Страница:
Татьяна Устименко
Лицо для Сумасшедшей принцессы
Посвящаю моей наставнице и подруге, известной писательнице Наталье Игнатовой
Герой – тот, кто привлекает к себе повышенное внимание и вызывает удивление или восхищение своими непредсказуемыми поступками.
Словарь С. И. Ожегова
ПРОЛОГ
Утром неожиданно выпал снег. Первый в этом году. Легкий, узорчатый и крупный. Замысловато иззубренные снежинки медленно кружились в воздухе и скапливались на обломках кареты, еще недавно почти неправдоподобно вызывающе роскошной – серебристой, лаковой, с обильной отделкой изящными фарфоровыми медальонами. Таяли в лужицах дымящейся крови, густо пятнавшей истоптанную землю. Ярко-белое на красном и черном – классическая комбинация самых распространенных цветовых оттенков. Я невольно залюбовалась резким сочетанием противоположностей, а поэтому не сразу заметила его, сидевшего на ободе грязного колеса.
Весь в светлом, да вдобавок белокурые локоны и мертвенно-бледная кожа. Его и специально-то углядеть трудно! Кисти рук, едва выступающие из пены кружевных манжет, опущены безвольно. Столь же бессильные локти опираются на колени. Вся поза отражает крайнюю степень усталости и отстраненности. По длинному указательному пальцу с ухоженным черным ногтем неторопливо скатывается алая капля крови и падает на свежий снег. Блямс… Красное на белом. Странной формы меч, рукоять которого заляпана потеками густо-бордовой, уже начавшей свертываться крови, отлетел в сторону и криво ткнулся в комковатый суглинок. Но красавец воин не обращает на верный клинок ни малейшего внимания. Голова его медленно качается из стороны в сторону, будто передо мной находится не юноша в расцвете сил и молодости, а дряхлый, немощный старик. Упругие завитки прекрасных локонов скребут по жесткому парчовому камзолу, извлекая из ткани жуткие, заунывные звуки. Шорк-шорк… Чуть розоватые тонкие губы сложены в издевательскую усмешку, а изредка с них срывается недоуменный полустон-полувсхлип. О-о-ох… В гнетущей тишине слышится лишь ритмичное чередование этих ужасных звуков: блямс, шорк, о-о-ох… И мне страшно, холодно и страшно!
Площадку вокруг искореженного корпуса кареты усеивают мертвые тела. Одни из них явно принадлежат слугам и охране. Широкие плечи, грубые плебейские черты, неловкие позы. Уже не люди, а всего лишь сломанные куклы с неправдоподобно искривленными конечностями, покрытые ужасающими ранами. Другие тела больше напоминают сгустки плотного тумана, тающие с немыслимой быстротой и, словно в губку, впитывающиеся в не замерзшую еще землю. Кто же они?
Я спрыгиваю с Беса, бросаюсь на колени перед обескровленным юношей и, трепетно обхватив теплыми ладонями, приподнимаю его узкое остывающее лицо. О, эти незабываемые глаза! Золотистые, огромные, с язычками обжигающего потустороннего пламени, пляшущего в глубине бездонных, по-кошачьи вытянутых зрачков. Обрамленные длинными ресницами, кажущимися еще чернее на фоне неестественной белизны впалых щек. Ровные дуги бровей, холеная полоска темных усиков. Это он, мое невозможное наваждение, мой сказочный принц с портрета в Лабиринте судьбы. Юноша доверчиво прижимается ко мне всем телом, погружая лицо в вышитые батистовые рюши на моей груди. Едва различимое дыхание проникает в разрез рубашки, вызывая мурашки на коже и упоительно-жгучее подрагивание где-то глубоко. В душе, наверно. Потом он отстраняется от сладостного изголовья и заглядывает мне в лицо:
– Мы ошиблись, мы призвали древние силы, оказавшиеся намного могущественнее нас…
– О чем ты говоришь? – шепчу я, нежно баюкая его в своих объятиях.
– О тварях стужи, ледяных ярлах, детях холода… У них множество имен, означающих одно – смерть без надежды на возрождение.
– Но как они смогли проникнуть в наш мир?
– Мы с сестрой первыми нашли Хроники Бальдура и оживили древнее заклятие, желая воспрепятствовать тебе! Слепые глупцы!
– И кто сможет остановить вызванное зло? – растерянно спрашиваю я, больше увлеченная очертаниями бледных губ, которые призывно приоткрываются так близко, слишком близко…
– Ты! – уверенно выдыхает он. – Ведь ты же нам поможешь, моя Сумасшедшая принцесса?
– Помогу! – Я жадно тянусь навстречу его сахарным устам.
В какой-то непредсказуемой точке пространства мы встречаемся, и мир на мгновение замирает, не смея нарушить наше уединение. Время останавливается. Ленивое сонное солнце застывает над верхушками деревьев, и только наши сердца громко стучат в унисон, все убыстряя и убыстряя бег крови по венам. А потом я ощущаю, как его зубы удлиняются, превращаясь в жуткие изогнутые клыки, жадно впивающиеся в мои доверчиво подставленные губы… И сказочный принц утробно и ненасытно рычит, крепко обхватив меня за плечи…
Весь в светлом, да вдобавок белокурые локоны и мертвенно-бледная кожа. Его и специально-то углядеть трудно! Кисти рук, едва выступающие из пены кружевных манжет, опущены безвольно. Столь же бессильные локти опираются на колени. Вся поза отражает крайнюю степень усталости и отстраненности. По длинному указательному пальцу с ухоженным черным ногтем неторопливо скатывается алая капля крови и падает на свежий снег. Блямс… Красное на белом. Странной формы меч, рукоять которого заляпана потеками густо-бордовой, уже начавшей свертываться крови, отлетел в сторону и криво ткнулся в комковатый суглинок. Но красавец воин не обращает на верный клинок ни малейшего внимания. Голова его медленно качается из стороны в сторону, будто передо мной находится не юноша в расцвете сил и молодости, а дряхлый, немощный старик. Упругие завитки прекрасных локонов скребут по жесткому парчовому камзолу, извлекая из ткани жуткие, заунывные звуки. Шорк-шорк… Чуть розоватые тонкие губы сложены в издевательскую усмешку, а изредка с них срывается недоуменный полустон-полувсхлип. О-о-ох… В гнетущей тишине слышится лишь ритмичное чередование этих ужасных звуков: блямс, шорк, о-о-ох… И мне страшно, холодно и страшно!
Площадку вокруг искореженного корпуса кареты усеивают мертвые тела. Одни из них явно принадлежат слугам и охране. Широкие плечи, грубые плебейские черты, неловкие позы. Уже не люди, а всего лишь сломанные куклы с неправдоподобно искривленными конечностями, покрытые ужасающими ранами. Другие тела больше напоминают сгустки плотного тумана, тающие с немыслимой быстротой и, словно в губку, впитывающиеся в не замерзшую еще землю. Кто же они?
Я спрыгиваю с Беса, бросаюсь на колени перед обескровленным юношей и, трепетно обхватив теплыми ладонями, приподнимаю его узкое остывающее лицо. О, эти незабываемые глаза! Золотистые, огромные, с язычками обжигающего потустороннего пламени, пляшущего в глубине бездонных, по-кошачьи вытянутых зрачков. Обрамленные длинными ресницами, кажущимися еще чернее на фоне неестественной белизны впалых щек. Ровные дуги бровей, холеная полоска темных усиков. Это он, мое невозможное наваждение, мой сказочный принц с портрета в Лабиринте судьбы. Юноша доверчиво прижимается ко мне всем телом, погружая лицо в вышитые батистовые рюши на моей груди. Едва различимое дыхание проникает в разрез рубашки, вызывая мурашки на коже и упоительно-жгучее подрагивание где-то глубоко. В душе, наверно. Потом он отстраняется от сладостного изголовья и заглядывает мне в лицо:
– Мы ошиблись, мы призвали древние силы, оказавшиеся намного могущественнее нас…
– О чем ты говоришь? – шепчу я, нежно баюкая его в своих объятиях.
– О тварях стужи, ледяных ярлах, детях холода… У них множество имен, означающих одно – смерть без надежды на возрождение.
– Но как они смогли проникнуть в наш мир?
– Мы с сестрой первыми нашли Хроники Бальдура и оживили древнее заклятие, желая воспрепятствовать тебе! Слепые глупцы!
– И кто сможет остановить вызванное зло? – растерянно спрашиваю я, больше увлеченная очертаниями бледных губ, которые призывно приоткрываются так близко, слишком близко…
– Ты! – уверенно выдыхает он. – Ведь ты же нам поможешь, моя Сумасшедшая принцесса?
– Помогу! – Я жадно тянусь навстречу его сахарным устам.
В какой-то непредсказуемой точке пространства мы встречаемся, и мир на мгновение замирает, не смея нарушить наше уединение. Время останавливается. Ленивое сонное солнце застывает над верхушками деревьев, и только наши сердца громко стучат в унисон, все убыстряя и убыстряя бег крови по венам. А потом я ощущаю, как его зубы удлиняются, превращаясь в жуткие изогнутые клыки, жадно впивающиеся в мои доверчиво подставленные губы… И сказочный принц утробно и ненасытно рычит, крепко обхватив меня за плечи…
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ГЛАВА 1
Я дернулась, больно ударилась локтем о деревянный край кровати и проснулась. В очередной раз нарушенное твердое правило – не пить на ночь – привело к однозначным последствиям: мне приснился кошмар. Очень живой и реалистичный. Даже слишком правдоподобный, пугающий и объемный. Я на всякий случай дотронулась до губ, опасаясь обнаружить следы укусов, но, к счастью, не выявила ничего, кроме обычной сухости и стянутости, всегда сопровождающей утреннее похмелье. Невыносимо ныло в затылке, а в надбровные дуги словно раскаленные иглы впились. Как известно, мигрень – болезнь аристократов, у простолюдинов обычно все протекает намного примитивнее: банально раскалывается чердак. Сегодня, несмотря на всю свою благородную родню, я на полном основании могла смело причислить себя к самому захудалому деревенскому быдлу. Добил бы меня, что ли, кто-нибудь добрый…
Из-за стены донесся приглушенный стон, и я обрадованно ухмыльнулась: видно, не одна я сейчас маюсь страшной головной болью и омерзительной тошнотой – некоторым приходится не в пример хуже. К изнеженной жалобе Ланса добавился бесцеремонный бас Огвура, зычно требовавшего рассола для поправки здоровья, изрядно пошатнувшегося по причине затянувшейся вчерашней попойки. И желательно побыстрее и побольше! Мой тонкий слух различил сначала далекое недовольное ворчание хозяина, но потом его же более громкое, вежливое, очень подобострастное: «Сейчас, сейчас». Еще бы: один вид огромной секиры разгневанного орка приводил в содрогание и более смелых противников. Вверх по лестнице торопливо протопали хоть и далеко не худые, но отнюдь не лишенные известной привлекательности ножки дебелой трактирщицы, а восторженный голосок трепетно спросил:
– Желает ли господин воин кофе в постель?
– В кружку, дура! – протестующе взревел недужный тысячник.
«Зря стараешься, милочка! – мысленно позлорадствовала я. – На Огвура женские чары не оказывают ни малейшего воздействия, и к тому же ты просто не заметила симпатягу Лансанариэля, скромно затаившегося под натянутой до макушки простыней. А выглядывающие наружу шикарные пряди серебристо-пепельных волос запросто можно принять за девичьи!» Поступь спешно удаляющейся толстухи опять сотрясла хрупкую ступенчатую конструкцию, ведущую на второй, жилой, этаж. Я снова прислушалась к своему желудку, требовательно взывавшему к целительным свойствам хорошо настоявшегося огуречного рассола. Эх, а ведь недавно я лицемерно советовала Эткину – меньше надо пить, пить надо меньше! Но, наверно, недаром сотни лет назад, и к тому же опытным путем, установлено, что много пить вредно, а мало – неинтересно. Вот именно поэтому я теперь и маюсь…
Пиво у паромщика оказалось с ярко выраженным мужским характером – забористое, задиристое, вздорное и бестолковое, хоть и варила его, ясно дело, жена. Да и самого паромщика, за время моего отсутствия умудрившегося спешно отгрохать непрочное, щелястое двухэтажное здание, пышно названное «Королевская питейная», теперь следовало именовать уважительно – господином трактирщиком. Однако нужно признать: несмотря на излишне крикливую вывеску и необоснованно задранные Цены, кормили здесь отменно, кровати оказались удобными, а белье – свежим. В качестве главной достопримечательности хозяин демонстрировал мой носовой платок – честно говоря, изрядно замурзанный, – очевидно, позабытый при прошлом посещении его гостеприимного домика, а теперь вставленный в золоченую рамку и гордо вывешенный напротив входной двери. Моя слабая попытка вернуть себе раритетный предмет личной гигиены с целью не позорить королевский род Нарроны подобным стьщобищем успехом не увенчалась. Трактирщик вцепился в платок намертво, сопровождая судорожные движения рук таким жалобным хныканьем, что я плюнула и отступилась. Кажется, отныне и навсегда мое венценосное семейство будет ассоциироваться у нетрезвых посетителей кабака не иначе как с засморканным квадратным лоскутом криво подрубленного батиста. Ничего не скажешь, экспонат, вполне достойный звания Сумасшедшей принцессы!
Думается мне, все громкие дела обычно начинаются с не менее громкой пьянки. Не путать с успешными, которые подобной тотальной пьянкой обязательно заканчиваются. Почему? Да потому что мысли о безумных авантюрах никогда не приходят в трезвую голову. А позднее, после пышных тостов за удачу предприятия и несчетного количества употребленных по назначению кружек спиртного, отступать уже бывает поздно. Да и совестно нам откровенно признаваться в собственном хвастовстве и завышенной самооценке. Вот так и становятся героями! «Чего пить – того не миновать!» – добавляет в таких случаях наш доморощенный философ Эткин.
Военный совет в «Королевской питейной» открылся здоровенными кружками фирменного темного пива. Ароматного, увенчанного пышными шапками белоснежной пены и обладающего неповторимым, чуть подкопченным вкусом. Благородный ячменный напиток как по маслу скатывался в возрадовавшиеся пищеводы в сопровождении упругих ломтиков острого золотистого сыра. А выловленная в Роне рыба! Вяленые окуньки, ровными рядками уложенные на продолговатое блюдо и посыпанные искрящимися кристалликами крупной соли. От таких закусок жажда только усилилась, и мы немного несмело заказали первую бутылку вина. Эльфийского белого, жасминово-мускатного, трехсотлетней выдержки. Упитанный, исполненный чувства собственного достоинства трактирщик торжественно водрузил на стол высокую узкую, покрытую паутиной бутылку. Мы почтительно молчали, не смея нарушить патетичной церемонии откупоривания сосуда с нектаром, достойным куда более пышного застолья. Огвур придирчиво осмотрел сургучную печать на пробке.
– Настоящее! – благоговейно подтвердил тысячник. – Урожай королевских виноградников… года… – Он громко присвистнул.
Орк медленно выцедил глоток божественного напитка, налитого в граненый хрустальный бокал. Посидел, томительно долго перекатывая вино во рту и мечтательно закрыв глаза… Ланс нетерпеливо толкнул его локтем в бок.
– Бесподобно, – вдохновенно выпалил дегустатор. – Потрясающе, невероятно, умопомрачительно…
Мы торопливо застучали бокалами.
За эльфийским незамедлительно последовали более скромные сорта вина, затем хозяин притащил кувшин крепчайшего гномьего самогона, а позднее, уже ближе к вечеру, – объемистую корчагу лимонной орочьей водки. К тому времени мы уже совершенно не отличали вкуса поглощаемых напитков. А потом… потом Огвур отравился овсяной лепешкой. С этого все и началось!
Отобедали мы вполне тихо и скромно. Воспитанно отведали бараньего жаркого в горшочках, сдвинули пару скамеек, сблизили головы и негромко шушукались, обмениваясь планами и проектами, поочередно уперто отметая все выдвигаемые идеи, кроме собственных. Любопытный Эткин, клубком свернувшийся во дворе, одним сапфировым глазом с любопытством заглядывал в окно первого этажа, пугая посетителей видом белоснежной зубастой улыбки, периодически мелькающей за не совсем чистыми оконными стеклами. Эльфийского дракон не одобрил. Слишком мало, неоправданно дорого и отдает парфюмом. Подозреваю, после бурных свадебных торжеств у него вообще сложилось не слишком хорошее мнение об элитной продукции знаменитых эльфийских виноделов. Но темное пиво пришлось по вкусу всем. Нужно было просто на нем и остановиться. Вместо этого мы излишне самоуверенно переоценили собственные, более чем скромные способности. Гремучая смесь из пива, вина, водки и самогона оказала самое непредсказуемое воздействие на организм каждого из участников боевого совещания. Пьяный дракон, в одиночку выдувший бочку горячительного, громко затянул что-то душещипательно-фольклорное. Не менее пьяные посетители слезливо кричали «бис» и бросали в окно жареные куриные ножки в качестве оплаты за сольный номер. Толстый трактирщик задумчиво облокотился о стойку, подперев кулаком расплывшуюся румяную щеку.
– Молчать! – неожиданно грохнул кулаком по столу орк. В его глазах плескалась лишняя кружка пива, очевидно, и ставшая той самой последней, роковой каплей. – Чего разнюнились, пентюхи?
Ланс предостерегающе дергал друга за рукав, но Огвура понесло. Тысячник смачно откусил от овсяной лепешки и обвел притихший трактир угрожающим взглядом налитых кровью глаз:
– Трусы! – (При этом незаслуженном эпитете добрая половина зала угрожающе насупилась.) – Мы, понимаешь ли, на подвиги собрались! Умирать, не щадя живота своего, за родину, за короля! А вы, трусы, все по кабакам отсиживаетесь, портки протираете. И невдомек вам, что отступать уже некуда, позади – Наррона. Бабы вы!
После этих слов у второй половины зала, по-видимому, тоже возникло обоснованное и весьма слабо контролируемое желание примерно проучить несдержанного на язык оратора.
– Сам ты баба! – рикошетом прилетело из противоположного угла. – Или вон твой красавчик-эльф – он как есть вылитая девка!
Кто-то обидно заржал.
– Чего?! – возмущенно полез из-за стола пьяно пошатывающийся орк. – Чего ты сказал, гнида? А ну-ка повтори!
– Знаете, почему у вас двоих детей нет? – вопросил еще ехиднее уже другой мужик, коренастый, до самых наглючих глаз заросший нечесаной густой бородой. – Не потому что вы орк и эльф, а потому что вы мальчик и… мальчик…
Стены трактира качнулись от громового хохота, рвущегося из десятков глоток. Белый Волк выдал в ответ длинное витиеватое ругательство и нетвердо сгреб со скамьи Симхеллу. Хозяин перепугано ойкнул и предусмотрительно нырнул под стойку. Первый же удар тяжелой секиры, пришедшийся на стол с недоеденными закусками, породил неуправляемую панику. Народ дружно сыпанул к выходу, в дверях образовалась пробка, намертво перекрывшая путь к отступлению. Разбитной малый с хитрой рябой мордой рыбкой сиганул в окно, напрочь вынеся стекло вместе с рамой. В образовавшуюся дыру тут же заглянул заинтересованный Эткин.
– Наших бьют? – радостно вопросил он с вдохновенными интонациями, живо выдающими огромное желание подраться.
Я неопределенно пожала плечами.
– Ясно, – мгновенно скис дракон, – Огвур разминается. Но вот ведь странно… – Он просунул в окно лапу и утянул с ближайшего стола двухведерную корчагу с чем-то интригующе плещущимся и пенящимся. Глотнул, довольно крякнул, оптимистично подмигнул мне и продолжил: – Я всегда понимал агрессию как неоспоримое доказательство преимущества мышц над количеством мозгов. Но только не в отношении мудрого орка!
Он опять шумно глотнул, неожиданно вперил застывший взгляд в одну точку и… рухнул назад во двор, унеся с собой часть стены. Под прилавком горестно взвыл разоренный трактирщик. Я усмехнулась, выудила из кошеля пару немаленьких самоцветов и не глядя катнула их под стойку. Обреченный вой тут же стих. После этого я уселась на скамью, комфортно закинула ногу на ногу и принялась увлеченно наблюдать за происходящим.
А Огвур продолжал отрываться. Неподъемная Симхелла легкокрылой птичкой порхала в его могучих руках, превращая в щепки добротную мебель и даже попутно откалывая немалые куски от свежеошкуренных стен. Ослепительные блики, испускаемые лезвием секиры, добавляли подобающих световых эффектов. Ну ни дать ни взять настоящая сцена эпического боя храброго орка с коварным зеленым змием. Весьма поучительно, кстати. Я представила себя на месте Огвура и мысленно содрогнулась. Все, решено: с завтрашнего дня завязываю с горячительными напитками. Со двора в качестве вполне уместного звукового сопровождения доносился богатырский храп упившегося до беспамятства дракона. Скорчившийся под прочным дубовым прилавком трактирщик подпрыгивал, стукался затылком о доску и жалобно охал, видимо, подсчитывая грядущие убытки.
– Как страшно жить! – риторически сетовала я, прикрываясь от летящих во все стороны щепок.
Спотыкающийся Ланс перебрался ко мне на скамью, подтянув поближе к нам жбан пива и мисочку с жареными орешками.
– Хорошо секирой работает! – Широко распахнутые зеленые глаза полукровки восхищенно следили за мощной фигурой друга, зазря изводившего на дрова неплохие столы и лавки.
– А смысл? – прищурилась я. – Ведь самому же завтра стыдно станет!
Я оказалась абсолютно права.
Я еще немного повалялась в постели, но потом кое-как поднялась, придерживая рукой голову, гудевшую, как набатный колокол. И какой самоуверенный умник придумал широко известную фразу «Пиво без водки – деньги на ветер»? Денег ему, видите ли, жалко стало. Нашел что жалеть – преходящую, мнимую ценность. А о самом главном – о здоровье – явно не подумал. И ведь что интересно: за те же самые треклятые деньги много чего купить можно – море вина, океан пива, реки самогона. А здоровье – его-то, родимое, за все золото мира не купишь… Я порылась в походной сумке, выудила пузырек с настойкой тысячелистника и кукурузных рылец, зубами выдернула деревянную затычку и, кривясь от горечи, отхлебнула прямо из горлышка. Через пару минут мне заметно полегчало. Мысли обрели привычную ясность, мерзкая тошнота отступила. Застегнув помятый колет и плеснув в лицо степлившейся водой из медного рукомойника, я бодро простучала каблуками вниз по лесенке.
В обеденном зале было немноголюдно. Может, по причине раннего времени, а может – что выглядело более правдоподобным, – всему виной оказались вчерашние разнузданные выходки пьяного орка. За единственным, каким-то чудом уцелевшим столом сидел сам Огвур – нахмуренный, опухший и самую малость смущенный. Черные волосы небрежно собраны в кривой хвост, один глаз заплыл и не открывается, второй брезгливо устремлен на тарелку с только что сваренной дымящейся ухой из ершей.
– Ты поешь супчика-то, сразу легче станет, – нудно бубнил полуэльф, пытаясь всунуть в судорожно сжатую ладонь тысячника здоровенную ложку, больше смахивающую на половник.
Огвур поморщился.
– Отравился я, – с заметным усилием и словно оправдываясь, выдохнул он, распространяя густое сивушное амбре. – Хреновые у хозяина лепешки оказались…
– И не хреновые они вовсе, а овсяные! – робко вякнул трактирщик.
– Лепешки? – заломил изящную бровь Лансанариэль. – Лепешки? Так это они всему виной – после вина, пива, водки и самогона? Думаешь, трактирщик в них сушеные мухоморы подмешивает?
Я звонко рассмеялась. Орк глянул на меня укоризненно:
– Хотел бы я пожелать тебе доброго утра, Мелеана. Да вот не могу…
– А все из-за негодных овсяных лепешек! – ехидно ввернул Ланс.
Огвур энергично кивнул, запамятовав про отравление, скабрезно выругался и схватился за ноющий лоб.
– Как ты себя чувствуешь? – заботливо спросила я.
Белый Волк поднял на меня мученический взор:
– Бывало и лучше. В хрониках часто упоминается, что все великие люди жили недолго, но шумно. Вот и мне что-то нездоровится…
Ланс гаденько хихикнул.
– А если тебя настоечкой полечить? – неосмотрительно предложила я.
Огвура передернуло:
– До смерти зарекаюсь пить что-нибудь крепче простой воды!
– Ну, дай-то Пресветлые боги, – с облегчением проворчал трактирщик, торопливо сколачивающий новую скамью.
Полуэльф скептически покосился на орка и принялся аккуратно хлебать уху.
– А Эткин где? – поинтересовалась я, придвигая к себе вторую тарелку и большой ломоть черного хлеба. Уха оказалась вкусной. Жизнь снова налаживалась.
– Их драконство в овине дрыхнут, – доверительным шепотом сообщил мне хозяин. – И упаси боги их разбудить. У меня и так уже от ихненского храпа две курицы нестись перестали, гусак заикаться начал, теленка на понос пробило, а порося…
Не говоря ни слова, я вынула еще один самоцвет и катнула его через стол по направлению к рачительному хозяину.
– А порося я вашим милостям на обед зажарю: с кашей и грибами, – как ни в чем не бывало, радушно закончил трактирщик.
Я одобрительно улыбнулась. Орк внимательно прислушался к слову «каша», посинел, позеленел, а потом резво бросился к открытому окну, прижимая ко рту ладони и издавая судорожные клокочущие звуки. Я философски хмыкнула и облизала ложку. Самое тяжелое похмелье случается от пьянящего чувства собственной безнаказанности. Вот не стану в следующий раз платить за хулиганские выходки Огвура – тогда он, искренне надеюсь, сам наконец-то прочувствует эту простую истину.
Но и после ухи, которую, правда, с аппетитом съели мы с Лансом, покуда Огвура обильно выворачивало в окно, орку не стало лучше. Добрая хозяйка кудахтала, как наседка, бурно всплескивала руками и обширным бюстом, суетилась и предлагала опробовать на совсем раскисшем тысячнике проверенные народные рецепты – один другого хлеще. Я с сомнением отмела убойную экзотику навроде мочи трехцветной кошки, толченых тараканов и сырого петушиного яйца… При упоминании о последнем средстве я вообще ничего не сказала, а просто изумленно выпучила глаза, и тут трактирщица мимоходом, как бы невзначай, посоветовала прогуляться на речку и искупаться в прохладной, еще не прогретой солнцем воде.
– А что? – гибко потянулся Ланс, с готовностью демонстрируя тонкую талию и стройные бедра, на которые и так уже с черной завистью во взоре косилась дородная хозяйка. – Это неплохой вариант. Так и представляю, как эффектно будут смотреться мои волосы в потоках прозрачной речной воды…
Огвур промычал что-то одобрительное и немного посветлел лицом.
– Решено! – махнула рукой я. – Купаться – значит, купаться.
Мы шумно вывалились во двор. Орк – нагруженный полотенцами и неразлучной секирой, Ланс – тащивший под мышкой сафьяновый сундучок с расческами, притираниями от солнечных ожогов и еще с бог знает какими, милыми его утонченному сердцу причиндалами. И я – как обычно, с верным Нурилоном за спиной. Для каких непонятных целей я поперла с собой тяжеленный волшебный меч, я пока еще не придумала, но, подчиняясь интуитивному предчувствию неведомой опасности, будто кошка скребущемуся где-то на задворках здравого рассудка, незаметно для друзей прикоснулась к рукояти клинка, проверяя – по-прежнему ли свободно он выходит из ножен.
Хозяин приврал: дракон не спал в овине по той простой причине, что элементарно не помещался целиком в ветхом дощатом сооружении, со стропил которого непрерывно сыпалась мелкая труха от поминутно сотрясавшего их заливистого храпа. От подобного забавного зрелища Огвур почти протрезвел. Голова Эткина скрывалась в проломе покореженной стены, тело распласталось внутри огороженного частоколом клочка земли, гордо именовавшегося огородом, а увенчанный кисточкой хвост красиво возлежал на крыше изрядно просевшего курятника. Я рывком распахнула кривую дверь сараюшки и резво отпрыгнула в сторону, выпуская скопившуюся внутри овина затхлую воздушную массу, густо пропитанную прокисшим послевкусием фирменного темного пива. Потом решительно шагнула через порог…
Эткин блаженно дрых, водрузив расплывшуюся в широкой ухмылке морду поверх плотно увязанных снопов, составленных из ядреных стеблей дикой конопли. Я громко присвистнула. Не пренебрегая наглядными уроками мэтра Кваруса, придворного лейб-лекаря в замке графа де Брена, я совсем не понаслышке знала о свойствах этого удивительного растения, способного одурманивать и погружать в продолжительный, крепкий и богатый видениями сон. Я решительно попинала окованным железом носком своего ботфорта по нижней планке входной двери, но дракон даже ухом не повел. Тогда я хулиганисто вытянула из пучка конопли длинный гибкий стебелек и пощекотала мирно посапывающую морду. Эткин нехотя приоткрыл правый глаз.
– Киса, ку-ку! – радостно приветствовала я пятнадцатиметрового спящего красавца.
– Кто там? – недовольно буркнул гигант.
– Кто, кто – дед Пихто! – нахально представилась я. – Своих не узнаешь?
– Рыжая, сгинь! – плаксиво попросил дракон, прикрывая лапой массивную голову. – Позавчера пили, вчера пили, сегодня опять пить придется…
– Ни-ни, – решительно запротестовала я, – хватит надираться до беспамятства каждый божий день: так и спиться недолго.
Из-за стены донесся приглушенный стон, и я обрадованно ухмыльнулась: видно, не одна я сейчас маюсь страшной головной болью и омерзительной тошнотой – некоторым приходится не в пример хуже. К изнеженной жалобе Ланса добавился бесцеремонный бас Огвура, зычно требовавшего рассола для поправки здоровья, изрядно пошатнувшегося по причине затянувшейся вчерашней попойки. И желательно побыстрее и побольше! Мой тонкий слух различил сначала далекое недовольное ворчание хозяина, но потом его же более громкое, вежливое, очень подобострастное: «Сейчас, сейчас». Еще бы: один вид огромной секиры разгневанного орка приводил в содрогание и более смелых противников. Вверх по лестнице торопливо протопали хоть и далеко не худые, но отнюдь не лишенные известной привлекательности ножки дебелой трактирщицы, а восторженный голосок трепетно спросил:
– Желает ли господин воин кофе в постель?
– В кружку, дура! – протестующе взревел недужный тысячник.
«Зря стараешься, милочка! – мысленно позлорадствовала я. – На Огвура женские чары не оказывают ни малейшего воздействия, и к тому же ты просто не заметила симпатягу Лансанариэля, скромно затаившегося под натянутой до макушки простыней. А выглядывающие наружу шикарные пряди серебристо-пепельных волос запросто можно принять за девичьи!» Поступь спешно удаляющейся толстухи опять сотрясла хрупкую ступенчатую конструкцию, ведущую на второй, жилой, этаж. Я снова прислушалась к своему желудку, требовательно взывавшему к целительным свойствам хорошо настоявшегося огуречного рассола. Эх, а ведь недавно я лицемерно советовала Эткину – меньше надо пить, пить надо меньше! Но, наверно, недаром сотни лет назад, и к тому же опытным путем, установлено, что много пить вредно, а мало – неинтересно. Вот именно поэтому я теперь и маюсь…
Пиво у паромщика оказалось с ярко выраженным мужским характером – забористое, задиристое, вздорное и бестолковое, хоть и варила его, ясно дело, жена. Да и самого паромщика, за время моего отсутствия умудрившегося спешно отгрохать непрочное, щелястое двухэтажное здание, пышно названное «Королевская питейная», теперь следовало именовать уважительно – господином трактирщиком. Однако нужно признать: несмотря на излишне крикливую вывеску и необоснованно задранные Цены, кормили здесь отменно, кровати оказались удобными, а белье – свежим. В качестве главной достопримечательности хозяин демонстрировал мой носовой платок – честно говоря, изрядно замурзанный, – очевидно, позабытый при прошлом посещении его гостеприимного домика, а теперь вставленный в золоченую рамку и гордо вывешенный напротив входной двери. Моя слабая попытка вернуть себе раритетный предмет личной гигиены с целью не позорить королевский род Нарроны подобным стьщобищем успехом не увенчалась. Трактирщик вцепился в платок намертво, сопровождая судорожные движения рук таким жалобным хныканьем, что я плюнула и отступилась. Кажется, отныне и навсегда мое венценосное семейство будет ассоциироваться у нетрезвых посетителей кабака не иначе как с засморканным квадратным лоскутом криво подрубленного батиста. Ничего не скажешь, экспонат, вполне достойный звания Сумасшедшей принцессы!
Думается мне, все громкие дела обычно начинаются с не менее громкой пьянки. Не путать с успешными, которые подобной тотальной пьянкой обязательно заканчиваются. Почему? Да потому что мысли о безумных авантюрах никогда не приходят в трезвую голову. А позднее, после пышных тостов за удачу предприятия и несчетного количества употребленных по назначению кружек спиртного, отступать уже бывает поздно. Да и совестно нам откровенно признаваться в собственном хвастовстве и завышенной самооценке. Вот так и становятся героями! «Чего пить – того не миновать!» – добавляет в таких случаях наш доморощенный философ Эткин.
Военный совет в «Королевской питейной» открылся здоровенными кружками фирменного темного пива. Ароматного, увенчанного пышными шапками белоснежной пены и обладающего неповторимым, чуть подкопченным вкусом. Благородный ячменный напиток как по маслу скатывался в возрадовавшиеся пищеводы в сопровождении упругих ломтиков острого золотистого сыра. А выловленная в Роне рыба! Вяленые окуньки, ровными рядками уложенные на продолговатое блюдо и посыпанные искрящимися кристалликами крупной соли. От таких закусок жажда только усилилась, и мы немного несмело заказали первую бутылку вина. Эльфийского белого, жасминово-мускатного, трехсотлетней выдержки. Упитанный, исполненный чувства собственного достоинства трактирщик торжественно водрузил на стол высокую узкую, покрытую паутиной бутылку. Мы почтительно молчали, не смея нарушить патетичной церемонии откупоривания сосуда с нектаром, достойным куда более пышного застолья. Огвур придирчиво осмотрел сургучную печать на пробке.
– Настоящее! – благоговейно подтвердил тысячник. – Урожай королевских виноградников… года… – Он громко присвистнул.
Орк медленно выцедил глоток божественного напитка, налитого в граненый хрустальный бокал. Посидел, томительно долго перекатывая вино во рту и мечтательно закрыв глаза… Ланс нетерпеливо толкнул его локтем в бок.
– Бесподобно, – вдохновенно выпалил дегустатор. – Потрясающе, невероятно, умопомрачительно…
Мы торопливо застучали бокалами.
За эльфийским незамедлительно последовали более скромные сорта вина, затем хозяин притащил кувшин крепчайшего гномьего самогона, а позднее, уже ближе к вечеру, – объемистую корчагу лимонной орочьей водки. К тому времени мы уже совершенно не отличали вкуса поглощаемых напитков. А потом… потом Огвур отравился овсяной лепешкой. С этого все и началось!
Отобедали мы вполне тихо и скромно. Воспитанно отведали бараньего жаркого в горшочках, сдвинули пару скамеек, сблизили головы и негромко шушукались, обмениваясь планами и проектами, поочередно уперто отметая все выдвигаемые идеи, кроме собственных. Любопытный Эткин, клубком свернувшийся во дворе, одним сапфировым глазом с любопытством заглядывал в окно первого этажа, пугая посетителей видом белоснежной зубастой улыбки, периодически мелькающей за не совсем чистыми оконными стеклами. Эльфийского дракон не одобрил. Слишком мало, неоправданно дорого и отдает парфюмом. Подозреваю, после бурных свадебных торжеств у него вообще сложилось не слишком хорошее мнение об элитной продукции знаменитых эльфийских виноделов. Но темное пиво пришлось по вкусу всем. Нужно было просто на нем и остановиться. Вместо этого мы излишне самоуверенно переоценили собственные, более чем скромные способности. Гремучая смесь из пива, вина, водки и самогона оказала самое непредсказуемое воздействие на организм каждого из участников боевого совещания. Пьяный дракон, в одиночку выдувший бочку горячительного, громко затянул что-то душещипательно-фольклорное. Не менее пьяные посетители слезливо кричали «бис» и бросали в окно жареные куриные ножки в качестве оплаты за сольный номер. Толстый трактирщик задумчиво облокотился о стойку, подперев кулаком расплывшуюся румяную щеку.
трогательно выводил Эткин, иногда фальшиво срываясь на высокой ноте и подпуская отчаянного петуха. Впрочем, это даже придавало его манере исполнения некую жалобную, проникновенную пикантность. В углу, обнявшись с обтрепанной метлой, в голос рыдала добросердечная трактирщица.
Жизнь-судьбина плавно
Катит под уклон,
Умирал бесславно
Раненый дракон… —
– Молчать! – неожиданно грохнул кулаком по столу орк. В его глазах плескалась лишняя кружка пива, очевидно, и ставшая той самой последней, роковой каплей. – Чего разнюнились, пентюхи?
Ланс предостерегающе дергал друга за рукав, но Огвура понесло. Тысячник смачно откусил от овсяной лепешки и обвел притихший трактир угрожающим взглядом налитых кровью глаз:
– Трусы! – (При этом незаслуженном эпитете добрая половина зала угрожающе насупилась.) – Мы, понимаешь ли, на подвиги собрались! Умирать, не щадя живота своего, за родину, за короля! А вы, трусы, все по кабакам отсиживаетесь, портки протираете. И невдомек вам, что отступать уже некуда, позади – Наррона. Бабы вы!
После этих слов у второй половины зала, по-видимому, тоже возникло обоснованное и весьма слабо контролируемое желание примерно проучить несдержанного на язык оратора.
– Сам ты баба! – рикошетом прилетело из противоположного угла. – Или вон твой красавчик-эльф – он как есть вылитая девка!
Кто-то обидно заржал.
– Чего?! – возмущенно полез из-за стола пьяно пошатывающийся орк. – Чего ты сказал, гнида? А ну-ка повтори!
– Знаете, почему у вас двоих детей нет? – вопросил еще ехиднее уже другой мужик, коренастый, до самых наглючих глаз заросший нечесаной густой бородой. – Не потому что вы орк и эльф, а потому что вы мальчик и… мальчик…
Стены трактира качнулись от громового хохота, рвущегося из десятков глоток. Белый Волк выдал в ответ длинное витиеватое ругательство и нетвердо сгреб со скамьи Симхеллу. Хозяин перепугано ойкнул и предусмотрительно нырнул под стойку. Первый же удар тяжелой секиры, пришедшийся на стол с недоеденными закусками, породил неуправляемую панику. Народ дружно сыпанул к выходу, в дверях образовалась пробка, намертво перекрывшая путь к отступлению. Разбитной малый с хитрой рябой мордой рыбкой сиганул в окно, напрочь вынеся стекло вместе с рамой. В образовавшуюся дыру тут же заглянул заинтересованный Эткин.
– Наших бьют? – радостно вопросил он с вдохновенными интонациями, живо выдающими огромное желание подраться.
Я неопределенно пожала плечами.
– Ясно, – мгновенно скис дракон, – Огвур разминается. Но вот ведь странно… – Он просунул в окно лапу и утянул с ближайшего стола двухведерную корчагу с чем-то интригующе плещущимся и пенящимся. Глотнул, довольно крякнул, оптимистично подмигнул мне и продолжил: – Я всегда понимал агрессию как неоспоримое доказательство преимущества мышц над количеством мозгов. Но только не в отношении мудрого орка!
Он опять шумно глотнул, неожиданно вперил застывший взгляд в одну точку и… рухнул назад во двор, унеся с собой часть стены. Под прилавком горестно взвыл разоренный трактирщик. Я усмехнулась, выудила из кошеля пару немаленьких самоцветов и не глядя катнула их под стойку. Обреченный вой тут же стих. После этого я уселась на скамью, комфортно закинула ногу на ногу и принялась увлеченно наблюдать за происходящим.
А Огвур продолжал отрываться. Неподъемная Симхелла легкокрылой птичкой порхала в его могучих руках, превращая в щепки добротную мебель и даже попутно откалывая немалые куски от свежеошкуренных стен. Ослепительные блики, испускаемые лезвием секиры, добавляли подобающих световых эффектов. Ну ни дать ни взять настоящая сцена эпического боя храброго орка с коварным зеленым змием. Весьма поучительно, кстати. Я представила себя на месте Огвура и мысленно содрогнулась. Все, решено: с завтрашнего дня завязываю с горячительными напитками. Со двора в качестве вполне уместного звукового сопровождения доносился богатырский храп упившегося до беспамятства дракона. Скорчившийся под прочным дубовым прилавком трактирщик подпрыгивал, стукался затылком о доску и жалобно охал, видимо, подсчитывая грядущие убытки.
– Как страшно жить! – риторически сетовала я, прикрываясь от летящих во все стороны щепок.
Спотыкающийся Ланс перебрался ко мне на скамью, подтянув поближе к нам жбан пива и мисочку с жареными орешками.
– Хорошо секирой работает! – Широко распахнутые зеленые глаза полукровки восхищенно следили за мощной фигурой друга, зазря изводившего на дрова неплохие столы и лавки.
– А смысл? – прищурилась я. – Ведь самому же завтра стыдно станет!
Я оказалась абсолютно права.
Я еще немного повалялась в постели, но потом кое-как поднялась, придерживая рукой голову, гудевшую, как набатный колокол. И какой самоуверенный умник придумал широко известную фразу «Пиво без водки – деньги на ветер»? Денег ему, видите ли, жалко стало. Нашел что жалеть – преходящую, мнимую ценность. А о самом главном – о здоровье – явно не подумал. И ведь что интересно: за те же самые треклятые деньги много чего купить можно – море вина, океан пива, реки самогона. А здоровье – его-то, родимое, за все золото мира не купишь… Я порылась в походной сумке, выудила пузырек с настойкой тысячелистника и кукурузных рылец, зубами выдернула деревянную затычку и, кривясь от горечи, отхлебнула прямо из горлышка. Через пару минут мне заметно полегчало. Мысли обрели привычную ясность, мерзкая тошнота отступила. Застегнув помятый колет и плеснув в лицо степлившейся водой из медного рукомойника, я бодро простучала каблуками вниз по лесенке.
В обеденном зале было немноголюдно. Может, по причине раннего времени, а может – что выглядело более правдоподобным, – всему виной оказались вчерашние разнузданные выходки пьяного орка. За единственным, каким-то чудом уцелевшим столом сидел сам Огвур – нахмуренный, опухший и самую малость смущенный. Черные волосы небрежно собраны в кривой хвост, один глаз заплыл и не открывается, второй брезгливо устремлен на тарелку с только что сваренной дымящейся ухой из ершей.
– Ты поешь супчика-то, сразу легче станет, – нудно бубнил полуэльф, пытаясь всунуть в судорожно сжатую ладонь тысячника здоровенную ложку, больше смахивающую на половник.
Огвур поморщился.
– Отравился я, – с заметным усилием и словно оправдываясь, выдохнул он, распространяя густое сивушное амбре. – Хреновые у хозяина лепешки оказались…
– И не хреновые они вовсе, а овсяные! – робко вякнул трактирщик.
– Лепешки? – заломил изящную бровь Лансанариэль. – Лепешки? Так это они всему виной – после вина, пива, водки и самогона? Думаешь, трактирщик в них сушеные мухоморы подмешивает?
Я звонко рассмеялась. Орк глянул на меня укоризненно:
– Хотел бы я пожелать тебе доброго утра, Мелеана. Да вот не могу…
– А все из-за негодных овсяных лепешек! – ехидно ввернул Ланс.
Огвур энергично кивнул, запамятовав про отравление, скабрезно выругался и схватился за ноющий лоб.
– Как ты себя чувствуешь? – заботливо спросила я.
Белый Волк поднял на меня мученический взор:
– Бывало и лучше. В хрониках часто упоминается, что все великие люди жили недолго, но шумно. Вот и мне что-то нездоровится…
Ланс гаденько хихикнул.
– А если тебя настоечкой полечить? – неосмотрительно предложила я.
Огвура передернуло:
– До смерти зарекаюсь пить что-нибудь крепче простой воды!
– Ну, дай-то Пресветлые боги, – с облегчением проворчал трактирщик, торопливо сколачивающий новую скамью.
Полуэльф скептически покосился на орка и принялся аккуратно хлебать уху.
– А Эткин где? – поинтересовалась я, придвигая к себе вторую тарелку и большой ломоть черного хлеба. Уха оказалась вкусной. Жизнь снова налаживалась.
– Их драконство в овине дрыхнут, – доверительным шепотом сообщил мне хозяин. – И упаси боги их разбудить. У меня и так уже от ихненского храпа две курицы нестись перестали, гусак заикаться начал, теленка на понос пробило, а порося…
Не говоря ни слова, я вынула еще один самоцвет и катнула его через стол по направлению к рачительному хозяину.
– А порося я вашим милостям на обед зажарю: с кашей и грибами, – как ни в чем не бывало, радушно закончил трактирщик.
Я одобрительно улыбнулась. Орк внимательно прислушался к слову «каша», посинел, позеленел, а потом резво бросился к открытому окну, прижимая ко рту ладони и издавая судорожные клокочущие звуки. Я философски хмыкнула и облизала ложку. Самое тяжелое похмелье случается от пьянящего чувства собственной безнаказанности. Вот не стану в следующий раз платить за хулиганские выходки Огвура – тогда он, искренне надеюсь, сам наконец-то прочувствует эту простую истину.
Но и после ухи, которую, правда, с аппетитом съели мы с Лансом, покуда Огвура обильно выворачивало в окно, орку не стало лучше. Добрая хозяйка кудахтала, как наседка, бурно всплескивала руками и обширным бюстом, суетилась и предлагала опробовать на совсем раскисшем тысячнике проверенные народные рецепты – один другого хлеще. Я с сомнением отмела убойную экзотику навроде мочи трехцветной кошки, толченых тараканов и сырого петушиного яйца… При упоминании о последнем средстве я вообще ничего не сказала, а просто изумленно выпучила глаза, и тут трактирщица мимоходом, как бы невзначай, посоветовала прогуляться на речку и искупаться в прохладной, еще не прогретой солнцем воде.
– А что? – гибко потянулся Ланс, с готовностью демонстрируя тонкую талию и стройные бедра, на которые и так уже с черной завистью во взоре косилась дородная хозяйка. – Это неплохой вариант. Так и представляю, как эффектно будут смотреться мои волосы в потоках прозрачной речной воды…
Огвур промычал что-то одобрительное и немного посветлел лицом.
– Решено! – махнула рукой я. – Купаться – значит, купаться.
Мы шумно вывалились во двор. Орк – нагруженный полотенцами и неразлучной секирой, Ланс – тащивший под мышкой сафьяновый сундучок с расческами, притираниями от солнечных ожогов и еще с бог знает какими, милыми его утонченному сердцу причиндалами. И я – как обычно, с верным Нурилоном за спиной. Для каких непонятных целей я поперла с собой тяжеленный волшебный меч, я пока еще не придумала, но, подчиняясь интуитивному предчувствию неведомой опасности, будто кошка скребущемуся где-то на задворках здравого рассудка, незаметно для друзей прикоснулась к рукояти клинка, проверяя – по-прежнему ли свободно он выходит из ножен.
Хозяин приврал: дракон не спал в овине по той простой причине, что элементарно не помещался целиком в ветхом дощатом сооружении, со стропил которого непрерывно сыпалась мелкая труха от поминутно сотрясавшего их заливистого храпа. От подобного забавного зрелища Огвур почти протрезвел. Голова Эткина скрывалась в проломе покореженной стены, тело распласталось внутри огороженного частоколом клочка земли, гордо именовавшегося огородом, а увенчанный кисточкой хвост красиво возлежал на крыше изрядно просевшего курятника. Я рывком распахнула кривую дверь сараюшки и резво отпрыгнула в сторону, выпуская скопившуюся внутри овина затхлую воздушную массу, густо пропитанную прокисшим послевкусием фирменного темного пива. Потом решительно шагнула через порог…
Эткин блаженно дрых, водрузив расплывшуюся в широкой ухмылке морду поверх плотно увязанных снопов, составленных из ядреных стеблей дикой конопли. Я громко присвистнула. Не пренебрегая наглядными уроками мэтра Кваруса, придворного лейб-лекаря в замке графа де Брена, я совсем не понаслышке знала о свойствах этого удивительного растения, способного одурманивать и погружать в продолжительный, крепкий и богатый видениями сон. Я решительно попинала окованным железом носком своего ботфорта по нижней планке входной двери, но дракон даже ухом не повел. Тогда я хулиганисто вытянула из пучка конопли длинный гибкий стебелек и пощекотала мирно посапывающую морду. Эткин нехотя приоткрыл правый глаз.
– Киса, ку-ку! – радостно приветствовала я пятнадцатиметрового спящего красавца.
– Кто там? – недовольно буркнул гигант.
– Кто, кто – дед Пихто! – нахально представилась я. – Своих не узнаешь?
– Рыжая, сгинь! – плаксиво попросил дракон, прикрывая лапой массивную голову. – Позавчера пили, вчера пили, сегодня опять пить придется…
– Ни-ни, – решительно запротестовала я, – хватит надираться до беспамятства каждый божий день: так и спиться недолго.