Кэри Джулиан. Радость и страх

бы спокойно попить чаю наедине со своими обидами.
Улыбка Бонсера погасла. - Так, так, мне не рады. Понятно, не бойся,
сейчас уйду. Вот только отдышусь немножко. Сердце, понимаешь, пошаливает,
это меня военная служба подкузьмила.
- Чаю хочешь?
- Чаю? Гм... Ну что ж, за неимением лучшего... - Он входит в гостиную и
плюхается в кресло Табиты. - Приятное у тебя тут-гнездышко. Ну, да ты из
любой передряги выходишь целехонька, не то что некоторые. Джим небось
припрятал малую толику в таком месте, что никакие кредиторы не найдут. Да
уж, Пупс, здорово вы меня облапошили, ты и твой Джонни.
- Каким же это образом?
- А таким, что отговорили меня продавать. Ни словом не намекнули, что
вашим акциям грош цена. Небось вдвоем заработали на этом дельце
полмиллиона.
- Мы почти все потеряли.
- Рассказывай. Ну да ладно, тебя я не виню. Кого я виню, так это твоего
сыночка, а он меня, можно сказать, за порог выставил. Забыл, видно, что
всем мне обязан. Кто, как не я, настоял на том, чтобы он получил
оксфордское образование? Да, я сделал из него джентльмена, а он только что
не обозвал меня мошенником. И к тому же болван - своей пользы не понимает.
Я бы мог нажить для него состояние, очень просто.
Табита приносит чай, наливает ему. Он подносит чашку к губам и говорит
со вздохом: - И как это у тебя нет бренди, оно в каждой домашней аптечке
должно быть. А мои дела, Пупс, хуже некуда, сижу на мели. - И начинает
плакаться. Послушать его, так все его обманули - не только Табита и Джим
Голлан, но и его деловые партнеры, и особенно мисс Молли Минтер - обещала
выйти замуж и драгоценностей приняла в подарок на десять тысяч, а потом до
свидания - вильнула хвостом и вышла за какого-то актеришку, который и
держаться-то не умеет как джентльмен.
- Ведь у тебя, кажется, и раньше была жена?
Но жена Бонсера, как выясняется, все-таки женой не была. - Это был
шотландский брак, а шотландский брак, оказывается, действителен, только
если и он и она шотландцы или если совершен в Шотландии [шотландский брак
- форма фактического брака: заключается без церковного венчания и без
гражданской церемонии, только по соглашению сторон]. Впрочем, оно и к
лучшему: эта женщина годами меня морочила, без конца тянула деньги на
хозяйство. Если б не это, я бы, может, и женился на ней честь по чести. А
потом бросила меня в Канаде. Решила, что больше взять с меня нечего. Но
тут она просчиталась. Я еще до войны был без пяти минут миллионером. И
опять мог бы стать, если б имел для начала хоть какой-то капитал. Больше
мне ничего не надо.
Табита молчит. Поглядывает на заштопанные брюки, на залатанные ботинки
и думает: "Он и правда беден". Но это не вызывает у нее никаких чувств.
Чувства ее давно переплавились в гнев на весь мир, включая и этого
человека, этого незваного гостя.
- Я не шучу, Пупси. Я и щенку твоему, и тебе говорю: здесь у вас денег
куры не клюют, сами в руки просятся. Вот на Лондонском шоссе пивная
продается за восемьсот фунтов. Восемьсот фунтов, прямо у перекрестка. Но
тебя это не интересует.
- У меня нет лишних денег.
- У тебя только в этой комнате вещей на двести фунтов, а больше нам
ничего и не нужно, Пупси. Дай мне сотню, и я тебя сделаю богатой женщиной.
По правде-то сказать, это даже твоя обязанность. Ты меня, черт подери, два
раза по миру пустила, исковеркала всю мою жизнь. Ну, да я не жалуюсь, знаю
свое слабое место, женщины из меня всегда веревки вили. Я о твоем же благе
радею.
Наконец он уходит - спешит на поезд. Но уже на лестнице делает
последнюю попытку: - Знаю, с тобой говорить без толку. Ты предубеждена. Но
если надумаешь, захочешь получить прибыль, хорошую прибыль, черкни пару
слов. Вот адрес: полковнику Бонсеру, отель Палас, Билбери-стрит. Вложить
можно даже не сотню, хватит пятидесяти. Я тебе и на пятерке заработаю
вдвое. А кстати, ты мне фунт не разменяешь?
- К сожалению, не могу.
- Жаль. Ну, тогда дай взаймы полкроны. Расписку вышлю, как только
доберусь до дому.
Табита дает ему полкроны, и он горячо благодарит ее. - Только Джонни -
ни слова. Он, нахал этакий, сказал мне, чтобы я к тебе не ходил - не
расстраивал, видите ли. Неохота связываться с этим слюнтяем, еще сгоряча
набьешь ему морду.
- Хорошо, я ему не скажу.
- До свидания, Пупс. И помни; пятьдесят фунтов, десять - сколько не
пожалеешь. Сто процентов гарантирую, а может, и тысячу.
- Буду помнить.
Табита закрывает за ним дверь и возвращается в свою гостиную, к своему
гневу. Гнев стал чуть острее, чуть больше жжет. Такого она не ожидала. "В
самом деле, дальше некуда".
Возмущение не дает ей покоя. При мысли о наглости этого человека она не
может усидеть на месте, ходит из гостиной в кухню и обратно и хмурится:
"Явиться ко мне с такими баснями! И сплошное жульничество - "полковник,
шотландский брак" - нет, это слишком! И вдруг ее одолевает смех.
"Шотландский брак и полковник!" Она падает в кресло, задыхаясь от хохота.
На глазах выступают слезы. "Уму непостижимо. Хорошо, что я была с ним так
холодна. А то это могло бы превратиться в настоящее бедствие".
Через два дня она получает письмо и читает: "Посылаю перевод на
полкроны". Никакого перевода в конверте нет, но в письме содержится
описание какого-то дома, который можно купить за двести фунтов. "Прямо на
Брайтонской дороге. Из него получилось бы первоклассное кафе". В
постскриптуме - просьба дать взаймы пять фунтов, срочно, для уплаты
неотложного долга. "Отдам не позже чем через неделю. Слово чести".
Табита думает: "Так я и знала, что он начнет попрошайничать", но
посылает фунт. А Бонсер в ответном письме просит ее о свидании, чтобы
объяснить ей, какие удивительные возможности таятся в покупке кафе.

90

"Нет, нет, - думает Табита, - не такая уж я дурочка". Но принимать
Бонсера всерьез невозможно, и она все еще во власти веселья, которое
словно переполняет не только душу ее, но и тело. В ней проснулась энергия,
бездействие сразу наскучило. Она покупает новую шляпу. На письмо Бонсера
она не отвечает, но едет в Лондон, а потом, чувствуя себя виноватой и
смешной, спешит на рандеву. Но и чувство вины ее веселит. Она смеется над
собой, над своим безрассудством. Оправдывается. "Да он и не явится. Не мог
он рассчитывать, что я приду".
Но Бонсер, оказывается, на это рассчитывал. С уверенным видом старого
ловеласа он уже поджидает ее. Он разрядился, как заправский сердцеед -
цветок в петлице, шляпа набекрень. В результате выглядит как обносившийся
пшют. "Полковник", - вспоминает Табита, смеясь и глядя на его напомаженные
волосы, на ярко-синий галстук, засунутый за желтый жилет, тесный синий
пиджак, разлезающийся по швам, спортивного покроя брюки, подштопанные у
карманов, сношенные рыжие ботинки, полуприкрытые старыми гетрами. "Вид у
него просто неприличный".
Но Бонсер вполне собой доволен. Табиту он приветствует небрежно, чуть
что не свысока: - Привет, Пупс! Выглядишь прелестно. До сих пор любой
женщине дашь сто очков вперед. Эх черт, как будто это только вчера было,
как ты глянула на меня - и все, заарканила. А ведь стоило того, разве нет?
Хорошо мы с тобой пожили? Что будешь пить? Пошли, такой случай надо
отметить. - И, подхватив ее под руку, тащит в какой-то бар. Табита
заявляет, что пить не будет и покупать кафе не собирается. И уезжает
ранним поездом в Эрсли. Но ей стало еще веселее, и через неделю она снова
встречается с Бонсером. Встречи повторяются из недели в неделю, и каждый
раз у него какой-нибудь новый план. Будь у него тысяча фунтов, он открыл
бы сразу несколько ночных клубов и загребал бы пять тысяч в год. Эту
тысячу могла бы вложить в дело Табита. - Пойми, это же собственность,
риска ни малейшего.
- Но, Дик, я не то что тысячу, я и пятьдесят не могу снять со счета без
ведома моего поверенного.
- Так они под опекой?
- Кажется, нет. Это военный заем.
Бонсер качает головой - этакое невежество в финансовых делах! - и
спрашивает, какой она получает доход. А узнав, восклицает: - Значит, у
тебя не меньше семи тысяч - вернее, даже восемь - маринуются в военном
займе! Да это же преступление...
И когда Табита отказывается перепоручить управление своими деньгами
ему, он разыгрывает оскорбленные чувства. - Не доверяешь ты мне, Тибби,
вот в чем горе. Из-за этого у нас и тогда все разладилось, когда ты ушла и
оставила меня на мели. Тебе на меня плевать, так оно и всегда было.
- Вовсе нет, Дик.
- Да, да, я-то знаю. Предложи я тебе сейчас пожениться, ты бы что
сказала? Ага, вот видишь, уже смеешься надо мной.
- Ну что ты. Дик. - Но она не может сдержать улыбки.
Бонсер вскакивает с места. - Сам виноват, - произносит он с горечью. -
Старый дурак. Но больше ты меня не поймаешь. - Он уходит и в самом деле
больше не просит свиданий.

91

"И очень хорошо, - говорит себе Табита. - Я слишком часто с ним
виделась. Поощряла его домогательства".
Но теперь ее жизнь в Эрсли стала такой никчемной и пресной, что она не
знает, куда себя девать. Даже мрачные размышления не помогают. Благородная
поза отчаяния, молчаливого протеста - ничего этого не осталось, так что и
одиночество потеряло всякий смысл, стало мучительной пустотой. Три недели
она почти не спит, то и дело плачет и наконец, совсем измучившись, пишет
Бонсеру и предлагает, с рядом оговорок, попить вместе чаю. "Я смогу
вырваться лишь ненадолго и надеюсь, что ты больше не будешь болтать
глупости".
Бонсер тут же предлагает съездить на воскресенье в Брайтон, где "что-то
продается". Они встречаются, и Табита поднимает его затею на смех. Бонсер
бушует. - Так какого черта ты приезжала? - и Табита, прежде чем уехать
домой, связала себя обещанием провести с ним конец недели, правда, не в
Брайтоне, а в Сэнкоме. "Там меня знает хозяйка одной гостиницы, скажу, что
поехала к ней".
- Ну, если ты боишься сплетен...
Табита боится Бонсера. Но конечно, Джону и Кит стало известно, что
Бонсер побывал в Сэнкоме. Две бывшие знакомые Табиты, из тех, кому до
всего есть дело, сочли своим долгом написать Джону. Он забегает к матери
по дороге с лекции на заседание. - Мама, неужели это правда, что ты
виделась с этим мерзавцем?
- А я думала, он тебе нравится. Когда-то он тебе даже очень нравился.
- Дорогая мама, речь не о том, что я думал десять лет назад, а о том,
что может случиться с тобой сейчас. - Молодой человек взбешен
безрассудством матери - только этой заботы ему не хватало.
- Тебе не кажется, Джон, что в моем возрасте я способна сама о себе
позаботиться?
- Казалось до последнего времени, но сейчас это для меня еще вопрос.
Табита в сердцах отвечает, что вопрос этот, во всяком случае, решать
ей. И не идет к Джону на следующее чаепитие.
- Сама знает, что ведет себя глупо, - говорит Кит. - Вот и напросилась
на ссору, чтобы был повод нас избегать.
- Да брось, мама никогда не была такая. Выдумываешь всякие тонкости.
А Табита и правда готова порвать с Джоном и Кит, если они вздумают
отваживать от нее Бонсера. Особенно ей страшно, как бы они не узнали, что
Бонсер несколько раз делал ей предложение. "Замуж я за него, конечно, не
пойду, - рассуждает она, - но не допущу, чтобы его, беднягу, подвергли
оскорблениям".
Однако эти предложения и сами по себе ее беспокоят, потому что после
каждого отказа Бонсер негодует все сильнее и пропадает все дольше. Наконец
он не появляется целый месяц и этим вынуждает Табиту поехать к нему в
Ист-Энд и объяснить, что она не хотела его обидеть.
Он снова делает предложение, и она соглашается. И едет домой как
пьяная, испытывая одновременно отчаяние самоубийцы и ироническую жалость к
самой себе. "Зачем я это сделала?" А в назначенный день выходит из
обшарпанного бюро регистрации браков на Билбери-стрит, растерянно
улыбаясь. "Как это произошло? Или я действительно лишилась рассудка?"
Но ее переполняет огромная тайная радость. Радует именно безрассудство
этого шага, и в Пайнмуте, где решено провести медовый месяц, она входит в
гостиницу, волнуясь, как юная новобрачная. Ибо радость ее - нежданный
подарок судьбы, как помилование после смертного приговора.
- Смешно, - говорит она, оставшись с ним вдвоем в просторном номере.
- Что смешно?
- Молодожены.
- Ничего смешного не вижу. Если ты воображаешь, что я старик, так очень
ошибаешься. - Он смотрится в зеркало, проводит ладонью по плеши,
просвечивающей сквозь густые волосы, и, вполне довольный, привлекает к
себе Табиту и похлопывает ее по руке. - Мы с тобой еще всех молодых за
пояс заткнем. А почему, Пупс? Потому что у нас есть стиль, есть традиции.
Это должно означать, что он умеет тратить деньги. Во взятом напрокат
автомобиле он возит Табиту завтракать в самые живописные окрестности,
покупает ей шоколад и чулки, водит на танцы и приговаривает: - Расходы?
Подумаешь. Я три раза наживал состояние, наживу для тебя и в четвертый
раз.
- Но, Дик, надо быть осмотрительным. Ведь у нас очень мало денег.
Почему-то эти слова повергают Бонсера в уныние. - Опять ты все портишь,
- говорит он с мрачным отвращением. - Небось опять потащишь меня обедать
по дешевке в нашей паршивой дыре.
Табита, поняв намек, предлагает пообедать в Гранд-отеле, где Бонсер с
ходу заказывает шампанского. А позже, в их номере, он сажает ее на колени
и подкидывает: - "По гладенькой дорожке..." А ты. Пупс, до сих пор
прелесть. Маленькая да удаленькая. Чистый бесенок.
Видя, что он снова в духе, она ликует: - Ты на меня больше не
сердишься?
- Я на тебя всегда сержусь, скупердяйка несчастная, - отвечает он, и у
нее снова падает сердце - ведь она отлично знает, что ее новое, негаданное
счастье целиком зависит от его настроений. Когда он сердится, она увядает
от одного его взгляда, когда развеселится - сердце танцует от его улыбки.
После первой недели медового месяца она как-то просыпается раньше
обычного от оглушительного свиного храпа и, глядя на широкое красное лицо
на подушке, блестящее, как яблоко в витрине, думает: "А все-таки я
счастлива. В пятьдесят четыре года счастлива до ужаса. Конечно, Дик болван
и пшют и абсолютно ненадежен - одному богу известно, что теперь со мной
будет. Но это, безусловно, счастье. Да, очевидно, я люблю его. Я всегда
любила его безумно - как последняя дура".
И, осознав свою любовь, она так нежно целует его, едва он проснулся,
что он удивленно открывает один желтый, заплывший глаз и кряхтит: - Что
еще новенького выдумала?
- Ничего. Просто я тебя люблю.
Он открывает второй глаз: - Ох, и хитрюга ты, Пупси. Всегда своего
добьешься.
- Ну как, проспался?
- А это, знаешь ли, грубо. Грубость в женщине я не одобряю.

92

С утра он обычно раздражителен и угрюм, оживляется только часов в
одиннадцать, после первого стакана спиртного. А тогда, начинает
разглагольствовать, бахвалиться.
- Вон, гляди. Пупс. - И указывает подбородком на большое заброшенное
здание посреди заросшего бурьяном участка.
- Похоже на развалины какой-то гостиницы.
- Это золотая жила. Пупс. А гляди, сколько в саду стекла - пол-акра, не
меньше. Всю жизнь мечтал иметь сад с оранжереями.
- Дик, ты еще скажешь, что тебе нужен отель?
- Как раз отель нам и нужен. Я уже не первый день приглядываюсь к этому
участку.
- Но мы по этой дороге еще не ездили.
Это было опрометчивое замечание. Бонсер устремляет на нее негодующий
взгляд. - Ты хочешь сказать, что я лгу?
- О нет, Дик, но право же... Смотри, штукатурка вся обсыпалась, и
крапива...
- "Штукатурка, крапива!" Нет, вы ее послушайте! Ты что, никогда не
видела косы, не слышала, что есть штукатуры?
- Но, Дик...
- Надо навести справки.
Он тут же едет к агентам и возвращается торжествуя. Табита встречает
его снисходительной улыбкой.
- Ты чему радуешься? - вопрошает он и, не дав ей ответить, восклицает:
- Восемь тысяч и две тысячи по закладной. Ручаюсь, уступят за шесть, в два
срока. Им только бы продать, я так и знал.
- Но, Дик...
- А хочешь знать почему? - Он выпрямляется во весь рост, улыбаясь хитро
и многозначительно, и вдруг подается вперед. - Потому что не на море.
Потому что место - на скверном шумном шоссе" в двух милях от мола.
- Вот и я думала...
- Конечно, думала. А я тебе говорю - то-то и хорошо, что на шоссе. А
почему?
- Почему? - послушно откликается Табита.
- Потому что по шоссе ходят машины. Машины, Пупс, они ходят по шоссе и
останавливаются где вздумается. И с каждым днем их все больше.
- Но, Дик, как мы можем содержать отель, мы же ничего в этом не
понимаем.
- Содержать отель каждый может. Нанять управляющего - и все. Слушай-ка,
Пупс, ты когда можешь добыть три тысячи?
- Но, Дик, не можем же мы...
- Ах, не можем? Очень хорошо. Ставим точку.
Он дуется два дня, после чего Табита уступает. Она убеждает себя: "К
чему деньги, если мы оба мучимся?"
Последняя надежда - может быть, агенты по продаже отеля "Бельвю" не
примут условий Бонсера. Но они рады сбыть его с рук на любых условиях, и
Табита вынуждена, дать распоряжение своему поверенному - продать на пять
тысяч облигаций военного займа. Она просит его также хранить эту операцию
в тайне, потому что смертельно боится сыновнего гнева. А Джон имеет все
основания разгневаться, ведь если она все потеряет, то может оказаться на
его иждивении.
А потом ее захлестывает столько дед и тревог, что оглядываться назад
уже некогда. Выясняется, что, по мнению Бонсера, содержать отель - значит
приглашать к обеду членов местного самоуправления, и, когда Табита
ужасается, как летят деньги, он возражает: - Ничего ты не смыслишь в
деньгах, старушка. Нужные знакомства - это великая вещь.
- Но разве обязательно поить их шампанским?
- В конечном счете это окупится.
- Ну, а зачем пить, когда нет гостей?
- А это тоже экономия, способствует бодрости духа. Хороши бы мы были,
если б я в такое время свалился. Кто тогда стал бы думать?
Он приглашает управляющего, некоего Джузеппе Тэри, бывшего владельца
ночного клуба, и поручает ему подобрать первоклассный персонал и закупить
лучших вин. Нанимает старшего садовника и велит ему сделать из сада
конфетку, чтобы люди останавливались полюбоваться. Заказывает мебель,
ковры и картины - по большей части классические обнаженные фигуры. -
Академическая живопись, не придерешься. А кому не приятно поглядеть на
голеньких, если это дозволено?
Развесить картины, расставить мебель - эти обязанности ложатся на
Табиту. Никогда еще ее не заставляли столько работать. Когда к ней однажды
приехал Джон, она могла уделить ему лишь половину внимания, вторая все
время отвлекалась на Джузеппе и рабочих, ведь, стоит ей отвернуться,
непременно что-нибудь напутают. И Джон с порога кричит: - Ой, мама,
подождала бы хоть месяц, пока у меня экзамены кончатся!
- Ты за меня не беспокойся, Джон.
- Как же не беспокоиться. Я слышал, ты продала военный заем. А на что
ты собираешься жить дальше?
- Но те деньги уже опять помещены, в этот отель. Очень надежно
помещены.
- И ты в это веришь?
В глубине души Табита в это не верит, а лгать умеет плохо; она
отвечает: - Перспективы как будто хорошие, - и густо краснеет.
И тогда мать и сын обмениваются долгим взглядом, которым в чем-то
признаются друг другу. Джон говорит: - Все-таки это было безумно -
вернуться к такому человеку! - Но говорит неуверенно, тоскливо. Он
чувствует, что жизнь куда сложнее, чем ему представлялось, что в самых
обычных судьбах есть место для глубоких, трагичных переживаний. Он смутно
догадывается, что в Эрсли Табита была очень несчастна, что одиночество для
немолодой женщины может обернуться острейшей мукой. И вина и сочувствие
внезапно поворачиваются к нему тысячью новых граней. А Табита говорит: -
Ты не считай себя ответственным за меня, милый. Если я потеряю мои деньги,
так не буду просить у тебя поддержки. Это было бы просто грешно.
- Но как же иначе, мама? Я бы не мог допустить, чтобы ты нуждалась.
- Нехорошо так говорить, Джон, несправедливо. Ты оказываешь на меня
давление.
- Справедливость тут ни при чем. Господи, мама, как ты не понимаешь?
Справедливость - категория рассудочная, в семейной жизни ей нет места. -
Последняя фраза, шире по смыслу, чем того требует данный случай, - явно
итог каких-то невеселых раздумий.
- Как дела у Кит? - спрашивает Табита, и опять они обмениваются
вопрошающим взглядом.
Но тут к ним подходит Джузеппе спросить, что делать с новыми маркизами,
на какой высоте их крепить.
- Я же дала вам все размеры, Тэри... а впрочем, не надо, я лучше сама
им скажу. - Она куда-то бежит, а когда возвращается, разгоряченная долгими
и сложными объяснениями, Джон уже смотрит на часы. - Надо бежать. Влетит
мне, если пропущу этот поезд.
Табита провожает его на станцию. В последнюю минуту, когда поезд уже
вот-вот тронется, она вспоминает, что хотела объяснить, почему не может
перейти на иждивение к Джону. Хотела возразить на его слова, будто
справедливость здесь ни при чем. Но, вскочив на подножку, чтобы заглянуть
в окно вагона, она видит, что Джон-уже разложил на коленях бювар и
готовится проверять кучу экзаменационных работ. И ее поражает то, чего она
раньше не замечала, - на макушке у Джона появилась плешь.
"Бедный Джонни, - думает она по дороге домой, - он уже стареет. И какая
ужасная у него жизнь, вечно в спешке, в заботах". Она чуть не плачет, до
того ей за него больно. Но впереди уже виден отель, и она сразу замечает,
что рабочие навешивают маркизы не там, где надо, - на той стене, что не
видна с дороги. "О господи, все приходится делать самой, даже подумать
спокойно некогда".
А в Эрсли Джон отчитывается перед Кит, и оба решают, что если Табите
суждено разориться, так пусть лучше это произойдет не в Эрсли, где и так
достаточно сложностей и волнений.

93

Что разорение надвигается на нее все быстрее, как нарастают сложные
проценты, - это Табита ощущает беспрерывно. Расходы множатся, Бонсер
швыряется деньгами все бесшабашнее. В один прекрасный день он пригоняет
домой огромную подержанную открытую машину "изотта фраскини" ярко-алого
цвета. И когда Табита ахает, узнав цену, отвечает: - Хорошая машина всегда
обходится дешевле - требует меньше ремонта. А машина нам необходима. Пупс,
для рекогносцировок. У меня задумана целая сеть отелей "Бельвю", по всему
побережью. Сплошная экономия на накладных расходах.
На рекогносцировки он выезжает каждый день. И хотя жалуется,
возвращаясь, на свою трудную жизнь, пребывает в отличном настроении,
всегда немного пьян и очень ласков.
- Дивная крошка Пупс, ну, как провела нынче день?
- Опять были гости к завтраку. А еще звонили из банка насчет перебора
со счета. Право же. Дик, не знаю, как мы продержимся.
- Не горюй. Пупс. Главное - пустить пыль в глаза, а расходы - тьфу.
Скоро дело у нас пойдет на лад, и все благодаря моей Пупси.
Он сажает ее на колени. "Обхаживает", - думает Табита. Но она смеется,
она полнится счастьем, острым до боли, потому что ее терзает страх перед
будущим. И ей уже кажется, что в юности она была слишком глупа и неопытна,
чтобы прочувствовать свое счастье; что только теперь, когда пришло
избавление от тоски, от душевной спячки, она научилась наслаждаться
жизнью.
- Но, Дик, - умоляет она, - зачем нам три садовника?
- Опять ты за свое, опять крохоборничаешь. Не вмешивайся ты не в свое
дело.
Но он с ней терпелив и, когда ей случится пристать к нему, только даст
ей шлепка и скажет: - Расшумелась наша Пупси. Но это ничего, это она
шутит.

94

К концу первого года "Бельвю" приносит в среднем сорок фунтов в неделю
убытка и задолжал банку около двух тысяч, так что банк грозит арестом
имущества. Бонсер подписал закладную на мебель, и Джузеппе чисто
по-итальянски оплакивает это событие, как гибель цивилизации. Табита
сбивается с ног, проверяет запасы, пересчитывает белье, ищет способ, как
помешать горничным воровать сахар, а уборщицам - уносить домой пыльные
тряпки. Она твердит: "Это конец" - и, однако, подобно той даме, что в
горящем доме переодевалась в старое платье, потому что на улице шел дождь,
все еще пытается экономить.
А Бонсер отказывается даже признать, что положение критическое. Когда
он сравнительно трезв, то носится с новыми идеями, которые опьяняют его
хуже вина. Он устанавливает в коридорах игральные автоматы, покупает
киноустановку на случай дождливых дней.
Как-то раз он возвращается домой в полном восторге: на одной распродаже
по случаю банкротства он видел замечательную арку. - Оценена в триста
фунтов. По рисунку знаменитого французского архитектора. Красота, такого я
еще не видел. Пятьсот лампочек, синих и красных, а на самом верху как бы
играет фонтан. Куда там иллюминации на площади Пикадилли!
- Но, Дик, ты же знаешь, нам даже за аренду уплатить нечем.
- И ведь дешевка - новая она стоила тысячу. Кованое железо, медь, одно
слово - произведение искусства. Пустить ее на слом было бы преступно.
- Банк говорит, что в будущем месяце назначит ликвидацию.
- Ну, заладила, банк, банк, банк. От тебя, черт дери, ждать поддержки
как от козла молока.
Больше Табита про арку не слышит и решает, что она забыта, как десятки
других, столь же фантастических прожектов, но однажды утром обнаруживает,
что бригада рабочих сносит каменные столбы въездных ворот. Бонсер
купил-таки арку. Он шагает взад-вперед, упиваясь своим триумфом, сообщая
даже случайным прохожим, что раздобыл знаменитую арку победы с
послевоенной выставки Южного побережья, что арка - подлинное произведение
искусства и обошлась ему в тысячу фунтов. На следующий день, когда арка -
колоссальная металлическая решетка в сорок футов вышины и пятнадцати в
ширину - уже прибыла и ее собирают, он поднимает цену: две тысячи фунтов,