Страница:
— Так много?! — восхитился Лотаров.
— Да. Именно столько обещали братья Мазарини за сведения о местонахождении своей сестры. До свидания, гражданин следователь.
— Минуточку. Я подумал, может, вам будет интересно… Гадамер Шеллинг ни разу не привлекался, но я нашел некоторые документы по делу о пропаже коллекции перед-апартэ, где он проходил свидетелем.
— Какой-какой коллекции?
— Перед-апартэ, а что? Не так сказал? Его предпоследняя жена работала по договору с домом моды, делала коллекцию от кунтюр для…
— Лотаров, перестаньте меня смешить.
— Ладно. Не буду больше. После ее смерти коллекция пропала, а одних только тканей, кружев и бижутерии заказано было на сто шестьдесят тысяч.
Рублей, я имею в виду.
— Агей Карпович, уходите, пожалуйста. Я устала от вас.
— Да вы меня не слушаете? А ведь я ваш телефончик прачечной оставил тому самому кунтюру, который все еще ищет свою коллекцию.
— Спасибо. Уходите.
— Кушайте на здоровье, богатейте, а это себе оставьте, — Лотаров достал из портфеля папку, из папки — сосредоточенно сопя — подколотое дело, сдернул скрепку и протянул Пенелопе лист бумаги. — Когда этот дизайнер по изготовлению вечерних платьев позвонит, вы уже будете в курсе дела!
— Какого дела?! — повышает Пенелопа голос.
— Мне кажется, что дорогие платья, сшитые его шестой женой, спер доктор философии Гадамер Шеллинг! — наклоняется и доверительно шепчет в лицо отшатнувшейся Пенелопе Лотаров. — Я все перерыл. Привлечь его не за что. Разве только вы что настираете в своей прачечной по этим платьям. Найдете платья, получите вознаграждение, а я за похищение коллекции задержу Гадамера!
— Это бред какой-то! — разводит Пенелопа руками. — Да зачем его задерживать?! Хватит этому корейцу и без вас проблем, если уж его братья Мазарины ищут!
— Тем самым я собираюсь спасти его от неминуемой смерти. Это мой служебный долг! — торжественно заявляет Лотаров.
— Вы думаете, что братья Мазарины…
Задумчиво посмотрев в лицо Пенелопы, следователь Лотаров засунул в правое ухо указательный палец и напряженно потряс им, ощерившись. Достал палец, осмотрел его, вытер о штанину и, уходя, в дверях поинтересовался:
— А сколько у нас с вами осталось времени до совершеннолетия малышки Алисы? Пенелопа закрыла глаза.
— Ладно, ладно, ухожу, не падайте в обморок. И знаете, что? Вы меня весьма приятно приняли, выслушали и кофием напоили. Теперь я — ваш должник.
Обещаю поразить ваше воображение и вкусовые рецепторы.
В четверг кореец приехал еще затемно, незнакомые люди таскали коробки с едой, он сам не спеша обошел дом. Я, затаив дыхание, слушала его шаги в коридоре и на лестнице, но будить Риту не стала. Кореец зашел сначала в комнату Риты, походил там, потом потихоньку открыл дверь в мою комнату и на цыпочках подошел к кровати, на которой мы с Ритой заснули одетыми после подробного ночного обсуждения всех ее и всех моих страхов, напугав друг друга этим обсуждением до полной невозможности уединения.
Я старалась, как могла, изображая глубокий утренний сон, но кореец наклонился близко к моему лицу, дохнув перегаром, и шепотом предложил пойти покататься на лошади.
Светало. Незнакомый мне мужчина сидел за рулем его машины, он подвез нас на хутор к леснику и потом ждал, прожигая слабым огоньком сигареты светлеющий густой туман. После нескольких морозных дней и мокрого снега наступила оттепель, с крыш капало, и в полном безветрии приходилось глотать с каждым вздохом и туман с привкусом запахов скотного двора, и дымок из трубы, который тоже не шел в небо, а стелился к земле.
Мне привели пегую кобылку — Маврушку, а кореец сел на темного жеребца.
У сарая стоял под навесом мотоцикл, еще я насчитала три автомобиля (без нашего), трактор и телегу, которую, судя по натертостям на шее, возит моя кобылка. Спокойным шагом мы прошли сквозь туман всадниками без голов — я видела только круп его лошади и неясные очертания тела, — пока не поднялись на холм, тогда кореец вдруг проявился весь, и я обнаружила, что его фигура, вся в темном, сливается безупречной посадкой с темным крупом лошади в единый организм.
— Я проведу с вами день, а потом уеду, — объявил кореец. Не поворачиваясь ко мне, он напряженно смотрел куда-то, словно выслеживал в отступающем в низину тумане запрятавшихся там химер. — Ты должна знать, что вы обе в безопасности, пока делаете все правильно. Если со мной что-то случится, если я не вернусь через пять дней, ты откроешь потайную комнату в мансарде, включишь компьютер, подсоединишься к моему центральному офису и уничтожишь данные о семи счетах, которые находятся на отдельном файле. Ты умеешь это делать, я знаю.
— Какую комнату в мансарде? — я подъехала к нему поближе, теперь наши лошади стояли рядом. Стало совсем светло, но солнце, которое подстерегал кореец, так и не смогло пробиться сквозь пелену тумана и только слегка окрасило оранжево-красными размывами горизонт.
— Я сделал небольшую перепланировку, когда ремонтировал дом шесть лет назад, и устроил себе потайную комнату. Дверь скрыта под деревянными панелями, справа от нее у самого пола клавиша выключателя, сама комната разделена перегородкой. В передней части — разные коробки, тебя это не касается, в верхней коробке лежит ноутбук, его и подключишь. За перегородку не заходи.
Повтори.
— Не заходить за перегородку.
— Еще раз.
— Не заходить за перегородку!
— Не кричи. Теперь запоминай имя файла и пароль. Три цифры, семь букв.
— Идешь ва-банк, да?
— Не отвлекайся. Повторяй пароль, пока не запомнишь.
— Грабишь братьев Мазарини и думаешь, что тебе это сойдет с рук?
— Алиска, запомни, все в жизни относительно…
— Вот только не надо сейчас читать лекции по философии!
— Не буду. Я должен знать, что ты все запомнила правильно. Один из ярлычков с правой стороны экрана…
— Желтая лисичка? — перебиваю я его.
— Да. Твоя любимая лисичка. Если на него нажать…
— Появляется твоя электронная подпись. Ну и что?
— Она тебе понадобится после того, как наберешь пароль.
— Мазарини тебя найдут и убьют.
— Они совершенно безобидны, потому что непроходимо глупы, — самонадеянно заявляет отчим. — Когда наберешь пароль, возникнет табличка-запрос, ты вызовешь мою электронную подпись и нажмешь ОК, просто ОК, потому что адреса введены предварительно, а когда перегонка закончится, все сотрешь.
Я молчала и еле сдерживала бешенство.
— Утро какое тихое, — вздохнул кореец. — Ангелы крыльями машут, слышишь?
Я прислушалась, но не услышала ничего, кроме дыхания лошадей и стука моего сердца.
— Когда ты станешь взрослой…
— Не начинай, ладно?..
— Когда ты захочешь узнать, жив я или мертв…
— Зачем это мне узнавать?
— Однажды я поцеловал тебя в живот.
— Еще чего?.. — я дернулась, Маврушка подо мной фыркнула и переступила.
— Когда ты спала, я тебя везде целовал.
— Не правда! — Ты просто не помнишь, это были хорошие поцелуи, отцовские. Если ты захочешь узнать, жив ли я, приложи левую ладонь к животу. Вот так, чуть пониже пупка.
— И не подумаю!
— Приложи и послушай, — не обращая внимания, продолжил кореец. — Если услышишь пульс вроде легкого сердцебиения, значит, я жив.
— А если мертв?
— Почувствуешь тишину и холодок.
Я расстегнула куртку, лихорадочно выдернула из джинсов рубашку, засунула за пояс руку и приложила ладонь к животу.
— Ты мертв, кореец! — злорадно объявила я после минуты напряженной тишины в его побледневшее лицо. — Ты уже мертв! Я ничего не слышу!
— Алиса!
— Она пела тебе! Она пела тебе! — я ударила Маврушку по крупу ногами, мы помчалась вниз.
— Алиса-а-а!
— Она пела тебе и никогда не пела мне, — шептала я, не подпуская слезы к глазам. Задавленные внутри, они осели тяжелым комом и мешали дышать. — Она пела тебе, а теперь ты мертв!
Мне почудились впереди странные тени. Взлетая и падая, распластавшись по земле серьми призраками, тени неслись от хутора навстречу, и никак было не разглядеть, сколько их, пока они не пронеслись мимо, хрипя от напряжения, почти выпрямляя в одну линию гибкие длинные тела в прыжке. Три огромные собаки, выпущенные лесником, промчались, одарив на секунду близостью силы и красоты откормленных серебристо-серых натренированных тел. Где-то там, на холме, они добежали до корейца, бросились к нему с громким басовым лаем и прыгали от счастья, пугая его жеребца, и валялись на земле, обнажая голые животы, и носились кругами, пока он не слез с лошади и не дал себя повалить и облизать.
Проснувшаяся Рита бегала из комнаты в комнату, поправляя подушечки на креслах, сменила три кофточки, но ее все равно не устраивало то, что она видела в старом зеркале. Чайник закипал уже два раза. Нервничая, Рита становилась с напряженным лицом некрасивой, терялась, роняла посуду, и вот уже подступала к покрасневшим глазам, к напряженному горлу истерика — где же он, в конце концов, он приехал, почему не идет обнять жену?!
— Собак выгуливает, — зеваю я и иду досыпать.
А вечером, когда еще не включили фонарь над крыльцом и тени лесников-охранников растворялись в наступающей темноте между старыми деревьями в саду — обходы проводились раз по шесть в сутки, — я прокралась по лестнице так тихо, что Рита, застывшая в холле перед телевизором с выключенным звуком, ничего не заметила (звук мешал бы ей вслушиваться в себя и хранить память о теле и голосе корейца). С деревянной панелью пришлось повозиться, оказывается, она не сдвигалась в сторону, а поднималась вверх, в невидимую нишу, и закреплялась в поднятом положении рейкой. Дверца в потайную комнату была низкой, замок заело, ключ, выданный корейцем, не хотел поворачиваться, руки мои дрожали, а старый дом вздыхал и потрескивал своими внутренностями, как уставшее пугать дряхлое привидение.
Провозившись минут десять, я открыла замок и вошла в чулан Синей Бороды, согнувшись. Нащупала клавишу на стене справа, у самого пола, а свет не включился. Так, да? А у меня с собой фонарик! С новыми, только что вставленными батарейками. Отлично светит.
Комната оказалась совсем крошечной — два шага до поставленных друг на друга коробок у стены. Копаться в них некогда, да и кореец только что уехал, пяти дней еще не прошло, чтобы доставать ноутбук. Осветив все вокруг себя, я обнаружила, что не могу определить, где находится та самая перегородка, за которую нельзя заходить. Три сплошные стены, никаких зазоров. Ощупав все вокруг, я стала на колени и провела пальцами по соединениям стен и пола.
Неужели он специально сказал о перегородке, зная, что я обязательно сунусь ее искать?! С него станет и пошутить, катит теперь по шоссе и смеется, представляя, как я в кромешной темноте, дрожа от страха, ощупываю каждый сантиметр его потайной комнаты! От отчаяния и злости я вспотела. Села на пол.
Постаралась вспомнить, как выглядит эта часть мансарды снаружи. Посветила фонариком и вычертила пальцем в пыли приблизительный план второго этажа. Я — здесь, поставим крестик. Здесь — выступ, здесь — дверь в соседнюю комнату. Там — свалка старой мебели, и комната та метров пятнадцать, значит, стена, общая с нею, должна продолжиться еще не менее, чем на три метра! Стоит продолжить ощупывание и простукивание стен. Я подергала, пытаясь расшатать, три розетки и сунула палец в подозрительное углубление, но от этого стена не двинулась с места, открывая вход, и не вывалился оскаленный череп, охраняющий сундук с кладом. Из углубления, однако, удалось выковырять странную бусину — молочно-белая, в свете фонаря она светилась матовым жемчужным блеском и имела две дырочки, как у пуговицы. Бусину-пуговицу я засунула в карман рубашки, вставая, пнула в сердцах ногой плинтус, и мне показалось, что он сдвинулся. Я присела, разглядела и потрогала плинтус в этом месте и обнаружила, что он пластиковый! У остальных трех стен — плинтус точно деревянный, прибитый гвоздями, а здесь — пластиковый и не закрепленный.
Тут решил вмешаться внутренний голос, он посоветовал мне уйти из комнаты и вернуться завтра, когда будет светло, и, открыв дверь, воспользоваться освещением из наклонных окон в коридоре. Конечно же, я его не послушала. Конечно же, я отодрала плинтус, просунула в щель, образовавшуюся между полом и перегородкой, пальцы и, наученная опытом с первой деревянной панелью, подняла вверх и эту, открывая перед собой еще один низкий вход в темное, пугающее пространство чулана. Мне вдруг показалось, что запахло духами.
И не просто духами, а духами, которыми пользовалась мама! Перегородка — большой тяжелый лист фанеры — никак не закреплялась. Держа ее на весу правой рукой, я нащупала левой фонарик, присела, и желтый кружок заметался по чулану. Дыхание мое остановилось, я вся окаменела, только рука с фонариком, дрожа, резала и резала темное пространство на разноцветные полоски, выхватывая один за другим — крюки в стене, на которых!.. Закричав, я отшатнулась, бросив фанеру.
Перегородка упала со страшным грохотом, я бросилась из комнаты, обрушив штабель коробок и не позаботившись закрыть после себя низкую дверь.
Слетела вниз по лестнице, забилась в нишу под последним пролетом и только тогда вспомнила, что нужно дышать.
— Алиса! Алиса! Ты что-то уронила? — голос Риты издалека нереальный, как призрак жизни. — Очень есть хочется, давай ужинать, давай пить вино, слушать музыку и веселиться!
И мы ели консервы, пили вино и слушали старые пластинки — радиола не работала, а диск проигрывателя крутился, и лапка шуршала по первым черным бороздкам вздохами подступающей музыки, и я впервые поняла, что оперное пение под красное полусухое — это лучшее успокоительное.
— А кто в твоей любимой сказке — восьмая жена или пастушка — был иницу… инаци… и-ни-ци-а-то-ром открывания двери в страшный чулан? — вдруг спросила Рита после того, как мы прикончили вторую бутылку грузинского красного.
— Жена, — выдохнула я, начав дрожать.
— И что?.. Что там такое было? Отрезанные головы предыдущих семи жен? — она захихикала, потом, видя мое напряженное оцепенение, скорчила рожицу. — Ой, как страшно!…
— Там было… Там было восемь железных крюков, на которых… — я стала заикаться, — на которых висели семь мертвых жен Синей Бороды. Восьмой крюк был пустой. А может быть, на этих крюках висели только части жен.
— Как это — части?
— От одной жены — нога… От другой — почка, от третьей — сердце… От седьмой — глаз, — я решила не перечислять все подробно, но уточнила:
— Внутренних женских органов, предназначенных для деторождения, не было, это точно.
— Почему? — опять захихикала Рита.
— Потому что Ираида оказалась бесплодна. Скорей всего, он повесил ее язык.
— Язык? — задумалась Рита. — Язык — это ничего, а вот как можно повесить глаз? — она растянула себе двумя пальцами веки и уставилась на меня веселым оголенным глазом. — Он к тебе приставал?
— Нет. Но оказывается, когда я была маленькая, он целовал меня в живот.
Специально, чтобы живот это запомнил.
— Мой папа тоже меня целовал. В ушко, в носик… — Рита потрогала указательным пальцем ухо, но не попала на кончик носа, хотя открыла от усердия рот и скосила глаза. — Он тебя когда-нибудь бил?
— Еще чего!
— А твоя мама тебя била?
— Нет! — закричала я и добавила:
— Достаточно того, что она никогда мне не пела.
— И твоя тетя, эта… которая седьмая жена, она тоже не била?
— Нет.
— Тебя нужно было отлупить пару раз, — авторитетно заявила Рита. — Иногда это помогает при начальных шизофренических проявлениях. Ты тогда обидишься и сконцентрируешь свою злость и раздражение на одном человеке, а не на себе и не на всем мире. Если хочешь, я могу тебя отлупить, приму на себя тяжелую ношу, я же теперь твоя… А кто я вообще тебе?
— Отлупить?! Меня?! Знаешь, что он повесит на пустом восьмом крюке?
Твой хвост!
Представив в подробностях подвешенный на веревочке к крюку хвостик Риты, я поняла, что моя жалость к ней ушла. Навсегда.
— Ты противная, злая девчонка, — Рита встала, погрозила мне пальцем и отправилась в спальню, покачиваясь и держась за стены.
Я встала в половине восьмого утра, сварила кофе, уговорила себя съесть два бутерброда. На кухонном столе лежала связка ключей. Я сразу узнала брелок корейца — остов ракушки в янтаре, вот его ключи от квартиры, а этот — от арендованного сейфа, а этот от машины!.. Больше всего я обиделась на крошечный ключик от секретера в письменном столе корейца — мне он запрещал туда лазить! А Рите оставил все свои ключи, и еще шесть ключей, на первый взгляд, достаточно древних, чтобы открывать навесные замки и простые, поворотные. Поспорила сама с собой, что они — от этого дома, и выиграла (или проиграла), сделав два поворота замка во входной двери.
— Завтра я уезжаю в далекое путешествие. Вот тебе семь ключей. Шесть больших открывают двери и шкафы в замке…”
Тогда получается… Тогда получается, что за пять дней он, чистенький, удерет далеко-далеко, снимет в этой сказочной дали деньги или переведет их на новое имя, а я, как исполнительная дура, на шестой день сотру все доказательства его махинаций со счетами Мазарини!
Я заметалась по кухне, стараясь справиться с накатившим волнением.
Ладно, или сейчас, или никогда!.. Собрала вещи в небольшую спортивную сумку, заварила термос, оделась, обулась и долго топала изо всех сил тяжелыми ботинками у двери спальни Риты, пока она не застонала:
— Алиса!.. Это ты? Мне плохо… Куда ты идешь?
Дождавшись шороха и чертыханий, я на цыпочках прошла по коридору, приоткрыла входную дверь, подумала и открыла пошире, после чего сняла ботинки и в носках быстро поднялась по лестнице наверх.
Осмотрела щиток. Два автомата были выключены, гадать было некогда, я включила оба. Потом зашла в первое маленькое помещение с разбросанными коробками, опустила за собой панель, после чего закрыла дверь, села между коробками, надела ботинки, посветила фонариком на включатель, щелкнула.
Получилось!
Пришлось перерыть почти все разбросанные коробки, потому что определить, какая из них находилась наверху до падения, было невозможно. Черный чемоданчик обнаружился в самой последней коробке, из чего я заключила, что день сегодня у меня не из удачных.
Поэтому, подключив к розеткам провода, я не сразу открыла ноутбук, а почти минуту уговаривала его оказаться исправным и с дискетой.
Повезло наполовину. Ноутбук работал, но дискеты не было.
Черт! Черт!! Черт…
Ладно, главное, собраться. И ничего не напутать. Так, пароль, запрос, вызов электронной подписи. Посмотрим, что это… Счета, счета, счета. Не философ, а бухгалтер какой-то, честное слово! Выскочил вопрос на английском.
Действительно ли я желаю отправить все указанное по заданному адресу? Стоп! А я не желаю отправлять по указанному адресу! Еще вопрос. Повторить подпись корейца. Да пожалуйста! Теперь нужно куда-то перегнать все, что на меня свалилось, а дискеты нет. Думай, Алиса, думай!
Лучше всего в такой ситуации, по прежнему опыту моих уходов из дома, покопаться в карманах. Раньше я это делала на предмет обнаружения завалявшейся монетки… Ну вот. Повезло. Я смотрю на кусочек картона, имя Пенелопа написано золотом, факс, Интернет, электронная почта… Я осторожно подношу к губам и целую карточку, и еле слышный приторный запах успокаивает мое колотящееся сердце, как будто Пенелопа специально окуривает свои визитки дымком ароматических палочек для утешения потерявшихся сердец.
…Я не собиралась заходить за перегородку в соседнее отделение, я только потрогала фанеру, за которой жил мамин запах, укрылась курткой и сразу же поплыла. Когда, засыпая, я не вижу стен и потолка (такую кромешную темень, конечно, еще нужно поискать, но два-три раза я в ней оказывалась), мне кажется, что я плыву, сны тогда бывают неприятными, но делать нечего, подсаживать фонарик не хотелось, и я поплыла, поплыла в мутной воде моих кошмаров и страхов, слегка приглушенных мстительным чувством злорадства. И злорадствовала я не зря. Рита кое-как встала, обошла дом, обнаружила открытую дверь на улицу и стала кричать во двор. Она кричала и кричала: “Алиска, не дури, иди завтракать!”, пока на ее крики не пожаловал охранник номер один. Рита объяснила, что вчера вечером мы с нею немного повздорили, “ничего особенного, и вина было всего две бутылки…”, а теперь я куда-то делась, а чайник еще теплый, но нет моей одежды и ботинок, и дверь на улицу открыта.
Охранник номер один позвонил по сотовому. Пришли охранники номер два и три. Они обошли дом, метр за метром, еще не беспокоясь, переговаривались и шутили на втором этаже, я слышала сквозь пелену дремоты их смех, посветила на часы. Это было в девять сорок.
К десяти тридцати пожаловал четвертый охранник — контуженный на голову Коля, он внес некоторое беспокойство, грохотал ботинками по лестнице с усердием проштрафившегося спецназовца, ругался матом, а когда бегал по двору, так громко орал мое имя, что подсадил голос (это я узнала через два дня). Коля предложил спустить собак, чтобы по запаху моего свитера они взяли след, но лесник обозвал Колю неприличным словом и сказал, что эти собаки стоят дороже их всех четверых, вместе взятых, к тому же они не прошли полный курс служебной подготовки и запросто рванут в лес порезвиться. Я с облегчением перевела дух. Мужчины разговаривали на лестнице, и Коля вдруг спросил:
— А эта дверь куда ведет?
У меня оборвалось сердце.
Но потом оказалось, что Коля заинтересовался соседней комнатой, а особенно сваленной там старой мебелью. Судя по грохоту, он не нашел меня ни под диваном, ни в шкафу, отчего, обозлившись, стал стучать по стене в коридоре. Я приложила ладонь к маленькой двери и слушала, как она содрогается под ударами кулака контуженного Коли. Я думала, рухнет или нет фанерная перегородка?..
Перегородка выдержала.
Минут через десять стало тихо, я выпила чаю из термоса и потихоньку выбралась из потайного чулана. С ботинками в руках, проскользнула вниз по лестнице к выходу. Дверь не скрипнула, замок за мной защелкнулся почти шепотом, я обулась, все складывалось пока хорошо, только вот я совсем не знала, куда именно направились меня искать охранники-лесники. Пробираясь в согнутом состоянии мимо окон, не выдержала и заглянула в кухонное.
Рита Мазарина и охранник Коля сидели за круглым столом и сосредоточенно пили чай. У Риты была обвязана полотенцем голова, а у Коли перебинтована правая рука. Перестарался Коля, долбя кулаком в стену…
Если представить, что три лесника-охотника обладают хотя бы относительной логикой в мышлении, то они должны направиться искать меня к дороге или к ближайшей станции. Поэтому я, не прячась, отправилась к ним на хутор, где мы вчера брали лошадей, и дошла туда за тридцать семь минут.
Ни одной машины.
Но у сарая под навесом все еще стоит мотоцикл, это хорошо, потому что в противном случае пришлось бы садиться на мини-трактор, а я не была уверена, что смогу без происшествий доехать на тракторе до станции. Не говоря уже о том, что в жизни не впрягала лошадь в телегу.
Делая пробные круги по двору, я со всей имеющейся у меня на тот момент доброжелательностью подмигнула зрителям — девочке и мальчику. Вероятно, получилось не очень хорошо, потому что мальчик стоял, открыв рот и таращась на меня, как на клоуна в цирке, а после подмигивания тут же спрятался за спину сестры.
Я падала в лесу три раза и два раза врезалась в деревья. На шоссе дело пошло лучше, только потом выяснилось, что я ехала не в ту сторону — это мне с готовностью объяснил водитель синих “Жигулей”, когда при обгоне я нечаянно сшибла его зеркало.
На станции оказалось, что один поезд до Бологого ушел полчаса назад, а следующий будет только через три часа, но с автовокзала ездит через каждые сорок минут автобус.
По моим предположениям, лесники должны были успеть обшарить все вагоны отбывшего поезда, проводить парочку автобусов, и теперь как раз возвращались к дому корейца, уверяя друг друга, что я уже нагулялась и сижу за самоваром.
Может, так оно и было, а может, они еще пробежались по лесополосе, главное, что ни на железнодорожном вокзале, ни на автостанции я их не встретила и спокойно укатила в Москву.
— Ты меня случайно застала. Срочный вызов. Хорошо выглядишь, проживание за городом пошло тебе на пользу.
— Компьютер включен? — остановила я суетящуюся Пенелопу, схватив ее за руку.
— Что?.. Да, он у меня всегда включен. Извини, я должна выйти из дома через семь минут, у меня репутация пунктуального человека, и я не собираюсь ею рисковать. К тому же моя помощница беременна, теперь придется некоторое время работать одной.
— А я сгожусь?
— Конечно, я тебя с удовольствием обучу стирке грязного белья, как только ты станешь совершеннолетней, а пока…
— Две минуты. Я посижу за твоим компьютером две минуты.
— Нет.
— Минуту сорок.
— Нет!
— Ну почему?!
— Потому что я никому не разрешаю рыться в моих документах, это раз.
Потому что я тебе не доверяю, это два. Потому что ты наверняка сбежала, и любой контакт с тобой чреват тяжелыми для меня последствиями. Это три. Хватит?
— Я отправила по электронной почте очень важную информацию. Вот по этому адресу, — провожу перед лицом Пенелопы ее карточкой. — Эта информация моя, я избавлю тебя от тяжелых последствий по ее хранению и разгадыванию, если подаришь мне дискету.
— Да. Именно столько обещали братья Мазарини за сведения о местонахождении своей сестры. До свидания, гражданин следователь.
— Минуточку. Я подумал, может, вам будет интересно… Гадамер Шеллинг ни разу не привлекался, но я нашел некоторые документы по делу о пропаже коллекции перед-апартэ, где он проходил свидетелем.
— Какой-какой коллекции?
— Перед-апартэ, а что? Не так сказал? Его предпоследняя жена работала по договору с домом моды, делала коллекцию от кунтюр для…
— Лотаров, перестаньте меня смешить.
— Ладно. Не буду больше. После ее смерти коллекция пропала, а одних только тканей, кружев и бижутерии заказано было на сто шестьдесят тысяч.
Рублей, я имею в виду.
— Агей Карпович, уходите, пожалуйста. Я устала от вас.
— Да вы меня не слушаете? А ведь я ваш телефончик прачечной оставил тому самому кунтюру, который все еще ищет свою коллекцию.
— Спасибо. Уходите.
— Кушайте на здоровье, богатейте, а это себе оставьте, — Лотаров достал из портфеля папку, из папки — сосредоточенно сопя — подколотое дело, сдернул скрепку и протянул Пенелопе лист бумаги. — Когда этот дизайнер по изготовлению вечерних платьев позвонит, вы уже будете в курсе дела!
— Какого дела?! — повышает Пенелопа голос.
— Мне кажется, что дорогие платья, сшитые его шестой женой, спер доктор философии Гадамер Шеллинг! — наклоняется и доверительно шепчет в лицо отшатнувшейся Пенелопе Лотаров. — Я все перерыл. Привлечь его не за что. Разве только вы что настираете в своей прачечной по этим платьям. Найдете платья, получите вознаграждение, а я за похищение коллекции задержу Гадамера!
— Это бред какой-то! — разводит Пенелопа руками. — Да зачем его задерживать?! Хватит этому корейцу и без вас проблем, если уж его братья Мазарины ищут!
— Тем самым я собираюсь спасти его от неминуемой смерти. Это мой служебный долг! — торжественно заявляет Лотаров.
— Вы думаете, что братья Мазарины…
Задумчиво посмотрев в лицо Пенелопы, следователь Лотаров засунул в правое ухо указательный палец и напряженно потряс им, ощерившись. Достал палец, осмотрел его, вытер о штанину и, уходя, в дверях поинтересовался:
— А сколько у нас с вами осталось времени до совершеннолетия малышки Алисы? Пенелопа закрыла глаза.
— Ладно, ладно, ухожу, не падайте в обморок. И знаете, что? Вы меня весьма приятно приняли, выслушали и кофием напоили. Теперь я — ваш должник.
Обещаю поразить ваше воображение и вкусовые рецепторы.
В четверг кореец приехал еще затемно, незнакомые люди таскали коробки с едой, он сам не спеша обошел дом. Я, затаив дыхание, слушала его шаги в коридоре и на лестнице, но будить Риту не стала. Кореец зашел сначала в комнату Риты, походил там, потом потихоньку открыл дверь в мою комнату и на цыпочках подошел к кровати, на которой мы с Ритой заснули одетыми после подробного ночного обсуждения всех ее и всех моих страхов, напугав друг друга этим обсуждением до полной невозможности уединения.
Я старалась, как могла, изображая глубокий утренний сон, но кореец наклонился близко к моему лицу, дохнув перегаром, и шепотом предложил пойти покататься на лошади.
Светало. Незнакомый мне мужчина сидел за рулем его машины, он подвез нас на хутор к леснику и потом ждал, прожигая слабым огоньком сигареты светлеющий густой туман. После нескольких морозных дней и мокрого снега наступила оттепель, с крыш капало, и в полном безветрии приходилось глотать с каждым вздохом и туман с привкусом запахов скотного двора, и дымок из трубы, который тоже не шел в небо, а стелился к земле.
Мне привели пегую кобылку — Маврушку, а кореец сел на темного жеребца.
У сарая стоял под навесом мотоцикл, еще я насчитала три автомобиля (без нашего), трактор и телегу, которую, судя по натертостям на шее, возит моя кобылка. Спокойным шагом мы прошли сквозь туман всадниками без голов — я видела только круп его лошади и неясные очертания тела, — пока не поднялись на холм, тогда кореец вдруг проявился весь, и я обнаружила, что его фигура, вся в темном, сливается безупречной посадкой с темным крупом лошади в единый организм.
— Я проведу с вами день, а потом уеду, — объявил кореец. Не поворачиваясь ко мне, он напряженно смотрел куда-то, словно выслеживал в отступающем в низину тумане запрятавшихся там химер. — Ты должна знать, что вы обе в безопасности, пока делаете все правильно. Если со мной что-то случится, если я не вернусь через пять дней, ты откроешь потайную комнату в мансарде, включишь компьютер, подсоединишься к моему центральному офису и уничтожишь данные о семи счетах, которые находятся на отдельном файле. Ты умеешь это делать, я знаю.
— Какую комнату в мансарде? — я подъехала к нему поближе, теперь наши лошади стояли рядом. Стало совсем светло, но солнце, которое подстерегал кореец, так и не смогло пробиться сквозь пелену тумана и только слегка окрасило оранжево-красными размывами горизонт.
— Я сделал небольшую перепланировку, когда ремонтировал дом шесть лет назад, и устроил себе потайную комнату. Дверь скрыта под деревянными панелями, справа от нее у самого пола клавиша выключателя, сама комната разделена перегородкой. В передней части — разные коробки, тебя это не касается, в верхней коробке лежит ноутбук, его и подключишь. За перегородку не заходи.
Повтори.
— Не заходить за перегородку.
— Еще раз.
— Не заходить за перегородку!
— Не кричи. Теперь запоминай имя файла и пароль. Три цифры, семь букв.
— Идешь ва-банк, да?
— Не отвлекайся. Повторяй пароль, пока не запомнишь.
— Грабишь братьев Мазарини и думаешь, что тебе это сойдет с рук?
— Алиска, запомни, все в жизни относительно…
— Вот только не надо сейчас читать лекции по философии!
— Не буду. Я должен знать, что ты все запомнила правильно. Один из ярлычков с правой стороны экрана…
— Желтая лисичка? — перебиваю я его.
— Да. Твоя любимая лисичка. Если на него нажать…
— Появляется твоя электронная подпись. Ну и что?
— Она тебе понадобится после того, как наберешь пароль.
— Мазарини тебя найдут и убьют.
— Они совершенно безобидны, потому что непроходимо глупы, — самонадеянно заявляет отчим. — Когда наберешь пароль, возникнет табличка-запрос, ты вызовешь мою электронную подпись и нажмешь ОК, просто ОК, потому что адреса введены предварительно, а когда перегонка закончится, все сотрешь.
Я молчала и еле сдерживала бешенство.
— Утро какое тихое, — вздохнул кореец. — Ангелы крыльями машут, слышишь?
Я прислушалась, но не услышала ничего, кроме дыхания лошадей и стука моего сердца.
— Когда ты станешь взрослой…
— Не начинай, ладно?..
— Когда ты захочешь узнать, жив я или мертв…
— Зачем это мне узнавать?
— Однажды я поцеловал тебя в живот.
— Еще чего?.. — я дернулась, Маврушка подо мной фыркнула и переступила.
— Когда ты спала, я тебя везде целовал.
— Не правда! — Ты просто не помнишь, это были хорошие поцелуи, отцовские. Если ты захочешь узнать, жив ли я, приложи левую ладонь к животу. Вот так, чуть пониже пупка.
— И не подумаю!
— Приложи и послушай, — не обращая внимания, продолжил кореец. — Если услышишь пульс вроде легкого сердцебиения, значит, я жив.
— А если мертв?
— Почувствуешь тишину и холодок.
Я расстегнула куртку, лихорадочно выдернула из джинсов рубашку, засунула за пояс руку и приложила ладонь к животу.
— Ты мертв, кореец! — злорадно объявила я после минуты напряженной тишины в его побледневшее лицо. — Ты уже мертв! Я ничего не слышу!
— Алиса!
— Она пела тебе! Она пела тебе! — я ударила Маврушку по крупу ногами, мы помчалась вниз.
— Алиса-а-а!
— Она пела тебе и никогда не пела мне, — шептала я, не подпуская слезы к глазам. Задавленные внутри, они осели тяжелым комом и мешали дышать. — Она пела тебе, а теперь ты мертв!
Мне почудились впереди странные тени. Взлетая и падая, распластавшись по земле серьми призраками, тени неслись от хутора навстречу, и никак было не разглядеть, сколько их, пока они не пронеслись мимо, хрипя от напряжения, почти выпрямляя в одну линию гибкие длинные тела в прыжке. Три огромные собаки, выпущенные лесником, промчались, одарив на секунду близостью силы и красоты откормленных серебристо-серых натренированных тел. Где-то там, на холме, они добежали до корейца, бросились к нему с громким басовым лаем и прыгали от счастья, пугая его жеребца, и валялись на земле, обнажая голые животы, и носились кругами, пока он не слез с лошади и не дал себя повалить и облизать.
Проснувшаяся Рита бегала из комнаты в комнату, поправляя подушечки на креслах, сменила три кофточки, но ее все равно не устраивало то, что она видела в старом зеркале. Чайник закипал уже два раза. Нервничая, Рита становилась с напряженным лицом некрасивой, терялась, роняла посуду, и вот уже подступала к покрасневшим глазам, к напряженному горлу истерика — где же он, в конце концов, он приехал, почему не идет обнять жену?!
— Собак выгуливает, — зеваю я и иду досыпать.
А вечером, когда еще не включили фонарь над крыльцом и тени лесников-охранников растворялись в наступающей темноте между старыми деревьями в саду — обходы проводились раз по шесть в сутки, — я прокралась по лестнице так тихо, что Рита, застывшая в холле перед телевизором с выключенным звуком, ничего не заметила (звук мешал бы ей вслушиваться в себя и хранить память о теле и голосе корейца). С деревянной панелью пришлось повозиться, оказывается, она не сдвигалась в сторону, а поднималась вверх, в невидимую нишу, и закреплялась в поднятом положении рейкой. Дверца в потайную комнату была низкой, замок заело, ключ, выданный корейцем, не хотел поворачиваться, руки мои дрожали, а старый дом вздыхал и потрескивал своими внутренностями, как уставшее пугать дряхлое привидение.
Провозившись минут десять, я открыла замок и вошла в чулан Синей Бороды, согнувшись. Нащупала клавишу на стене справа, у самого пола, а свет не включился. Так, да? А у меня с собой фонарик! С новыми, только что вставленными батарейками. Отлично светит.
Комната оказалась совсем крошечной — два шага до поставленных друг на друга коробок у стены. Копаться в них некогда, да и кореец только что уехал, пяти дней еще не прошло, чтобы доставать ноутбук. Осветив все вокруг себя, я обнаружила, что не могу определить, где находится та самая перегородка, за которую нельзя заходить. Три сплошные стены, никаких зазоров. Ощупав все вокруг, я стала на колени и провела пальцами по соединениям стен и пола.
Неужели он специально сказал о перегородке, зная, что я обязательно сунусь ее искать?! С него станет и пошутить, катит теперь по шоссе и смеется, представляя, как я в кромешной темноте, дрожа от страха, ощупываю каждый сантиметр его потайной комнаты! От отчаяния и злости я вспотела. Села на пол.
Постаралась вспомнить, как выглядит эта часть мансарды снаружи. Посветила фонариком и вычертила пальцем в пыли приблизительный план второго этажа. Я — здесь, поставим крестик. Здесь — выступ, здесь — дверь в соседнюю комнату. Там — свалка старой мебели, и комната та метров пятнадцать, значит, стена, общая с нею, должна продолжиться еще не менее, чем на три метра! Стоит продолжить ощупывание и простукивание стен. Я подергала, пытаясь расшатать, три розетки и сунула палец в подозрительное углубление, но от этого стена не двинулась с места, открывая вход, и не вывалился оскаленный череп, охраняющий сундук с кладом. Из углубления, однако, удалось выковырять странную бусину — молочно-белая, в свете фонаря она светилась матовым жемчужным блеском и имела две дырочки, как у пуговицы. Бусину-пуговицу я засунула в карман рубашки, вставая, пнула в сердцах ногой плинтус, и мне показалось, что он сдвинулся. Я присела, разглядела и потрогала плинтус в этом месте и обнаружила, что он пластиковый! У остальных трех стен — плинтус точно деревянный, прибитый гвоздями, а здесь — пластиковый и не закрепленный.
Тут решил вмешаться внутренний голос, он посоветовал мне уйти из комнаты и вернуться завтра, когда будет светло, и, открыв дверь, воспользоваться освещением из наклонных окон в коридоре. Конечно же, я его не послушала. Конечно же, я отодрала плинтус, просунула в щель, образовавшуюся между полом и перегородкой, пальцы и, наученная опытом с первой деревянной панелью, подняла вверх и эту, открывая перед собой еще один низкий вход в темное, пугающее пространство чулана. Мне вдруг показалось, что запахло духами.
И не просто духами, а духами, которыми пользовалась мама! Перегородка — большой тяжелый лист фанеры — никак не закреплялась. Держа ее на весу правой рукой, я нащупала левой фонарик, присела, и желтый кружок заметался по чулану. Дыхание мое остановилось, я вся окаменела, только рука с фонариком, дрожа, резала и резала темное пространство на разноцветные полоски, выхватывая один за другим — крюки в стене, на которых!.. Закричав, я отшатнулась, бросив фанеру.
Перегородка упала со страшным грохотом, я бросилась из комнаты, обрушив штабель коробок и не позаботившись закрыть после себя низкую дверь.
Слетела вниз по лестнице, забилась в нишу под последним пролетом и только тогда вспомнила, что нужно дышать.
— Алиса! Алиса! Ты что-то уронила? — голос Риты издалека нереальный, как призрак жизни. — Очень есть хочется, давай ужинать, давай пить вино, слушать музыку и веселиться!
И мы ели консервы, пили вино и слушали старые пластинки — радиола не работала, а диск проигрывателя крутился, и лапка шуршала по первым черным бороздкам вздохами подступающей музыки, и я впервые поняла, что оперное пение под красное полусухое — это лучшее успокоительное.
— А кто в твоей любимой сказке — восьмая жена или пастушка — был иницу… инаци… и-ни-ци-а-то-ром открывания двери в страшный чулан? — вдруг спросила Рита после того, как мы прикончили вторую бутылку грузинского красного.
— Жена, — выдохнула я, начав дрожать.
— И что?.. Что там такое было? Отрезанные головы предыдущих семи жен? — она захихикала, потом, видя мое напряженное оцепенение, скорчила рожицу. — Ой, как страшно!…
— Там было… Там было восемь железных крюков, на которых… — я стала заикаться, — на которых висели семь мертвых жен Синей Бороды. Восьмой крюк был пустой. А может быть, на этих крюках висели только части жен.
— Как это — части?
— От одной жены — нога… От другой — почка, от третьей — сердце… От седьмой — глаз, — я решила не перечислять все подробно, но уточнила:
— Внутренних женских органов, предназначенных для деторождения, не было, это точно.
— Почему? — опять захихикала Рита.
— Потому что Ираида оказалась бесплодна. Скорей всего, он повесил ее язык.
— Язык? — задумалась Рита. — Язык — это ничего, а вот как можно повесить глаз? — она растянула себе двумя пальцами веки и уставилась на меня веселым оголенным глазом. — Он к тебе приставал?
— Нет. Но оказывается, когда я была маленькая, он целовал меня в живот.
Специально, чтобы живот это запомнил.
— Мой папа тоже меня целовал. В ушко, в носик… — Рита потрогала указательным пальцем ухо, но не попала на кончик носа, хотя открыла от усердия рот и скосила глаза. — Он тебя когда-нибудь бил?
— Еще чего!
— А твоя мама тебя била?
— Нет! — закричала я и добавила:
— Достаточно того, что она никогда мне не пела.
— И твоя тетя, эта… которая седьмая жена, она тоже не била?
— Нет.
— Тебя нужно было отлупить пару раз, — авторитетно заявила Рита. — Иногда это помогает при начальных шизофренических проявлениях. Ты тогда обидишься и сконцентрируешь свою злость и раздражение на одном человеке, а не на себе и не на всем мире. Если хочешь, я могу тебя отлупить, приму на себя тяжелую ношу, я же теперь твоя… А кто я вообще тебе?
— Отлупить?! Меня?! Знаешь, что он повесит на пустом восьмом крюке?
Твой хвост!
Представив в подробностях подвешенный на веревочке к крюку хвостик Риты, я поняла, что моя жалость к ней ушла. Навсегда.
— Ты противная, злая девчонка, — Рита встала, погрозила мне пальцем и отправилась в спальню, покачиваясь и держась за стены.
Я встала в половине восьмого утра, сварила кофе, уговорила себя съесть два бутерброда. На кухонном столе лежала связка ключей. Я сразу узнала брелок корейца — остов ракушки в янтаре, вот его ключи от квартиры, а этот — от арендованного сейфа, а этот от машины!.. Больше всего я обиделась на крошечный ключик от секретера в письменном столе корейца — мне он запрещал туда лазить! А Рите оставил все свои ключи, и еще шесть ключей, на первый взгляд, достаточно древних, чтобы открывать навесные замки и простые, поворотные. Поспорила сама с собой, что они — от этого дома, и выиграла (или проиграла), сделав два поворота замка во входной двери.
* * *
“…Однажды Синяя Борода сказал жене:— Завтра я уезжаю в далекое путешествие. Вот тебе семь ключей. Шесть больших открывают двери и шкафы в замке…”
* * *
А что, если он уехал навсегда? Если он уже знает, что не вернется?!Тогда получается… Тогда получается, что за пять дней он, чистенький, удерет далеко-далеко, снимет в этой сказочной дали деньги или переведет их на новое имя, а я, как исполнительная дура, на шестой день сотру все доказательства его махинаций со счетами Мазарини!
Я заметалась по кухне, стараясь справиться с накатившим волнением.
Ладно, или сейчас, или никогда!.. Собрала вещи в небольшую спортивную сумку, заварила термос, оделась, обулась и долго топала изо всех сил тяжелыми ботинками у двери спальни Риты, пока она не застонала:
— Алиса!.. Это ты? Мне плохо… Куда ты идешь?
Дождавшись шороха и чертыханий, я на цыпочках прошла по коридору, приоткрыла входную дверь, подумала и открыла пошире, после чего сняла ботинки и в носках быстро поднялась по лестнице наверх.
Осмотрела щиток. Два автомата были выключены, гадать было некогда, я включила оба. Потом зашла в первое маленькое помещение с разбросанными коробками, опустила за собой панель, после чего закрыла дверь, села между коробками, надела ботинки, посветила фонариком на включатель, щелкнула.
Получилось!
Пришлось перерыть почти все разбросанные коробки, потому что определить, какая из них находилась наверху до падения, было невозможно. Черный чемоданчик обнаружился в самой последней коробке, из чего я заключила, что день сегодня у меня не из удачных.
Поэтому, подключив к розеткам провода, я не сразу открыла ноутбук, а почти минуту уговаривала его оказаться исправным и с дискетой.
Повезло наполовину. Ноутбук работал, но дискеты не было.
Черт! Черт!! Черт…
Ладно, главное, собраться. И ничего не напутать. Так, пароль, запрос, вызов электронной подписи. Посмотрим, что это… Счета, счета, счета. Не философ, а бухгалтер какой-то, честное слово! Выскочил вопрос на английском.
Действительно ли я желаю отправить все указанное по заданному адресу? Стоп! А я не желаю отправлять по указанному адресу! Еще вопрос. Повторить подпись корейца. Да пожалуйста! Теперь нужно куда-то перегнать все, что на меня свалилось, а дискеты нет. Думай, Алиса, думай!
Лучше всего в такой ситуации, по прежнему опыту моих уходов из дома, покопаться в карманах. Раньше я это делала на предмет обнаружения завалявшейся монетки… Ну вот. Повезло. Я смотрю на кусочек картона, имя Пенелопа написано золотом, факс, Интернет, электронная почта… Я осторожно подношу к губам и целую карточку, и еле слышный приторный запах успокаивает мое колотящееся сердце, как будто Пенелопа специально окуривает свои визитки дымком ароматических палочек для утешения потерявшихся сердец.
…Я не собиралась заходить за перегородку в соседнее отделение, я только потрогала фанеру, за которой жил мамин запах, укрылась курткой и сразу же поплыла. Когда, засыпая, я не вижу стен и потолка (такую кромешную темень, конечно, еще нужно поискать, но два-три раза я в ней оказывалась), мне кажется, что я плыву, сны тогда бывают неприятными, но делать нечего, подсаживать фонарик не хотелось, и я поплыла, поплыла в мутной воде моих кошмаров и страхов, слегка приглушенных мстительным чувством злорадства. И злорадствовала я не зря. Рита кое-как встала, обошла дом, обнаружила открытую дверь на улицу и стала кричать во двор. Она кричала и кричала: “Алиска, не дури, иди завтракать!”, пока на ее крики не пожаловал охранник номер один. Рита объяснила, что вчера вечером мы с нею немного повздорили, “ничего особенного, и вина было всего две бутылки…”, а теперь я куда-то делась, а чайник еще теплый, но нет моей одежды и ботинок, и дверь на улицу открыта.
Охранник номер один позвонил по сотовому. Пришли охранники номер два и три. Они обошли дом, метр за метром, еще не беспокоясь, переговаривались и шутили на втором этаже, я слышала сквозь пелену дремоты их смех, посветила на часы. Это было в девять сорок.
К десяти тридцати пожаловал четвертый охранник — контуженный на голову Коля, он внес некоторое беспокойство, грохотал ботинками по лестнице с усердием проштрафившегося спецназовца, ругался матом, а когда бегал по двору, так громко орал мое имя, что подсадил голос (это я узнала через два дня). Коля предложил спустить собак, чтобы по запаху моего свитера они взяли след, но лесник обозвал Колю неприличным словом и сказал, что эти собаки стоят дороже их всех четверых, вместе взятых, к тому же они не прошли полный курс служебной подготовки и запросто рванут в лес порезвиться. Я с облегчением перевела дух. Мужчины разговаривали на лестнице, и Коля вдруг спросил:
— А эта дверь куда ведет?
У меня оборвалось сердце.
Но потом оказалось, что Коля заинтересовался соседней комнатой, а особенно сваленной там старой мебелью. Судя по грохоту, он не нашел меня ни под диваном, ни в шкафу, отчего, обозлившись, стал стучать по стене в коридоре. Я приложила ладонь к маленькой двери и слушала, как она содрогается под ударами кулака контуженного Коли. Я думала, рухнет или нет фанерная перегородка?..
Перегородка выдержала.
Минут через десять стало тихо, я выпила чаю из термоса и потихоньку выбралась из потайного чулана. С ботинками в руках, проскользнула вниз по лестнице к выходу. Дверь не скрипнула, замок за мной защелкнулся почти шепотом, я обулась, все складывалось пока хорошо, только вот я совсем не знала, куда именно направились меня искать охранники-лесники. Пробираясь в согнутом состоянии мимо окон, не выдержала и заглянула в кухонное.
Рита Мазарина и охранник Коля сидели за круглым столом и сосредоточенно пили чай. У Риты была обвязана полотенцем голова, а у Коли перебинтована правая рука. Перестарался Коля, долбя кулаком в стену…
Если представить, что три лесника-охотника обладают хотя бы относительной логикой в мышлении, то они должны направиться искать меня к дороге или к ближайшей станции. Поэтому я, не прячась, отправилась к ним на хутор, где мы вчера брали лошадей, и дошла туда за тридцать семь минут.
Ни одной машины.
Но у сарая под навесом все еще стоит мотоцикл, это хорошо, потому что в противном случае пришлось бы садиться на мини-трактор, а я не была уверена, что смогу без происшествий доехать на тракторе до станции. Не говоря уже о том, что в жизни не впрягала лошадь в телегу.
Делая пробные круги по двору, я со всей имеющейся у меня на тот момент доброжелательностью подмигнула зрителям — девочке и мальчику. Вероятно, получилось не очень хорошо, потому что мальчик стоял, открыв рот и таращась на меня, как на клоуна в цирке, а после подмигивания тут же спрятался за спину сестры.
Я падала в лесу три раза и два раза врезалась в деревья. На шоссе дело пошло лучше, только потом выяснилось, что я ехала не в ту сторону — это мне с готовностью объяснил водитель синих “Жигулей”, когда при обгоне я нечаянно сшибла его зеркало.
На станции оказалось, что один поезд до Бологого ушел полчаса назад, а следующий будет только через три часа, но с автовокзала ездит через каждые сорок минут автобус.
По моим предположениям, лесники должны были успеть обшарить все вагоны отбывшего поезда, проводить парочку автобусов, и теперь как раз возвращались к дому корейца, уверяя друг друга, что я уже нагулялась и сижу за самоваром.
Может, так оно и было, а может, они еще пробежались по лесополосе, главное, что ни на железнодорожном вокзале, ни на автостанции я их не встретила и спокойно укатила в Москву.
— Ты меня случайно застала. Срочный вызов. Хорошо выглядишь, проживание за городом пошло тебе на пользу.
— Компьютер включен? — остановила я суетящуюся Пенелопу, схватив ее за руку.
— Что?.. Да, он у меня всегда включен. Извини, я должна выйти из дома через семь минут, у меня репутация пунктуального человека, и я не собираюсь ею рисковать. К тому же моя помощница беременна, теперь придется некоторое время работать одной.
— А я сгожусь?
— Конечно, я тебя с удовольствием обучу стирке грязного белья, как только ты станешь совершеннолетней, а пока…
— Две минуты. Я посижу за твоим компьютером две минуты.
— Нет.
— Минуту сорок.
— Нет!
— Ну почему?!
— Потому что я никому не разрешаю рыться в моих документах, это раз.
Потому что я тебе не доверяю, это два. Потому что ты наверняка сбежала, и любой контакт с тобой чреват тяжелыми для меня последствиями. Это три. Хватит?
— Я отправила по электронной почте очень важную информацию. Вот по этому адресу, — провожу перед лицом Пенелопы ее карточкой. — Эта информация моя, я избавлю тебя от тяжелых последствий по ее хранению и разгадыванию, если подаришь мне дискету.