Баранов Юрий. Позывные дальних глубин

   Тем не менее, у Егора складывалось впечатление, что сын его старался как бы примирить свой крестик с собственным комсомольским билетом. И тот, и другой он постоянно носил при себе во внутреннем карманчике, пришитом к тельняшке. Поскольку искренне верил, что
   ведь это никто иной, как сам Христос был первым коммунистом. Егор за это не слишком даже упрекал сына. Надеялся, что тот сам во всём разберётся, когда придёт время. Просил только быть осторожным, чтобы не навлечь на себя неприятностей от факультетского начальства. Успокаивало ещё то обстоятельство, что учился сын просто блестяще и по всем показателям тянул на золотую медаль. Думалось, как-нибудь пронесёт, тем более что до выпуска из училища и производства в лейтенанты флота Российского Степану оставалось меньше года.
   С приездом сына Непрядов вновь воспрянул духом. Теперь после окончания рабочего дня снова было ему куда торопиться. В их скромной квартирке опять, как и раньше, затеплился маленький семейный очаг. В увольнение Степана всегда отпускали с ночёвкой, поскольку его теперешний командир, капитан третьего ранга Плотников, хорошо знал Непрядова-старшего и понимал, как тому нелегко было жить в одиночестве. Если у них не было выходов в море или учебных занятий и тренировок, то Плотников не возражал, чтобы отец с сыном виделись бы почаще.
   Теперь по воскресеньям Непрядовы вместе готовили семейный борщ, жарили картошку и даже пекли блины. А если погода позволяла, то с охотничьим ружьём отправлялись бродить по окрестным сопкам, надеясь подстрелить какую-нибудь водившуюся там дичь. Говорили обо всём, что душе было угодно. Егор втайне нарадоваться не мог сыном. Нравилось, как он взвешенно рассуждает о делах житейских и с каким вниманием ловит каждое отцовское слово. Иногда Непрядова охватывала такая нежность, что хотелось, как прежде в детстве, обнять сына, потискать его, или же просто поиграть и побаловаться, подурачиться с ним. Но только это всё осталось в прошлом. Теперь перед ним был вполне сформировавшийся взрослый человек, настоящий мужчина и будущий офицер, с которым полагалось держаться на равных, уважительно и без лишних эмоций.
   А Степан, с присущей ему жаждой познанья, глубоко забирался в их давнишние семейные тайны, о которых сам Егор имел весьма смутное представление. Копаясь в дедовой библиотеке, он как-то наткнулся на старинные гравюры с морскими пейзажами и какими-то батальными сценами. Когда же стал интересоваться, кому эти рисунки могли принадлежать, то выяснилось, что в роду у них когда-то уже были мореплаватели, к тому же имевшие отношения к великим географическим открытиям. Об этом говорили мастерски исполненные рисунки с видами камчатских сопок и берегов Аляски. А батальные сцены с такой достоверной подробностью мог воссоздать лишь тот, кто сам побывал в морском бою при Синопе. Но кто именно был в их роду тот замечательный пейзажист и баталист, затруднялся сказать даже сам Фрол Гаврилович: может, это был дед его, а может и родной дядя. Подпись-то в уголочке все равно значилась "Непрядов". А какой из них - поди угадай!
   И теперь уже проще было понять, почему отца Егора в своё время так неудержимо потянуло к себе море. Конечно же, он когда-то держал в руках эти удивительные рисунки, не раз любовался ими, мечтая о дальних странствиях и походах. А объявленный в тридцатые годы "комсомольский набор" на флот лишь приблизил Степана-старшего к осуществлению его самого заветного, быть может, желания. И Стёпка-младший не сомневался, что всё произошло именно так, а не иначе. Пейзажи были настолько хороши и заманчивы, что невольно заставляли и его самого мечтать о дальних морях и неведомых странах. Стёпка не терял надежды, что когда-нибудь отыщется и дневник того самого художника и мореплавателя. Об этом как-то обмолвился и Фрол Гаврилович, в давности видавший потрёпанную тетрадку в кожаном переплете, но вот куда она потом запропастилась - понятия не имел.
   Но выяснил Стёпка нечто более важное, чего осторожный дед по какой-то одному ему известной причине Егору никогда не говорил. Выходило так, что лихой черноморский мичман однажды всё же нашёл в себе мужество попросить у отца своего прощения за то, что когда-то всуе порвал с ним, как со служителем культа, всякие отношения. И слова эти покаянные будто бы передала Фролу Гавриловичу его невестка, когда перед войной приезжала единственный в свой жизни раз в Укромово Селище вместе с годовалым сыном. Сам Фрол Гаврилович тогда ответил на раскаяние своего Степана, что, мол, "Бог простит" и тем самым как бы не дал прощения сыну. То было как возложенное на него родительское проклятье, невольно сорвавшееся с отцовских уст. Хотя сердце прощало и душа кричала от боли за единственное чадо своё. Это всё, в понимании Фрола Гавриловича, не могло не сыграть своей роковой роли. Страшна беда и горе, что сын погиб, но куда ужаснее, что тело его так и осталось не преданным земле. И вот спустя годы и годы безутешный Фрол Гаврилович винил во всем случившемся лишь себя, свою гордыню, которая не позволила ему быть великодушным и простить Степана. Вот и получалось, что не внуку, а только правнуку признался во всём старый священник, принимая непростительное деяние своё за тяжкий грех. Правда, благодатным знамением свыше был ему вновь обретённый внук, с которым старик уже и не чаял когда-либо свидеться. Да только чувство глубокого раскаянья и вины всё равно не покидало. С этим он и доживал остаток своих дней.
   Обо всём этом Степан рассказал однажды отцу. Егор недоверчиво похмыкал, мол, не слишком ли дед какими-то надуманными терзаниями осложняет себе жизнь? Ведь что было, то прошло. И стоит ли теперь ворошить воспоминания, если всё равно ничего нельзя изменить либо переделать? Однако решил, что ему самому надо на пару-тройку деньков вырваться к деду. Думал, поговорит с ним и тем самым хоть как-то успокоит, уймёт стариковскую боль и тревогу.
   Непрядов заметил, что с приездом сына у него и на службе дела пошли как-то особенно удачно и споро. За что бы ни брался, всё получалось. Вновь он был уверен в себе, спокоен и весел, как в лучшие годы своей жизни. Прежние мрачные предчувствия уже не тревожили его. Стёпка теперь безраздельно владел всеми его надеждами и помыслами. Особенно нравилось, когда при встрече с Плотниковым тот вполне искренне начинал нахваливать Стёпку как одного из самых толковых и старательных стажёров, проходивших практику на его лодке: специальность свою знает превосходно, в море не укачивается, к тому же чётко исполняет обязанности дублёра вахтенного офицера. Вот и получалось к самодовольной радости Егора, что оба они, отец и сын, служили очень даже неплохо.
   4
   На разборе прошедших учений действия непрядовского экипажа были признаны образцовыми. Лодка подтвердила звание "отличной", а сам командир, естественно, ещё больше укрепил свой авторитет в глазах начальства. Его метод внезапной атаки путём глубокого обхода противника подо льдом был признан и по достоинству оценен. Все шансы были надеяться на соответствующее поощрение. Комдив даже намекнул, что самого Непрядова в скором времени может ожидать
   очередное повышение по службе - с переводом на адмиральскую должность при штабе.
   Егор к этому известию отнёсся спокойно, поскольку в ближайшее время расставаться с кораблём в его планы не входило. А что там на самом деле решит начальство - ещё вилами по воде писано. Никакими посулами Егор никогда не обольщался. Он просто служил как мог и как умел. И этим вполне довольствовался.
   И вот настал день, который много значил для Непрядова и всего экипажа. В штабе сообщили, что принято решение отправить его лодку в длительное автономное плавание в дальних арктических широтах, с выполнением целого ряда особо важных задач. Сам он в душе давно уже был к этому готов, поскольку знал, что именно его субмарина, как никакая другая, наилучшим образом приспособлена к длительному плаванию подо льдами. Теперь же предстояло делом доказать, на что способны лодки этого проекта. А Непрядовский экипаж, вполне вероятно, выбрали потому, что именно на него во флотских верхах надеялись больше всего.
   Начались привычные суматошные дни по подготовке к дальнему походу. Принимали на борт боезапас, пополняли провизионку, закачивали топливо для вспомогательных движков и питьевую воду для личного состава. Поневоле пришлось теперь Егору дневать и ночевать на корабле. Даже со Стёпкой стал видеться реже, да и то на борту своей лодки. Другого места для встречи отца с сыном теперь просто не находилось. Но Степан и сам был рад познакомиться с новейшим подводным кораблём, служить на котором, казалось, было пределом всех его мечтаний. По крайней мере, так думал отец, глядя, с каким благоговением и восторгом сын его осматривал совершеннейшие
   устройства корабля. Теперь вместо того, чтобы прогуливаться по сопкам, они ходили по отсекам лодки и в этом находили одинаковое удовлетворение. Но всё же короткими стали минуты, когда отец и сын могли побывать наедине. На командира, как и всегда в таких случаях, сваливалось столько дел, что он едва успевал с ними справляться.
   Немало забот выпало и Вадиму Колбеневу. Однажды он пришёл в каюту к Непрядову чем-то расстроенный. Грузно сел на диван, едва не продавив его могучим весом до основания. Егор сидел за письменным столом, просматривая ведомости на запчасти, которые механик Теренин дал ему на подпись. С краю стола пристроился и Кузьма Обрезков, - в ожидании подписи на свои продовольственные накладные.
   Слыша, как жалобно скрипел кожаный диван под Колбеневым, Егор сказал, не отрываясь взглядом от бумаг:
   - Вадимыч, ты по утрам бегал бы что ли, пока мы на берегу. Глядишь, так и сбросил бы пяток-другой лишних кило. А то ведь скоро в люк не пролезешь.
   - Партия прикажет, он и в угольное ушко проскользнёт, - сразу же съехидничал Кузьма. - Как бывший отличник он всё может...
   - Ты-то помолчал бы, двоечник несчастный, - сказал Обрезков, не перестававший при случае напоминать Кузьме его курсантское прошлое, когда тот на первом семестре числился отстающим по математике. - Это ты просочился каким-то чудом на второй курс. Хотя, если по совести, тебя следовало бы как "дубаря" оставить на первом курсе на второй год.
   - А я исправился, вот те крест, - тут же побожился Кузьма. - Зри в корень сегодняшнего дня, а не вчерашнего. Если наша лодка отличная, значит я - пятёрочник! - и прищурился, торжествуя победу. - Что, съел,
   зубрила несчастная?
   - Что сегодня такой сердитый, Вадимыч? - в свою очередь, с лукавством хана Кончака спросил Егор, как бы не замечая привычной перепалки дружков. - Иль сети порвались, иль ястребы не злы, и птицу с лёту не сбивают?..
   - И сеть крепка, и ястребы надёжны, и... танки наши быстры, - убеждённым тоном заверил Вадим. - Да вот только причин для радости, как при половцах не было, так и теперь нет.
   - Вот те раз! Экипаж хвалить в штабе не перестают.
   - А на замполита лодки в здешнем политотделе нарадоваться не могут, - встрял Кузьма и тут же уточнил. - Правда, замполитом кое-кто числится у нас по совместительству, вроде как "пристегни кобыле хвост". Экипаж и так сознательный. Кого же, спрашивается, воспитывать, как не самого себя?
   - Балабол! - Вадим с досадой отмахнулся.
   - А всё же? - настаивал Непрядов.
   Колбенев грустно помолчал. Потом, не торопясь, достал из кармана широченного кителя сигареты. Но прежде чем закурить, взглядом попросил на это командирского разрешения - ведь не в своей каюте был. Потом возбужденно заговорил так, будто продолжал с кем-то прерванный спор:
   - Ну, никак не понимают... Или не хотят понять...
   - Ты это о чём? - попросил Егор уточнить.
   - Да всё о том ЧП, которое имело место быть недавно в команде берегового обеспечения нашей лодки. Помнишь, когда двое "годков" избили "салажонка" за то, что тот якобы отказался делать за них приборку?
   - Скверная история, - согласился Вадим. - Но мы-то здесь причём? Это ведь не наши подчинённые. Прямого отношения мы к технической команде не имеем.
   - Но это как поглядеть. Береговая команда - это ведь тыл нашего экипажа, если брать по большому. От неё же, ой как зависит исправность работы всей нашей "умной" субмарины. Теперь же вдруг оказывается, что тыл этот непрочный, с гнильцой. Нам же пытаются втолковать, что ничего страшного не происходит. Всё в норме, ибо у отличной по всем статьям лодки просто не может не быть равноценной ей команды береговой обслуги. А там, как выясняется, и пьянки, и самоволки, а теперь вот и мордобой.
   - Послушай, Вадимыч, - начал вежливо укорять Кузьма. - Вот вечно ты кипятишься, даже без воды с своём "чайнике" - он выразительно постучал себя костяшками пальцев по темечку. - Тебе что, своих забот мало?
   - Короче, опять в политотделе со своими переругался? - спросил Егор, допытываясь до сути дела.
   - Ни с кем я не ругался. Просто высказал свои убеждения на этот счёт: в том смысле, что нашу береговую команду, таким образом, нельзя считать благополучной, а уж тем более продолжать числить её в передовиках социалистического соревнования. Происходит какая-то профанация святая святых. Все понимают, что флот наш Российский начал заболевать каким-то тяжким нравственным недугом. А мы всё это или не понимаем, или делаем вид, что ничего такого особенного не происходит.
   - Вот-вот, один ты такой выискался страдалец за всех, а все, выходит, против тебя одного, - Кузьма уничтожающе ткнул пальцем в сторону
   Вадима. - Неужели ты думаешь, что кроме тебя никто не понимает, что дела на флотах российских действительно идут наперекосяк? Я вот сам с начпродом Белкиным вчера чуть не подрался. Надо провизионку пополнять, а он, прыщ гнойный, лишь половину заявки, да и то консервами отоварить хочет. Нам положены свежие овощи и фрукты по полной норме. Только он, гад ползучий, вместо этого вздумал нам одну сушёную картошку, да кое-какие собачьи кости подсунуть. А ведь по накладной это всё значится как свежая капуста, морковочка, лучок и говядинка "першего" сорта. Так неужели не ясно, что это всё с наваром для кого-то на сторону сплавляется?
   - Успокойся, я с этим Белкиным разберусь, - пообещал Егор. - Но и ты не очень-то правду-матку на трюмном жаргоне качай. - Начпрод уже в штабе нажаловался, что ты хамишь ему. Он как-никак полковник, а ты - кавторанга. Не по чину орать на него стал. Хотя, махинатор он, конечно, известный, но ведь не пойманный.
   - Орать больше не буду, - посулил Кузьма. - Следующий раз я этому зажравшемуся борову морду набью. Ворюга он.
   - Допустим. Но это ещё надо доказать, - осадил дружка Егор. - Так вот брякнешь ему, а он в ответ: где факты, где доказательства? Ты же и окажешься в глупом положении.
   - Какие факты! Какие ещё нужны доказательства! - горячился Обрезков. - А дача у него на взморье в Петродворце? А две новенькие "Волги"? От трудов праведных что ли? Да ни за что не поверю!
   Непрядову на это нечем было возразить. Да и не в самом Белкине была суть. Не только с продуктами, но и вообще со снабжением дела на флоте шли всё хуже и хуже. Корабли ремонтировались с большим напряжением, все чащё случались перебои с поставками топлива и
   масел. Хорошо ещё, что на атомных лодках не экономили "на дровах", запасы энергоресурсов были у них предостаточными.
   - Что бы там ни было, - грустно вздохнул Егор, - но лодку нам к "бою-походу" готовить надо. Это уж, хоть умри, а сделай.
   - Понятное дело, - согласился Кузьма. - Потому я и лезу из кожи вон, чтобы всё, значит, в ажуре у нас было.
   Непрядов понимающе кивнул, мол, действуй, старпом.
   Взяв со стола подписанные квитанции, Обрезков вышел из каюты, исполненный решимостью "драться" с начпродом до победного конца. Колбенев же остался сидеть на диване, закурив новую сигарету.
   - Задумка у меня кое-какая есть, командир, - сказал, как только они остались вдвоём.
   - Валяй, - разрешил Егор, вальяжно разваливаясь в кресле.
   - Жизнь такая странная штука, что не замечаешь, как не по своей воле оказываешься в дураках. Ибо никогда не знаешь, когда под ногами найдёшь чью-то оброненную копейку, а когда в своём же дырявом кармане потеряешь целый рубль.
   - Ты это о себе? - осведомился Егор.
   - Конечно же не о вас с Кузьмой, - утешил Вадим. - Вы оба умные, потому как знаете, чего каждому из вас для полного счастья не хватает: одному щей суточных с наваром, а другому - фуражки с адмиральским крабом.
   Предвидя готовое было сорваться с языка у Егора возражение, Вадим поднял руку, прося внимания. Сам продолжал:
   - Пускай каждый получит то, чего достоин. Вам с Кузьмой - хоть по звезде Героя, а Белкину... хоть шваброй по морде. Себе же прошу одного: чтобы не мешали поискать кой чего, чтобы не оказаться в
   дураках.
   - Чего поискать-то?
   - Да вот, представь себе, всё то же самое - человеческое в человеке...
   - Ищи себе на здоровье. Я что, мешаю тебе?
   - Вот и не мешай. Более того, помоги. - Вадим сделал паузу, всласть затягиваясь сигаретным дымом. - Помнишь, Егор Степаныч, ты собирался в штабе поднять вопрос, чтобы пополнить наш экипаж двумя-тремя матросами срочной службы для всяких там ремонтных и подсобных работ?
   - Не только собирался, но и получил на это адмиральское "добро". Аж на целых пять душ. Больше, думаю, нам не потребуется. Теперь только надо бы толковых ребят поискать. Главное даже не в том, чтобы они были "на прихвате" у нашего мичмана Расходова: сделать приборку в кают-компании, или картошку на камбузе почистить... Прошлый поход показал, что в первом отсеке кому-то надо нести вахту. Автоматика там сложная, и контролировать её надо не только по приборам, но и личным присутствием. Словом, пломбировать первый отсек пока ещё рано. По крайней мере до тех пор, пока нам конструкцию некоторых узлов разработчики "до ума" не доведут.
   - А если бы я кое-кого из матросов взял бы на себя смелость лично предложить?
   - Так валяй, если ты такой храбрый!
   Колбенев немного задумался, будто не совсем был убеждён в том, правильно ли его поймут.
   - Видишь ли, Егорыч, - начал он, как бы подбираясь к сути издалека. - Дело здесь не совсем простое. В какой-то мере на кон будет поставлена моя офицерская честь. А не получится, так я сам перед начпо выложу на стол свой партбилет.
   - Даже так? - крайне удивлённый, Егор с настороженностью посмотрел на друга.
   - А как же иначе? - убеждал Вадим. - На общем собрании политотдела я привёл не только вопиющие факты развала дисциплины, но и попытки со стороны начальства это скрыть, как-то снивелировать. А при этом, заметь, присутствовал представитель Главпура из Москвы. Таким вот образом, получается, сор из избы вынес. Раз уж всё всплыло, тут же стали искать виноватых в нашей береговой команде. Офицерам - кому "неполное служебное соответствие", кому выговор, а вот двух морячков, которые избили своего же товарища - под трибунал. С прицелом, так сказать, на дисбат.
   - Так чем же ты недоволен теперь? Ведь сам этого хотел.
   - Нет, совсем не того я добивался. Нет ничего проще, чем назвать порок, но куда труднее помочь людям как-то изжить его. Ты опять можешь сказать, что не моё это дело, только я не могу от всего этого быть в стороне. Мне приходится сейчас даже ночевать в казарме вместе с матросами, чтобы тем самым попытаться некоторых от тюрьмы спасти. И матросики ко мне потянулись, зауважали. А народец там, доложу я тебе, ой, какой бедовый: подобрались там в основном списанные с лодок за всякие прегрешения. Только ведь никуда не денешься, и с этими людьми кому-то надо работать.
   - А кроме тебя, конечно, никого другого не нашлось?
   - Может, и нашлось бы. Но я же говорил, что в береговой команде люди прониклись ко мне симпатией, говорят со мной обо всём насущном, как на духу. Слово моё там особый вес имеет. А это,
   согласись, дорогого стоит.
   - Чего ж ты от меня хочешь, горемычный?
   - В сущности, не так уж много - сделай одно доброе дело.
   - И какое же?
   - В числе пятерых новых членов нашего экипажа я попросил бы, под свою личную ответственность, взять на борт старшин второй статьи Чурикова и Ганзю.
   - Так в чём проблема?
   - А в том, что эти двое как раз и учинили мордобой своему дружку.
   - Час от часу не легче, - сказал Егор обескураженно. - Только этой "радости" нам на борту недоставало. Ты хоть сам-то понимаешь до конца, что говоришь?
   - Понимаю, иначе и говорить бы не стал, - Вадим придавил в пепельнице недокуренную сигарету. - Не такие уж совсем пропащие эти Чуриков и Ганзя. Оба специалисты высокого класса, имеют дипломы техников. И ребята ведь неплохие.
   - Вот в этом как раз позволь усомниться. Ты же сам говорил, что они первогодка измордовали за то, что тот отказался делать за них приборку. А это, согласись, подло.
   - Ерунда, никакого не первогодка. Это была неточная информация. Били они старшину первой статьи Шастуна в гальюне во время приборки, но отнюдь не по поводу самой приборки.
   - Так за что же тогда, позволь узнать, били?
   - Да просто нелепейшая ссора, из-за ревности. Слово за слово и... пошло-поехало. А причиной всему - наша кладовщица с бербазы Любочка Дрздова. Да ты знаешь её: пухленькая такая, на мордашку смазливая. Вот её-то Чуриков с Шастуном и не могли поделить.
   - Думаешь, банальная ситуация?
   - Выходит, что так. И всё-таки не могу согласиться, что за это полагается трибунал.
   - Но ведь у нас, под горячую руку, и не такое бывает. Так сказать, для примера и в назидание...
   - Вот я и прошу тебя, Егор. Возьми их на борт. У тебя же полный "карт бланш" на комплектование команды по собственному усмотрению. Этим ты, в общем-то, неплохих ребят от большой беды спасёшь.
   - Не знаю, не знаю, - озаботился Непрядов. - Так вот вдруг ничего не делается.
   - Разве тебе недостаточно моего слова? - почти с обидой сказал Вадим. - Повторяю, что на карту поставлена моя офицерская честь. Ты же сам понимаешь: для кого как, а для нас с тобой это ведь не пустые слова. Так уж воспитаны с поры нашей флотской юности, а ты ведь и того раньше - с нахимовского младенчества.
   Егор насмешливо посмотрел на дружка, мол, за живое берёшь...
   - Ладно, присылай ко мне своих драчунов, - решился Непрядов. - Побеседуем накоротке, а там видно будет.
   - Вот это уже другой разговор, - повеселел Обрезков.
   - Не слишком-то радуйся, - предупредил Егор. - Пока я тебе ничего конкретного не обещаю. Просто побеседую, присмотрюсь к твоим "протеже".
   - Вот и присмотрись, - примирительно согласился Вадим. - Только повнимательней. Я верю твоему командирскому чутью.
   Непрядов ухмыльнулся. Дружок ему, кажется, слегка льстил для пользы своего дела.
   5
   Командир сдержал обещание. Через пару дней он действительно нашёл время и поговорил с Чуриковым и Ганзей. Оба предстали перед Егором в промасленных ватниках, чумазые, поскольку только что выбрались из трюма, где меняли смазку в сальниках гребного вала.
   Николай Чуриков невысок ростом, но плечист и крепок, с тяжеловатым взглядом из-под густой курчавой чёлки, придавленной рабочей пилоткой. Иван Ганзя, напротив, был стройнее и выше ростом, с добрыми глазами и хитроватой улыбочкой скомороха-затейника. Беседа была недолгой. Непрядов спрашивал, оба моряка поочерёдно отвечали на интересующие командира вопросы. Чуриков и Ганзя ещё раз повторили, из-за чего произошла их драка со старшиной первой статьи Никитой Шастуном. При этом, как полагается, изобразили на лицах глубочайшее раскаянье. Однако у Непрядова сложилось мнение, что моряки ему не всё сказали. Возможно, не хотели в это дело впутывать кладовщицу Любочку. Однако докапываться до истины у Непрядова не было ни малейшего желания. Впечатление от обоих старшин сложилось у Непрядова ни плохое, ни хорошее. Просто он мало знал этих ребят и потому не торопился по каждому из них делать определённые выводы. Пока лодка оставалась у пирса, была вполне подходящая возможность получше приглядеться к этим старшинам, чтобы потом уже принять окончательное решение.
   Несмотря на береговые трудности и тыловую неразбериху, атомоход медленно и верно наполнялся всем необходимым, что было положено ему по полной выкладке для дальнего похода. Как принято, ходили на мерную линию, выверяли девиацию компаса, делали проверочное погружение на рабочую глубину. Будто капризный часовой
   механизм, на лодке до сотых долей секунды выверяли и отлаживали согласованную работу сложнейших систем, автоматики, электроники, телемеханики - всего того, что является сутью её совершенного подводного естества, сотворённого человеческим разумом. Многочисленные приборы и механизмы брали на себя не только физический, но и отчасти "мозговой" труд человека, пособляя его воле, душевной энергии и помыслам, в конечном счёте, лишь для одного - не дать себя победить кому бы то ни было. И Непрядов тешил себя мыслью, что его экипаж вполне достоин был того "рукотворного гения", которым представлялся его уникальный, не имевший себе равных атомоход будущего века.
   Конечно же, при длительном плавании в некоторых системах могли произойти сбои, но это ничуть не обескураживало командира. Их офицерский экипаж был так натренирован, что вполне справлялся со всевозможными поломками собственными силами. Но это случалось весьма редко. Егор не только знал, но и чувствовал, какой запас прочности был заложен в его атомной субмарине. Это придавало уверенности и спокойствия как никогда прежде, когда он командовал подводными кораблями других, не таких сложных проектов. Порой Непрядов с подозрением спрашивал себя, не слишком ли он идеализирует свою лодку, не чересчур ли полагается на её возможности? Но всё же не мог не восторгаться, с удовольствием вновь и вновь представляя себе, как изящно и легко его лодка управляется по курсу и глубине, с какой стремительностью набирает полные обороты винта, разгоняясь до скорости торпеды, и насколько грозным является её оружие, до поры покоящееся на стеллажах и в трубах торпедных аппаратов. Эта лодка наилучшим образом была приспособлена для того,