Кэри Джулиан. Радость и страх

собственным детям. Даже любуется ее туалетом. И наконец напоминает
невестке, что та предлагала съездить вместе куда-нибудь отдохнуть.
Эдит мямлит, потом вдруг соглашается. Это на нее подействовало
угощение, очень вкусное и недешевое.
Когда Табита говорит Сторджу, что недели на две уезжает из Лондона с
одной своей знакомой, он удивляется, сердится, жалуется: "Очень
неподходящее время выбрала". Ибо постепенно увлечение своим делом
пригасило в нем увлечение любовника. Он стал не столько рабом, сколько
мужем. И Табита уже не единственный серьезный интерес в его жизни.
- Если я тебе нужна, я, конечно, не поеду, - говорит Табита, но говорит
холодно, надменно. Она чувствует, что выполнила все свои обязанности по
отношению к Сторджу и что его равнодушие к Джонни непростительно.
- Надо полагать, если ты хочешь ехать, так уедешь, - отзывается он
обиженным тоном.
И этот тон еще больше ее раздражает. Нечего ему злиться - у него есть
его драгоценный Буль.

40

На Пэддингтонском вокзале Эдит не просто знакомая - это родственница, с
ней ощущаешь старые семейные узы. Табита ласково целует ее и говорит, что
сама купит билеты. Первого класса. "Поедем с комфортом".
- Да, для разнообразия, - отзывается Эдит. - От разнообразия я вообще
не откажусь.
- Ох, и я тоже.
И на лицах у обеих, когда они устраиваются в своем купе, мелькает
одинаковое выражение, нетерпеливое и жадное.
"Разнообразие", думает Табита, и ей кажется, что она и часу больше не
могла бы прожить на Вест-стрит - до того там душно, словно самый воздух в
квартире застоялся, стал затхлым от непрестанных эстетических тревог - от
подозрений Джобсона, алчного честолюбия Мэнклоу, бредовых вымыслов Буля.
И Эдит, задыхаясь от того же нервного отвращения" изливая свои обиды на
Гарри и детей, забывает о том, как некогда злилась на Табиту.
Ей приятно, что Табита восхищается Сэнкомом, приморским городком с
отличным пляжем, и что отель "Пляж" ей понравился. Она здесь издавна
бывает и в какой-то мере считает себя ответственной за красоту городка и
комфорт гостиницы, которая Табите, по правде сказать, показалась очень
неказистой.
Эдит уже встретила старых знакомых - полковника Куэра с женой - и не
замедлила завязать новое знакомство - с юристом по фамилии Принс и его
двадцатилетней дочерью. Юрист, полковник, жена полковника встречают их с
распростертыми объятиями - ведь они все приехали сюда в поисках
разнообразия. На их лицах, словно крупный красный заголовок, напечатанный
поверх мелкого шрифта их повседневной жизни, осторожной и замкнутой,
явственно читаются их желания. Они хотят разнообразия, хотят наговориться,
дать себе волю.
И вот - решено: Куэры, Принсы и Эдит с Табитой будут сидеть за одним
столом. "Это очень веселый стол - все говорят, улыбаются, все проявляют
живость характера, свойственную им, возможно, десять лет назад, а
возможно, и никогда. Эдит подтрунивает над мужчинами в том стиле, что был,
вероятно, принят в Фруд-Грине в восьмидесятых годах, когда она там слыла
первой красавицей. Миссис Куэр щебечет о мечте своей юности и о своих двух
детях, точь-в-точь как школьница - даже не верится, что у нее вообще есть
дети. По ее словам, она мечтала о сцене, а в детях она разочаровалась -
такие они скучные, неповоротливые. "Девочка хорошенькая, но, по сути,
недалекая; мальчик неглупый, но ничем не интересуется". Мисс Принс, дочка
юриста, миловидная, но нескладная и смутно сознающая свою нескладность,
возбужденно ерзает на стуле и восклицает: "О да!" и "О нет!", горя
желанием участвовать в разговоре.
И в праздничной этой атмосфере новые знакомства быстро набирают силу.
На следующее утро Эдит исчезает с юристом - он будет учить ее играть в
гольф. Полковник увлекает мисс Принс к морю - собирать ракушки. Миссис
Куэр и Табита, вполне довольные отсутствием мужчин, заводят долгую беседу
о детях миссис Куэр.
И Табита, исполненная интереса и сочувствия, то и дело ахает:
"Удивительно!", "Нет, вы подумайте!", "Да, дети - странные создания".
Сама она, всегда любившая общество, теперь, для разнообразия,
наслаждается одиночеством. Когда миссис Куэр уходит писать письма, она
одна гуляет по берегу и, глядя на бессчетные маленькие серые волны под
ясным бледным небом, радостно думает: "Какое счастье наконец-то побыть
одной. Как покойно. Я и забыла, что такое покой. Век бы отсюда не
уезжала".
Вечером, пока юрист учит Эдит играть на бильярде, она слушает рассказы
полковника об охоте на тигра, замирая при мысли об опасностях, которым он
подвергался. Она поражается, как могла миссис Куэр растить детей в Индии -
с ними и в Англии достаточно трудно.
Они даже беседуют о политике. Полковник Куэр идет против течения. Война
в Южной Африке, говорит он, была навязана Англии, это было несчастье.
Империя - страшная ответственность. "Я не боюсь победы либералов, -
заявляет он смело. - Англию нужно пробудить от спячки".
- Вот и я так считаю! - восклицает Табита в радостном изумлении. - Мы
спим. Спим до безобразия крепко. - Ей приятно говорить о политике с этим
милейшим полковником, пока Эдит флиртует со своим юристом и нацепляет на
себя все более яркие кофты.
Затем прибывает знакомый Куэров, молодой человек, фамилия его Бэрн, он
смуглый и некрасивый, но такой веселый и живой, что невольно вызывает
симпатию. За завтраком, когда Куэры что-то внушают Табите, она замечает,
что глаза Бэрна смеются. Она не знает, что его насмешило, но улыбается.
А на следующее утро, рано спустившись в холл и застав ее там одну, он
говорит смело: - Восхищаюсь я тем, как вы терпите старика Куэра.
- Но, по-моему, он очень милый, а вам не кажется?
- Доброта добротой, но просто поражаешься, как может человек изо дня в
день твердить одно и то же.
Он обращается к Табите как к женщине, подобно ему повидавшей свет. Сам
он сейчас в отпуске, работает на строительстве железной дороги в Египте.
Вращался в официальных кругах. - Так приятно встретить здесь живого
человека. Как эти несчастные женщины глазеют на ваши туалеты! - Он громко
смеется. - Между прочим, вы здесь купаетесь?
- Я обожаю купаться. Просто обожаю.
И поскольку Эдит по-прежнему каждое утро играет в гольф, они идут
купаться вдвоем. Бэрн, оказывается, замечательно прыгает в воду с вышки.
Он обучает Табиту прыгать ласточкой.
Потом они гуляют за дюнами, и Бэрн, радуясь собеседнице, умеющей
слушать, пускается в рассуждения. Он утверждает, что война в Южной Африке,
хоть и была нам навязана, оказалась вопреки распространенному мнению
катастрофой. Империя, которую в Англии считают великим достижением, на
самом деле тяжкая ответственность. Необходимы реформы, новый подход. Он
всей душой за либералов. Пенсии по старости, даже право голоса для женщин,
разве это плохо? И громко вопрошает: - Почему хотя бы не попробовать? Не
рискнуть? Перемена нам не повредит.
Словом, он исповедует обычные взгляды молодого человека своего времени.
Ему надоело старое правительство, старые идеи, подавай ему новое. Табита
уже слышала это, и много больше, его планы кажутся ей весьма скромными.
Она слышала, как Мэнклоу ниспровергает монархию, частную собственность,
брак, даже род человеческий. Она знает точку зрения консерваторов в
изложении старого Дьюпарка - не как требование, чтобы богачи оставались
богатыми, а бедняки по-прежнему им подчинялись, но как жизненную
философию. Она хорошо помнит, как этот старик, сам такой бедный, рокотал
басом: "Удивительно, как мы вообще еще существуем. Просто чудо, что где-то
на свете еще есть мир, и порядочность, и то, что мы зовем цивилизацией.
Ради всего святого, не раскачивайте лодку, море-то глубокое, а если я верю
в прогресс, так разве что у акул - они плавают все быстрее". Но про себя
она думает: "Такие люди, как Куэры и Бэрн, стоят десятков всяких Мэнклоу,
и Дьюпарков, и Булей. Они хоть верят во что-то, они помогают жить".
И она горячо поддерживает все проекты Бэрна. Она, мол, уверена, что
реформы приведут к огромным, настоящим переменам. А это, видит бог, нам ох
как нужно.
Куэры уже смотрят на молодую парочку как на молодую парочку. При
встрече многозначительно улыбаются. Табита говорит: - Они думают, что мы
нарочно уединяемся.
Бэрн молчит. А потом вдруг прорывается: - Вы понимаете, что для меня
значит встреча с вами? - Он заявляет, что она - самая прелестная, самая
красивая и умная женщина, какую он когда-либо знал. И самая храбрая: шутка
ли, в такие молодые годы остаться вдовой. Он излагает ей свои виды на
будущее. Отец его - инженер, очень состоятельный; он - единственный сын.
Может он надеяться?..
Это предложение руки и сердца, при всей своей неожиданности, не кажется
пугающим в Сэнкоме, на вольном ветру, под ясным, высоким небом. Оно даже
как-то уместно здесь, где все так безыскусственно, так непохоже на
Вест-стрит. Табита, взволнованная, не может сдержать восклицания: - Но
боже мой, мистер Бэрн...
Молодой человек боится отказа. Он молит: - Не говорите "нет". Я знаю, я
поторопился. Но времени так мало...
- Не в этом дело. Просто... ведь вы меня совсем не знаете.
- Все, что мне надо знать, я знаю.
Табита в смятении спасается бегством. Она думает: "Какой же он хороший!
И он в самом деле меня любит, и он - прелесть. Такой честный, открытый.
Это было бы для меня невероятной удачей, но, конечно, надо ему все
сказать... или необязательно?
Она жаждет с кем-то посоветоваться. Может быть, даже с Эдит. Но, зайдя,
как всегда, к Эдит в номер, чтобы проститься на ночь, она застает невестку
в ужасном настроении. К юристу приехала жена, бильярда сегодня не было. И
опять у нее начались боли.
- Какие боли?
- Да это у меня все время.
- А Гарри не может помочь?
- Гарри! Его мое здоровье не интересует.
Табита умолкает, сраженная этой озлобленностью; и ей становится страшно
при виде невестки - огрубленной и обворованной жизнью, разбитой,
измученной болями. Волна тоскливой слабости заливает ее. И она молча
уходит к себе с мыслью: "Нет, не скажу я ему. Зачем? Может быть, после".

41

И все же наутро, снова вдыхая чудодейственный воздух этого городка,
полного чистых мыслей и честных, добрых людей, увидев, что Бэрн
приближается к ней и его серьезный доверчивый взгляд чуть затуманен
любовью, она сразу начинает: - Мистер Бэрн... Тедди... я должна вам
объяснить... - И торопливо рассказывает про свои отношения с Боксером и
рождение Джонни. О Стордже, однако, умалчивает. Бэрн берет ее руку повыше
кисти и крепко сжимает. - Но, миссис Бонсер... Тибби... какое это имеет
значение? Я вас люблю. - И умоляет Табиту сейчас же сказать "да".
- Но вы понимаете?..
- Понимаю, все понимаю.
- Ах, вон идет миссис Куэр. Я должна с ней посоветоваться насчет моей
невестки, ей что-то нездоровится.
Табита спешит навстречу жене полковника, ловко вовлекает ее в разговор.
Ей неясно, почему она не ответила Бэрну.
А оставшись наконец одна у себя в номере, она поражается собственной
нерешительности. "Конечно же, я за него выйду, будь он хоть в десять раз
более..." Она пытается определить то качество Бэрна, с которым могла бы
примириться даже в десятикратном размере, и горячо убеждает себя: "Да нет,
он не скучный. О господи, мне надо благодарить судьбу за такую удачу".
Пришло еще несколько писем с Вест-стрит и несколько журналов; Почта с
Вест-стрит приходила каждый день, но она ее не читала. Ей не хочется
думать про Вест-стрит. Вот, например, открытка от Джобсона, она уже два
раза попадалась Табите на глаза, и читать ее с каждым разом противнее. "Б.
откалывает коленца. Ф. сильно озабочен. М. зверствует из-за передовой.
Телеграфируйте новый адрес Доби и ключ от детской. Дж."
Что за чушь - телеграфируйте ключ от детской! Конечно, Фред озабочен,
он вечно чем-нибудь озабочен. А что Буль всем набьет оскомину - это можно
было предвидеть. Мэнклоу, тот, очевидно, пытается втиснуть в "Бэнксайд"
побольше политики. Вполне естественно.
Она рвет открытку, а потом, после минутного колебания, и все
нераспечатанные письма - и бросает в корзину. И ложится спать торжествуя,
чувствуя себя Наполеоном "Теперь мне туда возврата нет. Решение принято".
Но тут же ей приходит в голову, что в письмах могло быть что-то важное.
Возникают вопросы. Какие он там откалывает коленца? Почему Фред озабочен?
Что еще затеял Мэнклоу? И что будет, если он прогневит Ринча? На словах-то
Ринч радикал, но взгляды у него едва ли такие уж радикальные. И эти мысли
не дают Табите покоя. Она гонит их прочь, а нервное напряжение растет. Сна
ни в одном глазу. Все тело полнится тревожным вопросом: "Что стряслось на
Вест-стрит?"
А что-то стряслось, она уже в этом уверена. Только что именно и
насколько это серьезно?
Наконец уже среди ночи она решает: "Съезжу туда, посмотрю, что там
делается". И утром, встав пораньше, пишет Бэрну записку: "Уехала в Лондон
по срочному делу. На будущей неделе вернусь. Напишу", собирает саквояж и
несессер и спешит на станцию.
Через двадцать минут она уже сидит в местном поезде, который поспевает
к лондонскому экспрессу. Она сама на себя дивится: "Надо же, какую
устроила панику. Бедный Тедди Бэрн. Напишу ему не откладывая".
Но мысли ее с энергией, порожденной морским воздухом и переменой
обстановки, тут же снова устремляются к проблемам Вест-стрит. "Если это
из-за Буля, я подам мысль издать его книгой. Скажу, что такого крупного
поэта стыдно упрятывать в журнал".
Ее бесит, что местный поезд тащится так медленно, со всеми остановками.
Ей уже кажется, что каждая минута дорога. А если на Вест-стрит
действительно что-то стряслось, это она виновата. "Мэнклоу зверствует".
Очевидно, опять ссора. Право же, эти мужчины - сущие дети!
Оказывается, на Вест-стрит в общих чертах все так, как она ожидала,
разница только в деталях. Мэнклоу требует места для политических статей и
отказался печатать Буля. Он заявляет, что время Буля миновало. "Декаденты
- это вчерашний день, даже духу их не осталось, а новая публика требует
политики, новой, левой политики. И чем хлеще, тем лучше".
Но удивительно то, что, когда ему не дали денег для привлечения видных
политических обозревателей, он подал в отставку.
А Буль - тот не кажет глаз. Отдаленное расположение детской избавляет
его от всякого вмешательства. Он превратил ее в крепость, заваленную
рваной бумагой и пустыми бутылками, - там он живет, ест, спит и пьет. А
когда нужно, неслышно покидает свое убежище и снова возвращается, проявляя
хитрость, выработанную годами бездомного существования.
Нападки Мэнклоу нимало его не смущают. - Что я вышел из моды - это
хорошо, - говорит он Табите. - Теперь я могу создать что-то ценное.
Но Стордж негодует: - Пусть уходит. Буль один стоит десятка твоих
Мэнклоу. Мэнклоу - приспособленец и больше ничего.
- Но послушай, милый, важно другое - можем ли мы без него обойтись? -
Табита терпеливо гнет свою линию, а сама думает: "Фред стареет. Я и
забыла, до чего он старый". Да и все на Вест-стрит кажется ей постаревшим,
слинявшим: занавески, краска на дверях; Мэнклоу заметно поседел; Буль -
развалина; Стордж весь сгорбился, обмяк, ходит, как древний старик, не
сгибая колен, и лицо всегда озабоченное, сдвинутые брови - как застывшая
гримаса боли.
"Боже мой, - думает Табита, не пробыв в квартире и трех часов, - какое
счастье, что я вовремя вернулась, ведь все могло пойти прахом!"
Она мчится к Ринчу, тот показывает себя верным союзником. Обещает ее
поддержать. Предлагает свой экипаж, чтобы ехать в Блумсбери на поиски
Мэнклоу.
И в этом экипаже, пользуясь короткой передышкой, обдумывая, как повести
разговор с Мэнклоу, она вдруг вспоминает Бэрна. "Ой-ой-ой, надо написать
бедному Тедди. Надо что-то решить".
Но теперь ей кажется, что Сэнком и все, что с ним связано, где-то очень
далеко, и далеко не только в пространстве, но и во времени. Просто не
верится, что каких-нибудь тридцать часов назад она еще была там. Сейчас
одиннадцать, Куэры гуляют по берегу, Эдит играет в гольф, Тедди Бэрн с
видом государственного мужа революционного толка излагает мисс Принс свои
требования к новому правительству. Бедный Тедди, бедный мальчик.
Табите двадцать шесть лет, на пять лет меньше, чем Бэрну; но в ее
глазах он - ребенок. А милый полковник, как славно он рассказывал про
тигров! Она улыбается снисходительно и грустно, словно вспоминая какой-то
тропический остров, где безгрешные, незлобивые люди живут восхитительно
просто, но почти полностью отрезаны от всего, что можно назвать жизнью, от
реального мира, в котором происходят важные события. "Нет, я заставлю
Роджера понять, что он просто не может нас сейчас бросить". И Сэнком уже
снова забыт.

42

С Мэнклоу она добивается крупного успеха. Он выражает готовность пойти
на компромисс, даже не ущипнув ее за руку и не погладив по голове. Он
истратит на политические статьи только двести фунтов и напечатает два
новых сонета Буля при условии, что будет официально значиться редактором.
Стордж в отчаянии. Он кричит на Табиту: - Ты переметнулась к врагу!
Табита понимает - это жестоко с ее стороны, но раскаиваться ей некогда.
Через два дня - званый вечер по случаю выхода пятнадцатого номера, и
нужно, чтобы Мэнклоу на нем был, иначе о его отставке станет известно. Она
улещивает Сторджа, а сама думает: "Бедный старик, в трудную минуту он
только все портит, совсем помешался на своем искусстве".
И правда, Стордж уступает всего за два часа до приезда гостей. Табита
звонит Мэнклоу, выслушивает его поздравления, думает: "Слава богу,
уладила". У нее болит голова, расходились нервы. Надо прилечь отдохнуть.
Она еще не привыкла к темпу своей лондонской жизни. Тысячи неотложных
проблем ждут ее решения. И проблема Бэрна в их число не входит - она уже
знает, что не выйдет за него замуж. Ей уже непонятно, как она вообще могла
мечтать о браке с таким желторотым птенцом. Она думает: "Сегодня же пошлю
ему телеграмму. Написать можно потом, это несложно. А вот что мне делать с
Булем? Нельзя ему больше жить в детской, тем более если начнутся
затруднения с Джонни".
Из Халлитон-Хауса поступили сведения за первую половину триместра.
Учитель сообщает, что мальчик ленивый и трудный. "Товарищи у него есть, и
по дому он как будто не скучает, но к дисциплине, видимо, не приучен".
Как это понимать? - недоумевает она. Правда ли Джонни плохой мальчик
или глуп тот, кто это писал? Просто голова идет кругом. Французские часики
на столе тоненько бьют семь раз, и она вскакивает. "О господи, пора
одеваться". Она сует ноги в ночные туфли и звонит.
"Кто сегодня должен быть? Не устроил бы Ринч сцену из-за рисунков
Доби"... - Да, войдите. - Это постучала горничная. - Посоветуйте, Беннет,
что мне надеть? Кажется, ничего подходящего нет, а случай-то парадный.
И два часа спустя, стоя перед камином в гостиной в ожидании первых
гостей, она сжимает руками виски и в который раз задается вопросом: "А
почему бы ему и не быть плохим? У него с самого рождения жизнь шла
ненормально".
Вдруг дверь отворяется - это Джобсон в ярком костюме толстой шерсти. Он
тоже изменился, лицо грубое, красное.
- Привет, малютка. Вы прелестны. Фред здесь?
- Одевается.
- Вот и хорошо. - И, подойдя к ней вплотную, шепчет: - Он здесь, у меня
внизу. Я его задержал.
- Кого?
- Б. Вы разве не получили моего письма? Где вы вообще пропадали? Что за
секреты? Я вам и открытку послал.
- Но кто у вас там внизу?
- Да Бонсер, малютка, Бонсер собственной персоной. Только что из
кутузки.
Табита оторопела. Переспрашивает еле слышно: - Из тюрьмы?
- Так точно. Отсидел шесть месяцев за то, что фабриковал фальшивые
бумажки. Да вы не тревожьтесь. На сегодняшний вечер я его обезвредил. Надо
только решить, как быть дальше. Способен он наскандалить?
- Я его не видела больше семи лет.
- Послушайте моего совета, малютка, если он станет вам досаждать,
обратитесь в полицию. Вы полиции не бойтесь. В таких случаях это наилучшее
средство. Уверяю вас, они там порядочные люди.
Табита, все сильнее волнуясь, твердит про себя: "Нет, я к нему и близко
не подойду. Это было бы безумием".
Джобсон треплет ее по плечу. - Ладно, я его спроважу.
- Нет, погодите.
- Надо полагать, он отец вашего мальчонки?
- Да, и кроме того...
- Вот что, малютка, вы не спешите. Подумайте. Может, лучше не
рисковать.
Но Табита взяла себя в руки. - Нет, я с ним повидаюсь. Ничего он не
сделает. Я этого не допущу.
Ее решительный тон подействовал на Джобсона. Он пропускает ее вперед. -
Конечно, раз вы уверены. Вам лучше знать, чем это для вас пахнет.
А Табита еще ничего не обдумала. Она чувствует, что совершает
неимоверную глупость, но что это необходимо.
Дверь в квартиру Джобсона приоткрыта, в первой комнате за столиком
сидят Бонсер и Буль, и перед ними стаканы.
Бонсер встает, и при виде его Табита в первую минуту слова сказать не
может. Он страшно худой, весь серый, синие глаза стали больше и выцвели.
Но это глаза Джонни.
- Ты что, Тибби, не узнаешь меня? - Он берет ее за локоть. - Ни чуточки
не изменилась. Все такая же молодая и красивая. Вот что значит спокойная
жизнь.
Табита отступает, и вдруг у нее срывается вопрос: - Ты получил мое
письмо из Франции? Или не удосужился прочесть?
- О чем ты. Пупс? Когда ты мне писала? Ах да, ведь у тебя кто-то
родился. - Бонсер явно гордится своей памятью. - Ну, как она? Надеюсь, вся
в тебя?
- Это мальчик. И не такой уж маленький.
- Ну конечно. Сколько лет-то прошло - пять, семь, восемь? Но ты бы
выпила. Глотни чего-нибудь, не пожалеешь.
- Мне, пожалуй, лучше уйти, - говорит Буль, сконфуженный тем, что стал
свидетелем столь интимного разговора. - Я могу посидеть на лестнице.
- Мне некогда, - строго произносит Табита. - Я жду гостей.
Бонсер наливает в стакан чистого виски и сует ей в руку. - Да на тебе
лица нет, Пупс. Выпьем-ка за прежние деньки. Хорошо мы с тобой пожили. Я
это время никогда не забуду. Глупые были, что и говорить. И денежки у тебя
так и летели, но я за это на тебя не обижался. Что ты знала о жизни? Смех,
да и только, как ты за ту первую неделю просветилась. Что ни говори, а
старосветское воспитание девушке на пользу. Если что и может удержать ее
на верном пути, так это религия, всякий там ад и вечное проклятие, да еще
хорошие манеры. Ты куда отдала нашу малышку? Ее бы в монастырскую школу...
- Я же тебе сказала, Дик, это мальчик. Его зовут Ричард Джон.
- Мальчик? Вот умора, только что была девочка. - И, зорко глянув на
Табиту, продолжает: - Я рад, что мальчик. Да, мальчик лучше. Хотел бы я
его повидать. Он уже в школе?
- Конечно. В закрытой школе. Только что начал латынь.
- И правильно. Для мальчика классические языки - самое милое дело. А
сынишка у нас должен быть умный - в моей семье ума не занимать стать.
Табита думает: "Ему и дела нет до Джонни".
На лестнице слышатся шаги, и она делает шаг к двери.
- Прости, но мне надо идти - у меня гости.
- И я с тобой.
- Нет, Дик, в свою квартиру я не могу тебя пригласить.
- Это почему? - Он бросает на нее свирепый взгляд. - Ты уж не
собираешься ли снова дать мне по шапке?
- Не пугай меня, Дик. Это нелепо.
Она гордо выплывает из комнаты и со всех ног мчится наверх. "Он забыл,
что я уже не глупенькая девочка. Но какой удивленный вид у него был!" Она
смеется, и смех готов обернуться слезами. "Что со мной? Неужели я
разочарована? А чего я могла ожидать?"
Однако разбираться в своих чувствах ей недосуг. В гостиной собралось
уже семь человек, у Сторджа галстук съехал набок, и его укоризненный
взгляд, означающий: "На кого ты меня покинула?", возвращает ее к
исполнению светских обязанностей.

43

И, вооруженная многолетним опытом, она не только владеет собой, но и
радуется своему умению. Так же уверенно, как дала отпор Бонсеру, она
теперь обозревает поле боя. Мэнклоу, улыбаясь во весь рот, принимает
поздравления лорда Дакета, магната грошовой прессы; леди Дакет беседует с
низеньким румяным человечком, миллионером-заводчиком, новым знакомым
Сторджа, чью фамилию Табита никак не может запомнить. Он трещит как
сорока, то и дело обращаясь к Гриллеру, но тот все изгибается в сторону
леди Дакет, словно говоря: "Мы понимаем друг друга". Дьюпарк в очень
грязной рубашке стоит, прислонившись к стене и сердито поглядывая на
Мэнклоу; леди Чадворт в живописной позе с восторгом разглядывает нового
Писсарро.
Табита, догадавшись, что ей скучно, спешит на выручку и представляет ей
мистера Доби, "чьи новые работы шокировали всех критиков".
Потом она решает заняться Дьюпарком. Но Дьюпарк взбешен. - Неужели Фред
не понимает, что делает? Или он действительно хочет революции? Или он
сошел с ума? Или все посходили с ума?
Табита улыбается, берет его за рукав. - Фред не видел этой статьи. -
"Бедняга, - думает она, - вот уж кто одряхлел. Он стареет еще быстрее, чем
Фред. Из-за этой войны все старики постарели на десять лет, а молодые
превратились в мальчишек". И в самом деле, два молодых военных, недавно
вернувшихся из Южной Африки, фамильярно хлопают Мэнклоу по спине.
Гостей прибывает. Сборище многолюднее обычного, и по всему видно, что
произошло важное событие. Лица пылают, голоса звучат громче и оживленнее -
так люди, которым все современное в науке, искусстве, моде хорошо известно
и уже немного прискучило, всегда радуются новой сенсации. Ибо Мэнклоу
удалось придать этому номеру "Бэнксайда" ярко выраженную политическую
окраску. Под самым носом у Сторджа он протащил две статьи: "Смерть
мертвых" с резкой критикой покойной королевы и "Sozialismus", напугавшую
даже радикалов; а его обзор 90-х годов возмутил всех интеллигентов старше
сорока лет.