Михайлов Владимир Дмитриевич. Вариант "И"

вообще - больше не хочу говорить об этом. Теперь рассказывайте вы.
- Сейчас. Еще секунду. Может быть, у вас найдется стакан хотя бы
воды?
Она встала и вышла. Я поднялся со стула. Подошел к фотографиям. Очень
старым фотографиям, хотя нет, цетверть века - это же так немного, по
сути... Шел к стене, словно упираясь, но что-то очень влекло меня. Может
быть, Ольга. Она смотрела со стены прямо мне в глаза, была серьезна,
однако выражение лица было таким, что казалось - она вот-вот улыбнется.
Можно было подумать, что ее развлекает создавшееся сейчас положение.
Нет, я понимаю, разумеется, что снимок или даже портрет - всего лишь
изображение, но все же... Все же... Может быть, мне надо сразу же бежать
отсюда? Дочь - не моя. Зато какие-то друзья - наверняка не по преферансу и
не по совместным походам в филармонию. В этом я был почти уже уверен.
Значит, больше тут делать нечего. Однако ноги не хотели ступать к
выходу. Я перевел взгляд на Константина. Удачливый соперник из давнего
времени на этот раз смотрел угрюмо. Почему?
Я отвернулся от него. Включил ящик. Транслировался какой-то очередной
процесс над хапугами. Эти судебные процессы начались еще при коммунистах,
потом то затихали, то снова набирали обороты - в зависимости от того, чья
стояла на дворе власть. Они были очень похожи один на другой. Но люди
смотрели с немалым интересом.
Ну хорошо; раз есть друзья, причем надежные, то они позаботятся и о
пристойном погребении, и обо всем прочем. Мне в этом стечении
обстоятельств соваться со своей помощью, даже только денежной, не следует.
Наоборот - лучше всего отойти от событий подальше, благо и собственных дел
столько, что за жизнь не переделаешь.
Но я еще не успел принять какое-либо решение, как Наталья вернулась с
водой. Я стал жадно пить. Горло и на самом деле пересохло. Черт знает
отчего.
Обстановка ведь не таила в себе сиюминутной опасности. Или все же
таила?
Никогда раньше я не реагировал так необычно на какие угодно
неожиданности. Переведя дыхание и поставив стакан на стол, я спросил:
- Так о чем же мне рассказывать? Она немного подумала.
- Ну, хотя бы... Почему вы пришли так поздно?
Я пожал плечами, взглянув на часы:
- Мне кажется, что не очень... Она усмехнулась одним углом рта:
- Я не об этом. Теперь я сообразил.
- Не знаю... Наверное, потому, что никто меня тут не ждал.
- Нет. Вас ждали.
- Простите. Не верю. Кто?
- Она. Мама.
- Меня?
- Кого же еще? И сейчас, и раньше. Дед перед смертью просил отдать
вам бумаги - мама все последние дни в них копалась...
Бумаги деда. Гм. Ольга, кажется, о них говорила что-то. Но так и не
успела объяснить. Ничего не успела...
- Какие бумаги?
- Не знаю. Не заглядывала. У каждого свои бумаги: у нее, у меня, у
деда покойного...
Бумаг при Ольге не было. Разве что под пальто. Прокол, прокол...
- Странно, - сказал я задумчиво. - Я знаю, кем был ваш дед. Обычно
после смерти таких, как он, бумаги изымаются бывшими коллегами. Почему же
их на этот раз не забрали?
- Хотели. Они просто не нашли его архив.
- А вам известно, где он?
- У нас с мамой не было секретов друг от друга.
- Это приятно.
- Так что она ждала вас. - Наталья помолчала. - И, может быть, не
только она. Но и я.
Это не было похоже на кокетство. Но чем еще могло быть?
- Послушайте, Наталья... Наталья Константиновна, так?
- Как будто вы не знали! Если бы знал, меня сейчас здесь не было бы.
А если не знали, - проговорила она, хмурясь, - тогда и вовсе
непростительно. С опозданием на двадцать с лишним лет! А ведь она ждала,
ждала...
- Между прочим, мой адрес был вашей матушке известен.
- Знаю. Но ей нужен был хоть какой-то намек... Вы не забыли, каким
она была гордым человеком?
Уж это я прекрасно помнил.
- Почему вы... почему не сделали этого? Не могли простить ей того,
что она ошиблась? Вы сами никогда не ошибались?
- Больше, чем хотелось бы, - откровенно признался я.
- Вы разве не знали, что она порвала с ним... с моим отцом почти
сразу после моего рождения?
- Откуда мне было знать? Когда вы родились, я был... - Я попытался
вспомнить. - Ну конечно. В Австралии. Туда такие вести не доходили.
Это не Германия, не Америка, не Израиль... Да и что толку говорить об
этом сейчас, когда ее нет?
- Говорить никогда не поздно, - тихо, как бы про себя сказала она. -
И все равно хорошо, что вы пришли. Что я вас увидела во плоти. Знаете, в
этой семье вы со временем стали легендой; а теперь легенды больше не
будет.
- Вам от этого легче?
- Не знаю... - пробормотала она. - Наверное, да.
Такой разговор, чувствовал я, никуда не может привести. Да и к чему
мы могли прийти? Наши судьбы казались очень разными. Но все же - зачем-то
я ведь шел сюда...
- Ладно, Наташа. Минувшего не вернуть. Поговорим о нынешнем. Как вы
собираетесь жить? Как у вас с деньгами и вообще?
Она повернула голову туда и сюда, как бы для того, чтобы заново
увидеть обстановку.
- У меня все в порядке. Как видите.
- Денег хватает? - спросил я еще раз.
- Надо ведь еще мать похоронить, это везде дорого, наверное, в Москве
тоже... Она пожала плечами:
- Денег, по-моему, никогда и никому не хватало. Но я уже привыкла
жить на свои, как мама - на свои. Похоронами займутся друзья - за счет
фирмы, конечно, где она работала. Так что, пожалуйста, не предлагайте мне
ничего. Пусть сохранится хоть что-то из легенды о рыцаре без страха и
упрека.
Опять эти друзья. Да еще какая-то фирма. Судя по всему - ветвь
какой-то государственной службы. Не исключено даже, что работающей на нашу
команду. Но похоже, что сейчас Наталья не намерена распространяться по
этому поводу.
- Нет такого рыцаря, - сказал я, - и никогда не было. Поверьте мне.
Все это - ваше молодое воображение. Заурядный человек, сбежавший в свое
время от сложностей жизни...
На самом деле все обстояло не совсем так. Но знать это ей было
совершенно ни к чему.
- Нет-нет, - сказала она. - Мне не нужна помощь.
- Вы работаете?
- Естественно.
- Где? Кем?
Она пожала плечами:
- Лицо свободной профессии, если угодно. Не числюсь ни в каком
учреждении или фирме.
- Чем же зарабатываете на жизнь?
- Как когда. Сейчас, например, помогаю написать воспоминания одному
старому политику. Точнее - я их пишу, он только вспоминает.
Наговаривает на аудиокассеты, а я их потом расшифровываю, пишу,
распечатываю и отвожу ему.
- И платит хорошо?
- Н-ну... мне кажется, неплохо.
- Интересно. А кто такой ваш мемуарист?
- Некто Блехин-Хилебин. В свое время был дипломатом, много работал за
границей...
- Значит, Блехин-Хилебин... - медленно повторил я.
- Вы что-нибудь о нем слышали?
- Не уверен, но возможно... Интересно было бы с ним познакомиться.
Наталья покачала головой.
- Он ни с кем не встречается. И здоровье, и вообще он человек
нелюдимый. Хотя, наверное, в бытность свою дипломатом общался охотнее.
- Работа интересная?
- Ему есть что вспомнить. Хотя я не знаю, всему ли можно верить.
- Знаете, а в этом я мог бы вам помочь. Я неплохо разбираюсь в
событиях тех времен, когда он, видимо, был активен. Может быть, как-нибудь
покажете ваши записи? Я смогу сыграть роль как бы научного редактора или
консультанта.
- Вряд ли он пойдет на дополнительные расходы.
- Это не будет стоить ему ни пфеннига. И вам, разумеется, тоже. Когда
речь заходит о новейшей истории, я согласен работать совершенно даром.
Кажется, это ее не удивило.
- Я подумаю, - сказала она. - Наверное, все же надо спросить его
разрешения. Иначе неудобно.
- Он запрещал вам показывать материалы кому-либо?
- Мы с ним об этом не говорили.
- И не нужно. Поверьте - я не собираюсь обокрасть его или вас. Вот
мой адрес... - Я вытащил визитную карточку и написал на ней название
гостиницы, номер и телефон. - Позвоните, когда у вас будет время.
И вдруг, совершенно неожиданно для самого себя, добавил:
- И вообще звоните. Потому что... Вот дьявол! Что за "потому что"? И
тут меня осенило:
- Потому что... я, собственно, хочу предложить вам работу.
Она чуть наклонила голову к плечу:
- Интересно... Вы тоже решили писать мемуары?
- Нет. Но мне нужен секретарь. Я представитель германского журнала,
и, видимо, мы создадим в Москве свой корпункт. Тут назревают интересные
события. Но даже пока офиса нет, секретарь мне необходим. Там, в Германии,
у меня их было двое. Здесь пока не могу себе этого позволить. Но без
одного секретаря мне не обойтись. Я как раз хотел просить коллег, чтобы
мне порекомендовали. И очень рад тому, что больше искать не придется.
Соглашайтесь, Наташа. Работа посильная, платить я буду наверняка не хуже,
чем ваш воспоминатель...
Наталья засмеялась - впервые за вечер:
- Быстрота и натиск... Совершенно в рыцарской манере. Но я не могу
отказаться от моего старичка. Он ко мне привык, да и я к нему тоже...
- Нет нужды. У вас останется достаточно времени для него, твердо
обещаю. А я числю вас на работе с завтрашнего... нет, с сегодняшнего дня.
Итак - договорились?
- Она покачала головой:
- Я не привыкла решать так - с кондачка...
- Может быть, вам надо посоветоваться с кем-то? я даже не спросил:
вы, наверное, замужем? Не могли же мужчины пройти мимо...
- Она чуть улыбнулась.
- Уже нет. А вы женаты? Я мотнул головой.
- Нет. Хотя был.
- Разошлись?
- Нет.
- Она поняла. И положила пальцы на мою руку.
- Простите.
- За что же? Ну а вы - почему? Я решил, что имею право задать такой
вопрос: как-никак она много лет была моей дочерью - пусть лишь в моем
воображении.
Она ответила не сразу, словно бы задумалась - как будто ей самой надо
было понять: почему же?
- Может быть, потому, что он был слишком молод? - Она сказала это
полувопросительно, как если бы сама сомневалась. - На самом деле настоящих
причин ведь никто никогда не знает...
В этом я не был уверен, однако промолчал. Ни к чему было бы затевать
дискуссию на эту тему. Да и, в конце концов, в реальности она мне никакая
не родня. Наверное - почувствовал я - теперь нужно было уходить.
Чтобы ничего не испортить напоследок.
- Хорошо, Наташа. Подумайте. До утра целый вагон времени. И сделаем
вот как: если принимаете мое предложение - завтра к десяти утра будьте вот
где. - Я вытащил блокнот, где был записан адрес. - Вот: Арбат, двадцать
шесть...
Она чуть улыбнулась:
- А, это театр Вахтангова, я знаю.
- Там завтра состоится небезынтересное сборище - совещание
представителей нескольких серьезных партий, которые еще не определились,
поддержат ли они Алексея, Александра или же останутся на президентских
позициях. Будет там и кто-то из азороссов. Нам предстоит там взять
несколько интервью и вообще - оценить обстановку, перспективы и так
далее... Это интересно, честное слово, поверьте опытному газетчику.
- Быть может, и вправду поверю, - сказала о серьезно.
- И чудесно. А теперь мне вроде бы пора...
Я встал.
И тут мне в голову пришла еще одна прекрасная мысль:
- Кстати, Наташа... Независимо от вашего решения, можете вы оказать
мне услугу?
- Если в моих силах...
- Безусловно. Скажите, у вас дома есть какое-то подобие сейфа?
Она, улыбнувшись, покачала головой:
- У меня нет таких ценностей, которые надо было бы прятать в сейф.
- Ну а просто укромное местечко? Бумаги деда ведь лежат где-то? Вряд
ли вы зарыли их во дворе в пластиковом мешочке.
- Такие тайнички найдутся у всякой женщины. Но...
- Прекрасно. Не можете ли вы на день-другой спрятать там вот это? - И
я вынул из кармана мои кассеты. - Не бойтесь: это не краденое и не
противозаконное. Просто я опасаюсь, что, таская с собой, я это потеряю.
Что было бы весьма печально.
Она кивнула:
- Я спрячу. Только, простите уж, не вместе с бумагами. Еще не знаю,
как ими распорядятся.
Я сказал:
Все те же друзья?
- Они - хорошие люди, - сказала Наталья с каким-то вызовом.
- Охотно верю. Может быть, слишком бестактно с моей стороны, но я
хотел бы напомнить вам, Наташа: не вы ли сказали, что ваша мама собиралась
передать эти бумаги мне?
- Не все. Но часть - определенно.
- Это оказалось своего рода завещанием. Почему бы вам не выполнить
его сейчас? Я - здесь, бумаги - тоже. Или я ошибаюсь?
Она явно колебалась:
- Не знаю, право же. Не успела подумать об этом.
- Послушайте, - сказал я настойчиво. - Я даже не стану брать эти
бумаги с собой, если уж вы так хотите дождаться чьего-то разрешения. Но я
хотя бы загляну в них - тут, в вашем присутствии; всего лишь пролистаю.
Это займет очень немного времени, право же. Но может оказаться весьма
важным для меня. Ваш дед был очень серьезным человеком.
- Я знаю, - пробормотала она. - Ну хорошо. Только не ходите за мной и
не подглядывайте. Обещаете?
- Обещаю.
Я и на самом деле не стал ни подглядывать, ни подслушивать, Наталья
же через две минуты вернулась, держа в руках большой, но не очень толстый
конверт.
- Вот они.
- Не стесню вас, если присяду вот здесь?
- Нимало, - сказала она. - Я тем временем сварю кофе. Как раз
собиралась перед вашим приходом.
Я уселся, вынул бумаги и положил на стол.
Это была ксерокопия машинописного протокола допроса, хотя на бумаге
стояло: "Запись беседы". Это означало лишь, что допрашиваемый не находился
под стражей и ему не было предъявлено обвинение. Содержание беседы
относилось к делам давно минувших дней, а именно - к первой попытке
реставрации монархии в России.
Попытка была скорее символической - она не решила проблемы и не могла
решить. Однако именно она эту проблему впервые обозначила во всей
четкости. Относится она к 2013 году; уже одна эта дата указывает на весьма
прозрачную символику: в четырехсотую годовщину своего воцарения династия
Романовых должна была вновь занять русский престол, почти целый век
пустовавший. Реставрацию готовило несколько монархических партий,
существовавших в стране еще с прошлого века, а также дворянство - потомки,
действительные или мнимые, известных фамилий, в посткоммунистические
времена вспомнившие о своем происхождении и объединившиеся в разного рода
организации и собрания. Методика предполагавшегося переворота была
донельзя примитивной - авторы считали, чтэ нужно лишь через СМИ и путем
манифестаций напомнить многострадальному и истосковавшемуся по законному
правлению народу о его историческом прошлом - и большинство уверится, что
без царя Россия существовать не может (что она успешно доказала) и сразу
же потребует восстановления попранной справедливости и законности.
Абсолютная практическая бесперспективность этого проекта была людям
мало-мальски мыслящим настолько ясна, что движению, с минуты своего
зарождения находившемуся под пристальным надзором тех, кому ведать
надлежало (Ольгин отец был одним из них), даже не пытались мешать в
работе, предполагая, что мертвая идея воскреснуть не в силах и лишенное
корней движение изживет само себя. Вторая часть этого рассуждения была
совершенно верной, первая же являлась заблуждением, что выяснилось,
однако, несколько позже. Пока же сверху с ироническим интересом наблюдали
за деятельностью адептов монархии, поскольку на самых верхах существовало
мнение - не препятствовать. Самими заговорщиками эта тактика властей была
ошибочно принята за сочувствие. На деле же она выражала лишь безразличие.
Отцы-реставраторы, своим историческим предтечей видевшие, разумеется,
не кого иного, как генерала Монка, и в будущем зрившие себя не иначе как у
самого подножия трона, сделали все, что полагали необходимым и
достаточным, и в назначенный день и час вышли на Красную площадь в
количестве не более ста пятидесяти человек - вдохновенные и безоружные.
Их там ждали. Надо сказать, что власти обошлись со своими
ниспровергателями крайне гуманно: их даже не стали бить при задержании,
просто усадили в заранее подогнанные автобусы, доставили в назначенные для
этого места, побеседовали с главарями, с каждым в отдельности, взяли
подписку об отказе от злодейских замыслов и отпустили на все четыре
стороны, полагая, что тема исчерпана. Изрядно перепуганные, заговорщики
отказались на ближайшее будущее от активных действий, справедливо
заключив, что час еще не пробил, однако самое идею хоронить не собирались.
Да это было бы и невозможно при самом искреннем желании, поскольку (как
это уже ясно сегодня) идея оказалась не только жизнеспособной, но и крайне
актуальной, что отлично понимали уже тогда наиболее умные из причастных к
этим делам людей - с обеих сторон.
И вот сейчас передо мною лежала запись беседы с одним из
возглавлявших заговор людей. Почему покойный генерал хотел передать это
мне? Вероятно, он знал обо мне больше, чем я думал... Не стану называть
имени допрашиваемого, поскольку он и сегодня здравствует, хотя в силу
преклонного возраста отошел от всяких дел. Вел же беседу, как было
отмечено, Натальин дед лично.

"Вопрос. Скажите, что заставило вас, человека образованного, умного и
авторитетного в достаточно широких кругах, обратиться к такой идее, как
восстановление монархии в России? Разве вам априорно не было ясно, что
идея эта мертва?
Ответ. Позвольте с вами не согласиться. Идея монархии не умерла и не
может умереть, потому что она фундаментальна. А следовательно, необходима
народу, необходима государству. И то, что мы сейчас потерпели неудачу,
вовсе не означает, что идея рухнула. Видимо, общественное сознание еще не
дозрело до восприятия этой простой истины. Однако оно неизбежно дозреет и,
я уверен, быстрее, чем вы склонны думать.
В. Однако Россия вот уже почти столетие существует без этой
фундаментальной, как вы говорите, идеи, и есть все основания полагать, что
просуществует и в дальнейшем. Неужели этот факт вам ничего не говорит?
О. Простите, вы не совсем точны. Я имею в виду прежде всего не идею
монархии именно, а само понятие фундаментальной идеи, без которой
существование государства, нации немыслимо. Монархия - одна из конкретных
идей, дававшая России возможность успешно развиваться на протяжении
столетий. Но, разумеется, это не единственная фундаментальная идея. После
свержения монархии фундаментальной идеей стало коммунистическое учение, и
оно давало стране возможность двигаться на протяжении нескольких
десятилетий.
В. Вы хотите сказать, что попытки коммунистов восстановить свою
власть тоже являются борьбой за фундаментальную идею? Вы им сочувствуете?
О. Разумеется, являются. И я, безусловно, никак не могу им
сочувствовать, поскольку их идея исключает ту, приверженцем которой я
являюсь. Да, и то, и другое - фундаментальные идеи. Однако между ними
существует колоссальная разница. И заключается она в том, что идея
коммунизма доказала полную свою непригодность к практической реализации -
во всяком случае, в современном обществе. Может быть, спустя
тысячелетия... Хотя в ней так много положений, в корне противоречащих
человеческой сущности, что я и в этом сомневаюсь, что, впрочем, не мешает
коммунизму оставаться фундаментальной идеей по своей сути.
Фундаментальная идея не обязательно должна быть верной, ей достаточно
быть привлекательной и правдоподобной, чтобы на какой-то срок, больший или
меньший, овладеть умами. Срок этот определяется темпом увеличения
разногласий между идеей и мерами по ее воплощению. К примеру,
космогоническая гипотеза Канта-Далласа была фундаментальной, хотя по мере
развития науки ее признали неверной.
В. Вы несколько уклонились...
О. Да, в самом деле... Приношу извинения. Так вот, в отличие от
коммунистической идеи монархическая доказала, напротив, свою
жизненность...
В. Вам не кажется, что это утверждение по меньшей мере рискованно -
если вспомнить хотя бы 1917 год - Февраль, затем Октябрь...
О. Нет, нисколько. Февраль всего лишь продемонстрировал простую
истину, что после отказа от монархии Россия немедленно впадает в хаос. Что
же касается Октября, то он в противоположность хаосу вообще устранил
реальное движение, демонстрируя лишь видимость его. Результат известен.
Что же касается идеи монархии... Вам наверняка известны лучше, чем
мне, факты автомобильных, железнодорожных, авиационных катастроф -
страшных, со множеством жертв... не правда ли? Но разве эти катастрофы
дискредитируют самые идеи автомобилизма или гражданской авиации? Нимало.
Они являются всего лишь частными примерами, свидетельствующими о
легкомысленном подходе к реализации идеи в каждом данном случае. Так и с
монархией в России и не только в России, но и в Германии, Франции... Все
это - частные случаи. В целом идея себя полностью оправдала. Соединенное
Королевство, скандинавские монархии, Голландия, Бельгия, наконец -
реставрация монархии в Испании, а кроме того - Япония, многие государства
Юго-Восточной Азии, Ближний Восток... Как видите, примеров - обилие. И
множество доказательств того, насколько гибкой является монархическая идея
при ее осуществлении и насколько совместима она с самой широкой
демократией. Поймите, монархия - не строй, а именно идея!
Фундаментальная же идея - это позвоночник нации, или даже, скорее,
это ее душа; не разум, а именно душа. Без фундаментальной идеи нация -
существо без позвоночника и без души одновременно. Это заметили и
сформулировали еще в конце прошлого века. Такой народ - искалеченный
зомби, не более того.
В. И вы полагаете, что Россия этой души лишена?
О. Вы это знаете не хуже меня - если видите в жизни еще что-то, кроме
телеэкрана и газет.
В. Но ведь монархия, которую вы исповедуете, является не единственной
фундаментальной идеей? Или я ошибаюсь и других нет?
О. Есть, разумеется. Так же, как из пищевых продуктов существует не
только хлеб, да и хлеба есть множество сортов. Пищи много, но традиционные
кухни разных народов сильно отличаются одна от другой. В Соединенных
Штатах, например, существует фундаментальная идея "американской мечты",
основанная на сознании того, что эта страна - самая, самая, самая во всем
на свете. Такая идея моээдабы возникнуть и у нас - при условии, что Россия
была бы хоть соизмерима с теми же Штатами в экономике, политике, богатстве
и государства, и его граждан, в широте свободы выбора возможностей, ну и
так далее. Но вы прекрасно знаете, как нам далеко до этого. А вот
демократия сама по себе стать фундаментальной идеей не может, поскольку
она - понятие слишком широкое, она - лишь методика, однако самая лучшая
методика остается звуком пустым, если она ни к чему реальному не
приложена. Нет просто методик, они должны быть конкретными: методика
образования, или методика хлебопечения, или автомобилестроения... Нет,
американская идея может удовлетворять каждого из нас в отдельности - но не
страну в целом, потому что там как-то исторически научились сочетать
неограниченный индивидуализм со столь же неограниченной
государственностью; нам же до этого еще беспредельно далеко - а идея нужна
сейчас. Сегодня. Элементарно простая. Доходчивая, понятная даже кретину. И
в то же время достаточно возвышенная, иначе это не идея. Именно поэтому,
кстати, "американская мечта" - вовсе не одно и то же, что "американский
образ жизни", хотя на практике, быть может, это лишь разные названия
одного и того же. Нет, в идее обязательно должна быть мечта. В идее
монархии она есть: это мечта о власти, стоящей над мирской суетой, прежде
всего политической, мечта о высшей справедливости, не связанной с
очередной избирательной кампанией..."

Наталья вошла с джезвой и чашками. Только сейчас я понял, что уже
несколько минут как бессознательно принюхивался к долетавшему из кухни
великолепному аромату. Она разлила густую черную жидкость по чашечкам и
уселась напротив меня. Я поблагодарил ее взглядом - и несразу смог вернуть
глаза к тексту.

"В. Но не кажется ли вам, что для нас сегодня больше подошла бы идея
могучей мировой державы? Пусть не самой сытой, зато... У этой идеи имелось
бы еще то преимущество, что Россия была такой державой и после того, как
перестала быть монархией. Или по-вашему, это не столь фундаментально?
О. Попробуем поразмыслить. Мне эта идея представляется чересчур
конкретной. Ее осуществление обходится весьма дорого, не правда ли? Вы
думаете, это сейчас нам под силу? Это первое возражение. И второе: быть
сверхдержавой - это все-таки тоже всего лишь методика. Методика защиты
чего-то - именно защиты, потому что лозунг нападения в своем неприкрытом
виде сегодня не пользуется популярностью. Следовательно, неизбежно
требуется нечто, что нуждается в защите. Что? Именно та самая
фундаментальная идея.
В. Но ведь, если вдуматься, такая идея у нас уже есть, и ради ее
реализации не надо устраивать гос дарственных переворотов. И даже две
идеи. Идя нации. И - православная церковь. Она как-никак постарше русской
государственности, не то что династия Романовых...
О. На ваш тезис можно ответить несколькими способами. Идея нации?
Какой?
Русской - или российской? Если русской - то что должны делать все
нерусские, которых в стране больше, чем вам кажется. А если российской, по
своей структуре подобной американской нации, единой при любом внешнем
воздействии, невзирая на множество этнических групп, составляющих ее, - то
опять-таки эта нация может возникнуть, концентрироваться,
кристаллизоваться из раствора только при наличии точки, вокруг которой она
будет кристаллизоваться; центра тяготения, в круг которого станет
формироваться небесное тело...
Для создания нации нужна центростремительность; у нас же с конца