Баранов Юрий. Позывные дальних глубин

   - Доктор, вы убийца! - возопил он. - Это же вам не пакет с картофельными очистками.
   - Знаю, - невозмутимо ответствовал доктор. - Ну и что?
   - А то самое, - рассерженно пояснил минёр. - Если бы письма утопили, то личный состав за это вам бы все лапки поотрывал, как у зелёного кузнечика.
   - Да-а? - доктор сделал вид, что удивился. - Вот так, значит?
   - Именно так, - подтвердил Дымарёв. - И каждый имел бы тогда полное право подвергнуть вас, для собственного удовлетворения, вышеупомянутой вивисекции.
   - Ну и пускай, - со вздохом обречённого согласился Целиков. - Мне ведь всё равно никто не пишет.
   Непрядов, слышавший этот обыкновенный трёп, тоже вздохнул. Он знал, что перед самым отходом в автономку от доктор ушла жена. Он понимал и прощал своего вечно унылого и доброго эскулапа.
   Почту раздали в центральном после того, как лодка снова погрузилась и ушла под лёд. Непрядов получил сразу два письма, оба от Стёпки. Только дед почему-то на этот раз не написал. "Видно, прихворнул опять, старый", - решил Егор. Чтобы растянуть удовольствие, он долго не вскрывал конверты. Положив их в карман куртки, носил с собой весь остаток дня, занимаясь привычными командирскими делами. И всё время предвкушал, как вечером он уединится в своей каюте, чтобы спокойно прочитать дорогие сердцу весточки. Хоть на мгновенье, но с былой силой хотелось вновь ощутить первозданную радость своего отцовства, которую ему впервые довелось испытать при рождении сына. За далью лет он уже почти не помнил, как это было. Осталось длишь ощущение какой-то другой, более счастливой жизни, которое иногда в нём просыпалось с невероятной силой чудесного воскрешения. Ведь в море иначе всё воспринимается, нежели чем на суше: всё сердцу милое и дорогое становится ещё милей и дороже, а обо всём плохом и малозначительном, что осталось на берегу, даже думать не хотелось. "Сынок, сынок,.." - только и мог он с нежностью твердить самому себе, ничего более так не желая, как в строчках долгожданного послания вновь услыхать бархатистый Стёпкин говорок, по интонации очень похожий на голос его незабвенной матери.
   Егор уже предполагал, о чём ему поведает сын. Наверное, расскажет, как готовится к государственным экзаменам, после чего будет произведён в лейтенанты. А может, поделится мыслями насчёт того, когда он намерен жениться на девушке, которую давно любил. Стёпка уже не раз писал о ней, уверяя, что она очень похожа на его мать: такая же милая, добрая, стройная. И звали её Светланой.
   "Ну, что ж, - размышлял Егор. - Значит, в семье нашей прибудет света и добра..." Очень хотелось, чтобы у него скорей бы появился внук, а потом и внучка. Кажется, подарил бы им целое море своей любви и ласки. Совсем размечтался и растрогался Непрядов, приятно ощущая, как согревают письма его душу.
   Лишь поздно вечером Егор смог уединиться в своей каюте. Он сварил себе крепкий кофе, всласть посмаковал его и только потом, усевшись в кресло за письменным столом, позволит себе вскрыть первое Стёпкино письмо.
   "Здравствуй папа, - знакомым голосом ожили строчки. - Долго
   сомневался, стоит ли тебе писать именно сейчас, когда ты далеко в море и когда тебе лучше не тревожиться о том, что ты оставил на берегу. Потом всё же посоветовался с отцом Илларионом - он ведь стал нам как родной, и решил непременно писать. Хотя и не знаю, когда попадёт к тебе это моё письмо..."
   Столь туманное вступление Непрядову не понравилось. Что это значит, писать или не писать отцу? С чего бы это ему так сомневаться и осторожничать? Уж не натворил ли чего?..
   Сердце уже зашлось от предчувствия чего-то недоброго. Хлебнув из чашечки остатки кофе, Егор вновь обратился к Стёпкиному посланию.
   "...Но пускай ты обо всём узнаешь, как бы ни было нам обоим тяжело и горько, - продолжал Егор с того места, где остановился. - Вот и осиротели мы с тобой, папка. Нет больше нашего дедушки. Скончался он в самом начале декабря, а точнее..."
   И поплыли строчки перед глазами Егора.
   Немного придя в себя, он ещё и ещё перечитывал казавшиеся странными слова, смысл которых никак не укладывался в голове. Егор в возбуждении встал, для чего и сам не зная, подошёл к умывальнику, потом к шкафу, из дверцы которого выглядывал рукав его тужурки.
   Сделав над собой усилие, Егор всё же вернулся к столу и снова дрожащими руками взял письмо. Но читать уже не мог. Неведомо кто стиснул ему горло, да так цепко, что трудно было дышать.
   До утра командир не смыкал глаз. Отрешённо сидел в кресле и горевал, не находя себе никакого утешения. Смириться с судьбой не было сил. Всё перед глазами продолжало плыть и проваливаться в какую-то в пустоту.
   Опомнился Егор лишь после того, как в дверь каюты вкрадчиво постучал вестовой. Глянув на часы, командир осознал, что за столом в
   кают-компании его, как всегда, ждали к завтраку свободные от вахты офицеры. Он обязан был, по устоявшейся традиции, являться минута в минуту. На этот раз командир опаздывал.
   Непрядов собрался с силами и решительно встал. Надо было начинать новый день. И надо было постараться сделать так, чтобы до поры никто не догадался, что творится на душе у командира. Не хотел Егор, чтобы его снова жалели или соболезновали бы ему. Полагал, экипажу и без того приходилось нелегко, а здесь он ещё высунется со своим горем... Лучше уж потерпеть, делая вид, что ничего не произошло.
   Вновь Непрядовская лодка далеко и надолго ушла под полярные льды. Больше месяца Егор пестовал своё горе, чтобы оно не так сильно кричало в нём. Он теперь особенно часто думал о своём старике, которого уже не было. Хотелось вспомнить едва ли не каждое сказанное им слово, приобретавшее теперь особый смысл и значение. Многое из того, что говорил ему дед, представлялось полным глубочайшего пророчества. Казалось, дед знал и предвидел нечто такое, о чём Егор и понятия не имел по зашоренности своего ума и недостатка житейского опыта. Многое теперь представлялось совсем не так, как когда-то раньше. Вспомнилось, как не на шутку перепугался дед, когда узнал, что Егор спускался в скафандре на черноморское дно и собственными глазами видел погибшего отца... Но отчего так встревожился старый, умудрённый жизнью приходской священник, Егор так и не узнал. Всё недосуг было его расспросить. А ведь мог бы, наведывайся он в Укромовку почаще. Но деда нет, и тайна его осталась навсегда погребённой вместе с ним.
   Егор проклинал себя за невнимательность и чёрствость к родному и близкому человеку. Сколько раз дед в письмах своих умолял внука
   "заглянуть в родное сельцо хоть на часок, хоть на минутку..." Да куда там! Этот непутёвый "гомо акватикус" постоянно пребывал в суете корабельных буден, ставя службу свою превыше личных дел. А теперь был бы готов не то что ехать, а на крыльях лететь, но только вот не к кому. Опустел родной дом. И одной могилой в церковной ограде, где покоились предки Егора, стало больше.
   Теперь и бредовые слова больного лётчика не казались Егору настолько уж бессмысленными, как вначале. Выстраивалась какая-то космически жутковатая связь явлений и событий. Будто колесо Егоровой судьбы начинало раскручиваться с той неотвратимостью и необычайной силой, когда уже невозможно было считать себя хозяином собственного положения. Но самое страшное состояло в том, что Егор больше не ощущал некой спасительной нити, которая все эти годы незримо связывала его с дедом, когда тот был жив. Утрачено было нечто большее, чем просто родной и близкий человек... На душе всё стало пусто и в жизни немило. Дни шли незаметными для души и сердца. Раскаяние сменяла безысходная тоска, и хотелось на коленях просить прощения перед дедовой могилой...
   Терзала ещё мысль о том, что ему, в сущности, нечего передать собственному сыну из того сокровенного и недосягаемо вечного, чем всегда богата была дедова душа. Егор впервые ощутил себя полным банкротом, оттого что не находил в себе прежней самонадеянной уверенности. "Уж не потому ли так тягостно на сердце, что деда нет и больше некому помолиться за многогрешную душу, коль скоро сам этого делать не умею?.." - с неожиданным откровением самому себе вопросил Егор. Он понимал, что далеко ему до праведной жизни,
   которую прожил его старик. Всё, что мог теперь, так это в спасительной надежде цепляться за своё нынешнее состояние - за то привычное дело, которому он продолжал служить под водой за тридевять земель от родных берегов. Думалось, для чего-то он ещё нужен, раз продолжает дышать и мыслить, если всё ещё длится его теперешнее существование.
   "Эх, жизнь подводная! - всердцах думал Егор. - Кто только выдумал тебя - на зло всем врагам и на горе самому себе?" Её вечно клянут, ею же гордятся и дышат, не желая для себя иной участи. Верно уж, глубина стоит того, чтобы её однажды преодолеть, а потом пройти в ней путь, измеряемый ценой собственной жизни. Не знал, да и не хотел знать Егор Непрядов, когда и где прервётся его эта самая морская дорожка. Но впервые он, как и всякий зрелый человек, задумался о собственной смерти. Быть может, дослужится он до пенсии, вернётся потом в свою родную Укромовку и дотянет как-нибудь до последнего оборота винта, до своего деревянного бушлата. И лежать ему тогда в земле родной, вдали от моря, где-нибудь на погосте подле деда с бабкой. А погребённому быть, хотелось надеяться, родными и близкими, кому ещё предстояло жить да жить, продолжая род их Непрядовский. И смирившись с таким исходом жизненного пути, успокоился Егор. На душе как-то полегчало, и его теперешнее существование вновь стало обретать прежний смысл и устоявшуюся определённость.
   7
   Всё в жизни кончается - даже затянувшаяся автономка, имя которой, казалось бы, вечность. В базу лодка возвращалась погожим летним днём, оставив за кормой тысячи пройденных миль. Проглядывало солнце. Море штилело. И зеленели склоны щербатых сопок.
   В гавань входили своим ходом, на малых оборотах винта. С мостика
   Егору было видно, что их встречали. На пирсе оркестр изготовился грянуть марш. Ветерок пошевеливал развешанные меж фонарями флаги расцвечивания. Вот уже последние метры отделяли корпусную сталь корабля от земной тверди. И можно было понять, каких усилий стоило выстроившимся на баке мореходам, чтобы не сигануть с борта на берег...
   Поджидал атомоход сам контр-адмирал Бахарев, находившийся во главе штабной свиты. Данила Данилович степенно расхаживал перед шеренгой офицеров, заложив руки за спину, и похоже было, что он тоже слегка волновался.
   Как только лодка ошвартовалась и подали трап, Егор лёгкой рысцой сбежал на пирс. Придерживая бряцавший кортик левой рукой и давая отмашку правой, начал по гулкому деревянному настилу печатать шаг по направлению к штабной свите. На положенной дистанции от комдива остановился и вскинул пятерню под козырёк.
   - Товарищ адмирал! - начал докладывать по привычке негромко и внятно. - Атомная подводная лодка, бортовой "К - ...", из похода возвратилась. Задание командования выполнено. Оружие и механизмы в исправности. Больных и раненых на борту нет. Экипаж готов к выполнению очередного задания.
   Отдав рапорт, Непрядов опустил руку и вдруг почувствовал, как он смертельно устал. Ноги едва держали его. Деревянные доски под подошвами ботинок, как бы прогибаясь, стали податливыми и мягкими. Видно, это его состояние почувствовал и адмирал, поскольку сам долго командирствовал и не раз оказывался в такой же ситуации. Вместо полагавшегося приветствия, адмирал крепко обнял Непрядова и запросто облобызал в обе щёки. Ощутив поддержку, Егор взбодрился. А все подумали: " Чудит опять этот наш "два Данилы" - с кого стружку
   снимает, а кого расцеловывает... Поди вот, угадай, не то адмиральский гнев, не то ласку..."
   Бахарев поднялся на борт атомохода, официально поздоровался с экипажем и поздравил с возвращением в базу. Ему ответили, как положено, гаркнули троекратное "ура". А потом адмирал пошёл вдоль шеренги, по мужски крепко пожимая руку каждому, кто стоял перед ним в строю.
   Когда официальная часть закончилась, Непрядова толпой окружили знакомые командиры. Его обнимали, запросто шлёпали по плечам, до боли стискивали ладони обеих рук. Да и как иначе могло быть, если со многими из них Егор всё же не один пуд соли в морях съел. И только особист Горохов держался недосягаемо. Он как-то двусмысленно улыбался, глядя на Егора, будто знал нечто такое, что только одному ему было ведомо. Лишь теперь Непрядов заметил, что на погонах особиста красовались две "кавторанговские" звёздочки. И всё сразу стало понятно. "Надо же, - с усмешкой подумал Егор. - Как возгордился лихой чекист, как только "подполковника" схлопотал. Видать, полагает, что теперь все на него должны лишь снизу вверх глядеть..."
   Немного позже Непрядов узнал, что Горохова назначили начальником особого отдела их дивизии, в то время как его прежнего начальника, капитана первого ранга Чебыкина, отправили в запас. И теперь Егор искренне жалел, что ещё в общем-то не старого Чебыкина так неожиданно "ушли" на гражданку. С ним Егор всегда ладил, не в пример молодому и напористому Горохову, которому, вероятно, теперь ещё больше не терпелось у кого-то под койкой отыскать "ведьму"...
   А вечером комдив давал в честь офицеров лодки торжественный ужин. Устроили его в банкетном зале ресторана Дома офицеров. Музыка, цветы, тосты с шампанским. Всем было хорошо и весело.
   Непрядов сидел за отдельным столом вместе с комдивом, начальником штаба и некоторыми флагманскими офицерами. Этикет обязывал Егора выслушать полагавшиеся приветствия по случаю их удачно завершившегося похода и выступить с ответным словом благодарности за все поздравления. Но как только адмирал, тактично сославшись на дела, позволил себе удалиться, Непрядов перебрался за столик, где его поджидали Вадим с Кузьмой. Здесь же была и Регина Яновна - с распущенными по плечам тёмными волосами, в длинном чёрном платье с большим белым воротником, что делало её похожей на роковую фею.
   - Везет же мне, - сказала она с мягким латышским акцентом, расцеловываясь с Егором. - Одна сразу на трёх кавалеров. Прошу ангажировать!
   - На двух, - поправил Вадим. - Кузьма, кажется, уже нализался. Так что ему лучше не танцевать.
   - Не клевещи! - возмутился Кузьма. - Одним-то шампанским мне, разве что, горло прополоскать. Завтречка соберёмся у меня, вот тогда и посидим по-людски - дерябнем, как полагается, "чайку под селёдочку".
   - Да, да, милости просим, - подтвердила Регина, и её некрасивое лицо расцвело улыбкой уже доброй феи.
   Непрядов охотно согласился, Колбенев тоже не возражал, тем более что хлебосольная хозяйка обещала по такому случаю приготовить свой знаменитый луковый клопс, а ещё - студень с хреном, до которого Вадимыч был большой охотник.
   - Дня через три всем экипажем отбываем в санаторий, - поведал Колбенев. - Мне только что флагврач об этом сказал. Можно с детьми и жёнами. На этот счёт есть договорённость.
   - Ой, а без жён-то никак нельзя? - полюбопытствовал развеселившийся
   Кузьма. - А то ведь при них толком не выпить и не закусить. Придётся, как Аркаша Райкин, "в греческом зале"...
   - Кузьма-а, - укоризненно произнесла Регина, качая головой и цокая языком.
   - А я вот такой! - для порядка хорохорился её супруг. - Если пить - то цистерну, а закусывать - так мамонтом.
   - А не лопнешь? - сказал Вадим, строго поглядев на дружка. Однако поводом прочитать очередную "мораль" он не воспользовался. Поскольку знал, что дружок, с тех пор как у него наладилась служба, спиртным больше не злоупотреблял. Но такой уж был Кузьма, любил он перед своей женой, да перед дружками покуражиться, разыгрывая из себя отпетого забулдыгу.
   - Отдыхать вместе с вами, пожалуй, мне на этот раз не придётся, - сказал Егор.
   - Это почему? Как так! - в один голос запротестовали друзья.
   - Должок один есть, - грустно произнёс Непрядов. - Вы же знаете, что дед мой... Как только по начальству доложусь, попрошу "добро" съездить в Укромовку. Надо же его могилу навестить.
   - Конечно, надо, - согласилась Регина и по-деловому рассудила. - Опять же, дом там остался без присмотра, живность какая-никакая...
   - Какая там у старика моего живность? - горько усмехнулся Егор. - Коза была, да подохла. А собаку волки сожрали. Но дедов дом сам по себе дорог мне - я там родился,.. и отец мой, и сынишка тоже.
   - А то давай, все вместе махнём к тебе в Укромовку, - предложил Кузьма. - Помните, как тогда,.. когда курсантами были?
   - А что, я совсем не против, - подхватил Колбенев.
   Но Егор несговорчиво покрутил головой.
   - Нет, корешки. Вам надо непременно вместе со всеми отправляться в санаторий. Тебе, Вадимыч, сердчишко подлечить надо, а тебе, Кузьмич - желудок. Да мало ли ещё что при обследовании врачи могут откопать?
   Как ни настаивали дружки на своём, Непрядов был непреклонен. Сам же всем нутром чувствовал, что в Укромовке лично он скорее наберётся сил и придёт в норму, чем это возможно где-то на южном берегу Крыма. Верил, что лишь родная земля и чистейший Укромовский воздух полностью исцелят его от всех бед и напастей. Егор чувствовал, что физически он по-прежнему здоров, хотя и донельзя устал. Но не собственное тело беспокоило его, всё ещё налитое мускулами и крепкое - болела душа. Только это был уже недуг иного рода, избавление от которого он мог найти лишь в себе самом.
   На другой день Егор подробно доложил на военном совете о результатах своего длительного подлёдного плавания. Кое-какие замечания, по существу дела, оказались незначительными. Грамотными, хотя и с долей риска, были признаны его действия по "вытеснению" американской субмарины за пределы позиции слежения. Вполне правильной посчитали также организацию поиска и оказания помощи экипажу потерпевшего аварию самолёта. Отдельной похвалы удостоились все те, кто участвовал в ремонтных работах при адской жаре в реакторном отсеке.
   Однако общую благорасположенность к Непрядову слегка подпортил Горохов. Попросив слова, он доложил военному совету, что по имеющимся у него сведениям командир неоправданно покинул борт вверенного ему корабля, когда решил лично возглавить поисковую группу. Нельзя исключать, что поисковики, по мнению особиста, сами могли заблудиться, а то и погибнуть. А это означало бы , что лодка
   могла лишиться своего командира, что, в свою очередь, привело бы к срыву поставленной задачи.
   Однако Непрядов парировал, что каждый свой шаг он заранее продумал и всё взвесил. Ведь на корабле никто, кроме него, не обладал достаточным опытом ориентировки и поиска во льдах. К тому же, на борту оставались два опытных старпома, каждый из которых имел доступ к самостоятельному управлению кораблём и при необходимости вполне смог бы заменить командира. Горохов на это хотел что-то возразить, приподнимаясь со стула, но передумал. Он лишь язвительно улыбнулся в пышные усы и снова сел, продолжая бросать в сторону "удачливого командира" хитроватые взгляды. При этом кавторанга делал вид, что знает нечто такое, о чём Непрядов пока и по понятия не имел.
   Егору такая пикировка совсем не нравилась. Сразу же после совета он решил "перехватить" особиста и поговорить с ним начистоту, чтобы устранить все недомолвки. Но как только вопросы к Непрядову были исчерпаны и штабной народ начал расходиться, Горохов сам подошёл к Непрядову.
   - Егор Степанович, - с неизменной улыбочкой пророкотал он басом. - Не могли бы вы мне уделить ещё пару минут?
   По всему чувствовалось, что Горохову, в его новой должности, очень даже нравилось считать себя, по крайней мере, ровней Непрядову. Поэтому он предпочёл даже держаться слегка снисходительно, с подчёркнутой вежливостью, поскольку в любой момент мог выказать и преимущества своего нынешнего положения. "Уж теперь-то, каперанга, не повысишь на меня голос, как на какого-нибудь салажонка", - говорил его сдержанно торжествующий взгляд.
   - Добро, пара минут найдётся, - сухо бросил Егор, всем своим видом давая понять, что сам взаимно улыбаться не намерен.
   Они остались в опустевшей комнате для совещаний вдвоём. Горохов предложил присесть, поскольку коротким разговор не предвиделся. Он вытащил из кармана новенького, ладно сидевшего на нём кителя пачку сигарет. Потом, видимо вспомнив, что в этом месте курить не принято, отказался от своего намерения, при этом досадливо поморщившись.
   - Вы, кажется, не курите, Егор Степанович? - полюбопытствовал на всякий случай.
   - Как видите, Виталий Борисович, - подтвердил Непрядов.
   - А я вот, знаете ли, никак бросить не могу, - посетовал Горохов. - Утешаюсь лишь тем, что Марк Твен тоже всю жизнь бросал курить.
   - Что же вы хотели мне сказать? - напомнил Егор.
   Кавторанга помолчал, дабы придать своим словам должную значимость. Слишком уж медленно убирал в карман сигареты.
   Непрядов ждал, не выказывая нетерпения и с рассеянным видом поглядывая в окно. "Уж больно обходительным прикидывается, - подумал Егор. - Верно, уж опять какую-нибудь блоху отловил. Вот и не отказывает себе в удовольствии подольше её в кулачке подержать. Чекист хренов..."
   - Разговор у нас будет несколько деликатного, я бы сказал, характера, - начал Горохов, погромыхивая басом. - Касается он, в большей степени, вашего сына.
   Непрядов тотчас тревожно встрепенулся.
   - Нет, нет, он жив и здоров, - поспешил заверить кавторанга. - На этот счёт можно не беспокоиться. - И снова, больше чем нужно, помедлил, заглядывая в свою папку с какими-то бумагами. - А поговорить я с вами
   собирался ещё в первый день по вашем прибытии с морей, в Доме офицеров. Но потом подумал, что не стоит портить вам настроение в столь торжественный вечер. Шампанское, тосты, поздравления... Вы это заслужили.
   - Послушайте, товарищ капитан второго ранга, - не выдержал-таки Непрядов. - Я вам не дама с собачкой и не мадмуазель на лавочке! Что вы ходите вокруг да около, не зная, с какого боку пришвартоваться?
   - Извините, товарищ капитан первого ранга, - уже деловым тоном сказал Горохов, не считая нужным более выказывать свою благорасположенность. - Дело это, касающееся вашего сына, действительно необычное и скандальное. А суть в том, что курсант Непрядов, успешно сдавший государственные экзамены, вместо производства в лейтенанты списан строевым матросом на флот.
   - Как это понимать? - растерянно спросил Егор.
   - А так, - Горохов опять помедлил, пристально глядя на Непрядова. - Он сам подал рапорт с просьбой отчислить его из училища. Это явилось следствием его религиозных убеждений, которые он долгое время от всех скрывал. Сын ваш пожелал свою дальнейшую жизнь посвятить
   не флоту, а церкви.
   - Но этого не может быть! - сказал Егор, словно не веря собственным ушам. - Мой сын всегда мечтал о море и хотел служить на флоте.
   - И тем не менее, Егор Степанович, - подтвердил кавторанга, пряча в усах недобрую ухмылку. - Приходится верить фактам, а не намерениям.
   Открыв папку, он достал выписку из приказа, подтверждающую, что курсант Непрядов действительно отчислен из училища на флот.
   Прочитав документ, Егор задумался, нервно барабаня пальцами по столу. Потом, приняв решение, твёрдо сказал:
   - Я должен с ним лично поговорить. И как можно скорее.
   - Не думаю, чтобы это могло хоть что-то изменить, - назидательно сказал Горохов. - Воспитывать его следовало гораздо раньше, когда он поперек кровати умещался.
   - Ничего нельзя изменить только на кладбище, да после команды "пли". А во всём остальном всегда что-то можно сделать.
   - Но решение принято, и ваш сын, насколько известно мне, отбыл для дальнейшего прохождения службы в отдалённый гарнизон.
   Непрядов умолк. Всё услышанное никак не укладывалось у него в голове. Душила злость. Не хотелось верить, что собственный сын мог его так подвести.
   - Да вы успокойтесь, товарищ командир, - себе на уме, с издёвкой посочувствовал Горохов, на его лице вновь появилась хитроватая улыбочка. - Что есть, то есть. И ничего теперь с этим не поделаешь. Однако надо признать, что этот неприятнейший случай произошёл в самый неподходящий для вас момент. С присвоением вам адмиральского звания, надо полагать, надолго теперь повременят,.. если не окончательно тормознут. Это уж поверьте. А ведь всё так хорошо, так многообещающе начиналось для вас...
   - Да перестаньте вы! - оборвал особиста Непрядов. - В соболезнованиях не нуждаюсь. К тому же звания и почести совсем здесь не при чём. Не за славой, а за честью в моря ходят. Что же касается моего сына, то сам во всём разберусь и приму на этот счёт своё решение.
   - Надеюсь, Егор Степанович, - сказал Горохов и сделал при этом вид, что не сомневается в его отцовской решимости примерно "выпороть" непослушное чадо. - Ваш сын здорово начудил, вот вы и разбирайтесь. Но, но, но...
   - Что, значит - но? - неприязненно насторожился Непрядов.
   - А то и значит, что меня в данной ситуации именно вы больше всего беспокоите, - снова, в меру допустимого, повысил голос особист.
   - Уж не сомневаетесь ли, что я вслед за сыном тоже строевым матросом на флот попрошусь? - со злой иронией спросил Егор, ничуть не тушуясь.
   - Отнюдь. Я совсем так не думаю, - заверил особист, опять смягчаясь, поскольку разговаривать на повышенных тонах в его планы пока не входило. - Без лести скажу, что наш подводный флот потерял бы тогда одного из лучших своих командиров. А этого никак нельзя допустить. Мы за вас, Егор Степанович, будем драться.
   - С кем драться? Из-за чего?
   - Как ни странно получается, - но с вами и за вашу же репутацию.
   - Вот уж никак не думал, что моя репутация в ваших глазах под сомнением.
   - Вы меня совсем не так поняли. Никто не сомневается в вашей самоотверженности, в готовности исполнить свой долг. Только вот какая-то смутная и не слишком надёжная аура начинает вас обволакивать.