Страница:
проходило так медленно и нелепо?
Все дело состояло в том, что на формирование механизированных
соединений Сталин шел нехотя, как об этом писал Г.К. Жуков. Поэтому,
начавшись в 1940-м году, оно не было закончено к началу войны. Только в
марте 1941 года Сталин принял решение о формировании 20-ти механизированных
корпусов.
Если, как пишет об этом Жуков, сформированные в канун войны
механизированные соединения "сыграли большую роль в отражении первых ударов
противника", несмотря на то, что войска еще не успели освоиться с новыми
организационными формами, то можно себе представить, какую роль они могли
сыграть в начале Великой Отечественной войны, если бы они не были
расформированы в 1937 - 1938 годах.
Г.К. Жуков издал свою книгу в 1969 году, когда руководство КПСС делало
все, чтобы реабилитировать Сталина. Поэтому он очень вежливо и осторожно
пишет об ошибках Сталина.
Что означают слова Жукова, что "Сталин не имел определенного мнения по
этому вопросу и колебался", по вопросу, который, как показал опыт войны,
имел решающее значение для успеха наших войск?
Это и значит, что Сталин из соображений престижа не хотел признавать
свою ошибку в части расформирования механизированных соединений в 1937 -
1938 годах и потому шел нехотя на создание танковых корпусов.
В силу этого создание таких соединений затянулось до кануна войны,
армия не успела освоиться с новой организацией, а некоторые из этих
соединений, не успевшие закончить свое формирование, стали " организованно
подготовленными кадрами военнопленных".
Как известно, Сталин не спешил с подготовкой войск к войне с фашистской
Германией. Вопреки всем донесениям, он считал, что опасности войны в
ближайшие один-два года нет. Он был убежден в надежности подписанного с
Гитлером пакта о ненападении.
"Было ясно, - писал главный маршал артиллерии Н.Н. Воронов, - что
генштаб не рассчитывал, что война начнется в 1941 году. Эта точка зрения
исходила от Сталина, который чересчур верил заключенному с фашистской
Германией пакту о ненападении, всецело доверялся ему и не хотел видеть
нависшей грозной опасности". (Н.Н. Воронов "На службе военной", 1963 г.,
стр. 170-175).
Для характеристики мирных настроений Сталина и Молотова накануне войны,
приведу одну выдержку из книги Жукова. После его назначения начальником
генштаба, в феврале 1941 года, он поставил перед Сталиным вопрос о том, что
"необходимо принять срочные меры и вовремя устранить имеющиеся
недостатки в обороне западных границ и в вооруженных силах. Меня перебил
В.М. Молотов: "Вы что же, считаете, что нам придется воевать с немцами?"
Молотов и Сталин были до того увлечены своей дружбой с Гитлером, что даже не
представляли себе, что между СССР и Германией возможна война".
Г.К. Жуков вспоминал, что от момента назначения его начальником
генштаба и до начала войны с Германией оставалось всего три месяца.
Ознакомившись с состоянием армии, он пришел к выводу о полной
неподготовленности советских вооруженных сил к такой серьезной войне, какая
предстояла в ближайшее время. Он сокрушался, что оставалось мало времени для
того, чтобы "можно было все поставить на свое место". С этим были связаны,
по его мнению, упущения в подготовке к отражению первых ударов врага.
А если бы история отвела для начальника генштаба Красной Армии Г.К.
Жукова больше времени, чем 3-3,5 месяца, удалось бы ему наверстать
упущенное?
Позволил бы ему Сталин осуществить все мероприятия, которые он задумал,
для отражения первого удара врага?
Размышляя над ответами на эти вопросы, Г.К. Жуков писал:
"В период назревания опасной военной обстановки мы, военные, вероятно,
не сделали всего, чтобы убедить И.В. Сталина в неизбежности войны с
Германией в самое ближайшее время и доказать ему необходимость проведения в
жизнь срочных мероприятий, предусмотренных оперативно-мобилизационными
планами".
Жуков возлагает на Сталина вину за просчет в оценке времени возможного
нападения Германии на Советский Союз. Он проводил в книге мысль о том, что
Сталин, в соответствии со своим личным прогнозом, не заставил все военные
округа, флот, авиацию и министерство обороны вести подготовку войск и
строительство оборонительных сооружений.
В результате страна и армия оказались неподготовленными к отражению
первых ударов противника.
Сталин больше всего боялся первого удара гитлеровской военной машины.
Об этом писали все близко соприкасавшиеся с ним военачальники. Поэтому он
пошел на соглашение с Гитлером, всячески остерегался спровоцировать
Германию, запрещал приводить в действие оперативно-мобилизационный план.
Но фактически вышло так, что всю свою практическую политику подготовки
Красной Армии к войне он вел таким образом, что сделал этот первый удар
гитлеровской военной машины наиболее разрушительным для СССР и наиболее
эффективным для Германии.
Военные специалисты, окружавшие Сталина, видели и понимали назревающую
опасность нападения на СССР гитлеровской Германии. Они предлагали целую
систему мероприятий, ограждающих нашу страну от первого удара врага, но
Сталин неизменно отклонял их предложения.
Проводить подготовку вооруженных сил к отражению нападения врага без
Сталина было невозможно, так как это, прежде всего, было связано для
военачальников всех рангов с опасностью применения против них крутых мер.
В чем же, в таком случае, была вина военачальников, о которой говорят и
пишут историки и сам Г.К. Жуков в своих воспоминаниях?
Их вина состояла в том, что они не сумели убедить Сталина "в
неизбежности войны с Германией в самое ближайшее время"? Все, кто писали об
этом, прекрасно понимали, что убедить Сталина в необходимости приведения в
действие оперативно-мобилизационных планов Красной Армии было невозможно,
что настойчивые требования, от кого бы они ни исходили, об осуществлении
этих планов ни к чему хорошему привести не могли. Г.К. Жуков, по-видимому,
хотел дать читателям понять, что Сталин как политический руководитель страны
должен был лучше, чем военные, разбираться в международной обстановке. И
если, несмотря на это, военные должны были убеждать Сталина в назревающей
опасности, то вина за то, что они не смогли этого сделать, никак не может
падать на военных.
О том, что Г.К. Жуков думал именно так, а не иначе, о том, что он не
выгораживал Сталина, свидетельствует следующее место из его книги:
"Я говорил уже о том, какие меры принимались, чтобы не дать повода
Германии к развязыванию военного конфликта. Нарком обороны, генеральный штаб
и командующие военными приграничными округами были предупреждены о личной
ответственности за последствия, которые могут возникнуть из-за неосторожных
действий наших войск. Нам было категорически запрещено производить
какое-либо выдвижение войск на передовые рубежи по плану прикрытия без
личного разрешения И.В. Сталина". (стр. 242-243).
Большинство журналистов, военных, дипломатов, и в их числе Чаковский,
как при жизни Сталина, так и теперь, задним числом, стараются доказать, что
правительство Сталина делало все для подготовки к войне. При этом
перечисляется, сколько было мобилизовано людей в армию, как перестраивалась
промышленность, как Сталин проводил совещания по производству новых видов
вооружения т.д.
Если даже принять все это на веру, разве дело было только в этом?
Главное было - привести войска в состояние полной боевой готовности к ответу
на первый удар, чтобы он не был неожиданным для народа и армии.
"...Оборона страны зависит не только, иногда даже не столько, от числа
людей, танков и самолетов, имеющихся на вооружении, - писал б. Наркомвоенмор
Н.Г. Кузнецов, - но, прежде всего, от готовности немедленно привести их в
действие, эффективно использовать, когда возникнет необходимость...
Подготовка к войне - не просто накопление техники.
...Думал ли об этом Сталин? Многое, очень многое делалось. И все же
нечто весьма важное было упущено. Не хватало постоянной, повседневной
готовности к войне. А только в этом случае дивизии могли сыграть роль,
которая им предназначалась".
Сталин и Ворошилов хвалились подготовленностью войск к войне. На деле
все делалось наоборот. Вот эта готовность дивизий немедленно вступить в
действие была парализована сталинской политикой, и потому, несмотря на то,
что на западных границах было расположено 170 советских дивизий, они с
первых часов войны были дезорганизованы, отброшены от границ или взяты в
плен, а вместе с ними громадная часть техники попала в руки врага.
Все попытки Жукова, Тимошенко и других военачальников привести их в
действие натыкались на категорический запрет Сталина. Даже в ночь на 22
июня, когда перебежчик сообщил, что немецкие войска начнут наступление 22
июня, и Тимошенко с Жуковым предложили Сталину дать директиву о приведении в
действие плана прикрытия, И.В. Сталин заметил:
"Такую директиву сейчас давать преждевременно, может быть (?) вопрос
еще уладится мирным путем. Надо дать короткую директиву, в которой указать,
что нападение может начаться с провокационных действий немецких частей.
Войска приграничных округов не должны поддаваться ни на какие провокации,
чтобы не вызвать осложнений". (Г.К. Жуков "Воспоминания и размышления", стр.
242- 243).
Г.К. Жуков раскрывает перед читателями линию Сталина, который после
подписания пакта с Гитлером последовательно, вплоть до нападения на СССР,
считал, что войны с немцами можно избежать, если не поддаваться на
провокации реваншистских кругов Германии. По его представлениям, Гитлер был
решительно против войны с СССР. За войну с Россией выступали якобы генералы
вермахта и стоящие за ними монополистические круги. На самом деле, как
свидетельствуют об этом мемуары генералов вермахта, немецкий генералитет был
решительно против войны с СССР. Решение о нападении на Советский Союз
исходило лично от Гитлера. Этот факт является еще одним свидетельством
"дальновидности" Сталина.
Г.К. Жуков знакомит нас с директивами Сталина ко всем военным
организациям сверху донизу, о их полной ответственности за любые действия
войск, которые могут спровоцировать ответные действия немецкой армии.
Ослушаться этих указаний Сталина было невозможно, так как малейшее
отклонение от директив рассматривалось Сталиным как провокационное, со всеми
вытекающими отсюда последствиями.
Как же при таких условиях Жуков надеялся убедить Сталина в неизбежности
скорой войны с Германией?
Если военные считали себя виноватыми перед страной за то, что не смогли
убедить Сталина в неизбежности войны, то какова должна быть вина самого
Сталина, претендующего на роль вождя советского народа, которого нужно было
убеждать и который не только не понимал, в какую пропасть он тянул весь
советский народ, но и не давал возможности окружающим его людям разъяснить
ему обстановку.
Фактически ни Жуков, ни никто другой из числа военных и политических
деятелей, окружавших Сталина, не посмел ему прямо сказать в лицо, что он
ведет страну по опасному пути. Все знали, что Сталин не будет считаться с
мнением других, даже самых приближенных к нему людей.
"Сталин по-прежнему полагал, - писал главный маршал артиллерии
Н.Н.Воронов, - что война между фашистской Германией и Советским Союзом может
возникнуть только в результате провокации со стороны фашистских военных
реваншистов и больше всего боялся этих провокаций. Как известно, Сталин
любил все решать сам. Он мало считался с мнением других".
Читая воспоминания маршалов, генералов и других участников войны, диву
даешься, как все они, по сути рядовые люди, видели нарастающую опасность
нападения фашистской Германии на СССР и как этого не видел и не понимал
"гениальный вождь" и "великий полководец генералиссимус Сталин".
Все попытки Тимошенко и Жукова, Кузнецова и командующих военными
округами повлиять на Сталина, чтобы ускорить ввод в действие "мероприятий,
предусмотренных оперативными и мобилизационными планами" оказались тщетными.
"Введение в действие мероприятий, предусмотренных оперативными и
мобилизационными планами, - писал Г.К. Жуков, - могло быть осуществлено
только по особому решению правительства. Это особое решение последовало лишь
в ночь на 22 июня 1941 года.
В ближайшие предвоенные месяцы в распоряжениях руководства не
предусматривались все необходимые мероприятия, которые нужно было провести в
особо угрожаемый военный период в кратчайшее время".
Мало того, что округам не разрешалось вводить в действие оперативные
планы. Военным приграничным округам приказывали проводить разнообразные
учения в лагерях, которые отвлекали войска от передовых линий и настраивали
их на мирный лад.
"Просьбы некоторых командующих войсками округов, - писал маршал
Р.Малиновский, - разрешить им привести войска в боевую готовность и
выдвинуть их ближе к границе И.В. Сталиным единолично отвергались. Войска
продолжали учиться по мирному: артиллерия стрелковых дивизий была в
артиллерийских лагерях и на полигонах, саперные части в инженерных лагерях,
а "голые" стрелковые дивизии - отдельно от своих лагерей. При надвигающейся
угрозе войны эти грубейшие ошибки граничили с преступлением. Можно ли было
этого избежать? Можно и должно". ("Военно-исторический журнал", No 6, 1961
год, стр. 7).
Но особенно вредной была линия Сталина в самые предвоенные дни. Маршал
Р.Малиновский в уже цитированной статье писал:
"На уточняющий вопрос, можно ли открывать огонь, если противник
вторгнется на нашу территорию, следовал ответ: на провокации не поддаваться
и огня не открывать".
Даже после того, как война началась, округам не разрешалось полностью
вводить план прикрытия. В переговорах с заместителем командующего войсками
западного округа генералом Болдиным маршал Тимошенко предупреждал:
"Тов. Болдин, учтите, никаких действий против немцев без нашего ведома
не предпринимать. Ставлю в известность вас и прошу предупредить Павлова, что
тов. Сталин не разрешает открывать артиллерийский огонь по немцам.
- Как же так? Ведь наши войска вынуждены отступать? Горят города.
Гибнут люди, - сказал Болдин.
- Никаких иных мер не предпринимать, кроме разведки вглубь территории
противника на 60 км". (Болдин "Страницы жизни", 1961 г., стр. 81).
Война началась, а Сталин все еще продолжал считать, что это провокация
со стороны реваншистских кругов, а не приказ Гитлера.
Такая политика, сейчас кажущаяся, по меньшей мере, странной, тогда
вызывала удивление даже у безусловных любимчиков Сталина.
"Совершенно непонятно, - писал в своих воспоминаниях авиаконструктор
А.С.Яковлев, - почему нашим войскам, "впредь до особого распоряжения"
запрещалось переходить границу? Почему авиации разрешалось наносить удары
только на глубину до 100-150 км на германской территории? Война уже шла, а
командование не знало, что это - случайное вторжение? Ошибка немцев?
Провокация?"
Когда война началась, и стало ясно всем, включая самого Сталина, что
нашим руководством была допущена непоправимая ошибка, когда вследствие этого
войска противника быстро продвигались вглубь нашей страны, уничтожая
подавляющую часть техники и захватывая сотни тысяч пленных советских солдат,
Сталин для оправдания своих ошибок и преступлений выдвинул "теорию"
"внезапного нападения", которая должна была объяснить массе советского
народа причины быстрого продвижения фашистской армии по нашей территории и
безостановочное отступление наших вооруженных сил вглубь советской
территории. Печать получила установку разъяснить народу, что враг оказался
вероломным, нарушил договор о ненападении, подписанный с СССР.
Как об этом свидетельствуют неопровержимые факты, приведенные нами
выше, внезапным это нападение было только для Сталина. Утверждение о
внезапности нападения находилось в противоречии со всей пропагандой,
проводимой Сталиным и Ворошиловым в конце 1930-х годов. Так, например:
"В докладе на четвертой сессии Верховного Совета СССР товарищ Ворошилов
указал, что "Красная Армия и Военно-морской флот горды сознанием, что вместе
с вооруженными силами Советского Союза всегда и неизменно весь наш
замечательный народ и правительство, партия Ленина-Сталина и наш мудрый
вождь Сталин спокойно и усиленно работают над тем, чтобы каждый миг быть в
полной боевой готовности. Советский Союз не будет застигнут врасплох
международными событиями, как бы они ни были внезапны и
грозны".("Политический словарь", 1940 г. стр. 967, подчеркнуто мной - Авт.).
Приведем еще одно свидетельство человека, близко соприкасавшегося со
сталинской кухней, главного маршала артиллерии Н.Н. Воронова:
"Между тем, тревожных данных было немало, и наши люди, побывавшие в
Германии, подтверждали, что немецкие войска движутся к советским границам.
Мало того, даже Уинстон Черчилль нашел нужным еще в апреле предупредить
Сталина об опасности, грозящей Советскому Союзу со стороны фашистской
Германии.
Итак, за два месяца до начала войны Сталин знал о подготовке нападения
на нашу страну. Но он не обращал внимания на все тревожные сигналы".
Несмотря на неопровержимые доказательства, наши исторические
исследования продолжают утверждать, что нападение фашистской Германии было
внезапным и неожиданным. В чем же все-таки причина того, что Сталин вопреки
непрерывным сообщениям, поступавшим к нему от службы разведки, - которая не
просто ссылалась на какие-то слухи, а оперировала совершенно достоверными и
убедительными материалами и документами, поступающими от разведчиков,
непосредственно находящихся в Германии; от разведчиков, работающих в других
странах, в том числе от такого выдающегося разведчика, находившегося в
Японии, как Р.Зорге; от премьер-министра Англии Уинстона Черчилля; от
госсекретаря США Уоллеса, который передал эти данные, через посла СССР в США
Уманского, и из многих других источников, -поступал так, как будто имел
материалы значительно более веские и убедительные, чем материалы,
поступавшие к нему на стол официальным, хотя и более секретным путем,
которые позволяли ему принимать решения вопреки настойчивым требованиям
военных привести в действие оперативные планы и планы прикрытия. Почему
Сталин после того как Молотов съездил в Берлин для переговоров с Гитлером,
не уразумел всего того, что поняли бывшие там с Молотовым дипломат Бережков,
генерал Василевский, посол СССР в Германии Деканозов и другие, которые, если
верить их воспоминаниям, увидели в ходе переговоров, как Молотов "припер к
стенке Гитлера", когда требовал от последнего ответа на вопрос о причинах
передислокации немецких войск в Румынию, Венгрию, Болгарию, Финляндию, на
который Гитлер ответить не мог? Все они вынесли совершенно твердое
впечатление от своего пребывания в Германии, что фашистское руководство
готовится к нападению на Советский Союз.
Почему этого впечатления не вынес Сталин, которому они все подробно и
обстоятельно доложили? Совершенно бесспорно, что Сталин, помимо всех этих
данных, располагал еще какими-то материалами, которые были известны только
ему и которые позволяли ему верить, вопреки всем очевидностям, в то, что все
еще уладится мирным путем.
Что же это за материалы?
Частично эта тайна приоткрывается Г.К. Жуковым, который писал:
"Естественно возникает вопрос: почему руководство, возглавляемое И.В.
Сталиным, не провело в жизнь мероприятия им же утвержденного оперативного
плана?
В этих ошибках и просчетах чаще всего обвиняют И.В. Сталина. Конечно,
ошибки у Сталина, безусловно, были, но их причины нельзя рассматривать
изолированно от объективных исторических процессов и явлений, от всего
комплекса экономических и политических факторов... Сейчас у нас в поле
зрения, особенно в широких общедоступных публикациях, в основном факты
предупреждений о готовящемся нападении на СССР и сосредоточении наших войск
на наших границах и т.д.
Но в ту пору, как это показывают обнаруженные после разгрома фашистской
Германии документы, на стол к И.В. Сталину попадало много донесений совсем
другого порядка". (Там же стр. 232 - 233).
Очевидно, Жуков знает, о каких материалах идет речь, каким документам,
попадавшим к Сталину на стол, тот доверял, не доверяя данным собственной
разведки. Знает, но назвать их не может. Мы же можем только догадываться об
этом. Дезинформация, которой снабжали Сталина различные службы нацистской
разведки? Очень возможно. Личные письма Гитлера Сталину? Весьма вероятно.
Чуть-чуть приоткрылась завеса над этим таинственным вопросом на обсуждении в
ИМИ книги Некрича "1941 - 22 июня", где Д. Мельников из института истории
Академия наук СССР и Е. Гнедин, бывший зав. отделом печати МИД СССР говорили
не только о пакте о ненападении и пакте о дружбе с нацистской Германией, но
и о готовности Сталина присоединиться к тройственному пакту, то есть по сути
о договоренности с Гитлером насчет раздела мира.
Жуков, собственно, намекал, на то, что нельзя рассматривать поведение
Сталина в предвоенный период как ошибку, что его надо рассматривать как
неотъемлемую часть определенной политики. Поэтому-то Жуков и писал, что,
только рассматривая вопрос в целом, можно понять и правильно оценить
поведение Сталина в канун войны.
Это, конечно, верно. Наивна, если не лжива, попытка некоторых советских
историков утверждать, что Сталин хитрил, пытался обмануть Гитлера. С моей
точки зрения, это была отнюдь не хитрость, а попытка всерьез наладить с
Гитлером коалицию, которая должна была решать будущее человечества. Это
косвенно подтверждается словами Сталина, сказанными им уже после победы и
сообщенными Светланой Аллилуевой: "Эх, с немцами мы были бы непобедимы".
Гитлер импонировал Сталину. И не столько личность Гитлера, сколько
созданная им тоталитарная система. С США и Англией договориться о разделе
сфер влияния было труднее: разные там парламенты, пресса, различные
политические партии, в общем, - "прогнившая демократия". С Гитлером,
казалось Сталину, было проще: два диктатора поймут друг друга и договорятся
- на длительное время, во всяком случае. Вот почему он до последней минуты
доверял своим "личным контактам" и сведениям, поступавшим к нему от
нацистов, больше, чем данным советской разведки и сообщениям, поступавшим к
нему из других стран, особенно из Англии.
Оправдывает ли это Сталина? Наоборот, это усугубляет его вину.
Добиваясь власти над человечеством, он готов был договориться с самым
злобным врагом человечества, и во имя дружбы с ним закрывал глаза на самые
очевидные факты. В этом и заключалось предательство собственного народа.
В предвоенный период налицо были факты, которые нельзя было толковать
иначе, чем однозначно. К ним относились, прежде всего, вступление немецких
войск во все граничащие с СССР государства и сосредоточение больших масс
немецких войск вдоль всей границы СССР. Толковать такую передислокацию войск
иначе, чем бесспорное свидетельство агрессивных намерений Германии, было
невозможно. Но Сталин, завороженный мощью гитлеровской Германии и будучи не
в силах отказаться от своей идеи союза с этой мощью, проявлял, как пишет
Жуков, "осторожность при проведении основных мероприятий оперативного и
мобилизационного плана". Оказалось, что этот "гениальный стратег" и "великий
политический вождь" не умеет отделить в поступающих к нему на стол
документах информацию от дезинформации, что он, будучи сверхосторожным и
сверхнедоверчивым со своими, полностью доверяет врагу. Он проявлял
"осторожность" в интересах противника, вместо того чтобы проявлять
осторожность в интересах своей страны.
Насколько можно судить сейчас, свои далеко идущие расчеты на длительный
и прочный союз с нацистской Германией и ее военной машиной Сталин держал в
тайне даже от своего ближайшего военного и политического окружения. Это
понятно: прямо заявить о том, что ближайшим военно-политическим союзником
СССР должен стать фашизм, он еще не мог. А иначе объяснить свою "тактику" в
критической ситуации кануна войны тоже не мог. Именно этим объясняется то,
что в этой критической ситуации Сталин, как отмечает маршал Н.Н. Воронов,
даже не предприняв попытки посоветоваться с военными деятелями,
категорически запретил привести в действие оперативный план и вывести войска
на оборонительные рубежи. Завороженный мощью фашистской Германии и готовый
на любые уступки Гитлеру, Сталин для того и занял пост председателя
Совнаркома, чтобы самому, а не через посредников, с глазу на глаз вести
переговоры с Гитлером.
О готовности Сталина идти на любые уступки Гитлеру, чтобы сохранить
союз с ним, многократно упоминается в мировой прессе и в мемуарах. Приведу
одно из интересных свидетельств. Летом 1941 года, как сообщает тогдашний
советник германского посольства в Москве Хильгер:
"Все указывало на то, что он (Сталин) полагал, что Гитлер собирается
вести игру с целью вымогательства, в которой вслед за угрожающими
передвижениями войск последуют неожиданные требования экономических или даже
территориальных уступок. Он, по-видимому, верил, что ему удастся
договориться с Гитлером, когда будут эти требования выставлены".
Все дело состояло в том, что на формирование механизированных
соединений Сталин шел нехотя, как об этом писал Г.К. Жуков. Поэтому,
начавшись в 1940-м году, оно не было закончено к началу войны. Только в
марте 1941 года Сталин принял решение о формировании 20-ти механизированных
корпусов.
Если, как пишет об этом Жуков, сформированные в канун войны
механизированные соединения "сыграли большую роль в отражении первых ударов
противника", несмотря на то, что войска еще не успели освоиться с новыми
организационными формами, то можно себе представить, какую роль они могли
сыграть в начале Великой Отечественной войны, если бы они не были
расформированы в 1937 - 1938 годах.
Г.К. Жуков издал свою книгу в 1969 году, когда руководство КПСС делало
все, чтобы реабилитировать Сталина. Поэтому он очень вежливо и осторожно
пишет об ошибках Сталина.
Что означают слова Жукова, что "Сталин не имел определенного мнения по
этому вопросу и колебался", по вопросу, который, как показал опыт войны,
имел решающее значение для успеха наших войск?
Это и значит, что Сталин из соображений престижа не хотел признавать
свою ошибку в части расформирования механизированных соединений в 1937 -
1938 годах и потому шел нехотя на создание танковых корпусов.
В силу этого создание таких соединений затянулось до кануна войны,
армия не успела освоиться с новой организацией, а некоторые из этих
соединений, не успевшие закончить свое формирование, стали " организованно
подготовленными кадрами военнопленных".
Как известно, Сталин не спешил с подготовкой войск к войне с фашистской
Германией. Вопреки всем донесениям, он считал, что опасности войны в
ближайшие один-два года нет. Он был убежден в надежности подписанного с
Гитлером пакта о ненападении.
"Было ясно, - писал главный маршал артиллерии Н.Н. Воронов, - что
генштаб не рассчитывал, что война начнется в 1941 году. Эта точка зрения
исходила от Сталина, который чересчур верил заключенному с фашистской
Германией пакту о ненападении, всецело доверялся ему и не хотел видеть
нависшей грозной опасности". (Н.Н. Воронов "На службе военной", 1963 г.,
стр. 170-175).
Для характеристики мирных настроений Сталина и Молотова накануне войны,
приведу одну выдержку из книги Жукова. После его назначения начальником
генштаба, в феврале 1941 года, он поставил перед Сталиным вопрос о том, что
"необходимо принять срочные меры и вовремя устранить имеющиеся
недостатки в обороне западных границ и в вооруженных силах. Меня перебил
В.М. Молотов: "Вы что же, считаете, что нам придется воевать с немцами?"
Молотов и Сталин были до того увлечены своей дружбой с Гитлером, что даже не
представляли себе, что между СССР и Германией возможна война".
Г.К. Жуков вспоминал, что от момента назначения его начальником
генштаба и до начала войны с Германией оставалось всего три месяца.
Ознакомившись с состоянием армии, он пришел к выводу о полной
неподготовленности советских вооруженных сил к такой серьезной войне, какая
предстояла в ближайшее время. Он сокрушался, что оставалось мало времени для
того, чтобы "можно было все поставить на свое место". С этим были связаны,
по его мнению, упущения в подготовке к отражению первых ударов врага.
А если бы история отвела для начальника генштаба Красной Армии Г.К.
Жукова больше времени, чем 3-3,5 месяца, удалось бы ему наверстать
упущенное?
Позволил бы ему Сталин осуществить все мероприятия, которые он задумал,
для отражения первого удара врага?
Размышляя над ответами на эти вопросы, Г.К. Жуков писал:
"В период назревания опасной военной обстановки мы, военные, вероятно,
не сделали всего, чтобы убедить И.В. Сталина в неизбежности войны с
Германией в самое ближайшее время и доказать ему необходимость проведения в
жизнь срочных мероприятий, предусмотренных оперативно-мобилизационными
планами".
Жуков возлагает на Сталина вину за просчет в оценке времени возможного
нападения Германии на Советский Союз. Он проводил в книге мысль о том, что
Сталин, в соответствии со своим личным прогнозом, не заставил все военные
округа, флот, авиацию и министерство обороны вести подготовку войск и
строительство оборонительных сооружений.
В результате страна и армия оказались неподготовленными к отражению
первых ударов противника.
Сталин больше всего боялся первого удара гитлеровской военной машины.
Об этом писали все близко соприкасавшиеся с ним военачальники. Поэтому он
пошел на соглашение с Гитлером, всячески остерегался спровоцировать
Германию, запрещал приводить в действие оперативно-мобилизационный план.
Но фактически вышло так, что всю свою практическую политику подготовки
Красной Армии к войне он вел таким образом, что сделал этот первый удар
гитлеровской военной машины наиболее разрушительным для СССР и наиболее
эффективным для Германии.
Военные специалисты, окружавшие Сталина, видели и понимали назревающую
опасность нападения на СССР гитлеровской Германии. Они предлагали целую
систему мероприятий, ограждающих нашу страну от первого удара врага, но
Сталин неизменно отклонял их предложения.
Проводить подготовку вооруженных сил к отражению нападения врага без
Сталина было невозможно, так как это, прежде всего, было связано для
военачальников всех рангов с опасностью применения против них крутых мер.
В чем же, в таком случае, была вина военачальников, о которой говорят и
пишут историки и сам Г.К. Жуков в своих воспоминаниях?
Их вина состояла в том, что они не сумели убедить Сталина "в
неизбежности войны с Германией в самое ближайшее время"? Все, кто писали об
этом, прекрасно понимали, что убедить Сталина в необходимости приведения в
действие оперативно-мобилизационных планов Красной Армии было невозможно,
что настойчивые требования, от кого бы они ни исходили, об осуществлении
этих планов ни к чему хорошему привести не могли. Г.К. Жуков, по-видимому,
хотел дать читателям понять, что Сталин как политический руководитель страны
должен был лучше, чем военные, разбираться в международной обстановке. И
если, несмотря на это, военные должны были убеждать Сталина в назревающей
опасности, то вина за то, что они не смогли этого сделать, никак не может
падать на военных.
О том, что Г.К. Жуков думал именно так, а не иначе, о том, что он не
выгораживал Сталина, свидетельствует следующее место из его книги:
"Я говорил уже о том, какие меры принимались, чтобы не дать повода
Германии к развязыванию военного конфликта. Нарком обороны, генеральный штаб
и командующие военными приграничными округами были предупреждены о личной
ответственности за последствия, которые могут возникнуть из-за неосторожных
действий наших войск. Нам было категорически запрещено производить
какое-либо выдвижение войск на передовые рубежи по плану прикрытия без
личного разрешения И.В. Сталина". (стр. 242-243).
Большинство журналистов, военных, дипломатов, и в их числе Чаковский,
как при жизни Сталина, так и теперь, задним числом, стараются доказать, что
правительство Сталина делало все для подготовки к войне. При этом
перечисляется, сколько было мобилизовано людей в армию, как перестраивалась
промышленность, как Сталин проводил совещания по производству новых видов
вооружения т.д.
Если даже принять все это на веру, разве дело было только в этом?
Главное было - привести войска в состояние полной боевой готовности к ответу
на первый удар, чтобы он не был неожиданным для народа и армии.
"...Оборона страны зависит не только, иногда даже не столько, от числа
людей, танков и самолетов, имеющихся на вооружении, - писал б. Наркомвоенмор
Н.Г. Кузнецов, - но, прежде всего, от готовности немедленно привести их в
действие, эффективно использовать, когда возникнет необходимость...
Подготовка к войне - не просто накопление техники.
...Думал ли об этом Сталин? Многое, очень многое делалось. И все же
нечто весьма важное было упущено. Не хватало постоянной, повседневной
готовности к войне. А только в этом случае дивизии могли сыграть роль,
которая им предназначалась".
Сталин и Ворошилов хвалились подготовленностью войск к войне. На деле
все делалось наоборот. Вот эта готовность дивизий немедленно вступить в
действие была парализована сталинской политикой, и потому, несмотря на то,
что на западных границах было расположено 170 советских дивизий, они с
первых часов войны были дезорганизованы, отброшены от границ или взяты в
плен, а вместе с ними громадная часть техники попала в руки врага.
Все попытки Жукова, Тимошенко и других военачальников привести их в
действие натыкались на категорический запрет Сталина. Даже в ночь на 22
июня, когда перебежчик сообщил, что немецкие войска начнут наступление 22
июня, и Тимошенко с Жуковым предложили Сталину дать директиву о приведении в
действие плана прикрытия, И.В. Сталин заметил:
"Такую директиву сейчас давать преждевременно, может быть (?) вопрос
еще уладится мирным путем. Надо дать короткую директиву, в которой указать,
что нападение может начаться с провокационных действий немецких частей.
Войска приграничных округов не должны поддаваться ни на какие провокации,
чтобы не вызвать осложнений". (Г.К. Жуков "Воспоминания и размышления", стр.
242- 243).
Г.К. Жуков раскрывает перед читателями линию Сталина, который после
подписания пакта с Гитлером последовательно, вплоть до нападения на СССР,
считал, что войны с немцами можно избежать, если не поддаваться на
провокации реваншистских кругов Германии. По его представлениям, Гитлер был
решительно против войны с СССР. За войну с Россией выступали якобы генералы
вермахта и стоящие за ними монополистические круги. На самом деле, как
свидетельствуют об этом мемуары генералов вермахта, немецкий генералитет был
решительно против войны с СССР. Решение о нападении на Советский Союз
исходило лично от Гитлера. Этот факт является еще одним свидетельством
"дальновидности" Сталина.
Г.К. Жуков знакомит нас с директивами Сталина ко всем военным
организациям сверху донизу, о их полной ответственности за любые действия
войск, которые могут спровоцировать ответные действия немецкой армии.
Ослушаться этих указаний Сталина было невозможно, так как малейшее
отклонение от директив рассматривалось Сталиным как провокационное, со всеми
вытекающими отсюда последствиями.
Как же при таких условиях Жуков надеялся убедить Сталина в неизбежности
скорой войны с Германией?
Если военные считали себя виноватыми перед страной за то, что не смогли
убедить Сталина в неизбежности войны, то какова должна быть вина самого
Сталина, претендующего на роль вождя советского народа, которого нужно было
убеждать и который не только не понимал, в какую пропасть он тянул весь
советский народ, но и не давал возможности окружающим его людям разъяснить
ему обстановку.
Фактически ни Жуков, ни никто другой из числа военных и политических
деятелей, окружавших Сталина, не посмел ему прямо сказать в лицо, что он
ведет страну по опасному пути. Все знали, что Сталин не будет считаться с
мнением других, даже самых приближенных к нему людей.
"Сталин по-прежнему полагал, - писал главный маршал артиллерии
Н.Н.Воронов, - что война между фашистской Германией и Советским Союзом может
возникнуть только в результате провокации со стороны фашистских военных
реваншистов и больше всего боялся этих провокаций. Как известно, Сталин
любил все решать сам. Он мало считался с мнением других".
Читая воспоминания маршалов, генералов и других участников войны, диву
даешься, как все они, по сути рядовые люди, видели нарастающую опасность
нападения фашистской Германии на СССР и как этого не видел и не понимал
"гениальный вождь" и "великий полководец генералиссимус Сталин".
Все попытки Тимошенко и Жукова, Кузнецова и командующих военными
округами повлиять на Сталина, чтобы ускорить ввод в действие "мероприятий,
предусмотренных оперативными и мобилизационными планами" оказались тщетными.
"Введение в действие мероприятий, предусмотренных оперативными и
мобилизационными планами, - писал Г.К. Жуков, - могло быть осуществлено
только по особому решению правительства. Это особое решение последовало лишь
в ночь на 22 июня 1941 года.
В ближайшие предвоенные месяцы в распоряжениях руководства не
предусматривались все необходимые мероприятия, которые нужно было провести в
особо угрожаемый военный период в кратчайшее время".
Мало того, что округам не разрешалось вводить в действие оперативные
планы. Военным приграничным округам приказывали проводить разнообразные
учения в лагерях, которые отвлекали войска от передовых линий и настраивали
их на мирный лад.
"Просьбы некоторых командующих войсками округов, - писал маршал
Р.Малиновский, - разрешить им привести войска в боевую готовность и
выдвинуть их ближе к границе И.В. Сталиным единолично отвергались. Войска
продолжали учиться по мирному: артиллерия стрелковых дивизий была в
артиллерийских лагерях и на полигонах, саперные части в инженерных лагерях,
а "голые" стрелковые дивизии - отдельно от своих лагерей. При надвигающейся
угрозе войны эти грубейшие ошибки граничили с преступлением. Можно ли было
этого избежать? Можно и должно". ("Военно-исторический журнал", No 6, 1961
год, стр. 7).
Но особенно вредной была линия Сталина в самые предвоенные дни. Маршал
Р.Малиновский в уже цитированной статье писал:
"На уточняющий вопрос, можно ли открывать огонь, если противник
вторгнется на нашу территорию, следовал ответ: на провокации не поддаваться
и огня не открывать".
Даже после того, как война началась, округам не разрешалось полностью
вводить план прикрытия. В переговорах с заместителем командующего войсками
западного округа генералом Болдиным маршал Тимошенко предупреждал:
"Тов. Болдин, учтите, никаких действий против немцев без нашего ведома
не предпринимать. Ставлю в известность вас и прошу предупредить Павлова, что
тов. Сталин не разрешает открывать артиллерийский огонь по немцам.
- Как же так? Ведь наши войска вынуждены отступать? Горят города.
Гибнут люди, - сказал Болдин.
- Никаких иных мер не предпринимать, кроме разведки вглубь территории
противника на 60 км". (Болдин "Страницы жизни", 1961 г., стр. 81).
Война началась, а Сталин все еще продолжал считать, что это провокация
со стороны реваншистских кругов, а не приказ Гитлера.
Такая политика, сейчас кажущаяся, по меньшей мере, странной, тогда
вызывала удивление даже у безусловных любимчиков Сталина.
"Совершенно непонятно, - писал в своих воспоминаниях авиаконструктор
А.С.Яковлев, - почему нашим войскам, "впредь до особого распоряжения"
запрещалось переходить границу? Почему авиации разрешалось наносить удары
только на глубину до 100-150 км на германской территории? Война уже шла, а
командование не знало, что это - случайное вторжение? Ошибка немцев?
Провокация?"
Когда война началась, и стало ясно всем, включая самого Сталина, что
нашим руководством была допущена непоправимая ошибка, когда вследствие этого
войска противника быстро продвигались вглубь нашей страны, уничтожая
подавляющую часть техники и захватывая сотни тысяч пленных советских солдат,
Сталин для оправдания своих ошибок и преступлений выдвинул "теорию"
"внезапного нападения", которая должна была объяснить массе советского
народа причины быстрого продвижения фашистской армии по нашей территории и
безостановочное отступление наших вооруженных сил вглубь советской
территории. Печать получила установку разъяснить народу, что враг оказался
вероломным, нарушил договор о ненападении, подписанный с СССР.
Как об этом свидетельствуют неопровержимые факты, приведенные нами
выше, внезапным это нападение было только для Сталина. Утверждение о
внезапности нападения находилось в противоречии со всей пропагандой,
проводимой Сталиным и Ворошиловым в конце 1930-х годов. Так, например:
"В докладе на четвертой сессии Верховного Совета СССР товарищ Ворошилов
указал, что "Красная Армия и Военно-морской флот горды сознанием, что вместе
с вооруженными силами Советского Союза всегда и неизменно весь наш
замечательный народ и правительство, партия Ленина-Сталина и наш мудрый
вождь Сталин спокойно и усиленно работают над тем, чтобы каждый миг быть в
полной боевой готовности. Советский Союз не будет застигнут врасплох
международными событиями, как бы они ни были внезапны и
грозны".("Политический словарь", 1940 г. стр. 967, подчеркнуто мной - Авт.).
Приведем еще одно свидетельство человека, близко соприкасавшегося со
сталинской кухней, главного маршала артиллерии Н.Н. Воронова:
"Между тем, тревожных данных было немало, и наши люди, побывавшие в
Германии, подтверждали, что немецкие войска движутся к советским границам.
Мало того, даже Уинстон Черчилль нашел нужным еще в апреле предупредить
Сталина об опасности, грозящей Советскому Союзу со стороны фашистской
Германии.
Итак, за два месяца до начала войны Сталин знал о подготовке нападения
на нашу страну. Но он не обращал внимания на все тревожные сигналы".
Несмотря на неопровержимые доказательства, наши исторические
исследования продолжают утверждать, что нападение фашистской Германии было
внезапным и неожиданным. В чем же все-таки причина того, что Сталин вопреки
непрерывным сообщениям, поступавшим к нему от службы разведки, - которая не
просто ссылалась на какие-то слухи, а оперировала совершенно достоверными и
убедительными материалами и документами, поступающими от разведчиков,
непосредственно находящихся в Германии; от разведчиков, работающих в других
странах, в том числе от такого выдающегося разведчика, находившегося в
Японии, как Р.Зорге; от премьер-министра Англии Уинстона Черчилля; от
госсекретаря США Уоллеса, который передал эти данные, через посла СССР в США
Уманского, и из многих других источников, -поступал так, как будто имел
материалы значительно более веские и убедительные, чем материалы,
поступавшие к нему на стол официальным, хотя и более секретным путем,
которые позволяли ему принимать решения вопреки настойчивым требованиям
военных привести в действие оперативные планы и планы прикрытия. Почему
Сталин после того как Молотов съездил в Берлин для переговоров с Гитлером,
не уразумел всего того, что поняли бывшие там с Молотовым дипломат Бережков,
генерал Василевский, посол СССР в Германии Деканозов и другие, которые, если
верить их воспоминаниям, увидели в ходе переговоров, как Молотов "припер к
стенке Гитлера", когда требовал от последнего ответа на вопрос о причинах
передислокации немецких войск в Румынию, Венгрию, Болгарию, Финляндию, на
который Гитлер ответить не мог? Все они вынесли совершенно твердое
впечатление от своего пребывания в Германии, что фашистское руководство
готовится к нападению на Советский Союз.
Почему этого впечатления не вынес Сталин, которому они все подробно и
обстоятельно доложили? Совершенно бесспорно, что Сталин, помимо всех этих
данных, располагал еще какими-то материалами, которые были известны только
ему и которые позволяли ему верить, вопреки всем очевидностям, в то, что все
еще уладится мирным путем.
Что же это за материалы?
Частично эта тайна приоткрывается Г.К. Жуковым, который писал:
"Естественно возникает вопрос: почему руководство, возглавляемое И.В.
Сталиным, не провело в жизнь мероприятия им же утвержденного оперативного
плана?
В этих ошибках и просчетах чаще всего обвиняют И.В. Сталина. Конечно,
ошибки у Сталина, безусловно, были, но их причины нельзя рассматривать
изолированно от объективных исторических процессов и явлений, от всего
комплекса экономических и политических факторов... Сейчас у нас в поле
зрения, особенно в широких общедоступных публикациях, в основном факты
предупреждений о готовящемся нападении на СССР и сосредоточении наших войск
на наших границах и т.д.
Но в ту пору, как это показывают обнаруженные после разгрома фашистской
Германии документы, на стол к И.В. Сталину попадало много донесений совсем
другого порядка". (Там же стр. 232 - 233).
Очевидно, Жуков знает, о каких материалах идет речь, каким документам,
попадавшим к Сталину на стол, тот доверял, не доверяя данным собственной
разведки. Знает, но назвать их не может. Мы же можем только догадываться об
этом. Дезинформация, которой снабжали Сталина различные службы нацистской
разведки? Очень возможно. Личные письма Гитлера Сталину? Весьма вероятно.
Чуть-чуть приоткрылась завеса над этим таинственным вопросом на обсуждении в
ИМИ книги Некрича "1941 - 22 июня", где Д. Мельников из института истории
Академия наук СССР и Е. Гнедин, бывший зав. отделом печати МИД СССР говорили
не только о пакте о ненападении и пакте о дружбе с нацистской Германией, но
и о готовности Сталина присоединиться к тройственному пакту, то есть по сути
о договоренности с Гитлером насчет раздела мира.
Жуков, собственно, намекал, на то, что нельзя рассматривать поведение
Сталина в предвоенный период как ошибку, что его надо рассматривать как
неотъемлемую часть определенной политики. Поэтому-то Жуков и писал, что,
только рассматривая вопрос в целом, можно понять и правильно оценить
поведение Сталина в канун войны.
Это, конечно, верно. Наивна, если не лжива, попытка некоторых советских
историков утверждать, что Сталин хитрил, пытался обмануть Гитлера. С моей
точки зрения, это была отнюдь не хитрость, а попытка всерьез наладить с
Гитлером коалицию, которая должна была решать будущее человечества. Это
косвенно подтверждается словами Сталина, сказанными им уже после победы и
сообщенными Светланой Аллилуевой: "Эх, с немцами мы были бы непобедимы".
Гитлер импонировал Сталину. И не столько личность Гитлера, сколько
созданная им тоталитарная система. С США и Англией договориться о разделе
сфер влияния было труднее: разные там парламенты, пресса, различные
политические партии, в общем, - "прогнившая демократия". С Гитлером,
казалось Сталину, было проще: два диктатора поймут друг друга и договорятся
- на длительное время, во всяком случае. Вот почему он до последней минуты
доверял своим "личным контактам" и сведениям, поступавшим к нему от
нацистов, больше, чем данным советской разведки и сообщениям, поступавшим к
нему из других стран, особенно из Англии.
Оправдывает ли это Сталина? Наоборот, это усугубляет его вину.
Добиваясь власти над человечеством, он готов был договориться с самым
злобным врагом человечества, и во имя дружбы с ним закрывал глаза на самые
очевидные факты. В этом и заключалось предательство собственного народа.
В предвоенный период налицо были факты, которые нельзя было толковать
иначе, чем однозначно. К ним относились, прежде всего, вступление немецких
войск во все граничащие с СССР государства и сосредоточение больших масс
немецких войск вдоль всей границы СССР. Толковать такую передислокацию войск
иначе, чем бесспорное свидетельство агрессивных намерений Германии, было
невозможно. Но Сталин, завороженный мощью гитлеровской Германии и будучи не
в силах отказаться от своей идеи союза с этой мощью, проявлял, как пишет
Жуков, "осторожность при проведении основных мероприятий оперативного и
мобилизационного плана". Оказалось, что этот "гениальный стратег" и "великий
политический вождь" не умеет отделить в поступающих к нему на стол
документах информацию от дезинформации, что он, будучи сверхосторожным и
сверхнедоверчивым со своими, полностью доверяет врагу. Он проявлял
"осторожность" в интересах противника, вместо того чтобы проявлять
осторожность в интересах своей страны.
Насколько можно судить сейчас, свои далеко идущие расчеты на длительный
и прочный союз с нацистской Германией и ее военной машиной Сталин держал в
тайне даже от своего ближайшего военного и политического окружения. Это
понятно: прямо заявить о том, что ближайшим военно-политическим союзником
СССР должен стать фашизм, он еще не мог. А иначе объяснить свою "тактику" в
критической ситуации кануна войны тоже не мог. Именно этим объясняется то,
что в этой критической ситуации Сталин, как отмечает маршал Н.Н. Воронов,
даже не предприняв попытки посоветоваться с военными деятелями,
категорически запретил привести в действие оперативный план и вывести войска
на оборонительные рубежи. Завороженный мощью фашистской Германии и готовый
на любые уступки Гитлеру, Сталин для того и занял пост председателя
Совнаркома, чтобы самому, а не через посредников, с глазу на глаз вести
переговоры с Гитлером.
О готовности Сталина идти на любые уступки Гитлеру, чтобы сохранить
союз с ним, многократно упоминается в мировой прессе и в мемуарах. Приведу
одно из интересных свидетельств. Летом 1941 года, как сообщает тогдашний
советник германского посольства в Москве Хильгер:
"Все указывало на то, что он (Сталин) полагал, что Гитлер собирается
вести игру с целью вымогательства, в которой вслед за угрожающими
передвижениями войск последуют неожиданные требования экономических или даже
территориальных уступок. Он, по-видимому, верил, что ему удастся
договориться с Гитлером, когда будут эти требования выставлены".