Михайлов Владимир Дмитриевич. Вариант "И"

годы учреждение расширилось, хотя по сравнению с представительствами
других исламских государств - весьма умеренно. Однако сейчас у меня не
было времени разглядывать, что к чему; передо мною почтительно отворили
дверь, и я, стремительно вырастая в собственных глазах, проследовал
внутрь. Экс-каперанг Седов-Липсис вдруг возник рядом, материализовался из
ничего; я кивнул, и он пристроился мне в кильватер. Мне пришлось сказать
пару слов, чтобы претензии к нему исчезли; медики из "Реанимации"
своевременно подсуетились. Едва успев войти, Липсис растворился в воздухе
- или в иной среде, может быть; во всяком случае, исчез из виду. Но
дальнейшее относилось уже к его собственным проблемам, а у меня хватало и
своих.
Здесь все было, как и полагается на приемах: играл оркестр, разносили
дринки, среди которых не было, правда, виноградных производных, не
одобрявшихся Пророком; хозяева дома любезно встречали прибывающих, гости
болтали, разбившись на группы, дамы делали мгновенные и безмолвные оценки
друг друга - ну и так далее.
Поздоровавшись и произнеся все необходимые слова, я стал
протискиваться поближе к лестнице, что вела в бельэтаж, и попутно ловил
обрывки разговоров то в одной, то в другой кучке собравшихся. Я заранее
знал, что обмен мнениями будет вертеться вокруг одной главной темы, тесно
связанной с приездом шейха Абу Мансура. Так оно и получилось.
- ...Нет, барон, вы ошибаетесь. Современная история России начинается
вовсе не с перестройки, но с владычества godfathers, по-русски это
называется pakhans. Царство паханства вначале; но оно не производило, оно
богатело лишь на грабеже и торговле - и поэтому довело страну до полного
экономического краха...
- Простите, не могу с вами согласиться. Насколько я помню, в начале
этого века к власти пришла многочисленная партия средних
предпринимателей...
- Разумеется, так оно и было. Но они не в силах оказались выйти
из-под пресса криминалитета. И при внешнем благопристойстве возникла
анонимная диктатура паханов. Поиски выхода постепенно привели к диалогу
монархистов и исламистов, который вот уже на наших глазах может
закончиться их тесным союзом и победой...
Я миновал эту группу без сожаления: они пережевывали давнюю
информационную жвачку, которая у меня давно в глотке комом стояла. Кто-то
слегка толкнул меня. Я обернулся, нахмурившись; то был официант явно не из
посольского персонала: гладкое, белое, словно напудренное лицо без
признаков ума. Прием, как обычно, обслуживал какой-то из московских
ресторанов высшего класса. Парень смущенно извинился; я кивнул и продолжил
путь, размышляя с том, что неожиданно много самого разного народу со
бралось на незначительной, казалось бы, дипломатической тусовке.
- ...Но, mein Herr, не забудьте: в России вождизм в свое время
пытался противостоять смуте. Жесткая диктатура, сумевшая постепенно, с
кровью выкорчевать уголовщину, но еще менее, чем экспортерь сырья,
импортеры шоколадок и скороспелые банкиры, способная экономически поднять
хоть что-либо...
- Однако, вы, consigliori, должны воздать гене ралам должное: они уже
во втором деценнии возвысили армию едва ли не до того уровня, на котором
война становится внутренней необходимостью. Вождизм был обращен и против
богачей, он явился популистским по своей сути подобием нацизма...
- Но это же естественно! Усиление армии стал с единственным способом
сохранить авторитет нации в мире. Этим и обусловлено было такое
правительство такая система, которые соответствовали этой задаче задача
выбирает правительство, а не наоборот...
Я миновал и этих мыслителей; похоже, сегодн сюда набралось
политологов больше, чем кого угодно еще. В другое время я не упустил бы
возможности по состязаться с ними в искусстве словоблудия; но сейчас у
меня были дела поважнее. Терминология меня не смущала: я прекрасно знал,
что деценнии - decennium по-латыни - означает на русском просто
десятилетие, но ни в коем случае не производится от слово decens -
пристойный, что, как совершенно ясно, к России никакого отношения не
имеет. Термин этот вошел в обращение, кстати сказать, с легкой руки
господина Вебера, журналиста, в настоящий момент здесь присутствующего и
пытающегося с немалыми усилиями добраться до нужной точки посольского
пространства.
Спроси эти любомудры меня, я мог бы куда членораздельнее изложить им
все, что касалось и кратковременного периода интеллигентской демократии,
которая всегда способна лишь призывать - но не выполнять. И
национал-патриотизма - как попытки вызвать к жизни всенародное единство,
попытки, не увенчавшейся успехом, поскольку единство не может быть (во
всяком случае, надолго) основано на жестокости и отрицании.
Я напомнил бы им, как в конце прошлого и начале этого века все больше
производства уходило из этой страны на Запад вместе со специалистами: там
заниматься промышленностью оказалось лучше и дешевле, а сюда было выгоднее
ввозить. И как окончательно разваливалось сельское хозяйство, хотя его
руководители тщетно старались закрыть импорт из-за рубежа, чтобы стать в
России монополистами и диктовать цены; но здесь взять с покупателя, если
говорить о покупателе массовом, было уже почти нечего.
Я рассказал бы, как вселил было некоторые надежды взлет православия -
но весьма кратковременный, поскольку православие в России умерло еще при
коммунизме, осталась лишь внешняя оболочка; его иерархия превратилась в
зомбическую структуру. И вера его последователей оказалась чисто
формальной, демонстративной, ритуальной - но не шедшей изнутри, от
потребности, и потому недейственной. Молодежь, в особенности последних
двух поколений, даже испытывала неприязнь к христианству вообще - потому
что Запад, целиком христианский, Россию отвергал, а исламский Восток -
нет.
Но для всех таких разговоров у меня не было ни времени, ни желания.
Да и большинство этих людей было мне известно - и доверия не вызывало.
Я перестал прислушиваться. Официант - видимо, у него здесь был четко
обозначенный маршрут - вновь проскользнул мимо, и я невольно удивился
тому, как легко он двигался в толпе, словно находился в совершенной
пустоте. Однако на сей раз я успел поднять руку, вооружился бокалом и
остановился наконец на относительно свободном местечке. Я не искал никаких
встреч: знал, что тот, кому я нужен, сам найдет меня.
Так и получилось. Оказалось, что на сей раз мое общество
потребовалось человеку из посольства Ирана; это меня не очень удивило,
поскольку знакомы мы были с достаточно давних пор. Он подошел, приятно
улыбаясь, изображая, как это принято в его краях, бескрайнюю радость.
- Джаноби Вит Али, ассалому алейкум! Хуш омадед! (Хорошо, что хоть он
не назвал меня Салах-ад-Дином!) - Ва алейкум салом, дусти азиз!
- Саломатиатон чи тавр? (Ну конечно: вежливость требует прежде всего
поинтересоваться моим здоровьем.) - Хамааш нагз, ташшакур. Азони худатон
чи? Ах-воли хонуматон хубаст?
Он, улыбаясь, обрадовал меня вестью, что и у него, и у жены его со
здоровьем все в полном порядке:
- Ташшакур, хама кор хуб.
Ему, персу, конечно, удобнее было говорить на почти родном
таджикском, чем мне. Но я старался не ударить лицом в грязь. С таджиками у
меня были давние дела: ислам из их краев уже много лет шел к нам плотной
струей, не менее мощной, чем с Кавказа, Волги, Приуралья и саудовских
банков.
- Дер боз камнамоед! - слегка упрекнул он. - Корхо чи тавр, чи гапи
нав?
- Ташшакур, - поблагодарил я. - Хаво хунук шуд. Ман ба хунуки токат
надорам.
Он усмехнулся. Ссылка на холодный климат России, якобы не позволяющий
мне бывать тут почаще, звучала из уст урожденного москвича действительно
несколько юмористически. Однако перс тут же сделался серьезным, как бы
давая понять, что протокольная часть нашей встречи завершена. Он слегка
поднял брови:
- Ман ба хидмат тайерам. Шумо чи мехохед?
Это, конечно, не следовало понимать так, словно он готов оказать мне
любую услугу. Но любая мне и не была нужна.
- Як хохиш дорам аз шумо, - тоном голоса я дал ему понять, что
просьба будет серьезной. - Ое шайх Мансурро дидан мумкин аст?
Похоже было, что этого он и ожидал. И не стал заявлять, что увидеться
с шейхом ну никак невозможно. Он ответил просто:
- Лутфан андаке сабр бикунед.
Я знал, что в таких ситуациях, учитывая восточные нравы, ждать порой
приходится очень долго. Однако поверил, что перс устроит все наилучшим
образом: он понимал, что с пустяками я не пришел бы. Еще веселее мне
стало, когда перс добавил:
- Шайхи моро кофтааст.
Ага. Значит, и у шейха были вопросы ко мне. Тем лучше...
Мой собеседник тем временем внимательно огляделся.
- Шуморо як дакыка мумкин? - Он кивнул в сторону никем сейчас не
занятой ниши.
- Бо камоли майл! - согласился я.
Мы отошли. Он протянул мне что-то объемом с коробку конфет, в яркой
подарочной упаковке.
- Ин чист? - поинтересовался я, хотя заранее знал, что содержит в
себе пакетик. Мы - я имею в виду и "Реан" - нередко передавали информацию
при помощи совершенно посторонних, казалось бы, людей. Но, соблюдая
вежливость, все же спросил и даже поднял брови в знак приятного удивления.
Он едва заметно усмехнулся - вопреки восточной манере не выражать
лицом ничего.
- Чоколат. Занатон.
Я не стал говорить ему, что не женат, и опустил подарок в карман. Он
указал на человека, одиноко стоявшего на противоположном конце холла.
- Ое гапи маро мефахмед? Я покачал головой:
- Ман уро намешиносам.
- Иштоб накунед, - настаивал он. - Ое дар ед надоред?
Я всмотрелся повнимательнее, как бы вспоминая. И кивнул:
- Бале. Ман сахз кардаам.
На самом же деле я узнал его сразу. Он остался таким же. С первого
взгляда его легко можно было принять за посольского служащего среднего
ранга, из тех, что любят называть себя дипломатами, однако никаких
вопросов не решают и доступа к серьезной информации не имеют; одним
словом, мелкая сошка - одетый с некоторым даже щегольством, гладколицый,
причесанный на пробор и благоухающий лосьонами и дезодорантами, в
стодолларовых очках и галстуке ручной работы, удачно подобранном в тон
костюму, стремящийся произвести впечатление солидного лица и потому всегда
многозначительно-серьезный. Таким он был четыре года тому назад, таким же
остался и сегодня, похоже, ничуть не продвинувшись по службе.
К этой характеристике можно добавить лишь одно: на деле он был
совершенно не тем, кем выглядел, но об этом знали немногие.
Предполагалось, разумеется, что мне это неизвестно. Да и в самом деле
- какое могло быть дело до внутридипломатических проблем иностранному
разъездному корреспонденту господину Веберу? Именно в названном качестве я
с этим парнем встречался в последний раз - в Каире, кажется?
Однако прежде той была еще одна встреча, уже давно, и в те дни я не
был еще ни журналистом, ни Бебером. Что делать, все меняется в этом
неустойчивом мире... Таким образом, на сию минуту у меня было некоторое
преимущество в информации; однако я прекрасно понимал, что уже через
несколько мгновений оно испарится: встретившись со мной лицом к лицу он
скорее всего меня узнает - если сработает профессиональная память, - и все
необходимые умозаключения сделает с быстротой хорошего компьютера.
У него наверняка уже возникли подозрения по поводу самого моего
появления здесь; но подозрения эти могли привести к нескольким выводам, и,
только поговорив с ним, можно было бы понять, на каком же из них он
остановился. Кроме того, для меня представляло немалый интерес выяснить,
зачем сам-то он явился сюда. Уж не ради меня, во всяком случае... Таким
образом наши позиции уравняются. Ну что же: понимание ситуации заставит
его разговаривать со мной серьезно, а не блефовать с парой двоек на руках.
Однако самому мне казалось, что я еще не вполне перестроился для
такого разговора. Нужно было сменить образ. А еще прежде - решить, хочу ли
я вообще с ним разговаривать. И я несколькими движениями вывел себя из
поля его зрения. Пока что посижу в этом вот закоулочке...
Закоулок оказался не только уютным, но и продуктивным - в смысле
получения некоторой информации. Потому что по ту сторону здоровенной кадки
с пальмой, чьи веера свешивались низко и могли бы укрыть меня (вздумай я
спрятаться), разговаривали два дипломата: первый секретарь одного
посольства, обладающего, пожалуй, самым большим зданием в Москве из всех
иностранных представительств, - лично с ним я знаком не был (во всяком
случае, для всех остальных); вторым же оказался известный мне мужичок, не
так давно служивший в российском посольстве в Каире, а сейчас занимавший
среднего уровня должность в Ближневосточном отделе МИДа. Я сделал вид, что
вовсе не намерен слушать их болтовню. Они же, похоже, не обратили на меня
никакого внимания.
- ...Не можете ли сказать мне по старой дружбе: что, в конце концов,
у вас сейчас происходит? Вы что, всерьез намерены принять ислам?
Окончательно порвать с Европой?
Эта реплика принадлежала, разумеется, иностранцу.
- Происходит? У нас - период утверждения. Ислам - составная его
часть.
Элемент утверждения.
- Не хотите ли выразиться более, так сказать, доступно?
- С удовольствием: все это - открытая информация. В России был период
сохранения...
- Простите?
- Ах да. Это на нашем внутреннем жаргоне. В конце прошлого века
Россия пережила период распа да. Вы готовились к работе в посольстве в
Москве должны знать, что кроме отделившихся были еще другие, желавшие
выйти и более не возвращаться хотя каждому серьезному человеку было ясно,
что "не возвращаться" - вряд ли получится...
- Хотел бы возразить. Почему же - если прошлое столетие было веком
распада империй?
- Западных, дорогой советник. Периодизируя мировую историю и выявляя
тенденции ее развития, все вы упускаете из виду одно: Россия - к счастью
или на беду - сделана из вещества с обратным знаком - из антивещества,
если угодно. То есть там, где нормальное тело падает, она взлетает - и не
может иначе, такова ее физика. Угодно пример? Сколько хотите, пусть хотя
бы вторая мировая война... Там, где нормальное отталкивает, - она
притягивает, и наоборот. Такова ее мировая линия.
Ее, так сказать, генеральный курс. Итак, наступил период сохранения.
Он занял практически все время до начала XXI века. Я считаю, что он
ограничивался десятью годами: до 2012-го, если быть точным. Затем наступил
период собирания. Избежать его можно было, лишь ввязав Россию в Европу
настолько, чтобы всякая попытка выйти за рамки приличий оказалась для нее
невыносимо болезненной - политически и, главное, экономически. Но вместо
разумной деятельности по прорастанию Европы в Россию ее стали обносить
флажками, словно волков. Что же оставалось делать России? Строить великую
армию? Но это - производное действие, а не основное: чтобы строить что
угодно, нужно сперва раздобыть денег.
России нужны были деньги и союзники взамен тех, которых она потеряла
еще на первом этапе распада, когда перестал существовать Варшавский пакт.
Она принялась искать в единственном направлении, где имело смысл.
Вам известно, в каком: на Юго-Востоке. И нашла. И то, и другое. Нашла
даже больше, чем искала. Началось с Ирана, а чем завершается - вы сейчас и
сами видите результаты невооруженным глазом.
- Полно, - усомнился советник. - Так ли все хорошо на самом деле?..
Слушать их было скучно: все, что они там обсасывали, было
давным-давно известно любому, кого это интересовало. И тем не менее такие
прописные истины придется пережевывать еще не год и не два. Запад - и
американцы прежде всего - никогда ни черта не понимали в русских делах.
Боюсь, что даже татарское нашествие вольно или невольно представлялось им
чем-то вроде войны с индейцами, потому что в их подкорке других критериев
для сравнения просто не существовало. А трагические "тридцать седьмые"
сравнивались с порой маккартизма; как говорится - господин учитель, я
хотел бы иметь ваши заботы. Вот почему они не в состоянии - да и не хотят
- понять основную и истинную причину смены румбов. Еще Нашествие обручило
нас с Азией; и все последующие столетия мы лишь то и делали, что убегали
от Востока - а он не гнался, он просто не отпускал. Еще в начале века
Россия выглядела утесом на берегу океана - бурного океана, который, ни на
миг не стихая, все подтачивал и подмывал основание кряжа, южное основание,
на котором и покоилось величие России, ее фундаментальность. Океан ислама.
Можно было, конечно, строить какие-то дамбы и волноломы - но такие
полумеры давали разве что моральное удовлетворение, и очень ненадолго.
Опасность колоссального, воистину рокового оползня росла. И не исключено,
Европа ждала, когда он произойдет: тогда то, что осталось бы от России,
можно было бы принять в Европу без всяких опасений - и на самом деле
оказалось бы всего лишь окраиной, никак не более. Убежать от судьбы было
некуда: куда ни устремись, Россию с собой не унесешь...
И оставалось лишь одно: повернуть и идти навстречу. Не для того,
чтобы сокрушить - это исключалось, - но чтобы утихомирить океан, перестав
быть для него неприступным. Тем более что пучина была богата упитанными
золотыми рыбками...
Нет иностранцу такая информация была ни к нему - хотя бы по той
причине, что у Штатов никогда не было внешних границ с исламским миром.
Правда, теперь возникали внутренние - но это уже их проблема.

Те двое все еще болтали. Или то было не одно лишь сотрясение воздуха?
- ...Я изложил вам, советник, все обстоятельства, определившие
развитие событий.
- Знаете, - сказал советник, покачивая головой и при этом как бы
невзначай скользнув взглядом по моей фигуре, - если все заключается лишь в
том, чтобы помешать Соединенным Штатам контролировать мировое движение
нефти, то ваша игра заранее проиграна. Да и вообще... когда планы строятся
на одном человеке, они могут рухнуть в любой миг: человек уязвим, не так
ли? Даже и ваш экзотический претендент...
Говоря это, советник снова стрельнул взглядом по диагонали - то есть
в сторону пальмы, что разделяла нас. Я внутренне ухмыльнулся. Браво,
старик. Спасибо за ненавязчивое предупреждение.

Но тут мне пришлось отвлечься от роли непрошеного слушателя. Потому
что, в очередной раз окинув взглядом доступное ему пространство - а
устроился я удачно, и виден был почти весь зал, - я обнаружил, что
известный мне американец, к разговору с которым я внутренне готовился,
утратил, похоже, надежду отыскать меня и нашел себе другого собеседника, а
именно - Липсиса. Естественно, слышать их я не мог; попытался читать по
губам - но когда говорят по-английски, меня нередко ожидает фиаско.
Неподалеку от них все тот же суетливый официант с подносом застыл, как бы
выбирая новый маршрут. Он их наверняка слышал.

Ну что же, спасибо, произнес я мысленно. Часть информации, ради
которой я и пришел сюда, передана и мною получена. Их операция утверждена
и начата. Значит, я действительно приехал вовремя. Будет много сенсаций.
Есть над чем подумать. Теперь хорошо было бы удалиться в благостную
тишину гостиничного номера. Но главные дела на этом приеме у меня еще не
сделаны. Терпеливо жду, как и рекомендовал мой иранский друг. Его я,
кстати, тоже больше не вижу "между здесь", как говорилось в старом
анекдоте. Уверен, что он сейчас докладывает шейху...
Но эта мысль оказалась ошибочной. Потому что не успела она
завершиться точкой, как сам шейх Абу Мансур появился в зале.
Он неторопливо, как и диктовал его статус, спустился по лестнице со
второго этажа. Не один, разумеется; ему невместно находиться в
одиночестве. Но кроме лиц, которым положено не отрываться от него более
чем на метр-другой, в окружении шейха находился человек, которому там
вроде бы совершенно не полагалось пребывать: экс-каперанг Игорь Седов, он
же - частное лицо Изя Липсис, двоеподданный гражданин. Добился-таки
аудиенции. Любопытно: с каким результатом?
Какие-то предположения можно было сделать, уже внимательно поглядев
на их лица. Шейх Абу Мансур был серьезен, губы его выражали некоторое
неудовольствие с едва уловимой примесью презрения; и хотя Изя, державшийся
на полшага сзади, продолжал усердно шевелить губами, шейх ни на миллиметр
не поворачивал головы в его сторону, и нельзя было сказать - слышит ли он
его вообще. Что касается Изи, то мина его была скорее лимонно-кислой, чем
какой-либо другой. Иными словами, результат был если не налицо, то, во
всяком случае, на лицах.
Так-то оно так; но и шейх, и Липсис были людьми весьма опытными. Так
что усердно показываемое ими отчуждение на самом деле могло
свидетельствовать как раз о противоположном. Вот если бы они ласково
улыбались друг другу - это говорило бы о провале переговоров. А такая вот
мрачность на глазах у десятков заинтересованных дипломатов, журналистов,
разведчиков и прочих наводит скорее на противоположные выводы. Очень
интересно...
Еще не успев ступить на пол, шейх Абу Мансур медленно повел взглядом
влево; то есть в моем направлении. Увидел меня. Я немедленно тронулся
навстречу ему. Он слегка кивнул. И, сойдя с лестницы, повернул направо - в
сторону личных апартаментов посла, куда никого не приглашали, поскольку
территория эта для участников приема не предназначалась.
Однако к шейху запрет, разумеется, не относился; он беспрепятственно
скрылся за двустворчатой дверью.
Я осторожно встал, чтобы не побеспокоить говорунов. Изя оказался на
пути; я отрицательно качнул головой, чтобы он не вздумал заговорить со
мной. Но он даже не удостоил меня взгляда - мы разминулись с ним, как
автомобиль с фонарным столбом, ко всеобщему удовольствию. Он лишь едва
заметно мигнул левым подфарником, и все. Я подошел к запретной двери, и
она распахнулась передо мною, как если бы я носил титул по меньшей мере
эмира, повелителя правоверных. На исчезающе малый миг я даже почувствовал
себя таким. Но тут же отогнал наваждение.

Я не часто чувствую стесненность, разговаривая Людьми Власти; но на
сей раз поначалу немного смутился. Очень уж внушительным выглядел шейх -
как и большинство из них, когда не затягиваются во фраки или смокинги. Их
играет не только свита, но и облачение, каждая складка которого источает
Восток, по сравнению с которым мы часто оказываемся столь же наивными,
сколь простодушен Запад по сравнению с Русью. Однако я быстро пришел в
себя: в моей жизни то была далеко не первая такая встреча и как вести
себя, выказывая уважение, но не теря-достоинства, я был научен уже давно.
Мы обменялись приветствиями, и он сразу заговорил о деле; сказалось,
наверное, западное воспитание, полученное им в молодости и позволявшее
порою пренебрегать протоколом. Говорил он на прекрасном английском;
видимо, ему было доложено, что по-арабски я говорю весьма коряво - да и то
на сирийском, а не на аравийском диалекте.
- Я рад видеть вас в этом городе, - проговорил он.
- Я вас - еще более, сейид. Если позволите мне быть откровенным -
скажу, что не ожидал видеть вас здесь сразу же после ид ал-курбана,
великого праздника.
Между его усами и бородой на миг блеснули зубы:
- Каждый день хорош для дел веры.
- Следовательно, я смею надеяться: ваше прибытие означает, что вопрос
о поддержке со стороны друзей решен окончательно - и в нашу пользу?
Медленным движением он огладил коротко подстриженную бороду.
- Не совсем так, му'аллим (не знаю, почему он решил именовать меня
именно таким образом, но спрашивать не стал). Прежде чем решиться на
безоговорочную поддержку, мы хотим понять: чем на самом деле станет для
России монархия - и чем может стать для нее сближение с Истинной верой?
Долговечным бывает лишь то, что закономерно, или, как говорят у рас,
органично. А люди, которые никогда не вводили меня в заблуждение,
посоветовали мне разговаривать не с официальными экспертами, но именно с
вами. Видимо (тут он позволил себе чуть улыбнуться), журналисты всегда
лучше информированы. В зависимости от того, что вы скажете - искренне и
чистосердечно, - и будет зависеть наше окончательное решение. Если мы
сочтем ваши доводы неубедительными - уйдем в густую тень и будем наблюдать
со стороны за исполнением предначертаний Аллаха, не более того.
Чего-то в этом роде я и ожидал. И наклонил голову:
- Я готов к такой беседе, государь. Но боюсь, что мне придется быть
несколько многословным. Впрочем, этим Восток не удивишь.
- Говорите, - сказал он кратко. - Все, что вы скажете, - лишь для
узкого круга.
- Итак, сейид, - начал я...

Когда я закончил (через полчаса примерно), шейх после краткой паузы
уточнил:
- Иными словами, процесс этот, по-вашему, является естественным?
- Точно так же, как то, что вода течет под уклон, сейид.
Он провел ладонью по бороде.
- Я подумаю над тем, что вы рассказали. Вы, конечно, не думаете, что
открыли нам что-то новое...
- Разумеется, нет, государь.
- Но всегда полезно узнать, как все выглядит с противоположной
стороны. Поэтому я вам благодарен.
- Противоположная сторона - это ведь не мы, - осмелился поправить я.
- Мнение Запада мы узнаем через других людей, - тут же осадил он
меня.
И как бы для того, чтобы смягчить резкость, добавил:
- У этого есть своя польза. Например, мне стало известно, что вы
сейчас подвергаетесь достаточно серьезной опасности. Как сказал в своей