Страница:
— Попала?..
— Куда там… Я бегала за ним по кухне, потом — через коридор в комнату. Кореец шутя и даже как-то лениво отмахивался, умоляя меня не порезаться, а я кричала так громко, что прибежала соседка и стала стучать в дверь, и пока кореец открывал дверь, я порезала ему сзади плечо, а он попросил соседку позвонить ноль три — “девочке плохо”. Потом приехала “Скорая”, врач сразу же бросился перевязывать окровавленного корейца, я сидела в углу в коридоре, прижав к себе нож, и нервно икала, соседка вдруг принесла из кухни бокал, чтобы помочь мне с икотой, я взвыла от такой несправедливости судьбы, и тогда врач, закончивший перевязку, сначала отпил немного, а потом — восхищенно покачав головой — все до дна.
Я сказала, что теперь он умрет, если не вызовет у себя рвоту, врач посмотрел на меня с брезгливым снисхождением. Я знаю эти взгляды: я помню их еще со времени поющего психиатра, я замолчала и закрыла голову руками, а медсестра осторожно вытащила из моих сведенных судорогой пальцев нож. Потом я плохо помню. Врач стал писать что-то, свалился со стула, и в “Скорую” его загрузили на каталке. Пошатывающегося, окровавленного корейца завела в машину, держа под руку, медсестра, а меня, укутанную в одеяло, отнес туда на руках шофер, уверяя собравшихся в подъезде соседей, что он видел много “дурдомов”, но такого ему еще не попадалось.
— Врач “Скорой помощи” скончался через три часа. Твоего отчима перевязали, допросили в больнице и отпустили домой, а тебя поместили в бокс для психически неуравновешенных.
— Обидно, да? Отчим живехонький, с небольшой царапиной у шеи выгуливает следующую жертву, а я уже вторую неделю глотаю таблетки и отвечаю на вопросы.
Мне дадут справку?
— Справку?..
— Что я психически больна.
— Это вряд ли. Я пока не вижу особых отклонений.
— А разве это решает не комиссия? Ты откуда вообще?
— Я — судебный психиатр. Вот моя карточка.
— Тебя зовут Пенелопа? Обалдеть… Психиатр по имени Пенелопа. Ладно, я не псих, я — несовершеннолетняя сирота, у которой на фоне страданий по умершим родственникам случился нервный срыв.
— Мне очень понравился твой нервный срыв.
— Я старалась.
— Распишись здесь. И здесь. Ты свободна. Завтра придешь в отделение милиции по месту жительства и будешь там отмечаться до окончания следствия.
— Так просто?
— Сколько тебе осталось до шестнадцатилетия?
— Девять месяцев. А что?
— Если ты успеешь сделать все, что задумала, до своего совершеннолетия, я признаю тебя самой гениальной злодейкой нашего времени.
— Ой-ой-ой!.. И что тогда будет?
— Я возьму тебя к себе на работу.
— В психушку?
— Нет. В прачечную.
Запись закончена в шестнадцать сорок три”.
Осторожно отогнул уголок, набрал воздуха, оглушительно высморкался, приладил уголок на место, убедился, что тот приклеился, и, удовлетворенно кивнув, положил платок обратно в карман.
Пенелопа достала сигареты.
— В моем кабинете не курят! — тут же злорадно сообщил Лотаров.
Пенелопа сглотнула подкатившую от манипуляций с платком тошноту, убрала сигареты в сумочку, а с зажигалкой баловалась, доведя следователя металлическим клацаньем до легкого раздражения. Раздражение это проявилось сначала в осуждающих взглядах, потом — в перекладывании бумаг на столе, а в конце Лотаров опять достал платок из кармана, попробовал отлепить недавно склеенный уголок, н? смог и высморкался в середину платка.
— Пенелопа Львовна, — заявил после этого следователь, — видите, что получается: у меня аллергия на ваши духи!
— Я вас умоляю, — лениво заметила Пенелопа и покосилась на часы.
Часы показывали без десяти четыре. Рабочий день у следователя Лотарова сегодня до пяти тридцати. Если не повезет и его не вызовут по срочному вызову, то сидеть ей здесь еще долго, каждые пятнадцать минут отказываясь от чая из подозрительного стакана, и гнать подальше воспоминание о носовом платке следователя, который он засмаркивал три дня назад, тот же это платок, или…
Нет, так не годится. Пенелопа определила себе время до половины пятого.
Расслабившись на стуле, вытянув ноги и скрестив их, она, чуть покачивая острым носком правой туфельки, постаралась направить сморкательный потенциал и сосредоточенность Лотарова в нужное русло.
— Девчонка неплохо образована, артистична и имеет неуемное воображение.
Тип неврастеничного шизоида с отклонениями в гениальность. Годам к тридцати, после третьего развода, засядет писать романы.
— И что, — поинтересовался следователь после продолжительного молчания, — ничем больше, кроме как написанием любовных романов, эта психованная человечеству не угрожает?
— А это смотря в чьи руки она попадет. Я предложила спонтанный вариант ее будущего, а вы, судя по всему, готовы засадить ребенка в исправительное учреждение года на два и тем самым в дальнейшем изрядно уменьшить процент раскрываемости по особо тяжким и мошенничеству.
Шевеля губами, следователь переварил полученную информацию и поинтересовался, как же это следует понимать? Если судмедэксперт угрожает, то почему перед ним на столе лежит такое странное заключение по результатам обследования несовершеннолетней девочки Алисы? Такое, можно сказать, успокаивающее? А если Пенелопа Львовна позволяет себе критиковать методы наказания, употребляемые судебной системой в нашей стране, то ей следует помнить, что она…
— Что она является винтиком этой самой судебной системы и должна относиться к ней с почтением и здоровым прагматизмом, — закончила Пенелопа за следователя уже заученную наизусть фразу. — Я работаю в этой самой системе по совместительству, — зевнула она и перекинула ноги, теперь легко покачивалась левая туфля.
Следователь поинтересовался, знакома ли работающая по совместительству Пенелопа Львовна с материалами дела? Пенелопа покивала головой и опять зевнула.
Замахав на нее вдруг рукой, открыв угрожающе рот, следователь наклонился под стол, где благополучно чихнул. Пенелопа закрыла глаза и терпеливо выждала сморкание в заветный платок, отслеживая про себя все звуки.
— Я хочу знать, что это за духи такие, — взял следователь ручку.
— Зачем? — открыла глаза Пенелопа.
— Видите платок? — Лотарову удалось быстрым движением вытащить из кармана платок и протянуть его через стол, прежде чем Пенелопа отшатнулась. — Никогда в жизни не пользовался. А этот специально ношу для встреч с вами. Я направлю духи на санитарную экспертизу.
— Сто двадцать долларов за флакон.
— Ладно, проехали, — сдался следователь. — Как бы вы меня описали? — вдруг спросил он.
— Описала? — удивилась Пенелопа.
— Ну да, — Лотаров постучал по папке с делом Алисы К. — Вот тут у вас есть подробное описание внешности обследуемой и ассоциации, которые у вас эта внешность вызывает. А как бы вы меня описали?
На часах — четыре пятнадцать. Пенелопа в тоске смотрит на руки Лотарова, любовно разглаживающие платок.
— Честное слово, — вздыхает она, — не знаю, зачем вам это надо. Если потребуется в ходе какого-то расследования…
— А чтобы решить раз и навсегда — насколько я могу доверять вашим психологическим зарисовкам, — перебивает ее Лотаров.
— Ладно, я попробую. Мужчина сорока — сорока пяти лет, склонный к полноте, с необычайно густой вьющейся шевелюрой до плеч. Особое внимание на круглом лице со здоровым румянцем привлекают усики, за которыми наш герой, вероятно, ухаживает с исступлением холостяцкого одиночества: непосредственно под носом уточкой они густые, но потом постепенно сходят до тонких, загнутых кверху кисточек, что придает пухлому розовощекому лицу оттенок кошачьей хитрости. Не знаю, стоит ли добавить, что на этом оформление брезгливо изогнутого рта не заканчивается: под нижней губой, чтобы как-то сгладить сутенерский оттенок усиков, устрашающе топорщится маленьким треугольником этакий “вместобородник”, подобие бородки.
Итак, перед нами скептик, не отказывающий себе в удовольствии как следует загрузить желудок на ночь, однолюб, надеющийся решением кроссвордов в свободное время поддерживать ум и эрудицию в состоянии профессиональной необходимости. Наблюдателен, — Пенелопа вдруг заметила, что завелась, — упорством и выдержкой добивается того, чего его коллегам не добиться умом и риском, его нельзя назвать чистюлей, но в разработке дел аккуратен, хотя наличием нюха и интуиции похвастать не может. — Пенелопа погасила глаза, спрятав их под ресницами, переставила ноги, подумала и подтянула их к себе, потом вскинула на Лотарова уже спокойный взгляд и заметила:
— И это все. О нем.
— Разочаровали вы меня, Пенелопа Львовна, честное слово, разочаровали.
Я же знаю, что вы по мне собственное расследование делали. Мое дело для вас по знакомству выдернули из архива. Изучали. Вы всегда так предвзяты в мелочах?
— Я судьбу пятнадцатилетней девочки не могу считать мелочью.
— Ну да, ну да… У вас же присутствует тот самый нюх и интуиция, так?
Что это вы унюхали, Пенелопа Львовна?
— Ваше дело мне ничего не дало. Но раз уж вы заговорили о моей профессиональной интуиции, ладно, играем честно. В вашем личном деле нет некоторых порочащих следователя прокуратуры сведений. После развода с женой вы стали посещать китайский публичный дом. Жена ваша, уроженка города Рязани, женщина крупная, в теле, волосы рыжие, нрав жесткий. И какой же вывод я делаю из двух этих фактов? Навряд ли сорокатрехлетний мужчина пойдет развлекаться с миниатюрными китаянками в припадке ностальгии по жениным ласкам.
— Давайте чайку выпьем, — следователь достал из стола пачку заварки. — И зачем же он туда пойдет?
— Первый раз может пойти из интереса к экзотике, — Пенелопа смотрела, как Лотаров встал, налил воду в чайник и теперь выскребывает старую заварку из кружки, повернувшись к ней спиной. — А вот в шестой или восьмой раз — это уже система. Тут для меня что может быть интересным? Мотив.
— Пенелопа Львовна, ну какой у мужика может быть мотив, когда он идет к платной проститутке, честное слово, что вы мудрите? — добродушно заметил Лотаров, и Пенелопа вдруг поймала на себе его взгляд. Взгляд этот как раз задержался на ее коленках.
— Это вы правильно заметили. Мотив — вещь условная. И трудно доказуемая, так у вас выражаются? — она покачала головой, отказываясь от чая, — Лотаров помешал заварку ложкой, а ложку потом вытер своим платком. — Вы можете говорить, что ходите в китайский публичный дом для удовлетворения мужских инстинктов, а я при желании ограничу эти ваши инстинкты патологией. К примеру, я могу сказать, что мужчина, предпочитающий хрупкое недоразвитое женское тело, вполне может иметь склонности к педофилии.
— Не очень понимаю, к чему это вы клоните, — Лотаров шумно отхлебнул из чашки.
— После такого моего заявления вас с вашими сексуальными пристрастиями отстранят от дела несовершеннолетней Алисы К. хотя бы на время разбирательства.
— А вы, оказывается, опасная женщина, Пенелопа Львовна, — хитро прищурился над чашкой Лотаров, — и зачем вам мое отстранение?
— А мне не нравится, что вы собираетесь уличить девчонку в преступном умысле и запереть ее в исправительном учреждении. И если это дело отдадут, например, следователю Чуйковой Л.П., я могу быть уверена в совершенно другом исходе, поскольку, по моим сведениям, она, во-первых, разведена, а во-вторых, бывший муж замучил ее судебными исками насчет совместного проживания с ним дочери.
— Так-так-так… Давайте посмотрим, что у нас там по делу получается.
Отчиму, Г. Шеллингу, нанесена резаная рана в область основания шеи применительно к правому плечу…
— Применительно к чему? — не удержала улыбки Пенелопа.
— Применительно к правому плечу. Это значит вот сюда, — Лотаров провел ребром ладони себе над плечом. — Рана эта нанесена сзади, в момент открывания Г. Шеллингом двери. Орудие повреждения прилагается… Вот еще! При смещении режущего лезвия в сторону шеи на два с половиной сантиметра могло иметь место повреждение сонной артерии, влекущее за собой смертельный исход. Читали?
— Читала. Я думала, что в милицейских протоколах фиксируется действительное положение вещей, а не условно-предполагаемое.
— Подследственная созналась, что имела умысел отравить своего отчима, и подробно описала, чем и как.
— Хороший адвокат нейтрализует обвинение, как только всплывет эта попытка отравления. Вы должны будете доказать, чего же именно хотела подследственная. И, описывая умышленные действия по отравлению, должны будете признать, что в таком случае рана в область шеи… как там у вас? Применительно к правому плечу, да? Что эта рана не могла быть заранее подготовленным действием. Насколько я знаю, отчим Алисы заявления не подавал. Что вы расследуете?
— Я расследую смерть доктора “Скорой помощи”, которая наступила…
— …в результате отравления большой дозой атропина, и к отравлению девочка Алиса имеет только косвенное отношение, как “лицо, изготовившее напиток, сочетающий в себе алкогольную субстанцию — предположительно сто восемьдесят миллилитров, сока — предположительно шестьдесят миллилитров и атропина сорок миллилитров — аптечная расфасовка”, — процитировала Пенелопа на память. — Коктейль врачу подала соседка, медсестра — свидетель. Прошу заметить, что, по словам медсестры, врач был предупрежден, но словам девчонки значения не придал. Трагическая случайность.
— Тут ведь что интересно, Пенелопа Львовна. Если бы этот Г. Шеллинг все-таки погиб в результате отравления или перерезания ему сонной артерии, кому бы достались все его деньги?
— А что, много денег?
— И денег много, и домов загородных — три, и яхта в Ницце стоит на приколе, и вклад в швейцарском банке имеется. А родственников, считай — никого.
Одна падчерица и осталась.
— Нелогично. Если бы кореец погиб, Алиса была бы осуждена.
— А-а-а, вот тут как раз есть маленькая хитрость, и я ее разгадал, хотя вы, Пенелопа Львовна, и ограничили мои умственные способности решением кроссвордов. Она была бы осуждена как несовершеннолетняя, то есть еще не вступившая в наследование как физическое лицо. Никаких конфискаций имущества, естественно. И, отсидев, вышла бы на свободу уже совершеннолетней и ужасно богатой. Потому что по завещанию этого Г. Шеллинга в случае его внезапной смерти опекуном несовершеннолетней Алисы К. была бы назначена ее бабушка как прямая наследница всего движимого и недвижимого после смерти своей последней дочери.
Шестнадцать двадцать семь на часах. Пенелопа смотрит в лицо Лотарова.
Лотаров трет покрасневший нос и задумчиво констатирует:
— Хотя, положа руку на сердце, на этого корейца с немецкой фамилией давно пора завести уголовное дело. Пятерых жен из семи похоронил, бедняга. И все — с большим приданым. Давайте договоримся, Пенелопа Львовна, не в службу, а в дружбу — поговорите с этим Гада… Гаме…
— Гадамером, — подсказывает Пенелопа, не сводя глаз с часов. — Его зовут Гадамер Шеллинг. Это не его имя, он поменял и имя, и фамилию в двадцать три года, как раз перед первым браком. Это имена известных философов. Гадамер, подождите, вот у меня записано… так, Гадамер — приверженец герменевтики [2] , а Шеллинг — объективного идеализма.
— Ага, — задумчиво переваривает информацию Лотаров, пока Пенелопа отслеживает перемещение секундной стрелки. — Как это у вас с ходу получаются такие сложные слова?.. Вы хотите сказать, что кореец — ваш пациент?
— Почему? — удивилась Пенелопа.
— Нормальный человек разве захочет, чтобы его звали Гадамер? Ну, да ладно. Вы мне заключение…
— До свидания! — Пенелопа резко встает и идет к двери: на часах ровно половина пятого.
— Только маленькое заключение по этому корейцу, я больше не прошу, ну что вам стоит, — в голосе Лотарова просительные нотки, а рука уже полезла в карман. Пенелопа кивает головой на ходу и успевает выйти за дверь, прежде чем Лотаров вытащил свой платок.
Оставшись в кабинете один, следователь улыбнулся и убрал платок в стол, обернув его перед тем в лист бумаги. “Пенелопа” — написал он на упаковке. Кроме пластмассовых мух, которых Лотаров незаметно забрасывал в чай, а потом доставал из стакана и обсасывал перед тем, как выбросить (упаковка с инициалами П.К. — кто она, эта бедная П.К.?), в отдельной коробочке с надписью “Лузанова и Квашня” хранился гуттаперчевый паук-птицеед в натуральную величину (если бросить его на пол — прыгает и содрогается секунд тридцать), яркая губная помада, одна женская сережка с янтарем, резиновые перчатки с прожженными дырками. Тщательно упакованная в полиэтиленовый пакет стояла пепельница, полная окурков и полусгнивших огрызков яблок (он собирал окурки в других кабинетах и на лестнице из банок, приводя сослуживцев в состояние умственного ступора, при котором невозможны насмешки или слухи), отлично выполненный замшевый муляж полуразложившейся дохлой крысы с оскаленными зубами лежал просто так, незавернутый и ненадписанный, а из баллончика-шутихи следователь Лотаров за две секунды мог показательно испачкать свою одежду чем-то средним между кетчупом и блевотиной и за пятнадцать-двадцать секунд (в случае срочного вызова с допроса к начальству) убрать всю эту синтетическую накипь в коридоре бумажной салфеткой.
Что характерно: надписи на этикетках и пакетах менялись, а ассортимент почти нет. Универсальный набор для проведения удачных следственных бесед изобрел следователь Лотаров. Любой наблюдательный человек, изучив этот набор, скажет, что следователь предпочитал развлекаться подобным образом с подследственным” женского пола, и будет абсолютно прав. Хотя, к примеру, пятна губной помады на лице, блевотина на пиджаке и пепельница некурящего Лотарова — эти атрибуты успешных допросов подходили для создания обманного образа следователя и для мужчин, и для женщин.
Кое-кто из подследственных после допросов у следователя пытался рассказать своему адвокату или родне ужасы пережитого в кабинете Лотарова, но получалось это как-то невнятно и на использование недопустимых мер устрашения или запугивания не походило. И если бы кто-то, сопоставив наличие всех этих предметов в столе следователя и синюшную бледность некоторых выходящих из его кабинета подследственных, посоветовал Лотарову подлечиться или хотя бы посоветоваться с психиатром, этот человек был бы посрамлен процентом раскрываемости дел у следователя Лотарова и заверениями начальства, что такого исполнительного и принципиального работника встретишь в современной судебной системе крайне редко, крайне!
А то, что следователь Лотаров совсем не глуп, подтверждается его посещением в семнадцать двадцать кафе “Суши уши” и беседой с адвокатом, проведенной под теплое саке и сырую рыбу в соевом соусе. Адвокат не переваривал ни то, ни другое. Прикрывая свой чувствительный нос от рыбных запахов белейшим платочком с вышитыми инициалами, адвокат с уважением выслушал все, что Лотаров думает о смерти хирурга Синельникова, по неосторожности отравленного в квартире корейца. Наблюдая реакцию адвоката на японскую кухню, следователь ловко управлялся с палочками, кусочками рыбы, отваренными овощами и рисом. Адвокат не мог понять, почему каждый раз для встреч с ним следователь выбирает именно это отвратительно пахнущее место (он не знал, конечно, о содержимом стола Лотарова). Он слушал молча, иногда кивал, иногда, не соглашаясь, водил из стороны в сторону указательным пальцем с массивным перстнем (Лотарову виден был тогда ободок этого перстня со стороны ладони, и следователь в который раз ловил себя на том, что прикидывает, какой именно оттенок образа он создаст, нацепив на свою руку что-то подобное). Пока что перстень не подходил ни к многоразовому носовому платку, ни к пауку, а что уж говорить о содержимом баллончика…
Адвокат ушел раньше. Лотаров задержался, ковыряясь в зубах зубочисткой и задумчиво потом ее нюхая. Перебирая в памяти все им сказанное, следователь сам себе иногда кивал — это означало похвалу, или кривился, изгибая при этом верхнюю губу таким изощренным образом, что она соприкасалась с носом — это означало легкое недовольство. Итак. Следователь только что передал адвокату весьма важную информацию. Сделал он это специально, хотя к разговору заранее не готовился, и в большей степени, конечно, эта встреча явилась следствием надменности и брезгливости Пенелопы, прекрасной сероглазой Пенелопы, сорока двух лет, не замужем, предпочитающей решать свои сексуальные проблемы с личным составом отделения номер сорок пять, а профессиональные с заместителем генпрокурора.
С личным составом сорок пятого отделения она обычно посещала тренажерный зал, из которого уходила в сопровождении очередного героя, особенно эротичным приемом уложившего ее на ковер, а с заместителем главного и двумя его приближенными играла каждую третью субботу в преферанс. Теперь адвокат знает, что Пенелопа готовит в свою прачечную новою работницу, несовершеннолетнюю Алису К., задумавшую зарезать своего отчима, но почему-то вместо этого совершенно случайным образом отравившую хирурга Синельникова — личность одиозную, в городе печально известную. Интерес Пенелопы означает, что девчонку не осудят, Пенелопа не даст, и не даст она это сделать любой ценой.
Следователь Лотаров шел домой, не обходя лужи, вполне довольный ужином и самим собой. В однокомнатной квартире его ждала шахматная доска с незавершенной партией и кот Допрос, с которым он эту партию и доиграет.
Горящие окна светились желтым цветом, в лужах отражались поочередно — рекламные сполохи и кромешная темень с безумным зрачком фонаря, дул ветер, и, как всякий ветер ноября, он был неприятен, но свеж; накатывающий иногда дождь косил росчерками по витринам, едва ползущие — час пик — автомобили сливались зажженными фарами в полоски текущей лавы, и город пропах выхлопными газами, как квартира одинокого пенсионера старыми одеялами и лекарствами.
Объявление в газете: “Прачка по вызову. Дорого”. Если набрать указанный номер телефона, приятный женский голос перечислит расценки, заметит, что срочная стирка проводится в течение трех часов с момента заказа, “к вам подъедет наш фирменный фургон, заберет вещи и через три часа привезет их выстиранными и выглаженными”. Стирка мужской рубашки — пятнадцать долларов, льняной простыни — десять, а шелковой — двадцать, бального платья — сорок пять, индийской шали — пятьдесят и так далее, пока клиент, извинившись, положит трубку или бросит ее, не извинившись.
Объявление в Интернет-службе более развернуто, оно уже заставляет задуматься: “Стираем грязное белье. Дорого. Конфиденциально”, сообщение по электронной почте можно отправить на адрес e-mail:penelopa@laun-dress.ru.
Некоторые особенно любопытные бездельники пишут просто, чтобы узнать, почему — Пенелопа, и получают исчерпывающий ответ: “А чем, по-вашему, занималась жена Одиссея в ожидании странствующего мужа, когда не пряла?” А некоторые особенно догадливые спрашивали в лоб: “Пенелопа, ты разводишь или сватаешь?”, на что тоже получали исчерпывающий ответ: “Решаю любые проблемы с грязным бельем, и эти в том числе”.
Выйдя из кафе, я сразу же направилась в мастерскую “Кодла” и почти час рассказывала застывшей от моего невероятного повествования мотокоманде о невероятных приключениях, аресте и беседе с психиатром за бокалом вина. В “Кодле” всегда пахнет дальней дорогой, бензином, сваркой и еще курятником из-за почтовых голубей, которых разводит Тихоня.
— Что ты теперь будешь делать? — поинтересовался в конце самый старый из роллеров — Сутяга.
— Пойду домой. Посмотрю, как там кореец, — ответила я, не задумываясь, и вдруг поняла, что ужасно хочу увидеть его противную, невозмутимую, узкоглазую морду!
— А знаешь, — заметила на это налысо обритая и вечно сексуально озабоченная Офелия, — ты запала на своего отчима, факт! На тебя попала его кровь? Когда ты его порезала, выпачкалась кровью?
— Выпачкалась?.. Нет, не помню.
— Если выпачкалась, все — тебе хана. Вы покровились, и ты теперь никуда не денешься!
— Я перед этим его заблевала слегка, это хоть ничего не значит?
Сутяга предлагает остаться на несколько дней в мастерской, есть у них комната для лишенных домашнего очага странников.
— Шумновато, правда, но ничего, я, когда ушел от второй жены, две недели здесь жил. Зато есть душ и кухня, научишься ремонтировать машины, ругаться матом на испанском, португальском и чешском.
— Куда там… Я бегала за ним по кухне, потом — через коридор в комнату. Кореец шутя и даже как-то лениво отмахивался, умоляя меня не порезаться, а я кричала так громко, что прибежала соседка и стала стучать в дверь, и пока кореец открывал дверь, я порезала ему сзади плечо, а он попросил соседку позвонить ноль три — “девочке плохо”. Потом приехала “Скорая”, врач сразу же бросился перевязывать окровавленного корейца, я сидела в углу в коридоре, прижав к себе нож, и нервно икала, соседка вдруг принесла из кухни бокал, чтобы помочь мне с икотой, я взвыла от такой несправедливости судьбы, и тогда врач, закончивший перевязку, сначала отпил немного, а потом — восхищенно покачав головой — все до дна.
Я сказала, что теперь он умрет, если не вызовет у себя рвоту, врач посмотрел на меня с брезгливым снисхождением. Я знаю эти взгляды: я помню их еще со времени поющего психиатра, я замолчала и закрыла голову руками, а медсестра осторожно вытащила из моих сведенных судорогой пальцев нож. Потом я плохо помню. Врач стал писать что-то, свалился со стула, и в “Скорую” его загрузили на каталке. Пошатывающегося, окровавленного корейца завела в машину, держа под руку, медсестра, а меня, укутанную в одеяло, отнес туда на руках шофер, уверяя собравшихся в подъезде соседей, что он видел много “дурдомов”, но такого ему еще не попадалось.
— Врач “Скорой помощи” скончался через три часа. Твоего отчима перевязали, допросили в больнице и отпустили домой, а тебя поместили в бокс для психически неуравновешенных.
— Обидно, да? Отчим живехонький, с небольшой царапиной у шеи выгуливает следующую жертву, а я уже вторую неделю глотаю таблетки и отвечаю на вопросы.
Мне дадут справку?
— Справку?..
— Что я психически больна.
— Это вряд ли. Я пока не вижу особых отклонений.
— А разве это решает не комиссия? Ты откуда вообще?
— Я — судебный психиатр. Вот моя карточка.
— Тебя зовут Пенелопа? Обалдеть… Психиатр по имени Пенелопа. Ладно, я не псих, я — несовершеннолетняя сирота, у которой на фоне страданий по умершим родственникам случился нервный срыв.
— Мне очень понравился твой нервный срыв.
— Я старалась.
— Распишись здесь. И здесь. Ты свободна. Завтра придешь в отделение милиции по месту жительства и будешь там отмечаться до окончания следствия.
— Так просто?
— Сколько тебе осталось до шестнадцатилетия?
— Девять месяцев. А что?
— Если ты успеешь сделать все, что задумала, до своего совершеннолетия, я признаю тебя самой гениальной злодейкой нашего времени.
— Ой-ой-ой!.. И что тогда будет?
— Я возьму тебя к себе на работу.
— В психушку?
— Нет. В прачечную.
Запись закончена в шестнадцать сорок три”.
* * *
Следователь Лотаров достал из кармана тщательно свернутый платок.Осторожно отогнул уголок, набрал воздуха, оглушительно высморкался, приладил уголок на место, убедился, что тот приклеился, и, удовлетворенно кивнув, положил платок обратно в карман.
Пенелопа достала сигареты.
— В моем кабинете не курят! — тут же злорадно сообщил Лотаров.
Пенелопа сглотнула подкатившую от манипуляций с платком тошноту, убрала сигареты в сумочку, а с зажигалкой баловалась, доведя следователя металлическим клацаньем до легкого раздражения. Раздражение это проявилось сначала в осуждающих взглядах, потом — в перекладывании бумаг на столе, а в конце Лотаров опять достал платок из кармана, попробовал отлепить недавно склеенный уголок, н? смог и высморкался в середину платка.
— Пенелопа Львовна, — заявил после этого следователь, — видите, что получается: у меня аллергия на ваши духи!
— Я вас умоляю, — лениво заметила Пенелопа и покосилась на часы.
Часы показывали без десяти четыре. Рабочий день у следователя Лотарова сегодня до пяти тридцати. Если не повезет и его не вызовут по срочному вызову, то сидеть ей здесь еще долго, каждые пятнадцать минут отказываясь от чая из подозрительного стакана, и гнать подальше воспоминание о носовом платке следователя, который он засмаркивал три дня назад, тот же это платок, или…
Нет, так не годится. Пенелопа определила себе время до половины пятого.
Расслабившись на стуле, вытянув ноги и скрестив их, она, чуть покачивая острым носком правой туфельки, постаралась направить сморкательный потенциал и сосредоточенность Лотарова в нужное русло.
— Девчонка неплохо образована, артистична и имеет неуемное воображение.
Тип неврастеничного шизоида с отклонениями в гениальность. Годам к тридцати, после третьего развода, засядет писать романы.
— И что, — поинтересовался следователь после продолжительного молчания, — ничем больше, кроме как написанием любовных романов, эта психованная человечеству не угрожает?
— А это смотря в чьи руки она попадет. Я предложила спонтанный вариант ее будущего, а вы, судя по всему, готовы засадить ребенка в исправительное учреждение года на два и тем самым в дальнейшем изрядно уменьшить процент раскрываемости по особо тяжким и мошенничеству.
Шевеля губами, следователь переварил полученную информацию и поинтересовался, как же это следует понимать? Если судмедэксперт угрожает, то почему перед ним на столе лежит такое странное заключение по результатам обследования несовершеннолетней девочки Алисы? Такое, можно сказать, успокаивающее? А если Пенелопа Львовна позволяет себе критиковать методы наказания, употребляемые судебной системой в нашей стране, то ей следует помнить, что она…
— Что она является винтиком этой самой судебной системы и должна относиться к ней с почтением и здоровым прагматизмом, — закончила Пенелопа за следователя уже заученную наизусть фразу. — Я работаю в этой самой системе по совместительству, — зевнула она и перекинула ноги, теперь легко покачивалась левая туфля.
Следователь поинтересовался, знакома ли работающая по совместительству Пенелопа Львовна с материалами дела? Пенелопа покивала головой и опять зевнула.
Замахав на нее вдруг рукой, открыв угрожающе рот, следователь наклонился под стол, где благополучно чихнул. Пенелопа закрыла глаза и терпеливо выждала сморкание в заветный платок, отслеживая про себя все звуки.
— Я хочу знать, что это за духи такие, — взял следователь ручку.
— Зачем? — открыла глаза Пенелопа.
— Видите платок? — Лотарову удалось быстрым движением вытащить из кармана платок и протянуть его через стол, прежде чем Пенелопа отшатнулась. — Никогда в жизни не пользовался. А этот специально ношу для встреч с вами. Я направлю духи на санитарную экспертизу.
— Сто двадцать долларов за флакон.
— Ладно, проехали, — сдался следователь. — Как бы вы меня описали? — вдруг спросил он.
— Описала? — удивилась Пенелопа.
— Ну да, — Лотаров постучал по папке с делом Алисы К. — Вот тут у вас есть подробное описание внешности обследуемой и ассоциации, которые у вас эта внешность вызывает. А как бы вы меня описали?
На часах — четыре пятнадцать. Пенелопа в тоске смотрит на руки Лотарова, любовно разглаживающие платок.
— Честное слово, — вздыхает она, — не знаю, зачем вам это надо. Если потребуется в ходе какого-то расследования…
— А чтобы решить раз и навсегда — насколько я могу доверять вашим психологическим зарисовкам, — перебивает ее Лотаров.
— Ладно, я попробую. Мужчина сорока — сорока пяти лет, склонный к полноте, с необычайно густой вьющейся шевелюрой до плеч. Особое внимание на круглом лице со здоровым румянцем привлекают усики, за которыми наш герой, вероятно, ухаживает с исступлением холостяцкого одиночества: непосредственно под носом уточкой они густые, но потом постепенно сходят до тонких, загнутых кверху кисточек, что придает пухлому розовощекому лицу оттенок кошачьей хитрости. Не знаю, стоит ли добавить, что на этом оформление брезгливо изогнутого рта не заканчивается: под нижней губой, чтобы как-то сгладить сутенерский оттенок усиков, устрашающе топорщится маленьким треугольником этакий “вместобородник”, подобие бородки.
Итак, перед нами скептик, не отказывающий себе в удовольствии как следует загрузить желудок на ночь, однолюб, надеющийся решением кроссвордов в свободное время поддерживать ум и эрудицию в состоянии профессиональной необходимости. Наблюдателен, — Пенелопа вдруг заметила, что завелась, — упорством и выдержкой добивается того, чего его коллегам не добиться умом и риском, его нельзя назвать чистюлей, но в разработке дел аккуратен, хотя наличием нюха и интуиции похвастать не может. — Пенелопа погасила глаза, спрятав их под ресницами, переставила ноги, подумала и подтянула их к себе, потом вскинула на Лотарова уже спокойный взгляд и заметила:
— И это все. О нем.
— Разочаровали вы меня, Пенелопа Львовна, честное слово, разочаровали.
Я же знаю, что вы по мне собственное расследование делали. Мое дело для вас по знакомству выдернули из архива. Изучали. Вы всегда так предвзяты в мелочах?
— Я судьбу пятнадцатилетней девочки не могу считать мелочью.
— Ну да, ну да… У вас же присутствует тот самый нюх и интуиция, так?
Что это вы унюхали, Пенелопа Львовна?
— Ваше дело мне ничего не дало. Но раз уж вы заговорили о моей профессиональной интуиции, ладно, играем честно. В вашем личном деле нет некоторых порочащих следователя прокуратуры сведений. После развода с женой вы стали посещать китайский публичный дом. Жена ваша, уроженка города Рязани, женщина крупная, в теле, волосы рыжие, нрав жесткий. И какой же вывод я делаю из двух этих фактов? Навряд ли сорокатрехлетний мужчина пойдет развлекаться с миниатюрными китаянками в припадке ностальгии по жениным ласкам.
— Давайте чайку выпьем, — следователь достал из стола пачку заварки. — И зачем же он туда пойдет?
— Первый раз может пойти из интереса к экзотике, — Пенелопа смотрела, как Лотаров встал, налил воду в чайник и теперь выскребывает старую заварку из кружки, повернувшись к ней спиной. — А вот в шестой или восьмой раз — это уже система. Тут для меня что может быть интересным? Мотив.
— Пенелопа Львовна, ну какой у мужика может быть мотив, когда он идет к платной проститутке, честное слово, что вы мудрите? — добродушно заметил Лотаров, и Пенелопа вдруг поймала на себе его взгляд. Взгляд этот как раз задержался на ее коленках.
— Это вы правильно заметили. Мотив — вещь условная. И трудно доказуемая, так у вас выражаются? — она покачала головой, отказываясь от чая, — Лотаров помешал заварку ложкой, а ложку потом вытер своим платком. — Вы можете говорить, что ходите в китайский публичный дом для удовлетворения мужских инстинктов, а я при желании ограничу эти ваши инстинкты патологией. К примеру, я могу сказать, что мужчина, предпочитающий хрупкое недоразвитое женское тело, вполне может иметь склонности к педофилии.
— Не очень понимаю, к чему это вы клоните, — Лотаров шумно отхлебнул из чашки.
— После такого моего заявления вас с вашими сексуальными пристрастиями отстранят от дела несовершеннолетней Алисы К. хотя бы на время разбирательства.
— А вы, оказывается, опасная женщина, Пенелопа Львовна, — хитро прищурился над чашкой Лотаров, — и зачем вам мое отстранение?
— А мне не нравится, что вы собираетесь уличить девчонку в преступном умысле и запереть ее в исправительном учреждении. И если это дело отдадут, например, следователю Чуйковой Л.П., я могу быть уверена в совершенно другом исходе, поскольку, по моим сведениям, она, во-первых, разведена, а во-вторых, бывший муж замучил ее судебными исками насчет совместного проживания с ним дочери.
— Так-так-так… Давайте посмотрим, что у нас там по делу получается.
Отчиму, Г. Шеллингу, нанесена резаная рана в область основания шеи применительно к правому плечу…
— Применительно к чему? — не удержала улыбки Пенелопа.
— Применительно к правому плечу. Это значит вот сюда, — Лотаров провел ребром ладони себе над плечом. — Рана эта нанесена сзади, в момент открывания Г. Шеллингом двери. Орудие повреждения прилагается… Вот еще! При смещении режущего лезвия в сторону шеи на два с половиной сантиметра могло иметь место повреждение сонной артерии, влекущее за собой смертельный исход. Читали?
— Читала. Я думала, что в милицейских протоколах фиксируется действительное положение вещей, а не условно-предполагаемое.
— Подследственная созналась, что имела умысел отравить своего отчима, и подробно описала, чем и как.
— Хороший адвокат нейтрализует обвинение, как только всплывет эта попытка отравления. Вы должны будете доказать, чего же именно хотела подследственная. И, описывая умышленные действия по отравлению, должны будете признать, что в таком случае рана в область шеи… как там у вас? Применительно к правому плечу, да? Что эта рана не могла быть заранее подготовленным действием. Насколько я знаю, отчим Алисы заявления не подавал. Что вы расследуете?
— Я расследую смерть доктора “Скорой помощи”, которая наступила…
— …в результате отравления большой дозой атропина, и к отравлению девочка Алиса имеет только косвенное отношение, как “лицо, изготовившее напиток, сочетающий в себе алкогольную субстанцию — предположительно сто восемьдесят миллилитров, сока — предположительно шестьдесят миллилитров и атропина сорок миллилитров — аптечная расфасовка”, — процитировала Пенелопа на память. — Коктейль врачу подала соседка, медсестра — свидетель. Прошу заметить, что, по словам медсестры, врач был предупрежден, но словам девчонки значения не придал. Трагическая случайность.
— Тут ведь что интересно, Пенелопа Львовна. Если бы этот Г. Шеллинг все-таки погиб в результате отравления или перерезания ему сонной артерии, кому бы достались все его деньги?
— А что, много денег?
— И денег много, и домов загородных — три, и яхта в Ницце стоит на приколе, и вклад в швейцарском банке имеется. А родственников, считай — никого.
Одна падчерица и осталась.
— Нелогично. Если бы кореец погиб, Алиса была бы осуждена.
— А-а-а, вот тут как раз есть маленькая хитрость, и я ее разгадал, хотя вы, Пенелопа Львовна, и ограничили мои умственные способности решением кроссвордов. Она была бы осуждена как несовершеннолетняя, то есть еще не вступившая в наследование как физическое лицо. Никаких конфискаций имущества, естественно. И, отсидев, вышла бы на свободу уже совершеннолетней и ужасно богатой. Потому что по завещанию этого Г. Шеллинга в случае его внезапной смерти опекуном несовершеннолетней Алисы К. была бы назначена ее бабушка как прямая наследница всего движимого и недвижимого после смерти своей последней дочери.
Шестнадцать двадцать семь на часах. Пенелопа смотрит в лицо Лотарова.
Лотаров трет покрасневший нос и задумчиво констатирует:
— Хотя, положа руку на сердце, на этого корейца с немецкой фамилией давно пора завести уголовное дело. Пятерых жен из семи похоронил, бедняга. И все — с большим приданым. Давайте договоримся, Пенелопа Львовна, не в службу, а в дружбу — поговорите с этим Гада… Гаме…
— Гадамером, — подсказывает Пенелопа, не сводя глаз с часов. — Его зовут Гадамер Шеллинг. Это не его имя, он поменял и имя, и фамилию в двадцать три года, как раз перед первым браком. Это имена известных философов. Гадамер, подождите, вот у меня записано… так, Гадамер — приверженец герменевтики [2] , а Шеллинг — объективного идеализма.
— Ага, — задумчиво переваривает информацию Лотаров, пока Пенелопа отслеживает перемещение секундной стрелки. — Как это у вас с ходу получаются такие сложные слова?.. Вы хотите сказать, что кореец — ваш пациент?
— Почему? — удивилась Пенелопа.
— Нормальный человек разве захочет, чтобы его звали Гадамер? Ну, да ладно. Вы мне заключение…
— До свидания! — Пенелопа резко встает и идет к двери: на часах ровно половина пятого.
— Только маленькое заключение по этому корейцу, я больше не прошу, ну что вам стоит, — в голосе Лотарова просительные нотки, а рука уже полезла в карман. Пенелопа кивает головой на ходу и успевает выйти за дверь, прежде чем Лотаров вытащил свой платок.
Оставшись в кабинете один, следователь улыбнулся и убрал платок в стол, обернув его перед тем в лист бумаги. “Пенелопа” — написал он на упаковке. Кроме пластмассовых мух, которых Лотаров незаметно забрасывал в чай, а потом доставал из стакана и обсасывал перед тем, как выбросить (упаковка с инициалами П.К. — кто она, эта бедная П.К.?), в отдельной коробочке с надписью “Лузанова и Квашня” хранился гуттаперчевый паук-птицеед в натуральную величину (если бросить его на пол — прыгает и содрогается секунд тридцать), яркая губная помада, одна женская сережка с янтарем, резиновые перчатки с прожженными дырками. Тщательно упакованная в полиэтиленовый пакет стояла пепельница, полная окурков и полусгнивших огрызков яблок (он собирал окурки в других кабинетах и на лестнице из банок, приводя сослуживцев в состояние умственного ступора, при котором невозможны насмешки или слухи), отлично выполненный замшевый муляж полуразложившейся дохлой крысы с оскаленными зубами лежал просто так, незавернутый и ненадписанный, а из баллончика-шутихи следователь Лотаров за две секунды мог показательно испачкать свою одежду чем-то средним между кетчупом и блевотиной и за пятнадцать-двадцать секунд (в случае срочного вызова с допроса к начальству) убрать всю эту синтетическую накипь в коридоре бумажной салфеткой.
Что характерно: надписи на этикетках и пакетах менялись, а ассортимент почти нет. Универсальный набор для проведения удачных следственных бесед изобрел следователь Лотаров. Любой наблюдательный человек, изучив этот набор, скажет, что следователь предпочитал развлекаться подобным образом с подследственным” женского пола, и будет абсолютно прав. Хотя, к примеру, пятна губной помады на лице, блевотина на пиджаке и пепельница некурящего Лотарова — эти атрибуты успешных допросов подходили для создания обманного образа следователя и для мужчин, и для женщин.
Кое-кто из подследственных после допросов у следователя пытался рассказать своему адвокату или родне ужасы пережитого в кабинете Лотарова, но получалось это как-то невнятно и на использование недопустимых мер устрашения или запугивания не походило. И если бы кто-то, сопоставив наличие всех этих предметов в столе следователя и синюшную бледность некоторых выходящих из его кабинета подследственных, посоветовал Лотарову подлечиться или хотя бы посоветоваться с психиатром, этот человек был бы посрамлен процентом раскрываемости дел у следователя Лотарова и заверениями начальства, что такого исполнительного и принципиального работника встретишь в современной судебной системе крайне редко, крайне!
А то, что следователь Лотаров совсем не глуп, подтверждается его посещением в семнадцать двадцать кафе “Суши уши” и беседой с адвокатом, проведенной под теплое саке и сырую рыбу в соевом соусе. Адвокат не переваривал ни то, ни другое. Прикрывая свой чувствительный нос от рыбных запахов белейшим платочком с вышитыми инициалами, адвокат с уважением выслушал все, что Лотаров думает о смерти хирурга Синельникова, по неосторожности отравленного в квартире корейца. Наблюдая реакцию адвоката на японскую кухню, следователь ловко управлялся с палочками, кусочками рыбы, отваренными овощами и рисом. Адвокат не мог понять, почему каждый раз для встреч с ним следователь выбирает именно это отвратительно пахнущее место (он не знал, конечно, о содержимом стола Лотарова). Он слушал молча, иногда кивал, иногда, не соглашаясь, водил из стороны в сторону указательным пальцем с массивным перстнем (Лотарову виден был тогда ободок этого перстня со стороны ладони, и следователь в который раз ловил себя на том, что прикидывает, какой именно оттенок образа он создаст, нацепив на свою руку что-то подобное). Пока что перстень не подходил ни к многоразовому носовому платку, ни к пауку, а что уж говорить о содержимом баллончика…
Адвокат ушел раньше. Лотаров задержался, ковыряясь в зубах зубочисткой и задумчиво потом ее нюхая. Перебирая в памяти все им сказанное, следователь сам себе иногда кивал — это означало похвалу, или кривился, изгибая при этом верхнюю губу таким изощренным образом, что она соприкасалась с носом — это означало легкое недовольство. Итак. Следователь только что передал адвокату весьма важную информацию. Сделал он это специально, хотя к разговору заранее не готовился, и в большей степени, конечно, эта встреча явилась следствием надменности и брезгливости Пенелопы, прекрасной сероглазой Пенелопы, сорока двух лет, не замужем, предпочитающей решать свои сексуальные проблемы с личным составом отделения номер сорок пять, а профессиональные с заместителем генпрокурора.
С личным составом сорок пятого отделения она обычно посещала тренажерный зал, из которого уходила в сопровождении очередного героя, особенно эротичным приемом уложившего ее на ковер, а с заместителем главного и двумя его приближенными играла каждую третью субботу в преферанс. Теперь адвокат знает, что Пенелопа готовит в свою прачечную новою работницу, несовершеннолетнюю Алису К., задумавшую зарезать своего отчима, но почему-то вместо этого совершенно случайным образом отравившую хирурга Синельникова — личность одиозную, в городе печально известную. Интерес Пенелопы означает, что девчонку не осудят, Пенелопа не даст, и не даст она это сделать любой ценой.
Следователь Лотаров шел домой, не обходя лужи, вполне довольный ужином и самим собой. В однокомнатной квартире его ждала шахматная доска с незавершенной партией и кот Допрос, с которым он эту партию и доиграет.
Горящие окна светились желтым цветом, в лужах отражались поочередно — рекламные сполохи и кромешная темень с безумным зрачком фонаря, дул ветер, и, как всякий ветер ноября, он был неприятен, но свеж; накатывающий иногда дождь косил росчерками по витринам, едва ползущие — час пик — автомобили сливались зажженными фарами в полоски текущей лавы, и город пропах выхлопными газами, как квартира одинокого пенсионера старыми одеялами и лекарствами.
Объявление в газете: “Прачка по вызову. Дорого”. Если набрать указанный номер телефона, приятный женский голос перечислит расценки, заметит, что срочная стирка проводится в течение трех часов с момента заказа, “к вам подъедет наш фирменный фургон, заберет вещи и через три часа привезет их выстиранными и выглаженными”. Стирка мужской рубашки — пятнадцать долларов, льняной простыни — десять, а шелковой — двадцать, бального платья — сорок пять, индийской шали — пятьдесят и так далее, пока клиент, извинившись, положит трубку или бросит ее, не извинившись.
Объявление в Интернет-службе более развернуто, оно уже заставляет задуматься: “Стираем грязное белье. Дорого. Конфиденциально”, сообщение по электронной почте можно отправить на адрес e-mail:penelopa@laun-dress.ru.
Некоторые особенно любопытные бездельники пишут просто, чтобы узнать, почему — Пенелопа, и получают исчерпывающий ответ: “А чем, по-вашему, занималась жена Одиссея в ожидании странствующего мужа, когда не пряла?” А некоторые особенно догадливые спрашивали в лоб: “Пенелопа, ты разводишь или сватаешь?”, на что тоже получали исчерпывающий ответ: “Решаю любые проблемы с грязным бельем, и эти в том числе”.
Выйдя из кафе, я сразу же направилась в мастерскую “Кодла” и почти час рассказывала застывшей от моего невероятного повествования мотокоманде о невероятных приключениях, аресте и беседе с психиатром за бокалом вина. В “Кодле” всегда пахнет дальней дорогой, бензином, сваркой и еще курятником из-за почтовых голубей, которых разводит Тихоня.
— Что ты теперь будешь делать? — поинтересовался в конце самый старый из роллеров — Сутяга.
— Пойду домой. Посмотрю, как там кореец, — ответила я, не задумываясь, и вдруг поняла, что ужасно хочу увидеть его противную, невозмутимую, узкоглазую морду!
— А знаешь, — заметила на это налысо обритая и вечно сексуально озабоченная Офелия, — ты запала на своего отчима, факт! На тебя попала его кровь? Когда ты его порезала, выпачкалась кровью?
— Выпачкалась?.. Нет, не помню.
— Если выпачкалась, все — тебе хана. Вы покровились, и ты теперь никуда не денешься!
— Я перед этим его заблевала слегка, это хоть ничего не значит?
Сутяга предлагает остаться на несколько дней в мастерской, есть у них комната для лишенных домашнего очага странников.
— Шумновато, правда, но ничего, я, когда ушел от второй жены, две недели здесь жил. Зато есть душ и кухня, научишься ремонтировать машины, ругаться матом на испанском, португальском и чешском.