Кэри Джулиан. Радость и страх

жестоко по отношению к бедному Гарри. Что он подумает, когда прочтет мою
записку?" И не испытывает ни малейших угрызений совести. Для них нет места
- слишком много других чувств теснится у нее в душе.
Вихрем врывается Бонсер. На нем новый серый костюм, шикарнее прежнего,
в руке котелок. Этот костюм и глаза Дика, его волосы, кожа, усы, фигура,
повадка, жесты так восхищают Табиту, так завораживают ее, что она только
их и видит. Бонсер взбешен. Он швыряет свой замечательный котелок на
кровать и кричит: - Эти болваны, будь они прокляты, сказали, что нам
придется подождать.
- Милый, ты бы поберег свою шляпу. - Аккуратная школьница берет шляпу в
руки движением, похожим на ласку.
- Черт знает что, а все потому, что какой-то олух неправильно написал
мое имя. Хорошо еще, что мы здесь записались как мистер и миссис... можно
ничего не менять.
До сознания Табиты что-то наконец дошло.
- Значит, мы сегодня не можем пожениться?
- Нет, только завтра утром.
- Но это же очень неудобно... мне придется переехать...
- А что я тебе толкую. Хорошо, что ты записалась как миссис. Никуда
переезжать не нужно.
- Но Дик, как я могу остаться, если мы не женаты? Здесь даже второй
кровати нет.
- Брось, Тибби, ты же все равно что замужем. Волноваться из-за такой
мелочи, точно какая-нибудь фрудгринская дурочка...
Но Табита воспитана в строгих правилах. Уступает она только после обеда
с шампанским, после того, как Бонсер объяснил ей, что другого номера в
гостинице не получить и нигде не получить в такое позднее время, да и то
уступает так холодно, так неохотно, что ему это даже обидно. - Право же,
Тибби, я ожидал от тебя большего. Может быть, ты передумала? Может быть,
лучше не надо?
- Да нет, Дик, теперь уж ничего не поделаешь.
- Вот и я говорю, так что гляди веселей, все будет хорошо. - И всем
своим видом показывает, что женские прихоти нужно сносить терпеливо. А
утром, приветствуя ее щипком, от которого она вскрикнула, он говорит: -
Нежная женушка, ну что, теперь ей не так грустно?
Но Табита по-прежнему неблагодарна. Она не отвечает на эту ласку и
сейчас же после завтрака спрашивает: - Когда мы поедем в бюро регистрации?
- Да нынче же утром, когда хочешь. И кстати, дай-ка мне немножко денег.
Я забыл чековую книжку. Фунтов десять, пока хватит, там надо кое-кому
заплатить.
- Но у меня нет денег, Дик. Всего несколько шиллингов.
- Ничего, займешь. Я тут знаю одного человека, он тебе даст сколько
угодно под то, что тебе причитается.
- А что мне причитается?
- Да та тысяча годовых, которые ты получишь, когда достигнешь
совершеннолетия.
- Но никаких годовых у меня не будет. Папа завещал мне пятисот фунтов,
когда мне исполнится двадцать один год, а больше ничего.
- Проклятье, ты же мне сказала...
- Ни о каком доходе я не говорила. Ты спросил о наследстве, вот я и
сказала, что папа мне кое-что оставил.
Бонсер рвет и мечет. - Мог бы, кажется, догадаться. Надо же быть таким
дураком, чему-то поверить в Фруд-Грине! Да, славно меня облапошили.
- Так вот почему ты хотел со мной бежать. Ты вообще-то любишь меня,
Дик?
- Хорошенькое дело! Это после того, как ты так упорно за мной
охотилась. Кто это с кем хотел бежать, скажи на милость?
- Это ложь, гадкая ложь. Джентльмен себе такого бы не позволил.
- Давай, давай, оскорбляй меня, только прошу помнить - не ты, а я все
мое будущее поставил на карту. - И он уходит.
Табиту удивили эти слова, а еще больше - внезапный уход Бонсера. Она
чувствует, что за их ссорой кроется нечто большее. Проходит час, Бонсера
все нет, и ей начинает казаться, будто она в чем-то виновата. Может быть,
она показала себя холодной, недоброй? Еще через час она чуть не плачет.
Через пять часов, не поев, даже не попив чаю, она думает: "Сама виновата.
Так мне и надо. Да, я покончу с собой".
В семь часов вечера, как раз когда она прикидывает, наверняка ли
разобьется насмерть, если бросится с четвертого этажа на каменный тротуар,
Бонсер появляется.
Табита смотрит на него через всю комнату боязливо, не смея открыть рот.
Выражение у него и правда устрашающее. Он говорит: - Я совсем было решил
не возвращаться, Тибби. Раз ты так со мной обошлась. Мало того, что ты не
проявила ко мне никаких чувств, что ввела меня в заблуждение относительно
финансовой стороны. Главное - ты дала мне понять, что я, по-твоему, не
джентльмен.
Табита бросается ему на шею. - Дик, милый!
- Ну да, я и сам подумал, может, ты не понимала, что говоришь.
- Я свинья, ужасная свинья.
- Не смею спорить.
Постепенно он смягчается. Он разрешает ей поцеловать его, сесть к нему
на колени, но сам остается холоден, выжидая, чтобы она до конца
прочувствовала свою вину. А она теперь жаждет выказать ему благодарность,
нежность, главное - покорность. Ведь она оскорбила его, унизила. И когда
он наконец до нее снисходит, она отдается ему вся, душой и телом. Он такой
добрый, он простил ее. В награду она не скупится на ласки. В ней
проснулась извращенность невинных, присущая самой матери-природе, жажда
простых, безыскусных наслаждений, и Бонсер в восторге дивится: "Ах,
плутовка!"
Позднее он напоминает ей, что она что-то говорила насчет нескольких
шиллингов. Она поспешно наскребает у себя в сумочке около фунта, и Бонсер
ведет ее в одно местечко, где за фунт можно получить хороший обед на
двоих, даже с бутылкой вина.
Оба настроены радужно. Табита убедилась, что любима, Бонсер весьма и
весьма доволен молодою женой. Он уверяет ее, что они поженятся, как только
он добудет немного денег. "Жаль, что завтра не выйдет, но я не ожидал, что
окажусь без гроша". Это напоминание о его несбывшихся надеждах снова
повергает Табиту в бездну раскаяния.
- Дик, милый, это же не так важно, правда? Главное - мы теперь знаем,
что любим друг друга.
- Правильно, Пупс. - Он нежно целует ее, он ее оценил. - Да я готов
ждать хоть месяц, если ты будешь со мной. Ты у меня просто прелесть.

6

Теперь Табита так счастлива, что уже не решается омрачать эту радость
разговорами о браке. Два месяца спустя она все еще не замужем, но
счастливее прежнего. Неловкость прошла. Она понимает Бонсера. Не приходит
в ужас, когда он ругается или, выпив лишнего, становится не в меру весел.
И то сдерживая, то подбадривая его, она удивляется: "Каким ребенком я была
всего три месяца назад! Я совсем не знала жизни".
Тревожит ее одно: Бонсер до сих пор нашел себе только временное дело
сообща с одним приятелем. Они провернули сделку с золотом - продали на
большую сумму золотых монет фермеру, который немного разбирается в
экономике и не доверяет банкам. Эта операция принесла хорошую прибыль. Но
теперь приятель исчез, а деньги истрачены.
Бонсер, как убедилась Табита, денег не считает. Он и сам говорит: "Я
всегда тратил щедро. Должно быть, это в крови. Для настоящего аристократа
деньги - мусор, он просто не способен относиться к ним всерьез". А пока
ему нечем заплатить по счету в гостинице. К счастью, после нескольких
неспокойных дней он получает письмо от своего дяди, герцога Э., - тот
приглашает его и Табиту погостить у него неделю в его поместье
Хортон-Тауэрс. Он показывает письмо хозяину, просит сохранить за ним
номер, оставляет один из чемоданов в гостиничной камере хранения,
расплачивается чеком и отбывает в кэбе с Табитой, вторым чемоданом и
ручной кладью.
Но по дороге он, к удивлению Табиты, меняет вокзал Юстон на вокзал
Ватерлоо и берет билеты в Брайтон, где снимает комнаты, в пансионе на
глухой улочке.
- Но как же, Дик, мы ведь собирались в гости к твоему дяде.
Бонсер расплывается в улыбке. - Планы переменились, Пупсик. Задержимся
на несколько деньков здесь, ради воздуха. Это тебе будет полезно, - он
треплет ее по щечке, - перемена климата. - Он сажает ее на колени и поет:
"Плыви, утя, к бережку, мы тебя зажарим". И опыт уже научил ее не портить
день бестактными расспросами.
Вечер проходит чудесно, а утром он ведет ее на променад дышать - так он
сказал - озоном.
Стоит сентябрь. Солнце греет щеку, а ветер прохладный. В небе ни
облачка, море отражает его бледную синеву миллионами синих искр, и
почему-то кажется, что они удивительно под стать шуму волн, шаловливо
плещущих о железные опоры мола.
Табита слегка опьянела от ощущений, которыми дарят ее море, небо, рука
Бонсера, заботливо поддерживающая ее. Она думает: "Как здесь хорошо! В
морском воздухе действительно что-то есть. Вот и аппетит у меня появился.
Каким пылким был Дик вчера вечером, как он меня обожает - правда, он перед
тем выпил много виски".
Ей приятно, что эта догадка ее не смутила, а только помогла осознать,
какой умудренной женщиной она стала. Это тоже ее воодушевляет. Между
воздухом, морем и ею самой возникает какая-то общность, какая-то радостная
гармония, от которой замирает сердце.
Бонсер тоже в отличном настроении, но у него это проявляется так же
бурно, как накануне. Он выпячивает грудь, на ходу весь пружинит. Прижимает
к себе локтем руку Табиты. - А знаешь. Пупс, здорово это у нас получилось.
Как говорится, чистая работа.
Мужья, как успела обнаружить Табита, любят, когда ими восхищаются. Она
видит, что Дик ждет похвал, но что-то ей неясно. Она улыбается. - Да, Дик?
- Это я насчет вчерашней комбинации. Молодец у тебя муженек, а? Вчера
там, а нынче здесь, и ваших нет.
- Ты про нашу поездку? Но я как раз хотела спросить...
Бонсер хохочет. - Ох, уж эта Пупси! Между прочим, у нас теперь новая
фамилия. Мы - мистер и миссис Билтон.
- Новая фамилия? Но почему...
- Потому что тоже начинается на Б.
И вдруг Табита все понимает. - Мы сбежали от счета в гостинице?
- Заплатить-то мы по нему не могли, верно?
- А твой дядя, он, значит, нас не приглашал?
Бонсер хохочет громче прежнего. Он даже остановился, чтобы всласть
посмеяться. - Ох, какая прелесть.
- Он вообще твой дядя или нет?
- И когда ты только поумнеешь, малышка? Да что с тобой? Все у нас
хорошо. Я тебе про то и толкую.
Табита отпускает его руку. - Ты хочешь сказать, что все это
жульничество?
Бонсер, посвистывая, сдвинул шляпу на затылок и сверлит взглядом
крупную молодую женщину в толпе гуляющих.
- Хороша, ничего не скажешь. Фасад что надо. Весит фунтов сто, не
меньше. Люблю таких.
- Раз ты жульничаешь, я должна с тобой расстаться.
- Сделай милость.
Табита, ошеломленная таким результатом своей угрозы - а вернее, ее
безрезультатностью, - взрывается: - Какой ты гадкий! Я всегда это знала.
- Какая ты умная! Я это сразу заметил.
Она спешит в пансион и собирает свои вещи. Она думает: "Да, гадкий,
гадкий", и от этого ей еще горше. Она чуть не плачет. Точно эти слова
ранят ее больнее, чем Бонсера.
Вдруг появляется Бонсер, веселый, в шляпе набекрень. - Можешь и не
уезжать, если не хочется. Я сам уеду.
- Снял бы хоть шляпу.
Он снимает шляпу, снова надевает ее, совсем уж лихо заломив набекрень.
- Будь здорова, умница.
Он запихивает свою старательно сложенную ею одежду в саквояж и
выбрасывает его из заднего окна прямо на клумбу. Потом спускается в сад и
через заднюю калитку выходит в переулок, где дожидается кэб. Табита видит,
как он открывает дверцу кэба. Внутри мелькнула полная женская рука,
большое румяное лицо - та женщина с променада. Рука хватает саквояж.
Бонсер влезает, захлопывает дверцу, и кэб отъезжает. Табита думает: "Он с
ней, значит, сговорился. У него уже есть другая женщина". Но не чувствует
ни удивления, ни горя. Столько разных чувств на нее нахлынуло, что
осталась только пустота.
Через полчаса является хозяин пансиона и с ним полицейский. Хозяин
рассыпается в извинениях, но из Лондона поступил запрос по поводу счета в
гостинице. Где сейчас мистер Билтон и настоящая ли это его фамилия?
Услышав от Табиты, что их фамилия - Бонсер и где мистер Бонсер, она не
знает, а денег у нее нет, хозяин забывает о вежливости. Он начинает
грубить. Зато полицейский - сама любезность. Он просит прощения за
беспокойство, однако же обшаривает ящики комода и открывает большой
чемодан. В чемодане - старые кирпичи, завернутые в газету.
Табиту доставляют в полицию, допрашивают, хотят узнать, есть ли у нее
родные. Она отвечает, что нет. Ее бросает в дрожь при одной мысли, что
Гарри и Эдит будут осведомлены о ее безумствах. Но полицейский уже извлек
из ее сумочки адрес Гарри. Припертая к стене, она признает, что доктор
Баскет - ее родственник, попросту даже брат. Гарри, вызванный телеграммой,
приезжает ближайшим поездом.

7

Табита ждет его в полицейском участке и терзается. "Ладно, в крайнем
случае покончу с собой". Она боится взглянуть брату в лицо. Но Гарри
держится спокойно, с достоинством, хотя на вид как будто постарел. Он
ласково здоровается с ней и не задает вопросов. По счету в пансионе он
заплатил, и, когда они наконец сели в поезд и едут домой, он спрашивает:
"Ну, как ты себя чувствуешь?", и она понимает, что упреков не последует.
- Гарри, какая же я была дура. Но ты ведь понимаешь, тут не только моя
вина.
- Бонсер оставил тебя в дурах, это я понимаю, не тебя первую. Но ты бы
хоть написала, а то мы беспокоились. Три месяца ничего о тебе не знали.
- И правда, уже целых три месяца. - Табита поражена, как летит время и
какая же она эгоистка! - Но я честное слово собиралась написать, как
только мы поженимся.
- Так вы не женаты?
- Нет, он все откладывал.
- И на том спасибо.
Просто не верится - это говорит Гарри, такой порядочный человек. Мир
уже не кажется ей темницей. Выходит, ее история не так исключительна, не
так ужасна, как она думала? Она целует Гарри и говорит: - Какой ты добрый,
Гарри! Но скажи, неужели это тебя даже не удивило... то, что со иной
случилось?
- Недаром же я домашний врач. - На ее благодарный взгляд он отвечает
умудренной улыбкой. Он сам чувствует, какой он терпеливый и умный.
А Табита уже радуется, что едет домой. Она уже слышит голоса знакомых с
детства комнат: "Здесь все правда, здесь ты в безопасности".
Поэтому ей странно, что в прихожей ее встречает лаем неизвестная
собака, которая, как выясняется, живет здесь уже давно. В комнате у нее
стоит швейная машина, гладильная доска и огромная новая корзина с
выстиранным бельем. А ящики комода набиты детским приданым. Эдит,
оказывается, ждет ребенка, к ним приехала ее сестра Клара, и ее поместили
в маленькой бельевой, так что утюги и корзины пришлось перенести к Табите.
Эта Клара - невзрачная, тихая, похожая на Эдит, но некрасивая, уже
утвердившаяся в жизни на роли семейной рабыни, которую призывают в
экстренных случаях, но никогда не благодарят, скучнейшее создание,
презираемое всеми вплоть до горничных, - даже она здесь сейчас более у
места, чем Табита. Она остается в тени, но она знает, где что лежит, она
вросла в новый распорядок, в новый быт дома. Весь день она нянчится с
Эдит. А Эдит изменилась до неузнаваемости. У нее не только фигура стала
другая, но и лицо, и вся повадка. Нос точно вытянулся, щеки пожелтели. Она
стала меньше следить за собой. И легкий характер, прежде бывший лучшим ее
украшением, куда-то испарился. Если Гарри выражает недовольство, что обед
запоздал, она огрызается. Видимо, считает, что беременность дает ей право
и лениться, и транжирить больше прежнего, и даже грубить.
Зато с Табитой она стала куда откровеннее. Отделавшись от Клары -
"Ступай себе, Кларри, ты нам не нужна", - она принимается с поражающим
цинизмом рассуждать о мужчинах, о том, как неинтересно с Гарри в постели.
"Он всегда молчит, только тискает меня. Ему бы священником быть".
К Гарри она снисходит с новых высот, и Табите это противно. Не ценит
она расположения Эдит. Оно только усиливает ее впечатление, что родной дом
стал меньше и неуютнее, что в нем стало нечем дышать. Это еще укрепляет ее
решимость вырваться отсюда в самостоятельную жизнь.

8

И всю эту зиму она трудится, как никогда. Она встает пораньше и садится
за рояль в холодной комнате, с красным носом, накинув на плечи шаль, и по
сто раз повторяет упражнения для левой руки. Как она их ненавидит, эти
упражнения для левой руки, но именно поэтому повторяет их снова и снова.
Так она карает себя за свое безумство.
И не устает дивиться этому безумству, уже уходящему в прошлое. "Как я
могла! Какой же я была безмозглой дурочкой! Еще легко отделалась! Впредь
буду умнее!"
Через три месяца учитель музыки, руководящий ее занятиями (полгинеи
урок), заговаривает о том, чтобы в начале нового года устроить ей концерт
- очень скромный, просто первый опыт игры перед публикой, но все же
концерт. И Гарри соглашается пожертвовать пятьдесят гиней в фонд этого
дебюта.
Но однажды днем, недели через две после подписания контракта, когда
Табита, хмурая и озабоченная, быстрым шагом пересекает поляну, из-за куста
ей навстречу выходит мужчина. Бонсер!
Она застыла на месте, она не верит своим глазам. Словно какой-то
легендарный герой, какой-то миф вдруг воплотился в этого среднего роста
мужчину с правильными, слишком, пожалуй, правильными чертами лица, с
серо-синими глазами, в хорошо сшитом сером костюме и модных штиблетах. У
нее мелькает мысль: "А он как будто был куда выше ростом, и подбородок не
так выдавался". Но тут же ее заливает негодование.
Бонсер снимает шляпу жестом, достойным актера в пьесе Пинеро, и
говорит: - Что это, Пупс, как ты побледнела. Я тебя испугал?
- Я спешу, мне некогда разговаривать. - Она хочет пройти мимо, но он
одним прыжком преграждает ей путь.
- Черт возьми, это уж слишком, Пупс!
- Слишком?! - Она вся ощетинилась. - Это после того, что ты мне наплел;
После того, как бросил меня. И задолжал в пансионе.
- Боже милостивый, а я? Я возвращаюсь, мне говорят, что ты все
разболтала и смылась. Меня чуть за решетку не упекли, а все потому, что ты
на один день не могла мне поверить.
- Ложь, ложь, неужели ты и правда считаешь меня такой дурой?
На его лице изображается отчаяние. - Вот награда за то, что я хотел
скрасить тебе жизнь, не жалел для тебя денег. Да уж, свалял дурака. И до
сих пор не могу поверить. Я все время себя уверял: "Она ко мне вернется. Я
знаю мою Тибби, другой такой верной жены на всем свете не сыщешь".
- Я тебе не жена. А та женщина?
- Какая женщина?
- В кэбе, когда ты уезжал, - та женщина с променада.
- Какой еще кэб? В кэбе был один мой старый приятель, он обещал мне
работу... Ах да, кажется, там была и его жена.
- Нет, Дик. Ничего не выйдет. Не так я глупа. - И она быстро уходит. Но
еще долго у нее за спиной звучит его печальный голос - он клянет себя за
безрассудную любовь. И, уже подбегая к калитке своего дома, она слышит:
"Ради всего святого, Пупси, не разбивай мне сердце! Завтра, там же".
"Вранье, бессовестное вранье!" Табита бросается к роялю, словно в этом
спасенье. "И наглость какая - вообразил, что я ему поверю. Я-то знаю, что
в кэбе была женщина".
И тут же возникает сомнение. Готова ли она присягнуть, что то была
женщина с променада? И весь эпизод его бегства теряет четкость очертаний.
Словно на спокойную водную гладь, где все отражалось отчетливо и ярко,
набежал ветерок. Все осталось как было - краски, предметы, но все пришло в
движение, расплывается по краям, обретает иную форму и смысл. Обман
оборачивается неосторожностью, безрассудство - доказательством любви.
"О господи! - Она с силой берет фальшивый аккорд. - Если бы знать
наверно!"
Она фальшивит еще и еще раз и наконец вскакивает с места распахнуть
окно. "Душно здесь". Мирные надежные Кедры кажутся ей капканом.
Даже в своей комнате, в своем убежище ей неприютно и холодно, и всю
ночь ее мучают кошмары, лишь изредка перемежаясь забытьем. Болит голова,
сводит спину, непонятная боль гуляет по всему телу.
Но встает она полная твердости. "Я знаю, он и раньше мне лгал" - и
решительно идет к роялю.
Приближается время свидания, она глушит себя музыкой и повторяет: "Ни
за что, ни за что".
Но вся она напряжена, вся как бы переполнена Бонсером. Она чувствует,
что он ждет ее, слышит его слова: "Я тебе верил, Пупсик. Я тебя любил".
Она вскакивает с места. "Чушь какая. Надо с этим покончить раз и
навсегда".

9

Десять минут спустя Бонсер сжимает ее в объятиях.
- Так ты вернешься! Спасен, спасен!
- Ни в коем случае. - Табита отталкивает его. - Никогда. И что значит
"спасен"?
- Ты спасла мне жизнь. Я как раз думал: "Ладно, если Пупс меня
покинула, значит, мне крышка".
- Но как ты можешь говорить, что это я тебя покинула?
Бонсер безнадежно махнул рукой. - Тебе не понять.
- Чего не понять?
- Что я, в сущности, создан для семейной жизни. Я не честолюбив. Не
согласился бы стать премьер-министром, сколько бы меня ни просили. Знаю,
знаю, я поступил опрометчиво, но ты подумай, как я жил раньше. Один как
перст, никому не нужен. Поэтому я к тебе и рванулся - знал, что мне
необходимо влияние порядочной женщины.
- Влияние! А сам даже не женился на мне.
Он берет ее за руку. - Женитьба? Да я бы хоть сейчас, если б мог.
Табита вся дрожит. - Но, Дик, у тебя даже работы нет. А на уме одни
комбинации.
- Ну вот, опять ты меня в чем-то подозреваешь. Конечно, я не могу
жениться, пока у меня нет работы. А работа, кстати сказать, уже
наклюнулась.
- В самом деле. Дик? Настоящая работа? Но это же меняет дело.
- Еще бы. Вот гляди. - Он усаживает ее на кочку, садится рядом, сует ей
газетную вырезку. - Читай: "Недвижимость Уотлинга. Требуются агенты".
- Но это замечательно! - Для Табиты в самом слове "недвижимость"
заключено что-то прочное, респектабельное. - И ты в самом деле туда
поступил?
- Еще не зачислен, но уже беседовал с членами комитета, и все оказалось
даже лучше, чем я предполагал. У них там от квалифицированных бухгалтеров
отбоя нет.
- Но тогда почему же...
- Хотел получить твою санкцию. Почем я знал, может, такая работа
покажется тебе унизительной.
- Какие глупости, я только и мечтала о том, чтобы у тебя была
постоянная работа. - И, вспомнив о своем влиянии, добавляет решительным
тоном: - Постоянная работа - это именно то, что тебе нужно.
- Ну, раз ты так считаешь...
- Лишь бы не опоздать.
- Я сейчас же подам заявление. Тут только одна загвоздка - требуется
внести залог, гарантию добросовестности, что ли. Сейчас все солидные
компании требуют таких гарантий.
- Да, конечно. А сколько нужно внести?
- Всего пятьдесят фунтов, я боялся, что много больше. Беда в том, что
сейчас у меня таких денег нет. Вот я и подумал - как бы отнесся к такой
идее братец Гарри? Для него это бы в конечном счете окупилось, а ты была
бы пристроена.
- Ой, нет, Гарри не поймет.
- Да, пожалуй. Выходит, значит, что надеяться не на что.
- Дик, помолчи немножко, дай мне подумать. Это так важно, какой-то
выход должен быть обязательно. У меня в сберегательной кассе всего шесть
фунтов, но есть колечко с жемчугом, и браслет, и, да, еще меховая шубка.
За них наверняка что-нибудь дадут.
- Я не хочу, чтобы ты ради меня продала свои вещи.
- Но, Дик, пойми, это же такой пустяк, если ты зато получишь работу.
Нужно смотреть трезво.
- Ну что ж, командуй, Пупс. А вещи можно, наверно, и в заклад снести.
Тогда ты их не потеряешь, выкупишь, как только мы начнем зашибать денежки.
- И еще есть золотая цепочка. Но, Дик, ты правда решил работать, не
упустить эту возможность? Ты понимаешь, что это было бы грешно - вернуться
к прежнему, губить себя, губить наше счастье?
- Что я, дурак, по-твоему?
- Милый, я не хочу в тебе сомневаться!
- Мне все кажется. Пупс, не любишь ты меня так, как я тебя.
- Да нет же, люблю, я только очень хочу, чтобы мы были счастливы.
- А мы с тобой всегда были счастливы. Мы созданы друг для друга. - Он
обнимает ее, касается ее колена. Но она в страхе отодвигается, обдергивает
юбку. - Нет, нет, прошу тебя.
Он хмурит брови, и она пытается объяснить: - Понимаешь... Потому что мы
решили по-настоящему пожениться... начать сначала...
- Ладно, Пупс. - Он томно целует ее. - Отныне командуешь ты. Может, ты
и права, что привередничаешь. Ссориться не хочу, это не в моем характере.
- Он отпускает ее царственным жестом, но все еще хмурится.
- Мне пора идти, пора бежать, не то они что-то заподозрят. А знать им
еще рано. Они не поймут. Дик, милый, ты веришь, что я тебя люблю? - Она
робко обнимает его.
- Ладно, ладно, Пупси.
- Ты понимаешь, почему мы не должны... пока не поженились? Потом-то
конечно. Мне и самой хочется, правда. Ведь тогда я действительно чувствую,
что ты меня любишь.
- Это уж точно, Пупс. Мы с тобой неплохо проводили время. Тут, видно,
все зависит от точки зрения.
- О господи, уже четыре пробило. До свиданья, любимый, до завтра.

10

На бегу Табите приходит в голову, что понятие о любви у Бонсера более
прозаическое, чем у нее, но это ее не оскорбляет, напротив. Ей страшно
интересно, она захлебывается: "Просто чудо, что он так сильно меня любит,
что я имею над ним эту власть. Он сразу отступился, стоило мне объяснить.
Да, в сущности, он хороший человек, такой послушный. Только бы, только бы
он не упустил эту работу. От этого зависит вся его жизнь... и моя тоже".
Обокрасть Гарри - что может быть ужаснее? Но именно потому она на это
решается: украсть, может быть, загубить свою совесть, свою душу. И она
истово молится: "Остави нам долги наши, яко же и мы..."
Сейф, в котором Гарри хранит ее жемчуг, находится у него в спальне,
ключ от сейфа - в тумбочке. На следующее утро, пока лентяйка Эдит
завтракает в постели, а горничная убирается на третьем этаже, она уже
шмыгнула к Гарри в спальню и достает ключ из ящика тумбочки. Дрожа от
страха, она успокаивает себя: "Это для Дика, это его спасет". И тут же
вздрагивает и бледнеет - в комнату входит Гарри.
- С добрым утром! - Он целует ее. - Тебе что-нибудь нужно?
- Я хотела... пожелать тебе доброго утра.