Михайлов Владимир Дмитриевич. Вариант "И"

делах или отдыхе, но для среднего клиента пивной политика, вероятно, долго
еще будет оставаться основной темой разговоров.
- ...Это даже коммунисты поняли. Однако выходит, что они тоже за
монархию?
- Ну а почему бы и нет? Это для них даже выгодно: общество
возвращается к ситуации полутора-вековой давности, когда можно снова
призывать к свержению царизма, чуть только возникнет повод.
- Поводов, господа, найдется более чем достаточно, потому что
государь - всего лишь монарх, но не чудотворец, а эта схема развития
отработана давно и достаточно надежно. Так что наверняка уже готовится к
переизданию полное собрание сочинений господина Ульянова-Ленина. И
читатели найдутся...
- Они-то за монархию, да. Но только вот за какую?
- Минутку, господа. Мне сегодня кто-то подбросил "Правду" в почтовый
ящик.
Полюбопытствуем, что тут у них по этому поводу?
- Ну-ну... (Я глянул на часы. Без десяти шесть. Скоро надо будет
смотреть куда внимательнее.) - Ага, вот: "Множество видных даже
невооруженным глазом фактов убедительно доказывает, что решение о массовом
и, по сути дела, принудительном насаждении ислама в России было
разработано и принято прежде всего не в нашей стране, но в американском
ЦРУ, и именно по команде оттуда начало реализовываться у нас сразу по
многим каналам. Да и было бы более чем удивительно, окажись это не так.
Разрушение единства общества, подрыв и в дальнейшем - полное уничтожение
России, которая лишь одна препятствует всемирному воцарению американского
господства во всем мире, является главной целью агрессивного Запада,
особенно сейчас, когда повсеместно усиливается противостояние Соединенным
Штатам..." Ну и так далее. Как всегда - с запозданием на полвека. Скучно,
господа.
- Нет, какая-то доля истины в их заявлениях, ко нечно, есть. Я говорю
о странном с виду равнодушии Штатов в усилении наших контактов со Средним
и Ближним Востоком. Хотя в Америке в самом начале процесса, наверное,
никак не предвидели всех последствий. Янки, ясное дело, мечтали, что
Россия идет к полному распаду, к господству безответственности и бессилия
властей...
- Да, не будь у нас тогда ядерных батарей, за океаном, конечно,
только порадовались бы возможности выкачать из восточного сусека все то,
что так еще не успели разворовать и распродать.
- Знаете, до сих пор удивляюсь - как это у нас хоть что-то уцелело!
- Не так уж мало, если разобраться. Конечно если бы Америку так
разворовывали, там давно оста лось бы голое место...
- Скажу откровенно, господа: мне тогда был просто страшно! Бессильная
власть с пальцем к кнопке повышала риск до такого процента, что мурашки по
коже...
- Но постойте! Штаты тогда действительно делали вид, что евразийская
перспектива их не очень-то волнует. Они ведь сами были по уши втянуты в
неприятности. Им чуть позже пришлось убирать базы даже с Аравийского
полуострова, где они вроде бы прописались навеки. Правда, у Вашингтона был
уже невеселый, но полезный опыт общения по тем же проблемам с Японией.
- Ну, это их зубная боль, не наша...
- А спохватились они поздновато...
Время! Я вынул из кармана маленький аудиоплейер, включил его, вставил
в ухо горошину микронаушника, откинул голову, как бы слегка балдея от
музыки, и отключился от болтовни за столиком.
Музыки я, правда, не слышал. В наушнике было совсем другое:
- Третий, у вас?
- Я - Третий. Норма.
- Готовьтесь к смене.
- Готов.
- Четвертый, у вас?
- Норма.
- Готовьтесь к смене...
Пятый, Шестой, Седьмой - и так далее, до двенадцати. Меня занимала
скорее тональность ответов, чем их содержание. Тональность мне
понравилась. То, что Первого и Второго не спрашивали, меня не волновало:
так и должно было быть. Я смотрел в окно на подъезд. За последнюю пару
минут вот уже третий прохожий вошел в него. Я спросил еще пару бутылок. В
наушнике была тишина. Еще прохожий и еще. Пауза - и еще двое.
А в баре трое говоривших о политике успели уже расплатиться и выйти
на свежий воздух. Движения их были не совсем точными. Но двое еще
оставались, и пивший в одиночку - тоже. Двое бубнили каждый свое, похоже,
нимало не пытаясь выслушать соседа; языки у них проявляли склонность к
заплетанию.
- ...Уровень патриотизма неизбежно влияет на истолкование истории в
целом...
- Нет, это из области предположений. Я вот начал интересоваться
прошлым еще в детстве. Мой дед как-то читал мне вслух книгу "Капитализм в
России", издание тысяча девятьсот двадцать пятого года... Вам не
попадалась такая книга?
- Ерунда, все не так... За сотню лет держава наша не поумнела. Да и
за все века до того - тоже. Проклятая российская карма...
- Вот именно. Там писалось о старой России, еще царской. Что в
тогдашней таможенной системе заботились прежде всего об удовлетворении
ненасытных интересов казны...
- Казна, казенная часть. Кожух, корпус, планка, шатун с мотылем,
возвратная пружина, приемник с ползуном... Раз-два-три, ну-ка на катки,
подносчик, дай снаряды, наводчик, наводи!..
- Послушайте, по-моему, вы совершенно...
- Ерунда.
- Так вот, там писалось, что интересы действительного развития
производительных сил страны стояли при этом на заднем плане. Для того
чтобы содержать обветшавший бюрократический режим, русскому потребителю
приходилось платить за все втридорога...
- Втридорога. Сколько стоила раньше кружка пива? А сколько сейчас? -
Вечное повторение пройденного...
- Пускай приходят - кто они там? И ныне дикой тунгус, и друг степей
калмык...
- Но мы же не прибалты какие-нибудь, чтобы так просто вымирать?!
- Движение по спирали - чушь. Как угодно: по кругу, по эллипсу,
только не по спирали. А скоре всего вообще по параболе. Из ничего пришли и
в никуда идем...
"Ольга, - подумалось мне, и укололо в сердце. - Что же ты так - вдруг
в никуда? Как это я тебя - под пулю? Что же мне теперь?.. Ольга..."
- Брести по своим следам до полного вымирания...
- Я же говорю - парабола! Гипербола!
- А пошел ты...
Они перешли на нормальный язык алкашей и соответствующие темы,
сдобренные исконным матерком. Бармен покосился на них, но, похоже, они
были тут завсегдатаями и им дозволялось многое. Я слушал их без интереса:
этому искусству я в молодости обучался у великих боцманов, а тут скучно
препирались отставные интеллектуалы, такие же, как и те трое. Дом в свое
время, сразу после постройки - вспомнилось мне вдруг - принадлежал никакой
не фирме вовсе, а Академии наук, но жили в нем не нобелевские лауреаты,
конечно, а мэнээсы, снабженцы и бухгалтеры. Эти были явно из мэнээсов. Но
тут мой наушник ожил.
- Третий на ноль: сдано - принято.
- Третий четный: свободен.
- Четвертый на ноль...
Я дослушал до конца, одновременно провожая взглядом людей, по одному
покидавших дом. Они расходились - кто направо, кто налево, кто наискось
через улицу - и исчезали из поля зрения.
"Стоп! - вдруг подумал я. - Что-то не так... Или, может быть, я
ошибся в подсчетах? Вышло из дома на одного человека больше, чем вошло. А
ведь этого не должно быть. Никак не должно. А если все же было... значит,
не зря я просиживаю тут штаны". Наушник бормотал:
- Второй. Нужно поторопиться со средней частью текста. Подтвердите
получение обычным способом.
Это повторили еще дважды. Но мне было не до того. Один лишний. И,
похоже, я уже знал - кто именно. Я обернулся к дальнему столику в углу.
Одинокий любитель, сидевший за ним, поднял на меня глаза. Я кивнул.
Он оказался рядом. Я в окно показал ему уходившего:
- Вон того. Не спутай. Нейтрализуй его. Потом доложишь для передачи
мне.
В следующую секунду я уже наблюдал в окно за его удаляющейся спиной.
Вспомнил о словах, только что звучавших в моем ухе. Неспешно допил
пиво, выключил плейер, вынул из уха горошину, поднялся. Можно было
спокойно уходить. В "Реанимации" все обстояло нормально. Во всяком случае,
сейчас. А вот перед этим что-то нарушилось. Кто-то, кому никак не
следовало быть в этом доме, там все же оказался. Человек, весьма
напоминавший моего вокзального незнакомца. Не лицом, нет, хотя и у этого
оно было достаточно маловыразительным, но фигурой, походкой - чем-то
таким. Ничего, теперь по пятам за ним следует опытный человек.
Надо надеяться, сумеет все сделать как надо... И тем не менее вывод
может быть только один, не подлежащий обсуждению: база "Реана" засвечена.
С арифметикой спорить не станешь. Конечно, все тут должно остаться точно
так, как сейчас, за исключением одного: номеру Первому придется сменить
место жительства. Сразу. Сегодня же. Немедля. Сейчас - прямо с движения -
дадим нужную команду. Тут промедление смерти подобно -в самом прямом
смысле.
- "Реан"! Здесь Второй. Незамедлительно, не теряя ни секунды,
проверьте все здание: подозреваю, что курочка снесла яичко. И Первому
сразу же уйти в резерв. Передайте, что это моя инициатива.
- Будет сделано. - Конец связи.
"Старички мои, старички, - думал я выходя. Хорошо быть пенсионером,
если пенсию платят, конечно. Но с этим уже лет сорок как наладилось; вы
тогда еще молоденькими были, а я и вообще ребенком... Вы хоть поболтать
можете вволю. Хочешь - о политике, хочешь - об истории. И политика, и
история - это как сон, который может длиться бесконечно, так что и
просыпаться не хочется. Особенно если это история России. Никто не знает,
что такое Россия, а что собой представляет ее история, особенно последних
десятилетий - и того менее. Да никто и не хочет знать, если разобраться.
Воистину не зря сказано в суре тридцать седьмой "Стоящие в ряд", айяты
тринадцатый и четырнадцатый: "Когда им напомнишь, не вспоминают. А когда
они видят знамение, насмехаются".
Однако же хорошо смеется тот, кто смеется безнаказанно. Именно так.

Отъехал я беспрепятственно и, продвигаясь дальше по нижнему уровню
Кольца, с Самотечной эстакады отправил нужную команду. Потом задумался.
Мне нужно бы теперь вернуться в гостиницу, накопилось немалое
количество кабинетных дел. Но я чувствовал, что этим вечером просто не
смогу ими заниматься. Потому что только сейчас до меня начал доходить весь
нелепый трагизм того, что случилось с Ольгой, и вся бесконечность моей
вины в этом. Мне нужен был собеседник с гигроскопической жилеткой, чтобы
выплакаться до последней слезы. Подобное случается со мною очень редко, но
сегодня приключился такой нештатный день.
Из машины я позвонил Изе Липсису. Его телефон молчал, как партизан на
допросе. Позвонил Северину - у того автоответчик убедительно сыграл роль
сторожевого пса. Бизнесмен чертов. А если бы я хотел предложить выгодный
контракт? Хотя для таких у него наверняка есть другой телефон.
Больше звонить было, пожалуй, некому. Сегодня телефон не приносил мне
удач.

Но подсознательно я все время знал, куда и зачем я должен поехать, -
и поеду.
Ольгу, конечно, уже обнаружили, протоколы записаны, опрос возможных
свидетелей произведен, тело отправлено в морг. Если при ней были какие-то
документы - домой уже сообщили. Но их могло - не быть. Если так, то дочь -
ее и моя - до сих пор не знает, куда подевалась мать, и уже беспокоится,
но еще не до такой степени, чтобы начать звонить в милицию и заявлять о
пропаже. Однако часом раньше или позже - она узнает. И каково ей тогда
придется? Одной?..
Я почему-то был уверен, что она одна, хотя в ее возрасте это скорее
исключение, чем правило.
Мне надо ехать к ней. Тем более что, кроме меня, никто в мире не
расскажет ей, как и почему все получилось. Правда, узнав, она, может быть,
возненавидит меня - если не навсегда, то надолго. Но иного мне не дано.
Я стал перестраиваться для разворота. И сразу же понял, что день
неудач еще не кончился.
Началось с того, что мне не удалось вырулить на Первую Мещанскую, как
я было собрался - такой планчик возник у меня на ходу, как только
компьютер в машине нарисовал мне самый оптимальный маршрут. Не удалось же
потому, что развязка на Сухаревке была перекрыта - Мещанка оказалась до
отказа заполненной людьми, сплошной колонной валившими поперек Кольца на
Сретенку. Наверное, шли к Кремлю, но, может быть, и еще куда-нибудь.
Не поймешь, что это - не то демонстрация, не то крестный ход. Еще с
эстакады, где я был вынужден остановиться, тихо ругая себя за то, что
заблаговременно не поднялся снова на ярус, можно было заметить тут и там
высоко поднятые образа, наверное, или хоругви, в этой терминологии я
всегда путался. Черные рясы виднелись во главе колонны, они группировались
вокруг очень массивного на вид, возвышавшегося над головами, влекомого
здоровенными мужиками православного креста. Надписи на длинных
транспарантах отсюда не прочитывались. Но если это была демонстрация, то и
так яснее ясного было, что шествие организовано в защиту исконной веры и
против инфильтрации веры чужой, традиционно враждебной. Хотя и в той,
другой, вере почитались прежде многих иных и пророк 'Иса, и Муса с братом
своим Харуном, и жившие ранее их Ибра-хим, Йакуб, Иусуф, и Марйам,
непорочная родительница 'Исы, и многие другие.
Нет, конечно, наивно было бы ожидать, что процесс вытеснения, каким
бы ни хотели сделать его постепенным и безболезненным, пройдет тихо и
мирно. Это было бы никак не в российской традиции. Стоит вспомнить историю
раскола, в коем проявились многие и многие грани русской души.
Хотя и у других бывало ничуть не лучше, и Варфоломеевская ночь
приключилась все-таки не у нас. Так или иначе, по поводу этой исламизации
шуметь еще будут, да и не только шуметь, и жертвы, возможно, случатся.
Однако их будет не много, потому что крутоносая ладья полумесяца
приближалась не в балласте, но глубоко, ниже ватерлинии, осевшая под
грузом золота, если уж выражаться этаким штилем. И, как ни странно, не
зеленое знамя несло оно вместо флага, но российские великодержавные цвета.
И потому демонстрации будут, а вот до стрельбы вряд ли дойдет...
Так поразмышлял я какое-то время, пока не убедился, что ждать тут -
дело совершенно пустое: народ валил и валил, а машины, все же пытавшиеся
проехать во время изредка включавшегося зеленого сигнала, Регулировщики
(словно переутомившееся сердце - кровь) заворачивали обратно на Кольцо, и
никуда больше. Мне рулить назад было совершенно незачем и я во время
очередной систолы рванулся вперед и уже не по Сухаревской, а по Курской
развязке взобрался на второй ярус, в плотном потоке машин доехал,
перестраиваясь и всячески изворачиваясь, до Сокольников. Там не стал даже
перестраиваться для левого поворота: уже с развязки видно было, что
Сокольническим кругом - пробка, а еще выш третий ярус кончался, снижаясь,
чтобы слитыться со вторым, нашим, - машин сползлось столько, на мгновение
даже испугался, что сооружение не выдержит и рухнет всем нам на головы. И
все же отказываться от своего намерения мне не хотелось. Я только спросил
себя - уверен ли в том, что действительно испытываю необходимость
добраться туда, куда стремлюсь, и получил единственно возможный ответ,
заранее мне ведомый. И в самом деле - к чему откладывать, другого такого
вечера может не случиться достаточно долго. А желание встретиться и
объясниться будет еще немалое время ворочаться во мне, каждым своим
движением вызывая боль. И вот, решив так, я, когда поток снова пополз,
рванул, словно управлял быстрым танком, чья броня крепка, и, распихивая
всех, оставляя и получая вмятины, протиснулся все-таки до Балтийского
вокзала, прорвался к первому же съезду и наконец-то влился в Первую
Мещанскую, ранее проспект Мира, а до того - Первую Мещанскую опять же. И
потек по ней на север.
Туда, где раньше жила Ольга, и где мне, как я рассчитывал, предстояло
увидеться с моей собственной дочерью и заявить на нее все возможные и
невозможные отцовские права. Если она не выгонит меня сразу, конечно.
Не сразу, но я вывернул все-таки к нужному мне дому - настолько
длинному, что он казался совсем невысоким, хотя и был в двенадцать этажей.
Наугад остановился примерно посередине, вошел в подъезд, посмотрел на
номера квартир, сделал простой подсчет - нет, надо было проехать еще не
менее трех подъездов. Так я и сделал. Поднялся наверх.
Остановившись перед нужной дверью, для уверенности еще раз проверил
номер по бумажке. Сходилось. Я позволил, Проскочило несколько секунд.
Сердце вышло из-под контроля. Потом я услышал шаги. Мне отворили, не
спрашивая, и я решительно шагнул вперед, закрыв, кажется, на миг глаза -
словно с высокого берега, не рассуждая, чтобы победить страх, кинулся в
черную, холодную и неспокойную воду.

Девушка или молодая женщина смотрела на меня без страха и интереса,
полагая скорее всего, что я забрел сюда по ошибке. Она наверняка ожидала,
что это мать пришла домой, проблуждав неизвестно где весь день - с
больными-то ногами. Я услышал явственный вздох разочарования. Она даже не
стала зажигать свет в темной прихожей и, вероятно, ожидала, что я пойму
свою ошибку, извинюсь, повернусь и исчезну в том небытии, в котором
находился для нее до этого. Но это не совпадало с моими намерениями, и я
сказал:
- Ну, здравствуй. И я сказал: - Зажги, пожалуйста, свет. И еще
сказал:
- Должен же я наконец увидеть тебя! Это последнее я почти выкрикнул -
потому что она все еще стояла бездвижно и безмолвно.
Она была вправе задать любой вопрос. Вместо этого просто подняла руку
и дернула поводок выключателя. Стало светло. И я увидел ее по-настоящему.
И понял, что Земля и на самом деле вращается. Мало того: ускользает
из-под ног. Я просто отстаю от нее в нашем совместном полете сквозь
мировое пространство.
Можно, конечно, назвать это и просто мгновенным головокружением.
Сценарий нашей встречи был у меня разработан заранее. Мы должны были
сесть друг напротив друга за стол, за чашкой чаю, а может быть - и за
рюмкой чего-нибудь. Как-никак предполагаемая дочь уже несколько лет как
перевалила через рубеж совершеннолетия. Мне следовало, подготовив ее
несколькими осторожными фразами, в кратких словах изложить, какая беда
пришла к ней, избрав меня своим посланцем, что и как приключилось с
Ольгой. Утереть неизбежные слезы, искренне, от всей души сочувствуя.
Сказать, что все расходы и организацию похорон возьму на себя.
Обождать, пока девочка хоть немного придет в себя. И уж тогда заранее
сочиненными вопросами (вроде: "Не приходилось ли вам слышать от матери
такое имя...", "Не кажется ли вам, что я похож на кого-то, кого вы никогда
вживе не видели, но тем не менее..." - и так далее) и несколькими намеками
подвести ее к восприятию моей ключевой реплики: "Знаешь, Наташа, на самом
деле я - твой отец. Ты уж прости, но так оно и есть" - после чего должны
были быстро сменить друг друга недоверие, удивление и, наконец, радость с
неизбежными, по моим представлениям, светлыми слезами и родственными
объятиями. Так вот, этот сценарий сразу и бесповоротно полетел ко всем
чертям, Потому что Наталья и лицом, и даже в какой-то мере сложением была
очень похожа на своего отца. На Костика Мухина. И не имела ничего общего
со мною. Это мог бы определить даже слабовидящий.
Ее можно было назвать вторым изданием Кости - но изданием
исправленным и намного улучшенным.
Полому что он не был красивым, хотя и обладал опрделенным обаянием.
Она же оказалась женщиной, как бы сказать... весьма и весьма приглядной.
Во всяком случае, так я ее воспринял. Человек более эмоциональный нашел
бы, думаю, куда более выразительные определения, но я привык к
сдержанности в оценках...
Короче говоря, мои предположения и подозрения, за годы успевшие
закапсулироваться в броню уверенности, беззвучно и незримо для стороннего
взгляда взлетели на воздух, как если бы кто-то заранее заложил под них
увесистый заряд с дистанционным взрывателем, и вот теперь решительно и
невозвратимо нажал на кнопку.
То есть второй акт пьесы сыгран не будет. Оставалось лишь исполнить
первый. Я вздохнул. И сказал достаточно грустно - потому что мне и на
самом деле было грустно и даже куда хуже:
- Наташа, к сожалению, я должен сообщить тебе...
Выражение ее лица не изменилось, когда она перебила меня:
- Вы хотите сообщить о маме. Не надо. Я знаю. Позвонили ее друзья. С
работы.
Делать мне здесь было больше нечего. Потому что я успел уже решить,
что подробности ей знать ни к чему - в том числе и о моем невольном
участии в этом скверном деле. Ольгу мой рассказ не воскресит. Зато дойдет
до слуха этих самых друзей. А я твердо знал, что друзья наших друзей часто
оказываются нашими врагами.
Однако почему-то все медлил - стоял, даже не переминаясь с ноги на
ногу, как это бывает в неловкой ситуации; может быть, просто ждал, пока
она не попросит меня выйти и закрыть дверь с той стороны.
Наталья же не делала этого; мне даже показалось, что она забыла о
моем присутствии, как-то перестала ощущать его. Она смотрела прямо на
меня, но, судя по выражению ее глаз, меня не видела - словно я был
прозрачным, а Наталья видела нечто, находящееся за моей спиной и вообще за
пределами тесной прихожей и всего этого до нелепости длинного дома. Может
быть, вспоминала, как сегодня в последний раз проводила мать, стоя на этом
самом месте? Хотя вряд ли... Дьявол, что за привычка - строить версии даже
в самой неподходящей обстановке!..
Чисто механически я полез в карман, выудил пачку сигарет и зажигалку
и щелкнул ею, даже забыв испросить разрешения. И, похоже, этот негромкий
четкий звук пробудил ее.
- Дайте и мне, - сказала она.
У нее оказался голос среднего тембра, какой-то слегка шершавый; может
быть, она была простужена. Хотя скорее всего просто успела выплакаться еще
до того, как я примчался, чтобы подставить плечо.
Я повиновался и снова щелкнул. Она затянулась. И наконец взглянула на
меня, а не мимо, мне в глаза. Это было несложно: мы оказались примерно
одинакового роста. Я вообще не из высоких. Хотя лет сто тому такой рост
считался вполне приличным, а во времена какого-нибудь Людовика был бы и
вовсе выдающимся.
Итак, она увидела меня. Но не выказала особого удивления. Она просто
указала рукой:
- Заходите. Что же мы тут стоим.
- Вы смелый человек, - только и мог пробормотать я.
Она повернулась и первой вошла в комнату. Поколебавшись, я последовал
за ней. В комнате остановился и осмотрелся скорее механически, по
привычке, чем с какой-то целью. Почему-то мне вдруг стало очень не по
себе.
В этой маленькой жилой ячейке я никогда не был. И все же возникло
ощущение, что я нахожусь в знакомом месте. Лишь через несколько секунд я
понял - обстановка. Все или почти все, что стояло и висело на стенах в
этой комнате, было когда-то мне знакомо. Видимо, Ольга, перелетая или
переползая с места на место, перетаскивала с собой столько мебели, сколько
могло вместить новое обиталище. Стол. Кресла. Акварели на стенах. Древняя
персоналка, коей настоящее место было в музее, - двести восемьдесят Шестая
модель, начало девяностых годов прошлого века. И - пара фотографий на
стенах. Старых фотографий, запечатлевших нескольких молодых людей, сейчас
доброжелательно, но не без некоторой иронии любовавшихся на меня.
Там была Ольга. И Константин. И еще - я сам. Я осматривался, и
Наталья мне не мешала медленно приходить в себя. Когда я смог наконец
перевести глаза на нее, то встретил ее спокойный взгляд. Она улыбнулась.
Хотя и не очень радостно.
- Не удивляйтесь, - сказала она, - я вас узнала.
Я смог только пожать плечами.
- Правда, - продолжила она, - меня предупредили, что вы наверняка
зайдете. Так что я, пожалуй, даже ждала. А уж когда узнала о маме, то
просто была уверена.
Я снова не нашел что ответить. Откашлялся, чтобы скрыть смущение, но
промолчал.
- Я так и знала, что это случится, - продолжила она, снова глядя в
сторону. - Без друзей! С ее сердцем - она могла и просто так упасть и
умереть, и никто бы не смог помочь... Вы успели ее увидеть? Или это
случилось без вас?
- Успел, - пробормотал я. - Был рядом. Так что если бы только
сердце...
Что еще сказать, я просто не знал. А повторное упоминание о друзьях
заставило меня еще внимательнее следить за своей речью.
- Говорите же, - сказала она тоном приказа.- Как случилось, кто,
почему?.. Знаю, что она пошла не по своим делам. Должна была встретить
вас, но это отменили. Вы знали?
Я кивнул:
- Да.
- И все же позвали ее? Неужели вы не смогли сообразить, что в ее
положении...
Какое, к черту, положение? Больное сердце? Нет, Наталья имеет в виду
что-то другое.
- О чем вы говорите?
- Ее же предупреждали: сейчас нельзя показываться... Тут нас охраняли
друзья.
- Я никого не заметил.
- Сейчас все ушли. Все равно ведь не уберегло.
- В чем же было дело? В чем она провинилась, и перед кем? Она же не
занималась бизнесом, насколько могу судить?
- Нет, конечно. Беда в том... дело в том, что она была знакома... с
одним человеком. А потом он погиб. Но как бы не погиб...
- Не понимаю.
- Ну, просто фамилия его попадается в печати, как-то не очень ясно
начала она. - Но встретиться ним мы так и не смогли. Он переехал. Мама все
хотела с ним переговорить - она сомневалась. А я уверена: это не он. И
наши друзья - тоже. Но только мама знала его в лицо. И должна была в
какой-то определенный миг - никак не раньше - опознать его как самозванца.
Кажется, это стало известно... тем. И ей запретили вообще показываться
где-либо. И отменили ее встречу с вами...
- Это очень интересно, Наташа. Как его фамилия? Кто он такой? С кем
связан? Имеет отношение к предстоящему Избранию?
- Не знаю, мама никогда его не называла. Я тоже просила ее не
выходить.
Но она не выдержала - очень хотела хотя бы посмотреть на вас... А