Баранов Юрий. Позывные дальних глубин

   На мостик поднялся Вадим Колбенев. Тучный, в широком прорезиненном плаще с капюшоном, он неколебимым каменным изваянием утвердился по левому борту на месте вахтенного офицера.
   И Егору сразу как-то спокойней и даже чуточку уютнее стало рядом со своим дружком.
   - Как думаешь, Егорыч?! - прокричал он едва не в самое ухо Непрядову. - Успеем дойти?
   На это Егор лишь выразительно развел руками и прокричал в ответ:
   - Сделаем, что можем! Но сам понимаешь, почти двадцать часов хода при такой-то вот крутой волне...
   - Должны успеть, командир, - подбодрил Колбенев. - Как я понял, ведь никто ж кроме нас к ним на выручку пока не торопится.
   Егор попытался представить, как нелегко сейчас приходится экипажу атомохода, в отсеках которого бушевало всепожирающее пламя. Он не знал ещё, как и чем сможет помочь погибающим людям, но главное теперь было - как можно скорее добраться до них. Только на месте можно сообразить, что конкретно потребуется предпринять во спасение корабля и его экипажа.
   Будто вспомнив что-то важное, Колбенев шлепнул себя ладонью по лбу и прильнул к мегафону переговорного устройства:
   - Центральный! - крикнул он как бы с досадой на самого себя.
   - Есть, центральный, - отозвался снизу механик Теренин, стоявший на нижней вахте.
   - Юрий Иваныч, пошли кого-нибудь в каюту за Собениным. Напомни-ка ему, что мы условились нести вахту вдвоём.
   - Есть, товарищ капитан второго ранга, - заверил Теренин. - Сейчас поднимем.
   - Ну-ну, пусть попробуют, - недоверчиво ухмыльнулся Егор. -"Титаник" со дна легче будет поднять...
   - Вот зря ты так, - с укоризной сказал Вадим, приблизив губы к
   уху Непрядова, чтоб лучше слышно было. - Надо же твоего замполита как-то оморячивать. Хоть через силу, но вахту всё же пускай стоит.
   Снова щёлкнула переговорка.
   - Товарищ замначпо, - с раздражением сказал Теренин. - Прошу прощения, но поднять с койки Собенина невозможно.
   - Как это невозможно?! - возмутился Колбенев.
   - Да и какой смысл? - высказал своё соображение Теренин. - Вряд ли Лев Ипполитович сейчас что-либо соображает. Вы бы сами поглядели, в каком он виде. Это же труп.
   - Механик, я дважды приказывать не привык. Да и вам, по отношению к подчиненным, делать этого не советую. В общем, поднять его, одеть, умыть и доставить ко мне на мостик.
   - Позабыл добавить, что его надо ещё сводить в гальюн пописать, - подсказал Егор.
   Колбенев лишь сердито зыркнул на дружка, не принимая его сарказма.
   Через какое-то время Собенина, облаченного по-походному, с помощью двух матросов выволокли на мостик. Замполит и впрямь находился в таком состоянии, когда бессмысленно было от него что-либо требовать. На его вытянутом, смертельно бледном лице будто отражались страдания всего человечества.
   Но Колбенев был неутомим. С беспощадностью инквизитора он усадил своего коллегу на банку, а для пущей надёжности крепко привязал его концом линя к бортовой скобе, чтоб за борт не вывалился.
   Не прошло и пары минут, как Собенина стошнило. Отплевываясь, он
   осоловело мотал головой и, казалось, совсем уже не соображал, что вокруг происходит.
   - Да отпусти ты душу его на покой, - не выдержал Непрядов, глядя на муки своего замполита. - Ведь помрёт ещё.
   - Что ж, - согласился Вадим, - если помирать, так на боевом посту, - и пояснил. - Похороним с музыкой.
   - Ну, ты и сади-ист, Вадим Иваныч, - проникновенно произнёс Непрядов.
   - Я реалист, - уточнил Колбенев. - Тем более что меня в своё время точно таким же "кандибобером" оморячивали.
   - Сравнил тоже! Тебе сколько тогда было, неполных двадцать три? А ему, - Егор кивнул на замполита, - все сорок.
   - Делу возраст не помеха, - упорствовал Колбенев. - Хочешь служить, так изволь дело делать как полагается. А пассажиры на лодке по штату не положены.
   Колбенев добился-таки своего. Собенин полностью отстоял ходовую вахту и к концу её даже стал подавать кое-какие признаки жизни. Во всяком случае, в центральный отсек он уже спустился по трапу вполне самостоятельно, хотя и сорвался с последних перекладин, с шумом и грохотом свалившись на палубу. Колбенев его поднял, отряхнул и, придерживая за плечи, повёл в каюту.
   - Полчасика, Лев Ипполитович, можете отдохнуть и, так сказать, сосредоточиться с мыслями, - напутствовал Колбенев коллегу в качестве начальствующего лица. - Потом прошу вас на плановую беседу о происках американского империализма в Юго-Восточной Азии. Весь свободный от вахты личный состав будет с нетерпением ждать вашего слова в первом отсеке. Вы уж не подведите.
   Но Собенин посмотрел на Колбенева так, будто видел перед собой идиота: какая там ещё беседа, какие империалисты со всеми их потрохами и происками, когда небо падает на воду, а лодка при килевой качке едва не встаёт "на попа". Однако встретившись с несокрушимым взглядом замначпо, замполит лишь обреченно выдохнул:
   - Есть, товарищ кавторанга. Беседу проведу.
   16
   Глубокой ночью лодка проделала уже добрую половину пути, спеша на выручку к своим подводным собратьям, когда радист передал Непрядову очередной радиоперехват. Из него следовало, что случилось самое худшее из того, что можно было предположить. Атомарина с частью личного состава пошла на дно. Оставшихся в живых членов экипажа взял на борт подоспевший к месту катастрофы советский танкер. По трансляции Егор немедленно сообщил эту печальную новость всему личному составу и объявил в память о погибших подводниках минуту молчания.
   - Вот нам истинная тема для беседы, - вслух подумал Колбенев. - О долге, о чести, о мужестве и стойкости до последнего вздоха.
   - ... И о всех превратностях судьбы нашей моряцкой, - с грустью добавил Егор.
   Теперь уже не имело смысла спешить на помощь, надеясь кого-то спасти. Вновь лодка описала циркуляцию и легла на прежний курс. Вскоре волны опять сомкнулись над её рубкой, и в отсеки пришла долгожданная тишина. Шторм продолжал бушевать и яриться где-то высоко над головами людей, только никто уже не испытывал на себе гнетущую одурь качки, ощущение тошноты и размягчённости каждой клетки собственного тела. Только подводнику дано в такие минуты
   испытать, сколь упоительной и вожделенной бывает глубина. Её тишина и покой чудотворным образом излечивали душу и тело исстрадавшихся подводных мореходов. В такие минуты вкуснее становился сготовленный коком наваристый борщ, слаще сон после вахты на жёсткой матросской койке и приятнее воспоминания о самом дорогом и близком, что хранилось в каждой флотской душе. То была обычная флотская жизнь со всеми её бедами и радостями, с разочарованиями и надеждами, с просчётами и предвидениями одной на всех подводной судьбы.
   Спустя сутки подлодка вышла из зоны глубокого циклона, охватившего центральную Атлантику. А ещё через несколько суток настала такая нестерпимая жара, что в отсеках начали раздеваться до трусов. Всем стало ясно, что лодка оказалась в тропических широтах.
   Долго ещё не иссякали в матросских кубриках разговоры и толки по поводу гибели атомохода. Непрядов видел, с какой болью и горечью воспринимали эту трагедию его ребята. Кому ж не понятно было, что на дно пошли их "корешки", их сверстники, такие же в сущности недавние пацаны, призванные на флот со всех концов страны? И каждый живой невольно ставил себя на место погибшего, задаваясь вопросом, почему же так произошло, как могло случиться, что новейшая атомная подлодка, гордость отечественной науки и кораблестроения, вдруг погибает на виду у всех и, оказывается, нечем было ей помочь? Сколько-нибудь определённого ответа ни у кого не было. По существу дела ничего не мог сказать и Непрядов. О случившемся он знал не больше других, а добытая Дорохиным на перехвате информация была слишком скудной и расплывчатой. Когда же лодка подвсплывала на сеанс радиосвязи, радистам разрешалось работать лишь на приём
   радиограмм, в то время как передатчик, в целях скрытности, использовать строжайше запрещалось. Указания от начальства следовали чисто служебного характера и ни слова не было о том, что же произошло в Бискайском заливе.
   Не думал Егор, что его благой порыв во спасение погибавших будет воспринят замполитом столь неоднозначно. Как только шторм поутих, Собенин явился к командиру, чтобы высказать свои соображения по поводу некоторых накопившихся у него мыслей. Непрядов находился в своей каюте вместе с механиком. Сидя за письменным столом, они обсуждали возможность замены на ходу одного из гидроприводов горизонтальных рулей. Работа была сложной, требовалась большая сноровка. И Собенин, усевшись в кресло, терпеливо ждал, когда командир освободится и уделит ему время.
   Наконец, Непрядов с последними наставлениями отпустил Теренина и повернулся к замполиту.
   - Я весь внимание, Лев Ипполитович, - сказал Егор, пряча в стол папку с документами.
   Собенин выдержал паузу, чтобы придать своему появлению больше значимости. Морская болезнь, похоже, отпускала его неохотно. С покрасневшими глазами и с ещё больше заострившимся орлиным носом на бледно-восковом лице, он напоминал собой крепко грипповавшего человека.
   - С вами всё в порядке? - на всякий случай поинтересовался Егор.
   - Можете не беспокоиться, - заверил его Собенин. - Чувствую себя вполне нормально. А вы?
   - Спасибо, тоже ничего, - недоумённо отвечал Егор.
   - И вас ничто не беспокоит?
   - А отчего я должен беспокоиться? Разве к тому есть какие-то особые причины?
   - Думаю, что есть, Егор Степанович, - с глубоким вздохом отвечал замполит. - Я вот не понимаю, как можно было, вопреки чёткому предписанию, отклоняться от заданного курса и демаскировать себя всплытием в надводное положение. Разве у нас было на это разрешение?
   - Что ж, формально вы действительно правы, не было у меня такого разрешения, - согласился Егор. - Но ведь погибали наши товарищи, наши братья, советские моряки... И не просто моряки, а подводники!
   - А вы не нервничайте, товарищ командир, - Собенин поколыхал перед Непрядовым ладонями, как бы успокаивая. - Мне хотелось бы уяснить, какие последствия, в данном случае, могут всех нас ожидать. Не исключено же, что лодку засекли радарами. А это значит, что незамеченными в расчётную точку нам прийти уже не удастся.
   - Товарищ капитан третьего ранга, - еле сдерживаясь, начал вразумлять своего замполита Егор. - Вы на флоте человек новый, поэтому слишком многое вам здесь не понятно. На все случаи жизни правил не бывает. Запомните раз и навсегда: в море чужой беды не бывает - она здесь на всех одна. Настоящий кадровый моряк, и уж тем более подводник, никогда бы себе не простил, что не протянул руку своему погибающему товарищу. Это же первейшая морская заповедь.
   - Вы правы, но только отчасти, - Лев Ипполитович развел руками. - В самом деле, почему не поспешить на сигнал "СОС", если поход наш был бы обычным, не сопряжённым с требованием соблюдения строгой скрытности передвижения? - крючковатым пальцем Собенин ткнул в
   сторону командирского сейфа. - Там лежит документ, истинный смысл которого пока что нам не ведом. Поэтому сам собой напрашивается вопрос: а что если, желая спасти десятки людей, в действительности мы можем в глобальном масштабе не уберечь их тысячи, а то и сотни тысяч?.. Вот этой самой своей необдуманностью. Вы же знаете, Непрядов, какая сейчас сложная в мире обстановка. Так можем ли мы, имеем ли право так рисковать?
   "Вот как, - с удивлением и настороженностью заметил про себя Егор, - уже и товарищем не называет..."
   - Обстановка в мире, Собенин, - Егор сделал соответствующий нажим на замполитовской фамилии, - я знаю не хуже вас. Ведомо мне и то, что в данный момент ситуация не предвещает какого-либо кризисного развития, подобного Карибскому. А поэтому смею заверить вас, что никакой такой чрезвычайной опасности ни для советского народа, ни для человечества в целом, не вижу. Если же быть совсем откровенным, то командиру положено знать кое-чего побольше, чем его замполиту или даже старпому. На то он и командир. Вы с этим согласны?
   - Именно с этим трудно не согласиться. Но опыт моей партийной работы подсказывает, что вы, Егор Степанович, всё же недооцениваете остроту момента.
   "Так-так, - подумал Егор, - уже политика в ход пошла".
   Эта замполитовская навязчивость всё больше раздражала Егора. Похоже было, что Собенин пытался играть на корабле какую-то явно завышенную, им самим придуманную роль, не свойственную его положению. И Егору ничего не оставалось, как поставить его на место.
   - Послушайте, Лев Ипполитович, - сказал Непрядов, напрягая всю свою выдержку. - Если бы, как вы говорите, я чего-то там недопонимал
   или недооценивал, то, по всей вероятности, командование поменяло бы нас в корабельном штатном расписании местами. Пока же имею честь быть вашим начальником. А поскольку единоначалие в армии и на флоте никто ещё не отменял, поэтому прошу вас мое решение считать свершившимся фактом. Дальнейшему обсуждению оно не подлежит.
   При этих словах Собенин нервно скривил тонкие губы в недоброй усмешке, худые плечи его под широким кителем как-то зябко передёрнулись.
   - Хотите, и я буду с вами до конца откровенным? - вдруг предложил он.
   - Валяйте, - с пренебрежением согласился Егор.
   - Иногда я искренне сожалею, что институт комиссаров у нас больше не существует в том виде, в каком он был в годы гражданской войны. Многих ошибок тогда удавалось избежать именно потому, что в боевом приказе рядом с командирской непременно должна была стоять и подпись комиссара. Честно скажу: в данном случае я бы свою подпись рядом с вашей ни за что не поставил бы.
   - Да этого, к счастью, от вас и не требуется. Вы опять забываете, что у нас на флоте давно уже существует единоначалие. Вы хотя бы понимаете, что это такое? Вы же, наконец, пребываете не у себя в сельском райкоме, а на борту боевого подводного корабля. Это, между прочим, большая разница, а то и целых две - как говорят на одесском привозе.
   - Я понимаю ваш упрёк. Разумеется, я не кадровый офицер, и это даёт вам право говорить, что я недостаточно компетентен в узко специальных вопросах службы. Но ведь в политорганах тоже о чём-то думали, когда назначали меня на лодку. Выходит, мне тоже доверяли. Или как?
   - Возможно, - согласился Егор и сразу резанул. - Вопрос в том, насколько вы оправдываете это доверие. Во-первых, вы до сих пор не сдали положенные зачёты по устройству лодки, вследствие чего можете стоять вахту лишь в качестве дублёра. Но даже этого выполнять в полной мере вы не в состоянии. Возьмите, к примеру, хотя бы ваше недостаточное самообладание во время недавней качки...
   Непрядов хотел было напомнить Льву Ипполитовичу, что он во время своей последней политинформации настолько расслабился, что не утерпел и, на виду у всех, "блеванул" прямо под стол. Однако решил своего боевого комиссара окончательно не добивать.
   - Это уже другой разговор, - буркнул Собенин.
   - Вот именно, и довольно серьезный... Кстати, замначпо на эту тему беседовал с вами?
   - Да беседовал, беседовал, - с досадой ответил Собенин. - И не только об этом.
   - А ему вы что, тоже не доверяете?
   - Что, значит, не доверяю?
   - А то самое...Колбенев полностью согласен был с принятым мною решением.
   - Это его дело, он за это отвечает. Свою точку зрения по такому случаю я достаточно ясно ему изложил. Одно могу лишь сказать: пока чувствую небольшую красную книжицу вот здесь, у самого сердца, - для большей убедительности Собенин постучал себя скрюченным пальцем в нагрудный карман кителя, - я не потеряю партийной бдительности.
   - Что ж, эта самая книжица, как вы говорите, есть и у меня, и у многих других на корабле. Кичиться этим здесь не принято. По делам оценивается человек, а не только по его партийной принадлежности.
   - Как говорится, история нас рассудит, - изрёк Собенин, глядя куда-то мимо Егора, точно перед его взором открывались такие беспредельно светлые дали, о которых командиру было невдомёк. В это мгновенье Собенин будто возвышался над самим собой.
   "И впрямь как монумент нерукотворный", - невольно подумал Егор, припомнив прозвище, которое моряки дали своему замполиту. И Непрядов с подчеркнутой жёсткостью сказал:
   - Прежде всего, море нас рассудит, а потом - начальство, когда в базу вернёмся. Что же касается истории, то будем поскромнее и оставим её
   своим потомкам. Они уж точно во всем разберутся. Недаром же говорят: большое видится на расстоянии...
   - И вот я хотел бы ещё с чем крепко поспорить, - сказал Собенин, продолжая блуждать взглядом где-то далеко.
   - Послушайте, Лев Ипполитович, - не совсем любезно оборвал его Непрядов. - Всё, что считал нужным, я вам сказал. Больше к этому добавить нечего. У меня очень мало времени, чтобы вступать с вами в какую-то бы ни было дискуссию. Мы же не на берегу, а в море. Говорить здесь принято кратко, точно, по существу дела. И ничего более.
   На скулах замполита шевельнулись тугие желваки. Он поднялся с кресла.
   - Разрешите быть свободным, товарищ командир?
   Непрядов кивнул, явно не желая продолжать бесполезный разговор. Было и без того ясно, что общего языка ему со своим замполитом теперь не найти. Что-то отталкивающе неприличное было в том, что Собенин пытался навязать своему командиру. Вроде бы ратовал тот за истину, а в подоплёке всех его слов таилась какая-то неискренность.
   В состоявшейся перепалке Егор отнюдь не чувствовал себя победителем. Противно было, что в никчёмном споре он не удержался и его "понесло" как взбесившегося мерина в скачках на ипподроме. Не следовало мелочиться в упрёках, пускай даже справедливых. На то он и командир, чтобы оставаться превыше собственных амбиций. Само собой разумелось, что неприятностей на берегу ему теперь не избежать. Но виноватым он считал себя лишь в том, что дал команду изменить курс лодки ещё до того, как послал на берег РДО, прося у командования "добро" поспешить на выручку погибавшим морякам. Позже такое разрешение всё же поступило. Но в суматохе Непрядов как-то забыл сообщить Собенину о полученной с берега телеграмме. Потом вообще посчитал делать это необязательным, лишь намекнув, что "море их рассудит, а потом - начальство...". Теперь можно было лишь гадать, что этот "монумент" наплетёт в политотделе, как только лодка возвратится из похода.
   17
   В подводных корабельных буднях, какими бы они утомительными ни казались, у Непрядова всегда была приятная отдушина задушевного общения со своими друзьями. Не часто выпадали минуты, когда они втроем собирались в командирской каюте, чтобы как когда-то в юности поговорить по душам или просто побыть вместе. Кажется, всё давно уже знали друг о друге, но каждый раз на этих подводных "посиделках" открывалось нечто такое, о чём и предположить было нельзя. Вероятно, в этом и заключался их взаимный интерес и неизбывное тяготение друг к другу. За стаканом крепкого флотского чая, перед которым иногда принималось и по глотку разведённого "шила", о чём только не судачили дружки. И никто друг друга не одёргивал, не обвинял в нелогичности и не осуждал за всё высказанное. Кузьму, окончательно оправившегося от долгого берегового сидения, вновь тянуло поговорить о женщинах. Егор довольствовался интересами корабля, рассуждая о своих отсечных заботах и печалях. Но Вадим всё чаще тяготел к высоким сферам большой политики, касавшихся судьбы флота. В минуты откровения Колбенев становился прямо-таки стратегом. Он запросто низвергал "нахрапистую некомпетентность" аж самого первого секретаря, который преувеличивал значение ракет и явно не понимал важности развития корабельной артиллерии. Вадим готов был молиться на бывшего главкома Кузнецова только лишь за то, что он, как никто другой, четко видел, какой в действительности флот необходим стране и защищал эту идею до скончания своих дней.
   - Вот истинный пример государственного ума и простой
   человеческой порядочности, - говорил Вадим. - А Кузнецова, как и Жукова, теперь даже не поминают. Разве это справедливо?
   - Мы-то всегда помним о них, - поправил Егор. - Значит, наверняка помнят и другие. Истинная история флота, наконец, делается не в штабах и кабинетах, а на палубах кораблей. Она кровью была написана в ходовых журналах, подтверждая тем самым правоту взглядов Николая Герасимовича. Нам всё же пришлось потом, уже после Хрущёва, заниматься и корабельной артиллерией, и даже авианосцы строить, которые Никита Сергеевич с порога отметал.
   - Видишь ли, насколько мне известно, программа строительства флота утверждается вот уже десять лет кряду, - понизал голос Колбенев, будто опасаясь посторонних ушей. - Но и сегодня я бы не сказал, что всё там ясно.
   - Слава Богу, что подлодкам пока отдается предпочтение, - вмешался Кузьма. Худо ли, бедно ли, но их продолжают клепать на судоверфях. Значит, лично мы без работы не останемся. А знаете, корешки вы мои, о чем я мечтаю? - черные глаза Кузьмы озорно блеснули. - Вот так бы вместе нам когда-нибудь выйти в дальний поход на самом современном, на самом скоростном и непотопляемом атомоходе. И чтобы прорваться на нём в подводный космос, аж до глубины самой Тускароры.
   Егор и Вадим с улыбкой переглянулись, поскольку каждый из них хорошо знал, что ничего в мире не может быть вечного или непотопляемого, поскольку всё сущее - относительно. Только кто ж осудит Кузьму за его наивную мечту? Никому из них уже не хотелось говорить о погибшем атомоходе. Просто по-человечески верилось, что для них в будущем найдётся своя подлодка, у которой сложится более счастливая судьба. Ведь корабли, как и люди, рождаются и умирают, полностью или не до конца пройдя свой жизненный путь. В этом их сходство и великая тайна, заложенная от природы, если не от Провидения. И в этом предначертании судеб человека и корабля ничего нельзя изменить или переделать, но можно лишь постараться предвидеть, чтобы не бояться никакого лиха и верить в своё подводное предназначение.
   По мере того, как лодка шла намеченным курсом, все более жарко и душно становилось в отсеках. Приближение экватора давало себя знать. В дневные часы верхние слои океана нагревались настолько, что представляли собой едва не кипяток - во всяком случае, так казалось. Команда раздевалась до трусов, но и это не спасало. Вахта стояла на боевых постах, изнемогая от жары и обливаясь потом, всё время хотелось пить. Движения и мысли становились какими-то размягченно вялыми, расслабленными, и ничего так не хотелось, как в тяжкой полудрёме хоть пару минут поваляться в койке.
   18
   Лодка прибыла в намеченный квадрат. Зависнув на глубине, она заняла позицию ожидания. Как и следовало из полученного ранее указания, Непрядов достал из сейфа заветный пакет. Уединившись в своей каюте, он сломал сургучные печати и стал внимательно вчитываться в строчки предписания дальнейших действий. Из него следовало, что лодка находилась в непосредственной близости от строго засекреченного полигона, где в определённый день должны были приводняться боеголовки американских баллистических ракет, запускаемые за сотни миль от этого места. Необходимо было
   запеленговать точки приводнения боеголовок и нанести их на карту, засекая при этом время с точностью до секунды. Давались также рекомендации, как следовало поступать в случае обнаружения подлодки "противоположной стороной", когда вероятный противник мог стать реальным.
   Собрав офицеров, командир изложил суть поставленной задачи. Непрядова выслушали молча, сосредоточенно, будто получая приказ перед боем. И можно было лишь предполагать, какие ощущения при этом испытывал каждый, кто в эту минуту находился в командирской каюте. Колбенев выглядел, как всегда, невозмутимо-сосредоточенным, спокойным и собранным, а на бесшабашном цыганском лице Обрезкова отражалась радость азарта и жажда предстоящей схватки с коварным "супостатом". Собенин же являл собой само олицетворение неколебимой твёрдости и безусловной значимости собственной миссии во всём происходящем. Своя, не менее сложная гамма ощущений, конечно же, охватывала и минёра, и штурмана, и механика, и доктора. Все они были незаменимыми элементами единого организма лодки, без которых немыслимо её существование. Но каждый узнал из приказа лишь то, что ему положено было знать. Не имел права командир сказать, как он должен был бы поступать в случае провала их секретной миссии... Хотелось всё же верить, что самого худшего не произойдёт, а командирское везение и на этот раз Непрядова не оставит.
   Около двух суток лодка пролежала на жидком грунте в режиме полной тишины в отсеках. Погода, как нельзя кстати, благоприятствовала подводникам. Прошедший недавно циклон взбаламутил в океане огромные пласты воды, и гидрология сильно мешала появившимся кораблям оцепления обнаружить лодку. По тому, как интенсивно и напористо глубина простреливалась ультразвуковыми посылками гидролокаторов, Непрядов не сомневался, что там, наверху, отнюдь не исключали возможности появления в квадрате чужой субмарины. Несколько раз над застывшей на глубине лодкой проходили противолодочные фрегаты, буравя винтами воду. Однако, судя по всему, экраны их локаторов оставались совершенно чистыми, не показывая ничего подозрительного и поэтому тревоги там не поднимали.
   А в самой подлодке будто все вымерло. Непрядов распорядился выключить все приборы и механизмы, чтобы ни единым звуком не выдать свою субмарину. Строжайше запрещалось ходить из отсека в отсек. Переговариваться разрешалось по необходимости, да и то шёпотом.