Михайлов Владимир Дмитриевич. Вариант "И"

акцент. Однако стечением лет Мир Али изъяснялся и на фарси, и на языке
Корана все свободнее.
Придворный бытописатель приводит любопытную фразу этого эмира,
произнесенную им после рождения его сына, когда речь шла о том, как
назвать ребенка: "Алексеям в нашей семье не везет". Тут уместно
присовокупить также, что "ас-Сабур" означает по-арабски "терпеливый", что
может указывать на то, что Мир Али в своей жизни терпел какие-то лишения и
подвергался опасностям.
Мир Али был женат на племяннице шаха. Брак заключался дважды - по
православному обряду и по мусульманскому. Это говорит о том, что Алексей,
наследник российского престола, принял мусульманство, а его невеста была
окрещена. Двойная конфессиональная принадлежность - редкий случай в
истории царских домов. На мусульманской свадьбе - хитбе - роль доверенного
невесты играл сам Реза Пехлеви, новый иранский шахиншах. В ближайшем
окружении эмира находился православный священник, имевший полное право
совершить и обряд крещения, и сочетать браком. Им был все тот же отец
Протасий. Случилось это в 1928 году, когда эмиру было двадцать четыре
года. В браке он почитал главной своей обязанностью - оставить наследника.
Он так и ограничили одной женой, в душе считая себя все-таки более
христианином, чем приверженцем ислама, в чем, надо полагать, немалая
заслуга отца Протасия. Священник этот, преданный государю и неколебимый в
делах веры, скончался через восемь лет после описываемых событий. Смерть
его наступила от естественных причин. Помимо него в окружении Мир Али
состоял и улем, наставлявший самого эмира и русских, бывших моряков,
оставшихся в его окружении, в исламском вероучении. Единственный сын Мир
Али, как и его отец, формально исповедовал две религии, имел православное
имя Михаил и мусульманское - Микал абд-ар-Рахман бен Мир Али, или,
сокращенно, Мир Микал. Но он получил уже чисто исламское воспитание. Хотя
и всегда помнил, наследником какого трона он является.
Мир Али ас-Сабур до самого предела своей недолгой земной жизни
(вероятно, все-таки сказалась гемофилия) не исполнял при дворе никаких
конкретных обязанностей, а был просто близким к трону вельможей и
содержался за счет шахской казны - что на Востоке вовсе не редкость.
Скончался он в 1940 году, погребен по мусульманскому обряду. Место
его упокоения до сей поры остается неизвестным. Такие меры секретности
были приняты непосредственно перед вводом в Иран советских войск. После
его кончины Мир Микал продолжал жить и воспитываться при дворе. Он говорил
на фарси, как перс, по-арабски - тоже чисто. Владел он и русским, общаясь
на нем с отцом и еще здравствовавшими соучастниками побега от большевиков.
Относительно чистоты его произношения никакими сведениями мы не
располагаем.
Между тем на планете разворачивались грандиозные события - вторая
мировая война, и Персия - теперь уже Иран - становилась местом все более
неуютным. Новый шахиншах Мохаммед Реза Пехлеви, вступивший на престол в
1941 году, весьма симпатизировал юному Микал абд-ар-Рахману и посоветовал
ему избрать военную стезю. Но в иранской армии Микал успел послужить лишь
кадетом. В 1944 году обстановка круто изменилась к худшему: Иран вновь
стал объектом пристальных интересов Великобритании и большевистской
России. Тегеран был наводнен русскими, английскими, а вдобавок еще и
немецкими шпионами. В этом, безусловно, таилась смертельная опасность для
Мир Микала - в случае, если русская разведка обладала даже не знаниями, но
хоть подозрениями относительно подлинной судьбы цесаревича. Стало ясно,
что оставаться в Иране ему нельзя.
Назревала оккупация страны. И в начале 1944 года пятнадцатилетний
иранский кадет и законный наследник российского престола покинул страну.
Ничто не указывает на какое-либо охлаждение между ним и шахиншахом,
какое могло бы послужить причиной его скоропалительного отъезда.
Напротив, знаком продолжавшегося благорасположения иранского
властелина к русскому наследнику может послужить хотя бы то
обстоятельство, что незадолго до отъезда Мир Микал женился, как и его
отец, на одной из иранских принцесс крови, и сделано это было по настоянию
самого шахиншаха, понимавшего, что может возникнуть ситуация, в которой
происхождение и уровень знатности жены сможет сыграть едва ли не решающую
роль в признании или непризнании прав престолонаследника.
Кроме того, сам факт родства с шахом мог послужить Мир Микалу
надежным щитом - во всяком случае, пока он пребывал на землях ислама.
Уехал он недалеко. Мир Микал с супругой и полагавшейся ему свитой
прибыли к афганскому двору. В те времена казалось, что и в Иране, и в
Афганистане монархии пребудут если и не вечно, то, во всяком случае, еще
очень долго. В Афганистане Мир Микал был принят при дворе, хотя и не
пользовался там такими преимуществами, какие были у него в Тегеране. Но и
сам кабульский двор не сравнить было с персидским. Однако наследника это
обстоятельство, похоже, не очень огорчало. Он вызвался служить в афганской
армии вблизи границы с Советской Россией, где в те годы было неспокойно.
Не исключено его личное участие в нескольких переходах через границу.
Тогда афганские военные, случалось, зарабатывали сопровождением торговцев
наркотиками. Дальнейшие сведения о жизни Мир Микала достаточно обрывочны.
Тот факт, что к его имени впоследствии стали присоединять слово "сейид",
указывает на то, что он возглавлял достаточно крупное воинское
подразделение. Мир Микал, как и его отец, сохранял верность единобрачию. У
него родились две дочери, и лишь после них - в 1955 году - долгожданный
сын и наследник, Дли абд-Аллах Ирани.
Проследить за судьбой представителя третьего послереволюционного
поколения царствующего дома значительно легче, чем за судьбой его отца.
В четырнадцатилетнем возрасте Али абд-Аллах Ирани эмигрирует в
Таджикистан и поселяется в местечке Иш-кашим у своих якобы дальних
родственников. Он называет себя таджиком и регистрируется под именем
Абдулло Саидовича Саидова. В Ишкашиме юноша работал в колхозе, был
чабаном. Года через два перебрался в район Пенджикента, где тоже нашлись
какие-то близкие - во всяком случае, так это объяснялось властям.
Абдулло был даже усыновлен председателем своего колхоза, человеком
влиятельным в тех местах, и получил советское гражданство. Абдулло
одновременно учился в школе, где выделялся блестящими успехами - хотя
сейчас трудно уже установить, насколько рассказы обо всем этом
соответствуют истине. Фактом является то, что, окончив школу с золотой
медалью, каким-то образом избежав призыва в армию и обладая необходимым
трудовым стажем, он в 1975 году был принят в Московский институт
международных отношений и в 1980-м успешно его окончил. Как человек,
обладающий несомненным пролетарским происхождением и знающий восточные
языки, он сразу получил дипломатическую работу и был направлен на работу в
советское посольство в Турции - третьим секретарем. Хотя как раз турецким
он владел далеко не в такой степени, как фарси или арабским.
Там Абдулло Саидович - или, если называть его настоящим, но тайным
именем, Александр Михайлович, великий князь и престолонаследник -
прослужил четыре года, а затем совершенно вроде бы неожиданно был
переброшен, как тогда любили говорить, в посольство во Франции - на ту же
должность. Не исключено, что он имел там отношение к анализу
франко-исламских отношений, прежде всего к алжирским проблемам, поскольку
движение ортодоксальных и крайне воинственных мусульман тогда уже
представлялось в Европе достаточно серьезным деструктивным фактором.
Можно предположить и то, что он как-то соприкасался с вопросом
исламского терроризма - следовательно, находился в определенных отношениях
с разведкой, хотя, насколько известно, в кадрах ее не состоял - во всяком
случае, прямых доказательств тому нет.
Казалось, что карьера молодого дипломата будет развиваться
последовательно и успешно; однако получилось скорее наоборот, и в этом
вряд ли можно обвинить кого-либо, кроме него самого. Причина заключалась в
его женитьбе. В 1985 году, когда в Советском Союзе ожидались уже небывалые
и для большинства неожиданные перемены, министром иностранных дел пребывал
еще Андрей Андреевич Громыко, вслух говоривший по-новому, но про себя
мысливший все тем же привычным образом, посольский секретарь Саидов
выкинул вдруг неожиданный кунстштюк: женился на француженке, и добро бы
еще скромного происхождения - однако Софи-Луиза происходила ни много ни
мало из Бурбонов, орлеанской ветви фамилии. В жилах ее текла кровь королей
Франции, и голубизна этой крови была почти стопроцентной.
Не существует точных сведений о том, как неожиданный мезальянс с
точки зрения французской стороны - брак с бывшим таджикским колхозником -
был воспринят семейством. Софи-Луиза училась на физическом факультете
Сорбонны, следуя тут за своим великим, хотя и не прямым родственником
герцогом де Бройлем, одним из столпов физики середины века. Она была
вообще самостоятельная девушка и делала все по-своему. Однако тот факт,
что благородная фамилия приняла это событие, не впадая в истерику,
заставляет полагать, что ей было - строго конфиденциально, разумеется -
открыто происхождение коммунистического дипломата. Иного объяснения мы не
видим.
Совсем по-иному, однако, восприняло этот факт дипломатическое
руководство Абдулло Саидовича. Ему дали понять, что подобное поведение
несовместимо с высоким званием советского дипломата, и было ясно, что
через считанные дни он будет отозван на родину, и все визы его окажутся
закрытыми. Так оно наверняка и получилось бы - если бы не пресловутая
перестройка, круто смешавшая устоявшиеся представления о том, что можно и
чего ни-з-зя! На сей же раз вернуться в Россию, конечно, пришлось, но
опала оказалась не до конца доведенной. Он продолжал работать в МИДе,
иногда выезжал за границу в служебные командировки, а иногда - и просто
так, к жене. Софи-Луиза, правда, до завершения образования в Москве бывала
наездами, но семья, однако, оставалась прочной. Когда она стала
дипломированным физиком, то устроилась в российской столице, где
открывались большие перспективы для деловой жизни. Прошло менее года после
этого - и молодая женщина уже оказалась во главе ею же созданного
транснационального, или, как тогда в России говорили, совместного
предприятия, причем не торгового, а - с дальним прицелом -
производственного в области современной электроники. Это не давало
сверхъестественных доходов, зато обеспечивало прочное положение и
репутацию в глазах как деловых людей, так и властей, которые готовы были
любить всех, кто шел на риск инвестиций в российскую промышленность.
Конечно, занятия бизнесом не могли не отразиться на делах семейных, и
наверное, именно по этой причине первый ребенок в этой семье появился на
свет лишь в 1999 году и назван был без всяких затей - Александром. По
отчеству же в российских метриках он был записан отнюдь не Абдуллоевичем
но Александровичем. Этот ребенок и стал впоследствии претендентом на
российский престол - человек, для продвижения которого на трон и создалась
новая политическая партия азороссов.
Тут необходимо отметить, что и во время своей службы во Франции, и
впоследствии, бывая за границей, Александр Михайлович - так он стал
именоваться вскоре после ухода из мидовского аппарата, как бы окончательно
порывая с восточным прошлым, - не вступал ни в какие контакты с
зарубежными ветвями дома Романовых, претендовавшими на русский трон, и
даже полусловом не упоминал о своих правах на царство.
Профессиональный политик, он понимал, что когда настанет пора решать
этот вопрос (а он уверен был, что настанет; окончательно он в это уверовал
после реставрации Габсбургов в Испании), то решаться он будет не по
принципу "у кого глотка шире" и уж никак не в зависимости от того, за кем
пойдет и кого предпочтет российская аристократия, как за рубежом, так и на
родине, отказывающаяся признать существование прямых потомков Николая II.
Конечно, законность прав на престол оставалась важным фактором. Но еще
более важным - устойчивое экономическое положение и политический вес. У
Александра Михайловича было и то, и другое, и третье. Есть все основания
полагать, что отец нынешнего претендента стал разрабатывать диспозицию
предстоящего сражения за престол весьма заблаговременно, и Александр
Александрович, Искандер, был воспитуем в этом духе с младых ногтей. Что,
разумеется, пошло ему только на пользу.
Образование он получил весьма недурное: сперва - одном из частных
московских лицеев, где ему, пользуясь термином из области слесарного
искусства, придали форму болванки. Обточкой же ее и полировкой занималась
уже во Франции его материнская родня. Он продолжил образование в Сорбонне.
Предметом своим он может быть, по склонности, а может, по рекомендации
семьи избрал востоковедение. Потом, что называется, сделал финт ушами:
вернувшись в Россию, предложил свои услуги министерству обороны и был
принят с распростертыми объятиями.
Ему, в порядке исключения, разрешено было экстерном пройти курс
военной академии, вслед за чем он в звании майора направлен был, согласно
собственному рапорту, служить на Северный Кавказ, где командовал особым
батальоном горных стрелков. Такой род цойск был к тому времени
восстановлен в Российской Армии, хотя вернее было бы называть их
горно-десантными войсками. Боевую подготовку они проходили как десантники,
но с учетом специфики действий в горных условиях - горные стрелки носили
коричневые береты, и в них зачисляли только славян. Затем Александр Саидов
был переведен для дальнейшего прохождения службы в штаб округа, а затем и
возвращен в Москву, уже в Генеральный штаб. Прослужив в общей сложности
почти полных десять лет, получив звание полковника, он подал рапорт об
отставке - и рапорт этот, ко всеобщему удивлению, был принят и
удовлетворен. Сняв мундир, Александр Александрович начал работать в фирме
своей матери, постигая премудрости бизнеса. Через некоторое время он стал
полномочным разъездным представителем директората, и дни свои проводил в
перелетах, инспекциях, знакомствах и переговорах - в равных долях в России
и за границей. Таким образом, он досконально изучил и производство, и
управление, и маркетинг, обзавелся нужными друзьями и деловыми связями в
области электроники - главной отрасли и промышленности XXI века.
Материально, естественно, был обеспечен весьма и весьма неплохо, а кроме
всего - пользовался даже в самых аристократических кругах (доступ куда ему
давало пока лишь происхождение его матери, всем известное, а не отца,
которое до поры до времени не приходила возможность обнародовать)
репутацией человека безукоризненно светского и столь же безукоризненно
порядочного. Невзирая на далеко уже не юношеский возраст, у него не было
даже никаких неприятностей с женщинами - белый фрак его оставался идеально
чистым. Было известно, что он - хозяин своего слова, что не имеет
обыкновения обманывать, даже когда это было бы выгодно; с другой стороны,
и его обмануть весьма сложно, да и чревато нежелательными последствиями:
память, ко всему, у него была отменная и на добро, и на зло. И, наконец,
все понимали, что связи, опыт, способности и деловая хватка делали его
единственным претендентом на пост главы фирмы - с того самого мгновения,
как Софи-Луиза решит удалиться на отдых. Безусловно, это общее мнение было
правильным. Он и впрямь собирался возглавить фирму, только название ее
было - Россия. Российская империя, если угодно, акционерное общество с
неограниченной ответственностью.
Вот как выглядели - или должны были выглядеть - происхождение и
жизненный путь человека, которого многие хотели видеть государем всея
Руси.
Так это было изложено в документе, который был составлен "Реаном"
после анализа нескольких секретных архивов и, очевидно, негласных
контактов с самим Искандером и который теперь - это я понял сразу -
следовало как можно быстрее размножить и повсеместно распространить еще до
открытия Программного съезда партии азороссов.

- У меня там утюг, - сказала Наташа, пытаясь встать.
Я не пустил ее:
- Подожди...
- Я уже давно жду, - сказала она, - что на меня обратит внимание
кто-нибудь из присутствующих.
- Обращаю! - сказал я и немедленно обнял ее...
Полчаса спустя она сказала:
- Какой мужчина! Конечно, поношенный слегка, местами потерт до
основы, краски повыгорели, да и заплатки... но вот греет же - временами,
когда не очень холодно.
Я не обиделся. Так оно и было.
- А почему, - поинтересовалась она, - повелитель не мог обождать до
постели? Молодой пыл?
- А потому, - ответил я, - что до постели еще ох как далеко. Здесь мы
на ночь не останемся.
- Ты серьезно? Почему?
- У меня застарелая привычка: уснув - наутро просыпаться. А здесь
может получиться и наоборот.
Она, конечно, поняла. И нахмурилась.
- Куда же мы?.. К тебе в отель?
- Вряд ли это лучше.
- Куда тогда?
- Не знаю. Придумаем. Важно выйти на улицу - а там, как говорится,
битва сама покажет.
Я боялся, что придется ее уговаривать. Я и себя самого убедил не без
труда: устал, как эскалатор в метро, весь день крутиться, и хотелось
спать. Но Наталья была умницей.
- Что же, - сказала она. - Придется выключить утюг.
- И забрать все мои кассеты, - решил я. - Им вредно долго лежать на
одном месте.
- Господи, - сказала Наташа. - И подумать не могла, что придется вот
так петлять - в своем городе...
- С чего ты взяла, что это - наш город? Их тут в пространстве Москвы,
много, и сейчас мы как раз в чужом.
- Чей же этот, по-твоему?
- В нем слишком много хозяев - неофициальных, но от того не менее
сильных. Но то, что нам приходится скрываться, - верный признак того, что
нас принимают всерьез.
- Ты в этом уверен? - неожиданно спросила она. - Нет, не в том, что
нас принимают всерьез, в другом: что мы - вернее, ты и твои
единомышленники - действительно серьезная сила?
- А ты уверена, что знаешь, на чьей я стороне?
- Не смеши. Это на тебе написано метровыми буквами, светящимися в
темноте.
- Ну хорошо. А ты сомневаешься во мне и моих единомышленниках? Для
этого есть основания?
- По-моему, да.
- Ну, - сказал я неопределенно, - поживем - увидим.
- Ты хочешь сказать, что...
- Если бы я ждал чего-то конкретного, это не было бы неожиданностью.
Случиться может все, что угодно, - в пользу и одних, и других. И
давай закончим этот разговор: время уходит, а дел на сегодня еще
предостаточно.
- Довлеет дневи злоба его, - согласилась она, легко спрыгнув со
стула.
Протянула мне кассеты - Теперь ответственность на тебе.
Я кивнул. Брать на себя ответственность мне было не впервой. Упрятал
кассеты в карман и подхватил свой неизменный суперкейс. Он был тяжелым
даже на вид.
- Что там у тебя такое?
- Пижама, - сказал я.
- И, разумеется, зубная щетка. И дезодорант..
- Ну а как же без этого? - подтвердил я.



Глава восьмая


Чтобы избежать излишнего риска, я вывел Наталью уже нахоженной тропой
- по крыше и чердакам, воспользовавшись на этот раз другим подъездом. Мои
журналистские правила не рекомендуют повторяться. Руководствуясь ими, я
решил не пользоваться своей машиной, и, выйдя из дверей, мы сразу же
повернули в другую сторону, прошли по пустынным в этот час и не очень
освещенным улицам, вышли на проспект и вскоре поймали такси. Пока мы шли и
ловили машину, я успел продумать, что делать дальше. Воспользовавшись
телефоном такси, я позвонил очередной моей репортерской жертве - генералу
Филину. Он отозвался красивым театральным баритоном:
- Филин. Слушаю.
- Сергей Игнатьевич, простите за поздний звонок. Вас беспокоит
корреспондент немецкого журнала на русском языке...
Он прервал меня:
- Ваша фамилия?
- Вебер.
- Ага. Приходилось слышать. Вы, полагаю, хотите взять у меня
интервью?
- Так точно, - откликнулся я.
Понятия не имею, почему я ответил именно словами: "Так точно", хотя
вполне возможно было сказать просто: "Да, это я" или "Вы не ошиблись".
Чувствовалось что-то такое в этом человеке, что заставляло отвечать
по-солдатски. И его это, кажется не удивило. Он мне показался настоящим
генералом, то есть буквально - всеобщим начальником. И к тому же читал
немецкий журнал, издающийся на русском языке. И то, и другое можно было
сказать далеко не о каждом военачальнике.
- Когда?
- Когда вам будет удобно. Хотелось бы не позже завтрашнего дня.
Его молчание длилось не более полусекунды.
- Завтра - сложно. А сегодня?
Такого я просто не ожидал.
- Это было бы прекрасно!
- Адрес знаете? Не дожидаясь ответа, он назвал адрес. - Сколько вам
нужно времени, чтобы добраться до меня?
Я мгновенно прикинул:
- Минут двадцать пять...
- Жду вас через тридцать минут.
- Нас пропустят?
На мой последний вопрос он не стал отвечать - просто положил трубку.
Я дал шоферу новый адрес.
- К Филину, что ли? Не первый раз туда людей вожу, - сказал он. -
Серьезный мужчина. Ему можно верить.
- В чем? - спросил я.
- Да во всем. Если бы он куда-нибудь выдвигался, я бы проголосовал за
него не задумываясь. Только он политикой не занимается. Или тоже начал? -
Вот узнаем, - сказал я неопределенно.
- А где потом можно будет прочитать?
Я невольно усмехнулся:
- Вы что, серьезно?
- Будьте уверены.
- Право, не знаю, что сказать. Журнал - дело не простое... Могу
только пообещать: если опять придется с вами ехать - честно расскажу.
Этот водила мне чем-то нравился. Вообще у меня нет привычки раздавать
подобные обещания. Он же, запустив руку в карман, вытащил оттуда карточку:
- Понадобится машина - позвоните. Обслужу мигом.
- Спасибо, - сказал я. - Вполне может случиться. Ведь и на самом деле
могло. Машина тем временем неслась по четырехполосной - в одном
направлении - эстакаде Северо-Восток - Юго-Запад. Эстакада была
скоростной, и озаренные ртутным светом спицы великого московского колеса
быстро поворачивались под нами. Трасса - на высоте тридцатых этажей, а
значит - над крышами, потому что проходила она не над местами высотной
застройки - стрелой летела, оставляя внизу Ярославское шоссе и Мещанскую.
Справа медленно отступала назад Останкинская башня, а за нею - темный
зеленый массив, объединяющий Выставку, Останкинский парк и Ботанический
сад, уже много лет как слившиеся в одну нераздельную территорию.
Магистраль отделила от себя приток, плавно ускользнувший влево - на
Сокольники, Измайлово и дальше - к Среднему и Внешнему Кольцам. Дворец
Ремесел, занимавший вот уже лет пятнадцать добрую половину территории
Выставки, заменивший разброс ее павильонов и павильончиков, на мгновения
угрожающе воздвигся над нами, но тут же исчез за спинами - а впереди уже
ярко-желтым световым шаром обозначилась четырехъярусная развязка эстакад
Северо-Запад - Центр. Мы стремились все дальше, поравнялись со Стрелецкой
башней - самым крупным в Москве торговым Центром в середине Стрелецких
переулков. Водитель стал перестраиваться вправо. Над Самотекой развязка
увела нас вправо, к Можайскому радиусу. Над нами подсвеченное московскими
огнями небо на мгновение перечеркнула линия монорельса Кунцево - Перово,
почти сразу за нею отвернул съезд к магистрали Юго-Запад - Центр. На
нижний уровень улиц мы спустились возле Волхонки. При всех нынешних
многоярусных эстакадах, ездить в столице все равно оставалось тесно, и
иной раз казалось, что в пору расталкивать машины плечами - но наш шеф
ухитрился проскользнуть без сучка без задоринки, хотя раза два мне
показалось, что он каким-то непостижимым образом ухитрялся протискиваться
не между машинами, а просто проезжать сквозь них - тем не менее не
причиняя ни им, ни нам ни малейшего вреда. Я душевно позавидовал его
умению, понимая, что мне всего остатка жизни не хватит, чтобы научиться
так водить, да и одного умения тут мало - талант нужен. Мы тем временем
уже оказались в переулке, пустое спокойствие которого после только что
кипящей вокруг магистрали выглядело просто нереальным. Мне еще казалось,
что мы едем, а машина уже стояла перед подъездом жилой
тридцатишестиэтажки, на месте разрешенной остановки, как о том
свидетельствовал знак. Я искренне поблагодарил, вылез, помог высадиться
немного, по-моему, ошалевшей Наташе, подошел к водительскому окошку и
расплатился. И не мог не поблагодарить за искусство.
- Вот и вызывайте когда надо, - сказал шофер. - За вызов я беру не
много.
Я кивнул.
- А может, подождать? - спросил он.
- Не стоит, - сказал я. - Постараюсь пробыть там подольше.
Он понимающе кивнул и ударил по газам. Двери подъезда, даже с виду
массивные, внушительные, могли с первого взгляда показаться дубовыми, -
однако внутри угадывался металл; они раскинулись перед нами, стоило нам
приблизиться, и мы вошли.

- Я задаю всем одни и те же вопросы, - сказал я - наверное, на
большее у меня просто не хватает воображения. Заранее прошу извинить, если
они покажутся вам банальными.
Это было сказано после того, как мы оказались в квартире, в обширной
прихожей, где были встречены генералом и здоровенным псом, не выказавшим
по отношению к нам ни вражды, ни особого дружелюбия; он воспринял нас