Баранов Юрий. Позывные дальних глубин

   - И не мечтай, - охладила его порыв ревнивая бабка. - Ты забыл ещё прежде упомянуть про поломанные кости, вывихи, ушибы. Даже близко не подпущу его к твоему цирковому балагану. С меня вполне достаточно в семье и одной акробатки, - она повела глазами в сторону дочери. - От цирка отлучить её не в моих силах. А Стёпка вполне может унаследовать и мою профессию. Чем она плоха? Он может стать не менее прекрасным хирургом, или кардиологом, наконец.
   - Ну да, ты скажи ещё - женским гинекологом, - подковырнул Тимофей Фёдорович. - А уж если проктологом станет, так вообще - блеск! Цены ему тогда не будет.
   - Цирка-ач, кло-оун, - совсем уже возмутилась Светлана Игоревна, уязвлено глядя на хохотавшего Плетнёва.
   - Зачем спорить? - рассудительно сказал Егор. - Не лучше ли спросить у самого Степана Егоровича, кем ему любо стать?
   При этом отец с сыном понимающе переглянулись. Они-то хорошо знали ответ на вопрос "кем быть", а потому не хотели расстраивать ни деда, ни бабку. Стёпка лишь с таинственной улыбочкой расстегнул воротничок рубашки, из-под которой выглянул бело-голубой кусочек моря...
   Выбрав момент, когда все находившиеся в гостиной увлеклись очередным телевизионным сериалом, Тимофей Фёдорович шепнул заскучавшему зятю:
   - Землячок, а не причаститься ли нам под стопашку?
   - Хорошая мысль, - поддержал Егор так же шёпотом, обмениваясь при этом понимающим взглядом с сидевшей рядом Катюшей. Бдительная Светлана Игоревна, всё же подслушав, презрительно фыркнула, но препятствовать не стала. Она привыкла к тому, что Тимофей Фёдорович, бывая у них в гостях, по-прежнему распоряжался здесь как у себя дома. К тому же она, как женщина далеко не глупая, позволяла мужчинам иметь некоторую степень свободы.
   Егор с Тимофеем Фёдоровичем вышли на кухню - довольно просторную, с высоким потолком и огромными окнами, как и в большинстве старинных домов, некогда принадлежавших питерской аристократии.
   - И как только можно тратить столько времени у телевизора? - мимоходом бросил Плетнёв с профессиональным недовольством. - Лучше бы лишний раз в цирк сходили.
   Непрядов понимающе кивнул.
   Распахнув створки настенного шкафчика, Тимофей Фёдорович полюбовался имевшимся там запасом всевозможных напитков, однако предпочёл графинчик с обыкновенной водкой. В холодильнике нашлась и соответствующая закусочка: малосольная селедочка, деревенское сало, отварная картошечка, оставшаяся от обеда. С тем они и присели к столу.
   - Ну, расслабимся, зятёк ты мой дорогой, - говорил Катин отец, разливая по хрустальным рюмкам водку, - а то весь день провёл в правлении цирка, будто на иголках. То, да сё...
   - Слышал, вы большим начальником стали, - сказал Егор. - Светлана Игоревна утверждает, что вы резко рванули по служебной лестнице вверх.
   - Да так себе, начальничок, - поскромничал Тимофей Фёдорович. - И повыше меня, конечно же, есть. Но высоту по-прежнему хотелось бы измерять куполом арены, а не потолком служебного кабинета. Только вот годы, будь они неладны... Теперь ничего другого не остаётся, как на все цирковые представления взирать из директорской ложи. А на арене себя лишь во сне вижу.
   Егор сочувственно кивнул.
   - Вот и Катюха, - продолжал тесть. - Тридцати ведь ещё ей нет, самый расцвет таланта и... на вот тебе. Надо же такому случиться!
   - Что же всё-таки произошло? - напрямую спросил Егор. - Не верю, что была всего лишь какая-то нелепая случайность.
   Достав сигареты, Тимофей Фёдорович неспешно закуривал, будто нарочно затягивая с ответом.
   - Видишь ли, - начал он рассуждать, как бы окольными путями подбираясь к самой сути. - Нашу профессию воспринимают по-разному. Одни убеждены, что цирк - это всё равно, что зелёная ветка в твоем окне, приносящая вечную радость. Другие же наоборот, полагают, что это прилипчивая и заразная болезнь, вроде чесотки, когда покою нет. А всё потому, что арена - это ведь, в сущности, круг славы, очерченный циркулем твоей судьбы. Цирковая закулиса являет собой такой непутёвый субстант, в котором сам чёрт ногу сломит. Блеск и мишура арены только для публики. Но там как на шампуре нанизаны извечные интрижки, сплетенки, подсидки, да и самая что ни на есть заурядная зависть к своему более удачливому собрату. А кочевая гастрольная жизнь вообще всех нас, циркачей, делает цыганами. В труппе жизнь прекрасна своей романтикой и, в то же время, отвратительна по своей неустроенности, по наготе и цинизму отношений между партнёрами по номеру. Представь, и такое бывает. Хотя, это я отнюдь не возвожу в норму общения между артистами, да и людьми вообще. Ведь главным для нас остаётся все же идея совершенства в своем деле - то самое, что мы называем служением искусству. И всё же, сколько юных дарований ожглось или вовсе сгорело на призрачном огне цирковой славы. Ведь для того, чтобы на арене хоть чего-то достичь, необходимо прежде несоизмеримо многим пожертвовать...
   - Да мне это всё не важно знать, - не утерпел Егор. - Что мне до вашей закулисы! Я же не о том спрашиваю вас.
   Э, нет, землячок, - Тимофей Фёдорович повел из стороны в сторону тлевшей сигаретой. - Это очень важно, по крайней мере, для понимания той атмосферы, в которой живёт и дышит твоя благоверная супруга. Если уж быть откровенным, то Катюхин талант расцветал за моей спиной, как за крепостной стеной. Сколько мог, я ограждал её от многих наших мерзостей, пока она сама, в артистическом плане, твёрдо не стала на ноги. По крайней мере, для этого ей ни к кому не пришлось прежде забираться в постель - давай уж совсем начистоту, - отчаянно глотнув водки, он продолжал. - Да, такой вот цирк, такова изнанка нашего искусства вообще,.. где на десять процентов истинного таланта девяносто остальных приходятся на изворотливость, да иезуитскую дипломатию.
   - Выходит, права Светлана Игоревна, когда она вашу лавочку назвала "клоакой"?
   - Не надо, зятёк. Не повторяй чужие зады. И упаси тебя Бог сказать такое Катерине... При всей любви к тебе, она за это может возненавидеть и не простить. По сути, ты не совсем понял меня. На самом деле в цирке много чего хорошего. Не зря же так любят его и стар и млад! Он светел, и почитают служить ему за счастье. А что касается грязи, так ведь её везде хватает с привеском. Такая вот "се ля ви", как говорят у нас в Укромовке и повторяют в Париже.
   - Много чего у нас там говорят, но никогда не подличают. А любого мерзавца ещё с околицы за версту на подходе видно.
   Непрядов расстегнул китель, ему стало жарко и хотелось больше воздуха.
   - В этом ты прав. У нас там и грязь под ногами святая, потому как происходит от земли-кормилицы, а не от человеческих пороков.
   К сожалению, Катьке невозможно было оказаться вне всего этого паскудства, хотя она и не замаралась в нём.
   Угадав желание зятя, Тимофей Фёдорович поднялся и открыл форточку. С вечерней Невы пахнуло свежестью. Егор с облегчением вздохнул.
   - Ты помнишь ловитора из моей группы, которого звали Сержем? - спросил тесть, снова усаживаясь на своё место за столом напротив Непрядова.
   - Еще бы! - Ухмыльнулся Егор. - Впервые в жизни из-за него в Риге на губу попал.
   - Вот-вот, это когда ты умудрился один морду троим набить, - и Тимофей Федорович самозабвенно затрясся от смеха, припоминая прошлое. - Задал ты мне тогда нервотрёпку. Рожи у моих ребят после драки распухли - мама родная не узнает. Катька в истерике - с тобой насмерть поругалась. Словом, сорвал ты нам вечернее выступление на манеже вчистую.
   - Молодой, дурак был, - признался Егор, вспоминая потасовку в гостинице, - вот и не сдержался.
   - В том-то и дело, что не сдержался, потому как шибко горяч, - Тимофей Фёдорович предостерегающе помахал зажатой меж пальцами сигаретой. - Боюсь, что таким и остался,.. орел степной, казак лихой.
   - Но какое это имеет значение к тому, что произошло с Катей? - недоумевал Непрядов. - Да мало ли, что и когда было?
   - Не скажи, дорогой, не скажи,.. - Тимофей Фёдорович нацелился сигаретой, будто собираясь прижечь Егору нос. - Вот сейчас, к примеру, ты мог бы наломать дров куда больше - знаю тебя как облупленного, зятёк, - и, перестав испытывать Егорово терпение, перешёл к сути. - Ты
   помнишь, конечно же, как этот самый Серж ухлёстывал за Катюхой?
   Егор кивнул, подумав, "Ещё бы не помнить!".
   - Так вот, - продолжал Плетнёв, придавливая в пепельнице окурок, - с годами Серж, оказывается, любить Катьку не перестал. Помню, как он места себе не находил, когда вы поженились. Он тогда действительно страдал, и мне его по-человечески было жалко. Потому, верно, долгом своим считал как-то помочь этому парню, выделял его среди других акробатов нашей группы, тем более что он был отнюдь не из последних. Когда же понял, что пришла пора мне с ареной распрощаться, я именно ему передал свой душой и сердцем выстраданный номер, который имел у публики огромный успех. Веришь ли, я как родному сыну завещал ему своё артистическое наследство. Думал, вместе с этим передал и кое-какие принципы нашей морали. Ведь не всё у нас на манеже по этой части так уж безысходно плохо, как вы вместе с тещёй себе представляете. Есть свои понятия и о благородстве, и о чести и о мужестве. А иначе наш отечественный цирк мало бы чего стоил.
   Егор видел, что его тесть начал волноваться. Снова закурив, он жадно затянулся дымом.
   - Я надеялся, что Серж и дальше будет относиться к Катюше как к своей сестре и партнёрше. Они ведь и впрямь под куполом, в свободном полёте, чудесным образом дополняли друг друга. Оба гляделись гармонично, с большим запасом артистических возможностей. Словом, в Москву я уезжал со спокойной душой. Но вот здесь-то всё и началось...
   Непрядов слушал тестя с огромным напряжением, сжавшись всем своим существом, будто готовился принять на себя удар страшной силы. На его крутых скулах заиграли желваки. Угадав это состояние, Тимофей Фёдорович понимающе коснулся ладонью егоровой руки и продолжал:
   - Он стал буквально преследовать, домогаться Катерины, хотя к тому времени давно был женат на её подруге, Виолетте Кручиной, - и небрежно пояснил, пощёлкав пальцами. - Да ты её и сам должен помнить: маленькая такая, изящная и с лупоглазой мордашкой как у куклы-неваляшки.
   - Помню, конечно помню, - в нетерпении подтвердил Егор, не понимая, причём здесь ещё и эта самая "неваляшка".
   - Ты не знаешь, каким садистом может стать на арене человек, наделённый определённой властью. Таковым, в сущности, оказался Серж, в котором я, осел манежный, души не чаял, почитая едва не за сына и видя в нём продолжателя всех дел моих. - Плетнёв горько улыбнулся. - Сначала он стал на репетициях придираться к Кате по мелочам. Потом пошли грубые окрики, даже мат. Он просто издевался над ней, да ещё при всех, а она терпела. Она ведь по натуре своей молчунья: всё в себе, да в себе. Ей бы хоть разок ответить ему должным образом, а лучше - мне позвонить. И будь спокоен, - на манеже не осталось бы и вони от его потного трико, - тесть матернулся. - Понимаешь, этого козла просто бесило, что она не хотела стать его "манежной женой". А ведь на гастролях он не раз ломился к ней по пьянке в гостиничный номер. Но это была уже не любовь, а обыкновенная мерзость похотливого кота, желание как-то отомстить, унизить её. Не знаю, на что рассчитывал Серж в своём упорстве. Он явно переоценил свои возможности и не учёл Катькин характер. Только вот настал тот проклятый день, когда нервы у неё не выдержали. Мне потом уже об этом рассказали. Была обыкновенная тренировка, группа работала на трапециях. А он по-прежнему орал на неё, называл тупицей, бездарью... Мою-то Катьку! Представляю, как она всё это воспринимала. И как на грех, куда-то Стёпка пропал. Она же его перед этим по всем городским детприёмникам и больницам разыскивала. Уму непостижимо, в каком состоянии она тогда работала на высоте. Здесь ещё этот "брандахлыст" начал выкобениваться перед ней. В какой-то момент Катька отстегнула вгорячах лонжу, а Серж этого будто и не заметил. Потом одно неверное движение и...
   Тимофей Фёдорович пристально поглядел на зятя, стараясь понять, какое впечатление произвели его слова. Егор молчал, до боли стиснув зубы. Теперь уже ничего так не хотелось, как разыскать этого самого Сержа, хоть из-под земли его достать. Впрочем, сделать это было не трудно, поскольку в цирковых афишах значилось ненавистное Егору имя. Глянув на часы, он удостоверился, что вечернее представление ещё продолжалось. Непрядов хотел было встать из-за стола, но Тимофей Фёдорович, предугадав его желание, удержал зятя на месте.
   - Сиди! - приказал он. - И не вздумай снова чего-нибудь по глупости натворить. Не мальчик уже.
   - Такое прощать нельзя, - сказал Егор, не оставляя своего желания любыми способами достать подлеца.
   - Что на этот раз? Опять морду ему набьёшь?
   - Не знаю, - ответил Егор, хотя наперёд знал, что при первой же встрече изувечит Сержа, если не прикончит его совсем.
   - Да остановись ты, дурной, - Тимофей Фёдорович крепко держал зятя за плечи. - Не стоит это сучье вымя того, чтобы марать о него руки, а потом из-за этого иметь кучу неприятностей. Нет его больше в городе, слинял. И не думаю, что ты его скоро вообще где-нибудь отыщешь.
   Непрядов потёр ладонью подбородок, как бы с усилием приходя в
   себя. А Тимофей Фёдорович уже нетвёрдой рукой снова начал наполнять рюмки. Горлышко бутылки дробной морзянкой стучало по ободку хрустальной рюмки, водка проливалась на скатерть.
   - Теперь вижу, что характером ты и впрямь весь в Степана, отца своего, - говорил Плетнёв укоризненно. - Батька твой так же вот, как бы всегда исподволь, яростью закипал. И тогда уж держись, вражья сила... Он просто бешеным становился хоть в смертном бою, хоть в обыкновенной драке. Такая уж ваша Непрядовская натура.
   - Какая есть, - буркнул Егор, нехотя опускаясь на стул.
   После того, как они вновь выпили, Тимофей Фёдорович раздумчиво, как бы вторя своим мыслям, произнёс:
   - Не-ет, что ни говори... Хоть и прескверная характером, но мудрая у тебя всё-таки тёща.
   - Это в каком смысле? - попросил Егор уточнить, понемногу успокаиваясь.
   - Да в том самом, что до моего приезда не позволила тебе пойти в цирк и учинить там своё дознание. Представляю, что бы ты в горячке сотворил с этим самым Сержем. Насколько знаю, он ведь только вчера полностью рассчитался и куда-то уехал, бросив свою труппу.
   - А жаль, - вполне искренне признался Непрядов.
   Теперь ему хотелось только одного - в глаза посмотреть этому Сержу. И ничего больше. Зато с особой силой он вновь почувствовал нерастраченную нежность к своей жене. "Эх, Катька-котёнок, - подумалось ему. - Дуреха ты моя милая. Куда ж нам друг без друга деться?"
   Время было уже позднее. Тимофей Фёдорович остался на кухне, чтобы докончить бутылку и ещё покурить. А Егор, пожелав тестю
   спокойной ночи, отправился в свою комнату. Там было довольно свежо, поскольку ведущая на балкон дверь весь вечер оставалась открытой. Непрядов приблизился к ней, чтобы затворить, как услышал негромкие голоса, доносившиеся с соседнего балкона. Егор догадался, что Светлана Игоревна как раз в этот момент вывозила Катю на коляске подышать свежим воздухом. Мать и дочь спали теперь в одной комнате.
   Не зажигая свет, Егор невольно задержался у приоткрытой двери.
   - Не смей никогда жаловаться на свою мнимую убогость, - отчитывала Светлана Игоревна дочь. - Этим ты просто мучаешь тех, кто тебя всё равно любит. И любить будет всегда!
   - Но мне от этого не легче, - с грустью, но без отчаянья говорили Катя. - Эта любовь похожа на обыкновенную жалость, от которой становится ещё тяжелее.
   - Какая же ты у меня еще глупенькая, - увещевала мать. - Неужели ты не знаешь, что в истинно русских деревнях, да хотя бы и в Укромовке вашей, слово "жалеть" всегда означает - любить. Только более искреннее и нежнее, чем в это понятие вкладывают смысл вообще. А Егор твой?.. Меня бы так вот любовью жалели, как он тебя, - при этом тёща нервно хохотнула. - Признаюсь, я сначала позволила себе усомниться в его чувствах. Так себе, на всякий случай, хотя к этому не было абсолютно никаких причин. Вот глядела на него и думала: высок, подтянут, красив... К тому же умом и талантом не обижен. От такого редкая баба голову не потеряет, рассуждала я со своей невысокой колокольни, а мужчины, мол, все одинаковы, их только пальцем помани... Да выходит, что совсем зря так думала. Потом сама же в этом раскаялась. Своим подозрением я сильно обидела Егора, хотя этого он, право же, никак не заслуживал. Теперь я вижу, что он не только любовь, а жизнь свою
   отдаёт тебе целиком и без остатка.
   - Этого совсем не требуется. Пускай жизнь остается при нём, поскольку он мне живой нужен.
   - Ты не поняла. Я говорю о глубине и силе его чувства к тебе, которые, как твоя мать, очень хорошо вижу. Этот суровый моряк никогда тебя не бросит и не предаст. Да за его широкой спиной тебе вообще нечего бояться.
   - Я тоже его никогда не обманывала и не предавала. Думаю, он это прекрасно знает и потому так всегда уверен в себе и спокоен. И я тоже знаю, что у них в Непрядовском роду - все однолюбы. Пока я с ним, все другие женщины будут ему просто неинтересны.
   - Для меня тоже не новость, что не в меня ты характером пошла. Мне бы, дочка, твою неотразимую внешность, красоту, дарование цирковой звезды...
   - И что тогда было бы?
   - А все поклонники вот здесь бы у меня валялись, - Светлана Игоревна для большей убедительности притопнула ногой.
   "Ну и тёща, - изумлённо думал Егор. - Какой только бес ей под ребро угодил на старости лет?"
   Непрядов стоял чуть дыша, прячась за тяжёлыми плотными гардинами, которые загораживали балконную дверь.
   - Ма-ама, ма-амочка, - с лукавым удивлением и укоризной произнесла Катя. - И это говорит мне доктор медицинских наук, блестящее светило отечественной медицины?.. Ну, зачем этому "светиле" так много обезумевших от неё мужчин, что оно с ними делать станет в его-то бальзаковском возрасте?
   - Не хами, Катюха! Я ещё совсем не стара, к тому же не дурна собой. И мужчины это знают. Это вы с Егором зацикленные друг на друге как два стоптанных деревенских валенка.
   "Во, даёт тёща! - только и смог подумать Егор. - Да у неё, похоже, столько любовников, сколько седины в волосах..." Он уже не понимал, где Светлана Игоревна шутит, а где говорит правду.
   - Чего же ты хочешь? - так же в недоумении спросила Катя.
   - А немного. Того же, что и все: любить и быть любимой. Это "светило", как ты говоришь, оно тоже ведь женщина.
   - Разве тебя не любят?
   - Долго объяснять, дочка, - она немного подумала, вероятно не зная, какие подыскать слова себе в оправдание, потом промолвила. - Всё гораздо сложнее, чем ты думаешь. Дело в том, дело в том,.. что мне просто не хочется стареть. Бальзаковский возраст ещё никому не был в утешение. Вольно же тебе родной-то матери об этом напоминать, язва ты этакая.
   - Прости, родненькая, если обидела. Но мне бы твои заботы...
   - Не беспокойся. Мои заботы станут когда-нибудь и твоими тоже. Они от тебя, по диалектике вещей, никуда не денутся. Живи и радуйся дочка, пока молода и любима. Но главное - верь, что болезнь твоя излечима, и всё самое значительное в жизни у тебя ещё впереди.
   - Что-то прохладно стало, - сказала Катя, то ли не желая больше говорить о себе, то ли действительно озябнув.
   На этом их диалог оборвался. Потом хлопнула дверь и скрипнули задвижки. Непрядов догадался, что Катю с балкона увезли в комнату. За стенкой какое-то время слышались приглушённые голоса, но уже ничего невозможно было разобрать. Дорого бы дал Егор, чтобы до конца дослушать разговор Светланы Игоревны с дочерью. Однако и без этого было ясно, что тещина "словесная терапия" всё же понемногу излечивала Катину душу. Это было не менее важно, чем предстоящая операция, на которую возлагались большие надежды.
   Непрядову снова пришлось покинуть Ленинград. Его срочно отозвали в бригаду с назначением на должность заместителя командира бригады. Однако не очень-то охотно Непрядов пошёл на повышение, хотя и сулило оно несомненные перспективы по службе. На этом лично настаивал комбриг, ссылаясь на мнение вышестоящего начальства. Самому же Непрядову куда более по душе было бы оставаться командиром своей лодки, медленно "выздоравливавшей" на стапелях морзавода, спокойно заканчивать академию "в дубах" и постоянно бывать рядом с женой, которой он теперь особенно нужен. Но что поделать, если служебная необходимость и на этот раз отторгала его не только от семьи, но и от экипажа, в который Егор вкладывал всю душу. Как истинный схимник обители подводных мореходов, он смирился со своим теперешним состоянием и потащил на плечах своих бремя новых забот.
   Служебных дел заметно прибавилось. В новой должности Непрядов окончательно перестал принадлежать самому себе. Раньше он наивно полагал, что только старпомы клянут свою судьбу, оттого что им приходится дневать и ночевать в лодочных отсеках, головой отвечая и за технику, и за весь личный состав. Даже в том случае, когда лодка стоит у пирса на швартовых, любой старпом не перестаёт себя чувствовать чем-то вроде сторожевого пса, который на короткой цепи пристёгнут к корабельному трапу. Он вечно разрывается между берегом и кораблём, доверяясь лишь собственной интуиции корабельного хозяина. А что уж говорить, когда лодка выходит в море и забот старпомовских ещё
   больше прибывает!
   Но замкомбрига, как оказалось, это тот же старпом, только помноженный на количество находящихся в бригаде лодок. Ему абсолютно до всего есть дело, что касается всей техники и всех людей, причастных под его началом к службе подводного плавания. Безукоризненное знание обстановки на ТВД, планирование выходов в море, береговые тренировки корабельных боевых расчётов, безупречное знание всей служебной документации, регулярные занятия с офицерским составом - да мало ли таких сфер приложения усилий, в которых Непрядов просто обязан быть всеведущ и неуязвим. Если старпом в чём-то ошибался за одну, собственную лодку, то замкомбрига - разом за целую дюжину субмарин. И про него говорили тоже: хорошая бригада - хороший комбриг, если плохая бригада - плохой заместитель. А плохих старших начальников на флоте, как водится, никогда не бывает.
   Через пару недель Непрядов вполне освоился со своими новыми обязанностями. Исполнял он их, пожалуй, не хуже своих предшественников. А насколько лучше - так не ему было судить. Просто добросовестно тянул служебную лямку, насколько хватало сил и умения. Так получалось, что он чаще бывал в море, чем на берегу. Выходил бессменным обеспечивающим на учения и стрельбы, натаскивал молодых командиров по всем тонкостям и нюансам корабельной службы. А в итоге штормовал в море побольше, чем в свою собственную командирскую бытность.
   32
   Настал день, когда самое тяжкое бремя свалилось с Егоровых плеч. Операция на позвоночнике у Кати прошла успешно, и дела у неё, наконец-то, пошли на поправку. Теперь каждая весточка от жены вдохновляла и радовала. Уже не было сомнений, что она в состоянии побороть свой недуг. К весне Катя начала вставать на ноги и делать первые шаги, а в начале осени, благодаря тренировкам, доходившим порой до полного самоистязания, она смогла ходить уже без помощи костылей. Вероятно, прежняя спортивная закалка и неутомимая жажда полноценной жизни брали своё.
   Когда Катя, достаточно окрепнув, снова приехала к Непрядову на Севера, он еле узнал её - настолько она опять похорошела, приобретая какие-то неведомые прежде черты зрелой, уверенной в себе женщины. Правда, в её движениях теперь не было прежней воздушной лёгкости, зато появилась какая-то чарующая пластика, значимость в каждом жесте рук, в мимике такого же очаровательного лица с маленькими губками и большими совиными глазами.
   Егор был бесконечно счастлив, радуясь окончательному выздоровлению жены. "Вот уж теперь, - уверял он себя, - мы точно с ней навсегда вместе, снова заживём душа в душу и не разлей вода". И пускай по-прежнему ждали его в океанах тысячи ураганов и бурь - все они были ему по плечу, "как приходящи, так и проходящи". Постоянной была лишь его большая земная любовь. Снова на берегу затеплился его семейный очаг - то заветное место, куда его постоянно будет тянуть, как бы далеко и надолго не уходил он в море. Так он думал до тех пор, пока на третий день их счастливой супружеской жизни Катя снова не заговорила о цирке.
   Вечером, после семейного ужина, они решили прогуляться к своей заветной сопке. Было тихо, сухо, свежо. Солнце висело где-то у самого горизонта, подсвечивая гранитный береговой урез и остекленевшую гладь залив. Ветер слегка вздыхал, запах прелой листвы напоминали об осени. Под ногами печально шуршала пожухлая трава, как бы жалуясь на приближавшиеся холода. Помогая преодолеть подъём, Непрядов бережно придерживал жену за локоть. Она же улыбкой просила его не беспокоиться, полагаясь на свои тренированные ноги, да лёгкую палочку, на которую пока приходилось опираться.
   - Ты знаешь, Егор, - заговорила она, продолжая таинственно улыбаться. - Как только я поняла, что все страхи мои позади, то как-то ночью не совладала с искушением и пришла в свой цирк. Знакомый вахтёр узнал меня и пропустил без лишних слов. Мне ничего не было нужно, хотелось только ещё разочек взглянуть на арену и... всё. - Она искоса глянула на мужа, пытаясь понять, какое это на него производит впечатление.