Страница:
— Не надо двойни, — решительно воспротивился муж.
Четвертой вошла темнокожая мулатка.
Мужчины затаили дыхание.
Лотаров достал было платок для сморкания и последующего торжественного свертывания, потом спохватился, убрал, а пот на висках вытер другим, из левого кармана.
Муж побледнел и посмотрел на профессора.
— Без комментариев, — вздохнул тот. — Что тут скажешь?..
Сказать было нечего.
Пятая была высокой породистой блондинкой. Шестая — маленькой изящной брюнеткой.
— А моей жене не поздно вынашивать ребенка? Как это скажется на ее здоровье? — озаботился муж, не сводя глаз с мулатки.
— Талия — пятьдесят восемь, бедра — сто шесть, грудь — сто пятнадцать, — описал темнокожую длинноволосую красавицу профессор и тоже достал платок, чтобы промокнуться.
— Зачем мне ее грудь, ей же не кормить… — прошептал муж.
— Не скажите. Грудь в этом деле…
— Мужики, что тут обсуждать? — решил внести ясность Лотаров. — Мулатка вне конкуренции, это факт А нельзя ее использовать как возбуждающую силу, а оплодотворить блондинку?
— Вы здесь вообще ни при чем, — строго заметил профессор. — Почему блондинку?
— Ну, я подумал, что жена — светленькая…
— А муж — брюнет! — профессор явно сердился.
— Мне нужно поговорить с женой, я так не могу, в конце концов, это фарс какой-то! Она все это придумала, пусть сама и выбирает! — будущий отец совсем отчаялся наблюдать за перемещениями ног полуодетой мулатки.
— Ваша жена видела всех доноров, — успокоил его профессор.
— И мулатку?.. — шепотом спросил муж.
— И мулатку, конечно. Она сказала, что восхитительный ребенок может получиться… Сейчас вспомню… Да! Восхитительная по красоте девочка будет, если от мулатки. И крупный сильный мальчик от донора номер два. Вон от той, с широким тазом. От нее только мальчики рождаются.
— Я хочу красивую девочку! — не выдержал муж. Лотарову ужасно хотелось послушать, что скажет жена своему мужу, достигшему состояния полной эрекции даже после осмотра через стекло. Как он будет объяснять, что это самое состояние на него накатило из-за мулатки? Но послушать не удалось, хотя удалось подсмотреть через две стеклянные двери, как нервная женщина сначала показала мужу большой палец, а потом бросилась ему на шею. — Что это она ему сунула? — спросил следователь у стоящей рядом Пенелопы.
— Фотоаппарат.
— Правильно… Потом подработают снимок под старину и будут всем показывать, как прабабушку. Инте ресная у вас работа, Пенелопа Львовна…
— Обычная работа. Сегодня, кстати, на редкость приятная. Жена довольна, муж — вообще в бессознательном угаре.
— А в чем здесь фокус?
— Ну какой фокус? Дело простое. Оплодотворит муж мулатку, потом пересадят, как ее?..
— Морулу.
— Пересадят морулу жене, она выносит ребенка, привыкнет к нему, а к родам уже и не вспомнит, что и как. Богатые люди в состоянии заплатить за любые прихоти, даже за рождение мулаточки.
— Бросьте. Ваш оплодотворитель пьян. А если он когда-нибудь придет в “Тайхо” и увидит там выбранного им сегодня донора? — тихо поинтересовался Лотаров, покосившись вокруг.
— Куда он придет? — тоже понизила голос Пенелопа, оглядываясь.
— В дом удовольствий для состоятельных мужчин. “Тайхо” называется. Сто шесть — пятьдесят восемь — сто пятнадцать. Темнокожие девочки с такими формами только там встречаются. У нас в управлении, кстати, есть фотографии некоторых криминальных красоток из “Тайхо”.
— Сейчас же прекратите фантазировать, — Пенелопа подхватила Лотарова под руку и поволокла его к выходу.
— А где же я тогда видел это лицо? Не в картотеке доноров, конечно!
Подождите, а профессор?.. Сколько он с этого имеет?
— Профессор самый настоящий, клиника — настоящая! — от злости Пенелопа побледнела.
Лотаров разглядел вблизи ее лицо и едва удержался, чтобы не взять его в ладони. Вместо этого он засопел и доверительно попросил:
— А нельзя мне тогда рассмотреть получше эвенку? Она согласится раздеться через стекло?
— Идиот!.. — прошипела Пенелопа, хлопая дверью.
— Выпей еще чашечку кофе, — злорадно предлагаю я, сглатывая тошноту.
— Нет. Уже три выпила. Больше не могу. А ты почему не ешь?
— Грустно.
— Поешь, станет веселей!
Смотрю в веселое, довольное жизнью лицо. Всегда завидовала людям, способным преодолевать любой жизненный кризис или депрессию простым обжорством.
Удовлетворенно погладив себя по животу, Рита осматривается в поисках интересного. В окне сумрачный ноябрьский день. Ветер на улице такой сильный, что содрогает плохо закрепленные листы железа на крыше, и они грохочут заблудившимся из фильмов ужасов громом. Охранник с ружьем, топчущийся в саду, укутан, как герой-полярник. И лицо Риты постепенно меняет выражение.
— Что делать будем? Может, в “Монополию”? — предлагает она, оглядывая стол.
— Грустно.
— А давай я тебе покажу, как сплести из бисера “фенечку”.
— Грустно!
— Ну вот, заладила! Пошли тогда пошатаемся по дому. Мы еще не лазили в подвал и на чердак.
— Пошли, — с максимально возможным равнодушием вздыхаю я.
— А давай выпустим голубка! — К Рите возвращается веселость. — Пусть полетает по дому!
— Нет. Пусть привыкнет к нам сначала, научится узнавать, садиться на плечо. Потом выпустим.
— Тогда я его покормлю!
— Рита, угомонись. Я уже говорила, что голубь должен есть два раза в день и только свой корм!
— Что, и вот такой маленький кусочек колбаски нельзя? — она переходит на жалобное сюсюканье.
— Нельзя! Откуда у тебя столько ключей?
— Муж оставил, — Рита обнаружила в голосе грустную нежность. — Владей, говорит, всем моим имуществом, если что…
— Если — что?..
— Ну, не знаю. Ты не маленькая, сама должна понимать. Видела моих братьев?
Всмотревшись в ее лицо, я замечаю, что перспектива кровавых разборок совершенно ее не пугает. Привыкла сестричка к причудам братишек…
— Никогда не замечала, чтобы Гадамер таскал с собой два килограмма ключей.
— Да, тяжелая связка… Я думаю, что вот эти ключи от дома он держал где-то здесь. А эти, с брелоком, этот от квартиры, этот от машины, хотя — смешно, машины нет, зачем мне ключ!
Не дождавшись моего веселья по поводу ключа от отсутствующей машины, Рита продолжила экскурсию:
— Этот от письменного стола. У вас же есть письменный стол в московской квартире?
— Три письменных стола, — мрачно замечаю я.
— Вот видишь!.. Этот — от почтового ящика, этот — не знаю, от чего… А вот этот — от сейфа в банке.
Я зеваю. Рита, сжав московские ключи в руке, некоторое время мечтательно пытается вызвать ощущение в своей ладони тепло прикосновения черт знает где болтающегося мужа. Я терпеливо жду, когда ей это надоест. Ну вот, очнулась.
— А эти большие — от дома. Вот этот — от входной двери, этот — от подвала, надо будет все замки закрыть при отъезде… Этот — не помню… А! От гостиной. А вот этот смешной — от бани. А этот… Наконец-то!
— Я не заметила этот ключик, — озаботилась Рита разглядывая мою подсадку. — Наверное, Гадамер перепутал. Такой маленький ключик, что он может закрывать в этом доме?
Сосредоточенно сопя, Рита пытается снять ключ от потайной комнаты и перевесить его на московскую связку.
— Например, сундук прабабушки, — лениво замечаю я.
Пальцы Риты замирают.
— А здесь в доме есть сундук?
— Пойдем поищем. На втором этаже в мансарде свалка старой мебели. Там может быть много сундуков.
— Я только свитер надену!
— А Гадамер не говорил тебе, чтобы ты не трогала этот ключ? — невинно интересуюсь я на лестнице.
— Нет, не говорил!
Пошарив в комнате-свалке, мы обнаружили много интересного: плюшевого мишку с болтающейся на ниточке пуговицей носа, кувшин в виде петуха с отколотым клювом, полуистлевшую кожаную перчатку и связку писем в замшевой сумочке. Рита сразу занялась было этими письмами, сладострастно предвкушая трагическую любовную историю, тогда я, поежившись, предложила забрать письма вниз и почитать вечером в тепле, под красное полусухое, при свете огня из камина.
— Класс! — одобрила она и осмотрелась напоследок. — Ни одного сундука!
— Точно.
— А что там? — Рита постучала костяшками пальцев по стене. Стена звонко отозвалась спрятанной за ней пустотой.
— Не знаю, — изобразила я полное равнодушие. Но показного зевка не получилось. Получилось судорожное разевание рта.
Рита вышла в коридор и, конечно, увидела, что других дверей там нет.
Вернулась в комнату-свалку, постучала по стене, прислушалась, опять пошла в коридор. С каждым простукиванием фанерных стен ее азарт рос, вот она меряет растопыренными пальцами расстояние от стены открытой комнаты до стены мансарды, вот она уже стоит на коленках, засовывает пальцы в щель у пола и трясет фанерный щит с таким неистовством, что я начинаю опасаться за него.
— Двигается! — шипит она, тяжело дыша. — Там что-то должно быть, там тайник!
Если она продолжит раскачивать щит с такой силой, точно повредит крепления, и тогда “нечаянное” приподнимание фанеры вверх может не удаться!
— Не ломай! — прошу я. — Может быть, попробовать в другой плоскости?
Приседаю рядом, просовываю пальцы в щель. Для конспирации делаю вид, что двигаю щит вправо-влево, потом дергаю его вверх.
— Есть! — закричала Рита так громко, что пришлось броситься на нее и закрыть рот грязной ладонью.
— Не ори, — шепчу я в возбужденное поисками тайны лицо. — Ты что, хочешь, чтобы сюда прибежали лесники?
Рита мотает головой, убирает мою руку, отплевывается и замечает замочную скважину в маленькой двери.
Она подносит ключ к отверстию медленно, я вижу, как дрожит ее рука.
Когда ключ легко повернулся и замок слабо щелкнул, мы застыли, как по команде, задержав дыхание и прислушиваясь.
— Может, не надо? — прошептала я после напряженных секунд тишины.
Но Риту уже не остановить. За неделю полного безделья и обильной пищи уровень накопления жизненной энергии превысил все мыслимые показатели, а естественный женский авантюризм довершил дело.
— Темно, — шепчет она, распахнув дверь.
Тут я вспомнила, что забыла выключить автоматы на электрощитке, а ярко освещенное пространство тайной комнаты Синей Бороды в мои планы совсем не входило!
— Я сбегаю за фонариком! — бросаюсь к лестнице, не дожидаясь, что она скажет, и по дороге выключаю автоматы.
На первом этаже со всего размаху врезаюсь в охранника Колю. Он стоит в дверях кухни. Обхватив меня за плечи ручищами, Коля зловеще интересуется:
— Что происходит?!
— Ничего, мы с Ритой…
— Я тебя спрашиваю, что происходит?!
— Не кричи на меня, не имеешь права, — бормочу я, пытаясь освободиться.
Вот идиотка, надо было закрыть Риту в чулане, пока она еще в угаре азарта. Что будет, если Коля поднимется наверх и обнаружит тайную комнату?..
— Последний раз спрашиваю, что это такое происходит, почему посуда не вымыта?!
Правая рука, отцепившись от моего плеча, показывает на стол.
— Разболтались тут! Никакой дисциплины и порядка! Побеги, да? Консервы!
Птички!!
— Я вымою потом, честное слово, просто мы с Ритой…
— Приказываю: вымыть немедленно!
— Я пока не могу, мы с Ритой съели чего-то не того, вот и не слезаем с унитаза, Коля, ты пойди пока на улицу, неудобно нам с поносом, когда посторонние мужчины в доме, понимаешь?
— Это ты привезла заразу из Москвы! — склоняется ко мне Коля и обшаривает глазами мое лицо в поисках явных признаков инфекционного заболевания. Показательно скорчившись, хватаюсь рукой за низ живота.
— Я должен доложить об этом старшему, — озаботился наконец еще чем-то, кроме грязной посуды, Коля.
— Доложи, доложи, попроси, чтобы нам баньку протопили, а в дом пока не заходите, мы раздетыми можем оказаться. Да иди же отсюда! — закричала я что есть силы, изображая абсолютное недержание.
Закрываю за ним входную дверь, хватаю фонарь и несусь наверх через две ступеньки.
— Ты только подумай, сплошной хлам какой-то! — Рита уже обследовала содержимое коробок в полутьме и теперь, чуть не плача от разочарования, потрясает древними бухгалтерскими бланками, выцветшими школьными тетрадками из таких далеких времен, что мы не сразу распознаем вывалившиеся из них промокашки.
— Давай закроемся и обследуем все хорошенько, — предлагаю я.
— Да нечего тут обследовать, — сдается Рита. — В одной коробке лежит компьютер, я нашла розетку у пола, а света все равно нет, в нем не покопаться.
Давай заберем компьютер вниз и вечером подключим. После писем у камина! — подумав, добавляет она.
— Какая комната, однако, маленькая, — наплевав на конспирацию, откровенно намекаю я. — И коробки эти бессмысленные…
Рита оглядывается, берет у меня фонарик и светит по очереди на три стены.
— И пахнет странно, — замечает она, еще не расставшись с надеждой на тайну. — Может быть, крыса где-то сдохла…
С заметно иссякшим энтузиазмом начав обследовать плинтус, Рита, однако, гораздо быстрее меня обнаружила вход в смежное помещение. Подняв вверх следующий лист фанеры, она так исступленно всматривалась в темноту, так часто дышала, что на минуту мне стало страшно за ее реакцию. Но отступать было поздно, я протянула фонарик, а сама, трясясь от страха, умоляла ее убежать немедленно. Страх мне не нужно было изображать, я совершенно натурально затряслась, как только случайно скользнувший луч фонарика осветил воздушные складки женского бального платья.
Пресвятая Дева! Восемь железных крюков! На семи из них висят семь мертвых женщин!”
Не выдержав ожидания и полнейшей тишины, я рванула вверх фанеру и едва не ткнулась в Риту, иссиня-бледную, уставившую в меня немигающие, расширенные глаза.
Рита сделала шаг вперед. Со страшным грохотом за ее спиной упала перегородка. От ужаса спокойного белого лица напротив я громко закричала.
— Алиса, — бесцветным тихим голосом сообщила Рита, дождавшись, пока у меня кончится воздух, а с ним и прекратится крик, — тебе туда не надо. Не заходи. Нельзя. Мы выйдем отсюда и все забудем. Мы запрем дверь. Алиса, не бойся. То, чего ты не знаешь, не существует. Повтори.
Это “повтори” с интонациями корейца сбило меня с толку, и я, как запрограммированная, отрапортовала:
— Не заходить за перегородку!
— Правильно. Какой сегодня день? — вдруг спросила она тем же бесцветным голосом.
— Среда. Нет, пятница! Я не знаю, — неожиданно для себя я обнаружила, что совершенно не помню, какой сегодня день, и от этого вот-вот разревусь.
— Не плачь. То, чего ты не знаешь, не существует. Повтори.
— То, чего я не знаю… — глотая слезы, в этот раз я ответила правильно, — не существует! Как бы сделать, чтобы она очнулась?
— Эй! Девицы-красавицы! — раздался голос снизу. — Кто кричал? Вы не утопли в поносе?
Я запираю дверцу, опускаю фанеру. Рита за это время делает несколько неуверенных шагов, но перестает передвигать ноги на третьей ступеньке.
Подхватываю ее под мышки, тащу вниз. Ноги Риты безвольно волокутся по ступенькам, она смотрит спокойными глазами в потолок. После первого пролета я выдыхаюсь. Подоспевшие лесники берут ее и несут, громко обсуждая странные симптомы отравления. Старший, проведя перед лицом Риты рукой и не обнаружив никакой реакции, говорит, что без доктора не обойтись.
— Лучше сразу позвонить мужу. Потом проблем не обересся, — подсказывает другой охранник.
— Что же это вы могли такое слопать, что у твоей мамки началась трясучка и глаза застыли?
— Ка…какой мамки? Какой по счету? — я понимаю, что острить не время, но ничего не могу поделать.
— На пол падала? Глаза закатывала? Пену изо рта пускала? — по-деловому подходит к проблеме охранник Коля, а самый тихий лесник, я его голоса даже ни разу не слышала, требует немедленно показать ему наш понос.
Чтобы прекратить мой истерический хохот, лесники не стали меня шлепать по щекам, как это полагается делать с нервными дамочками. Коля просто набрал в рот воды и так обрызгал всю меня, хохочущую, что пришлось переодеваться.
Я усадила Риту перед камином и начала читать обнаруженные в комнате-свалке письма.
“…Моя любовь к тебе похожа на пришпиленного булавкой мотылька — я еще жив, но уже понимаю всю безысходность этой жизни, я еще трепещу крыльями — уже не надежды, а воспоминаний! — но слабею с каждым взмахом…
…Вчера варила варенье из крыжовника, вот это морока, скажу тебе!
Сначала надо обрезать у каждой ягоды все ножки и хохолки да еще проткнуть каждую иголкой, а сироп надо варить вишенный, а если нет вишни, можно залить кипятком просто вишенные листья, а потом пошел дождь…
…Как хорошо, что ты невинна! Ты даже не знаешь, что теряешь. В обладании плотью есть и счастье, и разочарование, приближающее к старости.
Неужто я никогда не нарушу безмятежный сон твоего зрелого тела болью и восторгом? Что толку служить самой себе, если ты не в силах служить жизни?
…Сестра двоюродная родила мальчика, вся изошла кровью, а еще теперь пуповина не заживает, на голове мальчика струпья. Наша палевая гончая поранила лапу, отец грозился пристрелить, да я не дала, теперь гуляем с нею на полях — она на трех лапах скачет, а как увидит птицу или, не дай бог, почует зайца, так и кинется вслед. Бежит, визжит от боли, но бежит, а куры черные не несутся…”
— Собак надо пристрелить! — возбудилась тут Рита. — Пристрелить, и все!
— Рита, как ты меня напугала!.. Тебе лучше? Не вставай.
— Принеси водки. И телефон.
— Нет у нас больше телефона, ты же знаешь, лесники забрали.
— Тогда водки!
— Хорошо, только ты не смотри такими глазами. Что там было в комнате? — перехожу я шепот.
— Тебе лучше не знать. Дай сюда ключи! Вот так… — она отсоединяет ключ от потайной комнаты, снимает цепочку и вешает ключ рядом с бусиной себе на шею. — А то ведь обязательно сунешься!
После второй стопки Рита поинтересовалась, не могу ли я еще раз проделать фокус с побегом, раз уж нам не дадут позвонить.
— Ночью не смогу. А что, надо?
— Надо. Надо связаться с братьями.
— С твоими братьями?
Ну вот, я так устала с нею возиться, что даже не получаю никакого удовлетворения от исполнения задуманного.
— С моими! — повышает голос Рита и добавляет после третьей стопки:
— У тебя ведь нет братьев, несколько я знаю…
Лесники привели доктора. Осмотрев лицо Риты, ее язык и внутренность правого века, доктор пожалел, что не может взглянуть на наши фекалии, предложил промыть желудки холодной водой с марганцовкой, а потом сознался, что он вообще-то ветеринар.
— Садитесь, ветеринар, — разрешила Рита и подвинула ему мою стопку. Пока доктор-ветеринар не опьянел окончательно, он просил честно сказать ему: кто съел привезенные мною в большом количестве консервы — раз, и что это были за такие странные консервы — два. Я пожалела, что придумала отравление.
Конечно же, бдительная охрана первым делом полезла в подпол и не обнаружила там ни одной банки! Я даже допускаю, что контуженный Коля обыскал все кухонные шкафы и всякие другие места, предназначенные для хранения банок, но, естественно, ничего не нашел и насплетничал доктору, что сбрендившие от безделья и спиртного дамочки сожрали за один вечер литров десять весьма подозрительных неопознанных консервов.
Я встала затемно — половина седьмого. Дрожа, пробралась с клеткой на чердак.
Голубок оказался совсем легким — почти невесомым, он покорно сидел в моих руках и ждал, иногда дергая головой и поглядывая то одним, то другим глазом.
В открытое чердачное окно вихрем врывался холодный ветер с заблудившимися снежинками, где-то, наверное, на хуторе, закричал далекий петух.
— Ну, в общем, счастливого тебе пути! — я прижала голубка к щеке, вдохнула напоследок теплый запах птицы и высунула его в окно.
Еще почти минуту в темноте холодного неба мелькало светлое пятнышко — последний живой лоскуток от паруса моего детства. Я прощалась с детством без слез и без сожалений. Я не знаю, как другие уходят, я уходила навсегда. Теперь — навсегда. Я не отдам больше моему детству ни одной разбитой коленки, ни одного листка календаря, ни одной заусеницы. Я запрещу своей дочери читать сказки. Не знаю, кто их напридумывал, может быть, все люди по чуть-чуть в момент своих прощаний с детством, чтобы предохранить себя во взрослой жизни, от ужасов кровосмешения, безнаказанного воровства, затопления рожениц с младенцами в бочках, превращения девушек в жаб, крыс — в королей, а маленького братика в козленка… От говорящих животных и живых мертвецов, от кареты, которая не увезет тебя посреди ночи с бала, потому что превратится в тыкву, и от серого волка, пожирающего девочек, бабушек и еще охотников в придачу.
Рассвело. Сверху мне хорошо был виден лес, и чернеющее поле, и краешек дороги, и крыши хутора, где живут лесники-охранники. Я закрыла этот видимый мир ладонью, потом свернула ее в кулак, а кулак прижала ко лбу, чтобы запомнить, я так всегда делаю, когда прощаюсь с чем-то важным.
Рита, конечно, еще спит. Пойти разбудить ее, чтобы и она попрощалась?
— Который час? — бормочет она, прячась с головой под одеяло.
— Скоро восемь. Я отпустила голубка.
— М-м-м…
— Он полетит к твоим братьям и расскажет, где ты.
— Очень смешно… Голубок, это, конечно, неплохо, но я больше доверяю простым вещам.
— Что это за простые вещи?
— Например, — высовывается Рита и зевает, — услужливый доктор-ветеринар.
— Ты что! — я дергаю Риту за руку, и она рывком садится и открывает глаза. — Ты что, сказала ветеринару, чтобы он позвонил твоим братьям?!
— Ну да, а что?..
— Господи, мне не выбраться из этой проклятой сказки! — кричу я и бью кулаком по стене. — Ты знаешь, что теперь будет?!
— Приедут мои братья, заберут меня, — бормочет испуганно Рита.
— Приедет Гадамер! Понимаешь, теперь приедет Гадамер! Он уже мчится сюда со страшной скоростью! Я же просила тебя не доверять слугам, просила?
— Ты думаешь, что этот милый доктор…
— Да он сразу же позвонил Гадамеру, как только Ушел от нас, сразу же!
Ну почему ты меня не послушалась? Я обещала, что все сделаю, что сообщу твоим братьям!
— Ну и что? Сообщила?
— Да, я послала голубя!
— Это какой-то бред, при чем здесь голубь?
— А при чем здесь слуга корейца?
— Ладно, — Рита примирительно выставляет перед собой ладони, — давай успокоимся. Ты послала голубя и думаешь, что этого достаточно, чтобы сюда приехали братья. Я попросила позвонить ветеринара, и он выдаст меня Гадамеру.
Ну и что?
— Ты тупая или притворяешься? — устало спрашиваю я, садясь на край кровати. — Теперь не отвертеться от трагического конца. Теперь все действующие персонажи соберутся вместе, и твои братья убьют Гадамера!
— Убьют, это точно, — бормочет Рита, задумавшись. — Но я же не хотела, я не знала… А может быть, этот доктор не позвонит корейцу? Или братья успеют приехать раньше?..
Она впервые назвала своего мужа корейцем.
Кореец приехал первым. После разговора с Ритой я поднялась на чердак и стала смотреть на кусочек дороги, выходящей из леса. Я сидела и смотрела, пока у дома не собрались все лесники-охранники. Сначала они переговаривались в саду, сгрудившись кучей, потом разбрелись.
Я сняла куртку, повесила ее на гвоздь и сбежала вниз.
Рита собирала свою косметику и драгоценности с трюмо.
— Ну что? — спросила она шепотом.
— Пришли охранники. Они запирают все двери снаружи.
У нее затряслись руки.
— Ты что, прицепила этому голубю записку на лапу?
— Нет. Я просто его отпустила. — Просто отпустила! — стонет Рита. — Да почему думаешь, что мои братья обратят внимание на какую-то птицу?! Все бессмысленно. Теперь, когда я нашла его потайную комнату, мне не жить.
— Не волнуйся. Голубь прилетит к своему хозяину, это будет сигналом, и мои друзья свяжутся с твоими братьями.
— Зачем им это делать? — удивлена Рита.
— Такой договор.
— Я не понимаю! — она мечется по комнате.
— Ладно, чтобы тебе было понятно, братья заплатят им за информацию о тебе.
Четвертой вошла темнокожая мулатка.
Мужчины затаили дыхание.
Лотаров достал было платок для сморкания и последующего торжественного свертывания, потом спохватился, убрал, а пот на висках вытер другим, из левого кармана.
Муж побледнел и посмотрел на профессора.
— Без комментариев, — вздохнул тот. — Что тут скажешь?..
Сказать было нечего.
Пятая была высокой породистой блондинкой. Шестая — маленькой изящной брюнеткой.
— А моей жене не поздно вынашивать ребенка? Как это скажется на ее здоровье? — озаботился муж, не сводя глаз с мулатки.
— Талия — пятьдесят восемь, бедра — сто шесть, грудь — сто пятнадцать, — описал темнокожую длинноволосую красавицу профессор и тоже достал платок, чтобы промокнуться.
— Зачем мне ее грудь, ей же не кормить… — прошептал муж.
— Не скажите. Грудь в этом деле…
— Мужики, что тут обсуждать? — решил внести ясность Лотаров. — Мулатка вне конкуренции, это факт А нельзя ее использовать как возбуждающую силу, а оплодотворить блондинку?
— Вы здесь вообще ни при чем, — строго заметил профессор. — Почему блондинку?
— Ну, я подумал, что жена — светленькая…
— А муж — брюнет! — профессор явно сердился.
— Мне нужно поговорить с женой, я так не могу, в конце концов, это фарс какой-то! Она все это придумала, пусть сама и выбирает! — будущий отец совсем отчаялся наблюдать за перемещениями ног полуодетой мулатки.
— Ваша жена видела всех доноров, — успокоил его профессор.
— И мулатку?.. — шепотом спросил муж.
— И мулатку, конечно. Она сказала, что восхитительный ребенок может получиться… Сейчас вспомню… Да! Восхитительная по красоте девочка будет, если от мулатки. И крупный сильный мальчик от донора номер два. Вон от той, с широким тазом. От нее только мальчики рождаются.
— Я хочу красивую девочку! — не выдержал муж. Лотарову ужасно хотелось послушать, что скажет жена своему мужу, достигшему состояния полной эрекции даже после осмотра через стекло. Как он будет объяснять, что это самое состояние на него накатило из-за мулатки? Но послушать не удалось, хотя удалось подсмотреть через две стеклянные двери, как нервная женщина сначала показала мужу большой палец, а потом бросилась ему на шею. — Что это она ему сунула? — спросил следователь у стоящей рядом Пенелопы.
— Фотоаппарат.
— Правильно… Потом подработают снимок под старину и будут всем показывать, как прабабушку. Инте ресная у вас работа, Пенелопа Львовна…
— Обычная работа. Сегодня, кстати, на редкость приятная. Жена довольна, муж — вообще в бессознательном угаре.
— А в чем здесь фокус?
— Ну какой фокус? Дело простое. Оплодотворит муж мулатку, потом пересадят, как ее?..
— Морулу.
— Пересадят морулу жене, она выносит ребенка, привыкнет к нему, а к родам уже и не вспомнит, что и как. Богатые люди в состоянии заплатить за любые прихоти, даже за рождение мулаточки.
— Бросьте. Ваш оплодотворитель пьян. А если он когда-нибудь придет в “Тайхо” и увидит там выбранного им сегодня донора? — тихо поинтересовался Лотаров, покосившись вокруг.
— Куда он придет? — тоже понизила голос Пенелопа, оглядываясь.
— В дом удовольствий для состоятельных мужчин. “Тайхо” называется. Сто шесть — пятьдесят восемь — сто пятнадцать. Темнокожие девочки с такими формами только там встречаются. У нас в управлении, кстати, есть фотографии некоторых криминальных красоток из “Тайхо”.
— Сейчас же прекратите фантазировать, — Пенелопа подхватила Лотарова под руку и поволокла его к выходу.
— А где же я тогда видел это лицо? Не в картотеке доноров, конечно!
Подождите, а профессор?.. Сколько он с этого имеет?
— Профессор самый настоящий, клиника — настоящая! — от злости Пенелопа побледнела.
Лотаров разглядел вблизи ее лицо и едва удержался, чтобы не взять его в ладони. Вместо этого он засопел и доверительно попросил:
— А нельзя мне тогда рассмотреть получше эвенку? Она согласится раздеться через стекло?
— Идиот!.. — прошипела Пенелопа, хлопая дверью.
* * *
Рассматривая жующую Риту Мазарину, я завидую ее аппетиту, ее жизненному оптимизму, ее глупости и беспечности и даже ее хвостику! Она поглощает пищу так как будто не ела два дня. Она обсасывает выпачканные едой пальцы и высовывает язык, чтобы подхватить заблудившуюся в уголке рта крошку.— Выпей еще чашечку кофе, — злорадно предлагаю я, сглатывая тошноту.
— Нет. Уже три выпила. Больше не могу. А ты почему не ешь?
— Грустно.
— Поешь, станет веселей!
Смотрю в веселое, довольное жизнью лицо. Всегда завидовала людям, способным преодолевать любой жизненный кризис или депрессию простым обжорством.
Удовлетворенно погладив себя по животу, Рита осматривается в поисках интересного. В окне сумрачный ноябрьский день. Ветер на улице такой сильный, что содрогает плохо закрепленные листы железа на крыше, и они грохочут заблудившимся из фильмов ужасов громом. Охранник с ружьем, топчущийся в саду, укутан, как герой-полярник. И лицо Риты постепенно меняет выражение.
— Что делать будем? Может, в “Монополию”? — предлагает она, оглядывая стол.
— Грустно.
— А давай я тебе покажу, как сплести из бисера “фенечку”.
— Грустно!
— Ну вот, заладила! Пошли тогда пошатаемся по дому. Мы еще не лазили в подвал и на чердак.
— Пошли, — с максимально возможным равнодушием вздыхаю я.
— А давай выпустим голубка! — К Рите возвращается веселость. — Пусть полетает по дому!
— Нет. Пусть привыкнет к нам сначала, научится узнавать, садиться на плечо. Потом выпустим.
— Тогда я его покормлю!
— Рита, угомонись. Я уже говорила, что голубь должен есть два раза в день и только свой корм!
— Что, и вот такой маленький кусочек колбаски нельзя? — она переходит на жалобное сюсюканье.
— Нельзя! Откуда у тебя столько ключей?
— Муж оставил, — Рита обнаружила в голосе грустную нежность. — Владей, говорит, всем моим имуществом, если что…
— Если — что?..
— Ну, не знаю. Ты не маленькая, сама должна понимать. Видела моих братьев?
Всмотревшись в ее лицо, я замечаю, что перспектива кровавых разборок совершенно ее не пугает. Привыкла сестричка к причудам братишек…
— Никогда не замечала, чтобы Гадамер таскал с собой два килограмма ключей.
— Да, тяжелая связка… Я думаю, что вот эти ключи от дома он держал где-то здесь. А эти, с брелоком, этот от квартиры, этот от машины, хотя — смешно, машины нет, зачем мне ключ!
Не дождавшись моего веселья по поводу ключа от отсутствующей машины, Рита продолжила экскурсию:
— Этот от письменного стола. У вас же есть письменный стол в московской квартире?
— Три письменных стола, — мрачно замечаю я.
— Вот видишь!.. Этот — от почтового ящика, этот — не знаю, от чего… А вот этот — от сейфа в банке.
Я зеваю. Рита, сжав московские ключи в руке, некоторое время мечтательно пытается вызвать ощущение в своей ладони тепло прикосновения черт знает где болтающегося мужа. Я терпеливо жду, когда ей это надоест. Ну вот, очнулась.
— А эти большие — от дома. Вот этот — от входной двери, этот — от подвала, надо будет все замки закрыть при отъезде… Этот — не помню… А! От гостиной. А вот этот смешной — от бани. А этот… Наконец-то!
— Я не заметила этот ключик, — озаботилась Рита разглядывая мою подсадку. — Наверное, Гадамер перепутал. Такой маленький ключик, что он может закрывать в этом доме?
Сосредоточенно сопя, Рита пытается снять ключ от потайной комнаты и перевесить его на московскую связку.
— Например, сундук прабабушки, — лениво замечаю я.
Пальцы Риты замирают.
— А здесь в доме есть сундук?
— Пойдем поищем. На втором этаже в мансарде свалка старой мебели. Там может быть много сундуков.
— Я только свитер надену!
— А Гадамер не говорил тебе, чтобы ты не трогала этот ключ? — невинно интересуюсь я на лестнице.
— Нет, не говорил!
Пошарив в комнате-свалке, мы обнаружили много интересного: плюшевого мишку с болтающейся на ниточке пуговицей носа, кувшин в виде петуха с отколотым клювом, полуистлевшую кожаную перчатку и связку писем в замшевой сумочке. Рита сразу занялась было этими письмами, сладострастно предвкушая трагическую любовную историю, тогда я, поежившись, предложила забрать письма вниз и почитать вечером в тепле, под красное полусухое, при свете огня из камина.
— Класс! — одобрила она и осмотрелась напоследок. — Ни одного сундука!
— Точно.
— А что там? — Рита постучала костяшками пальцев по стене. Стена звонко отозвалась спрятанной за ней пустотой.
— Не знаю, — изобразила я полное равнодушие. Но показного зевка не получилось. Получилось судорожное разевание рта.
Рита вышла в коридор и, конечно, увидела, что других дверей там нет.
Вернулась в комнату-свалку, постучала по стене, прислушалась, опять пошла в коридор. С каждым простукиванием фанерных стен ее азарт рос, вот она меряет растопыренными пальцами расстояние от стены открытой комнаты до стены мансарды, вот она уже стоит на коленках, засовывает пальцы в щель у пола и трясет фанерный щит с таким неистовством, что я начинаю опасаться за него.
— Двигается! — шипит она, тяжело дыша. — Там что-то должно быть, там тайник!
Если она продолжит раскачивать щит с такой силой, точно повредит крепления, и тогда “нечаянное” приподнимание фанеры вверх может не удаться!
— Не ломай! — прошу я. — Может быть, попробовать в другой плоскости?
Приседаю рядом, просовываю пальцы в щель. Для конспирации делаю вид, что двигаю щит вправо-влево, потом дергаю его вверх.
— Есть! — закричала Рита так громко, что пришлось броситься на нее и закрыть рот грязной ладонью.
— Не ори, — шепчу я в возбужденное поисками тайны лицо. — Ты что, хочешь, чтобы сюда прибежали лесники?
Рита мотает головой, убирает мою руку, отплевывается и замечает замочную скважину в маленькой двери.
Она подносит ключ к отверстию медленно, я вижу, как дрожит ее рука.
Когда ключ легко повернулся и замок слабо щелкнул, мы застыли, как по команде, задержав дыхание и прислушиваясь.
— Может, не надо? — прошептала я после напряженных секунд тишины.
Но Риту уже не остановить. За неделю полного безделья и обильной пищи уровень накопления жизненной энергии превысил все мыслимые показатели, а естественный женский авантюризм довершил дело.
— Темно, — шепчет она, распахнув дверь.
Тут я вспомнила, что забыла выключить автоматы на электрощитке, а ярко освещенное пространство тайной комнаты Синей Бороды в мои планы совсем не входило!
— Я сбегаю за фонариком! — бросаюсь к лестнице, не дожидаясь, что она скажет, и по дороге выключаю автоматы.
На первом этаже со всего размаху врезаюсь в охранника Колю. Он стоит в дверях кухни. Обхватив меня за плечи ручищами, Коля зловеще интересуется:
— Что происходит?!
— Ничего, мы с Ритой…
— Я тебя спрашиваю, что происходит?!
— Не кричи на меня, не имеешь права, — бормочу я, пытаясь освободиться.
Вот идиотка, надо было закрыть Риту в чулане, пока она еще в угаре азарта. Что будет, если Коля поднимется наверх и обнаружит тайную комнату?..
— Последний раз спрашиваю, что это такое происходит, почему посуда не вымыта?!
Правая рука, отцепившись от моего плеча, показывает на стол.
— Разболтались тут! Никакой дисциплины и порядка! Побеги, да? Консервы!
Птички!!
— Я вымою потом, честное слово, просто мы с Ритой…
— Приказываю: вымыть немедленно!
— Я пока не могу, мы с Ритой съели чего-то не того, вот и не слезаем с унитаза, Коля, ты пойди пока на улицу, неудобно нам с поносом, когда посторонние мужчины в доме, понимаешь?
— Это ты привезла заразу из Москвы! — склоняется ко мне Коля и обшаривает глазами мое лицо в поисках явных признаков инфекционного заболевания. Показательно скорчившись, хватаюсь рукой за низ живота.
— Я должен доложить об этом старшему, — озаботился наконец еще чем-то, кроме грязной посуды, Коля.
— Доложи, доложи, попроси, чтобы нам баньку протопили, а в дом пока не заходите, мы раздетыми можем оказаться. Да иди же отсюда! — закричала я что есть силы, изображая абсолютное недержание.
Закрываю за ним входную дверь, хватаю фонарь и несусь наверх через две ступеньки.
— Ты только подумай, сплошной хлам какой-то! — Рита уже обследовала содержимое коробок в полутьме и теперь, чуть не плача от разочарования, потрясает древними бухгалтерскими бланками, выцветшими школьными тетрадками из таких далеких времен, что мы не сразу распознаем вывалившиеся из них промокашки.
— Давай закроемся и обследуем все хорошенько, — предлагаю я.
— Да нечего тут обследовать, — сдается Рита. — В одной коробке лежит компьютер, я нашла розетку у пола, а света все равно нет, в нем не покопаться.
Давай заберем компьютер вниз и вечером подключим. После писем у камина! — подумав, добавляет она.
— Какая комната, однако, маленькая, — наплевав на конспирацию, откровенно намекаю я. — И коробки эти бессмысленные…
Рита оглядывается, берет у меня фонарик и светит по очереди на три стены.
— И пахнет странно, — замечает она, еще не расставшись с надеждой на тайну. — Может быть, крыса где-то сдохла…
С заметно иссякшим энтузиазмом начав обследовать плинтус, Рита, однако, гораздо быстрее меня обнаружила вход в смежное помещение. Подняв вверх следующий лист фанеры, она так исступленно всматривалась в темноту, так часто дышала, что на минуту мне стало страшно за ее реакцию. Но отступать было поздно, я протянула фонарик, а сама, трясясь от страха, умоляла ее убежать немедленно. Страх мне не нужно было изображать, я совершенно натурально затряслась, как только случайно скользнувший луч фонарика осветил воздушные складки женского бального платья.
* * *
“Она кликнула пригожую пастушку, достала ключик и отперла закрытую дверь.Пресвятая Дева! Восемь железных крюков! На семи из них висят семь мертвых женщин!”
* * *
Охнув, Рита вошла в запретную комнату, и раздался страшный грохот, поскольку двери у этой комнаты не было, только поднимающаяся вверх перегородка, она и упала, закрыв за собой восьмую жену корейца. Затаив дыхание, я прислушивалась, но не услышала ни звука. Я представляла, как Рита, дрожа, пытается высветить слабым лучиком фонарика женские силуэты на крюках, вот она поднимает луч вверх, ищет головы!.. Вот она опускает его вниз или просто спотыкается об одну из банок, последовательно расставленных мною возле каждой пышной юбки, вот она рассматривает содержимое одной банки… другой! Что она, в конце концов, там делает?! Почему не визжит, не падает в обморок?! И вдруг я обнаружила, что больше всего меня занимает — определит ли медик Маргарита, что сердце свиное, а не человеческое?..Не выдержав ожидания и полнейшей тишины, я рванула вверх фанеру и едва не ткнулась в Риту, иссиня-бледную, уставившую в меня немигающие, расширенные глаза.
Рита сделала шаг вперед. Со страшным грохотом за ее спиной упала перегородка. От ужаса спокойного белого лица напротив я громко закричала.
— Алиса, — бесцветным тихим голосом сообщила Рита, дождавшись, пока у меня кончится воздух, а с ним и прекратится крик, — тебе туда не надо. Не заходи. Нельзя. Мы выйдем отсюда и все забудем. Мы запрем дверь. Алиса, не бойся. То, чего ты не знаешь, не существует. Повтори.
Это “повтори” с интонациями корейца сбило меня с толку, и я, как запрограммированная, отрапортовала:
— Не заходить за перегородку!
— Правильно. Какой сегодня день? — вдруг спросила она тем же бесцветным голосом.
— Среда. Нет, пятница! Я не знаю, — неожиданно для себя я обнаружила, что совершенно не помню, какой сегодня день, и от этого вот-вот разревусь.
— Не плачь. То, чего ты не знаешь, не существует. Повтори.
— То, чего я не знаю… — глотая слезы, в этот раз я ответила правильно, — не существует! Как бы сделать, чтобы она очнулась?
— Эй! Девицы-красавицы! — раздался голос снизу. — Кто кричал? Вы не утопли в поносе?
Я запираю дверцу, опускаю фанеру. Рита за это время делает несколько неуверенных шагов, но перестает передвигать ноги на третьей ступеньке.
Подхватываю ее под мышки, тащу вниз. Ноги Риты безвольно волокутся по ступенькам, она смотрит спокойными глазами в потолок. После первого пролета я выдыхаюсь. Подоспевшие лесники берут ее и несут, громко обсуждая странные симптомы отравления. Старший, проведя перед лицом Риты рукой и не обнаружив никакой реакции, говорит, что без доктора не обойтись.
— Лучше сразу позвонить мужу. Потом проблем не обересся, — подсказывает другой охранник.
— Что же это вы могли такое слопать, что у твоей мамки началась трясучка и глаза застыли?
— Ка…какой мамки? Какой по счету? — я понимаю, что острить не время, но ничего не могу поделать.
— На пол падала? Глаза закатывала? Пену изо рта пускала? — по-деловому подходит к проблеме охранник Коля, а самый тихий лесник, я его голоса даже ни разу не слышала, требует немедленно показать ему наш понос.
Чтобы прекратить мой истерический хохот, лесники не стали меня шлепать по щекам, как это полагается делать с нервными дамочками. Коля просто набрал в рот воды и так обрызгал всю меня, хохочущую, что пришлось переодеваться.
Я усадила Риту перед камином и начала читать обнаруженные в комнате-свалке письма.
“…Моя любовь к тебе похожа на пришпиленного булавкой мотылька — я еще жив, но уже понимаю всю безысходность этой жизни, я еще трепещу крыльями — уже не надежды, а воспоминаний! — но слабею с каждым взмахом…
…Вчера варила варенье из крыжовника, вот это морока, скажу тебе!
Сначала надо обрезать у каждой ягоды все ножки и хохолки да еще проткнуть каждую иголкой, а сироп надо варить вишенный, а если нет вишни, можно залить кипятком просто вишенные листья, а потом пошел дождь…
…Как хорошо, что ты невинна! Ты даже не знаешь, что теряешь. В обладании плотью есть и счастье, и разочарование, приближающее к старости.
Неужто я никогда не нарушу безмятежный сон твоего зрелого тела болью и восторгом? Что толку служить самой себе, если ты не в силах служить жизни?
…Сестра двоюродная родила мальчика, вся изошла кровью, а еще теперь пуповина не заживает, на голове мальчика струпья. Наша палевая гончая поранила лапу, отец грозился пристрелить, да я не дала, теперь гуляем с нею на полях — она на трех лапах скачет, а как увидит птицу или, не дай бог, почует зайца, так и кинется вслед. Бежит, визжит от боли, но бежит, а куры черные не несутся…”
— Собак надо пристрелить! — возбудилась тут Рита. — Пристрелить, и все!
— Рита, как ты меня напугала!.. Тебе лучше? Не вставай.
— Принеси водки. И телефон.
— Нет у нас больше телефона, ты же знаешь, лесники забрали.
— Тогда водки!
— Хорошо, только ты не смотри такими глазами. Что там было в комнате? — перехожу я шепот.
— Тебе лучше не знать. Дай сюда ключи! Вот так… — она отсоединяет ключ от потайной комнаты, снимает цепочку и вешает ключ рядом с бусиной себе на шею. — А то ведь обязательно сунешься!
После второй стопки Рита поинтересовалась, не могу ли я еще раз проделать фокус с побегом, раз уж нам не дадут позвонить.
— Ночью не смогу. А что, надо?
— Надо. Надо связаться с братьями.
— С твоими братьями?
Ну вот, я так устала с нею возиться, что даже не получаю никакого удовлетворения от исполнения задуманного.
— С моими! — повышает голос Рита и добавляет после третьей стопки:
— У тебя ведь нет братьев, несколько я знаю…
Лесники привели доктора. Осмотрев лицо Риты, ее язык и внутренность правого века, доктор пожалел, что не может взглянуть на наши фекалии, предложил промыть желудки холодной водой с марганцовкой, а потом сознался, что он вообще-то ветеринар.
— Садитесь, ветеринар, — разрешила Рита и подвинула ему мою стопку. Пока доктор-ветеринар не опьянел окончательно, он просил честно сказать ему: кто съел привезенные мною в большом количестве консервы — раз, и что это были за такие странные консервы — два. Я пожалела, что придумала отравление.
Конечно же, бдительная охрана первым делом полезла в подпол и не обнаружила там ни одной банки! Я даже допускаю, что контуженный Коля обыскал все кухонные шкафы и всякие другие места, предназначенные для хранения банок, но, естественно, ничего не нашел и насплетничал доктору, что сбрендившие от безделья и спиртного дамочки сожрали за один вечер литров десять весьма подозрительных неопознанных консервов.
Я встала затемно — половина седьмого. Дрожа, пробралась с клеткой на чердак.
Голубок оказался совсем легким — почти невесомым, он покорно сидел в моих руках и ждал, иногда дергая головой и поглядывая то одним, то другим глазом.
В открытое чердачное окно вихрем врывался холодный ветер с заблудившимися снежинками, где-то, наверное, на хуторе, закричал далекий петух.
— Ну, в общем, счастливого тебе пути! — я прижала голубка к щеке, вдохнула напоследок теплый запах птицы и высунула его в окно.
Еще почти минуту в темноте холодного неба мелькало светлое пятнышко — последний живой лоскуток от паруса моего детства. Я прощалась с детством без слез и без сожалений. Я не знаю, как другие уходят, я уходила навсегда. Теперь — навсегда. Я не отдам больше моему детству ни одной разбитой коленки, ни одного листка календаря, ни одной заусеницы. Я запрещу своей дочери читать сказки. Не знаю, кто их напридумывал, может быть, все люди по чуть-чуть в момент своих прощаний с детством, чтобы предохранить себя во взрослой жизни, от ужасов кровосмешения, безнаказанного воровства, затопления рожениц с младенцами в бочках, превращения девушек в жаб, крыс — в королей, а маленького братика в козленка… От говорящих животных и живых мертвецов, от кареты, которая не увезет тебя посреди ночи с бала, потому что превратится в тыкву, и от серого волка, пожирающего девочек, бабушек и еще охотников в придачу.
Рассвело. Сверху мне хорошо был виден лес, и чернеющее поле, и краешек дороги, и крыши хутора, где живут лесники-охранники. Я закрыла этот видимый мир ладонью, потом свернула ее в кулак, а кулак прижала ко лбу, чтобы запомнить, я так всегда делаю, когда прощаюсь с чем-то важным.
Рита, конечно, еще спит. Пойти разбудить ее, чтобы и она попрощалась?
— Который час? — бормочет она, прячась с головой под одеяло.
— Скоро восемь. Я отпустила голубка.
— М-м-м…
— Он полетит к твоим братьям и расскажет, где ты.
— Очень смешно… Голубок, это, конечно, неплохо, но я больше доверяю простым вещам.
— Что это за простые вещи?
— Например, — высовывается Рита и зевает, — услужливый доктор-ветеринар.
— Ты что! — я дергаю Риту за руку, и она рывком садится и открывает глаза. — Ты что, сказала ветеринару, чтобы он позвонил твоим братьям?!
— Ну да, а что?..
— Господи, мне не выбраться из этой проклятой сказки! — кричу я и бью кулаком по стене. — Ты знаешь, что теперь будет?!
— Приедут мои братья, заберут меня, — бормочет испуганно Рита.
— Приедет Гадамер! Понимаешь, теперь приедет Гадамер! Он уже мчится сюда со страшной скоростью! Я же просила тебя не доверять слугам, просила?
— Ты думаешь, что этот милый доктор…
— Да он сразу же позвонил Гадамеру, как только Ушел от нас, сразу же!
Ну почему ты меня не послушалась? Я обещала, что все сделаю, что сообщу твоим братьям!
— Ну и что? Сообщила?
— Да, я послала голубя!
— Это какой-то бред, при чем здесь голубь?
— А при чем здесь слуга корейца?
— Ладно, — Рита примирительно выставляет перед собой ладони, — давай успокоимся. Ты послала голубя и думаешь, что этого достаточно, чтобы сюда приехали братья. Я попросила позвонить ветеринара, и он выдаст меня Гадамеру.
Ну и что?
— Ты тупая или притворяешься? — устало спрашиваю я, садясь на край кровати. — Теперь не отвертеться от трагического конца. Теперь все действующие персонажи соберутся вместе, и твои братья убьют Гадамера!
— Убьют, это точно, — бормочет Рита, задумавшись. — Но я же не хотела, я не знала… А может быть, этот доктор не позвонит корейцу? Или братья успеют приехать раньше?..
Она впервые назвала своего мужа корейцем.
Кореец приехал первым. После разговора с Ритой я поднялась на чердак и стала смотреть на кусочек дороги, выходящей из леса. Я сидела и смотрела, пока у дома не собрались все лесники-охранники. Сначала они переговаривались в саду, сгрудившись кучей, потом разбрелись.
Я сняла куртку, повесила ее на гвоздь и сбежала вниз.
Рита собирала свою косметику и драгоценности с трюмо.
— Ну что? — спросила она шепотом.
— Пришли охранники. Они запирают все двери снаружи.
У нее затряслись руки.
— Ты что, прицепила этому голубю записку на лапу?
— Нет. Я просто его отпустила. — Просто отпустила! — стонет Рита. — Да почему думаешь, что мои братья обратят внимание на какую-то птицу?! Все бессмысленно. Теперь, когда я нашла его потайную комнату, мне не жить.
— Не волнуйся. Голубь прилетит к своему хозяину, это будет сигналом, и мои друзья свяжутся с твоими братьями.
— Зачем им это делать? — удивлена Рита.
— Такой договор.
— Я не понимаю! — она мечется по комнате.
— Ладно, чтобы тебе было понятно, братья заплатят им за информацию о тебе.