Страница:
Алисе стало тоскливо.
К десяти в прачечной появилась зареванная женщина с персидской шалью, такой древней, что пальцам было боязно в нее провалиться.
Расстелив на ковре в холле цветной шелк, кое-где вышитый птичками и листьями, Алиса вдруг загрустила по маминому шитью, по запахам тканей в ее мастерской, по тонким исколотым пальцам в кольцах и браслету из широкой полоски шерсти чуть повыше запястья, куда на примерках втыкались булавки.
— Видите? — всхлипывала женщина. — Ничего нельзя сделать, да?..
Алиса обшарила глазами шаль, но ничего не заметила. Кое-где шелк так истончился, что сквозь него просвечивались краски ковра.
— Сигаретой, представляете! Он специально это сделал!
Алиса подняла шаль и на просвет увидела в углу дырочку с обгоревшими краями.
— Милочка, — посочувствовала Чучуня, — вам в штопальную какую-нибудь надо, в ремонт одежды, а мы только чистим!
— Я не хочу, чтобы вы ее штопали! Я хочу, чтобы вы уничтожили этого гада, который прожег мою шаль прямо в месте второго солнцестояния!
— Ну знаете!.. — Чучуня отшатнулась от разъяренной женщины. — Что мы вам, киллеры, что ли?
— Вы не понимаете, — женщина достала увеличивающее зеркальце и поднесла к нему кончик шали с дырочкой. — Видите?
Стукнувшись головами, Чучуня и Алиса таращились в зеркало, потом посмотрели друг на друга.
— Что?.. — взволновалась женщина. — Вы разве не видите? Эта дырочка в форме сердца!
— Пойду принесу чаю, Колобок, наверное, уже заварил, — ретировалась Чучуня, бросив Алису.
— Это не сердце, — заметила равнодушно Алиса. — Это голова змеи. Кобры.
— Силы небесные!.. — скомкав шаль, которая почти вся поместилась у нее в руке, женщина посмотрела на Алису с ужасом обреченного человека. — Вы гадаете?
— Я? Нет, но… А вы — гадалка? — догадалась Алиса.
— Да. И эта шаль — моя судьба. На ней вся моя жизнь! И какой-то поганый слюнтяй, называющий себя колдуном, прожег ее головой змеи как раз в месте второго солнцестояния! Я вас прошу, если вы не можете его уничтожить, просто войдите в доверие и соберите для меня немного его волос — их можно снять с расчески, и слюны — можно просто стащить зубную щетку! Это ведь не слишком сложно, а?
Выглянув из комнаты отдыха, Чучуня поймала взгляд Алисы, покрутила пальцем у виска, потом позвала сладким голосом:
— А вот и чай готов!
— Знаете, что мы сделаем, — предложила Алиса, незаметно подмигнув Чучуне. — Мы заштопаем эту дырочку.
— Невозможно, — категорично отказалась женщина, сгорбившись над парящей чашкой. — Чужие нитки на моей шали — невозможно…
— А мы не нитками. Это ваш природный цвет волос? — Алиса тронула рыжую прядку у виска женщины.
— Да, а что? О! — лицо посетительницы озарилось пониманием и восхищением. Потом озарение медленно стекло, его заменило беспокойство. — Ничего не получится. Я никогда с ней не расстаюсь. Я не могу ее оставить.
— И не надо. Я все сделаю при вас.
— Я не могу отдать ее чужому человеку в руки! — обреченно качает головой женщина. — Она изменит вашу судьбу, этого нельзя делать.
— Но хотя бы иголкой я могу касаться шали?! — завелась Алиса.
И вот женщина выдернула у себя несколько волос, сняла сапог, подняла юбку и спустила чулок. Поставив ступню на журнальный столик, она замерла в кресле, откинувшись и артистично закрыв страдающее лицо ухоженной кистью в перстнях. Теперь она была почти вся Укрыта шалью, а прожженный уголок лежал на ее коленке, как на мячике для штопки. Алиса вдела в иглу первый волосок, примерилась, чуть касаясь кончиком Указательного пальца обнаженной кожи в крошечной дырочке, и услышала, как по телу женщины проходит дрожь. Тогда Алиса решилась и уколола коленку кончиком тонкой иглы с заправленной рыжей волосинкой Сладострастный легкий стон.
— Ладно, — сказала Алиса. — Сидите спокойно я кое-что подготовлю, и через две минуты начнем штопать.
— Вы не должны оставить на шали своей слюны! — встрепенулась женщина. — Ни капельки!
— Ну что вы, как можно!..
— И крови! — дернулась она еще раз. — Как же я забыла о крови!
— А вашу кровь можно оставить? — поинтересовалась Алиса.
— Мою можно, а что?
— Ничего, просто вы так дергаетесь…
Алиса вырезала из туалетной бумаги кружок, подложила его на колено под дырочку, и первые стежки по ее кромке, по кругу, захватили и ткань, и бумагу.
Потом на месте дырочки бумага была вырвана, началась штопка. Мама любила штопать, она мастерски подбирала оттенки ниток и, ловко орудуя иглой, иногда пела, а иногда объясняла: “Сначала кладем ровные ряды, вот так: туда-сюда, туда-сюда. Потом проводим нитки перпендикулярно и тоже рядами, как будто плетем циновку, помнишь, Алиска, как мы плели с тобой коврики из камыша? Иголка прячется под одну нитку, она ее боится, а сверху следующей ложится — не боится.
Вот так: боимся — не боимся, боимся — не боимся, подгоняем плотней. Следующий ряд — все наоборот: где боялись, там не боимся, проводим иголку сверху волоска, потом снизу следующего… Знаешь что, я сплету тебе пугалочку из моих волос!
Пугалочка? Это такая малюсенькая циновка из волос, а посередине вышью желтым шелком лисью мордочку. Когда приснится страшный сон или захочешь избавиться от неприятностей, скажешь шепотом пугалочке, и все забудется, как не было… Какая же ты, Алиска неловкая, ну ничего, вспомнишь меня когда-нибудь в разлуке и не заметишь, как заштопаешь носок, и еще сама удивишься, как хорошо получится!”
Пугалочку сжег отчим, как идола пещеры.
Я уколола хозяйку персидской шали три раза. Капельки крови оставили крошечные следы на кружке туалетной бумаги, которую я после штопки осторожно выщипала иголкой.
— Пусть его укусит змея! — после третьего укола женщина не дернулась, а только скривилась. — Три раза!
— Ш-ш-ш…
Кончики волосков хорошо бы закрепить капельками прозрачного клея из пчелиного воска. Стирка, похоже, в этой жизни шали не грозит… Но я даже не решилась предложить такое хозяйке, чтобы не выслушивать всех трагических последствий подобного вмешательства посторонней органики в шаль ее судьбы.
Поэтому я отвела оставшиеся после штопки кончики волосков мелкими стежками вдаль, в стороны от дырочки, потревожив, вероятно, таким образом установившееся прошлое и ожидаемое будущее, и рыжие стежки уходили по синему изношенному шелку в стороны от штопки едва заметным пунктиром моей нечаянной изобретательности.
— Потрясающе, — недоверчиво покачала головой женщина, тронув пальцем яркое плетеное солнышко из ее волос.
— Это называется пугалочка. Больше курильщик вас не обидит.
— Благодарю, — женщина встала и поклонилась, серьезно и церемонно.
— Не за что, — кусаю я губы, чтобы не допустить и намека на улыбку. — Пугалочке можно жаловаться на обидчиков, еще она прогоняет плохие сны.
— Плохих снов не бывает, — удивилась женщина и засомневалась в моем могуществе. — Сны бывают предупреждающие и объясняющие.
— Да, конечно…
— Я хочу заплатить, это очень тонкая работа.
— Ну что вы, — переполошилась я, — это вам спасибо, вы мне о маме напомнили, и вообще…
Хотела добавить, что уже неделю подыхаю от скуки и тоски, но тут внедрилась Чучуня и подала женщине прейскурант.
— Я ничего не понимаю, — посетительница дернула плечиком, — это очень долго читать, сорок восемь пунктов! Скажите лучше сами, сколько я должна.
— Так, минуточку… Это у нас получается “услуга, оказанная по личному желанию кого-либо из персонала в особых случаях”. Вот же, в самом конце.
— Чучуня, послушай, эта моя услуга…
— Не перебивай старших! — строго уставилась Чучуня поверх позолоченной оправы очков. — Поскольку штопка была произведена в помещении прачечной и при помощи производственного инструмента, — она показала на иголку, — это должно быть оформлено как оплачиваемая услуга!
— Послушайте, я устала от вас. У вас жуткая энергетика, просто жуткая!
— схватилась женщина за виски и закрыла глаза. — Этого хватит? — она вынула из сумочки зеленую пятидесятку и положила на стол.
И я, и Чучуня уставились на бумажку, вероятно, с одинаковым изумлением, которое женщина поняла по-своему. Она тут же достала еще одну, такую же.
— Все, я больше не могу здесь находиться! Вы меня вампирите! Извините, если не секрет, сколько вам лет? — поднялась женщина, отошла подальше и, пока натягивала перчатки, осмотрела Чучуню всю.
— Шестьдесят два! — гордо, с вызовом объявила Чучуня.
— Силы небесные, вы умом ребенок, а по судьбе вся в крови! Вся! Как будто вам не меньше ста десяти лет!
— Почему именно ста десяти? — опешила Чучуня.
— Потому что, только если бы вам было около ста десяти, вы смогли бы пробежаться галопом по всем войнам двадцатого столетия и так перепачкаться чужой кровью. Прощайте.
Проходя мимо Колобка, она рукой в перчатке ласково потрепала его по щеке;
— Не волнуйся. Свои следы я заберу с собой! Дождавшись звука захлопывающейся двери, я без сил опустилась в кресло, Колобок присел, разглядывая пол, и тут же встал, довольно улыбаясь, — ничего! А Чучуня трижды повернулась вокруг себя и раз двадцать сплюнула через левое плечо, приговаривая: “Уйди, ведьма, уйди, черт, где ваш нечет, там мой чет!”
— Не бойся, — похлопала она меня после этого по плечу, — ненормальные приходят часто, агрессивных пока не попадалось, а вот ведьма — в первый раз!
В понедельник следователю Лотарову с самого утра по телефону сообщили, что в озере в Сюсюках всплыл труп, по описанию похожий на труп Гадамера Шеллинга, что туда уже отправлена бригада, что вдове позвонили, предложили к вечеру явиться в морг специзолятора для опознания, но она пожелала опознать своего мужа непосредственно в месте обнаружения тела и уже выехала в Сюсюки.
— И что? — Лотаров разгребал папки на своем столе и сортировал результаты экспертиз.
— Да неудобно получилось, — гундосил в трубку незнакомый Лотарову сержант. — Она приедет, а там два тела.
— Почему — два?
— Так сообщили только что по связи, пока наши ребята ехали, опять позвонил тамошний лесник, сказал, чтo еще всплыло…
— Что всплыло?!
— Так я же вам говорю, гражданин следователь, еще одно тело всплыло, может, вам это интересно?
— Нет, — категорично заявил Лотаров. — Мне это совсем не интересно. Вот если третье всплывет, четвертое, пятое!.. Тогда — конечно, тогда я немедленно отправлюсь в Сюсюки! А пока у меня есть дела поважней. Послушайте, это озеро, оно что, не замерзло?
— Никак нет. Тепло же, гражданин следователь. Плюс три.
В половине одиннадцатого кое-как разобравшийся с бумагами Лотаров поставил чайник и как раз сосредоточенно сопел, открывая новую пачку чая, когда зазвонил телефон.
Виноватым голосом все тот же сержант сообщил, что третье мертвое тело в сюсюковском озере нашарили багром местные жители, а четвертое подняли со дна прибывшие после этого на вертолете подводники.
— Это что — шутка? — зловеще поинтересовался Лотаров.
— Никак нет, гражданин следователь, я так думаю, что если вам сейчас выехать, то как раз к приезду будут еще утопленные, как вы и хотели. А нам тут с управления в Твери звонят, звонят, все просят вам передать, я передал, что вы выехаете только после пятого, так они сказали, уже можно ехать, пока доедете, говорят…
Лотаров бросил трубку.
Он был слишком взволнован, чтобы вести машину, до Бологого доехал на скором поезде, а там его уже ждали местные представители органов.
Всю дорогу он молчал, насупившись. Лотаров любил устраивать неординарные розыгрыши, приколы и всякие неожиданные, но вполне безобидные мерзости. Сейчас он чувствовал себя раздосадованным. Кто-то посмел накидать в озеро, где должен был всплыть один-единственный кореец, кучу неожиданных трупов, и назвать это розыгрышем у него не поворачивался язык, но почему-то все время всплывали перед глазами хитрющие глаза девочки Алисы, несколько смешных веснушек на ее маленьком остром носе, и Лотаров тогда со стоном таращился в окно, чтобы отвлечься.
Приехали. Уже вечерело. Подводники вышли из воды и сообщили, что на сегодня — все.
— Один, два, три… четыре, пять, шесть… Нет, надо еще раз посчитать, с конца — шесть, пять… Нет, не правильно, один, два, три… ик!
Вдоль берега озера аккуратно — ногами к воде, метрах в двух друг от друга — разложены выловленные тела. Между ними ходит, пошатываясь, высокая худая женщина с растрепанными волосами, в накинутой на плечи пуховой шали. В одной руке она держит открытую прямоугольную бутылку литровой вместимости, в другой — зажженную сигарету и, тыча в воздух этой самой сигаретой, считает покойников.
— Шестеро! — докладывает она, наткнувшись по ходу на Лотарова и с первого взгляда (вероятно, по его горящему исступленному взгляду) определив в нем начальника. — Разрешите долож-ш-шить! Трое в куртках, один в смокинге, двое в пальто, но один босой!
— Вы кто? — поинтересовался Лотаров, рассмотрев наклейку на бутылке.
Виски.
— Я — кто? Это вы меня спрашиваете, кто я? — женщина потрясла бутылкой над головой, призывая и всех присутствующих возмутиться. — Я жена!.. — закричала она так громко, что переполошились собаки на хуторе.
— Это я жена! — раздался неуверенный голосок сзади, Лотаров резко повернулся и обнаружил неслышно подошедшую к ним по пожухлой траве Риту Мазарину.
Вся в черном, бледная и уставшая, она тем не менее спокойно демонстрировала ожерелье в две связки из крупного жемчуга, и жемчужины светились в сумерках потусторонним космическим светом.
— Вы — которого? — покачнувшись, интересуется женщина в вязаной шали.
Только теперь Рита Мазарина заметила тела на берегу, несколько секунд растерянно осматривала их по очереди (было заметно по едва шевелящейся нижней губе что считает), потом огляделась.
И Лотаров решил осмотреться. Народу собралось много. С ним в машине приехал! трое, на той стороне небольшого озера стояло две “Волги” и один “Мерседес” местных начальников милиции. Лотаров даже издалека узнал тучную фигуру прокурор Тверской области, он уже видел его здесь в первую заварушку. Уходили к деревьям подводники, и Лотаров, раз глядев среди веток крышу дома корейца, вспомнил чудесное рагу с телятиной.
— Вам это ничего не напоминает? — интересуете! подвыпившая женщина, показывая на трупы. — Настоящий отсчет утопленников!
Лотаров поморщился. Он стал вспоминать фамилию режиссера, но фамилия не давалась, и это не позволяло ему достойно продолжить разговор с женщиной.
“Питер…. Питер, черт, как же его?!.”
— Гринуэй! — вдруг тихонько подсказала Рита, угадав его состояние.
— Да, — согласился Лотаров, — “Отсчет утопленников” Гринуэя. Хотя, знаете, мне больше у него нравится “Книги Просперо”.
— А мне — “Дитя Маккона”! Глотнете? — тут же прониклась к следователю женщина и ткнула с размаху ему в грудь наполовину пустую бутылку.
— Агей Карпович, — чуть поклонился Лотаров и отпил из горлышка.
— Аврора, — протянула ему ладошку в тонкой кружевной перчатке женщина.
— Я узнала, что Кемира убили, приехала забрать кое-что из своих вещей в доме, а тут вдруг стали вылавливать мужиков из озера, совсем как щук на нересте! Здесь отменные щуки живут, а весной даже образуется речушка небольшая, она летом пересыхает, но щуки успевают приплыть и наметать икры…
— Вы — жена Кемира? — подошла к ней поближе Рита.
— Э-э-э, позвольте вам задать несколько вопросов, — бросился было Лотаров к Авроре, чтобы увести ее подальше и тем самым сохранить хотя бы относительную чистоту дознания, но Рита подбежала и схватила женщину за руку.
— Которая по счету? — спросила она.
— Вторая! — осмотрев Риту внимательным придирчивым взглядом, гордо объявила Аврора.
— А я — восьмая, — неуверенным дрожащим голоском доложила Рита.
— Ого! — восхитилась Аврора, отняла бутылку у приунывшего Лотарова и протянула Рите. — Тогда выпьем!
— Спасибо, я не буду, я уже два дня подряд…
— Пей! — настаивает Аврора и вдруг, нахмурившись, показывает пальцем на Риту, потом на лежащие тела. — Ты что, приехала опознать Кемира? Расслабься, его тут нет.
— А мне кажется, — совсем слабым голосом произносит Рита, — вон там, посмотрите, его пальто…
— Это который без ботинок? Да ты посмотри на эти ступни! Ты на ступни посмотри!..
Женщины отходят рассмотреть поближе первого вытащенного утопленника, а Лотаров, к своему сожалению, вынужден остаться на месте для общения с коллегами — все потянулись к нему.
— Двое наших, — тычет пальцем в утопленников начальник милиции. — Двое, похоже, ваших, а двое вообще странные.
— Странные?
— Да. Ребята сказали, что они не совсем утопленники. Один в земле был захоронен, его выкопали, а потом зачем-то утопили. А самый свеженький, скорей всего, умер от укусов змеи.
— Это ваши ребята по наружному осмотру такое определили? — заинтересовался Лотаров.
— У нас работают профессионалы! — повысил голос начальник милиции. — Могут и по наружному определить, но они не поленились заглянуть в рот и в уши! А который змеей покусанный — самый свежий, почти вчерашний, а укусов три, и все на видном месте!
— Да я, что я — ничего, — пошел на попятную Лотаров. — А почему думаете, что те двое — наши? У них же на месте головы, извините, и лица совсем нет.
— А я так по документам думаю, — злорадно скалится начальник. — У одного в кармане паспорт, а у другого дорогая авторучка с надписью!
— А паспорт, позвольте узнать, на какую фамилию? — совсем униженно бормочет Лотаров, опустив голову.
— На фамилию Козлов! — слегка отходит начальник и уже спокойно спрашивает:
— Не теряли у себя Козловых? Ну то-то же, а сомневаться нечего, у нас тоже, знаете, спецы есть! А вообще — улов неплохой. Наши-то двое бандитов уже год в розыске. Странно, конечно, что они тут в озере вместе оказались, потому как из разных группировок.
— Да, странно, — бормочет Лотаров, — теперь это озеро похоже на общий могильник.
— Это намек? — напрягается начальник.
— Что вы, это я так просто ляпнул.
— А не надо просто! — все еще давит начальник милиции и вдруг толкает Лотарова в бок локтем. — Бабу видел? С бутылкой? Это Аврора, наша гордость и краса! Примчалась, блин, домой!
— Домой?..
— Дом-то ее был, пока муж при разводе не отнял. Родовое гнездо!
Известная личность. Художницей была, сектанткой и даже депутатом выбиралась.
Пошли, она гостей любит, а кореец оставил в доме целый бар, ребята говорили.
— Пошли, если бар. А ботинки не всплывали?
— Чего?
— Ботинок на моем нет. Странно. Его ноги, правда, в бак с цементом засунули, но бак нашли, ботинок в нем не было.
— А я тебе говорю, что у босого авторучка в пальто!
— Это понятно, но хотелось бы найти ботинки, кожаные, итальянские, тридцать восьмого…
— Ты чего? — останавливается начальник милиции и смотрит на Лотарова. — Ребята, блин, с утра шарят по этому озеру, как раки! Мы уже все посинели здесь стоять, а ты — ботинки?!
— Я только хотел сказать, — выпрямился Лотаров и обнаружил в голосе металл, — что ваши водолазы искали тела, и могу допустить, что выловили всех мертвецов из этого озера. Но они не искали ботинки, а без ботинок мои умозаключения относительно дела об убийстве корейца не являются вполне состоятельными для завершения расследования.
— Да, но…
— И поэтому, — перебил начальника милиции следователь, — прошу отнестись к моей просьбе внимательно и сразу предупредить бригаду подводников, что завтра с рассветом им предстоит довольно кропотливая работа по розыску пары ботинок. Сразу! — уставил Лотаров в опешившего милиционера указательный палец.
— Пока они не принялись за дегустацию того самого бара!
— Вы тоже поймите, ребята вызывались через Министерство по чрезвычайке, я отвечаю за каждую минуту их работы, уже составлен рапорт…
— Вы поторопились, — опять перебил его Лотаров, — и вообще можете указать в своем рапорте, что подводники могли бы работать качественней. Они, если не ошибаюсь, ползают в этом озере не первый раз, нашли сам бак, но в розыске ботинок потерпели неудачу!
— Так что же, им теперь, блин, лазить по дну, пока те обнаружатся эти чертовы ботинки?!
И тут Лотаров ответил начальнику такое, из-за чего тот еще долго вспоминал “столичную придуровдность”.
Лотарев сказал, что подводники могут лазать по дну сколько им хочется, главное, чтобы они получили конкретное задание на розыск пары ботинок, а потом написали отчет, что этих самых ботинок не найдено.
— А что их не будет найдено, он, видите ли, и так заранее знает! Нет, только столичная прокуратура может так изгаляться! — сердито хлопал потом себя по толстым ляжкам начальник каждый раз, когда рассказывал о противном следователе.
— Чучуня, миленькая, отпусти меня на какое-нибудь задание, а? — попросила Алиса во вторник.
— Нет! — Чучуня категорична. — Пенелопа приказала тебя развлекать, но никуда не отпускать.
— А вот эта заявка, номер сто два…
— Положи на стол! И не шарь в бумагах. Это тебе не по зубам. Это танго на заказ.
— Танго!.. — мечтательно смотрит в полок Алиса.
— Не совсем то, что ты думаешь. Такие заказы у нас способна выполнить только Королева.
— Хочешь сказать, что она не танцует? Что это — кодовое название?
— Танцует, еще как танцует! Приходит по заказу, как учительница танцев.
— Ну, и?.. — не дождавшись разъяснений, Алиса тормошит задумавшуюся Чучуню.
— Ну что, приходит в дом и за несколько уроков танцев устраивает такую ревниловку, после которой жена облизывает своего мужа с ног до головы, только чтобы он ее не бросил и не ушел с учительницей. Сохраняет, можно сказать, брак.
Святое дело.
— Это значит, если мужу кажется, что жена к нему охладела, он приглашает танцовщицу?
— Он по совету Пенелопы заказывает учительницу танцев на дом. У богатых свои причуды. Иногда учительницу танцев могут заказать как сюрприз другу. Тоже, скажу тебе, приятная неожиданность.
— Подожди, — задумывается Алиса, — а если жене кажется, что муж охладел? Кого вы тогда посылаете?
— Тогда посылаем учителя танцев к жене, что тут непонятного?
— Но в вашей… в нашей команде из мужчин только Колобок!
— А Королева в мужском костюме вообще неотразима, да-да, не смотри так!
А за дополнительную плату и по желанию заказчицы может так отдубасить возмущенного флиртом супруга, куда там Брюсу Ли!
— Действительно, это не по мне, — качает головой Алиса.
— А то!
— Ладно. Тогда — развлекай. Рассказывай.
— Чего рассказывать? — не понимает Чучуня.
— Все рассказывай. Где жила, кем работала, про первую любовь.
— А, в смысле, мою жизнь рассказывать? Это скучно, честное слово. Жила в Китае, в пятнадцать лет сбежала из резервации — я так называла посольское поселение русских — и год ловила рыбу. Потом родители переехали в Польшу, я их там еле нашла, нанялась матросом на судно, но нашла. В Гданьске мы с друзьями грабили бензоколонки, нас, конечно, поймали, я бежала во время перевозки из полицейского фургона. Пришлось прятаться во Франции, а языка не знала, ой, такая дура была, ты бы меня видела! Но ничего, — мечтательно вздыхает Чучуня, — через два месяца уже была нарасхват — лучший макияж для любого состояния лица!
— Как это — для любого состояния?
— Это значит, что даже если от лица осталась половина, я его художественно долепливала, и лежало оно потом такое умиротворенное и довольное, просто загляденье!
— Где… лежало? — напрягается Алиса.
— В гробу, где же еще! Шестидесятые годы во Франции, сама понимаешь, нелегкое время. Время безработицы и самоубийств. Мужчины предпочитали стреляться в рот, а женщины вешались или травились. И те и другие еще бросались под автомобили. Когда я видела развороченное лицо, я заводилась! Я ощупывала черепушку скулы, челюсть — что осталось, и делала рисунок. И все родственники соглашались — точная копия! А потом — воск, резина, краски… Знаешь, как меня называли? Бра-зе-е-ор! Золотые ручки!
— Ты работала в морге?! — вскрикивает Алиса.
— Нет. Почему — в морге? Я работала в похоронном бюро, как сейчас помню, оно называлось “Черная лилия”. И так я там набила руку, что запросто поступила в художественную Академию на отделение скульптуры. С этим у меня потом ничего не вышло, головы я лепила мастерски, а вот остальное тело не давалось, а уж всякие там зверюшки, собаки, лошади — вообще полный провал. И пошла я в летчицы. Да… Как видишь, жизнь не удалась. Но я не жалуюсь.
— Почему — в летчицы? — Алиса смотрит с восхищением и недоверием.
— Из-за Антона, конечно!
— Антона?..
— Антона Экзюпери, какая ты темная, Алиска!
— И что?..
— Да так, ничего. Полетала года два. В России мне это помогло. Родители заявили, что умирать будут только на родине, и после отставки отца уехали из Польши. Я устроилась здесь ремонтировать самолеты, а потом поступила в институт, как-то завелась и на спор написала диссертацию, и меня взяли в конструкторское бюро. Вот там скука была, я тебе скажу! Но премиальные платили большие. Я научилась играть на трубе, прошла курс обучения в кружке бальных танцев, два года сидела в Антарктиде на станции — снимала показания приборов, а потом еще года три жила за счет карточной игры — мой напарник на станции оказался известным картежником. А потом… Потом оказалось, что по возрасту я не могу даже пойти работать в стриптиз-бар, представляешь?! Знаешь, что я им сказала?! Я им сказала, что если хоть одна из этих малолеток на сцене сделает минет лучшее меня, я буду бесплатно неделю мыть грязную посуду! А все равно не взяли…
К десяти в прачечной появилась зареванная женщина с персидской шалью, такой древней, что пальцам было боязно в нее провалиться.
Расстелив на ковре в холле цветной шелк, кое-где вышитый птичками и листьями, Алиса вдруг загрустила по маминому шитью, по запахам тканей в ее мастерской, по тонким исколотым пальцам в кольцах и браслету из широкой полоски шерсти чуть повыше запястья, куда на примерках втыкались булавки.
— Видите? — всхлипывала женщина. — Ничего нельзя сделать, да?..
Алиса обшарила глазами шаль, но ничего не заметила. Кое-где шелк так истончился, что сквозь него просвечивались краски ковра.
— Сигаретой, представляете! Он специально это сделал!
Алиса подняла шаль и на просвет увидела в углу дырочку с обгоревшими краями.
— Милочка, — посочувствовала Чучуня, — вам в штопальную какую-нибудь надо, в ремонт одежды, а мы только чистим!
— Я не хочу, чтобы вы ее штопали! Я хочу, чтобы вы уничтожили этого гада, который прожег мою шаль прямо в месте второго солнцестояния!
— Ну знаете!.. — Чучуня отшатнулась от разъяренной женщины. — Что мы вам, киллеры, что ли?
— Вы не понимаете, — женщина достала увеличивающее зеркальце и поднесла к нему кончик шали с дырочкой. — Видите?
Стукнувшись головами, Чучуня и Алиса таращились в зеркало, потом посмотрели друг на друга.
— Что?.. — взволновалась женщина. — Вы разве не видите? Эта дырочка в форме сердца!
— Пойду принесу чаю, Колобок, наверное, уже заварил, — ретировалась Чучуня, бросив Алису.
— Это не сердце, — заметила равнодушно Алиса. — Это голова змеи. Кобры.
— Силы небесные!.. — скомкав шаль, которая почти вся поместилась у нее в руке, женщина посмотрела на Алису с ужасом обреченного человека. — Вы гадаете?
— Я? Нет, но… А вы — гадалка? — догадалась Алиса.
— Да. И эта шаль — моя судьба. На ней вся моя жизнь! И какой-то поганый слюнтяй, называющий себя колдуном, прожег ее головой змеи как раз в месте второго солнцестояния! Я вас прошу, если вы не можете его уничтожить, просто войдите в доверие и соберите для меня немного его волос — их можно снять с расчески, и слюны — можно просто стащить зубную щетку! Это ведь не слишком сложно, а?
Выглянув из комнаты отдыха, Чучуня поймала взгляд Алисы, покрутила пальцем у виска, потом позвала сладким голосом:
— А вот и чай готов!
— Знаете, что мы сделаем, — предложила Алиса, незаметно подмигнув Чучуне. — Мы заштопаем эту дырочку.
— Невозможно, — категорично отказалась женщина, сгорбившись над парящей чашкой. — Чужие нитки на моей шали — невозможно…
— А мы не нитками. Это ваш природный цвет волос? — Алиса тронула рыжую прядку у виска женщины.
— Да, а что? О! — лицо посетительницы озарилось пониманием и восхищением. Потом озарение медленно стекло, его заменило беспокойство. — Ничего не получится. Я никогда с ней не расстаюсь. Я не могу ее оставить.
— И не надо. Я все сделаю при вас.
— Я не могу отдать ее чужому человеку в руки! — обреченно качает головой женщина. — Она изменит вашу судьбу, этого нельзя делать.
— Но хотя бы иголкой я могу касаться шали?! — завелась Алиса.
И вот женщина выдернула у себя несколько волос, сняла сапог, подняла юбку и спустила чулок. Поставив ступню на журнальный столик, она замерла в кресле, откинувшись и артистично закрыв страдающее лицо ухоженной кистью в перстнях. Теперь она была почти вся Укрыта шалью, а прожженный уголок лежал на ее коленке, как на мячике для штопки. Алиса вдела в иглу первый волосок, примерилась, чуть касаясь кончиком Указательного пальца обнаженной кожи в крошечной дырочке, и услышала, как по телу женщины проходит дрожь. Тогда Алиса решилась и уколола коленку кончиком тонкой иглы с заправленной рыжей волосинкой Сладострастный легкий стон.
— Ладно, — сказала Алиса. — Сидите спокойно я кое-что подготовлю, и через две минуты начнем штопать.
— Вы не должны оставить на шали своей слюны! — встрепенулась женщина. — Ни капельки!
— Ну что вы, как можно!..
— И крови! — дернулась она еще раз. — Как же я забыла о крови!
— А вашу кровь можно оставить? — поинтересовалась Алиса.
— Мою можно, а что?
— Ничего, просто вы так дергаетесь…
Алиса вырезала из туалетной бумаги кружок, подложила его на колено под дырочку, и первые стежки по ее кромке, по кругу, захватили и ткань, и бумагу.
Потом на месте дырочки бумага была вырвана, началась штопка. Мама любила штопать, она мастерски подбирала оттенки ниток и, ловко орудуя иглой, иногда пела, а иногда объясняла: “Сначала кладем ровные ряды, вот так: туда-сюда, туда-сюда. Потом проводим нитки перпендикулярно и тоже рядами, как будто плетем циновку, помнишь, Алиска, как мы плели с тобой коврики из камыша? Иголка прячется под одну нитку, она ее боится, а сверху следующей ложится — не боится.
Вот так: боимся — не боимся, боимся — не боимся, подгоняем плотней. Следующий ряд — все наоборот: где боялись, там не боимся, проводим иголку сверху волоска, потом снизу следующего… Знаешь что, я сплету тебе пугалочку из моих волос!
Пугалочка? Это такая малюсенькая циновка из волос, а посередине вышью желтым шелком лисью мордочку. Когда приснится страшный сон или захочешь избавиться от неприятностей, скажешь шепотом пугалочке, и все забудется, как не было… Какая же ты, Алиска неловкая, ну ничего, вспомнишь меня когда-нибудь в разлуке и не заметишь, как заштопаешь носок, и еще сама удивишься, как хорошо получится!”
Пугалочку сжег отчим, как идола пещеры.
Я уколола хозяйку персидской шали три раза. Капельки крови оставили крошечные следы на кружке туалетной бумаги, которую я после штопки осторожно выщипала иголкой.
— Пусть его укусит змея! — после третьего укола женщина не дернулась, а только скривилась. — Три раза!
— Ш-ш-ш…
Кончики волосков хорошо бы закрепить капельками прозрачного клея из пчелиного воска. Стирка, похоже, в этой жизни шали не грозит… Но я даже не решилась предложить такое хозяйке, чтобы не выслушивать всех трагических последствий подобного вмешательства посторонней органики в шаль ее судьбы.
Поэтому я отвела оставшиеся после штопки кончики волосков мелкими стежками вдаль, в стороны от дырочки, потревожив, вероятно, таким образом установившееся прошлое и ожидаемое будущее, и рыжие стежки уходили по синему изношенному шелку в стороны от штопки едва заметным пунктиром моей нечаянной изобретательности.
— Потрясающе, — недоверчиво покачала головой женщина, тронув пальцем яркое плетеное солнышко из ее волос.
— Это называется пугалочка. Больше курильщик вас не обидит.
— Благодарю, — женщина встала и поклонилась, серьезно и церемонно.
— Не за что, — кусаю я губы, чтобы не допустить и намека на улыбку. — Пугалочке можно жаловаться на обидчиков, еще она прогоняет плохие сны.
— Плохих снов не бывает, — удивилась женщина и засомневалась в моем могуществе. — Сны бывают предупреждающие и объясняющие.
— Да, конечно…
— Я хочу заплатить, это очень тонкая работа.
— Ну что вы, — переполошилась я, — это вам спасибо, вы мне о маме напомнили, и вообще…
Хотела добавить, что уже неделю подыхаю от скуки и тоски, но тут внедрилась Чучуня и подала женщине прейскурант.
— Я ничего не понимаю, — посетительница дернула плечиком, — это очень долго читать, сорок восемь пунктов! Скажите лучше сами, сколько я должна.
— Так, минуточку… Это у нас получается “услуга, оказанная по личному желанию кого-либо из персонала в особых случаях”. Вот же, в самом конце.
— Чучуня, послушай, эта моя услуга…
— Не перебивай старших! — строго уставилась Чучуня поверх позолоченной оправы очков. — Поскольку штопка была произведена в помещении прачечной и при помощи производственного инструмента, — она показала на иголку, — это должно быть оформлено как оплачиваемая услуга!
— Послушайте, я устала от вас. У вас жуткая энергетика, просто жуткая!
— схватилась женщина за виски и закрыла глаза. — Этого хватит? — она вынула из сумочки зеленую пятидесятку и положила на стол.
И я, и Чучуня уставились на бумажку, вероятно, с одинаковым изумлением, которое женщина поняла по-своему. Она тут же достала еще одну, такую же.
— Все, я больше не могу здесь находиться! Вы меня вампирите! Извините, если не секрет, сколько вам лет? — поднялась женщина, отошла подальше и, пока натягивала перчатки, осмотрела Чучуню всю.
— Шестьдесят два! — гордо, с вызовом объявила Чучуня.
— Силы небесные, вы умом ребенок, а по судьбе вся в крови! Вся! Как будто вам не меньше ста десяти лет!
— Почему именно ста десяти? — опешила Чучуня.
— Потому что, только если бы вам было около ста десяти, вы смогли бы пробежаться галопом по всем войнам двадцатого столетия и так перепачкаться чужой кровью. Прощайте.
Проходя мимо Колобка, она рукой в перчатке ласково потрепала его по щеке;
— Не волнуйся. Свои следы я заберу с собой! Дождавшись звука захлопывающейся двери, я без сил опустилась в кресло, Колобок присел, разглядывая пол, и тут же встал, довольно улыбаясь, — ничего! А Чучуня трижды повернулась вокруг себя и раз двадцать сплюнула через левое плечо, приговаривая: “Уйди, ведьма, уйди, черт, где ваш нечет, там мой чет!”
— Не бойся, — похлопала она меня после этого по плечу, — ненормальные приходят часто, агрессивных пока не попадалось, а вот ведьма — в первый раз!
В понедельник следователю Лотарову с самого утра по телефону сообщили, что в озере в Сюсюках всплыл труп, по описанию похожий на труп Гадамера Шеллинга, что туда уже отправлена бригада, что вдове позвонили, предложили к вечеру явиться в морг специзолятора для опознания, но она пожелала опознать своего мужа непосредственно в месте обнаружения тела и уже выехала в Сюсюки.
— И что? — Лотаров разгребал папки на своем столе и сортировал результаты экспертиз.
— Да неудобно получилось, — гундосил в трубку незнакомый Лотарову сержант. — Она приедет, а там два тела.
— Почему — два?
— Так сообщили только что по связи, пока наши ребята ехали, опять позвонил тамошний лесник, сказал, чтo еще всплыло…
— Что всплыло?!
— Так я же вам говорю, гражданин следователь, еще одно тело всплыло, может, вам это интересно?
— Нет, — категорично заявил Лотаров. — Мне это совсем не интересно. Вот если третье всплывет, четвертое, пятое!.. Тогда — конечно, тогда я немедленно отправлюсь в Сюсюки! А пока у меня есть дела поважней. Послушайте, это озеро, оно что, не замерзло?
— Никак нет. Тепло же, гражданин следователь. Плюс три.
В половине одиннадцатого кое-как разобравшийся с бумагами Лотаров поставил чайник и как раз сосредоточенно сопел, открывая новую пачку чая, когда зазвонил телефон.
Виноватым голосом все тот же сержант сообщил, что третье мертвое тело в сюсюковском озере нашарили багром местные жители, а четвертое подняли со дна прибывшие после этого на вертолете подводники.
— Это что — шутка? — зловеще поинтересовался Лотаров.
— Никак нет, гражданин следователь, я так думаю, что если вам сейчас выехать, то как раз к приезду будут еще утопленные, как вы и хотели. А нам тут с управления в Твери звонят, звонят, все просят вам передать, я передал, что вы выехаете только после пятого, так они сказали, уже можно ехать, пока доедете, говорят…
Лотаров бросил трубку.
Он был слишком взволнован, чтобы вести машину, до Бологого доехал на скором поезде, а там его уже ждали местные представители органов.
Всю дорогу он молчал, насупившись. Лотаров любил устраивать неординарные розыгрыши, приколы и всякие неожиданные, но вполне безобидные мерзости. Сейчас он чувствовал себя раздосадованным. Кто-то посмел накидать в озеро, где должен был всплыть один-единственный кореец, кучу неожиданных трупов, и назвать это розыгрышем у него не поворачивался язык, но почему-то все время всплывали перед глазами хитрющие глаза девочки Алисы, несколько смешных веснушек на ее маленьком остром носе, и Лотаров тогда со стоном таращился в окно, чтобы отвлечься.
Приехали. Уже вечерело. Подводники вышли из воды и сообщили, что на сегодня — все.
— Один, два, три… четыре, пять, шесть… Нет, надо еще раз посчитать, с конца — шесть, пять… Нет, не правильно, один, два, три… ик!
Вдоль берега озера аккуратно — ногами к воде, метрах в двух друг от друга — разложены выловленные тела. Между ними ходит, пошатываясь, высокая худая женщина с растрепанными волосами, в накинутой на плечи пуховой шали. В одной руке она держит открытую прямоугольную бутылку литровой вместимости, в другой — зажженную сигарету и, тыча в воздух этой самой сигаретой, считает покойников.
— Шестеро! — докладывает она, наткнувшись по ходу на Лотарова и с первого взгляда (вероятно, по его горящему исступленному взгляду) определив в нем начальника. — Разрешите долож-ш-шить! Трое в куртках, один в смокинге, двое в пальто, но один босой!
— Вы кто? — поинтересовался Лотаров, рассмотрев наклейку на бутылке.
Виски.
— Я — кто? Это вы меня спрашиваете, кто я? — женщина потрясла бутылкой над головой, призывая и всех присутствующих возмутиться. — Я жена!.. — закричала она так громко, что переполошились собаки на хуторе.
— Это я жена! — раздался неуверенный голосок сзади, Лотаров резко повернулся и обнаружил неслышно подошедшую к ним по пожухлой траве Риту Мазарину.
Вся в черном, бледная и уставшая, она тем не менее спокойно демонстрировала ожерелье в две связки из крупного жемчуга, и жемчужины светились в сумерках потусторонним космическим светом.
— Вы — которого? — покачнувшись, интересуется женщина в вязаной шали.
Только теперь Рита Мазарина заметила тела на берегу, несколько секунд растерянно осматривала их по очереди (было заметно по едва шевелящейся нижней губе что считает), потом огляделась.
И Лотаров решил осмотреться. Народу собралось много. С ним в машине приехал! трое, на той стороне небольшого озера стояло две “Волги” и один “Мерседес” местных начальников милиции. Лотаров даже издалека узнал тучную фигуру прокурор Тверской области, он уже видел его здесь в первую заварушку. Уходили к деревьям подводники, и Лотаров, раз глядев среди веток крышу дома корейца, вспомнил чудесное рагу с телятиной.
— Вам это ничего не напоминает? — интересуете! подвыпившая женщина, показывая на трупы. — Настоящий отсчет утопленников!
Лотаров поморщился. Он стал вспоминать фамилию режиссера, но фамилия не давалась, и это не позволяло ему достойно продолжить разговор с женщиной.
“Питер…. Питер, черт, как же его?!.”
— Гринуэй! — вдруг тихонько подсказала Рита, угадав его состояние.
— Да, — согласился Лотаров, — “Отсчет утопленников” Гринуэя. Хотя, знаете, мне больше у него нравится “Книги Просперо”.
— А мне — “Дитя Маккона”! Глотнете? — тут же прониклась к следователю женщина и ткнула с размаху ему в грудь наполовину пустую бутылку.
— Агей Карпович, — чуть поклонился Лотаров и отпил из горлышка.
— Аврора, — протянула ему ладошку в тонкой кружевной перчатке женщина.
— Я узнала, что Кемира убили, приехала забрать кое-что из своих вещей в доме, а тут вдруг стали вылавливать мужиков из озера, совсем как щук на нересте! Здесь отменные щуки живут, а весной даже образуется речушка небольшая, она летом пересыхает, но щуки успевают приплыть и наметать икры…
— Вы — жена Кемира? — подошла к ней поближе Рита.
— Э-э-э, позвольте вам задать несколько вопросов, — бросился было Лотаров к Авроре, чтобы увести ее подальше и тем самым сохранить хотя бы относительную чистоту дознания, но Рита подбежала и схватила женщину за руку.
— Которая по счету? — спросила она.
— Вторая! — осмотрев Риту внимательным придирчивым взглядом, гордо объявила Аврора.
— А я — восьмая, — неуверенным дрожащим голоском доложила Рита.
— Ого! — восхитилась Аврора, отняла бутылку у приунывшего Лотарова и протянула Рите. — Тогда выпьем!
— Спасибо, я не буду, я уже два дня подряд…
— Пей! — настаивает Аврора и вдруг, нахмурившись, показывает пальцем на Риту, потом на лежащие тела. — Ты что, приехала опознать Кемира? Расслабься, его тут нет.
— А мне кажется, — совсем слабым голосом произносит Рита, — вон там, посмотрите, его пальто…
— Это который без ботинок? Да ты посмотри на эти ступни! Ты на ступни посмотри!..
Женщины отходят рассмотреть поближе первого вытащенного утопленника, а Лотаров, к своему сожалению, вынужден остаться на месте для общения с коллегами — все потянулись к нему.
— Двое наших, — тычет пальцем в утопленников начальник милиции. — Двое, похоже, ваших, а двое вообще странные.
— Странные?
— Да. Ребята сказали, что они не совсем утопленники. Один в земле был захоронен, его выкопали, а потом зачем-то утопили. А самый свеженький, скорей всего, умер от укусов змеи.
— Это ваши ребята по наружному осмотру такое определили? — заинтересовался Лотаров.
— У нас работают профессионалы! — повысил голос начальник милиции. — Могут и по наружному определить, но они не поленились заглянуть в рот и в уши! А который змеей покусанный — самый свежий, почти вчерашний, а укусов три, и все на видном месте!
— Да я, что я — ничего, — пошел на попятную Лотаров. — А почему думаете, что те двое — наши? У них же на месте головы, извините, и лица совсем нет.
— А я так по документам думаю, — злорадно скалится начальник. — У одного в кармане паспорт, а у другого дорогая авторучка с надписью!
— А паспорт, позвольте узнать, на какую фамилию? — совсем униженно бормочет Лотаров, опустив голову.
— На фамилию Козлов! — слегка отходит начальник и уже спокойно спрашивает:
— Не теряли у себя Козловых? Ну то-то же, а сомневаться нечего, у нас тоже, знаете, спецы есть! А вообще — улов неплохой. Наши-то двое бандитов уже год в розыске. Странно, конечно, что они тут в озере вместе оказались, потому как из разных группировок.
— Да, странно, — бормочет Лотаров, — теперь это озеро похоже на общий могильник.
— Это намек? — напрягается начальник.
— Что вы, это я так просто ляпнул.
— А не надо просто! — все еще давит начальник милиции и вдруг толкает Лотарова в бок локтем. — Бабу видел? С бутылкой? Это Аврора, наша гордость и краса! Примчалась, блин, домой!
— Домой?..
— Дом-то ее был, пока муж при разводе не отнял. Родовое гнездо!
Известная личность. Художницей была, сектанткой и даже депутатом выбиралась.
Пошли, она гостей любит, а кореец оставил в доме целый бар, ребята говорили.
— Пошли, если бар. А ботинки не всплывали?
— Чего?
— Ботинок на моем нет. Странно. Его ноги, правда, в бак с цементом засунули, но бак нашли, ботинок в нем не было.
— А я тебе говорю, что у босого авторучка в пальто!
— Это понятно, но хотелось бы найти ботинки, кожаные, итальянские, тридцать восьмого…
— Ты чего? — останавливается начальник милиции и смотрит на Лотарова. — Ребята, блин, с утра шарят по этому озеру, как раки! Мы уже все посинели здесь стоять, а ты — ботинки?!
— Я только хотел сказать, — выпрямился Лотаров и обнаружил в голосе металл, — что ваши водолазы искали тела, и могу допустить, что выловили всех мертвецов из этого озера. Но они не искали ботинки, а без ботинок мои умозаключения относительно дела об убийстве корейца не являются вполне состоятельными для завершения расследования.
— Да, но…
— И поэтому, — перебил начальника милиции следователь, — прошу отнестись к моей просьбе внимательно и сразу предупредить бригаду подводников, что завтра с рассветом им предстоит довольно кропотливая работа по розыску пары ботинок. Сразу! — уставил Лотаров в опешившего милиционера указательный палец.
— Пока они не принялись за дегустацию того самого бара!
— Вы тоже поймите, ребята вызывались через Министерство по чрезвычайке, я отвечаю за каждую минуту их работы, уже составлен рапорт…
— Вы поторопились, — опять перебил его Лотаров, — и вообще можете указать в своем рапорте, что подводники могли бы работать качественней. Они, если не ошибаюсь, ползают в этом озере не первый раз, нашли сам бак, но в розыске ботинок потерпели неудачу!
— Так что же, им теперь, блин, лазить по дну, пока те обнаружатся эти чертовы ботинки?!
И тут Лотаров ответил начальнику такое, из-за чего тот еще долго вспоминал “столичную придуровдность”.
Лотарев сказал, что подводники могут лазать по дну сколько им хочется, главное, чтобы они получили конкретное задание на розыск пары ботинок, а потом написали отчет, что этих самых ботинок не найдено.
— А что их не будет найдено, он, видите ли, и так заранее знает! Нет, только столичная прокуратура может так изгаляться! — сердито хлопал потом себя по толстым ляжкам начальник каждый раз, когда рассказывал о противном следователе.
— Чучуня, миленькая, отпусти меня на какое-нибудь задание, а? — попросила Алиса во вторник.
— Нет! — Чучуня категорична. — Пенелопа приказала тебя развлекать, но никуда не отпускать.
— А вот эта заявка, номер сто два…
— Положи на стол! И не шарь в бумагах. Это тебе не по зубам. Это танго на заказ.
— Танго!.. — мечтательно смотрит в полок Алиса.
— Не совсем то, что ты думаешь. Такие заказы у нас способна выполнить только Королева.
— Хочешь сказать, что она не танцует? Что это — кодовое название?
— Танцует, еще как танцует! Приходит по заказу, как учительница танцев.
— Ну, и?.. — не дождавшись разъяснений, Алиса тормошит задумавшуюся Чучуню.
— Ну что, приходит в дом и за несколько уроков танцев устраивает такую ревниловку, после которой жена облизывает своего мужа с ног до головы, только чтобы он ее не бросил и не ушел с учительницей. Сохраняет, можно сказать, брак.
Святое дело.
— Это значит, если мужу кажется, что жена к нему охладела, он приглашает танцовщицу?
— Он по совету Пенелопы заказывает учительницу танцев на дом. У богатых свои причуды. Иногда учительницу танцев могут заказать как сюрприз другу. Тоже, скажу тебе, приятная неожиданность.
— Подожди, — задумывается Алиса, — а если жене кажется, что муж охладел? Кого вы тогда посылаете?
— Тогда посылаем учителя танцев к жене, что тут непонятного?
— Но в вашей… в нашей команде из мужчин только Колобок!
— А Королева в мужском костюме вообще неотразима, да-да, не смотри так!
А за дополнительную плату и по желанию заказчицы может так отдубасить возмущенного флиртом супруга, куда там Брюсу Ли!
— Действительно, это не по мне, — качает головой Алиса.
— А то!
— Ладно. Тогда — развлекай. Рассказывай.
— Чего рассказывать? — не понимает Чучуня.
— Все рассказывай. Где жила, кем работала, про первую любовь.
— А, в смысле, мою жизнь рассказывать? Это скучно, честное слово. Жила в Китае, в пятнадцать лет сбежала из резервации — я так называла посольское поселение русских — и год ловила рыбу. Потом родители переехали в Польшу, я их там еле нашла, нанялась матросом на судно, но нашла. В Гданьске мы с друзьями грабили бензоколонки, нас, конечно, поймали, я бежала во время перевозки из полицейского фургона. Пришлось прятаться во Франции, а языка не знала, ой, такая дура была, ты бы меня видела! Но ничего, — мечтательно вздыхает Чучуня, — через два месяца уже была нарасхват — лучший макияж для любого состояния лица!
— Как это — для любого состояния?
— Это значит, что даже если от лица осталась половина, я его художественно долепливала, и лежало оно потом такое умиротворенное и довольное, просто загляденье!
— Где… лежало? — напрягается Алиса.
— В гробу, где же еще! Шестидесятые годы во Франции, сама понимаешь, нелегкое время. Время безработицы и самоубийств. Мужчины предпочитали стреляться в рот, а женщины вешались или травились. И те и другие еще бросались под автомобили. Когда я видела развороченное лицо, я заводилась! Я ощупывала черепушку скулы, челюсть — что осталось, и делала рисунок. И все родственники соглашались — точная копия! А потом — воск, резина, краски… Знаешь, как меня называли? Бра-зе-е-ор! Золотые ручки!
— Ты работала в морге?! — вскрикивает Алиса.
— Нет. Почему — в морге? Я работала в похоронном бюро, как сейчас помню, оно называлось “Черная лилия”. И так я там набила руку, что запросто поступила в художественную Академию на отделение скульптуры. С этим у меня потом ничего не вышло, головы я лепила мастерски, а вот остальное тело не давалось, а уж всякие там зверюшки, собаки, лошади — вообще полный провал. И пошла я в летчицы. Да… Как видишь, жизнь не удалась. Но я не жалуюсь.
— Почему — в летчицы? — Алиса смотрит с восхищением и недоверием.
— Из-за Антона, конечно!
— Антона?..
— Антона Экзюпери, какая ты темная, Алиска!
— И что?..
— Да так, ничего. Полетала года два. В России мне это помогло. Родители заявили, что умирать будут только на родине, и после отставки отца уехали из Польши. Я устроилась здесь ремонтировать самолеты, а потом поступила в институт, как-то завелась и на спор написала диссертацию, и меня взяли в конструкторское бюро. Вот там скука была, я тебе скажу! Но премиальные платили большие. Я научилась играть на трубе, прошла курс обучения в кружке бальных танцев, два года сидела в Антарктиде на станции — снимала показания приборов, а потом еще года три жила за счет карточной игры — мой напарник на станции оказался известным картежником. А потом… Потом оказалось, что по возрасту я не могу даже пойти работать в стриптиз-бар, представляешь?! Знаешь, что я им сказала?! Я им сказала, что если хоть одна из этих малолеток на сцене сделает минет лучшее меня, я буду бесплатно неделю мыть грязную посуду! А все равно не взяли…