Баранов Юрий. Позывные дальних глубин

   Погружаться предстояло в специальной водолазной беседке, представлявшей собой деревянную доску с грузом, подвешенной на тросах. Непрядов поудобнее сел в неё, для верности подергал крепкие стальные стропы и дал знак рукой, после чего корабельная стрела прямо с палубы плавно вынесла его за борт. Загудел электромотор лебёдки, и Непрядов начал медленно приводняться, восседая на доске. Какое-то время его держали навесу, в полупритопленном состоянии, давая возможность оглядеться и обвыкнуться. Шлем высовывался из воды, тогда как сама водолазная рубаха, вплотную обжимая тело, находилась в погружённом состоянии. В шлемные оконца было видно, как стоявший у борта Шелаботин взял в руки микрофон, и сразу же в наушниках послышался его какой-то неестественно скрипучий, искажённый пространством голос:
   - Как чувствуешь себя, Ихтиандр?
   - Держу хвост морковкой, - в тон ему, весело отвечал Непрядов.
   - Тогда - пошёл помалу! - дал команду Шелаботин и сделал резкую отмашку рукой.
   Беседка дрогнула, и тотчас дневной свет в иллюминаторах померк, захлопнувшись зеленоватой мутью воды. Давление начало ещё плотнее обжимать прорезиненную даместиковую ткань костюма, выдавливая из него последние остатки воздуха.
   Глубина неотвратимо и медленно заглатывала Егора в свою ненасытную утробу. Зеленоватая муть за стеклами иллюминаторов начала сгущаться, и вскоре наступил сплошной непроглядный мрак не проходящей глубинной ночи.
   Егор затруднился бы сказать, как долго продолжался его спуск. Да это теперь было и не столь важно. Разум воспринимал лишь свободное
   падение в невесомости и безвременьи. Казалось, будто он переплывает библейскую реку Харон, о которой рассказывал дед, отделяющую жизнь от смерти. С глубиной он и прежде был знаком накоротке, почти по-свойски, но никогда ранее не ощущал на себе её сверхъестественную, потустороннюю субстанцию, её адскую силу умерщвления живой человеческой плоти. Эта сила непрерывно несла его в бездну небытия, лишая малейшей возможности что-либо предвидеть и уж тем более чего-либо избежать или сделать как-то иначе. То была сама судьба, которой следовало со всей покорностью повиноваться.
   В наушниках всё время слышался ободряющий голос Шелаботина. Егор отвечал ему вполне осмысленно и твёрдо, хотя сам уже чувствовал, что не властен над собой. С минуты на минуту предстояла встреча, которую он так долго ждал, которую представлял до малейших подробностей и которой так боялся.
   Вот совсем близко в иллюминаторах промелькнула кромка скального выступа, обозначавшая, вероятно, границу обычного придонного грунта. Но дальше, как он догадался, начиналась та самая впадина, которую в свое время обнаружил и обследовал Николай Иванович.
   Настал момент, когда пора было включать фонарь, висевший у Егора сбоку на пеньковом лине. Сноп света прорезал толщу воды, выхватывая фосфорические всплески каких-то маленьких рыбёшек и водорослей.
   Долго, бесконечно долго длилось падение в пасть расщелины, сопровождаемое звоном в ушах и немыслимо отдалёнными звуками жизни, доносившимися из наушников. Давление уже со всей беспощадностью сковало каждый мускул, ледяной холод пробирал даже сквозь толстый, верблюжьей шерсти свитер и две тельняшки, пододетые "для тепла" по совету Шурика.
   Непрядов скорее угадал приближение палубы "малого охотника", чем разглядел её в сдавленном свете фонаря. Вот под ногами почувствовалась какая-то придонная твердь, и Егор сообразил, что он достиг свой цели. С ювелирной точностью его опустили по направляющему тросу прямо на ют затонувшего корабля.
   Некоторое время Егор оставался без движения, находясь на том самом месте, где его бахилы впечатались в палубу. Он старался прийти в себя и отдышаться, то и дело надавливая затылком на стравливающий клапан, который выбрасывал из полости шлема уже отработанный, избыточный воздух, взамен которого с поверхности по шлангу нагнеталась свежая кислородная смесь. Немного успокоившись и задышав ровнее, Егор начал различать вкруг себя различные предметы. Направленный луч света выхватывал из глубинного мрака погнутые леерные стойки, выбитые глазницы иллюминаторов на капоте машинного отделения, кормовую пушку со сбитым стволом.
   Николай Иванович оказался прав. Скопившийся во впадине сероводород, похоже, и вправду оказался неплохим консервантом. Гниль не тронула деревянный настил палубы, стального металла надстроек не коснулась ржавчина и даже медные обода иллюминаторов не успели ещё полностью окислиться и потерять свою первозданную желтизну. Казалось, разыгравшаяся здесь трагедия произошла совсем недавно, и души погибших людей не успели отойти в мир иной, незримо присутствуя где-то рядом. Наверняка могло статься, что тела некоторых погибших моряков всё ещё сохранялись в недрах корабля, до сих пор не тронутые тленом. Николай Иванович тоже об этом говорил. Но Егора
   притягивала к себе бронированная боевая рубка. Она располагалась метрах в пятнадцати от него и добираться туда предстояло вдоль правого борта, стараясь не угодить в зиявшую брешь, образовавшуюся на месте сорванного капота машинного отделения.
   Егор, как ему наказали, привязал беседку к одной из леерных стоек и доложил на поверхность, что приступает к осмотру корабля. С усилием переставляя пудовые бахилы и наклоняясь вперёд, он начал по черепашьи медленно перемещаться в сторону бака. Будто целая вечность прошла, прежде чем его рука коснулась шершавой плоскости броневого листа, которыми была обшита рубка. Непрядов обошёл её с разных сторон, долго не решаясь заглядывать через смотровую щель внутрь помещения. Самому же проникнуть туда вообще не представлялось возможным. Двери с обоих бортов оказались напрочь заклиненными и кроме, как с помощью автогена, вскрыть их было невозможно. Об этом Николай Иванович тоже предупреждал. С волнение и страхом Егор оттягивал тот момент, ради которого он, собственно, и появился здесь. Егор почти в оцепенении стоял у самой щели, замкнувшись в своих мыслях и боясь поднять глаза. Кровь сильно стучала в висках, глаза застила мутная пелена, дыхание становилось прерывистым, жадным, точно ему не хватало воздуха, по-прежнему вполне достаточно нагнетавшегося сверху.
   В какой-то миг, неведомо отчего, яснее ясного перед глазами обозначилось спокойное, доброе лицо деда с удивительно чистым, иконописным взглядом самого Непряда... И взгляд этот был укоризненно вопрошающим, мол, "чего ждёшь, неслух этакий, раз уж всё равно оказался на краю бездны?.. Ведь промедление - гибель!"
   И уже без страха и сомнения, с ощущением естественности всего
   происходящего, Егор направил внутрь боевой рубки яркий луч света, исходившего от фонаря. Тьма в толще застоявшейся воды заколебалась, отпрянула, и Егор будто в тумане увидал всё, что находилось в небольшом замкнутом пространстве бронированного склепа. В глаза почему-то сперва бросились смутные очертания задней стенки с панелями приборов, с переходными коробками электросистемы, с нишами для флагов расцвечивания. И только уже потом, едва не на расстоянии вытянутой руки, обозначился силуэт рослого, плечистого человека в фуражке и кителе. Этот человек пребывал в каком-то неестественно наклонённом, взвешенном состоянии, будто застряв в узком проходе между штурвалом и тумбой магнитного компаса.
   Скорее чувством, чем рассудком Егор осознал, что это и есть его отец - вернее всё то, что оставалось от его плоти за далью минувших лет. Как ни старался, Егор так и не смог разглядеть его лица, поскольку крупная голова его была опущена на грудь. Но потом сообразил, что этого и не следовало делать. Такое в здравом уме и при ясной памяти выдержать было бы невозможно.
   Вероятно, своим вторжением Егор нарушил неподвижность глубины, какие-то незначительные токи воды проникли через смотровую щель, и фигура отца колыхнулась, как бы реагируя на появление сына. Егор от неожиданности вздрогнул. Почудилось, отец вот-вот поднимет голову и глянет на него... Смертельный ужас сковал Непрядова по рукам и ногам. Он ждал, что в эту самую минуту с ним произойдет что-то невероятное: то ли разверзнется под ногами бездна, то ли в сероводородной субстанции мгновенно растворятся его душа и тело. И он готов был ко всему, что суждено. Только ничего необычного не случилось: глубина ко всему безучастна, и крепок вечный сон отца. "Нервы,.. всего лишь нервы", - успокаивал себя Непрядов, глядя на тёмный силуэт дорогого ему человека.
   "Здравствуй, папа, - только и смог про себя вымолвить Егор. - Вот мы и свиделись..."
   Отец ничего не ответил. Он будто слушал, и душа его неприкаянная, витавшая где-то рядом, обретала вечный покой. По крайней мере, Егору так казалось.
   А в головных телефонах уже настойчиво твердили, что время их свидания истекло и что пора возвращаться из мира иного на свет Божий. Непрядов последний раз пристально поглядел на отца, стараясь навсегда запомнить его облик, и двинулся на корму, где его дожидалась привязанная к леерам беседка.
   Восхождение на поверхность длилось несколько утомительно долгих часов. Егора выдерживали положенное время на разных глубинах, чтобы избежать кессонной болезни или баротравмы легких. Он покорно сидел в беседке и не переставая видел перед собой, будто на экране, отдалявшийся от него корабль, с пробитой палубой и уцелевшей боевой рубкой на нём, и своего отца, навечно остававшегося там на вахте. Егор думал, что теперь очень многое должно измениться в его мыслях, в характере, в поступках, да и в самой судьбе, в которую накрепко впечатались события этого дня. И всё это не может не быть благоприятным, поскольку жить, чувствовать и мыслить он будет уже иначе, нежели это было прежде, до встречи с отцом. Состояние было таким, будто он наконец-то получил родительское благословение, без которого ему до того было тяжко существовать.
   "А случись теперь что не так, батя поможет, подскажет, как быть..." - вдруг озарила Егора неестественно простая, веселящая мысль. И тотчас на сердце отлегло. Егор снова был уверен в себе, спокоен и твёрд, каким все его привыкли видеть. Укрепляла надежда, что в нём продолжалась отцовская жизнь. И предстояло прожить её таким образом, чтобы отцу, останься он в живых, никогда не было бы за своего сына неловко или стыдно перед людьми - именно так, как исстари повелось на Руси. А в общем, надо было жить службой и оставаться на флоте, как водится, до "деревянного бушлата", до "последнего оборота винта", помня и чтя отца своего.
   Шли минуты и часы, приумножая вечность. Беседка со своим седоком очень медленно и с большими остановками перемещалась в немой бездне. Покой и тишина были вокруг незыблемы. Подумалось, а ведь может статься, что где-то неподалеку мать его так же вот покоится на глубине, как и отец. Может, бессмертные души их всё же находят здесь друг друга. И так будет всегда, пока помнить и печалиться о них не перестанут сын, внук, правнук... и весь в любви и согласии сотворённый Непрядовский род их, которому не будет конца.
   Подъем из глубины закончился. После барокамеры и горячего душа Непрядову велено было как следует выспаться. Да он и сам знал, что нет средства лучше после всех перегрузок и волнений окончательно успокоиться и прийти в себя. Спустившись в каюту, он забылся тотчас, как только голова коснулась подушки.
   Проснулся от того, что кто-то настойчиво тряс его за плечо.
   - Егор Степанович, подъём! - дошёл до него настойчивый голос замполита Штеменко.
   Непрядов с усилием оторвал голову от подушки, с тупым
   непониманием тяготясь, отчего ему не дают доспать.
   - Отдохнули? - участливо поинтересовался, Пётр Петрович, как бы сглаживая свою бесцеремонность по отношению к гостю.
   Егор недовольно хмыкнул, растирая лицо ладонями.
   - Личный состав уже строится на верхней палубе, - сказал Штеменко. - Надо будет, как полагается, отдать воинские почести экипажу "охотника". Ну а после, как договорились, добро пожаловать в кубрик, на беседу с моряками.
   Вздохнув, Егор кивнул и начал одеваться.
   - Ничего-ничего, всё получится у вас как надо и даже более того, - скороговоркой подбадривал замполит, будто Егору впервой было выступать перед личным составом. На широком лице капитан-лейтенанта расплылась умиротворённая улыбка. Но потом по нему скользнула тень озабоченности и даже некоторой досады.
   - Эх, если б только можно было поднять со дна этот "охотник", - сказа Петр Петрович, стукнув крупным правым кулаком в левую ладонь.
   - Быть может, как-то и можно это сделать, только вот - совсем не нужно, - убежденно отвечал Егор.
   - И это вы говорите? - каким-то обескураженно зловещим шёпотом вдруг вопросил замполит, - Вы!?
   Егор удивленно вскинул брови, не видя причины беспокоиться на этот счёт.
   - Но там же ваш отец! - с непонятной настойчивостью напирал Штеменко.
   - Не понимаю, что вас так удивляет, - спокойно отвечал Егор.
   Штеменко возбужденно развёл руками и воздел к подволоку глаза, негодуя на кощунственное, как ему казалось, равнодушие Егора.
   - Суворов же ещё сказал, что война не закончена, пока в земле не погребён последний солдат.
   - То же солда-ат, - попытался вразумить его Непрядов, - а мой отец - моряк.
   - Да русский ли вы человек! - почти взорвался Штеменко. - Ваш отец, прежде всего, воин. И этим всё сказано. Я бы на вашем-то месте до главкома, а то и до самого министра обороны дошёл, чтобы достать останки отца и похоронить их в родной земле.
   - Никак нет, - упорствовал Егор, начиная злиться. - У моряка бывает своя могила, которая под водой. Там ему и погребенным быть по нашим флотским традициям, как многие тысячам других моряков. Затонувший боевой корабль испокон веку считается общей братской могилой для всего экипажа, - и выложил последний довод. - Смею заметить: Чёрное море не менее нам родное, как и та земля, которую оно омывает.
   - Удивляюсь вам, - продолжал недоумевать Штеменко. - Если б только я знал, хотя бы приблизительно, где сгинул на войне мой батя, я бы хоть горсть земли с того места привёз на погост в нашем селе, где похоронена моя матушка. Ей бы легче стало...
   От этих слов Егору стало не по себе. Перед ним стоял уже не прежний толстоватый добряк, а человек непримиримый и гневный, почти с нескрываемой неприязнью глядевший на него, Егора Непрядова.
   "Странный замполит, - подумалось Егору. - Так искренне печётся об усопших... Ему бы попом быть".
   - Вот видите, Пётр Петрович, - попытался вразумить Егор. - Вы же не только об отце своем подумали... И вы по-своему правы. Но дело всё в том, что моя родная мать погибла тоже где-то здесь, совсем недалеко от этого самого места. Это вы можете понять? Впрочем, и я
   мог бы тогда вместе с ней запросто утонуть, а не стоять сейчас здесь вот, перед вами, - и Егор для большей убедительности ткнул пальцем себе под ноги, как бы заверяя, что он всё-таки жив.
   Белёсые брови замполита поползли кверху, подчеркивая крайнюю степень удивления.
   - Постойте-постойте, а как же?.. - скорее по инерции хотел он было возразить, но договорить ему не дал появившийся в дверях вестовой. Приложив руку к обмятому синему "чепчику", тот доложил, что старпом просит обоих офицеров подняться на палубу. Начиная кое о чём догадываться, замполит отходчиво улыбнулся и в знак примирения тронул Егора за плечо. Про себя он, видимо, уже решил, что им ещё предстоит о многом поговорить, чтобы не осталось недомолвок. Непрядов в ответ кивнул, мол, всё в порядке.
   Построение личного состава по "большому сбору" проходило под вечер. На море сохранялся полный штиль. Ветерок лишь чуть пошевеливал вознесённый на гафеле флаг. В напряжённой тишине было слышно, как скрипуче переговариваются за бортом чайки, да где-то в недрах корабля нудно гудит вспомогательный движок.
   Строй моряков, облачённых в белоснежную форму первого срока, замер на юте в ожидании начала ритуальной церемонии. Офицеры так же были в полном параде, при кортиках. Не доставало лишь командира, который должен был появиться перед личным составом точно в назначенное время.
   Непрядов занял место в общем строю, стараясь ничем не выделяться среди других. Но он всё же не мог не ощущать на себе взгляды,
   исподволь обращённые на него. Ведь не секрет же, что именно ему, в этом печальном ритуале отдания почестей отводилась роль едва ли не главного действующего лица. Пожалуй, впервые в жизни Егор оказался в таком положении, будто его донага раздели и со всех сторон просвечивают множеством глаз. Он предельно сосредоточился, напрягся, стараясь ни чем не выдавать охватившего его волнения.
   Вспомнилось, как в курсантские годы они, друзья-однокашники, так же вот отдавали воинские почести незабвенному мичману Мищенко, скончавшемуся на паруснике во время их дальнего похода в Атлантику. Была такая же вот напряжённая тишина, и море казалось таким же присмиревшим и скорбным. Но мог ли он тогда предположить, что настанет день и час, когда военные моряки склонят головы перед памятью о его отце. Теперь отцовская глубинная могила навсегда перестанет быть безымянной. На штурманской карте она обретёт точные координаты по широте и долготе места. Возможно, в силу именно этого обстоятельства Егор не ощущал глубокой и безысходной скорби, но была какая-то светлая и тихая грусть о самом дорогом человеке, который покоился на глубине в бронированном склепе боевой рубки. Всем своим существом Непрядов чувствовал окончательное завершение какого-то очень важного, определяющего этапа своей жизни. Он видел лежавший на палубе еловый венок, туго спеленатый красной лентой, - конечно же, замполит загодя и об этом позаботился. Именно этот венок и должен был на веки - вечные утвердить точные координаты лежавшего на дне отцовского корабля.
   Появился командир, и тотчас пронеслась команда "Равняйсь... Смирно!". При полной тишине запел на печальной ноте корабельный горн, и флаг на гафеле начал приспускаться. В это мгновенье Егор
   услышал, как призывно произнесли его фамилию. Его приглашали подойти к борту.
   Оставив строй, Непрядов направился к Шелаботину, стоявшему рядом с лежавшим на палубе венком.
   Как только замполит закончил короткую, прочувствованную речь, полагавшуюся в таких случаях, Шелаботин сказал:
   - Ну, взяли, Егор Степанович...
   Вдвоем они подняли сплетённое из еловых веток окружье, дохнувшее терпким запахом лесной хвои и принялись медленно опускать его на пеньковых шкертах за борт, выдерживая горизонтальное равновесие. Это неторопливо размеренное ритуальное действо продолжалось до тех пор, пока венок не коснулся воды. Побросав концы, оба командира тотчас взяли под козырёк. И в этот момент оглушительно грохнул из автоматов одиночными выстрелами почётный караул. Троекратный салют прокатился до самого горизонта, пугая чаек и отзываясь эхом где-то далеко в море.
   Егор снял с головы свою новенькую, с высокой тульей командирскую фуражку и бросил её поближе к венку, чуть слышно прошептав при этом:
   "Прими, батя... Это от меня и от твоего внука".
   Экипаж этому не удивился, не воспринял иначе, как того заслуживала память сына о своем отце. А потом случилось нечто такое, что никак не предусматривалось обычным порядком всего происходившего. Шелаботин, из чувства солидарности с другом, также бросил вниз свою фуражку. А следом, как по команде, полетели за борт матросские бескозырки. Они белоснежными лилиями расцвели на воде вокруг мерно колыхавшегося венка.
   Егор до боли прикусил губу, но уже ничего не мог с собой поделать: слеза ползла по его щеке, выдавая минутную слабость. Но и это можно было понять, поскольку железными оставались корабли, а их обитатели - людьми живыми.
   Егор подумал, что вот только перед корабельным баталером за свой невольный, всех взбаламутивший порыв не помешало бы извиниться. Поскольку вновь обеспечить экипаж головными уборами, надо полагать, тому будет не просто. "А впрочем, - рассудил он, - дело ведь это - наживное..."
   11
   По возвращении с Югов на Севера, Егор снова с головой окунулся в привычные корабельные дела. За время его отсутствия в экипаже всегда скапливалось немало таких вопросов, которые ему как командиру предстояло срочно решать. Он любил свой далеко не новый корабль именно таким, каким он был: с достаточной пока еще надежностью прочного корпуса и с возникающими порой неполадками в приборах и механизмах, которые лишь прибавляли команде хлопот. По действующим нормативам лодка находилась уже не в зените своего эксплуатационного существования. Это нечто крепкого и здорового мужика, которому перевалило за пятьдесят: силенки еще хоть отбавляй, но уже случается, когда то ли под лопаткой некстати кольнёт, то ли старый, давно сросшийся перелом в кости к непогоде заноет. Однако по глубинам пройдет этот корабль, как боевой конь своим путём, не испортив борозды и ездока не сбросив. Словом, хорошенько ухаживай за ним, и он тебя никогда не подведёт. Егор очень хорошо усвоил эту истину, представляя себя в роли всадника и пахаря. И потому его подводный корабль всегда находился в полной готовности к выходу в
   море.
   Правда, к моменту возвращения Егора, лодка его всё ещё находилась в ремонте, избавляясь от накопившихся недугов, различных неполадок и неисправностей. Но уже стало известно, что предстоит ей в скором времени отвалить от пирса и уйти курсом в океан, в длительное автономное плавание.
   Непрядов обрадовался этому известию, поскольку на берегу ничего его больше не удерживало, и душа постоянно рвалась в моря. Впрочем, для полного удовлетворения всегда не хватало какой-нибудь малости... Как ни старался, ему так и не удалось перетянуть Кузьму Обрезкова на свою лодку. Надо полагать, начальство продолжало держать его в опале.
   Тем не менее, Непрядов добился-таки, чтобы дружок снова начал ходить на тренировки в кабинет торпедной стрельбы. Поначалу Кузьма не слишком-то охотно работал с составе КБР, но потом все же вошёл во вкус, весьма быстро навёрстывая упущенные в этом деле навыки. К егорову удовлетворению, тот одинаково грамотно действовал и за помощника, и за штурмана, и за минёра. Снова проявлялась в нём добрая моряцкая закваска, и это ещё больше убеждало Егора в том, что на берегу его дружку не место. Как бы судьба-злодейка ни била, ни трепала его, в душе Кузьма всегда оставался подводником "Божьей милостью" и по призванию.
   Не сказать, что в штабе с пониманием отнеслись к Егоровой затее. Пожалуй, её просто не замечали, тем более что за Кузьмой сохранялась репутация "неудачника". Кто ж послужив своё на флоте не знает, как
   прилипчиво это клеймо, как трудно избавиться от него, даже если ты ни в чём не виноват, если пристало оно к тебе по случайному недоразумению, по злому стечению обстоятельств?
   А в сущности, так оно было и на самом деле. Вскоре Егор лично смог в этом убедиться. Как-то вечером возвращался он с лодки домой. Погода стояла скверная. Низкие тучи, медленно скручиваясь, выжимали на слякотную землю мелкую холодную морось. Егор мечтал напиться горячего чаю, да завалиться спать.
   По пути Непрядов решил заглянуть в военторговский магазинчик, намереваясь что-нибудь прихватить к своему столу. Хотелось каких-нибудь сухариков.
   Под "торговую точку" была отведена переделанная квартира на первом этаже одной из пятиэтажек. Время было довольно позднее, и поэтому Ирина Марковна собиралась закрывать свое заведение. Осанистая, с гордо посаженой головой, увенчанной пышным париком, она будто царила, возвышаясь над прилавком.
   - Всё, всё, всё! - скороговоркой бросила она двум вошедшим следом за Егором женщинам. - Магазин закрыт. Последним обслуживаю кавторанга, - и милостиво улыбнулась Егору.
   Для порядка немного повозмущавшись, женщины вышли, оставив Непрядова наедине с продавщицей.
   "Кремень-баба, - подумалось Егору с неприязнью. - Такая вот зубами схватит, пожует-пожует, да и выплюнет, не поморщившись при этом..."
   - Я к вашим услугам, Егор Степанович, - сказала она слегка приглушённым грудным голосом, явно выказывая офицеру своё "монаршее" расположение.
   Непрядов попросил завесить полкило ванильных сухарей.
   - Что-то не видно и не слышно вашего Кузьмы Петровича, - как бы мимоходом, насмешливо заметила она, вскрывая непочатую коробку с сухарями. - Уж не простудился ли, бедняжка?
   Непрядов, не торопясь, достал портмоне, извлёк из него десятку.
   - Да нет, - отвечал, кладя купюру на прилавок. - Жив-здоров и делом занят.
   - Догадываюсь, - сказала Ирина Марковна с таинственным видом гадалки, не то ясновидящей. - Дела-то у него не очень хорошо идут.
   Непрядов на это лишь неопределенно скривил губы, не желая вдаваться в подробности.
   - Ты не слишком торопишься, командир? - спросила вдруг бесцеремонно и, вместе с тем, интригующе.
   - Да как сказать?.. - не сразу нашелся Егор. - А что?
   - Разговор есть насчёт Кузьмы Петровича. Давно хотела сказать, да вот как-то всё,.. - она пощелкала пальцами, не находя нужных слов. - Кажется, вы с Обрезковым большие друзья?
   Непрядов подтвердил, кивая.
   - Ну, тогда тем более, - и она указала на дверь за прилавком, приглашая пройти в подсобку и намекая, что там будет удобнее поговорить наедине.
   Непрядов не возражал, заинтригованный тем, что ему собирались поведать по поводу Кузьмы. Вообще-то, Егор и сам не раз хотел поговорить начистоту с этой женщиной, чтобы она оставила в покое влюбчивого Кузьму, не отравляла бы ему семейную жизнь и не портила бы карьеру. Но случай подходящий так и не представился, а потом вообще расхотелось говорить на эту тему, тем более что Кузьме не очень-то нравилось, когда начинали копаться в его "нижнем белье".