Михайлов Владимир Дмитриевич. Вариант "И"

шаг в определенном направлении. Вы понимаете, конечно, что нас,
интернационалистов, волновала здесь не проблема русского или нерусского
главы правительства. Оказалось, однако, что не принимать это во внимание
означало недооценивать проблему..."

В этом Изгонов был прав. Потому что если окинуть взглядом всю картину
мира той поры, а не одной лишь России, то окажется, что смена приоритетов
и авторитетов происходила практическими на всех других континентах.
В те годы уже явственно просматривались первые признаки серьезной
политико-экономической стагнации всесильных Штатов, чья мощь была,
несомненно, огромной - но вовсе не беспредельной. Стремление установить
контроль над всей мировой нефтью и путями ее транспортировки во многом
осталось лишь желанием; местами пришлось даже уступать, чтобы избежать
новых гражданских войн, приводивших лишь к усилению антиамериканских
настроений во всем мире. Экономика США начала давать сбои, когда так и не
удалось найти компромисса с Японией и, следовательно, всем Тихоокеанским
блоком. Это немедленно сказалось и на поведении Европы, традиционно
считавшейся покорной; однако Старый Свет пережил уже столько всего, что
неизбежно выработал в своей крови необходимые антитела - и Америка это
почувствовала. Начались лихорадочные поиски новых союзников.
Такой реальный союзник на планете был лишь один: мир ислама. Но даже
не самым дальновидным политикам в Вашингтоне было ясно, что и тогда мир
ислама вряд ли пошел бы с ними на сближение: слишком сильна была
историческая традиция противостояния. Сообразив это, власть имущие в
Штатах разыграли единственного козыря, какой имелся у них в этой игре, -
афроамериканцев, в большинстве своем исповедовавших мусульманство. Чтобы
карта сыграла, надо было демонстративно избрать президентом черного
магометанина. Но консервативные круги слишком сопротивлялись этому.
Американскому обществу, чтобы сохранить спокойствие, оставалось одно
лишь: самоизолироваться. Так и случилось, и новый президент - белый,
конечно - выбросил именно этот лозунг, что успокоило общество, но лишь на
короткий срок.
А остальной мир продолжал жить и развиваться независимо от того, что
происходило в Соединенных Штатах. Ислам, легко воспринимаемый и бедными, и
богатыми, динамичный и нередко фанатичный, быстро распространялся в Африке
и в Юго-Восточной Азии. Исламские миссионеры зачастили в Китай, и не без
успеха. Пекин даже стал терпимо относиться к сепаратистскому движению в
мусульманском Восточном Туркестане, возникшем еще в двадцатом веке. На
Олимпийских играх-2004 в Кейптауне многочисленная китайская делегация даже
выставляла напоказ свои дружеские отношения со спортсменами мусульманских
стран - но то была, разумеется, лишь вершина айсберга...
...Размышляя так, я пропустил мимо ушей солидную часть изгоновского
текста, а когда хотел снова вслушаться, мне помешал кто-то, опустившийся
на стул рядом со мной; стул этот еще минуту назад был занят, но вдруг
освободился, как по заказу. Я совладал с собой и даже не повернул головы,
когда прямо в ухо мне едва слышно прошептали:
- "Реан" - доктору. В центре все в порядке. Смена произошла.
Предупреждение оказалось полезным. Яичко было гусиным. Извлечено
целым и сварено.
Я лишь поднял брови, продолжая смотреть на докладчика, но совершенно
перестав слышать его. Присевший рядом правильно истолковал этот знак
удивления - ко мне следовало обращаться по рации - горошина с самого утра
лежала у меня в ухе, - но никак не путем личного контакта. Он так же
шепотом пояснил:
- Сильные помехи: театр заэкранирован, сигнал не доходит.
Я чуть кивнул; это было разрешением продолжать информацию.
- Вас просят до события разобраться со списком. Непременно до начала.
Второе: интересующий вас не найден. Продолжать поиски?
Тем же движением головы я выразил согласие. Курьер исчез, и можно
было вновь обратиться к докладу.

Продолжал повсеместно расти терроризм. Чаще всего к нему прибегали
наркодельцы. Но не только они! - вещал Изгонов. - Для первого деценния
двадцать первого века угроза мировой войны, спровоцированной терроризмом,
вовсе не была пустым звуком, напротив. Европа изо всех сил искала
союзников, и кое-кто там уже заговорил о каких-то уступках России, в
частности об очередной отсрочке выплаты процентов по кредитам.
Были даже начаты переговоры - но без ощутимого успеха. Похоже, в те
дни в России стали потихоньку рассчитывать уже на другие вливания. Кстати,
если уж о том пошла речь, в Москве, Питере, Новосибирске к тому времени
появились отделения банков, о которых еще недавно никто и не слышал.
Банки были не российскими, имелись подозрения, что при их посредстве
осуществляется финансирование крупных террористических организаций. И
деньги на это шли прежде всего - откуда? С Востока, разумеется...
Товарищи! Попрошу тишины! Господа! Так невозможно!.."

Этот крик был исторгнут из самых глубин изго-новской души, чтобы
остановить залп выкриков из зала, который обрушился на докладчика после
этого его заявления:
"- Это не доказано! - Клевета, клевета!.. - Вы оскорбляете честных
банкиров! - А кто обучал и снабжал террористов, если не ваши политические
предки, когда они еще находились у власти?!.
- Тише, господа! Ясно, что он врет, но дадим ему договорить! Он уже
саморазоблачается, разве не понятно?.."
На самом деле в вопросе взаимоотношений банков и террористов до сих
пор оставалось много загадок.
В целом уже в первом деценнии этого века в России возникли и стали
уже определенным образом проявляться пусть еще и не вполне четкие идеи
относительно развития страны в ближайшие десятилетия. Изгонов пытался
доказать, что их развитию надо положить предел. Мы же полагали иначе.
Нам было совершенно ясно, что при сохранении прежнего положения вещей
у России оставался только один путь: с воспоминаниями о былом мировом
величии отправляться в лагерь поставщиков сырья и рабочей силы во все
отрасли - от фундаментальной науки до укладки асфальта...

...Тут размышления мои снова прервались, потому что недолго
пустовавшее место рядом со мной снова оказалось занятым. Вначале я уловил
целый комплекс ароматов преуспевающего мужчины: горьковатый запах дорогого
лосьона, чуть приторный - дезодоранта, привычный - хорошего табака и
вызывающий легкую ностальгию коньячный букет. Все это прекрасно
монтировалось с давно знакомым образом несостоявшегося адмирала Игоря
Седова.
- Привет четвертой власти, - проговорил он в полный голос, не обращая
внимания на слушавших доклад соседей. - Так и думал, что ты где-нибудь
здесь тусуешься. У тебя уши не вянут от его болтовни?
- Ну почему же, - сказал я. - Интересно ведь, в каком гробу он
собирается похоронить идею монархии.
- Да плевать ему на монархию, на деле они всего лишь против ислама.
Потому что Изгонов пытался как-то договориться с азороссами, но
требовал идеологических уступок. Он их идеологии никак не приемлет, а без
собственной догматики и популизма его партия - пустое место, полный
вакуум...
На нас зашикали: оказывается, мы мешали слушать людям, принимающим
все говорившееся всерьез. Были тут, оказывается, и такие.
- Давай выйдем, разомнем кости, а то у тебя, наверное, дейдвуд уже
онемел и вал не проворачивается... Поболтаем где-нибудь в буфете, как два
разумных человека, - предложил Изя.
Я пожал плечами: в конце концов, почему бы и нет?
- Только застолбим места. Мне еще мое может понадобиться.
Изя наклонился к соседям и грозно предупредил, я же на всякий случай
положил на кресло носовой платок. Изя вытащил из кармана небольшой пакетик
из оберточной бумаги и бросил на свое место.
- Что там у тебя? - поинтересовался я. - Как бы не увели.
- Пусть попробуют. Ну, пошли.
Мы выбрались в коридор и направились к буфету. По дороге он
заговорил. Я ожидал, что Липсис начнет хохмить, но он, как оказалось, был
настроен серьезно.
- Я вот тут слушал его - с балкона, пока тебя не обнаружил, - и
подумал: что касается позиции Федеральной партии, то давно известно, что
сам по себе факт - ничто, зато его интерпретация - все. Я бы сказал даже
больше: фактов как таковых вообще не существует, ибо мы с самого начала
имеем дело только и исключительно с истолкованиями. - Он усмехнулся. -
Даже если событие в миг своего совершения запечатлено на пленку - слишком
многое зависит от точки, в которой помещалась камера. Что уж говорить о
показаниях свидетелей! Но если это справедливо по отношению к частному
случаю, то тем более относится к истории в целом, поскольку здесь
количество интерпретаций следует перемножить на число самих событий,
верно? Произведение этих чисел и дает нам количество возможных вариантов -
во всяком случае, порядок величины. Согласен?
Я кивнул. Я никогда не берусь утверждать, что мои, допустим,
истолкования предпочтительнее других, отнюдь; но они - мои, а для меня это
значит достаточно много.
- Например, - сказал я, продолжая тему, - насчет хронологии он плетет
чушь. Вряд ли кто-либо станет всерьез оспаривать то, что весь полувековой
период, начиная с распада СССР и кончая сегодняшним днем, органично
разлагается на два этапа. Первому из них - он закончился в начале
двадцатых годов - я присвоил название Западного...
- Знаю, - сказал Изя. - Попалась мне как-то на глаза одна из твоих
статеек...
Я мог бы обидеться на его пренебрежительный тон, но махнул рукой:
обижаться на Изю всегда было бессмысленно.
- Второй период - с двадцатых и до наших дней - я назвал Восточным.
То есть именно тогда, в двадцатые годы - точнее, в конце 2024-го, - и
свершился крутой поворот, приведший нас в беспокойное, но многообещающее
сегодня.
- Ну, - сказал Изя, взяв меня под локоть и буксируя к буфетной
стойке, - Западный период, конечно, начался не в девяностых годах прошлого
века, это натяжка. Его начало можно датировать почти с таким же успехом и
со времен Петра, и даже с Никоновской реформы, поскольку уже Алексей
Михайлович, как ты помнишь, поглядывал в сторону солнечного заката со все
возраставшим интересом. Я бы не стал также утверждать, что в 2024-м этот
период завершился окончательно и бесповоротно.
- Возможно, - согласился я, проглядывая карточку предлагаемых яств, -
но давай не будем выходить за пределы нашего времени. При желании можно
Западный период отсчитывать с крещения Руси. И по-моему, не важно, когда
началась эра, но большое значение имеет, когда и почему она закончилась и
какими были этапы, приведшие к ее завершению.
- Ну, тут все ясно, - сказал Липсис, в свою очередь выбирая, что
заказать, и одновременно быстрым профессиональным взглядом окидывая
помещение. - Суть двадцатых годов: отворот России от Европы. Это ты и сам
прекрасно помнишь. Россия всей душой стремилась сочетаться с ней, начиная
еще с тех же девяностых; процесс был длительным и отнюдь не прямым, бывали
времена, когда казалось, что до вожделенного объединения оставались уже
считанные дни. Однако, как сказал поэт - "дни проходят, и годы проходят, и
тысячи, тысячи лет". Я уже уехать успел, а до вожделенного соединения дело
так и не дошло. Скорее всего весь фокус тут был даже не в каких-то
конкретных политических или экономических соображениях или и тех и других,
вместе взятых... Пошли, удобный столик освободился. Да убери ты деньги, я
пригласил - я и заплачу... Да, не в политике и экономике, а в менталитете,
в чисто подсознательном, подкорковом, интуитивном неприятии Европой
России, Россией же - Европы.
Мне это из эмиграции было ясно видно, куда яснее, чем изнутри.
Фигурально выражаясь, кошачий мир никак не в состоянии был искренне и
бесповоротно включить в свои пределы весьма многочисленную стаю не
совершенно одомашненных собак; а наши волкодавы, в свою очередь, никак не
могли до конца подавить в себе генетическую реакцию на кошачий облик и
запах. Так что улыбки стай при встречах и переговорах слишком часто
напоминали оскал. Собакам предлагали, по сути дела ради объединения
перестать быть псами. Но даже согласись они, это не помогло бы; можно
было, конечно, научиться гулять ночами по крышам, пусть и не испытывая от
этого ни малейшего удовольствия, но вот залезать на деревья псы не то что
не хотели - они просто не могли. Просто-напросто не так они устроены. Так
что, по сути, неприятие было обоюдным.
Изя разлил по бокалам заказанный им венгерский мускат и неожиданно
грустно сказал:
Ну, за память об Оле - земля ей пухом...
Мы выпили до дна, кивнув друг другу. Липсис продолжил свои
рассуждения:
- Ладно, то, что я говорил, - так сказать, принципиальные положения.
Практически же Северо-Атлантический блок медленно, но уверенно, как
ползут материки, подползал к российским пределам, и это неизбежно
заставляло шерсть на собачьих загривках угрожающе щетиниться.
Экономического альянса не происходило, поскольку Россия все менее
хотела продавать сырье, а Запад не желал покупать российскую продукцию и
вовсе не собирался вкладывать деньги в осовременивание российской
промышленности, опасаясь конкуренции. Политически Россия не смогла
предотвратить в конце десятых годов украинско-польскую войну - так же как
в девяностых не смогла сколько-нибудь успешно повлиять на балканские со
бытия. Разве не так?
- Ну, тут не надо особенно винить русскую дипломатию, - сказал я. -
Украине необходимо бы воевать, потому что это оставалось единственным спс
собом предотвратить распад страны на Восточную и Западную Украину и
Новороссию.
- Хохлы все время балансировали на пороге НАТО по принципу "и
хочется, и колется", чтобы все расходы взяли на себя будущие союзники.
Америка же не соглашалась. Мне в Хайфе один старик рассказывал как-то о
тех переговорах, когда им в субсидиях было напрочь отказано. Не по
политическим соображениям. Просто в тот момент в Штатах шла очередная
волна изоляционизма, и они стали критически рассматривать свои отношения с
НАТО; а Германии и Франции Украина была не очень-то по вкусу.
Согласись, просто какие-то мастера парадоксов эти киевские орлы. Надо
же додуматься: путем локальной войны убедить Запад, что дешевле иметь
Украину в составе НАТО, чем вне ее. Решающим же толчком оказались,
по-видимому, исходившие от низов требования референдума о воссоединении с
Россией. Умные люди там ведь предвидели уже или угадывали, куда Россия
пойдет, а их это пугало. Война - последний путь ко внутреннему миру.
Воевать же можно было лишь с Польшей, так и не вступившей в НАТО
из-за своих коммунистических заскоков. Не с Россией же, на самом деле,
было ввязываться в серьезную драку. Она-то успела к тому времени поставить
наконец армию на ноги. И как ни заманчиво казалось начертать на прапорах
традиционные антимоскальские лозунги, у украинской военной партии хватило
розуму воздержаться от этого. Задирать Белоруссию было то же самое, что
лезть на Россию. Тягаться с Румынской конфедерацией было заманчиво, но
политически неприемлемо. У румын тогда с Объединенной Европой началось
явное сближение. Можно было затеять свару с Болгарией, но не из-за чего.
Оставалась Польша. Тут все вроде бы находилось на месте: и исторические
предпосылки в национальном сознании, застрявшие со времен Богдана
Хмельницкого, и серьезный уровень противника - а первая в истории
незалежной Украины война обязательно должна была быть значительной, чтобы
не получилось, что от государства ожидали великих дел, а оно чижика съело;
и, наконец, нигде вслух не высказанное, но, несомненно, существовавшее
согласие противной стороны на такую войну, поскольку идея "державы от моря
до моря" а Речи Посполитой не умерла. И если кто-то готов был предоставить
возможность для реализации этой идеи, то согласие общества
гарантировалось. Некоторою время казалось, что возможен мирный путь удовле
творения желаний обеих сторон. Но требования оказапись взаимно
неприемлемыми, и оставалось только хвататься за сабли.
Как эта война завершилась, известно: формально - по нулям, но Польша
практически ничего не проиграла в отличие от Украины.
Я кивнул. Изя излагал прописные истины по поводу этой последней в
Европе войны.
- Война эта началась не вдруг, - говорил Изя, очищая мандарин, - и
Европа ожидала от России усилий по ее предотвращению; тем не менее Россия
помочь делу не смогла. Многие, правда, у нас считали, что не больно-то и
старалась, поскольку в результате этого конфликта решился наконец вечно
больной крымский вопрос: надо же было там как-то обеспечить безопасность и
защитить всякого рода интерес русскоязычного населения...
На какое-то время я перестал его слышать. Полузакрыв глаза, потягивал
вино, думая о том же, о чем говорил он, но - иначе.
Да, Россия таким путем утратила еще частицу своего авторитета в
Европе (к тому времени и так не Бог весть какого) и, естественно, на это
обиделась.
В ту пору в постсоветской истории завершился уже период, о котором я
иногда вспоминаю как о поре паханства и который с таким же успехом можно
назвать порой суматошного беспамятства. Беспамятства - потому что развитие
событий того времени очень во многом повторяло дела самого начала
двадцатого века - после так называемой Февральской револю ции.
Никто не понимал, что внутриполитические игры хороши тогда, когда
экономика страны, ее обширное хозяйство находятся в нормальном состоянии и
не служат мячом, по которому все команды лупят ногами лишь в своих
интересах. Люди по наивности своей полагали, что идут по тому же пути, по
которому прежде прошло американское общество, где тоже были свои богачи,
свои нищие и свои контрасты. Однако рассуждавшие так упускали из виду одно
обстоятельство. А именно: в Штатах богатства создавались, по сути дела, на
пустом месте, и чтобы лучше жить, нужно было производить ценности, то есть
заниматься именно производством. В Штатах никто не пришел на готовое, и
общество это - при всех его недостатках - изначально было обществом
созидателей. В России же к тому времени, о котором я сейчас раздумывал,
немалые ценности были уже созданы общественным трудом, и в последнее
десятилетие двадцатого века речь шла не о создании, но лишь о
распределении уже созданного. Безусловно, такая задача выдвинула на первый
план совершенно других людей, чем созидатели, а именно - воров и
спекулянтов, понимая эти слова достаточно широко. И богатства возникали не
на производстве, а на перепродаже, на выкачивании средств из бюджета и
кармана обывателя, на биржевой игре. Все это не увеличивало национального
богатства, зато помогало созданию богатств индивидуальных - но не
коренящихся в почве страны, а катающихся по поверхности и в конце концов
выкатывающихся за пределы России.
Государство же заботилось в первую очередь об укреплении самого себя
- то есть государственного аппарата и в какой-то степени тех сил, на
которые аппарат этот не может не опираться. Но никак не рядового
гражданина - вопреки множеству лозунгов, провозглашавших прямо
противоположное.
Это привело, естественно, к невозможности всерьез и надолго
справиться с инфляцией; к массовой безработице; к отчаянию, вызванному
ощущением безвыходности. В общем, картина свидетельствовал только о том,
что безудержная демократия (вернее, те, что под нею понималось) в пору
экономического кризиса и отсутствия разумного и опробованного временем
законодательства способна привести лишь к диктатуре. Но не к той
достаточно цивилизованной дик татуре, которая наступила при Первом
Генералитете, а к анонимной диктатуре чиновничества, где никто не несет
личной ответственности ни за что. Именно такая и существовала в России до
самого конца века.
- Эй, - окликнул меня Изя. - Ты что, не выспался? Не столько мы
выпили, чтобы отключаться за столиком.
Я взглянул на часы. Ого! Пока я дремотно размышлял, зал буфета успел
уже заполниться.
- Перерыв объявили, - сказал Изя. - Ты что, не слышал? Этак ты все
сенсации проспишь, журналис Слушай: может, давай заодно и пообедаем -
всерьез, как полагается?
- Нет, - сказал я. - Приятного тебе аппетит; а у меня дела.
- Тогда я поеду, - сказал он. - Здесь мне делать нечего. Ты вернешься
в зал?
- Надо полагать, - сказал я.
- Тогда забери то, что я там оставил на стуле.
- Что, выслать тебе заказной бандеролью?
Изя не улыбнулся:
- Это тебе и предназначалось. Посмотришь на досуге. Тот парень, что
мечтал тебя подстрелить у посольства, - он меченый теперь. Поймать его не
смогли - скользкий подонок, - но маковое зернышко него всадили, так что
теперь оно циркулирует по его большим и малым кругам кровообращения... А я
тебе оставляю индикатор. Если твой приятель окажетеся вблизи... Усек? Всех
благ!
- Пока! - сказал я, пытаясь вспомнить, что же за мысль проскользнула
у меня в голове в тот миг, когда Изя своими словами прервал ее.

Мне ни есть, ни пить не хотелось еще - распорядок работы совещания не
совпадал с моим личным режимом, - и я решил прогуляться, выйти из театра и
выкурить сигарету на свежем воздухе. Курю я редко, благодаря чему это
занятие временами приносит совершенно неожиданные результаты. Вот и
сейчас: если бы я не захотел курить, то не вышел бы из помещения в
весеннюю промозглость; а не выйди я - и не увидал бы Натальи, которая,
успев уже продрогнуть, переминалась с ноги на ногу около подъезда.
Я увидел ее прежде, чем она меня; первым движением было - стремглав
броситься к ней. Однако на полпути я взял себя в руки, и когда она
обратила наконец взгляд в мою сторону, я уже шел неторопливо, достойно,
нацепив на физиономию строгое выражение. Впрочем, мне сразу показалось,
что в мою строгость она ничуть не поверила. У женщин вообще интуиция
развита куда сильнее, чем у нас. Мы - пол мыслящий, они - чувствующий.
Иначе и те, и другие неполноценны. Во всяком случае, я всю жизнь так
думал.
- Опаздываете, - сказал я, стараясь, чтобы в голосе прозвучала
укоризна.
Хотя это, по-моему, получилось неубедительно. - У вас такой принцип?
Или досадная случайность?
Наталья же вместо того, чтобы покраснеть, ощетинилась.
- Святое право женщины - опоздать на пятнадцать минут, - ответила
она. А я не успела на каких-нибудь десять минут. Но вас уже не было. А они
(она указала в сторону охранников) меня не пропустили. Вы ведь не
предупредили тут никого...
Прелестно. Значит, я еще и виноват. О женщины! Кто это сказал?
Кажется, Вильям Шекспир. Впрочем Наталья была права: мне следовало
предупредить охрану. Беда в том, что я просто не верил, что она придет. А
она взяла и пришла. Я обнял ее за плечи.
- Бедный мой человек, простите ради Бога. Ну-ка пойдемте побыстрее.
Вам сейчас просто необходимо выпить чего-нибудь горячительного. Или хотя
бы просто горячего.
Она шмыгнула носом, поняв, что я признал свою вину и на этом ей можно
удовлетвориться.
- Мой секретарь, - сказал я маячившему в дверях амбалу, и он
равнодушно кивнул. Но при этом, однако, не преминул огладить
профессиональным жестом ее желтую синтетическую ветровку в поисках
недозволенных предметов. Меня это почему-то рассердило, хотя я прекрасно
понимал, что охранник выполняет свои обязанности.
Оказавшись в гардеробе, я сдал ее ветровку, и мы вошли в буфет.
Первая атака проголодавшихся уже схлынула, так что мне без труда
удалось усадить Наталью за столик и взять ей горячий кофе с пирожными - от
более существенного она отказалась. Пока молодая женщина отогревалась и
приходила в себя, я внимательно оглядывался, почувствовав себя на работе.
Сейчас самое время было войти в контакт с кем-нибудь из перечисленных в
моем списке людей и если не сразу взять интервью хоть у одного из них, то,
во всяком случае, договориться о встрече в более пригодной для этого
обстановке. Никого, однако, заметно не было; надо полагать, для
президиума, по нашей старой традиции, оргкомитет организовал отдельный
буфет. Можно было бы, конечно, попробовать прорваться туда, но не хотелось
оставлять Наталью одну, и я продолжал рассматривать публику, пока взгляд
мой не наткнулся на уже знакомый по фотографии облик. Я без труда опознал
пышную шевелюру, хотя и, если приглядеться, начинавшую редеть, крупный
породистый нос, не очень сочетавшийся с тонкими губами и острым
подбородком. Бретонский, историк и в какой-то степени мастер политического
прогноза. Что же, заказ мною уже получен, обстановка и без него заставляла
торопиться, значит - надо брать его на абордаж...
Политический мыслитель оживленно разговаривал с тремя женщинами
среднего возраста, но мне показалось, что делал он это скорее по
обязанности, для поддержания имиджа дамского угодника, а не ради
удовольствия. Профессор, подумал я, наверняка привык размышлять и
беседовать в уютной обстановке кабинета или, еще лучше, гостиной с
избранным обществом; так что здесь расшевелить его будет непросто.
Однако... Тут же у меня созрел простенький план, и я наклонился к Наталье:
- Ну как - отогрелись немножко?
Она кивнула.
- Конечно. Большое спасибо...
- Как...- я на миг запнулся, - с мамой? Помощь нужна?
Она покачала головой:
- Нет. Там делают все, что нужно.
- Когда похороны?
- Завтра. В одиннадцать. На Востряковском. Вы придете?
Я еще не знал, смогу ли, и ответил неопределенно:
- Постараюсь.
И сразу же перешел к делу:
- Итак, вы работаете у меня, как и договаривались.