворного орка, и молниеносно вскинул руку с оружием, нанося удар, способный раскроить череп. Тысячник привычно отклонился, но чуть не погиб от острого шипа на рукоятке топора, вскользь задевшего его плечо. На коже мгновенно выступила набухшая кровью рваная полоса, по суставам начало разливаться жгучее покалывание, грозившее перейти в скорое онемение. Орк понимал: еще пара минут – и его правая, поврежденная, рука повиснет плетью. Он опрометчиво недооценил канагерийца и совершил непростительную ошибку, никак не ожидая, что тот сможет так быстро перегруппироваться и изменить положение тяжелого инертного топора. Кса-Бун, в свою очередь, изумленно таращился на мячом откатившегося по песку орка, дивясь его невиданному проворству.
Огвур знал, что у него осталось совсем мало времени, для того чтобы успеть нанести решающий удар и свалить врага. А упустит он свой единственный шанс – и может считаться покойником. С одной рукой ему ни за что не выстоять против массивного, как скала, воина. Из последних сил он взмахнул уже почти не подчиняющейся ему секирой, отвлекая внимание канагерийца, и одновременно пнул того окованным железом кончиком своего сапога ниже колена, ломая кость. Чернокожий выставил топор, готовясь принять обманный замах секиры. Раздался громкий треск… Кса-Бун взвыл дурным голосом, начиная заваливаться вперед, и тогда Огвур нанес еще один удар, нацелившись закругленным окончанием рукоятки Симхеллы точно в носогубную складку противника. Канагериец упал на землю, обливаясь кровью, совершенно оглушенный жуткой болью, неосознанно выплевывая выбитые зубы.
– Страшный удар! – прокомментировал кто-то из примолкших зрителей. – Орк – очень опытный и жестокий воин!
– Был бы жестоким, – гневно ответил Огвур, со стоном облегчения расслабляя повисшую плетью руку, – убил бы!
Валяющийся почти в беспамятстве Кса-Бун поднял на победителя затуманенный взгляд:
– Его не победить, – чуть слышно прошептали опухшие губы, – он воин королевы Смерти!
Но канагерийца не услышал никто, кроме старого дервиша, опустившегося на колени возле поверженного бойца и занявшегося его ранами.
Зрители шумно делили выигранные и проигранные деньги. Ланс торопливо разорвал свою рубашку и перевязал порез на плече друга. К Огвуру подошел довольный Маллер, ведя за собой стеснительно упирающегося чайханщика.
– Ну и силен же ты драться, дружище! – Он восхищенно хлопнул орка по второму, здоровому, плечу. – Ты совершил благое дело: спас от разорения нашего уважаемого Расула!
Чайханщик низко кланялся и лопотал что-то сбивчиво-благодарное.
Огвур тяжело вздохнул. «Знал бы почтенный Расул, каким запутанным на самом деле оказалось происшествие с перстнем…» – мысленно раскаиваясь, подумал орк. И он уже совсем собирался сознаться в содеянном, как в этот самый миг старый дервиш, словно почувствовавший намерение орка, повернулся и красноречиво приложил палец к губам, призывая Огвура молчать.
Лансанариэль огромными зелеными глазами очарованно рассматривал колоритную фигуру пирата.
– Скажите, – робко спросил он, – у вас в семье случайно не было девушки по имени Маргота?
– А зачем она тебе? – недовольно нахмурился Маллер. – Эта женщина давно проклята за грехи ее и навечно вычеркнута из фамильных списков. Она презрела девичью скромность, полюбила неизвестно кого и родила сына, как две капли воды смахивающего на эльфа из клана Синих, а их и по сей день сильно недолюбливают в Ликерии. Зачем же ты воскрешаешь память об отступнице?
– Видите ли… – Ланс высокомерно выпрямил стройный стан и в упор встретил испытующий взгляд пирата, готовясь до последнего вздоха защищать свою честь и память о несчастной женщине, умершей в болезни и нищете: – Дело в том, что Маргота де Вакс была моей матерью!
Маллер удивленно присвистнул:
– А ты, значит, оказался живучим, бастард!
Огвур потянулся к кинжалу, собираясь вступиться за друга, но пират миролюбиво улыбнулся:
– Твое счастье, родич, что я никогда не одобрял жестокого наказания, постигшего прекрасную Марготу. Говорят, твоя мать держалась очень смело и не позволила умертвить своего незаконнорожденного выродка, а потом и вовсе сбежала с крохотным сыном из замка родителей. Она оказалась на редкость отважной девушкой, наша Маргота!
– А мой отец? – встрепенулся Ланс. – Где мне искать его? Возможно, он еще жив: ведь эльфы практически бессмертны…
Я рыдала и стонала на бегу, будучи не в силах справиться с охватившими меня раскаянием и разочарованием. Я чувствовала, как сгорает и опустошается моя душа, теряя какую-то свою часть, слишком большую и значимую. А я-то, наивная, полагала, что умирать больно! А оказалось, терять любовь намного мучительнее! И можно ли теперь жить с этой черной, выжженной пустыней, ставшей моим сердцем после того, как из него исчезла любовь? Куда и как она ушла, можно ли ее остановить, вернуть, обрести вновь? Я тщетно искала ответы на терзавшие меня вопросы.
Я бежала. Воздух разрывал горевшие огнем легкие, клокотал в груди, смешиваясь со слезами и невразумительными стенаниями. Я кричала и смеялась, жаловалась богам на судьбу и одновременно проклинала их. Наверно, я подошла к самому краю безумия, своим поведением полностью оправдывая данное мне прозвище – Сумасшедшая. Я стала ветром и пламенем, демоном мщения и символом отчаяния. Я более не принадлежала ни Свету, ни Тьме, ни Добру, ни Злу. Я утратила смысл жизни, так и не познав сущности бытия. Окутанная облаком сияющей энергии демиургов, с полыхающим холодным пламенем Нурилоном в одной руке и раскалившейся Разящей иглой в другой, я ощущала себя бесплотным духом, призраком. Под моими ногами таяли вековые снега, передо мной испуганно отступал холодный, мертвый полумрак.
Куда исчезает любовь?
Кто даст мне искомый ответ?
Я им задаюсь вновь и вновь
Последнюю тысячу лет.
В каких закоулках души,
Стеная, как раненый зверь,
От горя укрыться спешит,
Захлопнув надежную дверь?
Тоскою затеплив огонь,
Среди поцелуев трухи,
Зажав крик последний в ладонь,
Сжигает мечты и стихи.
Свой брачный наряд раскроив,
Собравши его на струну,
От ужаса дух затаив,
Надгробную шьет пелену.
Уже ничего не боясь,
Отринув обиду и гнев,
Выходит она, не таясь,
Во вдовьем плаще королев.
Быть может, в святую страну
Уйдет, исполняя обет,
Меня оставляя одну
Грустить еще тысячу лет.
И там, возродив чей-то дух,
Она обретет новый дом,
Об этом дойдет ко мне слух,
о я не жалею о том.
Я ночью открою окно,
В чернила перо опущу,
Мне в жизни осталось одно,
Но я и о том не грущу.
Такие поступки – грехи:
К чернилам примешивать кровь…
Но так создаются стихи
О том, как уходит любовь…
Как в полусне, я различила увенчанные черепами ворота Геферта и вступила в распахнутые створки. Меня немедленно окружило колышущееся море щупалец, оскаленных зубастых пастей и вздымающихся ледяных лезвий. Движения моих клинков слились в две размазанные полосы, когда я врубилась в ряды врагов, сея смерть и разрушение, изливая свое горе в пылу схватки. Ударила, парировала, снова ударила… дети стужи обступали меня столь плотно, что практически любой удар достигал цели. Свет от кулона Оружейницы доставлял тварям массу неудобств, заставляя их отдергивать лапы и пятиться с болезненными подвываниями. Убитые мной противники неловко валились на снег, впитывались в него неопрятными ручейками вонючей серой жижи, тая, как клочья омерзительного тумана. Но и мне досталось изрядно. Вскоре мои руки и плечи были покрыты ранами и порезами, рубашка превратилась в лохмотья, шляпу я где-то потеряла. Не пострадало только лицо, тщательно оберегаемое и прикрытое спасительной золотой маской. Кисти онемели, устав колоть и рубить, ноги подкашивались, на виске болезненно пульсировала набухшая жилка, наполняя голову однообразным, размеренным гулом. Количество противников изумляло. Казалось, стоило убить одну тварь, как на ее место немедленно вставали две. А потом как-то внезапно все закончилось…
Я недоуменно опустила клинки, густо запятнанные моей собственной кровью и съеживающимися пятнами темной клейкой субстанции. Геферт замолк, с чадящим шипением догорали фиолетовые угли в глазницах черепов, заметно потеплело, тьма понемногу рассеивалась, благоразумно уползая за колонны ступенчатых зданий, затаившихся там до поры до времени. Разбросанные на извилистых улицах гробы и кости утратили значительную часть своего мрачного великолепия, становясь тем, чем они и являлись на самом деле – гниющей, разлагающейся падалью. Слитки золота на глазах покрывались плесенью и патиной, превращаясь в булыжники и обгорелые деревяшки. А прямо под моими ногами, с трудом пробиваясь через каменные плиты мостовой, начали проклевываться первые слабые ростки зеленой травы. И лишь обиталище Ледяного бога, упрямо высившееся передо мной черной, вызывающе враждебной громадиной, продолжало излучать потоки холодного, убийственного света. Я хмыкнула, вложила оружие в ножны, небрежно отерла грязное лицо тыльной стороной ладони и начала медленно подниматься по ступеням Храма.
На заднем дворике чайханы, полускрытом колючими кустами малины и шатким заборчиком, по соседству с печально знаменитыми горшками, обнаружилась довольно большая площадка, ровная и будто специально посыпанная мелким песком. Маллер де Вакс вопросительно покосился на орка. Огвур ответил довольным кивком, полностью одобряя место грядущего поединка. Пестрый контингент постояльцев обоего пола, возглавляемый коротышкой Расулом, в полном составе высыпал из недр чайханы, явно намереваясь насладиться редкостным зрелищем. Брякали чашки и чайники, взлетали и стелились на траву пледы и куски кошмы, а какой-то оборотистый делец уже принимал ставки на бойцов, ссыпая деньги в объемистый кошель и выдавая долговые расписки. Огвур неторопливо прошелся по хорошо утоптанному клочку земли, борясь с сомнениями в справедливости подобного боя. Все-таки, по его меркам, перстень можно считать ворованным… И словно в ответ на эти невысказанные колебания между сердцем и рассудком, вперед вышел старый Али-Баба. Дервиш поклонился на все четыре стороны света, провел руками по жидкой бороде и неожиданно звонким голосом провозгласил:
– Мать всего сущего Аола, услышь своего скромного служителя! Снизойди к нам своей великой милостью и пошли победу наиболее достойному, тем самым подтвердив божественное согласие на пребывание древнего артефакта в его избранных руках!
Народ замер, затаив дыхание. А затем на толпу налетел короткий порыв невесть откуда взявшегося ветра, швырнувший к ногам молящегося дервиша крупную алую розу, символ богини – Дарующей жизнь.
– Аола услышала нашу просьбу! – торжественно произнес старик, благоговейно поднимая волшебно благоухающий цветок.
Раздосадованный Хасан скрипнул зубами.
Огвур с ироничной усмешкой заправил за ухо выбившуюся из прически прядь волос, взглядом нашел в толпе зрителей обеспокоенного Ланса и подбадривающе подмигнул. Мол, не переживай, у меня все под контролем. Извлек из ножен Симхеллу, оба лезвия которой отливали красным заревом в ярких лучах утреннего солнца, и выполнил стремительную мельницу, проверяя, не расшаталась ли рукоять. Зрители разразились восхищенными воплями. И в этот же самый момент из дверного проема неторопливо появился канагериец Кса-Бун, вынужденный пригнуться, чтобы не задеть о притолоку покрытым татуировками лбом….
Огвур суеверно сплюнул и мысленно помянул всех демонов Тьмы, зловредно пославших ему этого столь опасного противника. Вообще-то у себя в клане он всегда считался необычайно высокорослым и крепким даже среди отнюдь не страдающих рахитом здоровяков-орков. Да и сам он неизменно воспринимал себя именно таким, но лишь до сегодняшнего дня, пока хорошенько не разглядел чернокожего бойца. Видимо, лицо орка все же отразило какую-то степень растерянности, потому что купец ехидно хихикнул и довольно потер пухлые ладони. Стоявший в круге света канагериец являл собой достойный образец суровой мужской красоты и мощи. Широченная выпуклая грудь, стройные колонны ног, четкие пласты квадратных мышц торса, образующие непробиваемый пресс. Во всем теле – ни единой жиринки, ни одной лишней, негармоничной линии или складки. Кса-Бун выкатил отливающие синевой белки глаз, разинул рот с остро подпиленными клыками и вызывающе взревел, как хищный зверь, стукнув себя кулаком в грудь, загудевшую как барабан. Публика испуганно охнула и отступила назад, Ланс побледнел и затравленно оглянулся на дервиша. Но Али-Баба улыбался по-прежнему благостно и безоблачно, привычно творя бесконечную молитву.
– Ничего, – без малейшего намека на страх рассмеялся Огвур, – горные львы точно так же перед смертью ревут, когда их на рогатины поднимают!
Канагериец злобно ощерился и пронзительно свистнул. Словно дожидаясь этой команды, купец тут же бросил ему какой-то объемистый предмет, плотно завернутый в пеструю ткань. Кса-Бун перехватил его на лету и сорвал защитный покров. Огвур недовольно крякнул… В руках у чернокожего гиганта очутился тяжелый, но вместе с тем и не лишенный грубого, дикого изящества топор на длинной рукоятке, заканчивающейся острым шипом. «Серьезное оружие! – справедливо отметил Белый Волк, обходя противника по кругу. – Громоздкое, конечно, для одной-то руки. С таким не на людей – на драконов ходить. Значит, нужно вымотать этого самоуверенного кувалдоносца, а уж потом покончить с ним одним коронным приемом!»
Кса-Бун раскрутил чудовищный топор над головой и нанес страшный удар. Зрители заорали как оглашенные. Стальное лезвие на полпальца вонзилось в землю там, где еще секунду назад стоял орк, плавно перетекший вбок одним грациозным мастерским движением. Незаметно, как тень. Канагериец удивленно оскалился. Али-Баба довольно закивал седой головой, а Лансанариэль обидно заулюлюкал, стараясь вывести чернокожего из себя. Гигант обиженно раздул широкие крылья приплюснутого носа. В своем родном племени он не проиграл ни одного боя, и еще ни одно живое существо не уходило от лезвия его ритуального топора, потому что, помимо силы обычного оружия, в нем заключалось могучее наследие его предков-шаманов, душой и телом преданных королеве Смерти. И Кса-Бун тихонько запел заклинание, открывающее портал мертвых, призывая покровительницу на помощь. Огвур потрясенно ощутил, как при первых же звуках незнакомого наречия в глазах у него неожиданно потемнело и земля закачалась под ногами… Но старый дервиш, бдительно следивший за поединком, нежданно-негаданно привстал с потрепанного коврика и выкрикнул что-то грозно-повелительное, понятное, кажется, лишь одному воину-колдуну. Кса-Бун сразу же замолчал, его широкие плечи удрученно обвисли. Морок, овладевший Огвуром, сгинул так же внезапно, как и появился. И снова противники выжидающе закружились на утоптанном песке, не сводя друг с друга пристального взгляда налитых кровью глаз.
Время тянулось непереносимо медленно, дневная жара давно вступила в свои законные права. Соленые потеки пота запятнали рубашку орка, прилипшую к напряженной спине. Кса-Бун оказался более привычен к палящему зною, но и он заметно устал, больше всего от веса своего огромного топора. Наконец, его нервы не выдержали. Одним широким шагом он резко сократил расстояние, отделявшее его от проворного орка, и молниеносно вскинул руку с оружием, нанося удар, способный раскроить череп. Тысячник привычно отклонился, но чуть не погиб от острого шипа на рукоятке топора, вскользь задевшего его плечо. На коже мгновенно выступила набухшая кровью рваная полоса, по суставам начало разливаться жгучее покалывание, грозившее перейти в скорое онемение. Орк понимал: еще пара минут – и его правая, поврежденная, рука повиснет плетью. Он опрометчиво недооценил канагерийца и совершил непростительную ошибку, никак не ожидая, что тот сможет так быстро перегруппироваться и изменить положение тяжелого инертного топора. Кса-Бун, в свою очередь, изумленно таращился на мячом откатившегося по песку орка, дивясь его невиданному проворству.
Огвур знал, что у него осталось совсем мало времени, для того чтобы успеть нанести решающий удар и свалить врага. А упустит он свой единственный шанс – и может считаться покойником. С одной рукой ему ни за что не выстоять против массивного, как скала, воина. Из последних сил он взмахнул уже почти не подчиняющейся ему секирой, отвлекая внимание канагерийца, и одновременно пнул того окованным железом кончиком своего сапога ниже колена, ломая кость. Чернокожий выставил топор, готовясь принять обманный замах секиры. Раздался громкий треск… Кса-Бун взвыл дурным голосом, начиная заваливаться вперед, и тогда Огвур нанес еще один удар, нацелившись закругленным окончанием рукоятки Симхеллы точно в носогубную складку противника. Канагериец упал на землю, обливаясь кровью, совершенно оглушенный жуткой болью, неосознанно выплевывая выбитые зубы.
– Страшный удар! – прокомментировал кто-то из примолкших зрителей. – Орк – очень опытный и жестокий воин!
– Был бы жестоким, – гневно ответил Огвур, со стоном облегчения расслабляя повисшую плетью руку, – убил бы!
Валяющийся почти в беспамятстве Кса-Бун поднял на победителя затуманенный взгляд:
– Его не победить, – чуть слышно прошептали опухшие губы, – он воин королевы Смерти!
Но канагерийца не услышал никто, кроме старого дервиша, опустившегося на колени возле поверженного бойца и занявшегося его ранами.
Зрители шумно делили выигранные и проигранные деньги. Ланс торопливо разорвал свою рубашку и перевязал порез на плече друга. К Огвуру подошел довольный Маллер, ведя за собой стеснительно упирающегося чайханщика.
– Ну и силен же ты драться, дружище! – Он восхищенно хлопнул орка по второму, здоровому, плечу. – Ты совершил благое дело: спас от разорения нашего уважаемого Расула!
Чайханщик низко кланялся и лопотал что-то сбивчиво-благодарное.
Огвур тяжело вздохнул. «Знал бы почтенный Расул, каким запутанным на самом деле оказалось происшествие с перстнем…» – мысленно раскаиваясь, подумал орк. И он уже совсем собирался сознаться в содеянном, как в этот самый миг старый дервиш, словно почувствовавший намерение орка, повернулся и красноречиво приложил палец к губам, призывая Огвура молчать.
Лансанариэль огромными зелеными глазами очарованно рассматривал колоритную фигуру пирата.
– Скажите, – робко спросил он, – у вас в семье случайно не было девушки по имени Маргота?
– А зачем она тебе? – недовольно нахмурился Маллер. – Эта женщина давно проклята за грехи ее и навечно вычеркнута из фамильных списков. Она презрела девичью скромность, полюбила неизвестно кого и родила сына, как две капли воды смахивающего на эльфа из клана Синих, а их и по сей день сильно недолюбливают в Ликерии. Зачем же ты воскрешаешь память об отступнице?
– Видите ли… – Ланс высокомерно выпрямил стройный стан и в упор встретил испытующий взгляд пирата, готовясь до последнего вздоха защищать свою честь и память о несчастной женщине, умершей в болезни и нищете: – Дело в том, что Маргота де Вакс была моей матерью!
Маллер удивленно присвистнул:
– А ты, значит, оказался живучим, бастард!
Огвур потянулся к кинжалу, собираясь вступиться за друга, но пират миролюбиво улыбнулся:
– Твое счастье, родич, что я никогда не одобрял жестокого наказания, постигшего прекрасную Марготу. Говорят, твоя мать держалась очень смело и не позволила умертвить своего незаконнорожденного выродка, а потом и вовсе сбежала с крохотным сыном из замка родителей. Она оказалась на редкость отважной девушкой, наша Маргота!
– А мой отец? – встрепенулся Ланс. – Где мне искать его? Возможно, он еще жив: ведь эльфы практически бессмертны…