Баранов Юрий. Позывные дальних глубин

   - Выражайтесь точнее, - опять напомнил Егор.
   - Извольте, - в голосе особиста послышались стальные нотки. - Как прикажете понимать некоторые чуждые явления, которые имеют место быть в вашей офицерской кают-компании? Я имею ввиду, когда на пушкинском вечере к присутствующим обращались не товарищи, а... господа офицеры? Это что, по недомыслию, или с каким-то подтекстом?
   - Вот уж не думал, что такой безделице можно придать столько внимания, - при этом Егор посмотрел на Горохова как на недоумка. - Это же была чистейшей воды условность, просто забавная шутка,.. желание в стихах, в отвлечённых метафорах воссоздать доверительную атмосферу. Ведь люди затянувшимся плаванием, да к тому же под вечными льдами, до предела были измотаны. Некоторые из-за поступившего приказа продолжать плавание сверх ранее установленного срока оказались на грани психологического и физического срыва. Лично мне это было хорошо видно, о чём, кстати, на военном совете доложено. А тот пушкинский вечер всем нам был как глоток чистого воздуха. Вот и вся правда, если хотите знать. А какие там "господа"... Это же смешно. Никогда ещё все мы не чувствовали себя товарищами, единомышленниками, в полном понимании этого слова, как тот раз. Вам, товарищ капитан второго ранга, самому нужно было бы присутствовать тогда в отсеке, чтобы это понять. А не слушать каких-то придурковатых наушников.
   - Наушников? - делано удивился особист. - А что это такое?
   - Вы знаете, о чём и о ком я говорю, - напирал Непрядов. - Это всё называется "ловля блох" на чистом теле. И не более того.
   - Не скажите, Егор Степанович, - Горохов покачал пальцем. - За мелочами, как вы говорите, иногда может просматриваться и нечто большее.
   - Ну, вам виднее, в какой темной комнате искать чёрную кошку...
   - Тем более, если её там нет, хотите сказать? - подхватил Горохов, прищуриваясь.
   - Это не я, это Конфуций утверждает, - уточнил Непрядов.
   - Догадываюсь, - Горохов опять вытащил из кармана сигареты, будто там они мешали ему. - Но оставим кошку на совести китайского мудреца и вернёмся к нашим "баранам", так сказать.
   - А конкретнее?
   - А если конкретнее, то мне совсем не нравятся ваши разговоры с Колбеневым по поводу "дела Саблина", - и пояснил, не дожидаясь вопроса. - Да-да, того самого, который по приговору военного трибунала, за измену родине и присяге, был расстрелян.
   - Что именно вам не нравится?
   - Я бы сейчас не стал касаться всех деталей, поскольку разговор получился бы слишком долгий. Впрочем, ничего особо предосудительного здесь нет. Только некоторые моменты всё же настораживают.
   - Например? - настаивал Егор.
   - Да хотя бы сомнения в том, что мотивы преступления Саблина расследованы, якобы, не до конца.
   - Но сомневаться в чём-то это совсем ещё не значит разделять взгляды того же Саблина. Не так ли?
   - Допустим, что так. Однако в данном вопросе замполит Колбенев просто обязан был занимать официальную позицию, а личное мнение держать при себе.
   - Кстати, мой замполит, а вернее старпом, поступил именно так, как вы говорите. А то, что он своими сомнениями поделился не с кем-нибудь, а со своим командиром, сиречь со мной, так уж оставьте это на нашей совести. Из всего этого я делаю вывод, что вы опять воспользовались услугами испорченного телефона. И мой вам совет: как бы из-за такой вот мелочёвки действительно не проглядеть однажды нечто более важное. Когда умышленно гасят свет, то в отсеках лодки и впрямь бывает темно, только ведьмы вы там всё равно не найдёте. Нечистая сила там вообще не водится по причине кислородного
   дефицита.
   - А впрочем, что мы сейчас об этом? - примирительно согласился Горохов. - Пускай с вашим замполитом разбираются в политотделе. В конце-то концов, это их епархия. Вас же, Егор Степанович, хочу попросить об одном: не отмахивайтесь вы так вот запросто от этих самых мелочёвок, как вы говорите. Они очень даже могут повредить вашей командирской репутации. В известном смысле, они уже вам повредили. В нашем деле мелочей нет и быть не может.
   Горохов встал, давая понять, что дальше разговаривать не имеет смысла, поскольку он окончательно изложил свои соображения. Только лишь напоследок заметил, что сожалеет всё же по поводу так и не состоявшегося продвижения Непрядова по службе. А Егор пропустил это мимо ушей, дабы видимым огорчением своим не доставить особисту удовольствия. "Пускай радуется, если есть чему..." - рассудил Егор.
   Однако и Непрядов удовлетворение все-таки получил, когда вопреки возражениям Горохова несколькими днями позже всё-таки списал старшину первой статьи Шастуна с лодки на берег. За командиром всё ещё оставалось данное ему исключительное право комплектовать экипаж по собственному усмотрению. И этим он воспользовался.
   В отпуск Непрядов отбывал в скверном расположении духа. Он злился на Горохова и досадовал на Стёпку. И если нахального особиста он знал, как поставить на место, то в случае с собственным сыном у него просто опускались руки. Не понимал, как Степан мог так необдуманно поступить, даже не посоветовавшись с отцом. Больше всего Егору не хотелось "пороть горячку". Немного поостынув, он пришёл к выводу, что именно сейчас всё же не стоит встречаться с сыном, чтобы
   излить на него все свои родительские огорчения и обиды. А сделать это было бы совсем не трудно, поскольку Стёпка служил теперь на торпедных складах в соседнем гарнизоне, до которого ходу на рейсовом буксире не более двух часов.
   "Лучше всего, если мы повидаемся где-то после моего отпуска, - решил Непрядов, боясь наговорить сыну сгоряча много лишнего. - Что сделано, то сделано. И теперь надо подумать, как быть дальше". Егор всё же ловил себя на мысли, что в душе он всё-таки догадывался о самых сокровенных намерениях Стёпки. В сущности, сын ведь никогда не скрывал перед ним своих религиозных убеждений. Верно, долгие беседы с дедом не прошли даром для него. И неспроста, надо полагать, сын обмолвился однажды, что хотел бы когда-нибудь по теологии получить серьёзное образование. А сказал он это после того, как вместе с дедом на каникулах однажды побывал в духовной академии Троице-Сергиевой Лавры. Непрядов тогда посчитал эту Стёпкину затею не более, чем мимолётной блажью, не заслуживающей особого внимания. Но кто же знал, что именно после той ознакомительной поездки созрела в нём убеждённость резко изменить свою дальнейшую жизнь? Теперь же выходило, что Егор сам "проморгал" собственного сына, поскольку не хотел поверить в серьёзность его намерений.
   "Эх, сынок, сынок, - с горечью думал Непрядов. - Не сошлись, значит, наши с тобой морские пути-дорожки, о которых когда-то вместе мечтали. И не уступить мне теперь тебе место на ходовом мостике. Ты пошёл за верой прадеда своего, а мне же до конца идти по отцовским стопам..."
   8
   В Укромово Селище Егор прибыл ненастным хмурым днём. Холодный дождь, ещё недавно хлеставший как из корабельного брандспойта, постепенно иссяк. Но земля оставалась мокрой и скользкой, будто не выплакавшейся. Воздух до предела насытился удушливой влагой, как и Егорова душа, которая донельзя переполнилась тяжкой скорбью.
   У знакомой развилки дорог Непрядов вылез из кабины попутного грузовичка. Дав шофёру на "полбанки", свернул на приметную тропку, которая мимо перелеска вела к родному дому. За деревьями его ещё не было видно. Лишь золочёный крест церквушки возносился над кронами деревьев, будто осеняя знамением своим из дальних странствий возвращавшегося морехода. Непрядов шёл, раздвигая ногами высокую, мокрую от дождя осоку, и непонятное смятение всё больше и больше охватывало его душу. Он боялся, сам даже не зная толком чего. А ведь сколько раз в дальних походах, устало засыпая на койке в своей каюте, он в утешительном воображении проделывал этот путь, который вёл его прямо к порогу своего дома. Но вот только никто его теперь там не ждал, не печаловался и не молился за него. Со смертью деда будто оборвалась живая нить бытия, и безвременно пропало что-то очень важное, что неизменно влекло его в эти благодатные края. Вот не стало деда, и всё здесь сделалось немилым, отчуждённым и далёким. Думалось, а туда ли он вообще идёт и зачем, если всё равно больше никому там не нужен? Только ноги сами собой несли его вперёд, в самую гущу высоких берёз и разросшегося орешника. Наконец, из-за белых стволов начал проглядывать высокий холм с утвердившейся на его вершине церквушкой, а рядом - родной дом. Егор невольно прибавил шагу и вскоре подходил уже к железной ограде, примыкавшей к стене церковного притвора.
   Дедову могилу отыскал без труда. Аккуратный, ещё не успевший
   зарасти травой холмик с деревянным крестом. Он как бы встраивался в один ряд с каменными надгробьями, под которыми покоились все Егоровы предки.
   Непрядов поставил на землю чемодан, бросил на него плащ-накидку и, отворив жалобно заскрипевшую железную дверцу, прошёл за ограду.
   - Здравствуй, дедусь, вот я и вернулся,.. - произнёс Егор негромко, слегка дрогнувшим голосом, стягивая с головы фуражку. Стоял долго, в мыслях винясь перед стариком за огорчения, которые вольно или невольно доставлял ему. Только здесь, находясь в ограде небольшого пространства, Егор с особой остротой почувствовал, как много потерял он в своей жизни, так и не успев расспросить мудрого старика о многом из того, что его нынче терзало и мучило. Казалось, как облегчил бы душу свою, услышь только хоть одно единственное слово от него.
   - Скажи, родной,.. - не зная сам для чего, жалобно попросил Егор, смахивая со щеки запоздалую слезу. Но дед молчал. Лишь в ближних зарослях погоста шелестела на ветру листва, да щебетали осмелевшие после дождя птицы.
   Подбежала чья-то деревенская собака в замызганном ошейнике. Посмотрела на пришельца гноившимися глазами, гавкнула для порядка и затрусила к погосту, то и дело оглядываясь и как бы приглашая следовать за ней.
   Догадавшись, навестил заодно Егор и бабушкину могилу. И там постоял, прося прощения и каясь.
   Но вот снова занялся дождь, источаясь небесными слезами на обнажённую голову бродяжного морехода. Продрогнув, он начал поёживаться. Пора всё же было идти в дом.
   Но всё, что увидал Егор, повергло в уныние и растерянность. На
   входной двери висел большой ржавый замок, оконца наглухо заколочены досками. И не так-то легко было попасть внутрь собственного дома. Вероятно, у кого-то всё же хранились от него ключи. И надо было бы сходить в деревню, чтобы поспрашать людей. Однако пускаться на поиски не очень-то хотелось. Дождь припустился ещё злее. Ничего не оставалось, как спрятаться под навесом крыльца. Но и там холодный ветер и сырость не давали покоя.
   Непрядов сошёл с крыльца и начал поочерёдно отдирать от оконных рам трухлявые доски, которые вместе с гвоздями отлетали без особого труда. Одно из окон оказалось выбитым. Порядком испачкавшись в пыли, Егор всё же протиснулся через глубокую каменную нишу в ту комнату, где была дедова библиотека.
   Дикая, ужасающая картина разорения предстала перед его глазами. Почти все книги исчезли, полки поломаны, под ногами хрустело битое стекло. В том месте, где располагался дедов домашний иконостас, на обоях остались только отпечатки от некогда находившихся там старинных икон. Такое же запустение и разор царили во всех остальных комнатах. Из дома было вынесено всё, что могло представлять хоть какую-то ценность. Осталась лишь всякая рухлядь, да громоздкий кожаный диван, на который, вероятно, никто не позарился из-за его непомерной тяжести. "И на том спасибо, - с грустью подумал Егор. - По крайней мере, будет на чём переспать"
   Припомнилось, а ведь когда-то всё здесь было чистенько, опрятно. Упоительно пахло свежим хлебом и ладаном. Но зачем и кому понадобилось всё здесь крушить? Да и какое удовольствие от этого можно было получить?.. Как потерянный, совсем обессилев, сидел Егор на пыльном диване и, казалось, ничего уже в жизни больше не хотел и
   не мог. Слёзы отчаянья и безысходности душили его. "Это надо же, это надо же, Господи! - взывал он в сердцах. - Всю державу охраняю, а вот родной дом не смог уберечь... Так неужели это всё, что могу я оставить в наследство своему сыну?.."
   И озлясь неведомо на кого, кто такой разор мог учинить, Непрядов угрожающе, тяжело и решительно поднялся. "Да будь ты проклят, нелюдь поганая!" - пожелал он тому самому, кто был теперь его личным врагом на всю жизнь. Но пускай тот, некто, всё же знает, что пришёл хозяин этого дома, который больше не потерпит позорища своим святыням.
   Первым делом, Егор настежь распахнул все окна, впустив в комнаты свежий ветер. Потом сильным ударом ноги вышиб входную дверь - ведь негоже хозяину, будто вору, лазать в собственный дом через окно. В сарайчике отыскал ведро и тряпку, сбегал к колодцу за водой и устроил в комнатах настоящий аврал. До самого вечера он тёр, мыл, отчищал и отскрёбывал, пока, наконец, запущенное жилище не обрело более-менее прежний ухоженный вид. С превеликим трудом деревянные половицы были отмыты, уцелевшие стекла засияли чистотой, а высаженная фрамуга заделана. Когда же затопилась печь, в доме снова повеяло прежним теплом и уютом.
   И всё же, как бы нечаянным подарком за все горестные хлопоты, явилось Непрядову маленькое чудо. Когда он, встав на лавку, начал протирать от пыли и паутины полочку, где раньше в самом углу под потолком стояли образа, то наткнулся на небольшой свёрточек. Грабители, снимавшие отсюда иконы, вероятно, не обратили впопыхах на него внимания. Но как же удивился Егор, когда в этом свёртке обнаружил свои же часы - те самые, которые дарил деду на день
   его рождения. Дрожавшими от волнения пальцами он завёл пружину и механизм снова заработал: секундная стрелка пульсирующими толчками пошла по кругу. Непрядов растрогался, будто бессмертная дедова душа подавала ему знак своего присутствия. Теперь он уже не чувствовал себя таким одиноким. Былое постепенно возвращалось наплывом приятных воспоминаний.
   Не забыл ещё Непрядов, какое хлебосолье бывало здесь всякий раз, когда он приезжал сюда на побывку. Как приятно пахло горячими пирогами, парным молоком, душистым мёдом. Егору захотелось вернуть под крышу этого дома хоть чуток очарования прежней жизни. Поэтому он, как мог и как умел, накрыл стол, поставив на него кое-какую уцелевшую посуду. В чемодане нашлась бутылка водки, консервы, хлеб. А что ещё нужно русскому человеку, чтобы по старому обычаю помянуть всех тех, кто когда-то жил в этом доме и чей прах теперь покоится в могилах у церковного придела?
   Хватив полстакана "Столичной", Непрядов снова загрустил и расчувствовался. Подумалось о том, что однажды стоит вернуться в этот старый дом, поселится здесь навсегда и спокойно доживать остаток дней своих. Он постарается вспомнить всё, чему когда-то учил его дед: копаться в огороде, ухаживать за пчёлами, солить на зиму грибы и делать медовуху. Вот так же он будет коротать свои одинокие вечера у жаркой печки, подбрасывая в неё дровишки, да безмятежно вспоминать прожитую жизнь со всем хорошим и плохим, что в ней случалось.
   А если не суждено ему стать одиноким, то рядом всегда будут его внуки. Они сядут рядом и станут внимать каждому сказанному им слову. Но придёт время и он, отставной военный моряк Егор Непрядов, со спокойной душой и чистой совестью станет на вечные якоря где-нибудь на здешнем погосте. Тогда уж без него продолжится жизнь. И может очень даже случиться, что кого-то из внуков тоже в своё время позовут к себе море и служба морская. Так уж, видно, всем Непрядовым на роду написано...
   На крыльце кто-то громко затопал сапогами. Дверь без стука отворилась, и в дом ворвался какой-то коренастый, небритый мужик в ватнике и с двустволкой в руках. Щёлкнули два взводимых курка.
   Егор вскочил из-за стола, ухватывая за горлышко бутылку, чтобы ею защищаться.
   - Его-орка! - вдруг сконфуженно и удивлённо протянул вошедший, отводя нацеленные было на Непрядова стволы. - Ети ж твою в дышло... Это ты?!
   - А ты думал кто, балда чокнутая? - сказал Егор, узнав Тимошу, двоюродного брата своей жены.
   - Вот так встретились! - обрадовано воскликну Тимоша. - Ну, здравствуй, своячок ты мой дорогой. Здравствуй, душа твоя пропащая.
   Они крепко обнялись.
   - А я вышел на двор, - начал объяснять Тимоша. - Смотрю, а в доме у деда Фрола, царствие ему небесное, вроде как окна светятся. Ну, думаю, опять какие-то суки в доме шакалят. Развелось тут всяких "туристов" на нашу голову, всё равно что саранчи.
   - Значит, это они здесь пошуровали?
   - Вначале заезжие шабашники поживились, а потом уж и не знаю кто.
   Непрядов удивлённо вскинул брови, мол, как это ты не знаешь? Но Тимоша лишь махнул рукой.
   - Хотел вот сберечь дом, да только не судьба, - сказал грустно Катин брат. Однако почему так вышло, объяснять не стал, поспешив
   переменить тему разговора.
   - Пошли-ка, своячок, ко мне. Казачка моя чего-нибудь на стол соберёт. Посидим, поговорим. Не в этой же конюшне тебе ночевать?
   Только Егор не внял никаким доводам, твёрдо решив остаться на ночь в своём доме. Тогда Тимоша сказал, что принесёт сейчас, чем на ночь укрыться, а заодно прихватит с собой чего-нибудь горяченького: "не гоже в сухомятку вечерять". Против такого расклада Непрядов не возражал.
   Вернулся Тимоша уже вместе со своей казачкой, Марьей Николаевной. Она тотчас по-простецки, по-родственному напустилась на Непрядова.
   - Это что же такое, спрашивается?! Явился на село, а к родне своей и глаз не кажет. Устроился тут, как бродяга какой. И не стыдно тебе?
   Дородная Марья Николаевна стояла перед Егором грознее тучи, упираясь в крутые бёдра кулаками. Егор стушевался перед её волевым бабьим взглядом. В знак своего раскаянья он приложил руку к сердцу, а потом трижды поцеловал её в обе щеки.
   - Ладно уж, - смилостивилась она, расстегивая пуговицы на пальто. - Вы тут погуторьте где-нибудь в сторонке, чтоб не мешать мне, а я зараз на стол соберу, - и принялась проворно извлекать из прихваченной с собой кошёлки разную домашнюю снедь.
   Егор с Тимошей вышли на крыльцо покурить. Вернее, курил только Тимоша, а Егор при этом присутствовал. Дождь совсем перестал и туч как не бывало. Полная луна облила матовым светом траву на склоне холма, подсеребрила в пруду воду и обозначила тёмные кроны деревьев на фоне ярко вызвездившего неба.
   - Надо же, как дверь-то высадил, - пожурил Непрядова Тимоша,
   ощупывая дверной косяк. - Как ты её в злобе долбанул, аж на дальнем конце села слыхать было. А ключ-то у меня хранился. Чего б тебе, Егор Степаныч, самому-то до этого не "докумекать" было?
   - Да уж не "дотумкал", Тимофей Ильич, - повинился Непрядов. - Сгоряча это получилось. Вот как увидал, что с домом стало...
   - Понимаю, - сказал свояк. - Очень даже понимаю тебя. Но ты не печалься, не бери в голову. Завтра я насажу новые петли, а замок и этот сойдёт. Лады?
   - Лады, - согласился Егор.
   - А что в церкви-то? - поинтересовался Непрядов. - Я так и не смог туда попасть. На дверях тоже замок.
   - Такой же разгром, - подтвердил Тимоша. - Алтарь порушили, утварь порастащили. С прошлого года ещё картошка там в буртах гниёт. Лучше и не видеть тебе всей этой гнуси...
   Непрядов тяжело вздохнул. А про себя решил, что бы там не стряслось, но в храме он непременно должен побывать, чтобы встретиться с бессмертным взглядом Непряда. А иначе не будет ему ни покоя, ни счастья, ни удачи...
   Они помолчали. Тимоша затягивался сигаретным дымом, хрипло откашливался. Егор слушал, как где-то на погосте сердито гукал филин и как в пруду перебранивались лягушки.
   - Должно быть, завтра степлеет, - прикинул Тимоша по своим приметам.
   - Пускай, - не возражал Егор. - Только вот никак не пойму, зачем же церковь под склад надо было пускать? Что, другого места не нашлось?
   - Так ведь службу здесь некому стало править.
   - А что же отец Илларион? Он ведь последнее время уже вместо деда управлялся.
   - Да попёрли отсюда батюшку, как только дед твой помер. Видать,
   кому-то шибко не понравился. Участковый наш всё время с пропиской донимал. Житья от него старику не стало.
   - Ну, что за люди! - возмутился Егор. - Такого человека не уважать! Да если б тогда не он, может, и не жить бы сейчас моему Стёпке.
   - Как же, как же, - подхватил Тимоша. - Это когда отец Илларион операцию Стёпке сделал?
   - Точно так, - подтвердил Егор. - Хотя этим он обет свой нарушил, чтоб никогда, значит, не иметь дело с человеческой кровью.
   - Этот "грех" ему отмаливать не надо. За спасённого ребёнка Бог всё простит.
   - Кстати, а где он сейчас? Не знаешь?
   - Слыхал, снова подался в свой монастырь. Куда ж ему теперь на старости-то лет? - и злобно саданул матом. - Начальнички наши, мать их...
   - Обидели старика, - пожалел Егор. - Могли бы и оставить ему приход. Ветеран войны всё-таки. У него же вся грудь в орденах.
   - Дождёшься милости от этих иуд. Особенно от наших-то, от районных, - Тимоша для достоверности прочесал матом пару знакомых ему фамилий, будто отводя душу. Впрочем, это мало о чём говорило Егору. Да и сводить счёты он ни с кем не хотел.
   - Я чего тебе сказал-то, что дом твой не смог уберечь? - напомнил Тимоша и откровенно признался. - Сидел ведь я. Полгода на лесоповале ни за что - ни про что отмахал.
   - Ты, сидел?! - изумился Егор. - Это за что же?
   - Да понимаешь, - продолжал свояк откровенничать. - Нагрянула как-то к нам руководящая районная верхушка в лесу поохотиться, - Тимоша затянулся дымом; передохнув, снова заговорил. - Все там были: и второй секретарь, и прокурор, и начальник милиции. Даже каких-то девок не забыли с собой прихватить. И всё у них как всегда... Разбили палатки на озере, костерок разложили, а охота вроде бы побоку. - Тимоша помолчал, с болью вспоминая прошлое, и продолжал. - Но потом спохватились, ядрёна вошь. То ли закуски не хватило, то ли моча в голову стукнула, только сел прокурор в "газик" и сходу на нём в колхозную отару врезался. Начал, сволочь, по овцам палить из двустволки. Пастухи от страха в кустах аж попрятались. А я, как на грех, поблизости оказался и всю эту мерзость собственными глазами видел. Ну, подскочил сзади к этому "ворошиловскому стрелку", вырвал из ручонок ружьишко, да им же и - хрясть по прокурорской жопе, а потом и ещё разок, - для науки. Приложил, видать, сгоряча крепко. Месяц бедолага провалялся в больнице с травмой седалища. А как выписался, дело на меня завёл. Словом, судили как за злостное хулиганство и членовредительство.
   - Но ведь судить-то надо было всю эту пьянь, а не тебя, - удивился Егор. - Это же так очевидно!
   - Вот-вот, тебе, да мне понятно и даже колченогому мерину с нашей конюшни. Но прокурор оказался прав, поскольку ружьё у него будто самопроизвольно выстрелило. И вовсе даже не три-четыре раза, как все слыхали и видали, а - всего один. Потому как известно, что даже обыкновенная палка сама по себе иногда "стреляет", но только раз. Так бы и мотать мне срок в целую ударную пятилетку, если б не амнистия.
   - Теперь вот, наверное, и жалеешь, что в это дело ввязался, - предположил Егор.
   - А нисколько, - бесшабашно признался Тимоша. - Моральное удовлетворение я всё-таки получил. Потому как этому прокурору его же собственным ружьишком не только жопу, но и яйца зашиб.
   - Ты что, нарочно? - боязливо поёжился Непрядов.
   - Да не-ет, - успокоил Тимоша. - Ну что я, зверь какой? Так уж под горячую руку получилось, подвернулось как-то под приклад нежное "хозяйство" его, вот и... Мне теперь и жалко его. Говорят, до сих пор по этому поводу на процедуры в больницу бегает и на баб не глядит.
   Марья Николаевна позвала мужчин в дом, и они снова перебрались на кухню. Теперь здесь и в самом деле стало намного уютнее, чего так желал Егор. На столе появилась белая скатерть, у рукомойника висело чистое полотенце. Даже на оконцах были теперь вновь обретшиеся знакомые занавески.
   Мария пояснила, что ей всё же удалось кое-что припрятать уже после того, как здесь первый раз побывали шабашники. Но всё самое ценное пропало: иконы, книги, кое-какая серебряная утварь. Правда, дедова лаборатория так и осталась нетронутой, поскольку в подвал никто из грабителей заглянуть не догадался.
   - Теперь все дедушкины склянки, банки, да тетрадки с записями припрятаны у нас в кладовке, - уточнила Тимошина жена. - Так понадёжнее будет. А то неровен час, и до подвала нехристи доберутся.
   Непрядов кивнул, довольный тем, что от дедова наследства хоть что-то уцелело. Втайне он и сам мечтал когда-нибудь заняться пчеловодством, а дедовы труды по этой части могли бы очень даже кстати пригодиться. Ведь главное, было теперь с чего начинать, прикинул в уме Егор.
   Как в былые добрые времена, засиделись в кухоньке допоздна, не спеша беседуя под первачок, под добрую домашнюю закусочку. Вспомнили поочерёдно всех родных и близких, судили-рядили о прошлом и пережитом. И на сердце у Егора отлегло, он успокоился.
   Учинённый в доме разгром уже не воспринимался с таким отчаянием и болью, как изначально. Всё же оставались ещё в Укромовке близкие ему люди, которые искренне любили его и заботились о нём. А случись Егору со временем окончательно вернуться сюда, так всегда будет на кого опереться. Получалось, что зря Егор посчитал, что будто со смертью деда опять осиротел. В сущности, все Катины родственники давно считали его родным, близким человеком. Да и какой он сирота, если у него сын есть? Они же оба теперь навсегда здесь свои, Укромовские, прочно вросшие корнями в родную землю.
   Расставались уже заполночь. Егор вышел на крыльцо, чтобы проводить крепко подгулявшую родню.