Страница:
Катя находилась в клинике своей матери. Егор вместе со Светланой Игоревной приехал туда к началу рабочего дня, когда медперсонал облачался в вестибюле в белые халаты, расходясь по кабинетам, палатам и процедурным.
Нельзя было не заметить, что появление главврача вызвало легкий переполох. Старушка-гардеробщица тотчас спрятала под прилавок своё вязание, молоденькие медсестрички, прихорашивавшиеся перед зеркалом, мгновенно упорхнули. Перестали взаимно улыбаться и посерьёзнели двое солидных на вид коллег Светланы Игоревны, непринужденно болтавшие о чём-то у дверей её кабинета. Судя по всему, тёща правила в своей хирургической вотчине не менее твёрдой рукой, чем у себя дома.
Непрядову не сразу разрешили войти в палату, где лежала Катя. Сперва ему было велено подождать в приёмной, пока не закончится утренний обход.
Сидя на обтянутом белым чехлом диване, Егор слышал, как в тишине коридоров шуршала подошвами многочисленная свита, сопровождавшая Светлану Игоревну. Временами отчетливо слышался её властный, царственно непререкаемый голос. Она кого-то распекала, не то давала указания. "И все же лихой вышел бы из неё боцман, будь она мужиком", - невольно шевельнулась в голове у Непрядова какая-то желчная мысль. Он знал, что тёща, утверждавшая беспрекословное повиновение своей персоне, слегка пасовала лишь перед собственным зятем, видя в нём натуру не менее волевую, чем она сама. Теперь же Светлана Игоревна будто брала реванш, нарочно испытывая Егорово терпение. Она же знала, как сердце Егора на части разрывалось от нетерпения поскорее увидать Катю. Но его не пускали к ней, заставляя бестолку сидеть на диване и чего-то ждать. Это состояние вынужденной зависимости раздражало и злило Егора. Его так и подмывало послать "куда подальше" все условности и попытаться самому разыскать палату, где лежала его жена.
Наконец, тёща появилась в приёмной. Величавым жестом она повелела Непрядову встать. Придерживая полы халата, наброшенного на китель, Егор последовал за Светланой Игоревной. Они миновали бесконечно тянувшийся длинный коридор, поднялись на второй этаж и пошли по каким-то немыслимым закоулкам, галереям и переходам. У одной из многочисленных дверей тёща остановилась. Строго глянув, предупредила:
- Для начала быть здесь не более десяти минут и ни секунды больше. Катя совсем плоха. Как скажу - сразу вон. Тебе понятно?
Непрядов угрюмо кивнул.
Толкнув дверь, Светлана Игоревна позволила Егору войти в палату. При этом дала понять, что оставляет их наедине.
Непрядов помедлил, как бы призывая в помощь всё свое мужество. Он шагнул через порог с таким ощущением, будто в этой просторной, затенённой шторами комнате его ждала виселица, не то гильотина.
Он увидал Катю. Она лежала посреди помещения на высокой койке, похожей скорее на какой-то хитроумный станок. Неподвижное тело её было забрано в жёсткий корсет. Руки выпростаны поверх одеяла. С трудом узнавал Непрядов черты дорогого ему лица - таким изменившимся, донельзя измождённым и осунувшимся представлялось оно. Трудно было вообразить, что стало с её прекрасной, исполненной самого совершенства фигурой, которой он прежде никогда не переставал восхищаться. Это была уже совсем другая женщина, казавшаяся ко всему безразличной, отрешённой от всего на свете и пребывавшая в тяжёлом забытьи.
Непрядов осторожно приблизился. С чувством сострадания и боли он глядел на жену, стараясь пересилить мёртвой хваткой стиснувшую его горло спазму. Катя не двигалась, будто и вовсе не дышала.
Егор тихо позвал её по имени. Она не ответила, оставаясь недвижной. Тогда он заговорил сам, чтобы только не молчать. Начал рассказывать, как Стёпка, "негодник этакий", оказался на Северах, о чём они при встрече разговаривали, что поделывали, пока вчера вечером не возвратились домой.
Наконец, она открыла глаза - такие же на удивление ясные, полные небесной голубизны, как и в пору их первой встречи. Пожалуй, то было единственное, что оставалось от неё прежней. Истолковав это знаком привета, Егор наклонился и поцеловал жену в щёку. Терпеливо ждал, что она скажет, но так и не дождался. Катя находилась в непонятном и пугающем состоянии полного оцепенения. Она будто пребывала в неземном измерении, совсем не реагируя на зовущие, ищущие ответа егоровы слова.
Отчаяние и страх за жену охватили Егора. Он в растерянности
оглянулся, как бы прося поддержки у вошедшей в комнату тёщи. Но та решительно указала Егору на дверь, давая тем самым понять, что время свидания истекло. И Непрядову ничего не оставалось, как подчиниться. До последнего мгновенья ожидая ответа, он ещё раз глянул на жену. Катя молчала. Тогда Егор напоследок поцеловал её и вышел в коридор.
Тёща какое-то время оставалась вместе с Катюшей. Было слышно, как Светлана Игоревна что-то говорили дочери, так же не получая ответа. Потом и сама появилась. По её озабоченному, расстроенному лицу Егор мог прочитать, что надеяться пока им особенно не на что.
Светлана Игоревна привела зятя в свой кабинет и там, за чашкой чая, уже не таясь и не мудрствуя, откровенно поведала всё как есть. По её словам, Катя в результате травмы пребывала в состоянии тетраплегии, когда ей невозможно было шевельнуть ни рукой, ни ногой. Сколько будет такое продолжаться, она сказать не бралась. Примерно через месяц должен был состояться консилиум, после которого станет ясно, как будет протекать Катюшина болезнь. Тёща не скрывала, что слишком велика вероятность того, что Катя на всю жизнь может остаться калекой. При этих словах Светлана Игоревна пристально поглядела на зятя, осторожно оценивая, какое это произведёт на него впечатление. Потом вдруг сказала:
- Теперь особенно трудно придется тебе, Егор. Подумай и реши, готов ли ты к этому?
- К чему - этому? - напрягся Непрядов.
- Да все к тому, что увидел и услышал,.. - продолжала вкрадчиво допытываться Светлана Игоревна.
Непрядов еле смолчал, но при этом так выразительно глянул на тёщу, что она предпочла больше не испытывать терпение зятя.
- Ты пей чай, пей, - поспешила напомнить, - не то остынет.
- Плохо же вы знаете меня, Светлана Игоревна, - сказал Егор неприязненно и сурово, сквозь зубы пропуская слова.
- Впрочем, извини, конечно, если что не так сказала...
Непрядов не ответил, твёрдо зная, что готов был до конца нести свой крест, уготованный судьбой. Какие бы испытания опять не выпали, он всегда будет рядом со своей женой. Однако больно укололо, что Светлана Игоревна сомневалась в нем. "Баба - она и есть баба, хоть и доктор наук, - нелестно подумал он о своей тёще. - Ну, ничего! Если ещё раз позволит себе такие штучки, уж как следует врежу - всё выскажу, чтоб стыдно карге старой было..." Не слишком нравилось, что Светлана Игоревна излишне профессионально, по-деловому веля себя рядом с дочерью. Возможно, ни одного ласкового слова не сказала ей. "Ну, точно боцман в юбке! - снова подумалось Егору. - Выходит, первое впечатление о её придавленности горем было неверным, обманчивым. Это же не мать, а робот какой-то, которому всё равно, кого скальпелем кромсать: подопытную лягушку или собственную дочь..." И чувство жалости к жене вновь смешалось с ощущением обиды на тёщу.
Казалось, что Светлана Игоревна даже в мелочах продолжает всем навязывать свою волю. Как только волна отчаянья в душе Егора немного улеглась, его непременным желанием стало пойти в цирк и самому разобраться во всём случившемся. Постоянно мучил вопрос, как же могло случиться такое, что на репетиции не сработала система страховок? Правда, он знал постоянное стремление жены работать без лонжей, чтобы испытать радость "свободного полета" под куполом цирка. Но всё же хотелось лично выяснить, как это произошло, что жена сорвалась с трапеции. Наконец, почему силу её падения не ослабил
полагавшийся находиться внизу батут?
Однако тёща, узнав об этом намерении Егора, повела себя как-то странно. С излишним раздражением и недовольством она сказала, что совсем нет необходимости соваться в дела, в которых он всё равно ничего не смыслит. Тем более что родной Катин отец, Тимофей Фёдорович, примчался из Москвы тотчас, как только стало известно о случившемся с его дочерью несчастьем. Светлана Игоревна утверждала, что её бывший муж, как вполне компетентный специалист, конечно же во всём лучше разберётся и не стоит ему в этом мешать. Поскольку сам Тимофей Фёдорович бывал в Ленинграде лишь короткими наездами, Непрядову непреклонной тёщей велено было дожидаться его очередного прибытия. Светлана Игоревна дала понять, что Егоровы "дилетантские потуги" ни к чему хорошему не приведут, а только усложнят и запутают уже начавшееся расследование происшедшего. Услышав это, Егор едва ни вскипел прямо в тёщином кабинете, но всё же с большим усилием заставил себя сдержаться. Подумалось, будет ещё время поставить её на место, чтобы ежеминутно не указывала, как вести себя и что делать.
Только во все последующие дни Егору так и не представился случай поругаться с тёщей. Вечером, когда они вернулись из клиники домой, перед Егором вновь была уже не волевая властительница своей хирургической вотчины с железными нервами "боцмана в юбке", а обыкновенная пожилая женщина, смертельно уставшая после работы и притихшая, обременённая массой домашних забот. Она готовила ужин на всю семью, стирала в ванной бельё, потом прибиралась в комнатах, а уже заполночь долго шелестела в своём кабинете страницами каких-то научных журналов.
Непрядов так и не отважился помешать ей своим нелицеприятным
разговором, к которому был готов как к торпедной атаке. Перед сном он опять проветрился на балконе, поглядел на ночную Неву. Затем прошёл в кухню, чтобы напиться воды. А когда возвращался в свою комнату, то услышал, как за дверью своего кабинета тихо, по-бабьи безутешно, выла Светлана Игоревна. Непрядов понял её и простил.
На этот раз Егор надолго задержался в Ленинграде. Лишь на пару дней наведался в Москву, где ему вручили орден. Причем, не "Красного Знамени", как намечалось, а не поскупились даже на "Ленина". Вместе с тем дали понять, что до звания "Героя" чуть-чуть не дотянул: вот если бы с политотдельскими он не испортил отношений. Правда, утешили тем, чтобы готовился прикрепить к погонам ещё по одной звёздочке. Соответствующий приказ находился на подписи у министра. В Главном штабе ему сообщили также, что на Севера он может пока не торопиться. Лодка его уже вышла из базы и вскоре своим ходом прибудет в Ленинград, где её поставят в док для производства капитального ремонта.
Свиделся Непрядов и с первым своим командиром и наставником Христофором Петровичем Дубко. Тот пребывал уже в звании вице-адмирала и занимал в Главном штабе довольно высокий пост. Разговор их состоялся в адмиральском кабинете уже после рабочего дня. За рюмкой коньяка как раз представился случай обмыть Непрядовский орден. Христофор Петрович был искренне рад Егору. Он дотошно расспросил своего бывшего "штурманца" о его теперешних командирских делах. Впрочем, как оказалось, о всех злоключениях и удачах Егора адмирал был хорошо осведомлён и принимал во всём этом, в силу своего положения, весьма деятельное участие. Именно благодаря усилиям Христофора Петровича в столь запутанную,
обросшую всякими небылицами историю с непрядовской лодкой была внесена полная ясность. Свих учеников и друзей адмирал в обиду не давал и, по мере возможности, всегда умел за них постоять.
- Задал ты всем нам работёнку, братец-штурман, - как встарь, с юморком говорил Христофор Петрович своим по-прежнему мощным, рыкающим басом. - Ведь тебя уже кое-кто чуть ли не за "врага народа" посчитал, а ты, оказывается, герой.
- Какой там герой, товарищ командир, - назвал он Дубко также запросто, по старой памяти. - Ведь еле ноги унесли.
- Не скромничай, - Христофор Петрович хитровато прищурился. - Я-то знаю, как у вас там всё произошло...
- Была работа, и мы её делали, как могли.
- А известно ли тебе, что после этой вашей "работы" едва не всех командиров тех самых фрегатов, которые за вами гонялись, понизили в звании и в должности?
- Да ну?! - удивился Непрядов. - За что же их так-то?
- А за враньё своему начальству. - Дубко ухмыльнулся. - Твои "визави" дружно доложили, что уничтожили твою лодку, якобы, как неопознанную и вторгшуюся с враждебными намерениями в чужие территориальные воды. Получили за это похвалу и награды. А потом выяснилось - блеф это всё! Твоя лодка как ни в чём ни бывало своим ходом возвращается в базу. Тем самым влепил ты им "пощёчину", и будь здоров какую!
Порывшись в сейфе, Христофор Петрович извлёк оттуда папку с грифом "Сов. секретно" и доверительно протянул её Егору со словами:
- Сам полюбуйся, что они пишут о тебе. Это дорогого стоит.
Непрядов бегло пролистал несколько страничек докладной записки,
где были собраны разведданные, касавшиеся его лодки. Он даже представить себе не мог, какое продолжение получит его "контакт" с противолодочными кораблями. Егор своими глазами видел копию документа в переводе с английского, где подтверждался факт потопления "неопознанной" подводной лодки. А потом следовало опровержение, признававшее, что "утопленники" благополучно всплыли, а затем "растворились" в океане, так и не позволив обнаружить себя в дальнейшем ни противолодочной авиации, ни надводным кораблям. Далее следовал абзац, специально подчёркнутый красным карандашом: "Такой хорошо подготовленный, стойкий экипаж может являть собой законную гордость подводного флота любой страны. А изобретательность и личное мастерство командира заслуживают отдельной оценки". В довершение всего прилагалась фотография, на которой была изображена Непрядовская лодка, "перемахивавшая" через коралловые рифы. По всей вероятности, этот момент запечатлел какой-то командос, находившийся рядом с перемычкой в кустах.
- А мы и не подозревали, что нас фотографируют, - удивлённо сказал Непрядов. - Да ещё едва не в упор.
- Допускаю, что в сложившейся ситуации вам не до того было.
- Это уж точно, - согласился Егор, припоминая, как это всё происходило. - Нервы у всех на пределе. Думали, как бы ноги поскорее унести.
- Повезло ещё, что вовремя догадались вы поднырнуть под слой температурного скачка. А фрегаты потом по наводке вертолёта дружно пробомбили косяк селёдки, который все они приняли за лодку.
- И всё же не пойму, почему они так уверены были, что потопили нас?
- Да по всем признакам так и получалось. На месте бомбежки были
обнаружены два пробковых жилета и ещё кое-какой мелкий хлам. Вот и посчитали, что всё это всплыло в результате потопления лодки. К тому же акустиков совсем с толку сбил какой-то давно затонувший корабль. На ваше счастье он оказался как раз в том самом месте, где был и косяк селёдки. Получилось фоновое наложение. Сам знаешь, скопление рыбы шумит ведь не хуже иной субмарины. А когда рыбий косяк разметали, локаторы четко определили нахождение на дне массы металла - того самого затонувшего корабля. Ну, чем не уничтоженная лодка? А два жилета со штатными номерами - это уже неопровержимый факт.
- Надо же! А мой боцман сокрушался, куда эти два жилета подевались. Выходит, из-за обычного разгильдяйства их просто смыло за борт и течением отнесло в море.
Только про себя Егор подумал: "Везет же дуракам! Не было бы счастья, да несчастье помогло..."
- Что ж, вся служба флотская состоит из парадоксов, - как бы подловил Егора на его сокровенной мысли Дубко. - Оттого и победить нас нельзя. Кстати, все фазы твоего маневрирования, равно как и безграмотные действия командиров противолодочных фрегатов, теперь во всех деталях изучаются кадетами военно-морской академии в Аннаполисе. Так-то вот, знай наших! - и с этими словами Христофор Петрович поднял наполненную коньяком рюмку. - За твой высокий орден, штурман.
Они выпили до дна, как и положено, по-флотски чётко вскинув локти.
Егору нравилось, что в личном обращении Дубко по привычке называл его "штурманом", вкладывая в это слово некий уважительный смысл особо почитаемого на флоте звания, которое истинному моряку даётся пожизненно. В свою очередь, и Егор называл Христофора
Петровича не иначе, как "командиром", признавая в нём своего учителя. Тем самым оба они оставались в ином, прежнем измерении прожитых совместной службой лет.
- Будь моя воля, - говорил Дубко, назидательно помахивая ломтиком лимона, перед тем, как им закусить, - я бы тебе не задумываясь дал все же звезду Героя, - многозначительно вскинув бровь, он добавил. - Больше скажу: ты непременно получил бы на грудь "звездочку", не поругайся со своим замполитом. У нас это очень даже не приветствуют...
- Так уж получилось, - сказал Егор и поморщился, явно не желая продолжать эту болезненную тему.
- Понимаю, - согласился Христофор Петрович. - Но здесь я тебе не судья.
- А вообще-то, не за славой - за честью в моря ходим,.. - напомнил Егор. - Вы же сами всех нас этому учили.
- Молодец, усвоил, - похвалил адмирал. - Но вот только забыл ещё одну заповедь: со своим замполитом ругаться - всё равно что против ветра... Ну, сам понимаешь. Он всегда будет сухим, а вот ты окажешься, так сказать, влажным.
- Служу, как умею, товарищ адмирал. По другому не получается.
- Ну и служи себе, командир. За то и уважаю тебя.
Когда они стали прощаться, Дубко многозначительно намекнул, чтобы Егор вслед за повышением в звании готовился и к новому назначению. Хотя и не стал уточнять, что он конкретно имел под этим ввиду. Любопытствовать, естественно, было бы неуместно, и Егор лишь принял слова Христофора Петровича к сведению. Ясно было лишь то, что теперь перед ним раскрывались новые, далеко не худшие перспективы по службе.
25
Ко дню возвращения Непрядова в Ленинград его лодка, отбуксированная с Северов, ошвартовалась уже у стенки морского ремонтного завода. Егор особенно обрадовался, когда узнал, что на переходе ею единолично командовал Кузьма Обрезков. А это означало, что дружок теперь окончательно реабилитирован в глазах начальства и никто ему, надо полагать, уже не будет ставить в упрёк прежние "прегрешения".
Непрядов быстро освоился на берегу. Он зажил более спокойной и размеренной жизнью добропорядочного семьянина. Весь день проводил на корабле, готовя его к постановке в док. А вечером, приняв душ и сменив комбинезон на обычный костюм, выходил через проходную морзавода, за которой его поджидал Стёпка. Вдвоем они садились на трамвай и ехали в клинику. Светлана Игоревна, как обычно, позволяла им побыть с Катей не более пятнадцати минут, после чего обоих бесцеремонно выпроваживала за дверь.
Катя по-прежнему пребывала в состоянии глубокой депрессии, ни на что не обращая внимания, никого не узнавая и совсем не разговаривая. Говорил, как всегда, сам Егор. Он обстоятельно докладывал жене, как продвигаются у них на лодке ремонтные работы, будто её могло это хоть в какой-то мере интересовать, потом переходил на домашние дела, затем расхваливал Стёпкины школьные успехи, особенно по математике. А Катя всё молчала, отрешённо глядя в какую-то выбранную на потолке точку. Когда Егор умолкал, в надежде хоть слово услышать в ответ, её состояние также ничуть не менялось. И порой смертная тоска охватывала Непрядова от мысли, что его жена такой останется навсегда: никогда больше не заговорит и даже не пошевелится.
Но больнее всего было смотреть, как переживал Стёпка. Рядом с
отцом он старался изо всех силёнок быть мужественным, но всё же слезинки порой наворачивались ему на глаза. Он по-детски жалостливо глядел на мать. И тоже с нетерпением всё время ждал, когда она хоть слово обронит. Стёпка уже не раз повинился перед ней за свой побег из дома, но прощения от неё так и не получил. Сынишка мучился от осознанной им вины, но даже Егор ничем не мог помочь, как бы ни старался успокоить и приласкать своего мальчишку.
Обещанный Светланой Игоревной консилиум нескольких "светил от хирургии" состоялся с запозданием на две недели. В тот день Егор был словно сам не свой. Все дела валились у него из рук, и ни о чем другом, кроме окончательного приговора этих "светил" его жене, он не мог думать. Еле дождался конца рабочего дня и сразу же поспешил в клинику, поймав у заводской проходной подвернувшееся такси. Он буквально вломился в тёщин кабинет, когда оттуда начали выходить какие-то незнакомые солидные люди, с недоумением сторонившиеся нетерпеливого верзилы в припорошенной снегом шинели. Светлана Игоревна строгим взглядом остановила его бурный порыв и с выражением, не повышая голоса, отчитала за появление перед ней в верхней одежде и без халата. А Егор при этом глядел на неё так, будто тёща несла ему какую-то несусветную чушь, вместо того, чтобы говорить по существу, о самом главном, что их обоих одинаково тревожило и волновало. Но Светлана Игоревна, как бы натешившись своей властью, предупредила нетерпеливый вопрос зятя и сказала:
- Успокойся, надежда есть. Во всяком случае, назначена ещё одна операция, а там поглядим. Катюша ещё молода, у неё крепкий организм, здоровое сердце. Думаю, на этот раз всё получится.
- Это "они" так сказали? - Непрядов кивнул в сторону двери, за
которой скрылись "светила".
- Это я тебе говорю, - вскинув тонкую бровь, вразумила теща. - Разве этого недостаточно?
- Но она хоть бы заговорит? - допытывался Егор.
- Если надо, то запоет и запляшет. Главный нерв не повреждён - вот это самое важное.
Егор широко, радостно улыбнулся. Ему захотелось сграбастать суровую тёщу и подбросить к потолку. Как бы угадав его необузданное намерение, она поспешно произнесла:
- Ну, ладно, ладно! Рано ещё слишком-то радоваться, - и повелела. - А теперь отправляйся домой. У меня масса дел, и голова кругом идёт. Ужинайте как-нибудь без меня. Можете отварить сосиски, или пожарить мороженую рыбу - всё в холодильнике.
- Есть! - весело принял команду Егор, приложив руку к козырьку фуражки. На радостях ему хотелось даже немного подурачиться перед тёщей.
Из клиники Егор вышел с ощущением новых надежд и ожиданий. Ноги с необыкновенной лёгкостью, как бы сами собой, несли его по улице. А в город совсем уже пришла зима. Валом валил мокрый снег. Со стороны Финского залива несло сырым, промозглым ветром. Непрядов шагал размашисто и быстро, будто сама удача вновь несла его на своих широких крыльях. Все мысли были только о Кате. Верилось, что вместе они будут ещё счастливы, и всё у них получится.
Однако Непрядов не забыл своё довольно неприятное объяснение с тёщей, когда она решительно воспротивилась тому, чтобы он пошёл в цирк и лично разобрался бы в истинных причинах случившегося с Катей несчастья. Более того, взяла даже слово с него, что он ничего не будет в этом деле самостоятельно предпринимать, прежде не посоветовавшись с ней. Она продолжала настаивать, что надо непременно дождаться Тимофея Фёдоровича, который один якобы только и мог понять и оценить суть случившегося. Но Катин отец на этот раз почему-то никак не мог вырваться из своей Первопрестольной в город на Неве, поскольку находились какие-то неотложные дела. Тем не менее, он едва не каждый вечер названивал по телефону, чтобы справиться о здоровье дочери. Когда же Непрядов, теряя всякое терпение, пытался с тестем поговорить о случившемся по-мужски открыто, тот неизменно уклонялся от прямого объяснения и тоже настойчиво советовал ничего не предпринимать самостоятельно, а дождаться всё же его приезда.
Непрядов не мог не чувствовать, что во всём том, что произошло с его женой, есть какая-то недосказанность, а может быть и тайна, которую от него пытаются скрыть. И это состояние неопределённости постоянно угнетало и мучило Егора. Когда же тёща поняла, что егорову терпению приходит конец, она вдруг потребовала, чтобы он вместе со Стёпкой отправился бы на время зимних каникул в Укромовку.
- Мальчику нужен воздух, - резонно заявила Светлана Игоревна, узнав о том, что зятю полагается отпуск. - Да и тебе, лихой подводник, отдышаться от твоей отсечной углекислоты не помешает, - и в довершение решительно предупредила. - К Катюше я вас обоих всё равно в ближайшие дни пускать не стану. Её предстоит серьезно готовить к операции - разные обследования, анализы. А ваше присутствие при этом совсем необязательно. Словом, езжайте к деду. Он и так вас давно заждался.
Возразить на это было нечем. И опять ничего не оставалось, как
подчиниться властолюбивой тёще. Отец с сыном принялись собираться в дорогу.
26
Возвращение в Укромовку всегда было для Егора праздником. Не так уж часто выпадало ему, обременённому нескончаемым грузом командирских забот и житейской текучки, вновь оказаться в родных местах. Только здесь, под крышей старого дома, обретал он вожделенный покой, чтобы затем, впрок надышавшись Укромовским воздухом, снова уйти в бесконечные глубины дальних широт. На этот раз они были вдвоем с сыном, и это придавало особый смысл и очарование его теперешнему возвращению домой. Ведь это была и Стёпкина Родина, где их постоянно ждут, где им всегда рады.
Со станции, как обычно, добрались до села на попутке. Из кабины колхозного грузовичка выбрались у знакомой развилки дорог, чтобы затем, обогнув перелесок, кратчайшим путём выйти к околице.
По свежему снегу отцу и сыну шагалось легко и весело. Крепкий морозец бодрил, чуть пощипывая за уши, прихватывая нос и щёки. А им было хорошо вдвоём. Непрядов чувствовал, с какой горделивой влюблённостью поглядывал на него сынишка, стараясь подладиться к широким отцовским шагам. Егор был в корабельной кожаной куртке на меху, на голове командирская каракулевая шапка с коккардой. Он знал, что Степке особенно нравилось, когда отец его выглядел именно так вот, по-моряцки лихо, будто только что сошёл с корабля на берег и не успел ещё переодеться в шинель. Он и сам уже слегка "мореманил", не расставаясь с дарёной тельняшкой и подражая изо всех сил отцу.
Нельзя было не заметить, что появление главврача вызвало легкий переполох. Старушка-гардеробщица тотчас спрятала под прилавок своё вязание, молоденькие медсестрички, прихорашивавшиеся перед зеркалом, мгновенно упорхнули. Перестали взаимно улыбаться и посерьёзнели двое солидных на вид коллег Светланы Игоревны, непринужденно болтавшие о чём-то у дверей её кабинета. Судя по всему, тёща правила в своей хирургической вотчине не менее твёрдой рукой, чем у себя дома.
Непрядову не сразу разрешили войти в палату, где лежала Катя. Сперва ему было велено подождать в приёмной, пока не закончится утренний обход.
Сидя на обтянутом белым чехлом диване, Егор слышал, как в тишине коридоров шуршала подошвами многочисленная свита, сопровождавшая Светлану Игоревну. Временами отчетливо слышался её властный, царственно непререкаемый голос. Она кого-то распекала, не то давала указания. "И все же лихой вышел бы из неё боцман, будь она мужиком", - невольно шевельнулась в голове у Непрядова какая-то желчная мысль. Он знал, что тёща, утверждавшая беспрекословное повиновение своей персоне, слегка пасовала лишь перед собственным зятем, видя в нём натуру не менее волевую, чем она сама. Теперь же Светлана Игоревна будто брала реванш, нарочно испытывая Егорово терпение. Она же знала, как сердце Егора на части разрывалось от нетерпения поскорее увидать Катю. Но его не пускали к ней, заставляя бестолку сидеть на диване и чего-то ждать. Это состояние вынужденной зависимости раздражало и злило Егора. Его так и подмывало послать "куда подальше" все условности и попытаться самому разыскать палату, где лежала его жена.
Наконец, тёща появилась в приёмной. Величавым жестом она повелела Непрядову встать. Придерживая полы халата, наброшенного на китель, Егор последовал за Светланой Игоревной. Они миновали бесконечно тянувшийся длинный коридор, поднялись на второй этаж и пошли по каким-то немыслимым закоулкам, галереям и переходам. У одной из многочисленных дверей тёща остановилась. Строго глянув, предупредила:
- Для начала быть здесь не более десяти минут и ни секунды больше. Катя совсем плоха. Как скажу - сразу вон. Тебе понятно?
Непрядов угрюмо кивнул.
Толкнув дверь, Светлана Игоревна позволила Егору войти в палату. При этом дала понять, что оставляет их наедине.
Непрядов помедлил, как бы призывая в помощь всё свое мужество. Он шагнул через порог с таким ощущением, будто в этой просторной, затенённой шторами комнате его ждала виселица, не то гильотина.
Он увидал Катю. Она лежала посреди помещения на высокой койке, похожей скорее на какой-то хитроумный станок. Неподвижное тело её было забрано в жёсткий корсет. Руки выпростаны поверх одеяла. С трудом узнавал Непрядов черты дорогого ему лица - таким изменившимся, донельзя измождённым и осунувшимся представлялось оно. Трудно было вообразить, что стало с её прекрасной, исполненной самого совершенства фигурой, которой он прежде никогда не переставал восхищаться. Это была уже совсем другая женщина, казавшаяся ко всему безразличной, отрешённой от всего на свете и пребывавшая в тяжёлом забытьи.
Непрядов осторожно приблизился. С чувством сострадания и боли он глядел на жену, стараясь пересилить мёртвой хваткой стиснувшую его горло спазму. Катя не двигалась, будто и вовсе не дышала.
Егор тихо позвал её по имени. Она не ответила, оставаясь недвижной. Тогда он заговорил сам, чтобы только не молчать. Начал рассказывать, как Стёпка, "негодник этакий", оказался на Северах, о чём они при встрече разговаривали, что поделывали, пока вчера вечером не возвратились домой.
Наконец, она открыла глаза - такие же на удивление ясные, полные небесной голубизны, как и в пору их первой встречи. Пожалуй, то было единственное, что оставалось от неё прежней. Истолковав это знаком привета, Егор наклонился и поцеловал жену в щёку. Терпеливо ждал, что она скажет, но так и не дождался. Катя находилась в непонятном и пугающем состоянии полного оцепенения. Она будто пребывала в неземном измерении, совсем не реагируя на зовущие, ищущие ответа егоровы слова.
Отчаяние и страх за жену охватили Егора. Он в растерянности
оглянулся, как бы прося поддержки у вошедшей в комнату тёщи. Но та решительно указала Егору на дверь, давая тем самым понять, что время свидания истекло. И Непрядову ничего не оставалось, как подчиниться. До последнего мгновенья ожидая ответа, он ещё раз глянул на жену. Катя молчала. Тогда Егор напоследок поцеловал её и вышел в коридор.
Тёща какое-то время оставалась вместе с Катюшей. Было слышно, как Светлана Игоревна что-то говорили дочери, так же не получая ответа. Потом и сама появилась. По её озабоченному, расстроенному лицу Егор мог прочитать, что надеяться пока им особенно не на что.
Светлана Игоревна привела зятя в свой кабинет и там, за чашкой чая, уже не таясь и не мудрствуя, откровенно поведала всё как есть. По её словам, Катя в результате травмы пребывала в состоянии тетраплегии, когда ей невозможно было шевельнуть ни рукой, ни ногой. Сколько будет такое продолжаться, она сказать не бралась. Примерно через месяц должен был состояться консилиум, после которого станет ясно, как будет протекать Катюшина болезнь. Тёща не скрывала, что слишком велика вероятность того, что Катя на всю жизнь может остаться калекой. При этих словах Светлана Игоревна пристально поглядела на зятя, осторожно оценивая, какое это произведёт на него впечатление. Потом вдруг сказала:
- Теперь особенно трудно придется тебе, Егор. Подумай и реши, готов ли ты к этому?
- К чему - этому? - напрягся Непрядов.
- Да все к тому, что увидел и услышал,.. - продолжала вкрадчиво допытываться Светлана Игоревна.
Непрядов еле смолчал, но при этом так выразительно глянул на тёщу, что она предпочла больше не испытывать терпение зятя.
- Ты пей чай, пей, - поспешила напомнить, - не то остынет.
- Плохо же вы знаете меня, Светлана Игоревна, - сказал Егор неприязненно и сурово, сквозь зубы пропуская слова.
- Впрочем, извини, конечно, если что не так сказала...
Непрядов не ответил, твёрдо зная, что готов был до конца нести свой крест, уготованный судьбой. Какие бы испытания опять не выпали, он всегда будет рядом со своей женой. Однако больно укололо, что Светлана Игоревна сомневалась в нем. "Баба - она и есть баба, хоть и доктор наук, - нелестно подумал он о своей тёще. - Ну, ничего! Если ещё раз позволит себе такие штучки, уж как следует врежу - всё выскажу, чтоб стыдно карге старой было..." Не слишком нравилось, что Светлана Игоревна излишне профессионально, по-деловому веля себя рядом с дочерью. Возможно, ни одного ласкового слова не сказала ей. "Ну, точно боцман в юбке! - снова подумалось Егору. - Выходит, первое впечатление о её придавленности горем было неверным, обманчивым. Это же не мать, а робот какой-то, которому всё равно, кого скальпелем кромсать: подопытную лягушку или собственную дочь..." И чувство жалости к жене вновь смешалось с ощущением обиды на тёщу.
Казалось, что Светлана Игоревна даже в мелочах продолжает всем навязывать свою волю. Как только волна отчаянья в душе Егора немного улеглась, его непременным желанием стало пойти в цирк и самому разобраться во всём случившемся. Постоянно мучил вопрос, как же могло случиться такое, что на репетиции не сработала система страховок? Правда, он знал постоянное стремление жены работать без лонжей, чтобы испытать радость "свободного полета" под куполом цирка. Но всё же хотелось лично выяснить, как это произошло, что жена сорвалась с трапеции. Наконец, почему силу её падения не ослабил
полагавшийся находиться внизу батут?
Однако тёща, узнав об этом намерении Егора, повела себя как-то странно. С излишним раздражением и недовольством она сказала, что совсем нет необходимости соваться в дела, в которых он всё равно ничего не смыслит. Тем более что родной Катин отец, Тимофей Фёдорович, примчался из Москвы тотчас, как только стало известно о случившемся с его дочерью несчастьем. Светлана Игоревна утверждала, что её бывший муж, как вполне компетентный специалист, конечно же во всём лучше разберётся и не стоит ему в этом мешать. Поскольку сам Тимофей Фёдорович бывал в Ленинграде лишь короткими наездами, Непрядову непреклонной тёщей велено было дожидаться его очередного прибытия. Светлана Игоревна дала понять, что Егоровы "дилетантские потуги" ни к чему хорошему не приведут, а только усложнят и запутают уже начавшееся расследование происшедшего. Услышав это, Егор едва ни вскипел прямо в тёщином кабинете, но всё же с большим усилием заставил себя сдержаться. Подумалось, будет ещё время поставить её на место, чтобы ежеминутно не указывала, как вести себя и что делать.
Только во все последующие дни Егору так и не представился случай поругаться с тёщей. Вечером, когда они вернулись из клиники домой, перед Егором вновь была уже не волевая властительница своей хирургической вотчины с железными нервами "боцмана в юбке", а обыкновенная пожилая женщина, смертельно уставшая после работы и притихшая, обременённая массой домашних забот. Она готовила ужин на всю семью, стирала в ванной бельё, потом прибиралась в комнатах, а уже заполночь долго шелестела в своём кабинете страницами каких-то научных журналов.
Непрядов так и не отважился помешать ей своим нелицеприятным
разговором, к которому был готов как к торпедной атаке. Перед сном он опять проветрился на балконе, поглядел на ночную Неву. Затем прошёл в кухню, чтобы напиться воды. А когда возвращался в свою комнату, то услышал, как за дверью своего кабинета тихо, по-бабьи безутешно, выла Светлана Игоревна. Непрядов понял её и простил.
На этот раз Егор надолго задержался в Ленинграде. Лишь на пару дней наведался в Москву, где ему вручили орден. Причем, не "Красного Знамени", как намечалось, а не поскупились даже на "Ленина". Вместе с тем дали понять, что до звания "Героя" чуть-чуть не дотянул: вот если бы с политотдельскими он не испортил отношений. Правда, утешили тем, чтобы готовился прикрепить к погонам ещё по одной звёздочке. Соответствующий приказ находился на подписи у министра. В Главном штабе ему сообщили также, что на Севера он может пока не торопиться. Лодка его уже вышла из базы и вскоре своим ходом прибудет в Ленинград, где её поставят в док для производства капитального ремонта.
Свиделся Непрядов и с первым своим командиром и наставником Христофором Петровичем Дубко. Тот пребывал уже в звании вице-адмирала и занимал в Главном штабе довольно высокий пост. Разговор их состоялся в адмиральском кабинете уже после рабочего дня. За рюмкой коньяка как раз представился случай обмыть Непрядовский орден. Христофор Петрович был искренне рад Егору. Он дотошно расспросил своего бывшего "штурманца" о его теперешних командирских делах. Впрочем, как оказалось, о всех злоключениях и удачах Егора адмирал был хорошо осведомлён и принимал во всём этом, в силу своего положения, весьма деятельное участие. Именно благодаря усилиям Христофора Петровича в столь запутанную,
обросшую всякими небылицами историю с непрядовской лодкой была внесена полная ясность. Свих учеников и друзей адмирал в обиду не давал и, по мере возможности, всегда умел за них постоять.
- Задал ты всем нам работёнку, братец-штурман, - как встарь, с юморком говорил Христофор Петрович своим по-прежнему мощным, рыкающим басом. - Ведь тебя уже кое-кто чуть ли не за "врага народа" посчитал, а ты, оказывается, герой.
- Какой там герой, товарищ командир, - назвал он Дубко также запросто, по старой памяти. - Ведь еле ноги унесли.
- Не скромничай, - Христофор Петрович хитровато прищурился. - Я-то знаю, как у вас там всё произошло...
- Была работа, и мы её делали, как могли.
- А известно ли тебе, что после этой вашей "работы" едва не всех командиров тех самых фрегатов, которые за вами гонялись, понизили в звании и в должности?
- Да ну?! - удивился Непрядов. - За что же их так-то?
- А за враньё своему начальству. - Дубко ухмыльнулся. - Твои "визави" дружно доложили, что уничтожили твою лодку, якобы, как неопознанную и вторгшуюся с враждебными намерениями в чужие территориальные воды. Получили за это похвалу и награды. А потом выяснилось - блеф это всё! Твоя лодка как ни в чём ни бывало своим ходом возвращается в базу. Тем самым влепил ты им "пощёчину", и будь здоров какую!
Порывшись в сейфе, Христофор Петрович извлёк оттуда папку с грифом "Сов. секретно" и доверительно протянул её Егору со словами:
- Сам полюбуйся, что они пишут о тебе. Это дорогого стоит.
Непрядов бегло пролистал несколько страничек докладной записки,
где были собраны разведданные, касавшиеся его лодки. Он даже представить себе не мог, какое продолжение получит его "контакт" с противолодочными кораблями. Егор своими глазами видел копию документа в переводе с английского, где подтверждался факт потопления "неопознанной" подводной лодки. А потом следовало опровержение, признававшее, что "утопленники" благополучно всплыли, а затем "растворились" в океане, так и не позволив обнаружить себя в дальнейшем ни противолодочной авиации, ни надводным кораблям. Далее следовал абзац, специально подчёркнутый красным карандашом: "Такой хорошо подготовленный, стойкий экипаж может являть собой законную гордость подводного флота любой страны. А изобретательность и личное мастерство командира заслуживают отдельной оценки". В довершение всего прилагалась фотография, на которой была изображена Непрядовская лодка, "перемахивавшая" через коралловые рифы. По всей вероятности, этот момент запечатлел какой-то командос, находившийся рядом с перемычкой в кустах.
- А мы и не подозревали, что нас фотографируют, - удивлённо сказал Непрядов. - Да ещё едва не в упор.
- Допускаю, что в сложившейся ситуации вам не до того было.
- Это уж точно, - согласился Егор, припоминая, как это всё происходило. - Нервы у всех на пределе. Думали, как бы ноги поскорее унести.
- Повезло ещё, что вовремя догадались вы поднырнуть под слой температурного скачка. А фрегаты потом по наводке вертолёта дружно пробомбили косяк селёдки, который все они приняли за лодку.
- И всё же не пойму, почему они так уверены были, что потопили нас?
- Да по всем признакам так и получалось. На месте бомбежки были
обнаружены два пробковых жилета и ещё кое-какой мелкий хлам. Вот и посчитали, что всё это всплыло в результате потопления лодки. К тому же акустиков совсем с толку сбил какой-то давно затонувший корабль. На ваше счастье он оказался как раз в том самом месте, где был и косяк селёдки. Получилось фоновое наложение. Сам знаешь, скопление рыбы шумит ведь не хуже иной субмарины. А когда рыбий косяк разметали, локаторы четко определили нахождение на дне массы металла - того самого затонувшего корабля. Ну, чем не уничтоженная лодка? А два жилета со штатными номерами - это уже неопровержимый факт.
- Надо же! А мой боцман сокрушался, куда эти два жилета подевались. Выходит, из-за обычного разгильдяйства их просто смыло за борт и течением отнесло в море.
Только про себя Егор подумал: "Везет же дуракам! Не было бы счастья, да несчастье помогло..."
- Что ж, вся служба флотская состоит из парадоксов, - как бы подловил Егора на его сокровенной мысли Дубко. - Оттого и победить нас нельзя. Кстати, все фазы твоего маневрирования, равно как и безграмотные действия командиров противолодочных фрегатов, теперь во всех деталях изучаются кадетами военно-морской академии в Аннаполисе. Так-то вот, знай наших! - и с этими словами Христофор Петрович поднял наполненную коньяком рюмку. - За твой высокий орден, штурман.
Они выпили до дна, как и положено, по-флотски чётко вскинув локти.
Егору нравилось, что в личном обращении Дубко по привычке называл его "штурманом", вкладывая в это слово некий уважительный смысл особо почитаемого на флоте звания, которое истинному моряку даётся пожизненно. В свою очередь, и Егор называл Христофора
Петровича не иначе, как "командиром", признавая в нём своего учителя. Тем самым оба они оставались в ином, прежнем измерении прожитых совместной службой лет.
- Будь моя воля, - говорил Дубко, назидательно помахивая ломтиком лимона, перед тем, как им закусить, - я бы тебе не задумываясь дал все же звезду Героя, - многозначительно вскинув бровь, он добавил. - Больше скажу: ты непременно получил бы на грудь "звездочку", не поругайся со своим замполитом. У нас это очень даже не приветствуют...
- Так уж получилось, - сказал Егор и поморщился, явно не желая продолжать эту болезненную тему.
- Понимаю, - согласился Христофор Петрович. - Но здесь я тебе не судья.
- А вообще-то, не за славой - за честью в моря ходим,.. - напомнил Егор. - Вы же сами всех нас этому учили.
- Молодец, усвоил, - похвалил адмирал. - Но вот только забыл ещё одну заповедь: со своим замполитом ругаться - всё равно что против ветра... Ну, сам понимаешь. Он всегда будет сухим, а вот ты окажешься, так сказать, влажным.
- Служу, как умею, товарищ адмирал. По другому не получается.
- Ну и служи себе, командир. За то и уважаю тебя.
Когда они стали прощаться, Дубко многозначительно намекнул, чтобы Егор вслед за повышением в звании готовился и к новому назначению. Хотя и не стал уточнять, что он конкретно имел под этим ввиду. Любопытствовать, естественно, было бы неуместно, и Егор лишь принял слова Христофора Петровича к сведению. Ясно было лишь то, что теперь перед ним раскрывались новые, далеко не худшие перспективы по службе.
25
Ко дню возвращения Непрядова в Ленинград его лодка, отбуксированная с Северов, ошвартовалась уже у стенки морского ремонтного завода. Егор особенно обрадовался, когда узнал, что на переходе ею единолично командовал Кузьма Обрезков. А это означало, что дружок теперь окончательно реабилитирован в глазах начальства и никто ему, надо полагать, уже не будет ставить в упрёк прежние "прегрешения".
Непрядов быстро освоился на берегу. Он зажил более спокойной и размеренной жизнью добропорядочного семьянина. Весь день проводил на корабле, готовя его к постановке в док. А вечером, приняв душ и сменив комбинезон на обычный костюм, выходил через проходную морзавода, за которой его поджидал Стёпка. Вдвоем они садились на трамвай и ехали в клинику. Светлана Игоревна, как обычно, позволяла им побыть с Катей не более пятнадцати минут, после чего обоих бесцеремонно выпроваживала за дверь.
Катя по-прежнему пребывала в состоянии глубокой депрессии, ни на что не обращая внимания, никого не узнавая и совсем не разговаривая. Говорил, как всегда, сам Егор. Он обстоятельно докладывал жене, как продвигаются у них на лодке ремонтные работы, будто её могло это хоть в какой-то мере интересовать, потом переходил на домашние дела, затем расхваливал Стёпкины школьные успехи, особенно по математике. А Катя всё молчала, отрешённо глядя в какую-то выбранную на потолке точку. Когда Егор умолкал, в надежде хоть слово услышать в ответ, её состояние также ничуть не менялось. И порой смертная тоска охватывала Непрядова от мысли, что его жена такой останется навсегда: никогда больше не заговорит и даже не пошевелится.
Но больнее всего было смотреть, как переживал Стёпка. Рядом с
отцом он старался изо всех силёнок быть мужественным, но всё же слезинки порой наворачивались ему на глаза. Он по-детски жалостливо глядел на мать. И тоже с нетерпением всё время ждал, когда она хоть слово обронит. Стёпка уже не раз повинился перед ней за свой побег из дома, но прощения от неё так и не получил. Сынишка мучился от осознанной им вины, но даже Егор ничем не мог помочь, как бы ни старался успокоить и приласкать своего мальчишку.
Обещанный Светланой Игоревной консилиум нескольких "светил от хирургии" состоялся с запозданием на две недели. В тот день Егор был словно сам не свой. Все дела валились у него из рук, и ни о чем другом, кроме окончательного приговора этих "светил" его жене, он не мог думать. Еле дождался конца рабочего дня и сразу же поспешил в клинику, поймав у заводской проходной подвернувшееся такси. Он буквально вломился в тёщин кабинет, когда оттуда начали выходить какие-то незнакомые солидные люди, с недоумением сторонившиеся нетерпеливого верзилы в припорошенной снегом шинели. Светлана Игоревна строгим взглядом остановила его бурный порыв и с выражением, не повышая голоса, отчитала за появление перед ней в верхней одежде и без халата. А Егор при этом глядел на неё так, будто тёща несла ему какую-то несусветную чушь, вместо того, чтобы говорить по существу, о самом главном, что их обоих одинаково тревожило и волновало. Но Светлана Игоревна, как бы натешившись своей властью, предупредила нетерпеливый вопрос зятя и сказала:
- Успокойся, надежда есть. Во всяком случае, назначена ещё одна операция, а там поглядим. Катюша ещё молода, у неё крепкий организм, здоровое сердце. Думаю, на этот раз всё получится.
- Это "они" так сказали? - Непрядов кивнул в сторону двери, за
которой скрылись "светила".
- Это я тебе говорю, - вскинув тонкую бровь, вразумила теща. - Разве этого недостаточно?
- Но она хоть бы заговорит? - допытывался Егор.
- Если надо, то запоет и запляшет. Главный нерв не повреждён - вот это самое важное.
Егор широко, радостно улыбнулся. Ему захотелось сграбастать суровую тёщу и подбросить к потолку. Как бы угадав его необузданное намерение, она поспешно произнесла:
- Ну, ладно, ладно! Рано ещё слишком-то радоваться, - и повелела. - А теперь отправляйся домой. У меня масса дел, и голова кругом идёт. Ужинайте как-нибудь без меня. Можете отварить сосиски, или пожарить мороженую рыбу - всё в холодильнике.
- Есть! - весело принял команду Егор, приложив руку к козырьку фуражки. На радостях ему хотелось даже немного подурачиться перед тёщей.
Из клиники Егор вышел с ощущением новых надежд и ожиданий. Ноги с необыкновенной лёгкостью, как бы сами собой, несли его по улице. А в город совсем уже пришла зима. Валом валил мокрый снег. Со стороны Финского залива несло сырым, промозглым ветром. Непрядов шагал размашисто и быстро, будто сама удача вновь несла его на своих широких крыльях. Все мысли были только о Кате. Верилось, что вместе они будут ещё счастливы, и всё у них получится.
Однако Непрядов не забыл своё довольно неприятное объяснение с тёщей, когда она решительно воспротивилась тому, чтобы он пошёл в цирк и лично разобрался бы в истинных причинах случившегося с Катей несчастья. Более того, взяла даже слово с него, что он ничего не будет в этом деле самостоятельно предпринимать, прежде не посоветовавшись с ней. Она продолжала настаивать, что надо непременно дождаться Тимофея Фёдоровича, который один якобы только и мог понять и оценить суть случившегося. Но Катин отец на этот раз почему-то никак не мог вырваться из своей Первопрестольной в город на Неве, поскольку находились какие-то неотложные дела. Тем не менее, он едва не каждый вечер названивал по телефону, чтобы справиться о здоровье дочери. Когда же Непрядов, теряя всякое терпение, пытался с тестем поговорить о случившемся по-мужски открыто, тот неизменно уклонялся от прямого объяснения и тоже настойчиво советовал ничего не предпринимать самостоятельно, а дождаться всё же его приезда.
Непрядов не мог не чувствовать, что во всём том, что произошло с его женой, есть какая-то недосказанность, а может быть и тайна, которую от него пытаются скрыть. И это состояние неопределённости постоянно угнетало и мучило Егора. Когда же тёща поняла, что егорову терпению приходит конец, она вдруг потребовала, чтобы он вместе со Стёпкой отправился бы на время зимних каникул в Укромовку.
- Мальчику нужен воздух, - резонно заявила Светлана Игоревна, узнав о том, что зятю полагается отпуск. - Да и тебе, лихой подводник, отдышаться от твоей отсечной углекислоты не помешает, - и в довершение решительно предупредила. - К Катюше я вас обоих всё равно в ближайшие дни пускать не стану. Её предстоит серьезно готовить к операции - разные обследования, анализы. А ваше присутствие при этом совсем необязательно. Словом, езжайте к деду. Он и так вас давно заждался.
Возразить на это было нечем. И опять ничего не оставалось, как
подчиниться властолюбивой тёще. Отец с сыном принялись собираться в дорогу.
26
Возвращение в Укромовку всегда было для Егора праздником. Не так уж часто выпадало ему, обременённому нескончаемым грузом командирских забот и житейской текучки, вновь оказаться в родных местах. Только здесь, под крышей старого дома, обретал он вожделенный покой, чтобы затем, впрок надышавшись Укромовским воздухом, снова уйти в бесконечные глубины дальних широт. На этот раз они были вдвоем с сыном, и это придавало особый смысл и очарование его теперешнему возвращению домой. Ведь это была и Стёпкина Родина, где их постоянно ждут, где им всегда рады.
Со станции, как обычно, добрались до села на попутке. Из кабины колхозного грузовичка выбрались у знакомой развилки дорог, чтобы затем, обогнув перелесок, кратчайшим путём выйти к околице.
По свежему снегу отцу и сыну шагалось легко и весело. Крепкий морозец бодрил, чуть пощипывая за уши, прихватывая нос и щёки. А им было хорошо вдвоём. Непрядов чувствовал, с какой горделивой влюблённостью поглядывал на него сынишка, стараясь подладиться к широким отцовским шагам. Егор был в корабельной кожаной куртке на меху, на голове командирская каракулевая шапка с коккардой. Он знал, что Степке особенно нравилось, когда отец его выглядел именно так вот, по-моряцки лихо, будто только что сошёл с корабля на берег и не успел ещё переодеться в шинель. Он и сам уже слегка "мореманил", не расставаясь с дарёной тельняшкой и подражая изо всех сил отцу.