Васина Нина. Падчерица Синей Бороды

   Спустя полминуты неподалеку завелся мотор машины, спустя еще несколько минут, чуть подальше, — другой.
   — Милорд! — зову я, ужасно гордая собой. — К ноге!
   Тишина.
   — Милорд! — я начинаю пугаться. Шуршание в кустах, но пса не видно.
   Когда мы вернулись домой, от моей куртки остались одни лохмотья, а пес хромал на две ноги — получалось, что с каждым шагом он заваливался на правую сторону. Мне пришлось лезть за ним в кусты, потому что Милорд зацепился поводком. Потом он тащил меня за куртку зубами, потому что я застряла в колючих ветках и придумала ему новую команду “спасай!”. Мы оба были еле живые от усталости и страха, но я ему сразу все простила, как только на мое тихое предложение — “лапы помоешь?” — он тут же залез передними в таз с водой.
   — Вы где-то шатались час и десять минут, — укоризненно заметила Аделаида. — Я уже хотела доложить хозяину, что ты пропала.
   — Мы заблудились, — осторожно промокаю полотенцем раненую подушечку передней конечности собаки.
   — Можешь идти спать. У хозяина посетители, они пришли по делу, я сама подам им напитки и легкий ужин.
   — Подогретое пиво Милорду! — кричит Коржак из кабинета.
   Аделаида идет в кухню за пивом, Милорд, цокая когтями по паркету, идет в кабинет к хозяину, я, сидя на полу, снимаю ботинки и рассматриваю то, что осталось от куртки.
   Бьет Бельлинда восемь раз. Пахнет кофе и чем-то ужасно вкусным. Это пахнет миндальное печенье в духовке.
   — Я умею готовить только миндальное печенье и салат, — объявляет хозяйка, как только я вхожу в кухню. — Оливье.
   Она в вечернем платье, на шее — колье, в ушах длиннющие серьги. Ну-ка, посмотрим, что у нее на щиколотке?
   Сквозь чулок просвечивает узкая марлевая повязка.
   Она достает печенье, выгружает его на блюдо и уносит в кабинет.
   Вздохнув, я соскребаю вилкой припекшиеся остатки с противня и смотрю в окно.
   Никогда не чувствовала себя такой бездомной. Пойти заштопать носок, что ли?
   Завтра приезжают гости. У меня совсем мало времени, чтобы незамеченной попасть в кабинет Коржака и порыться в его компьютере.
   “Только попробуй там сотри что-нибудь, я тебя убью, честное слово!” — пригрозила на прощание Пенелопа.
   Ровно в семь утра меня разбудила Аделаида и сказала, что, если сегодня не придет прачка, стирать придется нам с нею. Вернее, я буду стирать, а она советовать, как правильно это делать.
   Мы обходим — комнату за комнатой — второй этаж, переходя на шепот у дверей спален Лены и Коржака. Потом я вытираю пыль в гостиной, потом сажусь перед тазом с овощами, сегодня добавилась цветная капуста, мне нравится ее разрезать — получается много-много крошечных баобабов.
   Красный шарф я запрятала под свой матрац, смешно, конечно, но больше некуда.
   Хорошо, что нужно чистить овощи, мне с ними удобнее всего думать.
   Вчера поздно вечером, когда Лену принесли в кровать, я дождалась тишины и пробралась в ее спальню. Сняла один чулок, размотала повязку. На ноге абсолютно ничего не было! Ни намека на татуировку, ни царапинки, ни оспинки — ничего! Мне пришлось подтащить ногу к самому ночнику, так что голова Лены и туловище сползли на пол, но и при свете лампы я не обнаружила ни единого пятнышка под повязкой.
   Намотать бинт на щиколотку у меня хватило сил, а вот натягивать на ногу чулок не хотелось. Я натянула его на руку, а потом еще засунула ее безвольную ладонь в туфлю на каблуке.
   Обыскивать комнату не решилась, только осмотрела содержимое тумбочки у кровати. Обнаружила иностранный паспорт Лены и заложенную в него квитанцию на парковку.
   — Прибыли прачка и повар! — доложила Аделаида. — Оба узкоглазые.
   — Корейцы? — напряглась я.
   — Да какая разница? Совсем сбрендила моя хозяйка, вот что страшно!
   Это были вьетнамцы. Прачка — молодой худой вьетнамец, повар — пожилой толстый вьетнамец.
   — Капуста — это холосо! — тут же похвалил повар вырезанные мною из кочана баобабы.
   Когда Бельлинда пробила одиннадцать раз, начали прибывать гости.
   — Дядя Ваня! — громогласно представился мне первый гость. — Чехова читала? — и захохотал как припадочный.
   Я повесила на плечики его пальто с меховым воротником.
   — Дядя Петя! — вкрадчиво доложил второй гость и поинтересовался:
   — А наш главный санитар, дядя Ваня, уже прибыл?
   Я повесила его кожаную куртку.
   Третьей пожаловала женщина. Отставив в сторону руку с сигаретой в мундштуке, она оглядела меня снизу вверх, хмыкнула и объявила низким густым голосом:
   — Харизма! Для близких людей, разумеется. Где они, эти близкие люди, почему не бегут лобызаться? Норковая потертая шуба.
   Потом шофер Сергей Владимирович привез на своей “Волге” с вокзала дядю Вову из Воронежа:
   — У нас метет, как в аду, а у вас тут затишок, елками пахнет!
   Куртка с каракулевым воротником.
   И тетю Валю из Перми:
   — Котеночек, до чего же ты серьезная! Осторожно, пальто длинное, не наступи!
   Драповое пальто до пят с воротником из дохлой чернобурки с засушенной мордой.
   Последним явился дядя Костя из Твери — сухонький старичок — и спросил, еще не успев раздеться:
   — Камин затопили? У Женьки отличный камин, отличный, а у меня дымит!
   Дубленка шерстью наружу.
   Лаптев с женой и Коржак стояли на изготовку в гостиной, каждому вновь прибывшему насильно всучивали рюмку с водкой, после чего происходило взаимное громкое целование.
   — А где Лена? — опомнились гости, когда кое-как расселись.
   “Просим! Просим! Лена! Лена!”
   Я затыкаю уши пальцами, детским шумным праздником накатывает детсадовское “Сне-гу-роч-ка!”.
   Появляется Лена в облегающем платье, с лихорадочным румянцем на щеках и застывшей парафиновой улыбкой.
   Я иду за ней, закатываю столик на колесиках, устанавливаю его возле розетки, подключаю миксер.
   — Вы с ней поосторожней! — сплетничает Коржак. — Мы тут на обед посмели рыбу запить красным виноградным “Шато-Марло”, так она ужасно рассердилась! Я правильно сказал? “Шато-Марло”?
   Вся компания долго и тщательно рассматривает меня в рискованном прикиде слегка испорченной школьницы.
   — Однако, — корчит удивленную гримасу Харизма. — Мне кажется, сложностей не миновать. Как ты думаешь, Петя?
   — Сложности, они на то и существуют, чтобы их преодолевать!
   — Ты у нас самый главный, все-таки замминистра, тебе и командовать! — вступает в обсуждение дядя Ваня.
   — У нас тут Леночка главная, милая наша хозяйка, пусть она командует.
   — Алиса, мне что-нибудь легкое, на твое усмотрение. Ты сама знаешь, — неопределенно машет рукой Лена.
   Бросаю в миксер кусочки льда, наливаю коньяк и холодный крепкий чай.
   — А мне, пожалуйста, сделай “Оперу”, — просит Харизма, простая заведующая женской консультацией.
   — Для “Оперы” рановато, — уверенно замечаю я. — Могу предложить перед ужином фруктовую “Мокрую кошку”.
   Смешиваю ананасовый сок с водкой, добавляю кусочки клубники.
   Дяде Косте из Твери я делаю “Джаз” — фанту с шампанским, дяде Пете, как самому высокопоставленному чиновнику (заместитель министра все-таки!) — “Кремлевскую звезду” — крепкий кофе со льдом и ромом.
   — А почему “Кремлевская звезда” коричневая? — заинтересовался он, и я многозначительно отвечаю:
   — Не будем сегодня говорить о политике.
   Все хохочут.
   Дядя Вова — хирург из Воронежа долго наблюдал за моими махинациями с напитками, потом решился и попросил “Кровавую Мери”. Я налила в бокал томатный сок, протянула ему десертный нож и открытую бутылку водки.
   — Лейте водку осторожно по лезвию ножа, чтобы она не смешивалась с соком, а плавала вверху.
   — А вы почему?.. — удивился он.
   — Мне следователь запретил брать в руки нож, пока я под следствием.
   Только для чистки овощей, представляете?
   Через час наступило всеобщее взаимопонимание, и я разрешила себе расслабиться. Намочила края пузатого бокала на длинной ножке, промокнула в сахар. Налила остывший сладкий чай с лимоном, добавила миндальный ликер, кружок соленого огурца, розовую креветку и кусочек шоколада.
   — Как это называется? — покачиваясь, рядом оказалась тетя Валя из Перми — муниципальная служащая, как она представилась мне, и “распределительница медицинской техники”, как ее обозвал дядя Костя.
   — Этот коктейль называется “Три утопленника”.
   — А в чем тут смак? — тетя Валя сосредоточенно (насколько ей позволяют четыре “Веселые гейши”) рассматривает плавающий в желтоватой жидкости огурец.
   — Пьешь и сразу же закусываешь, — отвечаю я, выпиваю и с показательным хрустом закусываю огурцом, креветкой и шоколадом.
   — Предлагаю новое название! — уяснил игру дядя Ваня из санитарной комиссии. — “Чистый разум”! Только минералка и две капли йода!
   “Демократию стрекозы” придумал дядя Костя — водка, минералка с газом, варенье.
   “Совершенство принципа” придумала Харизма — коньяк наполовину с горячим шоколадом.
   — “Истина и метод”! — объявил свое название коктейля Коржак. — Шампанское, водка и вишневый ликер!
   — Так нечестно! — возмутилась я. — Это название философского труда Гадамера!
   Сразу же наступила полная тишина.
   — Какого… Гадамера? — растерянно спросила Лаптева и опять получила тычок от своего мужа.
   — Который Ханс, немецкий философ!
   — Деточка, — с облегчением в голосе заметила Харизма, — что ты можешь знать о современной немецкой философии!
   — Действительно, давайте говорить о европейском нигилизме, — предложил дядя Костя. — Мы тут пьем, поглощаем, можно сказать, веселящее зелье, а ведь противопоставление Аполлона Дионису — это всего лишь выражение простой человеческой потребности в порядке, в смысле и красоте, противостоящей творческому поиску и разрушению.
   — Красота тут ни при чем, — откликнулся дядя Вова, хирург из Воронежа.
   — А вся философия — только предлог. Фикция, которая должна хоть как-то поддержать наше существование и защитить его от хаоса. Мышление требует логики, а реальность уродлива и непредсказуема. Вот тебе и все противопоставление порядка и творческих порывов, о которых говорил Шеллинг.
   — Мальчики, ну при чем здесь Шеллинг? — интересуется Лена, покосившись в мою сторону.
   — При том… При том, что он — нигилист! — вспоминает Харизма. — А нигилизм — это следствие подозрения, что никаких догм и авторитетов не существует!
   — Так все сложно, — решила внедриться я, — а Гадамер был герменевтиком, а что для них главное — понимание текстов. Мне Гадамер всегда говорил, что только любовь к тексту может привести к пониманию человека.
   — Кто говорил? — не понял дядя Петя, замминистра.
   — Гадамер, кореец, — спокойно замечаю я.
   — Деточка, это же совсем другая философия, другое время. Кореец, с моей точки зрения, постоянно путал философию и антропологию, он воспринимал мыслящего человека как человека обремененного знаниями, в то время как настоящий немецкий философ Гадамер говорит об истинностных притязаниях, которые вполне живут одним лишь совершенством и предпониманием текста. Вы же, юное создание, впадаете в “герменевтику подозрения”, то есть ищете конфликт, противоречие либо малейшее несоответствие вашему представлению, даже не позаботясь проверить психическое здоровье того, кто предоставляет сам текст!
   — Другими словами, — подошел ко мне Коржак, — то, что тебе представляется в данный момент абсурдным, ужасным, не поддающимся здоровой логике, на самом деле может быть изложено другим интерпретатором с полнейшим притязанием на истину. Что это значит? Что рассмотрение ситуации только с точки зрения собственного смыслового горизонта должно быть наказуемо, если влечет за собой массовые негативные последствия.
   — Давайте музыку слушать! — не выдержала госпожа Лаптева.
   Гости поделились на группы. От отчаяния и ощущения полного бессилия у меня заболела голова.
   Коржак позвал меня из угла гостиной.
   — Харизма хочет заглотить собственную выдумку, — сказал он, улыбаясь. — “Совершенство принципа”, так, кажется?
   — Так! — кивнула Харизма. — Нужен горячий шоколад.
   Иду на кухню.
   — Нужна чашка горячего шоколада.
   Плавными жестами фокусника толстый вьетнамец за полминуты намешивает в ковшике над огнем густую горячую бурду.
   — Володя, я тебя умоляю, упроси Лену показать ногу! — беспокоится Коржак. — Она ведь только так говорит, что царапина небольшая, судя по количеству окровавленных бинтов, я боюсь, что она проткнула ногу ржавой проволокой.
   — И что? Не жалуется? — удивляется хирург из Воронежа.
   — Еще неделю назад я везде натыкался на окровавленные бинты, а теперь говорит — все в порядке. Да по количеству крови такое впечатление было, что она пальцы себе оттяпала! Посмотри, я тебя прошу!
   — На Лену это не похоже, — замечает Харизма, осторожно принимая из моих рук чашку с шоколадом, который я, как могла, перемешала с рюмкой коньяка. — Она же трезвая падает в обморок от укуса комара! Что, и врачу не показывалась?
   — Говорит — показывалась, — пожимает плечами Коржак.
   Я перестаю что-либо понимать. И голова раскалывается.
   — Если будете осматривать хозяйку, — замечаю я, — посмотрите лучше ее спину. Такое я видела только в кино. “Спартак” называется. Там рабов избивали плетками. А нога у нее в полном порядке, ни царапинки, уж поверьте!
   Все замерли. Дядя Вова из Воронежа достает платок и начинает сосредоточенно протирать очки. Харизма задумалась и вдруг расхохоталась.
   — Иди на кухню, вымой что-нибудь, — бесцветным голосом приказывает Коржак.
   — Если это вы избиваете свою жену плеткой, — я не могу остановиться, хотя Коржак встал, взял меня за руку и начинает тащить из гостиной, — то вас нужно судить! А если она делает это сама в припадке садомазохизма, то ее надо лечить! А нога у нее совершенно здорова, женщина может фиктивными болячками привлекать к себе внимание, если у нее муж полный дуболом! Бросьте руку сейчас же, а то я разозлюсь!
   Поздно ночью я пробралась по лестнице вниз и услышала, что в гостиной идет совещание. Ничего не разобрать.
   Может быть, сбежать прямо сейчас? Или быстренько обыскать кабинет Коржака, пока они тут заседают?
   Не дыша, заглядываю в спальню Лены. Спит, бедняжка, не позвали дурочку на совещание — перепила, как всегда…
   Иду в кабинет. Дверь не заперта, пахнет сигаретным дымом и духами, на письменном столе три бокала с остатками “Демократии стрекозы” — судя по плавающим ягодам из варенья. Включаю компьютер, набираю электронный адрес Пенелопы, гоню все подряд, не сводя глаз с двери кабинета. Быстренько осматриваю ящики стола. Проспекты, вырезки из каких-то иностранных журналов, все — о лекарствах. Потрошу мусорную корзину. Ничего интересного. Наугад вынимаю несколько книг с полок, трясу их. Ничего не выпадает, в книгах не оказывается вырезанной ниши для пистолета, за книгами не прячется дверца потайного сейфа, да я просто нюхом чую, что в этом кабинете нет ничего интересного! Выключаю компьютер, закидываю обратно в корзину скомканные бумажки. Осматриваю шкаф у двери. Восемь костюмов, четыре коробки с новой обувью, рубашки, нижнее белье.
   А если он прячет секретную документацию в своей спальне или в спальне жены?
   Так, стоп, в его спальне даже шкафа нет, мы там убирали вчера с Аделаидой. На открытой железке передвижной стойки висят несколько халатов и пижам. Аделаида говорила, что хозяин большую часть времени проводит у себя в кабинете, там и переодевается.
   Была не была!
   Иду в спальню Лены.
   На осмотр ее огромного гардероба мне хватило получаса. В слабом свете ночника у кровати видно было плохо, я в основном занималась ощупыванием, но ничего интересного не обнаружила. В единственном небольшом чемоданчике оказался набор для выездного парикмахера.
   — Он все забрал с собой.
   Тихий голос с кровати, от которого я дергаюсь, роняю чемоданчик, на пол вываливаются ножницы, расчески, машинка для стрижки…
   — Что забрал?
   — Дискеты. Шесть штук. Все забрал с собой. Сказал, что нас ограбили.
   Обещал найти деньги. Только я ему не верю. Он не оставил адреса, понимаешь. Это как мужчина на ночь — прощается, обещает позвонить, а телефон не спрашивает и своего не называет. Налей на три пальца.
   — Кто меня нанял? — я не отдаю бокал, пока Лена не ответит.
   — Я.
   — Зачем?
   — Я хотела тебя увидеть, понять… Что в тебе есть такого, чего нет во мне.
   — Увидела?
   — Да. Ничего особенного. Года три, пока не заматереешь, он тебя будет обучать наслаждению жизнью, а потом скажет, что жизнь закончена.
   — Эти гости там, внизу…
   — Это все — знакомые мужа. У них, кажется, неприятности.
   — А у тебя?
   — А мне по фигу! Он не вернется, — она протягивает пустой бокал, я беру его и верчу в руке.
   — Ты прятала раненого корейца в этом доме? — решаюсь я.
   — В подвале. Пригласила врача. Бешеные деньги. Сказал — повезло. Пуля прошла навылет.
   — А Кержак… Евгений Кириллович знал?
   — Нет. Если он узнает — убьет. Я еще полгода назад обещала ему порвать с корейцем. Жизнью клялась.
   — Твой муж не знал, что в подвале лежит раненый?
   — Нет. Аделаида догадывалась, но она не скажет.
   — Коржак видел окровавленные бинты!
   — Ну и что? Пару раз наткнулся в мусоре, я сказала, что поранила ногу.
   Что это за допрос? — прищуривается Лена.
   — Просто я еще не все поняла. Это муж тебя бьет плеткой?
   — Не-е-ет, это я сама. Истязание плоти, так сказать. А твоя мать была брюнетка или крашеная блондинка? — вдруг спрашивает Лена.
   — Брюнетка с вьющимися волосами, — удивляюсь я вопросу.
   — А с прямыми темными волосами тогда кто?
   — Наверное, это была тетушка Леонидия. Только у нее не совсем темные волосы были, это так на фотографиях получается, а вообще она — шатенка. Была…
   А если твой муж узнает, что у тебя не было раны на ноге? — осторожно интересуюсь я.
   — Как он узнает?
   — Ну… Посмотрит.
   — Тогда он меня убьет. Он все поймет, и сразу — паф! — Лена подносит указательный палец к виску, изображает выстрел и валится навзничь, закрыв глаза. — Ты мне поможешь?
   — Как?
   — В тумбочке лежит пакет с прокладками, достань. В одной спрятан ключик. Нашла?
   — Сейчас, подожди. Да, что-то есть.
   — Это от сейфа мужа. Я тайком сделала дубликат. Сейф в подвале, в бильярдной. Он спрятал в него мой пистолет. Принеси, но чтобы тебя не заметили.
   Что, так просто? Мне не по себе от такого предложения. Я иду в ванную и мою стакан.
   — Ну что копаешься? — слабым голосом спрашивает Лена.
   — Есть кое-что, чего я совершенно не понимаю. Зачем я должна гулять с собакой по три раза в день?
   — Милорда? — удивляется Лена. — Три раза? — Она хитро щурится. — Не знаю, может, у него расстройство желудка?
   Спускаюсь в подвал, пробираюсь в бильярдную, долго ищу выключатели.
   Когда свет зажегся, я сразу увидела сейф в углу комнаты и удивилась разочарованию внутри себя. Опять подумала — так просто?
   От нетерпения рука дрожит, кое-как справляюсь с замком, открываю дверцу…
   Не может быть! Никаких бумаг, ничего, только два пистолета — по одному на верхней и нижней полках!
   Спокойно. Нужно успокоиться и быстренько сообразить, какой мне нужен.
   Черт, они совершенно одинаковые. Почти… Ладно, надо подумать. Что я должна сделать? Отнести пистолет женщине, которая редко бывает трезвой. Нет, так не пойдет. Пусть сама его забирает.
   Я закрываю сейф.
   Стараясь ступать бесшумно, осторожно выбираюсь из подвала.
   А из гостиной как раз расходятся гости.
   Пережидаю, присев на подвальных ступеньках. Холодно и хочется есть. Иду в кухню.
   На полу, на какой-то подстилке, расстеленной под столом, спит толстый вьетнамец. Повар. Устал, бедняжка, ждать, когда прикажут подать горячее…
   Нахожу в сковороде куриную ногу и объедаю ее. Прислушиваюсь. Вроде все затихло. Нужно как-то передать ключ Лене, а вдруг она сейчас с мужем?
   Приступила, так сказать, к выполнению супружеского долга? Или занялась самоистязанием?
   Пробираюсь наверх, прислушиваюсь у дверей ее спальни. Тихо. Что же делать?
   Ладно, похоже, все уснули, кроме меня, голодной.
   Приоткрываю дверь. Ночник у кровати горит, Лена лежит, похоже, спит.
   Положить ее ключ обратно, чтобы он не висел на мне тяжелым грузом?
   На цыпочках иду к тумбочке.
   В тот момент, когда я наклонилась, чтобы достать упаковку с прокладками, Лена резко села на кровати, а в вытянутой в мою сторону руке у нее оказался пистолет.
   От неожиданности я села на пол. Смотрю в дуло, которое ходит ходуном в дрожащей руке.
   — Где пистолет? — спрашивает она. — Где он? Давай сюда!
   — Лена, успокойся, это я!
   — Где пистолет?
   — Я не взяла, я возвращаю тебе ключ.
   — Ты не принесла пистолет? — она опускает руку и смотрит на меня с ужасом. — Но почему?! Почему, идиотка проклятая, гадина!
   — У тебя уже есть один, зачем тебе столько пистолетов? — отползаю я подальше от кровати.
   — У тебя в руке должен быть пистолет!
   — А у меня его нет, я ничего не взяла из сейфа, ты меня слышишь! — мне все это перестало нравиться, и я повышаю голос. Может быть, Коржак еще не заснул?..
   — Мне нехорошо, так не должно быть, — она судорожным движением руки рвет на груди рубашку. — Я тебя умоляю, слышишь, я на колени могу стать!
   — Не надо, сиди лучше на кровати!
   — Принеси пистолет, я подожду, принеси!
   — Я не могу, их там два, я не знаю, какой именно твой!
   — Ладно, черт с ними, неси оба! — Лена опять направила на меня дуло.
   — Оба? Зачем тебе три пистолета, ты только подумай, а? Представь, целых три, что ты с ними будешь делать?
   Хоть кто-нибудь придет, наконец, поинтересоваться, почему мы кричим в полвторого ночи?!
   — Почему опять кричат в полвторого ночи? — в дверях появляется высокая фигура Коржака. Лена прячет пистолет за спину.
   — Что ты тут делаешь? Почему ты лежишь на полу в спальне моей жены? — нависает надо мной хозяин. — Почему ты не в своей комнате? Почему ты кричишь?
   Я действительно распласталась на полу в надежде, что так в меня труднее попасть из пистолета. Но как это объяснить Коржаку?..
   — Мы разговаривали…
   — Разговаривали? — он наклоняется ко мне.
   — Да. Сплетничали, обсуждали гостей… Рассказывали анекдоты. Я как раз… показывала, как ползет змея. Знаете анекдот про змею и Чебурашку?
   — Иди. Спать.
   Да с радостью! Я выползаю из спальни с реактивной скоростью.
   Забегаю в свою келью, хочу забаррикадироваться и обнаруживаю, что дверь открывается наружу!
   Сбегаю вниз по лестнице. Где же эта чертова инвалидная коляска?!
   Вспоминаю, что во время приема гостей Милорда, как всегда, дремавшего в коляске, отвезли в кладовку у кухни.
   Выкатываю коляску из кладовки, у лестницы наклоняю ее, и сонный пес вываливается на паркет, как мешок с картошкой.
   — Пойдем со мной! — я тащу его за ошейник наверх.
   Милорд упирается, но идет.
   Завожу собаку в комнату, закрываю дверь, укладываю его на полу у двери на покрывало (что скажет Аделаида?!) и строгим голосом приказываю:
   — Охранять!
   Стало спокойней.
   Милорд повозился, улегся и тут же засопел.
   Я посидела-посидела на кровати и поняла, что меня только что хотели убить. И не просто убить, а убить при нападении, потому что я должна была в этот момент быть с пистолетом в руке. Провожу рукой под мышкой и нюхаю ее.
   Вспотела, и еще как! Нащупываю цепочку на руке. По моим предположениям, писк из упаковки анальгина сейчас в сарайчике через улицу должен стоять просто оглушительный! Почему же меня никто не идет спасать? Похоже, пора заказать пиццу с грибами!..
   Осторожный стук в дверь.
   Милорд немедленно среагировал. Он залаял. А поскольку я никогда не слышала, чтобы он лаял в закрытом помещении (обычно ему хватало рычания), то мне показалось, что по пустому дырявому корыту кто-то бьет деревянной колотушкой.
   Дверь резко распахнулась, за нею оказался взъерошенный Коржак и достающий ему как раз до выреза пижамы повар-вьетнамец.
   — Ну, теперь мне точно скажут, что происходит! — кричит Коржак, а я бросаюсь на Милорда, хватаю его за морду и зажимаю пасть.
   — Тихо! Свои!
   — Кто это — свои? — опешил Коржак.
   — Девоська пугался, девоська было страшно, я плисол, — поклонившись, объясняет вьетнамец.
   — Да, — встаю я с собаки и замечаю, что за Коржаком уже стоят дядя Ваня из санитарной комиссии, дядя Петя из министерства и дядя Вова — хирург из Воронежа. — Мне было очень страшно. Потому что я нашла вот это в вашем доме, — подхожу к кровати, поднимаю матрац и достаю красный шарф корейца.
   — Что это такое? — совершенно искренне таращит глаза Коржак.
   — Это шарф, в котором мой отчим был, когда его ранили в Сюсюках.
   Вообще-то, как вы знаете, его потом еще в озере топили, как же шарф оказался у вас в доме? Я как раз хотела это узнать у вашей жены, когда вы пришли на крики.
   Дядя Ваня закрывает глаза. Дядя Петя быстро отворачивается и спускается вниз, уводя только что поднявшихся жену Лаптева и тетю Валю из Перми. Дядя Вова пытается взять за руку Коржака, но тот руку вырывает. А повар протягивает ко мне обе руки:
   — Я отнесу.
   — Да, пожалуйста, отнесите… Отнесите следователю Лотарову, он ведет мое дело. — Закатываю шарф валиком и протягиваю повару. — Только сразу же, ладно?
   — Я отнесу.
   — Сейчас!
   — Сисяс.