— Водички, Пенелопа Львовна, выпейте водички, а то жажда вас замучит.
   Пенелопа сделала большой глоток из бокала и очнулась.
   — Помогло? Будете допивать?
   Теперь Пенелопа делала совсем маленькие глотки, так сердцу было легче, и кофе медленно растекался во рту тяжелой душистой ртутью.
   Звонко, как монетка по хрусталю, упала из крана капля воды в какую-то наполненную посудину в раковине. Болезненно обострился слух, стало слышно, как шипит пламя в светильнике и короткими выдохами увядают лепестки смятой орхидеи.
   — Вам понравилось? — раздался голос рядом. — Включить свет?
   — Не надо…
   — Он умер, — объявила Маргарита, осмотрев Алису с ног до головы. — Только что. Мы в ресторане сидели, а тут позвонили и сообщили, что он умер.
   Нет, ты не подумай, я никогда к братьям особо привязана не была, но сама понимаешь… Так просто это не забыть, реветь не получается, я решила поговорить с тобой.
   — Как ты меня нашла? — подсела к ней на кушетку Алиса.
   — Я поехала посмотреть место, где… Я хотела увидеть эту кладовку, а в мастерской девчонка какая-то посочувствовала и предложила ширнуться. Я в первый раз укололась. А потом испугалась и еще выпила как следует. Смешно, да? Что это за рубаха на тебе?
   — Усмирительная. Мы работали с Фрибалиусом, я взвешивала аномалии. Это Офелия сказала о морге?
   — Да. Она сказала, что у тебя здесь нора. Как странно все получается…
   Как рассыпанная мозаика. Ничего не сходится! Вышла замуж — и без мужа. Вдова — и никого не хоронила! Хотела детей, и — пожалуйста! — доченька шестнадцати лет, как по щучьему велению! Нет, я не понимаю, почему его убили! — с надрывом бросилась к Алисе на колени Рита. — За что?
   — Не надо, не кричи, — Алиса погладила ее рассыпавшиеся волосы. — Это все случайно получилось, он хотел припугнуть мужика, который пристегнулся ко мне наручниками, а мужик сам так испугался, что выстрелил.
   — Плевать мне на мужика, я спрашиваю о Гадамере! Я хочу видеть его тело! Я хочу опознать его и похоронить, где он?
   — Не волнуйся, — успокаивала ее Алиса, — кто-нибудь обязательно всплывет в этом озере, скоро похоронишь. — Ты добрая, — Маргарита садится и смотрит опухшими глазами. — И ты не дурочка.
   — Спасибо, не жалуюсь.
   — Тогда ты должна бежать.
   — Бежать?
   — Гога сказал, что как только склеп будет достроен, он похоронит брата, а тебя прикует к нему цепью. Я не очень верю в такое, но сама знаешь, как все в жизни бывает… Гадамер украл у него деньги.
   — Много? — не удивилась Алиса.
   — Нет. Миллионов шесть, но Гоге все равно обидно. Гадамер как-то узнал банковские реквизиты, скорей всего стащил какую-то бумагу тогда у адвоката. И перевел деньги с моего счета. А в насмешку оставил сообщение — за приданое, значит, невесты и в счет морального ущерба за принудительный брак. Вот так, Алиска, брак-то, оказывается, был принудительным…
   — Не правда. Ты ему понравилась. Другой такой нет. И он еще не видел хвостик!
   — Не утешай меня, все в этой истории повеселились кроме Риты Мазариной.
   Братья тоже не так просто насели на корейца, мне Гога признался, они все о нем узнали и о фирме, в которой он работал. Когда братья узнали, что я с Гадамером… Ну, когда мы с ним… Они все выяснили по своим каналам и захотели посадить корейца и его “Медикун” под крышу на процент, а потом…
   — Как ты сказала? — дернулась Алиса.
   — Фирма эта называлась “Медикун”. Вот такие дела…
   — Почему — называлась? — переходит на шепот Алиса.
   — Гога сказал, неудачно получилось в этой фирме с сотрудниками. Кореец утонул, двое других были убиты на днях, документов никаких нет, а директор спрятался — не найти.
   — А он не сказал тебе, — Алиса начала задыхаться, оттащила ворот свитера от шеи, — как этих двоих убили?
   — Нет. Он только сказал, что ты — чума. И заказал цепь.
   — Мне уже пора, наверное. Не волнуйся, никто не знает, что ты здесь, даже ребята из моей бригады думают, что у меня сдвиг на мертвецах. Где тут часы? Сколько уже?
   — Почти одиннадцать, — Агей Карпович принес Пенелопе тарелку.
   Пенелопа лежит на диване на спине, свесив голову вниз, так что ее волосы касаются пола.
   — Все кружится, — сообщает она, хихикнув. — Уже одиннадцать часов, какой ужас!
   — Вам надо поесть, — Лотаров помогает ей сесть.
   — Нет, спасибо, я ничего больше не хочу. Что это? — принюхивается она.
   — Кусочки папайи и ананаса с ромом. Попробуйте, это вкусно.
   — Ладно. Попробую, только никакого рома. У меня и так все кружится перед глазами.
   — Как скажете, — пожимает плечами Лотаров, жестом фокусника вынимает откуда-то зажигалку, подносит оранжевый язычок к тарелке, и над желтыми кусочками фруктов вспыхивает голубым огнем пламя.
   Забившись в угол дивана и закрыв лицо локтем, Пенелопа с ужасом смотрит, как пламя над тарелкой постепенно оседает, а в комнате растворяется запах подгоревшей карамели.
   — Лотаров, — постепенно приходит в себя Пенелопа, — хватит, вы меня достаточно развлекли!..
   Опираясь о диван одной рукой, Лотаров медленно опускается на колени и подносит тарелку к лицу Пенелопы.
   — Я не хотел вас пугать. Простите, если перестарался. Я подумал, когда вы еще придете ко мне в гости?
   — Ни… ни… не скоро, — трясет головой Пенелопа.
   — Вот я и хочу угостить вас самыми изысканными блюдами. Видите, кусочки папайи обжарились и покрылись тонкой корочкой. А ананас пустил сок, это очень вкусно, прошу. — Он цепляет кусочек лакомства на странную вилку с двумя зубцами, обмакивает его в сиропе и подносит ко рту Пенелопы.
   Пенелопа послушно открывает рот.
   — Оставили бы вы девочку в покое, Пенелопа Львовна, а? — ласково просит Лотаров. — Испортите ведь талантливого ребенка.
   — Я очень осторожно, я так осторожно, что почти провалила задание!
   — Задания эти ваши — ерунда, а судьба — она, как известно, злодейка.
   Почему просто не открыть дело о мошенничестве? Почему этим занимается ФСБ?
   — Нет никакого мошенничества. Фирма официально зарегистрирована как поставщик медицинского сырья, заказы по плаценте выполняет, а вот как они находят каналы по отправке абортного материала, это еще не выяснено, но тоже пока ничего криминального.
   — Гадамер Шеллинг был директором?
   — Нет, что вы, — отобрав у него тарелку, Пенелопа выпивает оставшийся на дне сироп. — Он был бухгалтером.
   — Бухгалтером? — задумывается Лотаров. — То есть ваших коллег из ФСБ интересовали каналы переправки этой фирмой денег за границу?
   — Бывших коллег! — подняв указательный палец, замечает Пенелопа. — Меня попросили по старой дружбе присмотреться к падчерице Гадамера и разобраться с его ранением. Только я написала подробный отчет, что девочка Алиса не собиралась причинить серьезных увечий своему отчиму, что в ее планы входило всего лишь убить хирурга, которому она приписывала вину в смерти матери, как на Гадамера через сестру вышли братья Мазарины. Только я написала отчет, что это чистая случайность, совпадение, как Гадамер оказался мужем Риты Мазариной и на свет всплыл нелепый брачный договор. Пока мои коллеги проверяли, не связаны ли с “Медикуном” сами братья Мазарины, они убивают корейца и топят концы, так сказать, в воду… Извините, мне что-то нехорошо…
   — Водички?
   — Спасибо. Ну вот, а потом, как в сказке. Стоило распространиться слухам о смерти корейца, как к Алисе приходит бандит Штукарь. Он в “Медикуне” числился делопроизводителем, обеспечивал охрану и транспорт, снимал помещения для переговоров и, я думаю, был пугалом для некоторых строптивых клиник, не желающих ложиться под “Медикун”. Что именно он хотел от девчонки, мы узнать не успели. Только я написала подробный отчет о случайном падении Штукаря с балкона, как ваш коллега цепляет наручниками к Алисе юриста “Медикуна” Козлова и тем самым доводит его до неминуемой смерти. Вот, собственно, и все.
   — Давайте попробуем предугадать дальнейшие события, чтобы девочка Алиса больше не смывала с себя чужие мозги, — предлагает Лотаров, растекшись на диване рядом с Пенелопой. — Пункт первый, — он показывает указательный палец, — ее безопасность. Мы должны знать, что этим людям нужно от девочки. Пункт второй, — Лотаров делает Пенелопе козу, — кто следующий выйдет на контакт с нею?
   — При условии, — сдерживает зевок Пенелопа, — что кореец мертв, а в основе этой заварушки лежат большие деньги.
   — Да. При условии, что он мертв. Кто там еще остался живой в “Медикуне”?
   — О, это фигура загадочная и никому неизвестная. Директор, Коржак Е.К.
   Нигде никогда не появлялся, никто его не видел, никаких следов, кроме подписей на документах, не оставил. Я думаю, надо подождать немного, пока этот загадочный Коржак не придет к Алисе и не скажет, что он ее папа. Мужчины ужасно предсказуемы, хотя… — Пенелопа задумчиво посмотрела на следователя. — Бывают ислючения.
   — Подставное лицо? — удивился Лотаров. — Но зачем такая секретность, если вы говорите, что фирма существует официально?
   — Это единственное слабое место в моих сообража-ниях. Если человек так тщательно обеспечивал себе секретность, значит, он с самого начала предполагал нежелательный криминальный финал.
   — И что, ваши бывшие коллеги по своим каналам не могут найти какого-то там Коржака?!
   — Нашли. Одиннадцать Коржаков с инициалами Е.К. в Москве, Петербурге и Твери. Ни-че-го. Если вы Узнали все, что хотели, отвезите меня домой. Правда, я так и не поняла, какое отношение к нашему вечеру имеет неизвестная мне кошка — помесь, как там… египетской голубой и донского сфинкса? Правильно?
   — А, — махнул рукой Лотаров, — ерунда. Она съела кофейные ягоды, из зерен которых мы с вами сегодня делали кофе.
   — Съела ягоды… Понятно. Нет, ничего не понятно.
   — Это просто, Пенелопа Львовна. В Нью-Йорке есть всего два ресторана, где вам смогут подать такой же кофе, всего два. Но там кошек кормят ягодами кофе насильно, их заталкивают в гортань кошкам, как рождественским гусям заталкивают грецкие орехи. Я считаю такой метод потребления ягод не совсем удачным. Ведь то, что вам затолкали в горло насильно, вы можете плохо переварить, так ведь?
   — Минуточку, эта ваша редкая кошка ест кофейные ягоды сама по себе, правильно?
   — Правильно. Она их любит. Вот в чем ее уникальность. Заглатывает, урча, вместе с косточками.
   — Хорошо, а нам это зачем надо?
   — А мы, дождавшись полного переваривания этих самых скормленных ягод, собрали их косточки, просушили, прожарили, перемололи и подарили друг другу незабываемый вечер.
   — Ага… — Пенелопа смотрит на Лотарова с недоверчивой улыбкой. — Собрали, значит… Вы хотите сказать? — она зажала рот рукой и отодвинулась от Лотарова подальше.
   — Прекратите, Пенелопа Львовна, вам же понравилось.
   — Нет, — придушенно потребовала Пенелопа сквозь ладонь, — вы мне скажите! Скажите это…
   — Я уже все сказал. Кошка переварила ягоды, покакала, я собрал косточки… Я очень старался вас удивить, очень.
   — Вы!.. Вы просто чудовище какое-то! — Пенелопа уставилась на Лотарова с ужасом. — Вы скопище скрытых пороков, вы извращенец, вы!..
   — Да, — гордо заявил Лотаров. — Я люблю кулинарные изыски! А если вы считаете извращением, что я их делю с красивой женщиной…
   — Изыски?! — схватив диванную подушку, Пенелопа бросила ее в Лотарова, потом вдруг прыгнула на него и изо всех сил дернула за волосы. — Это называется изыски?! Гурма-а-ан! Да вы посмотрите на себя! Я думаю, для вас самое приятное времяпрепровождение — это поесть на ночь соленых огурцов, запить кислым молоком, а потом сладострастно пукать под одеялом!
   — Пенелопа Львовна, — стонет Лотаров. — Зачем вы выдергиваете мои волосы?..
   — Волосы!.. Это наверняка парик!
   — Успокойтесь, прошу, иначе придется вас ударить!
   — Меня? Ударить?! — спрыгнув с дивана, Пенелопа принимает боевую стойку. — Попробуйте, нет, вы попробуйте!
   — Прекратите меня смешить, — просит Лотаров, потирая голову.
   — Смешить?! Встаньте немедленно!
   — Не встану.
   — Встаньте, я вам сказала!
   — Не встану, и все тут!
   Зарычав, Пенелопа оглядывается, подпрыгивает, резко выбрасывает ногу и бьет пяткой в дверцу шкафа. Потоптавшись после этого и воинственно сдувая с лица прядки упавших волос, она решительно направляется в туалет.
   Наклоняется над унитазом. Открывает рот и высовывает язык. И обнаруживает, что ей совершенно не хочется блевать. Никаких признаков тошноты.
   Зажигает свет в кухне, подходит к столу, берет турку с остатками кофейной гущи и нюхает ее, закрыв глаза. Накрывает ладонью увядший цветок, его лепестки совсем истончились и прилипли к столу, но ладонь, которой она потом проводит по лицу, как ни странно, хранит сладкий приторный запах мертвой орхидеи до самой прачечной, куда она доехала на такси.
   Она открывала дверь, а через площадь из круглосуточного кафе выбежала тонкая высокая девочка, разбрызгивая ботинками на огромной подошве кашицу снега. — Алиса?..
   — Где тебя носит! Я уже целый час сижу в этом кафе и ем салат с селедкой!
   — Заходи…
   — Почему ты хромаешь?
   — У меня болит пятка, — зло отвечает Пенелопа. — Я ударила ногой в шкаф Лотарова. Теперь у меня болит пятка!
   — Ты нашла его заначки в столе, да? А плюшевую крысу с дырками видела?
   А пепельницу? Пепельница — это гениально.
   — Не знаю ни про какие заначки. Я пробила ногой дыру в стене платяного шкафа. В его квартире.
   — Ты, наверное, очень рассердилась, да? — осторожно интересуется Алиса.
   — Да. Он подарил мне цветок — орхидею, а оказалось, что это была приправа для кофе!
   — Любишь орхидеи? — Алиса скинула ботинки и куртку в холле и уже дергала ручку запертого кабинета Пенелопы.
   — Орхидеи?.. Этот извращенец напоил меня кофе! А зерна, знаешь, где он взял зерна?
   — Мне нужен компьютер, открой дверь.
   — Обойдешься!
   — Ну, и где он взял зерна? — интересуется Алиса тоскливо, сползая по стене на пол.
   — Из кошачьего дерьма! — почему-то шепотом сообщает Пенелопа.
   — Брось. Он, наверное, опять тебя разыграл.
   — Что значит — опять? Эти зерна очень странно пахли, очень!
   — Пенелопа, какая же ты доверчивая! Неужели следователь пригласил тебя к себе домой и заставил ковыряться в кошачьем дерьме?!
   — Нет, но… — начинает успокаиваться Пенелопа. — Он сказал, как называется этот способ приготовления, подожди… Эпиля… В общем, на букву “э”.
   — Открой дверь, включи компьютер, найди через Алтависту слово “кофе”, и если Лотаров тебя не надул, ты узнаешь это слово на букву “э”.
   — Я пользуюсь Яндексом, — с уважением смотрит Пенелопа и достает ключ.
   — Ну слава богу, наконец-то! — встает Алиса. Пенелопа садится в кресло, а Алиса стоит сзади, принюхиваясь к ее волосам. Листая странички с информацией о кофе, они обе замирают на шестой по счету. Слова, которое ей сказал Лотаров, Пенелопа не находит, но зато находит информацию об очень дорогих сортах кофе и узнает, что есть кофе, одна чашка которого, приготовленная определенным образом, стоит до тысячи двухсот долларов. Чтобы приготовить такой кофе, его ягоды предварительно скармливают кошкам, дожидаются полного их переваривания…
   И так далее.
   — Да-а-а-а, — задумчиво тянет Алиса, — волосы у тебя действительно странно пахнут. Чем-то горелым и острым.
   — Это уже потом было, когда Лотаров поджег ром в тарелке с папайей и ананасами, — бормочет уничтоженная Пенелопа.
   — Ну и мужчина! — восторгается Алиса. — А вид у него, как у располневшего клоуна, на волосах которого тренируются будущие парикмахеры. Спорим, ты никогда не забудешь это свидание? Чашка кофе за полторы тысячи долларов, салат из ананасов, приправленный орхидеей! А теперь набери, пожалуйста, слово “Медикун”.
   Пенелопа дергается и смотрит на Алису. Алиса устало смотрит на Пенелопу.
   — Набери слово “Медикун”, и через пять минут мы пойдем баиньки. Я очень устала. Я помогала Фрибалиусу в морге взвешивать внутренности. Я взвесила четыре легких, три печенки и два мозга. Это утомляет. Ты знаешь, что мозг женщины легче мозга мужчины? Знаешь? Я не верила. По моей просьбе теперь Фрибалиус старается при первой же возможности взвесить каждый попавшийся ему мертвый женский мозг, проводит некоторые исчисления по выработанным им же расчетам относительно величины тела и веса других внутренних органов, а потом…
   — Пойдем сразу в спальню, — предлагает Пенелопа.
   — Будем играть в вопросы-ответы? Ладно. Ты знаешь, зачем Гога Мазарин заказал цепь длиной полтора метра и толщиной звеньев в пять миллиметров? С ошейником на конце!
   — Только не надо истерик.
   — Не правильный ответ! — топает ногой Алиса, осматривается и застывает, открыв рот.
   Пенелопа распахнула дверь своей спальни. Основное место в комнате занимает кровать — она огромная, квадратная, и в изголовье ее на стене как раз начинаются Елисейские Поля. В другом конце комнаты к потолку подвешен гамак, на который наброшен яркий плед, а крепления гамака совсем не заметны на” потолке, потому что устроены в ногах Триумфальной арки. То есть все стены и потолок этой спальни представляют собой одну единую картину развернутых видов Парижа, исполненных со стереоэффектами и специальной подсветкой — лампочки на стене включаются таким образом, что зажигаются “фонари” на Монмартре, или s подсветка фонтана, или слабое свечение рекламы на увеличенном газетном снимке кафе “Мулен Руж” времен тридцатых годов.
   — Ну как? — интересуется Пенелопа, подтолкнув Алису в комнату. — Я достойна звания психиатра двадцать первого века?
   — Еще как достойна! Сама делала?
   — Скажешь тоже… Это делал мастер рекламы, аниматор Пеклюш. Он гостил у меня месяц. Так, бедолага, соскучился по Парижу, что уделал все стены — а они тогда были у меня с фрейдистским уклоном, беленые, с фотографиями родственников в рамках — утрированными копиями с картин Ренуара и Пикассо. Я пожила, по-„шла с этими чудовищами и поняла, что плохой я психиатр, если ору от ужаса каждый раз, как только открою глаза утром. Я осторожно сняла стереостекла, выскребла мультяшных Ренуара и Пикассо и попросила знакомого фотографа сделать мне коллажи из видов Парижа. А электрик из ДЭЗа дополнил их достойной подсветкой.
   Неплохо получилось, да? Стань в тот угол, да не бойся, стань! Вот. Теперь сделай шаг, и ты увидишь, как набережная Сены отодвинется, вода блеснет, и ты — уже на другом берегу! А представляешь, у Пеклюша в этом месте голова голубой девочки отсоединялась от шеи, а шар приближался, приближался… и растекался над обезглавленным телом, как расплющенный осьминог!
   — Чур, я сплю в гамаке! — разбежалась Алиса, отмахиваясь от меняющихся подсвеченных пространств.
   — Я на ночь обычно съедаю шоколадку, — заявила Пенелопа, улегшись на огромной кровати. — Будешь?
   — А как же кариес? — Покачиваясь в гамаке, Алиса ловит шоколадку.
   — Кариеса не существует. Вернее, он существует для каждого индивидуума как idola specus.
   — Я не верю своим ушам! — резко садится в гамаке Алиса.
   Пенелопа, приняв ее волнение за восхищение, вдохновенно разъясняет:
   — Идолы индивида. Это означает не правильное представление, присущее каждому человеку, как следствие его воспитания и окружения. Если проще: пока тебе не стали навязывать агрессивной рекламой зубную пасту, ты вряд ли вообще догадывалась о кариесе!
   — Я склонна отнести боязнь кариеса не к idola specus, а к idola theatri, — вкрадчиво мурлыкая, заявила Алиса. Теперь Пенелопа резко села на кровати.
   — Ведь идолы индивида, или пещерные идолы, как их называл весьма любимый мною философ Бэкон, это ошибки отдельного человека, обусловленные его субъективными симпатиями или предпочтениями, — продолжает Алиса. — В то время, как идолы театра — это слепая вера в навязанное, в авторитеты, совершенно необдуманное подчинение ложному мнению и воздействию. Ну как? — интересуется она, покачиваясь. — Я хорошая ученица? Подожди, я под конец могу и цитату выдать по теме. “Истина — дочь времени, а не авторитета” (Ф. Бэкон), ага!
   — Что?.. — не верит своим ушам Пенелопа.
   — Кореец всегда говорил — мало обладать знаниями, важно, потребив их даже поверхностно, вовремя поразить собеседника, чтобы воспользоваться его замешательством либо для утверждения собственного авторитета, либо для решения проблем.
   — Решения проблем?..
   — Да. Он говорил, что человек в замешательстве склонен к излишней болтовне, и, чтобы восстановить пошатнувшийся авторитет, многие люди необдуманно выдают такую информацию, какую в спокойном состоянии они держат в строгой секретности. Но больше всего, если честно, мне по душе идолы рода, раз уж мы с тобой заговорили о высоком.
   — По… почему именно идолы рода?
   — Потому что я, наверное, язычница. И приписываю природе такие конечные цели, которые ей несвойственны, по мнению ученых. Например, я верю в предназначение, в рок, в судьбу и люблю заниматься необоснованными обобщениями.
   Вот, например. Если два человека в течение нескольких дней суются в твою жизнь, заявляя об отцовстве, и оба при этом безвременно погибают, это наверняка имеет какое-то вполне жизненное объяснение. Но мне приятней думать, что я-из рода друид, я — порождение самой природы, самого бога земли, и у меня не может быть никакого биологического отца. И всякий, покусившийся на эту роль, будет немедленно уронен с балкона или размазан мозгами по стенке. Теперь возникает вопрос, — Алиса хрустит фольгой, — если меня приковать цепью к умершему Гоше Мазарину, сколько я протяну, прежде чем начну прорастать в склепе корнями прежде чем тело мое превратится в стебель, волосы — в ветки?.. Мне нравится твой Париж. Если когда-нибудь я и попаду в настоящий, навряд ли мне удастся там покачаться в гамаке под Триумфальной аркой. А моя мама любила город, в котором Гауди сделал свой последний перед смертью проект.
   — Слушай, мне уже страшно с тобой разговаривать. Откуда ты столько всего знаешь?
   — Я умная девочка, могу отсортировывать в мозгу нужную и ненужную информацию. Например, как вычислять интегралы — это мне сейчас, как дохлая рыбка на рождество… А вот где было последнее место работы Гауди, это важно.
   Мама мне рассказывала, как там интересно, в этом городе. Она любила Гауди, его агрессивную архитектуру смерти, его витражи, но больше всего в том городе ей понравилась скульптура женщины. Как только она вернулась, она сразу же заказала себе такую же, и плотник Серафимыч сделал заказ по рисункам за два часа, запросто сколотил из деревяшек и палок. И мы установили ее за городом, у бабушки в огороде, и бабушке эта скульптура тоже очень понравилась, она ее называла флюгер-пугало.
   — Представляю, — качает головой невидимая в слабом свете парижских огней Пенелопа.
   — Ты знаешь французский? — вдруг спрашивает Алиса.
   — Так себе. Не очень. А надо?
   — Моя мама так хотела попасть в город своей мечты, что выучила испанский. И когда она туда приехала, то уже через день могла поддержать любой разговор и даже страшно поругалась с каким-то американским туристом, которому скульптура женщины не понравилась, и он обозвал маму бешеной испанкой, и она страшно этим гордилась. Если ты не знаешь французского, тебе не понравится в Париже. Ты не сможешь ни с кем поругаться в кафе или на улице и никогда не почувствуешь, как пахнут внутренности этого города. Моя мама пошла в замок Belle-Vere и бросила в колодец монетку.
   — Чтобы вернуться туда снова?
   — Нет. Чтобы выйти замуж через год. Те туристы, которые мало что знают о предании, связанном с этим колодцем, бросают деньги на память или чтобы вернуться. А она знала, что этот колодец — брачный. Бросила и — вот вам результат: через год вышла замуж за корейца. — Я хочу туда, — вдруг заявила Пенелопа. — Я хочу в этот замок, к этому колодцу!
   — Ты хочешь замуж? — удивилась Алиса. — Ну и глупо!
   — Я хочу подтверждения хотя бы какому-нибудь предрассудку! Я хочу, чтобы сбылись предсказания, чтобы в тяжелый день все черные кошки собирались у моего дома и перебегали мне дорогу! Чтобы на пол каждый вечер падали ножи, и потом ко мне приходили в гости мужчины. Слушай, что-то со мной не в порядке, а?
   — Если коротко, ты хочешь немедленно начать поклоняться идолам рода и стать язычницей!
   — Нет, — смеется Пенелопа. — Это все Лотаров. Он напоил меня чем-то, и теперь я места себе не нахожу.
   — А кореец украл деньги у братьев Мазарини, — буднично сообщает Алиса.
   — Мне Рита сказала.
   — Сколько он там мог украсть у Мазарини! — снисходительно хмыкает Пенелопа. — Наверняка ведь — гроши, иначе они бы его застукали. За один раз большую сумму без подтверждения со счета на счет не перебросишь, а у него наверняка было не больше двух возможностей покопаться в банковских счетах Мазарини. Вот “Медикун” он подставил, я думаю, на полную катушку. Небось все выгреб, иначе зачем таким предприимчивым и умным мужчинам, как бандит Штукарь и юрист Козлов, навешивать на себя отцовство такой трудной и ловкой девочки Алисы?