Страница:
— Чучуня, — спрашивает ошарашенная Алиса, — а почему эта женщина сказала о крови на тебе?
— А потому что ведьма! — злорадно грозит кому-то в окно Чучуня. — Она права. Меня Пенелопа нашла случайно, я бомжевала на Ленинградском вокзале, а Пенелопа искала пропавшего француза. Мы как раз с этим французом сидели под большой коробкой от холодильника, пили портвейн и спорили. На французском.
Пенелопа пошла на французскую речь, потому что уже отчаялась найти этого дурака, профессором еще себя называл! Ну вот, о чем это я?
— О крови…
— Да! Она нас обоих забрала к себе, отмыла, приодела, потому что думала, что и я француженка и меня тоже кто-нибудь в ближайшие дни хватится. Я два дня отъедалась и изображала полный “не понимай по-рюсски”, а потом надоело.
Услышала, как она отказывается вымыть студию какого-то художника. После сильной перестрелки. А я как узнала, сколько за это предлагают, сразу все “понимай”!
Помню еще, Пенелопа меня отговаривала — там размазали по полу и по стенкам четверых мужиков, собаку и крокодила, а мне по фигу! Двести баксов за три часа работы, сама понимаешь! С тех пор выезжаю только на особо загрязненные объекты.
У меня свой инвентарь и свои секреты мастерства, да, а ты как думала? Кровь, ее так просто не смоешь, не говоря уж об остальном. И знаешь, этих объектов все прибавляется. Квартирку купила, автомобильчик, ничего себе, спасибо, живу, не жалуюсь. Ну что? Уморила я тебя разговорами?
— Уморила, — вздрагивает Алиса и перебирается поближе к батарее, чтобы отогреть вдруг захолодевшие ладони.
— Ну, я не знаю, как тебя еще развлекать.
— Я могу поиграть на компьютере. В тетрис. Это что-то вроде двигающейся мозаики.
— Честно говоря, я с техникой не очень… Пенелопа его всегда сама включает.
— Я умею, — зевает Алиса, изображая скуку.
— Она еще говорила, что ставит защиту от нежелательного проникновения.
— А мы не будем проникать в ее файлы. Вот возьмем игру и поставим, а ее файлы нам не нужны.
Алиса покопалась в дисках на стойке и прикусила губу.
— Ты не поверишь, — удивленно посмотрела она на Чучуню, — у Пенелопы нет игр!
— А ты что хотела? У нас прачечная, а не детский сад.
— Ладно. Тогда послушаем музыку.
— Вот это другое дело! — вздохнула Чучуня с облегчением.
— Французский шансон! — предлагает Алиса.
— Идет.
Алиса сразу же, как вошла в систему, обнаружила ее запертой на код. Она закрыла собой экран с табличкой, делая вид, что усердно засовывает диск.
— А-а-а… почему тебя называют Чучуней?
— Да это по глупости. Я пока рыбу ловила, вышла замуж за очень приличного мальчика из Шаньтоу. — Чучуня в кресле мечтательно улыбнулась, закрыла глаза. — И стала по фамилии Чунь Я.
Алиса тоже закрыла глаза и напряженно думала, поэтому в комнате стало тихо.
— Он утонул, — вдруг буднично сказала Чучуня.
— Кто? — вздрогнула Алиса, решилась и быстро набрала пять букв — ПАРИЖ.
— Мальчик этот. Утонул. А я так и осталась Чучуней. Экран открылся.
— С первого раза! — восторженно подпрыгнула Алиса.
— Да. С первого, — кивает Чучуня. — Это была первая любовь. А ты можешь посмотреть почту? Может, что срочное.
— Конечно. Пожалуйста! — Алиса великодушна.
— Так, — подошла Чучуня и склонилась сзади, — развод, нужен частный детектив, аборт, аборт, алиби, подборка партнера для фиктивного брака, о, это интересно — свекровь выкрала ребенка, нужно все решить мировым путем. Для меня ничего нет.
— А что, так и пишут открытым текстом — “отмыть квартиру или офис от крови и последствий разборок с применением огнестрельного оружия?” — заинтересовалась Алиса.
— Это называется “срочная очистка помещения, оплата высокая”. Есть хочешь?
Чучуня ушла. Алиса пустила поиск по слову “Коржак” в рабочих папках Пенелопы, и через тридцать секунд уже сделала распечатку с одиннадцатью именами и адресами. У девяти из них был телефон — номера прилагались, а двое жили в сельской местности.
Заткнув уши пальцами и зажмурив глаза, Алиса придумывает первую фразу.
Шепотом репетирует, чтобы потом по телефону проговорить ее быстро, но внятно.
“Саквояж Козлова со всеми документами находится в камере хранения номер пять Казанского вокзала…”
Саквояж юриста Козлова! Да, юриста.
“Саквояж юриста Козлова со всеми документами находится в камере хранения номер пять Казанского вокзала”.
Так, а потом… “Стойте под табличкой в десять вечера”.
Первый номер она набирала дрожащими пальцами, а после третьего успокоилась и даже стала слегка гундосить, придавая голосу неживой оттенок записывающей пленки.
Три раза трубку взяли женщины. Ответы были такие:
— Кто это — Козлов?
— Вы не туда попали.
— А пи-пи не хо-хо?
Три раза — мужчины. Соответственно:
— Документы? Не знаю никаких документов.
— Когда будет пицца?! Забодали, два часа жду!
— Мальчик, не балуйся, положи трубку. Два раза она зачитала сообщение на автоответчик. Один раз трубку взял ребенок, и Алиса, тряся коленкой от нетерпения, ждала, пока он найдет бумагу и ручку, чтобы записать сообщение для родителей, а потом громко читала это сообщение по слогам и, чтобы не вступать в длительные объяснения, слово “саквояж” заменила на “чемодан”.
— Алиска? Ты чего там притихла? — в кабинет заглянула Чучуня.
— Звонила подружке, а ее дома нет. Пойду прогуляюсь!
— А Пенелопа сказала…
Я крикнула, что вернусь через полчаса, и выбежала на улицу.
.
У метро поменяла заработанные художественной штопкой деньги.
Из всех Коржаков остались двое жителей сельской местности, которые скорее всего ни сном ни духом о заветном саквояже юриста Козлова. Ладно, разберемся. С ближайшей почты были отправлены две телеграммы, в тексте после слова “стойте” добавился день недели. Оказалось, что я совершенно не знаю, в каком дне недели сейчас нахожусь, пришлось спрашивать у работников почты. Потом оказалось, что в некоторые отдаленные населенные пункты телеграмма может идти два дня, я посчитала и написала “Стойте в пятницу под табличкой в десять вечера”.
Если сегодня на вокзал никто не придет, так и быть, постою у камеры хранения еще в пятницу.
Купила печенье и апельсины, осмотрелась, глубоко вздохнула и с чувством выполненного долга побежала в, прачечную.
— Ты где была? — набросилась на меня у дверей Пенелопа.
— Вот. Купила на первую зарплату! Можешь добавить к своему объявлению “художественная штопка, изготовление пугалочек из ваших волос”.
— Тебе придется завтра поехать на опознание. В озере обнаружили тело в пальто, в кармане была дорогая авторучка с надписью.
— Хорошо. А Рита Мазарина там будет?
— Она предпочла провести опознание на свежем воздухе. Ты часто приезжала в этот дом? — мнется Пенелопа.
— Один раз всего, а что?
— В озере выловили сразу несколько утопленников. То есть даже не несколько, а довольно-таки много для одного озера.
— Больше двух? — изумилась я и тут же под внимательным взглядом Пенелопы спрятала глаза.
— Шестерых. А почему ты сказала — двух?
— Я очень умная и умею анализировать.
— Да что ты?! — всплеснула руками Пенелопа. — Анализировать! Скажите, пожалуйста! А почему тогда мне кажется, что у тебя рыльце в пушку?
— Идите за стол, — зовет Чучуня.
— У меня не рыльце. У меня вполне привлекательное лицо. Коротко объясняю схему анализа. Братья Мазарины утопили корейца в озере. Так? Так, — киваю я сама себе. — Сошло им это с рук? Сошло. Куда они после этого повезут тело юриста Козлова, угадай?
Застыв, Пенелопа смотрит с недоверием, явно замешанном на восхищении.
— А ты зачем туда ездила? — спрашиваю я за столом.
— Поступил заказ. Неугомонный Лотаров, вероятно, считает, что я подыхаю от безделья и скуки. Поэтому развлекает меня экзотическими ужинами и снабжает заработком каждый раз, как только ему подвернется что-либо совсем гиблое.
— Гиблое?
— Посудите сами. В Сюсюки приехала вторая по счету жена Гадамера.
— Она жива-здорова? — задержала я чашку у рта.
— Не перебивай. Она жива, о здоровье ее делать какие-либо выводы затрудняюсь, поскольку спиртное потребляется этой дамой ведрами, но внешность она имеет весьма породистую. И эта самая вторая жена приехала в свой бывший дом, оставленный после развода Гадамеру, за какими-то письмами.
— Они с Ритой виделись? — не утерпела я.
— Не перебивай, а то я замолчу! — Виделись или нет?! — я не могу удержаться — Да! — кричит Пенелопа.
Некоторое время мы смотрим друг другу в глаза и тяжело дышим.
— Девочки, а давайте по бокальчику красненького, — предлагает разрядить обстановку Чучуня.
— Ты будешь дальше слушать? — интересуется Пенелопа.
— А ты не правильно рассказываешь, самое интересное опускаешь!
— И что для тебя самое интересное? — прищуривается Пенелопа.
— Опознали они Гадамера или нет, — присмирела я.
— Частично, — злорадно сообщает Пенелопа, не сводя с меня глаз. — Следователь Лотаров сказал, что поскольку вторая жена сильно сомневается, что это тело Гадамера, но ее показания не могут считаться достоверными в силу длительной разлуки с бывшим мужем, а…
— Сколько они не виделись? — встреваю я и тут же съеживаюсь и закрываю рот ладонью.
— В силу двадцатидвухлетней разлуки с бывшим мужем! А Рита Мазарина, напротив, готова присягнуть, что утопленник без ботинок и есть ее муж — кореец.
Теперь твое опознание будет иметь решающее значение.
Двадцатидвухлетней, значит, эта женщина еще не имела счастья увидеть татуировку на спине Гадамера…
— А что за работу нашел для тебя следователь? — я удержалась из последних сил и не спросила, не поручил ли следователь Пенелопе, чего доброго, найти ботинки, в которых в тот день зацементировали корейца.
— Вторая жена Гадамера приехала в этот дом за письмами. Представь, ее прабабушка в девичестве переписывалась с прадедушкой, который впоследствии стал известным писателем…
— Я так и думала, — вырвалось у меня, и теперь уже я застыла, с удивлением прислушиваясь к своему организму. Что со мной происходит? Может быть, от волнения я заболела ужасной болезнью и теперь буду выбалтывать все подряд?
— Так, — Пенелопа наклоняется ко мне через стол, — немедленно объясни, что ты думала?!
Надо собраться. Залпом выпиваю бокал вина.
— Я подумала, что Рита опознает в утопленнике своего мужа. Я подумала, что вторая жена не поедет на опознание, если она приехала, значит, у нее в этом доме есть дело.
— Так вот, — откинулась на спинку стула Пенелопа, — теперь письма этого писателя продаются на аукционах, они стоят бешеных денег, вторая жена корейца приехала их искать.
— Можно я поищу эти письма, я весь дом облазила, обязательно найду?! — я подпрыгиваю на стуле, изображаю всплеск энтузиазма, улыбку и блеск в глазах.
— Пенелопа, пусть она поищет что-нибудь, разреши. Письма прадедушки — это же милое дело, а то я устала с нею нянчиться, честное слово! — просит Чучуня.
На часах — половина восьмого. До десяти — полтора часа, а я еще не начала подготовку к делу!..
— Хорошо, — пожимает плечами Пенелопа.
— Спасибо! — я вскакиваю, бросаюсь к Пенелопе, обнимаю ее, потом обнимаю Чучуню, потом спотыкаюсь в коридоре о присевшего Колобка и его обнимаю хватаю свою куртку и открываю дверь.
— Ты куда? — выбежала Пенелопа.
— Искать, искать!..
Пока я ловила такси, ехала в “Кодлу”, возилась в кладовке под полками в поисках саквояжа юриста Козлова, ругалась с Тихоней, Пенелопа задумчиво ходила туда-сюда по прачечной.
Чучуня уже собралась уходить, а Пенелопа все бродила неприкаянно.
— Чего ты маешься? — не выдержала Чучуня. — Она суматошная, себе на уме, но вообще хорошая девочка. Видела бы ты, как умело и тактично она расправилась с ведьмой!
— Нет, — качает головой Пенелопа, — здесь что-то не так…
— Ну сама посуди, она не учится, после смерти отчима еще не отошла, от безделья мается, поэтому и побежала как ошпаренная искать эти самые письма.
— Чучуня, какие письма?! Она даже не спросила фамилию писателя! Нет, наверняка ведь устроит какую-нибудь пакость. Компьютер трогала? Что?.. Смотри мне в глаза! Она трогала компьютер?!.
В кладовке саквояжа не оказалось. Тихоня угрожал съесть целую горсть земли, если я не поверю, что он не трогал проклятый саквояж, и даже стал показательно сгребать в ладонь пыль и мусор у двери. На шум пришел Сутяга и вспомнил, что Офелия после разборок в кладовке прятала в багажник машины Мазарини какую-то странную сумку. — В джип?
— Нет. В “мерс”. Они на нем уехали три дня назад! — схватил Сутяга меня за руку и не дал броситься к ангару.
— Ну почему она вечно везде сует свой нос! — топаю я ногой.
— Куда ей до тебя! — хмыкает Сутяга.
— Но я хотя бы понимаю, что делаю!
— Уверен, что и Офелия спрятала этот чемоданчик в полной сознанке.
— Но почему в машину Мазарини?! — не могу я успокоиться. — Они сунутся в багажник и сразу найдут сумку!
— Не скажи, Офелия всегда все правильно прячет… — улыбается Тихоня. — Сама подумай, ты же не будешь обыскивать свой багажник каждый день. Ты не будешь искать то, что туда не засовывала, так? Расслабься, они бьют по две машины в неделю, скоро “мере” приедет на ремонт.
— Тихоня прав, — кивает Сутяга. — Расслабься. Что-то ты бледная, Алиска, устала небось интриги плести? А, маленькая?
— Отвали… — я лихорадочно соображаю, как выйти из положения без саквояжа, и так увлеклась, что сама себя вслух успокоила:
— А на фиг он мне нужен вообще?!
— “Воть имена!” — поддержал мою решительность Тихоня.
Я осмотрела его внимательно и сняла с головы кепку.
— Дай поносить, — И все? — нарочито радостно изумился Сутяга. — Никуда не надо ехать?
Неужели отделаемся одной только кепкой?
— Это моя любимая финская кепка! — обеспокоился Тихоня. — Не надо ее бросать в воду!..
— Ладно, так и быть, подкиньте меня к Казанскому вокзалу и подождите там с полчасика.
— Знаешь, Алиска, может, куртка моя подойдет, а? — Сутяга потряс полами распахнутой рабочей куртки! — Бери все — портки, трусы, только избавь меня сегодня от поездок с тобой!
Куртка, конечно, велика. Но, с другой стороны… Болтающиеся пустые рукава внизу, подозрительные пятна, кепка, закрывающая пол-лица…
Я беру грязную, в мазуте, ладонь Тихони и провожу ею по щекам и подбородку.
— Это ты зря, — оторопел он. — Теперь тебя в метро не пустят…
В метро я прошла запросто и даже без карточки — пристроилась сзади объемной женщины. Но на Казанском оказалось, что камера номер пять ручной клади закрыта на обед. На тридцать минут. Представить себе существование подобного идиотизма я не могла — а если у человека поезд отходит через десять минут и ему нужно срочно забрать свой чемодан?!
Таких обнаружилось двое. На моих глазах двое мужчин по очереди, но совершенно одинаково, исступленно дергали решетку, стучали ногой по стойке и матерились.
Я сидела в это время на полу неподалеку, подстелив под себя газетку и опустив голову в руки на коленях, Кепка скрывала почти всю голову, полы куртки доставали до самого пола, “камелоты” мои, конечно, подвели, они, хоть и замызганные изрядно, гордо торчали дорогими бульдожьими носами из-под расклешенных джинсов. На часах в проходе минутная стрелка доползла до двойки, а это значило, что уже десять минут, как никого нет.
К двадцати двум минутам стал понемногу собираться народ, я потянулась, зевнула и осмотрелась. Муж-жена-ребенок, муж-жена и два ребенка, старик в валенках с калошами, мужчина с очень грязными ногтями на обветренных руках (навряд ли директор “Медикуна” с горя пошел в разнорабочие), и, таким образом, подозреваемых осталось двое — господин почтенного возраста и гордой осанки и суетливый толстяк, тут же громко всех оповестивший, что он командировочный.
Раза три мимо меня прошло туда-сюда что-то бомжующее (судя по разваленным и ужасно вонючим ботинкам). Потом это постучало меня по кепке, я подняла голову и узнала, что заняла чужое место, и если не хочу получить по “балдешке”, то должна пройти к туалетам и “прописаться” у Марго. Выдав информацию, это вытащило из рванья на груди наушники от плеера, нацепило их на косматую голову и ушло, подтанцовывая.
А вот интересно, мне нужно будет здесь прописаться или прописаться?
Я решила с риском для “балдешки” посидеть еще десять минут.
Две семьи, замученные Москвой до полного дебилизма, получили свои вещи.
С трудом уволок огромный рюкзак старик в валенках. Мужчина с грязными обломанными ногтями оказался другом приемщика, они стали обсуждать последнюю забойную пьянку и считать потери после нее. Господина почтенного возраста это почему-то расстроило, и только он начал лекцию о вреде алкоголя, как вдруг установилась странная тишина. Я повернула голову набок и осторожно посмотрела из-под козырька кепки на стойку. Приемщик и его друг удивленно уставились на строгого господина и на толстяка-командировочного. Я тоже глянула. Эти двое всматривались в правое крыло длинного прохода и словно застыли на глубоком вдохе, забыв закрыть рот. Чтобы увидеть, что их так поразило, пришлось изобразить, что я устала до степени полной необходимости прилечь, и немедленно.
Поелозив попой на газете, я укладываюсь на пол, подложив локоть под голову, и смотрю в проход. И до такой степени не верю своим глазам, что, забывшись, поднимаю козырек кепки, обнаружив таким образом свое лицо. На меня идет… саквояж юриста Козлова!.. Саквояж держит рука в желтой перчатке, поднимаю глаза… Последний из братьев, оставшийся в живых, Гога Мазарин собственной персоной. Смотрит в мое открытое лицо угрюмо, но с ехидцей. Совершенно не замечая обалдевших от вида саквояжа важного господина и толстяка командировочного (а от чего им еще прийти в такой столбняк, не от желтого же пальто Гоги в сочетании с черным траурным шарфом?!), Гога подходит, наклоняется ко мне и злорадно интересуется:
— Ты не потерялась, девочка? Пойдем, папочка отвезет тебя домой.
Хватает меня свободной рукой за шиворот и ставит на ноги.
— Этот номер у вас не пройдет! — возмущаюсь я, пока он волочет меня по проходу. — Никаких папочек! Хватит с меня папочек в этом месяце!.. — и так далее, еще много всего, что я думаю о Гоге Мазарине как о потенциальном папочке и об умственном развитии его детей, если они будут.
В машине (“Мерседес” цвета морской волны) Гога ударил меня по лицу. Он объяснил это срочной необходимостью. Он сказал, что больше не может слышать мой голос, видеть мою физиономию, мою лживые глаза, мой хитрый нос и детский рот, испорченный ругательствами и враньем.
— Какого черта ты тогда притащил меня сюда, идиот? — совершенно искренне удивилась я, спонтанно перейдя после пощечины на “ты”.
Гога покопался под сиденьем и вместо ответа зазвенел вытащенной цепью, после чего бросил мне на колени ее конец с тяжелым металлическим ошейником.
— Я тебя ищу уже неделю. Пора, детка, пора!..
— Твоему брату это не понравится! — отодвинулась я на всякий случай подальше и забилась в угол.
— Он умер. Я это сделаю для себя.
— А может, мы договоримся?.. Отчим стащил у тебя деньги, я могу их вернуть!
— Да я сам готов заплатить, чтобы приезжать потом и смотреть на тебя с ошейником на шее возле гроба моего брата.
— Что интересного, если я умру в этом склепе? Ты что, снимешь на пленку мои предсмертные мучения и ПОТОМ будешь показывать гостям и хвастаться, как ты обошелся с любимой девочкой своего брата?!
— Ты не умрешь, — по-деловому сообщает Гога, задумывается и разъясняет:
— То есть ты, конечно, когда-нибудь умрешь… От старости. А пока посидишь возле моего брата, я тебя буду кормить… — он опять задумывается, — раз в два дня. А зачем чаще? Двигаться активно ты не сможешь, опорожняться будешь под себя, сама постараешься есть поменьше.
— Дикость какая, зачем ты это делаешь? — интересуюсь я севшим голосом.
— Потому что, — наклоняется Гога, и его лицо оказывается совсем рядом, — ты отняла половину меня. Половину сердца, половину печени, половину почки…
Он замолчал, вероятно, вспоминая, какие еще органы есть.
— Я не отнимала у тебя половину почки, — заявляю я категорично.
— Да?..
— Да! — кричу я уже в истерике. — Почек у человека две, можно сразу сказать, что я забрала одну целую! Еще — одно легкое, одно ухо, один глаз, половину мозга — это да, можно, я заберу правое полушарие?! Еще пять метров кишечника, одну ногу, одну руку и одно яйцо!
После слова “яйцо” (оно получилось самым громким) Гога отшатнулся. На меня, похоже, накатила самая сильная за последнее время злость.
— А почему — правое это… полушарие? — поинтересовался он после долгого молчания.
— Потому что, — я поднимаю вверх голову и сглатываю потекшую кровь, — правое полушарие мозга отвечает за воображение, художественные способности, артистизм человека, поэтому у тебя оно должно быть абсолютно усохшим, не больше козьей горошины.
С переднего сиденья медленно повернулся шофер и посмотрел на меня. Все это — в опять наступившей тишине, только слышно, как с противным звуком трется кожа его куртки о кожу спинки сиденья.
— Открой дверь! — требую я, дергая ручку.
— Сиди смирно! — тащит меня за куртку к себе Гога.
— Открой, меня сейчас стошнит! Я представила… я вдруг представила, как надрезаю мошонку и вытаскиваю твое яйцо! Ты видел когда-нибудь, как выглядит освежеванное яйцо?!
Шофер судорожным движением открыл свою дверь и высунулся наружу.
— Как большое бельмо в розовой сукровице и синих прожилках! — ору я в упоении.
Резкий утробный звук. Так, один готов. Теперь, по самолетной логике, все остальные пассажиры должны попросить кулечки или от звука рвоты, или от ее запаха.
И Гога Мазарин открывает свою дверцу и присоединяется к высунувшемуся шоферу.
Я отчаянно дергаю ручку. Закупорено. Рабочая куртка Сутяги катастрофически заливается кровью.
В тот момент, когда я, наконец, вытащила платок из джинсов и зажала им нос, из проезжающего мимо на большой скорости автомобиля по “Мерседесу” ударила автоматная очередь.
Шофер бросился закрывать собой хозяина, а я с платком под носом скорчилась под сиденьем.
— Кто это был? — спросил Гога, как только заполз в салон. — Ты заметил?
— Не успел, — коротко отрапортовал шофер, выключил свет в салоне и рванул на полном ходу, шлепнув на крышу “Мерседеса” мигалку с сиреной.
— Я уже неделю чист, как младенец, — удивленно пожал плечами Гога. — Я брата хоронил.
— Придурок! — прохрипела я, усаживаясь. — Зачем ты приперся в камеру хранения с саквояжем юриста Козлова? Это точно были люди Коржака!
— Убери сирену и спроси у этой сявки, что она хочет сказать, — приказал Гога шоферу, не соизволив повернуться ко мне.
— Девочка, — уставился на меня в зеркальце шофер, — мы тебя не понимаем!
— Смотри на дорогу! И скажи этому придурку, что я устроила западню в камере хранения для директора “Медикуна”, а приманкой был саквояж Козлова, который твой хозяин зачем-то приволок туда! Наверное, чтобы посильней поразить мое воображение!..
— А кто это — Козлов? — спросил шофер и заслужил похвальный кивок Гоги, из чего я заключила, что Гога либо забыл, кто убил его брата, либо вообще в суматохе похорон этим как-то не поинтересовался (а зачем, действительно, если мужик сразу же оказался без головы).
— Козлов — юрист из “Медикуна”, это ему Гоша отстрелил полголовы в “Кодле”.
— А ты стащила чемодан этого самого Козлова и подсунула в мой багажник, да? — бесстрастно, все так же демонстрируя свой профиль, замечает Гога. — Я думал, это твой чемодан. Там твоя фотография и ксерокопия свидетельства о рождении. Как ты могла сделать из чемодана приманку, если он у меня?
— Просто позвонила и сказала, что саквояж в камере хранения!
— Никто не смеет использовать меня, Мазарина Игоря Анатольевича, в своих целях! Никому и никогда это не удастся, запомни!
— Ко-а-а-анечно! — скептично замечаю я, вспомнив голубка Тихони.
— И не акай мне тут!
— Как ты меня нашел? — задаю я последний для сегодняшнего шоу вопрос, убеждаюсь, что уже достаточно успокоилась и кровь из носа больше не течет.
Поскольку Гога не удостоил меня ответом, все разъяснил выдержавший паузу шофер:
— Наши ребята в автомастерской тебя уже неделю пасут. Ты прибежала, они позвонили и проследили, но ловить не стали. Игорь Анатольевич сказал, я сам, говорит, ее отвезу на кладбище, а чемоданчик этот мы почти сразу нашли. Никак не могли понять, что ты делаешь на вокзале. Игорю Анатольевичу надоело ждать, он взял чемоданчик и пошел. Думал тебя удивить приятно.
— А потому что ведьма! — злорадно грозит кому-то в окно Чучуня. — Она права. Меня Пенелопа нашла случайно, я бомжевала на Ленинградском вокзале, а Пенелопа искала пропавшего француза. Мы как раз с этим французом сидели под большой коробкой от холодильника, пили портвейн и спорили. На французском.
Пенелопа пошла на французскую речь, потому что уже отчаялась найти этого дурака, профессором еще себя называл! Ну вот, о чем это я?
— О крови…
— Да! Она нас обоих забрала к себе, отмыла, приодела, потому что думала, что и я француженка и меня тоже кто-нибудь в ближайшие дни хватится. Я два дня отъедалась и изображала полный “не понимай по-рюсски”, а потом надоело.
Услышала, как она отказывается вымыть студию какого-то художника. После сильной перестрелки. А я как узнала, сколько за это предлагают, сразу все “понимай”!
Помню еще, Пенелопа меня отговаривала — там размазали по полу и по стенкам четверых мужиков, собаку и крокодила, а мне по фигу! Двести баксов за три часа работы, сама понимаешь! С тех пор выезжаю только на особо загрязненные объекты.
У меня свой инвентарь и свои секреты мастерства, да, а ты как думала? Кровь, ее так просто не смоешь, не говоря уж об остальном. И знаешь, этих объектов все прибавляется. Квартирку купила, автомобильчик, ничего себе, спасибо, живу, не жалуюсь. Ну что? Уморила я тебя разговорами?
— Уморила, — вздрагивает Алиса и перебирается поближе к батарее, чтобы отогреть вдруг захолодевшие ладони.
— Ну, я не знаю, как тебя еще развлекать.
— Я могу поиграть на компьютере. В тетрис. Это что-то вроде двигающейся мозаики.
— Честно говоря, я с техникой не очень… Пенелопа его всегда сама включает.
— Я умею, — зевает Алиса, изображая скуку.
— Она еще говорила, что ставит защиту от нежелательного проникновения.
— А мы не будем проникать в ее файлы. Вот возьмем игру и поставим, а ее файлы нам не нужны.
Алиса покопалась в дисках на стойке и прикусила губу.
— Ты не поверишь, — удивленно посмотрела она на Чучуню, — у Пенелопы нет игр!
— А ты что хотела? У нас прачечная, а не детский сад.
— Ладно. Тогда послушаем музыку.
— Вот это другое дело! — вздохнула Чучуня с облегчением.
— Французский шансон! — предлагает Алиса.
— Идет.
Алиса сразу же, как вошла в систему, обнаружила ее запертой на код. Она закрыла собой экран с табличкой, делая вид, что усердно засовывает диск.
— А-а-а… почему тебя называют Чучуней?
— Да это по глупости. Я пока рыбу ловила, вышла замуж за очень приличного мальчика из Шаньтоу. — Чучуня в кресле мечтательно улыбнулась, закрыла глаза. — И стала по фамилии Чунь Я.
Алиса тоже закрыла глаза и напряженно думала, поэтому в комнате стало тихо.
— Он утонул, — вдруг буднично сказала Чучуня.
— Кто? — вздрогнула Алиса, решилась и быстро набрала пять букв — ПАРИЖ.
— Мальчик этот. Утонул. А я так и осталась Чучуней. Экран открылся.
— С первого раза! — восторженно подпрыгнула Алиса.
— Да. С первого, — кивает Чучуня. — Это была первая любовь. А ты можешь посмотреть почту? Может, что срочное.
— Конечно. Пожалуйста! — Алиса великодушна.
— Так, — подошла Чучуня и склонилась сзади, — развод, нужен частный детектив, аборт, аборт, алиби, подборка партнера для фиктивного брака, о, это интересно — свекровь выкрала ребенка, нужно все решить мировым путем. Для меня ничего нет.
— А что, так и пишут открытым текстом — “отмыть квартиру или офис от крови и последствий разборок с применением огнестрельного оружия?” — заинтересовалась Алиса.
— Это называется “срочная очистка помещения, оплата высокая”. Есть хочешь?
Чучуня ушла. Алиса пустила поиск по слову “Коржак” в рабочих папках Пенелопы, и через тридцать секунд уже сделала распечатку с одиннадцатью именами и адресами. У девяти из них был телефон — номера прилагались, а двое жили в сельской местности.
Заткнув уши пальцами и зажмурив глаза, Алиса придумывает первую фразу.
Шепотом репетирует, чтобы потом по телефону проговорить ее быстро, но внятно.
“Саквояж Козлова со всеми документами находится в камере хранения номер пять Казанского вокзала…”
Саквояж юриста Козлова! Да, юриста.
“Саквояж юриста Козлова со всеми документами находится в камере хранения номер пять Казанского вокзала”.
Так, а потом… “Стойте под табличкой в десять вечера”.
Первый номер она набирала дрожащими пальцами, а после третьего успокоилась и даже стала слегка гундосить, придавая голосу неживой оттенок записывающей пленки.
Три раза трубку взяли женщины. Ответы были такие:
— Кто это — Козлов?
— Вы не туда попали.
— А пи-пи не хо-хо?
Три раза — мужчины. Соответственно:
— Документы? Не знаю никаких документов.
— Когда будет пицца?! Забодали, два часа жду!
— Мальчик, не балуйся, положи трубку. Два раза она зачитала сообщение на автоответчик. Один раз трубку взял ребенок, и Алиса, тряся коленкой от нетерпения, ждала, пока он найдет бумагу и ручку, чтобы записать сообщение для родителей, а потом громко читала это сообщение по слогам и, чтобы не вступать в длительные объяснения, слово “саквояж” заменила на “чемодан”.
— Алиска? Ты чего там притихла? — в кабинет заглянула Чучуня.
— Звонила подружке, а ее дома нет. Пойду прогуляюсь!
— А Пенелопа сказала…
Я крикнула, что вернусь через полчаса, и выбежала на улицу.
.
У метро поменяла заработанные художественной штопкой деньги.
Из всех Коржаков остались двое жителей сельской местности, которые скорее всего ни сном ни духом о заветном саквояже юриста Козлова. Ладно, разберемся. С ближайшей почты были отправлены две телеграммы, в тексте после слова “стойте” добавился день недели. Оказалось, что я совершенно не знаю, в каком дне недели сейчас нахожусь, пришлось спрашивать у работников почты. Потом оказалось, что в некоторые отдаленные населенные пункты телеграмма может идти два дня, я посчитала и написала “Стойте в пятницу под табличкой в десять вечера”.
Если сегодня на вокзал никто не придет, так и быть, постою у камеры хранения еще в пятницу.
Купила печенье и апельсины, осмотрелась, глубоко вздохнула и с чувством выполненного долга побежала в, прачечную.
— Ты где была? — набросилась на меня у дверей Пенелопа.
— Вот. Купила на первую зарплату! Можешь добавить к своему объявлению “художественная штопка, изготовление пугалочек из ваших волос”.
— Тебе придется завтра поехать на опознание. В озере обнаружили тело в пальто, в кармане была дорогая авторучка с надписью.
— Хорошо. А Рита Мазарина там будет?
— Она предпочла провести опознание на свежем воздухе. Ты часто приезжала в этот дом? — мнется Пенелопа.
— Один раз всего, а что?
— В озере выловили сразу несколько утопленников. То есть даже не несколько, а довольно-таки много для одного озера.
— Больше двух? — изумилась я и тут же под внимательным взглядом Пенелопы спрятала глаза.
— Шестерых. А почему ты сказала — двух?
— Я очень умная и умею анализировать.
— Да что ты?! — всплеснула руками Пенелопа. — Анализировать! Скажите, пожалуйста! А почему тогда мне кажется, что у тебя рыльце в пушку?
— Идите за стол, — зовет Чучуня.
— У меня не рыльце. У меня вполне привлекательное лицо. Коротко объясняю схему анализа. Братья Мазарины утопили корейца в озере. Так? Так, — киваю я сама себе. — Сошло им это с рук? Сошло. Куда они после этого повезут тело юриста Козлова, угадай?
Застыв, Пенелопа смотрит с недоверием, явно замешанном на восхищении.
— А ты зачем туда ездила? — спрашиваю я за столом.
— Поступил заказ. Неугомонный Лотаров, вероятно, считает, что я подыхаю от безделья и скуки. Поэтому развлекает меня экзотическими ужинами и снабжает заработком каждый раз, как только ему подвернется что-либо совсем гиблое.
— Гиблое?
— Посудите сами. В Сюсюки приехала вторая по счету жена Гадамера.
— Она жива-здорова? — задержала я чашку у рта.
— Не перебивай. Она жива, о здоровье ее делать какие-либо выводы затрудняюсь, поскольку спиртное потребляется этой дамой ведрами, но внешность она имеет весьма породистую. И эта самая вторая жена приехала в свой бывший дом, оставленный после развода Гадамеру, за какими-то письмами.
— Они с Ритой виделись? — не утерпела я.
— Не перебивай, а то я замолчу! — Виделись или нет?! — я не могу удержаться — Да! — кричит Пенелопа.
Некоторое время мы смотрим друг другу в глаза и тяжело дышим.
— Девочки, а давайте по бокальчику красненького, — предлагает разрядить обстановку Чучуня.
— Ты будешь дальше слушать? — интересуется Пенелопа.
— А ты не правильно рассказываешь, самое интересное опускаешь!
— И что для тебя самое интересное? — прищуривается Пенелопа.
— Опознали они Гадамера или нет, — присмирела я.
— Частично, — злорадно сообщает Пенелопа, не сводя с меня глаз. — Следователь Лотаров сказал, что поскольку вторая жена сильно сомневается, что это тело Гадамера, но ее показания не могут считаться достоверными в силу длительной разлуки с бывшим мужем, а…
— Сколько они не виделись? — встреваю я и тут же съеживаюсь и закрываю рот ладонью.
— В силу двадцатидвухлетней разлуки с бывшим мужем! А Рита Мазарина, напротив, готова присягнуть, что утопленник без ботинок и есть ее муж — кореец.
Теперь твое опознание будет иметь решающее значение.
Двадцатидвухлетней, значит, эта женщина еще не имела счастья увидеть татуировку на спине Гадамера…
— А что за работу нашел для тебя следователь? — я удержалась из последних сил и не спросила, не поручил ли следователь Пенелопе, чего доброго, найти ботинки, в которых в тот день зацементировали корейца.
— Вторая жена Гадамера приехала в этот дом за письмами. Представь, ее прабабушка в девичестве переписывалась с прадедушкой, который впоследствии стал известным писателем…
— Я так и думала, — вырвалось у меня, и теперь уже я застыла, с удивлением прислушиваясь к своему организму. Что со мной происходит? Может быть, от волнения я заболела ужасной болезнью и теперь буду выбалтывать все подряд?
— Так, — Пенелопа наклоняется ко мне через стол, — немедленно объясни, что ты думала?!
Надо собраться. Залпом выпиваю бокал вина.
— Я подумала, что Рита опознает в утопленнике своего мужа. Я подумала, что вторая жена не поедет на опознание, если она приехала, значит, у нее в этом доме есть дело.
— Так вот, — откинулась на спинку стула Пенелопа, — теперь письма этого писателя продаются на аукционах, они стоят бешеных денег, вторая жена корейца приехала их искать.
— Можно я поищу эти письма, я весь дом облазила, обязательно найду?! — я подпрыгиваю на стуле, изображаю всплеск энтузиазма, улыбку и блеск в глазах.
— Пенелопа, пусть она поищет что-нибудь, разреши. Письма прадедушки — это же милое дело, а то я устала с нею нянчиться, честное слово! — просит Чучуня.
На часах — половина восьмого. До десяти — полтора часа, а я еще не начала подготовку к делу!..
— Хорошо, — пожимает плечами Пенелопа.
— Спасибо! — я вскакиваю, бросаюсь к Пенелопе, обнимаю ее, потом обнимаю Чучуню, потом спотыкаюсь в коридоре о присевшего Колобка и его обнимаю хватаю свою куртку и открываю дверь.
— Ты куда? — выбежала Пенелопа.
— Искать, искать!..
Пока я ловила такси, ехала в “Кодлу”, возилась в кладовке под полками в поисках саквояжа юриста Козлова, ругалась с Тихоней, Пенелопа задумчиво ходила туда-сюда по прачечной.
Чучуня уже собралась уходить, а Пенелопа все бродила неприкаянно.
— Чего ты маешься? — не выдержала Чучуня. — Она суматошная, себе на уме, но вообще хорошая девочка. Видела бы ты, как умело и тактично она расправилась с ведьмой!
— Нет, — качает головой Пенелопа, — здесь что-то не так…
— Ну сама посуди, она не учится, после смерти отчима еще не отошла, от безделья мается, поэтому и побежала как ошпаренная искать эти самые письма.
— Чучуня, какие письма?! Она даже не спросила фамилию писателя! Нет, наверняка ведь устроит какую-нибудь пакость. Компьютер трогала? Что?.. Смотри мне в глаза! Она трогала компьютер?!.
В кладовке саквояжа не оказалось. Тихоня угрожал съесть целую горсть земли, если я не поверю, что он не трогал проклятый саквояж, и даже стал показательно сгребать в ладонь пыль и мусор у двери. На шум пришел Сутяга и вспомнил, что Офелия после разборок в кладовке прятала в багажник машины Мазарини какую-то странную сумку. — В джип?
— Нет. В “мерс”. Они на нем уехали три дня назад! — схватил Сутяга меня за руку и не дал броситься к ангару.
— Ну почему она вечно везде сует свой нос! — топаю я ногой.
— Куда ей до тебя! — хмыкает Сутяга.
— Но я хотя бы понимаю, что делаю!
— Уверен, что и Офелия спрятала этот чемоданчик в полной сознанке.
— Но почему в машину Мазарини?! — не могу я успокоиться. — Они сунутся в багажник и сразу найдут сумку!
— Не скажи, Офелия всегда все правильно прячет… — улыбается Тихоня. — Сама подумай, ты же не будешь обыскивать свой багажник каждый день. Ты не будешь искать то, что туда не засовывала, так? Расслабься, они бьют по две машины в неделю, скоро “мере” приедет на ремонт.
— Тихоня прав, — кивает Сутяга. — Расслабься. Что-то ты бледная, Алиска, устала небось интриги плести? А, маленькая?
— Отвали… — я лихорадочно соображаю, как выйти из положения без саквояжа, и так увлеклась, что сама себя вслух успокоила:
— А на фиг он мне нужен вообще?!
— “Воть имена!” — поддержал мою решительность Тихоня.
Я осмотрела его внимательно и сняла с головы кепку.
— Дай поносить, — И все? — нарочито радостно изумился Сутяга. — Никуда не надо ехать?
Неужели отделаемся одной только кепкой?
— Это моя любимая финская кепка! — обеспокоился Тихоня. — Не надо ее бросать в воду!..
— Ладно, так и быть, подкиньте меня к Казанскому вокзалу и подождите там с полчасика.
— Знаешь, Алиска, может, куртка моя подойдет, а? — Сутяга потряс полами распахнутой рабочей куртки! — Бери все — портки, трусы, только избавь меня сегодня от поездок с тобой!
Куртка, конечно, велика. Но, с другой стороны… Болтающиеся пустые рукава внизу, подозрительные пятна, кепка, закрывающая пол-лица…
Я беру грязную, в мазуте, ладонь Тихони и провожу ею по щекам и подбородку.
— Это ты зря, — оторопел он. — Теперь тебя в метро не пустят…
В метро я прошла запросто и даже без карточки — пристроилась сзади объемной женщины. Но на Казанском оказалось, что камера номер пять ручной клади закрыта на обед. На тридцать минут. Представить себе существование подобного идиотизма я не могла — а если у человека поезд отходит через десять минут и ему нужно срочно забрать свой чемодан?!
Таких обнаружилось двое. На моих глазах двое мужчин по очереди, но совершенно одинаково, исступленно дергали решетку, стучали ногой по стойке и матерились.
Я сидела в это время на полу неподалеку, подстелив под себя газетку и опустив голову в руки на коленях, Кепка скрывала почти всю голову, полы куртки доставали до самого пола, “камелоты” мои, конечно, подвели, они, хоть и замызганные изрядно, гордо торчали дорогими бульдожьими носами из-под расклешенных джинсов. На часах в проходе минутная стрелка доползла до двойки, а это значило, что уже десять минут, как никого нет.
К двадцати двум минутам стал понемногу собираться народ, я потянулась, зевнула и осмотрелась. Муж-жена-ребенок, муж-жена и два ребенка, старик в валенках с калошами, мужчина с очень грязными ногтями на обветренных руках (навряд ли директор “Медикуна” с горя пошел в разнорабочие), и, таким образом, подозреваемых осталось двое — господин почтенного возраста и гордой осанки и суетливый толстяк, тут же громко всех оповестивший, что он командировочный.
Раза три мимо меня прошло туда-сюда что-то бомжующее (судя по разваленным и ужасно вонючим ботинкам). Потом это постучало меня по кепке, я подняла голову и узнала, что заняла чужое место, и если не хочу получить по “балдешке”, то должна пройти к туалетам и “прописаться” у Марго. Выдав информацию, это вытащило из рванья на груди наушники от плеера, нацепило их на косматую голову и ушло, подтанцовывая.
А вот интересно, мне нужно будет здесь прописаться или прописаться?
Я решила с риском для “балдешки” посидеть еще десять минут.
Две семьи, замученные Москвой до полного дебилизма, получили свои вещи.
С трудом уволок огромный рюкзак старик в валенках. Мужчина с грязными обломанными ногтями оказался другом приемщика, они стали обсуждать последнюю забойную пьянку и считать потери после нее. Господина почтенного возраста это почему-то расстроило, и только он начал лекцию о вреде алкоголя, как вдруг установилась странная тишина. Я повернула голову набок и осторожно посмотрела из-под козырька кепки на стойку. Приемщик и его друг удивленно уставились на строгого господина и на толстяка-командировочного. Я тоже глянула. Эти двое всматривались в правое крыло длинного прохода и словно застыли на глубоком вдохе, забыв закрыть рот. Чтобы увидеть, что их так поразило, пришлось изобразить, что я устала до степени полной необходимости прилечь, и немедленно.
Поелозив попой на газете, я укладываюсь на пол, подложив локоть под голову, и смотрю в проход. И до такой степени не верю своим глазам, что, забывшись, поднимаю козырек кепки, обнаружив таким образом свое лицо. На меня идет… саквояж юриста Козлова!.. Саквояж держит рука в желтой перчатке, поднимаю глаза… Последний из братьев, оставшийся в живых, Гога Мазарин собственной персоной. Смотрит в мое открытое лицо угрюмо, но с ехидцей. Совершенно не замечая обалдевших от вида саквояжа важного господина и толстяка командировочного (а от чего им еще прийти в такой столбняк, не от желтого же пальто Гоги в сочетании с черным траурным шарфом?!), Гога подходит, наклоняется ко мне и злорадно интересуется:
— Ты не потерялась, девочка? Пойдем, папочка отвезет тебя домой.
Хватает меня свободной рукой за шиворот и ставит на ноги.
— Этот номер у вас не пройдет! — возмущаюсь я, пока он волочет меня по проходу. — Никаких папочек! Хватит с меня папочек в этом месяце!.. — и так далее, еще много всего, что я думаю о Гоге Мазарине как о потенциальном папочке и об умственном развитии его детей, если они будут.
В машине (“Мерседес” цвета морской волны) Гога ударил меня по лицу. Он объяснил это срочной необходимостью. Он сказал, что больше не может слышать мой голос, видеть мою физиономию, мою лживые глаза, мой хитрый нос и детский рот, испорченный ругательствами и враньем.
— Какого черта ты тогда притащил меня сюда, идиот? — совершенно искренне удивилась я, спонтанно перейдя после пощечины на “ты”.
Гога покопался под сиденьем и вместо ответа зазвенел вытащенной цепью, после чего бросил мне на колени ее конец с тяжелым металлическим ошейником.
— Я тебя ищу уже неделю. Пора, детка, пора!..
— Твоему брату это не понравится! — отодвинулась я на всякий случай подальше и забилась в угол.
— Он умер. Я это сделаю для себя.
— А может, мы договоримся?.. Отчим стащил у тебя деньги, я могу их вернуть!
— Да я сам готов заплатить, чтобы приезжать потом и смотреть на тебя с ошейником на шее возле гроба моего брата.
— Что интересного, если я умру в этом склепе? Ты что, снимешь на пленку мои предсмертные мучения и ПОТОМ будешь показывать гостям и хвастаться, как ты обошелся с любимой девочкой своего брата?!
— Ты не умрешь, — по-деловому сообщает Гога, задумывается и разъясняет:
— То есть ты, конечно, когда-нибудь умрешь… От старости. А пока посидишь возле моего брата, я тебя буду кормить… — он опять задумывается, — раз в два дня. А зачем чаще? Двигаться активно ты не сможешь, опорожняться будешь под себя, сама постараешься есть поменьше.
— Дикость какая, зачем ты это делаешь? — интересуюсь я севшим голосом.
— Потому что, — наклоняется Гога, и его лицо оказывается совсем рядом, — ты отняла половину меня. Половину сердца, половину печени, половину почки…
Он замолчал, вероятно, вспоминая, какие еще органы есть.
— Я не отнимала у тебя половину почки, — заявляю я категорично.
— Да?..
— Да! — кричу я уже в истерике. — Почек у человека две, можно сразу сказать, что я забрала одну целую! Еще — одно легкое, одно ухо, один глаз, половину мозга — это да, можно, я заберу правое полушарие?! Еще пять метров кишечника, одну ногу, одну руку и одно яйцо!
После слова “яйцо” (оно получилось самым громким) Гога отшатнулся. На меня, похоже, накатила самая сильная за последнее время злость.
— А почему — правое это… полушарие? — поинтересовался он после долгого молчания.
— Потому что, — я поднимаю вверх голову и сглатываю потекшую кровь, — правое полушарие мозга отвечает за воображение, художественные способности, артистизм человека, поэтому у тебя оно должно быть абсолютно усохшим, не больше козьей горошины.
С переднего сиденья медленно повернулся шофер и посмотрел на меня. Все это — в опять наступившей тишине, только слышно, как с противным звуком трется кожа его куртки о кожу спинки сиденья.
— Открой дверь! — требую я, дергая ручку.
— Сиди смирно! — тащит меня за куртку к себе Гога.
— Открой, меня сейчас стошнит! Я представила… я вдруг представила, как надрезаю мошонку и вытаскиваю твое яйцо! Ты видел когда-нибудь, как выглядит освежеванное яйцо?!
Шофер судорожным движением открыл свою дверь и высунулся наружу.
— Как большое бельмо в розовой сукровице и синих прожилках! — ору я в упоении.
Резкий утробный звук. Так, один готов. Теперь, по самолетной логике, все остальные пассажиры должны попросить кулечки или от звука рвоты, или от ее запаха.
И Гога Мазарин открывает свою дверцу и присоединяется к высунувшемуся шоферу.
Я отчаянно дергаю ручку. Закупорено. Рабочая куртка Сутяги катастрофически заливается кровью.
В тот момент, когда я, наконец, вытащила платок из джинсов и зажала им нос, из проезжающего мимо на большой скорости автомобиля по “Мерседесу” ударила автоматная очередь.
Шофер бросился закрывать собой хозяина, а я с платком под носом скорчилась под сиденьем.
— Кто это был? — спросил Гога, как только заполз в салон. — Ты заметил?
— Не успел, — коротко отрапортовал шофер, выключил свет в салоне и рванул на полном ходу, шлепнув на крышу “Мерседеса” мигалку с сиреной.
— Я уже неделю чист, как младенец, — удивленно пожал плечами Гога. — Я брата хоронил.
— Придурок! — прохрипела я, усаживаясь. — Зачем ты приперся в камеру хранения с саквояжем юриста Козлова? Это точно были люди Коржака!
— Убери сирену и спроси у этой сявки, что она хочет сказать, — приказал Гога шоферу, не соизволив повернуться ко мне.
— Девочка, — уставился на меня в зеркальце шофер, — мы тебя не понимаем!
— Смотри на дорогу! И скажи этому придурку, что я устроила западню в камере хранения для директора “Медикуна”, а приманкой был саквояж Козлова, который твой хозяин зачем-то приволок туда! Наверное, чтобы посильней поразить мое воображение!..
— А кто это — Козлов? — спросил шофер и заслужил похвальный кивок Гоги, из чего я заключила, что Гога либо забыл, кто убил его брата, либо вообще в суматохе похорон этим как-то не поинтересовался (а зачем, действительно, если мужик сразу же оказался без головы).
— Козлов — юрист из “Медикуна”, это ему Гоша отстрелил полголовы в “Кодле”.
— А ты стащила чемодан этого самого Козлова и подсунула в мой багажник, да? — бесстрастно, все так же демонстрируя свой профиль, замечает Гога. — Я думал, это твой чемодан. Там твоя фотография и ксерокопия свидетельства о рождении. Как ты могла сделать из чемодана приманку, если он у меня?
— Просто позвонила и сказала, что саквояж в камере хранения!
— Никто не смеет использовать меня, Мазарина Игоря Анатольевича, в своих целях! Никому и никогда это не удастся, запомни!
— Ко-а-а-анечно! — скептично замечаю я, вспомнив голубка Тихони.
— И не акай мне тут!
— Как ты меня нашел? — задаю я последний для сегодняшнего шоу вопрос, убеждаюсь, что уже достаточно успокоилась и кровь из носа больше не течет.
Поскольку Гога не удостоил меня ответом, все разъяснил выдержавший паузу шофер:
— Наши ребята в автомастерской тебя уже неделю пасут. Ты прибежала, они позвонили и проследили, но ловить не стали. Игорь Анатольевич сказал, я сам, говорит, ее отвезу на кладбище, а чемоданчик этот мы почти сразу нашли. Никак не могли понять, что ты делаешь на вокзале. Игорю Анатольевичу надоело ждать, он взял чемоданчик и пошел. Думал тебя удивить приятно.