Васина Нина. Падчерица Синей Бороды

   Если доживешь до моего возраста, значит, ты действительно неистребима и очень опасна. Но я думаю, что не доживешь. Я тебе сейчас завидую, что не доживешь, понимаешь? Не ощутишь зависти и разочарования.
   — Я тебе не завидую и не жалею, — говорит Пенелопа, отвернувшись от всех к окну. — Деньги? Да, отберу, если сумею. Но рук выкручивать не буду. Для меня это дело принципа, что победит — твое везенье или мой опыт!
   — А я хочу посмотреть, как ты всех обведешь вокруг пальца, заберешь деньги и укатишь кататься на яхте по океану! — смеется Чучуня.
   Алиса спит в гамаке под Триумфальной аркой. На улице — метель, ветер бросает в стекло пригоршни снега, злится — никто не хочет с ним поиграть.
   Холодно. Со зловещим шуршанием зима заползает в подземные переходы, в подвалы и открытые двери подъездов, и если приглядеться, становится заметно перемещение снега, как живого существа, перекатывающегося, пересыпающегося, шуршащего, и вдруг — ставшего дыбом и скользнувшего по двору небольшим смерчем! Догонит чей-то сон, и спрячет под собой, и сам затихнет небольшим сугробом.
   — Как же ты прокололась с дискетой? — вздыхает Королева.
   — Двадцать раз уже рассказывала, — отмахивается Пенелопа. — Почему пустила к компьютеру? Она сказала, что отправила мне почту. Да, представьте, ничего не насторожило! Как я могла подумать, что она переслала мне сведения о “Медикуне”! Ну копается подросток в почте, они сейчас все живут железками.
   Попросила дискету. Я дала. А она за две секунды — раз! раз! — три кнопки — информация стерта! Тогда я, конечно, дернулась, стала вспоминать, подумала, что письмо ее было похоже на банковские коды по пересылке счетов, а толку?! Она потом сама в машине сказала, что ее отчим ограбил братьев Мазарини. Я обмерла, когда узнала, что “Медикун” свернулся, но не могла представить, что она в этом замешана, что отчим попросит ее стереть информацию в своем ноутбуке.
   — На той дискете только банковские коды? — задумалась Ириска.
   — Да. Всю остальную информацию о поставщиках и заказчиках она все стерла еще в Сюсюках!
   — Что это ты так нервничаешь? — всматривается в Пенелопу Королева. — Ну, стерла. Хватай под мышку этот ноутбук, тащи в Контору, там есть специалисты по жестким дискам!
   — Я потому и нервничаю, что в полном дерьме. Ничего нет на жестком диске. Ничего. Девочка отработала, как профессиональный вор. Переслала мне информацию на электронную почту. Стерла ее у себя. Провела компрессовку и утилизовала пустые места на жестком диске.
   — Все подчистила, значит, — кивает Ириска. — Но если она пересылала эти файлы тебе по почте, значит, был задействован сервер. Сервер отработала?
   — Отработала. У них информация после пересылки хранится двое суток. А я хватилась все выяснять уже после перестрелки в Сюсюках. Опоздала.
   — Пенелопа, ты уверена, что у тебя прослушки только в кабинете? — поежившись, интересуется Ириска.
   — В столовой чисто.
   — И в Конторе никто ни сном ни духом об играх девочки Алисы со счетами “Медикуна”?
   — Никто. Я провалила задание в том смысле, что не среагировала вовремя на ликвидацию “Медикуна”. По сегодняшней версии кореец Гадамер перегнал документацию и деньги за два дня до своего исчезновения. Деньгами в Конторе занимается отдельная бригада, а мне посоветовали поднапрячься с выяснением организаторов поставок, если не хочу попасть под длительное служебное расследование.
   — Это что же получается, — усмехается Королева, — о деньгах знаем только мы?
   — Не смеши, — отмахивается Пенелопа. — А директор “Медикуна” и вся его бывшая свита? Еще кореец — никогда не поверю, что он погиб. А Алиска? Она все-таки ребенок, обязательно проболтается.
   — Пенелопа, ты хочешь забрать себе эти деньги? — спрашивает вдруг Чучуня.
   — А ты не хочешь? — усмехается Королева.
   — Пусть Пенелопа ответит. Я с вами работаю уже давно, многое повидала, но не могу вспомнить, чтобы мы вот так сидели и выдергивали у себя волосы из головы от отчаяния. И из-за чего? Из-за игр ребенка?
   — Уважаемые коллеги, — торжественно объявляет Пенелопа. — Поиметь эти деньги для нас с вами равносильно смертному приговору. Передать информацию о невинных шалостях с банковскими кодами девочки Алисы для нас с вами тоже равносильно смертному приговору. Единственно возможный выход из такого положения — полное уничтожение либо арест “Медикуна” в лице его директора и свиты поставщиков, но это проблематично. Потому что даже после нейтрализации всех действующих лиц останется кипа документов, отчетов, протоколов допросов.
   Хотя… Все они хором будут катить бочку на Гадамера, — задумывается Пенелопа.
   — А если это не глупость маленькой девочки? — тихо спрашивает Ириска. — Если она прекрасно понимает, что делает? Обеспечила своему отчиму полное прикрытие да еще и опознала потом его мертвое тело! Перевела деньги, так что и он теперь до них не доберется! И все это играючи, случайно, да? Если она втихомолку теперь смеется над нами?
   Женщины переглядываются, встают и идут друг за другом на цыпочках к спальне Пенелопы. Осторожно приоткрывают дверь.
   Париж светится разноцветными огоньками, по стеклам шуршит зима, в гамаке под Триумфальной аркой спит сном младенца девочка Алиса и улыбается во сне.
   — Чиста, как ангел, — вздыхает Чучуня. — Нам нужен анис?
   Женщины задумываются.
   — А правда, Пенелопа, — тихо говорит Ириска. — Зачем она тебе? Отдай ее мне, я ей дочку с легкой душой положу на колени, никому другому не положу, а ей — положу!
   — Я тоже не против покуролесить с Алиской, — улыбается Чучуня. — Она на подъем легкая и крови не боится, будет кому свои навыки по очистке помещений передать. Неплохой ведь заработок, а?
   — Ну что ты говоришь! — возмутилась Пенелопа. — Ей учиться надо!
   — Удочеришь или обучишь всему, что знаешь? — с подковыркой в голосе интересуется Чучуня. — Почему не рассказываешь про ее подвиги своим бывшим коллегам? Жалко?
   — Я сама не знаю, почему к ней привязалась?! — отчаянно шепчет Пенелопа. — В конце концов, какой из меня воспитатель?!
   — Ну что, Пенелопа, — шепчет Королева, — сдашь ангелочка Конторе? Уж они-то деньги из нее вытрясут.
   — Сомневаюсь, — качает головой Пенелопа.
   — Да ладно, они из кого хочешь вытрясут, — шепчет Ириска.
   — Сомневаюсь, что сдам.
   Провожали меня на работу все служащие прачечной. Сначала я собрала свои вещи в рюкзак, а Королева его перерыла, вещи раскидала, способ их уложения раскритиковала. Потом Ириска собрала мои вещи в рюкзак, а Пенелопа выложила их оттуда и перещупала каждую тряпку. Чучуня ее действия поняла по-своему и стала интересоваться, куда она прицепит подслушивающие устройства. Я сразу же честно призналась, что потею, если сильно чего-то пугаюсь, а всякие приборы от этого портятся и даже бьют разрядом того, кто их носит.
   — Потеешь? — скривился сын Ириски.
   — Да, потею! А когда я сильно разозлюсь…
   — Об этом уже все знают, — перебила Королева. — У тебя кровь из носа течет. Пенелопа, слышишь, она еще и потеет, хватит ей микрофоны цеплять.
   — Я не цепляю ей микрофоны, я их ищу!
   — Алиска, ты когда сильно пугаешься, у тебя мурашки по коже бегают? — заинтересовалась Чучуня.
   — Да. Бегают! И очень писать потом хочется, а что?
   — Отлично!
   Чучуня обрадовалась и сообщила, что последний свой заказ выполняла в китайском бойцовском клубе, что кровищи после нелегальных боев бывает, как после хорошей перестрелки, что главный китаец сразу же оценил ее умение справляться с подобными неприятностями и знанием китайского языка, что…
   — Чучуня! — хлопнула по столу ладонью Пенелопа. — Что ты хочешь сказать?!
   — Электронный датчик на мурашки, — коротко отрапортовала Чучуня.
   — Что это такое? — опешила Пенелопа.
   — Ну вот, так всегда, сначала не дают все объяснить подробно, потом удивляются. Китаец подарил мне цепочку с электронным датчиком на мурашки. Вот!
   Чучуня протягивает руку. На ее запястье тонкая цепочка белого металла.
   — Я хотела предложить нацепить цепочку Алисе. И как только ее кто-нибудь напугает, она покроется мурашками, а мы услышим сигнал.
   — Впервые слышу! — фыркает Пенелопа, внимательно рассмотрев застежку. — И как это работает?
   — Как только появляются мурашки, срабатывает приемник. Пи-пи-пи! Он начинает пищать.
   — А где этот приемник? — заинтересовалась я.
   — В сумке валяется.
   Ириска приносит сумку Чучуни, ее содержимое вываливают на стол.
   Королева указательным пальцем откатывает в сторону помаду, духи, флаконы с растворителями, зажигалку, упаковку анальгина, о! Презерватив. Мы сначала смотрим друг на друга, потом — синхронно — на сына Ириски.
   — Не отвлекайтесь, девочки, — Чучуня накрывает презерватив ладонью. — И хватит копаться в моей личной жизни. Приемник — это упаковка таблеток.
   Осматриваем два ряда запаянных в пластик таблеток, по шесть в каждом.
   — Ну? — я киваю на цепочку. — Изобрази!
   И тут Чучуня заявила, что она столько всякого повидала в своей жизни, что разучилась пугаться. Она сказала, что у нее больше не срабатывает этот рефлекс, она не кричит, не падает в обморок и уж тем более не покрывается мурашками, даже когда ее в полвторого ночи на пустой улице со страшным ревом окружают на восьми мотоциклах накурившиеся роллеры и требуют раздеться догола.
   — Так не бывает, — растерянно смотрит Пенелопа. — Все чего-то боятся!
   — Бывает, — машу я рукой. — Я знаю такого мужчину.
   — А какого черта ты тогда ее на себе таскаешь? — Раздраженно спрашивает Королева.
   — Нравится она мне! Алиса, примерь.
   — Но как же тогда проверить этот приборчик? — интересуется Ириска.
   — Это очень просто, — отвечает ее сын. — Мы выставим Алису на улицу без одежды. Она покроется мурашкам не от страха, а от холода!
   — Эй! — кричу я уже от двери, куда меня толкают Королева и Чучуня. — Если вы сейчас же не прекратите я разозлюсь! А когда я злюсь!..
   — Ну на одну минуточку, ну пожалуйста, — просит Чучуня. — Мы должны быть уверены, что он работает, тебе же носить!
   — Ну ладно, извращенки, я вам это припомню! Оказавшись на ступеньках, оглядываюсь. Вечереет. Зажигаются фонари. В кафе на той стороне площади наверняка все служащие уже заготавливают селедку, чистят ее и режут на мелкие кусочки… Холодно, однако. Поеживаюсь. У ступенек останавливается такси.
   Выходит высокая женщина в длиннющей норковой шубе. Она эту шубу еле вытащила за собой из машины, а в правой руке у нее сверток. Голова не покрыта, пушистые волосы раздувает ветер. Достала очки, нацепила их и внимательно меня рассмотрела. Мне стало не по себе. Немного страшно — уж очень она похожа на волшебницу, — но навряд ли этот страх проявится потоотделением. И мурашек тоже не наблюдается. Сняла очки, читает надпись.
   — Как тебя зовут? — спрашивает она вдруг.
   — Алиса, — я начинаю пританцовывать.
   — Что ты здесь делаешь?
   — Жду, когда появятся мурашки, — зубы мои начали стучать.
   — Алиса — а потом как?
   — Ген-надьевна Ка-кат-т-тран.
   — Вот как, — кивает женщина, снимает шубу и набрасывает мне на плечи. — Алиса Катран?
   — Не над-д-до, — отказываюсь я, — так у меня никогда не будет мурашек.
   — Ты единственный ребенок Кемира, признанный им официально, — заявляет женщина.
   — Как эт-т-то? Я не его ребенок!
   — Это уже не важно. Ты работаешь в прачечной? Отлично. Значит, это ты нашла письма в моем доме?
   Молча киваю.
   — Я не знала, что они кому-то понадобятся, и забрала с собой. А когда узнала, сразу вернула.
   — Молодец. Где он?
   — Кто?
   — Где Кемир, ты знаешь?
   — Нет, — опускаю голову пониже. — Возьмите шубу, замерзните. Вы пришли заплатить? Не надо. Я же ничего не искала, просто вернула, и все.
   — И тем не менее я очень рада, что встретила тебя. Ты потрясающе хороша, я его понимаю. Поставить на карту жизнь ради хорошенькой девушки, это в его стиле. Ну что ж, тогда это — тебе.
   Мне протягивают сверток. Что-то плоское, упакованное в плотную бумагу, сантиметров восемьдесят на шестьдесят.
   — Иди в дом, простудишься!
   Шуба ушла с моих плеч, женщина села в такси, прощай, волшебница! Я решила немедленно посмотреть, что мне всучили, и стала разрывать бумагу, а она все никак не давалась, еще мешала бечевка, но наконец бумага содрана, в моих руках оказалась картина в раме, я ее разворачиваю лицом к себе и застываю. Это портрет моего отчима в черно-красных тонах — красное у него лицо, как в отблесках пламени, а черные — мантия и шапочка магистра на голове. Какой там страх! На меня накатил настоящий ужас, подмышки тут же вспотели, я бросилась к двери, она распахнулась, Ириска хотела было набросить на меня теплую шаль, но уперлась в картину, которую я выставила перед собой как щит, чтобы лицо молодого корейца было подальше от меня, а Чучуня радостно кричала: “Работает!
   Работает!” — и в ее руке еле слышно пищала упаковка анальгина.
   В восемь тридцать утра за мной приехала “Волга”. Шофер учтиво взял рюкзак двумя пальцами за лямку, положил его на переднее сиденье, а мне открыл дверцу сзади.
   — Проблемы? — поинтересовался он минут через двадцать, вероятно, заметив в зеркальце мою напряженную позу.
   — Да как вам сказать… Я вообще-то нахожусь под следствием в данное время, но суд отложен до середины января.
   — За что?
   — Мне шьют непреднамеренное убийство. Подписка о невыезде.
   — А что твои родители говорят об этом?
   — Мама умерла, отчима убили. Но сейчас меня больше всего заботит не это. Понимаете, я совершенно не умею готовить коктейли.
   — А ты когда-нибудь что-нибудь смешивала?
   — Ну… Я люблю мартини с соком и немного водки туда. Еще шампанское с фантой, но чтобы было ровно пополам. Еще я делаю чай с лимоном и добавляю ликер “Крус”.
   — А говоришь — не умеешь. Это очень просто. Мешай все подряд, что тебе покажется вкусным, пробуй почаще, добавляй, если потребуется чего-нибудь, а потом придумывай название.
   — И все? А если… А если мне закажут, к примеру, ликер “Африка”?
   — Скажешь, что сейчас “Африку” делают только в гей-клубах. Что на тусовке в “Какаду” хит недели коктейль “Синяя цапля”, а в “Кодле” предпочитают делать “Отвертку”. Никто ничего не спросит, выпьют и еще похвалят! Лишь бы вкусно было.
   — А вы ремонтируетесь в “Кодле”? — осторожно интересуюсь я.
   — Да. Пару раз заезжал по ремонту, там ребята неплохие, а позавчера смотрю — они рядом с мастерской открыли маленький бар. Их старший играет на саксофоне а девчонка — шизанутая такая там есть, видела? — напитки делает.
   Говорят, у нее можно травку купить, но я таким не интересуюсь. Сколько тебе лет? — спрашивает он вдруг.
   — Скоро шестнадцать.
   — Когда?
   — К лету, — осторожно отвечаю я.
   — Что ты будешь делать в августе? Август… Август кажется мне далеким и недосягаемым, как другая галактика.
   — Приглашаю тебя на подводную рыбалку, — без всяких эмоций в голосе заявляет шофер.
   — А сколько вам лет?
   — Сорок два.
   — Женаты?
   — Нет.
   — Дети?
   — Нет.
   — Заметано!
   — Приехали. Снаряжение и акваланги обеспечиваю я. — Шофер вышел, открыл передо мной дверцу. Дождался, когда я выйду, щелкнул каблуками и с легким кивком головы по-офицерски представился:
   — Сергей Владимирович.
   — Алиса, — кивнула я.
   Он донес мой рюкзак до калитки, дождался, когда та откроется с легким щелчком, проводил до дверей дома и удалился с таким же бесстрастным лицом, с каким встретил меня у прачечной.
   Дверь открылась. Маленькая рыжая старушка в строгом костюме — юбка, вы только посмотрите — выше колен! — с пышным жабо под вздернутым подбородком и в войлочных то ли ботинках, то ли высоких тапочках на молнии спереди проблеяла надменным голосом:
   — Аделаида!
   Я молча продолжала ее разглядывать.
   ПАДЧЕРИЦА СИНЕЙ БОРОДЫ — Аделаида, — объявила старушка еще раз.
   — Новалис, Фридрих фон Гарденберг! — громко доложила я первое пришедшее в голову имя философа-натуралиста.
   — А мне сказали, что тебя зовут Алиса, — растерялась старушка.
   — Новалис — это псевдоним.
   — Твой?
   — Нет. Фридриха фон Гарденберга, — я потеснила ее от двери и затащила в прихожую рюкзак.
   — А кто это — Новалис? — в глазах старушки появился испуг, она выглянула за дверь и быстро закрыла ее.
   — Мистик, — вздохнула я, оглядываясь. — Можно сказать, вырожденный в мистика натурфилософ герменевтик.
   — Браво, — похвалил меня кто-то с верхнего пролета лестницы — были видны только ноги в брюках и в шлепанцах. — Как доехали, фрау? — мужчина спустился. Это был Коржак.
   — Нормально. Ваш шофер берет почасовую оплату?
   — У меня нет шофера. Когда необходимо, я заказываю этого в фирме по перевозкам. По крайней мере, от него никогда не пахнет перегаром. Аделаида, сердце мое, покажи Алисе ее комнату.
   — Лена просила сразу же показать Алису Милорду. Вы забыли?
   — Ах да, Милорд… Ладно, пусть отнесет свои вещи и спустится в гостиную. Я привезу Милорда.
   — Привезу? — пробормотала я про себя, поднимаясь за Аделаидой вверх по лестнице.
   — Он повредил ногу. Слишком самоуверен, а к старости следует быть более осторожным.
   Значит, это не собака, как я подумала сначала. Где же у них содержится главный охранник? Почему он не выбегает напасть на меня? Я вспомнила о догах корейца и даже услышала рядом с собой их тяжелое дыхание. Так, спокойно! От таких воспоминаний запросто случаются мурашки по всему телу.
   — Это твоя комната.
   Да уж… Хорошо хоть кровать поместилась. Маленькая комната и такая узкая, что мимо кровати можно пройти только боком. Столом служит широкий подоконник. На окне — решетка. На стене — крючки с плечиками для одежды. А это что?!
   Выдвигаю ногой из-под кровати эмалированный горшок.
   — Днем можешь пользоваться туалетом наверху и внизу, а ночью тебе нельзя выходить. А что такого? — злорадно интересуется Аделаида, увидев выражение моего лица. — Я тоже хожу ночью в горшок, мне даже так удобно, не нужно одеваться, чтобы выходить из комнаты. В ночной рубашке здесь по коридорам не ходят! Не знаю, зачем они тебя притащили в дом, что там такое затевается на Рождество, но ты мне не нравишься! — заявляет Аделаида и отворачивается, чтобы уйти.
   — Вы еще не видели, как я не умею убирать и стелить постели! — подбадриваю я ее на прощание.
   Переодевшись, осматриваю второй этаж. В доме тишина. Я попробовала открыть одну дверь — заперто. Повертела ручку другой комнаты — то же самое.
   Повернулась к третьей и дернулась от неожиданности — в приоткрытую щель на меня смотрит растрепанная женщина в ночной рубашке и делает знаки рукой. Она зовет меня и прикладывает палец к губам, чтобы молчала.
   — Лаптев здесь? — шепчет она, утаскивая меня за руку от двери. — Он здесь? — разогнавшись, она доволокла меня до большой кровати с балдахином и упала на нее. — Мерзкий такой, пузатый, похож на таракана?!
   Лихорадочно вспоминаю, должна ли я уже знать командировочного в лицо?
   Нет, меня с ним не знакомили…
   — Налей на три пальца! — приказывает женщина, увидев мою растерянность.
   Я осматриваюсь. Замечаю в углу у окна на столике бутылки.
   Есть виски в хрустальном графине (определила по запаху), ром в высокой темной бутылке (по этикетке на бутылке), минеральная вода (по этикетке), в маленьком графинчике тонкого стекла остатки коньяка (определила по запаху), два бокала, и обоими пользовались (по запаху).
   — Да ладно, налей! — машет рукой женщина, укладываясь на подушки и закрывая лоб полотенцем.
   Нет, так не пойдет. Чучуня меня предупредила, что иногда прислугу проверяют — подкидывают деньги или даже устанавливают камеры слежения, чтобы посмотреть, насколько она чистоплотна, когда одна. Я пошла искать, где можно вымыть стаканы не столько из-за боязни, что меня выгонят, сколько из-за наказа отчима:
   “Цени себя, выбирай людей сердцем и никогда не пей из грязного стакана”.
   Две двери, одна из них ведет… так, посмотрим, ведет в еще одну спальню, очень интересно. А другая — в большую ванную комнату. Понятно теперь, почему здесь никто не ходит в ночных рубашках по коридору — туалет, можно сказать, находится у хозяев в спальне.
   Мою стаканы и смотрю на окровавленную женскую сорочку. Она валяется комом в ванной.
   — Налей и себе, — предлагает женщина, когда услышала мои шаги.
   Судя по ее виду, поможет только виски. Складываю три пальца, приставляю их к бокалу, наливаю из хрустального графина.
   — Если придет Лаптев, скажи, чтобы поднялся ко мне. Я его сразу пристрелю.
   — Хорошо.
   — Ты уже видела Милорда?
   — Нет.
   — Он тебе понравится, — женщина привстает и пьет, стукнув зубами о край бокала.
   — Если у вас болит голова, я могу сделать кофе с лимоном и с коньяком.
   Он поможет лучше, чем виски натощак.
   — Так делай! Делай, что ты тут стоишь?! Стой! Как тебя зовут?
   — Алиса.
   — Хорошо… Иди. Нет, постой! Зови меня Лена. Я жена этого бегемота, который пригласил целую шайку гостей и нанял тебя облизывать их жирные задницы.
   Спускаюсь вниз. Как бы с одного раза определить, где кухня? Никого.
   Пробегаю на цыпочках сначала в левое крыло дома — кабинет, гостиная, спальня, еще спальня… заблудилась. Сюда. Еще спальня! Столовая — судя по большому столу и камину, а где столовая, там неподалеку должна быть и кухня! Бегу мимо огромного овального стола, под засушенными мордами рогатых оленей, под дикими картинами в желто-зеленых тонах к арочному проему, есть! Кухня.
   Через три минуты ужасно гордая собой — я нашла все: кофе, лимон, коньяк! — осторожно иду с подносом, на котором парит синяя чашечка, стараясь ее содержимое не расплескать и не споткнуться. У лестницы наверх застываю от странного звука, как будто совсем рядом заводится испорченный мотор, но иногда захлебывается, а потом снова начинает набирать обороты. Застываю и вижу инвалидную коляску — боком, вижу спустившийся с нее плед, вижу странную волосатую конечность черного цвета, потом обхожу кресло и вижу огромную собачью морду. Я завизжала и бросила на пол поднос с чашкой, конечно, не оттого, что увидела собаку, укрытую пледом в инвалидном кресле, а потому что на голове ее был надет чепец, именно он меня и испугал, вернее, ужасный оскал зубов под кружевами этого чепца.
   Я успокоилась почти сразу же, потому что собака, Дождавшись моего визга, удовлетворенно закрыла глаза и с чувством выполненного долга откинула морду на подушку.
   На лестнице появился Коржак и сразу же стал выяснять:
   — Что здесь происходит, какого черта мне не дают работать, почему опять шум, где Лаптев, кто привез собаку, немедленно убрать осколки и вымыть кофе с пола, сколько раз я просил не трогать чашки из китайского сервиза!
   Сзади незаметно подкралась Аделаида и с надеждой поинтересовалась, не укусил ли меня Милорд?
   Тут же раздался звонок, Аделаида кинулась к лестнице, и они с Коржаком помчались наверх друг за другом, выясняя по дороге, кто пустил меня в кухню.
   Звонок прекратился, и в оглушительной тишине вдруг стали бить часы, и я пошла на звук искать их.
   Они стояли на полу в гостиной и честно пробили десять раз, размеренно проговаривая — бель! — звонким чистым звуком, потом — линда! — на тон ниже и более торжественно, бель-линда… бель-линда…
   Мне стало вдруг очень странно — показалось, что в этом доме есть что-то мое, что уже было, только нужно хорошенько вспомнить, где именно и когда… И я пошла на кухню, налила себе кофе, отпилила кусочек твердой колбасы. Посасывая во рту колбасу, подмоченную кофе, я вернулась к инвалидной коляске. Приподняла одной рукой плед. Просто удивительно, как такой большой собаке удалось развалиться на боку, свесив вниз задние лапы — одна забинтована. Ладно, нечего зубы скалить. Что? Кофе хочешь? Подношу к черному блестящему носу чашку. Пес перестал обнажать десны в тихом рыке и посмотрел на меня из-под кружевного чепца как на сумасшедшую. Колбасы? Ну уж нет! А вдруг у тебя гастрит и воспаление поджелудочной железы? А-а-а! Зачем тогда чепец нацепил?
   — Это ты обещала Лене кофе с лимоном? — спрашивает сбежавшая вниз Аделаида.
   В обед я потренировалась подавать на стол. Хозяин, Коржак, его измученная пьянством жена Лена и два гостя — коллеги по работе Коржака — почти полтора часа затаив дыхание наблюдали, как я приношу-уношу супницу, роняю стул (не заметила под пузатой супницей, когда ее несла), разливаю суп половником (ручка ужасно неудобная попалась у этого половника, надеюсь, скатерть постирает прачка), потом меняю тарелки, разношу салат и разливаю вино в бокалы (ничего страшного, надеюсь, у этого “коллеги” есть еще один костюм). Когда дело дошло до десерта, меня охватило отчаяние. Я не верила, что донесу из кухни к столу блюдо с высокой пирамидой желе. Я сразу же представила, как оно поскачет, дрожа, по полу, придется его ловить, а ловить застывшие до состояния мягкой скользкой резины три литра фруктового сиропа!.. Чтобы не рисковать, я прижала блюдо к груди одной рукой, а другой проткнула колышущуюся махину вилкой, удерживая ее таким образом на блюде. Желе все равно сползло на тарелке и уперлось своей верхушкой мне в подбородок, но я его донесла! Мне было ужасно интересно, как хозяин его будет разрезать, я затаила дыхание и приготовилась к потрясающему зрелищу!.. Но оказалось, что для желе есть специальная двойная ложка, как для развесного мороженого, и этой ложкой совершенно безопасно для окружающих откусываются ровные шарики.